Образец карточки для клубной картотеки 15 страница
– C’est pas des façons ça, – говорил старик. – Empêcher les gens de dormir à cette heure c’est trop con. J’me plaindrai à la Police, moi, et puis qu’est-ce que vous foutez là, vous planquez par terre contre la porte? J’aurais pu me casser la gueule, merde alors [[113]].
– Идите спать, дедуля, – говорил Орасио, устраиваясь поудобнее на полу.
– Dormir, moi, avec le bordel que fait votre bonne femme? Ça alors comme culot, mais je vous previens, ça ne passera pas comme ça, vous aurez de mes nouvelles [[114]].
– «Mais de mon frere le Poète on a eu des nouvelles» [[115]], — сказал Орасио, зевая. – Представляешь, что за тип?
– Идиот, – сказала Мага. – Поставила пластинку совсем тихо, а он стучит. Сняла пластинку – он опять стучит. Чего ему надо?
– Ну как же, есть даже анекдот про то, как один уронил с ноги башмак.
– Не знаю такого анекдота, – сказала Мага.
– Я так и думал, – сказал Оливейра. – И все-таки старики внушают мне уважение и еще кое-какие чувства, но этому я бы купил банку формалина и засунул бы его в ту банку, чтоб не приставал.
– Et en plus ça m’insulte dans son charabia de sales meteques, – сказал старик. – On est en France, ici. Des salauds, quoi. On devrait vous mettre à la porte, c’est une honte. Qu’est-ce que fait le Gouvernement, il me demande. Des Arabes, tous des fripouilles, bande de tueurs [[116]].
– Хватит про грязных метисов, видели бы вы банду французишек, которые тянут соки из Аргентины, – сказал Оливейра. – Ну, что вы слушали? Я только что пришел, до нитки вымок.
– Квартет Шенберга. А потом я хотела послушать потихоньку сонату Брамса.
– Пожалуй, лучше ее оставить на завтра, – примиряюще сказал Оливейра и приподнялся на локте, чтобы закурить «Голуаз». – Rentrez chez vous, monsieur, on vous emmerdera plus pour ce soir [[117]].
|
|
|
– Des faineants, – сказал старик. – Des tueurs, tous [[118]].
При свете спички видна стала барашковая шапка, засаленный халат, налившиеся злостью глазки. Шапка отбрасывала гигантскую тень на лестничную площадку, и Мага была в восторге. Оливейра поднялся, задул спичку и вошел в комнату, тихонько притворив за собой дверь.
– Привет, – сказал Оливейра. – Ни зги не видно, че.
– Привет, – сказал Грегоровиус. – Хорошо, что ты избавился от него.
– Per modo di dire [[119]]. По сути, старик прав, и к тому же он – старик.
– То, что он старик, еще не причина, – сказала Мага.
– Может, и не причина, но извинение.
– Ты же сам говорил: трагедия Аргентины в том, что ею правят старики.
– Занавес над этой трагедией уже опустился, – сказал Оливейра. – После Перона все пошло наоборот, теперь банкуют молодые, и это, пожалуй, еще хуже, но ничего не поделаешь. Все рассуждения насчет возраста, поколений, чинов, званий и разных слоев – безграничная чушь. Я полагаю, мы мучаемся-шепчем ради того, чтобы Рокамадур спал сном праведника?
– Да, он заснул еще до того, как мы включили музыку. Ты весь вымок, Орасио.
– Был на фортепианном концерте, – объяснил Оливейра.
|
|
|
– А, – сказала Мага. – Ну ладно, снимай куртку, а я заварю тебе мате погорячее.
– И стаканчик каньи, там, мне кажется, еще с полбутылки осталось.
– Что такое канья? – спросил Грегоровиус. – То же самое, что граппа?
– Нет, скорее она похожа на венгерский барацк. Хорошо идет после концертов, особенно если это – первое исполнение с неописуемыми последствиями. А если нам зажечь слабенький свет, такой, чтобы не разбудить Рокамадура?
