В.Бирон «Петербург Достоевского»
Образ Санкт-Петербурга в произведениях русских писателей XIX века.
Исследовательская работа
По литературе
Учениц 10 «Б» класса
МОУ СОШ №7
Кравцовой К. и Способовой В.
Преподаватель Лиманская И.А.,
Учитель русского языка и литературы
- Сальск –
2009
План:
Введение
I. Два лика Петербурга в литературе ХIХ века.
1. «Город пышный, город бедный…»
2. «… Он лжет во всякое время…»
3. «Мерещится мне всюду драма!»
4. «Это город полусумасшедших».
Заключение
Список литературы
Приложения
2
Введение.
Давно стихами говорит Нева,
Страницей Гоголя ложится Невский,
Весь Летний сад – «Онегина» глава,
О Блоке вспоминают Острова,
А по Разъезжей бродит Достоевский…
С.Маршак
Санкт-Петербург со времени своего основания играет важную роль в развитии литературы, языка, искусства, науки: он явился центром взаимодействия России с Европой и всем миром, своего рода лабораторией, где русская национальная культура разрабатывала связи и взаимодействия с иноязычными культурами, как российскими, так и зарубежными.
Даже в самом имени города соединились три языка: Санкт (Santa – святой) – слово латинское; Петр (Peter, в голландской или немецкой огласовке от Petros – камень, скала) – слово по происхождению греческое; бург (Burg – замок, крепость) - слово немецкое. Близкие формы имеются во всех романо-германских языках. От этого «триязычного» и, тем не менее, русского названия тянутся нити связей к античному язычеству, к изначальному христианству, к европейскому Возрождению.
|
|
|
Санкт-Петербург как архитектурное единство, культурный, научный, литературный центр сложился в результате содружества творческих талантов России, Италии, Германии, Голландии, Англии, Испании. Город вбирал в себя культуру, религии, быт, языки народов Европы, Азии, Ближнего и Дальнего Востока. Но при этом Санкт-Петербург от самого рождения и доныне остается крупнейшим городом Русского Севера – региона, представляющего собой, по мнению современной науки, целостный памятник русской культуры. Город белых ночей, к которому тяготеют Мурманск, Псков, Новгород, Ярославль, Вологда, Вятка, послужил связующим звеном между северорусской, среднерусской и южнорусской культурами. Петербургская речевая норма стала одной из основ русского литературного языка.
Бесконечное многообразие литературных произведений, так или иначе связанных с Петербургом, создают образ города. Этот образ сложен, многопланов, изменчив. Но в нашем сознании сложились и достаточно устойчивые представления о «ликах» города: о Петербурге первого столетия его жизни, отразившемся в творчестве Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Радищева; о пушкинском, гоголевском, некрасовском Петербурге; о городе Достоевского, Блока, Ахматовой, Набокова, Мандельштама; о блокадном городе, чью трагедию запечатлели стихи Берггольц, проза Шефнера, Гранина, Адамовича. В этих представлениях соединяется образ города и образы писателей, судьба героя и судьбы поколения, народа, страны.
|
|
|
В сущности, писатели участвовали в создании города вместе с архитекторами, скульпторами, садоводами, каменщиками, вместе со всеми, кто придавал ему неповторимый облик не только ансамблями камня и зелени, оград и воды, но и речью, одеждой, бытом, повседневным поведением. Но и у писателей было особое дело в этом непрерывном процессе градостроительства: их искусство создавало духовный облик города, воздействовавший на всех, кто его строил и в нем жил.
Каковы же они, эти лики Санкт-Петербурга? Как представлены в поэме А.С.Пушкина «Медный всадник», повести Н.В.Гоголя «Невский проспект», лирике Н.А.Некрасова, романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание»?
|
|
|
I. Два лика Петербурга в литературе XIX века.
1. «Город пышный, город бедный…»
Пушкин и Петербург… Они неразделимы в той же мере, что Пушкин и Россия. Недаром же сказал А.И.Герцен: «Пушкин – до глубины души русский – русский петербургского периода».
Едва ли есть на земле другой город, который был бы столь же вдохновенно воспет, как Петербург Пушкиным. Открыв для себя и запечатлев в бессмертной поэзии красоту города на Неве, Пушкин одухотворил его, украсил своим гением и стал, таким образом, соучастником того высокохудожественного понятия, которое мы называем «Петербург».
Возвышенный образ Петербурга создан А.С.Пушкиным в «петербургской повести» «Медный всадник». Уже само название произведения выводит образ города на первый план, а символом столицы становится памятник ее основателю.
Поэма состоит из вступления и двух частей. В начале вступления лаконично изображен Петр в тот исторический момент, когда он, отвоевав устье Невы и побережье Финского залива, решает основать здесь город. Описание Петербурга дается как сжатая до одной картины история быстрого роста города и превращения его в величественную и прекрасную столицу могучей русской державы:
|
|
|
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Восхищение красотой города чувствуется в описании Петербурга. Скрытый лиризм сказывается в олицетворениях (город «вознесся горделиво» над Невой, «одетою в гранит»).
Сдерживаемый до сих пор восторг находит себе полный выход в пафосе последней части вступления:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
Это – высокая лирика, где чистое чувство любви к городу и эстетический восторг, вызываемый его красотой, неотделимы от патриотической гордости поэта.