Мага зажгла, лампу и поставила ее на пол, устроив освещение в духе Рембрандта, что вполне подходило Оливейре. Блудный сын снова дома, все возвратилось на круги своя, пусть на мгновение, пусть непрочно, пусть сам он не знал, зачем шел назад, зачем поднимался шаг за шагом по лестнице, а потом улегся у двери и слушал доносящийся из комнаты финал квартета и шепот Маги и Осипа. «Любились, наверное, как кошки», – подумал он, глядя на них. Нет, пожалуй, нет, они никак не ждали, что он вернется сегодня, но тем не менее они одеты и Рокамадур спит на постели. Вот если бы Рокамадур спал на стульях, а Грегоровиус сидел бы разутый и без пиджака… Да черт подери, ему-то что за дело, ведь если кто тут и лишний, то только он, он в этой своей мокрой, мерзко воняющей куртке.
|
|
|
– Акустика, – сказал Грегоровиус. – Потрясающая вещь – звук, он входит в материю и расползается по этажам, от стены идет к изголовью постели, уму непостижимо. Вы никогда не погружались с головой в наполненную ванну?
– Случалось, – сказал Оливейра, швыряя куртку в угол и усаживаясь на табурет.
– Можно услышать все, что говорят соседи снизу, достаточно опустить голову в воду и слушать. Я думаю, звуки идут по трубам. Однажды в Глазго я обнаружил, что мои соседи – троцкисты.
– Глазго наводит на мысль о плохой погоде и о множестве грустных людей в порту. – сказала Мага.
– Слишком смахивает на кино, – сказал Оливейра. – А вот мате – как отпущение всех грехов, знаешь, невероятно успокаивает. Боже мой, сколько воды в ботинках. Мате – как абзац. Выпил – и можешь начинать с красной строки.
– Эти ваши аргентинские удовольствия не по мне, – сказал Грегоровиус. – Но вы как будто говорили еще о каком-то напитке.
– Принеси канью, – распорядился Оливейра. – Там оставалось полбутылки, а то и больше.
– Вы покупаете ее здесь? – спросил Грегоровиус.
«Какого черта он все время говорит во множественном числе? – подумал Оливейра. – Наверняка забавлялись тут всю ночь, этот признак – безошибочный. Вот так».
|
|
|
– Нет, мне присылает ее брат. У меня есть брат, он из Росарио, чудо, а не человек. Канью и упреки поставляет мне в изобилии.
Он протянул Маге пустой сосуд; та сидела на корточках у его ног, держа кувшин с горячей водой. Ему стало легче. Он почувствовал, как пальцы Маги коснулись его щиколоток, взялись за шнурки. И со вздохом позволил снять с себя ботинки. Мага сняла мокрый носок и обернула ему ногу двойной страницей «Figaro Littèraire» [[120]]. Мате был очень крепкий и очень горький.