Пафос вступления поднимается все выше и, наконец, достигает своей кульминации в заключительном восклицании:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия…
Петербург – это не только прекрасный город, но и выражение могущества, величия России.
Историю и современность поэт объясняет, создавая емкую символическую картину Петербурга. «Град Петров» - это не только историческая сцена, на которой развертываются и подлинные, и вымышленные события. Петербург – символ петровской эпохи, «петербургского» периода русской истории. Город в поэме Пушкина многолик: это и «памятник» его основателю, и «монумент» всей петровской эпохе, и обычный город, терпящий бедствие и занятый повседневной суетой. Наводнение и судьба главного героя Евгения – только часть петербургской истории, один из многочисленных сюжетов, подсказанных жизнью города.
«В развитии сюжета и обрисовке Евгения рельефно выступает идея, которая не раз воплощалась Пушкиным в его произведениях, - нет России единой, а есть Россия верхов и Россия низов. Есть два Петербурга. В одном из ранних стихотворений о столице это – «город пышный» и «город бедный», город, чей восхищает «стройный вид», но где царит «дух неволи».
В сознании Евгения Петербург не существует как «полнощных стран краса и диво»: он не замечает величия гранитных берегов Невы, прелести узора чугунных оград, стройных громад дворцов и башен. Эти эстетические оценки связаны с совершенно чуждым Евгению миром представлений, с иной жизнью города, который летом приносит наслаждение темно-зелеными садами, прозрачным сумраком белых ночей, где зимой
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Сознание Евгения отягощено кругом представлений, которые Пушкин тщательно отбирает: Петербург окраин, ветхий домик Параши с некрашеным забором и одинокой ивой. Евгений погибает в этом Петербурге, на одиноком, пустынном острове, таком же пустынном и унылом, каким было место, где когда-то Петр стоял, полный «великих дум» (Б.Мейлах).
Петербург полон резких конфликтов, неразрешимых противоречий. И это чувствуется уже во вступлении. Пушкин подчеркивает двойственность Петербурга: он «вознесся пышно, горделиво», но «из тьмы лесов, из топи блат». Это город-колосс, под которым болотная топь. Задуманный Петром как просторное место для грядущего «пира», он тесен: по берегам Невы «громады стройные теснятся». Петербург – «военная столица», но таким его делают парады и гром пушечных салютов. Это «твердыня», которую никто не штурмует, а Марсовы поля – поля воинской славы – «потешные».
Вступление – панегирик Петербургу государственному, парадному. Но чем больше поэт говорит о парадной красоте города, тем больше создается впечатление, что он какой-то неподвижный, призрачный. «Корабли толпой» «к богатым пристаням стремятся», но людей на улицах нет. Поэт видит «спящие громады пустынных улиц». Сам воздух города – «неподвижный». «Бег санок вдоль Невы широкой», «и блеск, и шум, и говор балов», «шипенье пенистых бокалов» - все красиво, звучно, но лиц жителей города не видно. В гордом облике «младшей» столицы скрывается что-то тревожное. Пять раз во вступлении повторяется слово «люблю». Это признание в любви к Петербургу, но произносится оно как заклинание, понуждение любить. Кажется, что поэт всеми силами старается полюбить прекрасный город, вызывающий в нем противоречивые, тревожные чувства. Тревога звучит в пожелании «граду Петра»:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия.
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия…
Красота города-твердыни не вечна: он стоит прочно, но может быть разрушен стихией. В самом сравнении города с Россией – двойственный смысл: здесь и признание неколебимости России, и ощущение зыбкости города. Впервые появляется образ не укрощенной до конца водной стихии: она представляется могучим живым существом. Стихия побеждена, но не «умирилась». «Волны финские», оказывается, не забыли «вражду и плен старинный свой». Город, основанный «назло надменному соседу», сам может быть потревожен «тщетной злобою» стихии.
Уже во вступлении намечен главный принцип изображения города, реализованный в двух частях «петербургской повести», - контраст. В первой части образ Петербурга меняется, с него словно спадает мифологическая позолота. Исчезают «золотые небеса», их сменяют «мгла ненастной ночи» и «бледный день». Это уже не пышный «юный град», «полнощных стран краса и диво», а «омраченный Петроград». Он во власти «осеннего хлада», воющего ветра, «сердитого» дождя. Город превращается в крепость, осажденную Невой. Нева – тоже часть города. В ней таилась злая энергия, которую освобождает «буйная дурь» финских волн. Нева, прекращая свое «державное течение» в гранитных берегах, вырывается на волю и разрушает «строгий, стройный вид» Петербург. Словно сам город берет себя приступом, разрывая свое чрево. Обнажается все, что было скрыто за фасадом «града Петра» во вступлении, как недостойное одических восторгов:
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бедной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ появляется на улицах, «теснится кучами» на берегах Невы, на балкон Зимнего дворца выходит царь, Евгений со страхом смотрит на бушующие волны, тревожась о Параше. Город преобразился, наполнился людьми, перестав быть только городом-музеем. Вся первая часть – картина народного бедствия. Осажден Петербург чиновников, лавочников, нищих обитателей хижин. Нет покоя и мертвым. Впервые появляется фигура «кумира на бронзовом коне». Живой царь бессилен противостоять «божией стихии». В отличие от невозмутимого «кумира», он «печален», «смутен». Однако наивно видеть в этом только беспомощность перед стихией, скорее это «нежелание помочь тысячам погибавших в волнах и оставшихся без крова. Для тех, кто вершил судьбы людей, основной заботой было представить все, что произошло, не как народное бедствие с ужасающими последствиями, а как происшествие, не выходящее из круга природных событий и естественных катастроф» (Б.Мейлах).
В третьей части показан Петербург после наводнения. Но городские противоречия не только не сняты, но еще более усилены. Умиротворение и покой таят в себе угрозу, возможность нового конфликта со стихией («Но торжеством победы полны, / еще кипели злобно волны, / Как бы под ними тлел огонь»). Петербургская окраина, куда устремился Евгений, напоминает «поле боевое» - «вид ужасный», зато на следующее утро «в порядок прежний все вошло». Город вновь стал холодным и равнодушным к человеку. Это город чиновников, расчетливых торговцев, «злых детей», бросающих камни в безумного Евгения, кучеров, стегающих его плетьми. Но это по-прежнему «державный» город – над ним парит «кумир на бронзовом коне», воплощающий государство, неподвижное, тяжелое, давящее, пришедшее в противоречие с неукрощенной стихией и безжалостно сгубившее обездоленного Евгения.
Этот безвестно сгинувший на пустынном острове несчастный безумец, осмелившийся восстать против гениального в замысле реформаторского дела Петра, но осуществленного средствами варварского принуждения, чудесным образом оживет в русской литературе в облике Башмачкина, Поприщина, Голядкина… А парадный образ Петербурга приобретет иные черты. Стройная гармония дворцов и башен, широко распахнутые просторы площадей, державное течение Невы – все это преобразится «в стесненное скопище пыльных закоулков и мрачных дворов, безликих доходных домов, жалких чердаков и подвалов, где одна за другой происходят тяжелейшие человеческие драмы» (В.Орлов).
Да и у самого Пушкина этот новый аспект изображения и истолкования Петербурга проступил уже достаточно отчетливо.
Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит –
Все же мне вас жаль немножко,
Потому что здесь порой
Ходит маленькая ножка,
Вьется локон золотой.
По обычной жанровой классификации – это альбомное стихотворение, «мадригал», посвященный А. Олениной. Но здесь дана изумительно глубокая и тонкая характеристика Петербурга, аристократического города, хотя и прекрасного своей «стройностью», но олицетворяющего контраст богатства и нищеты.
Да, панорамное изображение города исполнено торжественности, праздничности, горделивости. Пушкин любуется им словно издали, избегая уличных сцен. Однако величественная красота Петербурга не заслоняет в поэме и ту его сторону, которая так беспощадно будет раскрыта позже в поэзии Некрасова: нищету, бесправие народа, руками которого был создан этот великолепный город.
2. «…Он лжет во всякое время, этот Невский проспект…»
Тема Петербурга, наметившаяся в произведениях Пушкина, была расширена и углублена Гоголем.
Образ северной столицы впервые возник в творчестве Гоголя еще в повести «Ночь перед Рождеством». Панорама Петербурга, увиденная глазами кузнеца Вакулы, отличается выразительностью и поэтичностью.
Однако самого писателя город все чаще поражал картинами глубоких общественных противоречий и трагических социальных контрастов. За внешним блеском столицы автор все отчетливее различал бездушие и хищническую бесчеловечность города-спрута, губящего живые души маленьких, бедных людей, обитателей чердаков и подвалов. И вот столица представилась Гоголю уже не стройной, строгой громадой, а кучей «набросанных один на другой домов, гремящих улиц, кипящей меркантильности, этой безобразной кучей мод, нарядов, чиновников, диких северных ночей, блеску и низкой бесцветности». Именно такой Петербург и стал главным героем петербургских повестей Гоголя, открывает которые «Невский проспект». Недаром В.Г. Белинский писал: «Такие пьесы, как «Невский проспект»… могли быть написаны не только человеком с огромным талантом и гениальным взглядом на вещи, но и человеком, который при этом знает Петербург не понаслышке».
Наблюдая за образом жизни обитателей Петербурга, Гоголь в статье «Москва и Петербург», написанной в период создания петербургских повестей, отмечал, что население столицы состоит из различных социальных кругов, «не слитых между собою». В Петербурге «аристократы, служащие, чиновники, ремесленники… купцы – все составляют совершенно отдельные круги…». Жизнь этих различных петербургских кругов и стала главным предметом изображения в «Невском проспекте» Гоголя.
И хотя начинается повесть прославлением «всеобщей коммуникации Петербурга» («Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица – красавица нашей столицы!»), но улица как раз и отсутствует в описании Гоголя. Невский проспект привлекает его как «место, где показываются люди», где встречаются обитатели столицы, принадлежащие к разным социальным кругам.