Грегоровиусу канья понравилась, это не то же самое, что барацк, но похоже. У него был целый каталог из названий венгерских и чешских напитков, своеобразная коллекция ностальгии. За окном тихо шел дождь, и всем было так хорошо, особенно Рокамадуру, который уже целый час не хныкал. Грегоровиус заговорил о Трансильвании, о приключениях, которые он пережил в Салониках. Оливейра вспомнил, что на тумбочке лежит пачка «Голуаз», а в тумбочке – тапочки. Ощупью он приблизился к постели. «Из Парижа любое место, лежащее дальше Вены, кажется книжной абстракцией», – говорил Грегоровиус таким тоном, будто просил прощения. Орасио нашел на тумбочке сигареты и полез за тапочками. В темноте он еле различил головку Рокамадура, лежавшего лицом кверху. Не очень понимая зачем, коснулся пальцем лобика. «Моя мать не решалась говорить о Трансильвании, боялась, как бы ее не связали с историями о вампирах и тому подобное… А токай, вы знаете…» Стоя на коленях у кровати, Орасио вглядывался. «Представьте, что вы в Монтевидео, – говорила Мага. – Некоторые думают, что человечество – это единое целое, но когда живешь рядом с Холмом… А токай – это птица?» – «Пожалуй, в некотором роде». (Что значит – в некотором роде? Птица это все-таки или не птица?) Однако достаточно было прикоснуться пальцем к губам – и все вопросы отпадали. «Я позволю себе, Лусиа, прибегнуть к не слишком оригинальному образу. Во всяком хорошем вине дремлет птица». Искусственное дыхание? Глупо. И не менее глупо, что у него так дрожат руки и он босой, в промокшей до нитки одежде (надо бы растереться спиртом, да посильнее). «“Un soir, l’âme du vin chantait dans les bouteille” [[121]], – декламировал Осип. – По-моему, уже Анакреонт…» Ему казалось, он почти осязает обиженное молчание Маги и ее мысль: Анакреонт, греческий писатель, не читала. Все его знают, а я – нет. Так чьи же это стихи: «Un soir, l’âme du vin»? Рука Орасио скользнула под простынку; ему стоило великого труда притронуться к крошечному животику Рокамадура, к холодным ножкам – выше, наверное, он еще не успел остыть, да нет, совсем холодный. «Поступить как положено, – подумал Орасио. – Закричать, зажечь свет, заголосить, как полагается и как естественно. Зачем? А может, пока… В таком случае, выходит, что этот инстинкт мне ни к чему, ни к чему мне то, что у меня в крови. Закричи я сейчас, и снова повторится то, что уже было с Берт Трепа, еще раз глупая попытка, снова жалость. Поступить как следует, сделать все, что следует делать в подобных случаях. О нет, хватит. К чему зажигать свет, к чему кричать, если я знаю, что все – пустое? Комедиант, мерзавец, и бездушный комедиант. Самое большее, что можно сделать…» Слышно было, как стакан Грегоровиуса звякнул о бутылку каньи. «Да, очень похоже на барацк». Зажав во рту сигарету, он чиркнул спичкой и вгляделся. «Смотри не разбуди», – сказала Мага, заваривая свежий мате. Орасио резко задул спичку. Известно же: если в зрачки попадет луч света, то… Quod erat demostrandum [[122]]. «Как барацк, только не такой душистый», – говорил Осип.
– Старик опять стучит, – сказала Мага.
– Наверное, хлопнул дверью в прихожей, – сказал Грегоровиус.
– В этом доме нет прихожих. Он просто спятил, вот и все.
Оливейра надел тапочки и вернулся в кресло. Мате был потрясающий – горячий и очень горький. Наверху стукнули еще два раза, не слишком сильно.
– Он бьет тараканов, – предположил Грегоровиус.
– Нет, он затаил злобу и решил не давать нам спать. Сходи, скажи ему что-нибудь, Орасио.
– Сходи сама, – сказал Оливейра. – Не знаю почему, но тебя он боится больше, чем меня. Во всяком случае, тебя он не стращает ксенофобией, не поминает апартеид и прочую дискриминацию.
– Если я пойду, я ему такого наговорю, что он побежит за полицией.
– Под таким дождем? Попробуй взять его на совесть, похвали украшение на двери. Скажи, мол, ты – сама мать, что-нибудь в этом духе. Послушай меня, сходи.
– Неохота, – сказала Мага.
– Давай сходи, – сказал ей Оливейра тихо.
– Почему тебе так хочется, чтобы я пошла?
– Доставь мне удовольствие. Вот увидишь, он перестанет.
Стукнули еще два раза, потом еще раз. Мага поднялась и вышла из комнаты. Орасио дошел с ней до двери и, услыхав, что она пошла вверх по лестнице, зажег свет и посмотрел на Грегоровиуса. Пальцем указал на кровать. Через минуту, когда Грегоровиус снова садился в кресло, погасил свет.
– Невероятно, – сказал Осип, хватаясь в темноте за бутылку каньи.