Рано утром, «когда весь Петербург пахнет горячими, только что выпеченными хлебами и наполнен старухами в изодранных платьях и салопах, совершающими свои наезды на церковь и на сострадательных прохожих… проспект пуст: плотные содержатели магазинов и их коми еще спят в своих голландских рубашках или мылят свою благородную щеку и пьют кофий; нищие собираются у дверей кондитерских, где сонный ганимед, летавший вчера как муха с шоколадом, вылезает с метлой в руке, без галстука, и швыряет им черствые пироги и объедки. По улицам плетется нужный народ: иногда переходят ее русские мужики, спешащие на работу… В это время обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, верно, не услышат даже в театре. Иногда сонный чиновник проплетется с портфелем под мышкою, если через Невский проспект лежит ему дорога в департамент. Можно сказать решительно, что в это время, то есть до двенадцати часов, Невский проспект не составляет ни для кого цели, он служит только средством: он постепенно наполняется лицами, имеющими свои занятия, свои заботы, свои досады, но вовсе не думающими о нем… В это время что бы вы на себя ни надели, хотя бы даже вместо шляпы картуз был у вас на голове, хотя бы воротнички слишком далеко высунулись из вашего галстука, - никто этого не заметит.
В двенадцать часов на Невский проспект делают набеги гувернеры всех наций со своими питомцами в батистовых воротничках… в это время Невский проспект – педагогический Невский проспект.
Но чем ближе к двум часам, тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей: они, наконец, вытесняются нежными их родителями…Мало-помалу присоединяются к их обществу все, окончившие довольно важные домашние занятия, как-то; поговорившие со своим доктором о погоде и о небольшом прыщике, вскочившем на носу, узнавшие о здоровье лошадей и детей своих, впрочем… прочитавшие афишу и важную статью в газетах о приезжающих и отъезжающих, наконец, выпивших чашку кофе и чаю; к ним присоединяются и те, которых завидная судьба наделила благословенным званием чиновников по особенным поручениям. К ним присоединяются и те, которые служат в иностранной коллегии… В это благословенное время от двух до трех часов пополудни, которое может назваться движущеюся столицею Невского проспекта, происходит главная выставка всех лучших произведений человека…
В три часа - новая перемена. На Невском проспекте вдруг настает весна: он покрывается весь чиновниками в зеленых мундирах…
С четырех часов Невский проспект пуст, и вряд ли вы встретите на нем хоть одного чиновника. Какая-нибудь швея из магазина перебежит через Невский проспект с коробкою в руках, какая-нибудь жалкая добыча человеколюбивого повытчика, пущенная по миру во фризовой шинели, какой-нибудь заезжий чудак, которому все часы равны…
Но как только сумерки упадут на домы и улицы… тогда Невский проспект опять оживает… настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет… В это время чувствуется какая-то цель или, лучше, что-то похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное…»
Описывая движущуюся толпу, Гоголь прибегает к сатирическому приему, который был применен им в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». На Невском ежедневно «происходит главная выставка всех лучших произведений человека». «Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой – прекрасный греческий нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая – пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый - перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая – ножку в очаровательном башмачке, седьмой - галстук, возбуждающий удивление, осьмой – усы, повергающие в изумление…»
На Невском проспекте ценится не человек, не его достоинства – ценятся перстни, сюртуки, башмаки, то есть вещи, по которым определяется положение его в обществе, – вот смысл выставки «лучших произведений человека». В этой пестрой толпе все призрачно, все ложно, обманчиво и продажно. За прекрасными усами, бакенбардами, греческими носами прячется ничтожество и пошлость. В модных сюртуках, блестящих мундирах, в тысячах фасонов шляп, платьев, платков выставляются на обозрение читателя дворянская спесь, чванство и тупость. Здесь нет подлинной жизни, настоящей красоты.
Потому и оборвалась трагически жизнь молодого художника Пискарева, что он ложную красоту принял за подлинную. Красавица с Невского проспекта, неземное создание, оказалась продажной женщиной. Мечта о прекрасном столкнулась с реальной жизнью, с повседневной пошлостью. «Боже, что за жизнь наша! Вечный раздор мечты с существенностью!» - восклицает художник. Пискарев не вынес этого раздора, он погиб.
Жизнеспособными в Петербурге оказываются такие, как поручик Пирогов, олицетворение посредственности и пошлости. Немцы-ремесленники высекли его за волокитство. Высекли офицера русской армии! А что же он? Вначале негодовал, потом зашел в кондитерскую, «съел два слоеных пирожка», почитал «Северную пчелу», прогулялся по Невскому, успокоился и отправился к знакомому. «Там с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже и кавалеров». Вот она, гоголевская сатира! Вот чего стоит осанка офицера!
Да, «странно играет нами судьба, странные происшествия случаются на Невском проспекте!». Эти слова не раз повторяются в повести, доказывая, что Невский проспект и сказка Невского проспекта, которая оказывается грубой реальностью, соединяет несоединимых – поручика Пирогова и художника Пискарева. «..Это две полярные стороны одной и той же жизни, - пишет В.Г.Белинский в статье «О русской повести и повестях г.Гоголя», - это высокое и смешное обок друг другу». Это странный мир Гоголя, в котором причудливо «…сплавлены воедино реальность и фантастика, самое обыденное с самым необыкновенным. Все в этом ни на что не похожем мире предельно контрастно во внезапных переходах от комического к трагическому, от высокого к вульгарному. Все преувеличено, все стремительно рвется через край. Кареты в городе исчисляются «мириадами», и они валятся с мостов прямо в реку. Обычная городская площадь разрастается до размеров бескрайней пустыни… « И сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».( В.Орлов).
Таков Невский проспект – эта «всеобщая коммуникация», с которой Гоголь пытается сорвать обманчивый покров, наброшенный на безнадежную действительность. Писатель высказывает свою ненависть к парадной витрине империи Николая I с ее продажностью и равнодушием ко всему истинно прекрасному. Этот гневный авторский монолог подготовлен всем предшествующим рассказом, каждым эпизодом повести. Петербург у Гоголя предстает городом двойственным. Писатель подчеркивает противоречие между его видимостью и сущностью, восклицая: «О, не верьте этому Невскому проспекту!.. Он лжет во всякое время…» оисходит главная выставка всех лучших произведений человека"ичем"был применен им в "лях. цких сюртуках гуляющим целою толпою и
3. «Мерещится мне всюду драма!»
В некрасовской поэзии, отличающейся исключительной тематической широтой, большое место занимает город. Очень рано узнав жизнь обитателей «петербургских углов», увидев всю безотрадную наготу их существования, поэт «мести и печали» создал целую вереницу «драматических и всегда типично петербургских стихотворных «новелл» - «Маша», «Княгиня», «Размышления у парадного подъезда», «Убогая и нарядная», «сцен» - «О погоде».
Иной раз Петербург в них назван прямо:
Вчерашний день, часу в шестом
Зашел я на Сенную,
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую…
Но даже если Петербург и не назван, он все ровно ощутим – в пейзаже, в обстановке, в «настроении»( В.Орлов). В стихах и поэмах Некрасова Петербург предстает в разных обличиях, но чаще всего это город социальных контрастов:
…пышны в нем
Театры, улицы, жилища
Счастливцев мира - и кругом
Необозримые кладбища…
Свое внимание поэт уделяет не богатым кварталам, не обитателям дворцов, а «предместьям дальним», где, как «черные змеи», летят
Клубы дыма из труб колоссальных,
Где сплошными огнями горят
Красных фабрик громадные стены…
Поэт понимает, что богатства и красоты города захвачены сильными и сытыми хозяевами земли, отнявшими все радости у тех, кто создал эти богатства.
На город Некрасов смотрит глазами обездоленного разночинца-демократа, глазами обитателя чердаков и подвалов, голодного труженика. С жизнью этих пасынков города неизменно связаны его мысли.
О, город, город роковой!..
………………………………
Душа болит. Не в залах бальных,
Где торжествует суета,-
В приютах нищеты печальных
Блуждает грустная мечта.
В гуле и грохоте города он различает не «шум приятный», а «ужасный концерт», скрежет пил и молотков, которым в ответ «гремит мостовая», - «дикий крик продавца-мужика и шарманка с пронзительным воем». Он слышит в этом «ужасном концерте»
Понуканье измученных кляч,
Чуть живых, окровавленных, грязных,
И детей раздирающий плач
На руках у старух безобразных…
В городе, смрадном и закопченном, покрытом пеленой гнилого тумана,
Все сливается, стонет, гудет,
Как-то глухо и грозно рокочет,
Словно цепи куют на несчастный народ…
В то же время Некрасов глубоко чувствует и тонко подмечает красоту городского пейзажа. Прекрасен город зимой, когда
Улицы, здания, мосты
При волшебном сиянии газа
Получают печать красоты…
………………………………..
В серебре лошадиные гривы,
Шапки, бороды, брови людей,
И, как бабочек крылья, красивы
Ореолы вокруг фонарей!
Но бедняку, замерзающему в суровую стужу, не приходится любоваться красотой зимы, когда
Мрут, как мухи, извозчики, прачки,
Мерзнут дети на ложе своем.
Поэтому гораздо чаще Некрасов рисует мрачный, унылый городской пейзаж:
Грязны улицы, лавки, мосты,
Каждый дом золотухой страдает;
Штукатурка валится – и бьет
Тротуаром идущий народ…
Тяжело живется городской голытьбе. Каждый день для нее – «день безобразный – мутный, ветреный, темный и грязный». Улицы, на которых проживают бедняки, пропитаны «смесью водки, конюшни и пыли», здесь и ветер «удушлив не в меру, в нем зловещая нота звучит», и месяц глядит с ясного неба «с какой-то тоской безотрадной». «Сама интонация некрасовской речи, когда он заговаривает о Петербурге, по большей части совсем особая: так по-простецки, так буднично о волшебном Городе еще не говорили.
Люди бегут, суетятся,
Мертвых везут на погост…
Едут кой с кем повидаться
Чрез Николаевский мост…
Кругом все уныло, мрачно, безнадежно. Туманный рассвет, бесцветный день, мглистый вечер, ненастная ночь, студеный ветер, угрюмо плещущая Нева, дома – как тюрьмы… Совсем не мажорно, а «жидко» стучат военные барабаны, и имперским флагом над гордым дворцом ветер играет «как просто тряпицей». ( Каким вызовом звучит это ликующему возгласу Пушкина: «Люблю, военная столица, твоей твердыни дым и гром…») Поэт бродит по громадному городу-муравейнику и наблюдает сцены – одна другой безобразней и тяжелее»( В.Орлов). Он видит старую лошадь, жестоко избиваемую погонщиком:
Чуть жива, безобразно тоща,
Надрывается лошадь-калека,
Непосильную ношу влача.