– Разумеется. Невероятно и тем не менее непреложно. Только не надо надгробных речей, старина. Достаточно было не прийти мне один день, как тут такое произошло. Но, в конце концов, нет худа без добра.
– Не понимаю, – сказал Грегоровиус.
– Ты понимаешь меня превосходно. Ça va, ça va. И даже представить себе не можешь, как мало меня все это трогает.
Грегоровиус заметил, что Оливейра обращается к нему на «ты» и что это меняет дело, как будто еще можно было… Он сказал что-то насчет Красного Креста, насчет дежурной аптеки.
– Делай что хочешь, мне безразлично, – сказал Оливейра. – Сегодня все одно к одному… Ну и денек.
Если бы он мог сейчас броситься на постель и заснуть года на два. «Трус несчастный», – подумал он. Грегоровиус, заразившись его бездеятельностью, старательно раскуривал трубку. Издалека доносился разговор, голос Маги мешался с шумом дождя, старик визгливо орал. Где-то на другом этаже хлопнула дверь, вышли соседи, недовольные шумом.
– По сути, ты прав, – признал Грегоровиус. – Но, мне кажется, в таких случаях надо давать отчет перед законом.
– Ну, теперь-то мы по уши влипли, – сказал Оливейра. – Особенно вы двое, я всегда смогу доказать, что пришел, когда все уже было кончено. Мать дает младенцу умереть, она, видите ли, занята – принимает на ковре любовника.
– Если ты хочешь сказать, что…
– Знаешь, это не имеет никакого значения.
– Но это ложь, Орасио.
– Лично мне все равно, было это или не было – вопрос второстепенный. А я к этому не имею никакого отношения, я поднялся в квартиру потому, что промок и хотел выпить мате. Ладно, сюда идут.
– Наверное, надо позвать свидетелей, – сказал Грегоровиус.
– Давай зови. Тебе не кажется, что это голос Рональда?
– Я здесь не останусь, – сказал Грегоровиус, поднимаясь. – Надо что-то делать, говорю тебе, надо что-то делать.
– Я с тобой, старина, согласен целиком и полностью. Действовать, главное – действовать. Die Tätigkeit [[123]], старина. Надо же, только этого нам не хватало. Говорите тише, че, можете разбудить ребенка.
– Привет, – сказал Рональд.
– Привет, – сказала Бэпс, протискиваясь с раскрытым зонтиком.
– Говорите тише, – сказала Мага, входя вслед за ними. – А может, лучше закрыть зонтик?
– Ты права, – сказала Бэпс. – Всегда со мною так, каждый раз не догадываюсь сложить его. Не шуми, Рональд. Мы зашли на минутку, рассказать про Ги, просто невероятно. У вас что – пробки перегорели?
– Нет, это из-за Рокамадура.
– Говори тише, – сказал Рональд. – Да сунь ты этот дурацкий зонтик куда-нибудь в угол.
– Он так трудно закрывается, – сказала Бэпс. – Открывается легко, а закрывается трудно.
– Старик грозился полицией, – сказала Мага, закрывая дверь. – Чуть не поколотил меня, орал как ненормальный. Осип, вы бы видели, что у него творится в комнате, даже с лестницы видно. Стол завален пустыми бутылками, а посреди – ветряная мельница, да такая огромная, как настоящая, такие в Уругвае на полях. И мельница от сквозняка крутится, я не удержалась, в приоткрытую дверь заглянула, старик чуть не лопнул от злости.
– Не могу закрыть, – сказала Бэпс. – Положу его прямо так в угол.
– Точь-в-точь летучая мышь, – сказала Мага. – Дай, я закрою. Видишь, как просто?
– Она сломала две спицы, – сказала Бэпс Рональду.
– Кончай нудеть, – сказал Рональд. – Мы все равно сейчас уходим, зашли на минутку, рассказать, что Ги принял целый тюбик гарденала.
– Бедный ангел, – сказал Оливейра, не питавший никакой симпатии к Ги.