Он видит солдата, несущего детский гроб и сурово плачущего, старушонку в мужских сапогах, провожающую на кладбище горемыку-чиновника, голодного, босого, оборванного бедняка, укравшего калач.
Закушенный калач дрожал в его руке;
Он был без сапогов, в дырявом сюртуке;
Лицо являло след недавнего недуга,
Стыда, отчаянья, моленья и испуга…
Нищие, ремесленники, голодные дети, писатели, умирающие в больницах для бедных, нескончаемой вереницей проходят перед читателем в «городских» стихах Некрасова.
«Мерещится мне всюду драма!»- восклицает поэт.
В одном из ранних стихотворений «Еду ли ночью по улице темной» (1847) Некрасов суровыми словами рассказывает об одной из таких драм: в семье голодного бедняка умер единственный ребенок, и мать, чтобы накормить мужа и купить ребенку гробик, пошла на улицу. Об этом стихотворении Тургенев писал Белинскому: «Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение меня совершенно с ума свело; денно и нощно твержу я это удивительное произведение – и уже наизусть выучил».
Город с его социальными контрастами Некрасов назвал «роковым» и забыть о нем никогда не мог. Видения городского ада преследовали Некрасова всю жизнь. Поэт знал, что именно здесь, в городе, «цепи куют на несчастный народ», и в ряде своих городских стихов он нарисовал отталкивающие портреты тех, кто кует эти цепи.
Он говорит о торгашах, которые
…просыпаются дружно
И спешат за прилавки засесть:
Целый день им обмеривать нужно,
Чтобы вечером сытно поесть…
Поэт пишет о «владельцах роскошных палат», не любящих «оборванной черни», ростовщиках, чиновниках-взяточниках, генералах, банкирах и многих других. Некрасов с ненавистью и презрением посылает им страстные проклятья.
Но поэт знал и другой город, город подавленных, но не покорившихся низов, город Белинского, Чернышевского, Добролюбова – борцов за народное счастье.
…В стенах твоих
И есть и были в стары годы
Друзья народа и свободы.
А посреди могил немых
Найдутся громкие могилы.
Об этом городе Некрасов говорил:
Ты дорог нам, - ты был всегда
Ареной деятельной силы,
Пытливой мысли и труда.
Никто из русских поэтов до Некрасова не писал так часто о городе, а главное, никто из них не видел в городе столько ужасов и горя, сколько увидел он. Сила воздействия его стихотворений была настолько велика, что некоторые из современных Некрасову писателей, вольно и невольно, переносили в свои произведения его поэтические наблюдения. Так, отдельные сцены из цикла стихотворений «О погоде» нашли свое воплощение в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание».
Некрасов может быть назван зачинателем городской поэзии, поэтическим предшественником таких глубоко своеобразных певцов города, как Брюсов и Маяковский.
Это город полусумасшедших».
Понятие «Петербург Достоевского» давно и прочно вошло в обиход критиков и исследователей русской литературы. Всякий, кто хоть раз бывал в «северной Пальмире», читая петербургские романы Достоевского, мысленно обязательно проецирует происходящие в них события на улице и площади реального Петербурга. Поскольку писатель сам не имел возможности снимать квартиры в богатых районах столицы, а жил на так называемых «серединных улицах», то и его герои сторонятся «пушкинских» кварталов. Они живут на Гороховой, Мещанской, Подьяческой, в домах «без всякой архитектуры», кишащих цеховым и ремесленным населением. Хотя автор часто с топографической точностью указывает адреса своих героев и маршруты их передвижений по городу, Петербург Достоевского – это не литературный двойник реального города, а целый своеобразный мир, в котором страдают от унижений и оскорблений, терзаются над «проклятыми вопросами бытия» герои его произведений.
Петербург в романах Достоевского - это не только фон, на котором разворачиваются драматические события, но и душа этих событий, символ жизни ненормальной, неблагополучной, безнравственной.
«Уже в «Петербургской летописи» (1847) город возникает в образе желчного, «с ног до головы сердитого» субъекта, изливающего свое раздражение решительно на все, что его окружает. «Весь горизонт петербургский смотрел так кисло, так кисло… Петербург дулся. Видно было, что ему страх как хотелось сосредоточить, как это водится в таких случаях у гневливых господ, всю тоскливую досаду свою на каком-нибудь подвернувшемся постороннем третьем лице…а потом уже и самому куда-нибудь убежать с места и ни за что не стоять более в Ингерманландском суровом болоте».
Достоевский …глубже всех проник в непостижимую силу воздействия города на психику и поведение его обитателей»(В.Орлов). Потому и городской пейзаж в романах Достоевского – пейзаж психологический. Он органически связан с душевым состоянием автора, с внутренним миром его героев.