– Этьен нашел его почти мертвым, мы с Бэпс ушли на вернисаж (я потом расскажу, потрясающий), а Ги пришел, лег в постель и отравился, представляешь?
– Не has no manners at all, – сказал Оливейра. – C’est regrettable [[124]].
– Этьен пришел за нами; к счастью, у всех есть ключи от нашей квартиры, – сказала Бэпс. – Услыхал, кого-то рвет, вошел, а это – Ги. Совсем умирал, Этьен помчался звать на помощь. Его отвезли в больницу в тяжелейшем состоянии. Да еще такой ливень, – добавила Бэпс, окончательно приходя в уныние.
– Садитесь, – сказала Мага. – Нет, не на стул, Рональд, у него нет ножки. Господи, какая темень, но это из-за Рокамадура. Говорите тише.
– Свари-ка нам кофе, – сказал Оливейра. – Ну и погодка.
– Мне надо идти, – сказал Грегоровиус. – Не знаю, куда я положил плащ. Нет, там нету, Лусиа…
– Останьтесь, выпейте кофе, – сказала Мага. – Все равно метро уже закрыто, а мы все вместе, и так хорошо. Орасио, ты не смелешь кофе?
– Воздух спертый, – сказала Бэпс.
– А на улице озону удивляется, – сказал Рональд, раздражаясь. – Ну чисто конь, обожает все простое, без примесей. Основные цвета, гамму из семи звуков. Она не человек, поверьте.
– Человечность – это идеал, – сказал Оливейра, пытаясь нащупать в темноте кофейную мельницу. – И воздух тоже имеет свою историю, знаете. Прийти мокрой с улицы, где много озона, как ты говоришь, в атмосферу, которая на протяжении пятидесяти веков совершенствовалась в смысле температуры и содержания… Бэпс у нас по части нюха – Рип Ван Винкль.
– О, Рип Ван Винкль, – пришла в восторг Бэпс. – Бабушка мне рассказывала.
– В Айдахо, знаем, – сказал Рональд. – Ну вот, а Этьен уже полчаса как звонит нам по телефону в бар на углу, сказать, что сегодня ночью нам лучше не идти домой, во всяком случае, до тех пор, пока не узнаем, умрет Ги или выблюет весь гарденал. Скверно, если нагрянут флики и застанут нас там, им только дай повод, а в последнее время Клуб у них в печенках сидит.
– А чем плох Клуб? – спросила Мага, вытирая чашки полотенцем.
– Ничем, но именно потому и чувствуешь себя беззащитным. Соседи без конца жаловались на шум, на музыку по ночам, на то, что приходим и уходим, когда вздумается… Да еще Бэпс поссорилась с консьержкой и со всеми женщинами в доме, а им – от пятидесяти до семидесяти.
– They are awful [[125]], – сказала Бэпс, пережевывая конфету, которую она достала из сумки. – Вечно им кажется, что пахнет марихуаной, даже если готовишь гуляш.