В романе «Преступление и наказание» безрадостный городской пейзаж соответствует больным, диким мыслям Родиона Раскольникова, замышляющего убийство. Главный герой часто проходит через Сенную, где «жара… страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу…». Блуждая вместе с Раскольниковым по Петербургу, мы остро ощущаем прежде всего невыносимую духоту. Это ощущение духоты становится лейтмотивом романа и приобретает всеобъемлющий смысл. Неслучайно одни и те же слова автор вкладывает в уста Свидригайлова и Порфирия Петровича - слова, передающие главную потребность смятенной души: «Всем человекам надобно воздуху, воздуху, воздуху-с… прежде всего!» Человек задыхается в городе, под «тяжелым петербургским небом».
Точно так же тяжко обездоленному человеку и в комнатах, где он живет. Здесь тоже невыносимо душно, нечем дышать. В таких душных и темных комнатах голодают люди, умирают их мечты, а в умах их зарождаются преступные мысли. Так, в каморке, похожей на шкаф или гроб, где часами лежал и думал свои тяжелые думы Раскольников, созрела у него идея убийства. Да и что другое могло родиться в его воспаленном мозгу, если на героя постоянно давит низкий потолок его крошечной клетушки!
Как воплощение несчастной судьбы Сони рисуется ее комната. Она «походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое. Стена с четырьмя окнами, выходившая на канаву, перерезывала комнату как-то вкось, отчего один угол, ужасно острый, убегал куда-то вглубь, так что его, при слабом освещении, даже и разглядеть нельзя было хорошенько; другой же угол был уж слишком безобразно тупой».
Тусклое освещение придает всей картине зыбкость. Слова «что-то», «как-то», «куда-то» усиливают это впечатление, и кажется, что контуры и краски на полотне художника размыты. Эпитет «ужасно» - не просто синоним слова «очень», он аналогичен эпитетам: «безобразно тупой», «что-то уродливое». Невольно рождается представление о темной силе, которая калечит Сонину жизнь. Именно в такой комнате должно было прозвучать страшное признание Раскольникова.
Интерьеры, как и городской пейзаж, не только рисуют быт социальных низов, но и связаны с раскрытием психологии героев романа. «Крошечная клетушка» Раскольникова, «проходной угол» Мармеладова, номер в гостинице, где проводит последнюю ночь Свидригайлов, - это темные, сырые «гробы», которые теснят человека, заставляют его нравственно и физически болеть. Характерной чертой, по которой мы узнаем обстановку и людей, затронутых болезнью, является раздражающий, навязчивый желчно-желтый цвет. Он преследует читателя и героев романа везде: у Раскольникова (окна «выходили на какой-то желтый забор»), в квартире старухи-процентщицы («грошовые картины в желтых рамках»), в комнате Сони («желтые, обшмыганные и истасканные обои»), в кабинете Порфирия Петровича («мебель из желтого отполированного дерева»), на улице («желтое, испитое лицо женщины-самоубийцы»).
Вся жизнь в Петербурге Достоевского приобретает фантастически-уродливые очертания, и реальное кажется нередко кошмарным видением, а бред и сон - реальностью. В ночь после убийства Раскольников очнулся от забытья и услышал «страшные, отчаянные вопли с улицы» («из распивочных пьяные выходят»). Это - реальность. Но столь же реально рисуется и его бред: «Он очнулся в полные сумерки от ужасного крику…» Раскольникову в бреду чудится безобразная сцена избиения его хозяйки. Очевидно, он не раз был свидетелем подобных сцен наяву.
Реалистически точно и конкретно описан болезненный сон Раскольникова: «маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка», молодой мужик «с толстой такой шеей и с мясистым, красным, как морковь, лицом»; живые впечатляющие детали: «бабенка щелкает орешки и посмеивается»… Все это не похоже на сон.
А вот другая сцена: «склонившись над водою», смотрит Раскольников «на последний розовый отблеск заката». Вдруг он вздрогнул, пораженный «одним диким и безобразным видением». Но на сей раз это не бред, а вполне реальный эпизод: пьяная женщина бросилась с моста в воду.
Реальность и бред, явь и кошмар – все сплелось в Петербурге, который Свидригайлов назвал «городом полусумасшедших».
Что же могут чувствовать люди, оказавшиеся на петербургской улице, где «…опять жара…опять вонь из лавочек и распивочных, опять поминутно пьяные»? Они, как и Раскольников, ощущают «бесконечное, почти физическое отвращение ко всему встречающемуся и окружающему, упорное, злобное, ненавистное». А потому неудивительной кажется и реакция обывателей на удар бича по спине Раскольникова: «Кругом, разумеется(!), раздавался смех». В сцене же сумасшествия Катерины Ивановны «иные смеялись, другие качали головой: всем вообще было любопытно поглядеть на помешанную с перепуганными детьми». Только любопытно? Увы! Город знаменитых зодчих и ваятелей «мрачно, резко и страшно» влияет на душу человека. Изменить это влияние не в силах даже «великолепная панорама» Невы, потому что от нее веет «неизъяснимым холодом», духом «немым и глухим».
Вероятно, поэтому Раскольников в исступлении, ненависти, бреду мечется по Петербургу, где и пейзажные картины, и уличные сцены, и интерьеры «углов», и различные детали вырастают какой-то тяжеловесной громадой над одиноким мечтателем, толкая его на преступление. А писателя – на великий труд.
«Грустный, гадкий и зловонный Петербург летом,- сообщал Достоевский в разгар работы над «Преступлением и наказанием», - идет к моему настроению и мог бы даже мне дать несколько ложного вдохновения для романа…» Однако вдохновение, как видно, оказалось подлинным, жизненным и сильным. «В «Преступлении и наказании» внутренняя драма своеобразным приемом вынесена на людные улицы и площади Петербурга. Действие все время перебрасывается из узких и низких комнат в шум столичных кварталов. На улице приносит себя в жертву Соня, здесь падает замертво Мармеладов, на мостовой истекает кровью Катерина Ивановна, на проспекте перед каланчой застреливается Свидригайлов, на Сенной площади пытается всенародно покаяться Раскольников… Петербург неотъемлем от личной драмы Раскольникова: он является той тканью, по которой рисует свои узоры его жестокая диалектика»(Л.Гроссман).
В этом фантастическом образе города, враждебного человеку и природе, воплощен протест писателя-гуманиста против господствующего зла, против ненормально устроенного современного ему общества. Да, Петербург Раскольникова существует, никак не пересекаясь с городом Евгения Онегина: зимним, с хрустящим снегом, поздним рассветом, Адмиралтейской иглой. И оттого-то еще более страшной представляется картина летнего Петербурга у Достоевского, когда «от природы отстать не желая, зацветает в каналах вода…»
Но живет в душе писателя и его героя, наряду с представлением о безумном, уродливом городе, и мечта о городе прекрасном, созданном для счастья людей, воплотившем дух здорового, гармоничного общества.
В самую страшную минуту своей жизни, идя на преступление, Раскольников думает «об устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях. Мало-помалу он перешел к убеждению, что если бы распространить Летний сад на все Марсово поле и даже соединить с Михайловским садом, то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь». Эта мечта о городе ином, не душном, а «добром», не случайно рождается у Раскольникова именно тогда, когда он идет на преступление, которое порождено миазмами «злого города», где царят «грязь и вонь и всякая гадость».
«Этот новый Петербург, открытый Достоевским, остался в русской литературе второй половины XIX века явлением единственным и неповторимым, - писал В.Орлов. – Возвращение к нему было делом будущего».
Заключение
Подытоживая все сказанное, можно утверждать, что два образа Петербурга, созданные писателями с принципиально разными этическими установками, не только полемичны по отношению друг к другу, но и различны по ракурсу изображения.
Так, пафос пушкинского описания тяготеет к торжественности и возвышенности оды. «Петра творенье», «Невы державное теченье», «полнощных стран краса и диво» - вот та стилевая доминанта, которая определяет изображение Петербурга в поэме «Медный всадник». Однако при ближайшем рассмотрении становится заметным, что новая столица, хоть и названа «царицей» в противовес Москве – «порфироносной вдове», все же остается городом искусственным, служащим «окном в Европу», но не домом для человека. Петербург, с одной стороны, город величественный, горделивый, с другой - праздничный и беззаботный, вернее, погруженный в разного рода светские заботы.
Эта же самая светскость, жизнь «на виду» лежит в основе образа Петербурга у Гоголя. Его Невский проспект - оборотень с двойным лицом: за парадной красотой скрыта крайне бедная и убогая жизнь, изменить которую не в состоянии даже беспечная праздность «главной коммуникации Петербурга».
Свой образ Санкт-Петербурга - города контрастов – создает Некрасов. Если Пушкин в «Медном всаднике» дает панорамное изображение города, не выделяя отдельных зданий и любуясь Петербургом словно издали, то Некрасов изображает город посредством уличных сцен, каждая из которых является эпизодом социальной жизни, чаще всего жизни «низов». Сам Петербург кажется повернутым к читателю своей «оборотной стороной»: «прегрязными улицами», «каналами, что летом зловонны».
Продолжает развивать это прозаическое начало поэзии Некрасова Ф.М. Достоевский. Его Петербург - «умышленный город», построенный по дерзкому плану Петра и не «укорененный» в русской истории. Кроме того, Достоевский в романе «Преступление и наказание» создает не столько образ столицы, сколько трагическую хронику жизни большого города.
Итак, если Пушкин и отчасти Гоголь в изображении Петербурга окружают прозаические реалии поэтическим ореолом, то Некрасов и Достоевский, наоборот, прозаизируют возвышенное. Однако нельзя сказать, что такие два образа города отрицают друг друга. Скорее, наоборот, преемственно продолжают. Образ Петербурга в произведениях Пушкина, Гоголя, Некрасова, Достоевского - это не просто изображение города на разных этапах его истории, но и показ разных аспектов и разных граней жизни столицы. Два разных лика Петербурга взаимодополняют целостную картину, тем самым давая читателю возможность увидеть город в разных его ипостасях.
Список литературы
1. Анциферов. Н.П. «Непостижимый город…». Сост. М. Б. Вербловская. – Спб.: Лениздат, 1991. – 335 с.
В.Бирон «Петербург Достоевского»
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 430; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!