Оливейра устал молоть кофе и отдал мельницу Рональду. Бэпс с Магой совсем тихо обсуждали причины самоубийства Ги. Не найдя плаща, Грегоровиус вернулся в кресло и утих, зажав в зубах потухшую трубку. В оконное стекло стучал дождь. «Шенберг и Брамс, – подумал Оливейра, доставая сигарету. – Не так плохо, как правило, в подобных обстоятельствах на помощь приходит Шопен или Todesmusik [[126]] Зигфрида. Торнадо вчера прикончил в Японии от двух до трех тысяч человек. Переходя на язык статистики…» Однако статистика не отбила жирного привкуса у сигареты. Чиркнув спичкой, он рассмотрел сигарету со всех сторон. Превосходный «Голуаз», снежно-белый, с тонкими буквами и шершавыми бумажными волоконцами, слипшимися на влажном конце. «Когда нервничаю, всегда слюнявлю сигарету, – подумал он. – Когда, к примеру, думаю о Роз Боб… Да, ну и денечек, однако ягодки еще впереди». Лучше всего, пожалуй, сказать Рональду, а Рональд передаст Бэпс своим особым способом, почти телепатически, который так поражает Перико Ромеро. Теория коммуникаций – одна из увлекательных тем, которые литература еще не подцепила на свой крючок и не подцепит до тех пор, пока не явятся новые Хаксли и Борхесы. Но Рональд совсем ушел в перешептывания Бэпс и Маги, а мельницу еле крутил, одна видимость, так он не смелет кофе и до второго пришествия. Оливейра соскользнул на пол с чудовищного, в модернистском стиле стула и уселся поудобнее, упершись головой в стопку газет. Потолок странно светился, но скорее всего ему это казалось. Он закрывал глаза, и свечение длилось еще целый миг, а потом начинали лопаться огромные фиолетовые шары, один за другим, пуф, пуф, пуф, очевидно, по шару на систолу или диастолу, кто их знает. Где-то в доме на третьем этаже зазвонил телефон. Телефонный звонок среди ночи в Париже – дело чрезвычайное. «Кто-то еще умер, – подумал Оливейра. – По другому поводу в этом городе, так чтущем сон, звонить не станут». Он вспомнил: однажды кто-то из его аргентинских друзей, прибыв из-за океана, сразу же позвонил ему, как само собой разумеющееся, в половине одиннадцатого вечера. Трудно сказать, как ему удалось по телефонному справочнику «Bottin» разыскать чей-то телефон в доме, где жил он, во всяком случае, позвонил. Лицо добропорядочного господина с пятого этажа, одетого robe de chambre [[127]], постучавшего ему в дверь, ледяное лицо, quelqu’un vous demande au telephone [[128]], и Оливейра в смущении натягивает трикотажную пижаму – и бегом наверх, на пятый этаж, а там сеньора, откровенно раздраженная, и он узнает, что друг Эрмида – в Париже, ну, когда увидимся, че, я привез столько новостей, и от Тревелера привет, и от братьев Виду, и так далее и тому подобное, а сеньора прячет раздражение, ожидая, когда же Оливейра наконец заплачет, узнав о кончине близкого существа, а Оливейра не знает, что делать, vraiment je suis tellement confus, madame, monsieur, c’était un ami qui vient d’amver, vous comprenez, il n’est pas du tout au courant des habitudes… [[129]] О Аргентина, двери дома – настежь, приходи, когда хочешь, хоть в ночь, хоть за полночь, времени – навалом, все – впереди, все еще будет, пуф, пуф, пуф, а в глазах этого, что в трех метрах от тебя, наверное, – ничего, ничего, пуф, пуф, вся теория коммуникаций для него кончилась, не начавшись, ни па-па-па, ни ма-ма-ма, ни пи-пи, ни ка-ка – ничего, а только трупное окоченение да чужие люди вокруг, даже не уругвайцы или мексиканцы, которые знают, как слушать музыку и устроить бдение у тела невинного младенца, люди, сразу возникающие, стоит ему потянуть за любую нить клубка из воспоминаний, люди не настолько примитивные, чтобы принять и признать своим этот нарушающий все приличия скандал, и не настолько еще состоявшиеся, чтобы отречься от подобных скандальных обстоятельств и отнести к разряду one little casualty [[130]], например, три тысячи человек, стертых с лица земли ураганом «Вероника». «Однако все это – дешевая антропология, – думал Оливейра, чувствуя, как холодок судорогой сводит желудок. Всегда кончается нервной спазмой. – Вот они, подлинные коммуникации, передача информации подкожным языком, для которого нет словаря, че». Кто же погасил рембрандтовскую лампу? Он не заметил; только что над полом словно струилась пыльца старого золота, но, как он ни старался восстановить в памяти, что было после прихода Рональда с Бэпс, не мог вспомнить, вот незадача, может быть, Мага (наверняка Мага), а может, и Грегоровиус, но кто-то погасил лампу.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!