Россия и независимый «Хартленд» 14 страница
Более либеральный Иран, учитывая значительную массу курдских, азербайджанских, туркменских и других меньшинств на севере и в других регионах, также мог бы означать Иран, менее управляемый из центра, где этническая периферия отклонялась бы от орбиты Тегерана. Иран часто был скорее не государством, а многонациональной империей без четких границ. Его истинные масштабы никогда не соответствовали картографическим рамкам – будучи или меньше, или больше. Северо-запад современного Ирана населен курдами и азербайджанцами, части же Западного Афганистана и Таджикистана в культурном и языковом плане близки иранскому государству. Именно к этим нечетким границам, настолько близким к границам парфянской империи, мог бы в конечном итоге вновь прийти Иран, по мере того как волна исламского экстремизма и воспринимаемой легитимности режима мулл сойдет на нет.[432]
Глава 14
Бывшая Османская империя
Если Иранское нагорье – это наиболее важное географическое формирование на Большом Ближнем Востоке, то значение полуострова Анатолии (Малой Азии), далеко выдвинутого на запад, по сравнению со всеми остальными частями Азии, является естественным следствием этого утверждения. Точно так же, как Иранское нагорье практически полностью занято одной страной – Ираном, так и полуостров Анатолия полностью занят Турцией. Вместе эти две страны, сформированные горами и плоскогорьями, возвышающимися над пустынной Аравией, вмещают население в 138 млн человек, что больше чем население всех 12 лежащих к югу арабских стран, расположенных в зоне Плодородного полумесяца и на Аравийском полуострове. Чтобы арабы перевесили в демографическом плане Турцию и Иран, нужно было бы еще прибавить к населению этих арабских стран также население Египта и остальных государств Северной Африки.
|
|
|
Турция и Иран – важнейшие элементы как маккиндеровского пояса пустынь, так и спайкменовского «Римленда» – также являются самыми богатыми сельскохозяйственными экономическими системами Ближнего Востока, для которых характерен самый высокий уровень индустриализации и технологического развития. Само существование ядерной программы Ирана вместе со способностью Турции при желании запустить такую же программу ради национального престижа создают резкий контраст с Саудовской Аравией и другими арабскими странами, которым не хватает интеллектуальных ресурсов для собственных программ подобного толка. Последней потребовалось бы заимствовать технологии у стран, которые уже имеют ядерное оружие, например у Пакистана.
Турция, как и Иран, оказывает определяющее влияние в своем регионе. В эту сферу влияния входят (по часовой стрелке) Балканы, Черное море, Украина и южная часть России, Кавказ и арабский Ближний Восток. Турция, в особенности в сравнении с арабским миром, по словам политтехнолога Джорджа Фридмана, «является островом стабильности посреди моря хаоса».[433] Тем не менее, хотя Турция и оказывает влияние на окружающие ее регионы, расположение Турции как участка суши, омываемого Средиземным морем на юге и Черным морем на севере, делает ее частично островным государством. Поскольку значительная часть границы Турции проходит не по суше, а по морю, это означает, что, несмотря на оказываемое влияние, географическое положение Турции не так кардинально для соседних государств, как положение Ирана. Влияние Турции на Балканах к западу и в Сирии и Месопотамии к югу по своей природе главным образом является экономическим. Хотя совсем недавно ее роль расширилась до участия в постконфликтном урегулировании в бывшей Югославии в качестве посредника. Только на Кавказе, и в особенности в Азербайджане, где язык очень похож на турецкий, Турция обладает мощным дипломатическим весом, который может существенно определять текущую политическую обстановку.
|
|
|
Турция, по сути, контролирует главный водосбор рек Тигр и Евфрат. Это огромное географическое преимущество, которое дает стране возможность отрезать поставку воды в Сирию и Ирак. Но если бы Турция действительно так поступила, это можно было бы приравнять к объявлению войны. Так что Турции нужно действовать тонко и осторожно, утверждая это свое преимущество. Именно страх, что Турция может ограничить поступление воды, забирая ее в верховьях рек в целях развития собственной сельскохозяйственной деятельности, дает Турции весомые рычаги влияния на арабскую политику. Относительно новым геополитическим фактом, который часто не принимают во внимание, является проект развития юго-восточной части Анатолии, центральным элементом которого является плотина Ататюрка на реке Евфрат в 40 км к северу от Шанлыурфы (средневековая Эдесса) возле сирийской границы. Около 5000 кв. км пахотных земель на Харранском плоскогорье орошаются при помощи безнапорного стока воды, поступающей с этой плотины. Вся система плотин на реке Евфрат, разработанная в 1970-х и построенная в 1980-х и 1990-х гг., которая фактически в состоянии доставлять воду вплоть до засушливого Западного берега реки Иордан в Палестине, сделает Турцию более значимой державой для арабского Ближнего Востока в XXI в., чем она была в XX в. Более сильное политическое влияние, которое Турция стала приобретать в последнее время, нужно рассматривать в контексте этой новой географической реальности.
|
|
|
|
|
|
Хотя сейчас по заголовкам газет весьма заметно, что Турция проявляет серьезный интерес к Ближнему Востоку, так было не всегда. С самого возникновения Османской турецкой империи в XIII в. османы сосредоточивали свое внимание в основном на территориях к северо-западу, на Европе, где были богатство и выгодные торговые пути. Эта тенденция зародилась в период позднего Средневековья, когда развивающаяся Центральная Европа как магнит притягивала турецкие племена. Последние и сами по себе стремились продвинуться в западном направлении через всю Анатолию к Балканам, наиболее плодородным в сельскохозяйственном отношении землям в непосредственной близости от Анатолии. Турция может ассоциироваться со всем Анатолийским полуостровом, но, как и в случае с Россией, основная демографическая масса и промышленная мощь на протяжении веков концентрировались на западе, близко к Балканам, но достаточно далеко от Ближнего Востока. Основная часть поселений османов располагалась неподалеку от Европы. Однако горная местность остальной Анатолии имела сильно пересеченный рельеф, где каждая горная долина отделена от другой, что препятствовало созданию крепких племенных союзов. Эти племенные союзы, появись они на политической карте страны, могли бы бросить вызов власти османов в регионах, близких к Кавказу и Ближнему Востоку. В самом деле, поскольку география не способствовала установлению контактов и сношениям в Восточной Анатолии, организованные династии вроде Сельджукидов или Османов могли непрерывно править сотни лет подряд из удаленного центра в западной Анатолии, то есть европейской Турции.[434] Как невероятный рельеф местности Восточной Сибири и российского Дальнего Востока защищает Россию в Европе от серьезных проблем с востока, так же дело обстоит и с Анатолией и турками-османами. За исключением того, что поскольку Анатолия имела протяженные морские границы, то правители в Константинополе гораздо меньше опасались вторжений на свою периферию, чем в России. Анатолия – компактна по размерам, а Россия – огромна.
Таким образом, турецкая демография подчеркивает географию страны. Анатолия расположена дальше от ближневосточного «Хартленда», чем Иранское нагорье, а преимущественное размещение населения страны на северо-западе Турции в последние столетия только усугубило эту тенденцию. Военным набегам османов на Центральную Европу, в которых было что-то от кочевнических походов и которые закончились осадой Вены в 1683 г., способствовала политическая разобщенность самой Европы. Франция, Великобритания и Испания были заняты тем, что пытались друг друга перехитрить, а также интересовались в основном своими колониями в Новом Свете по ту сторону Атлантики. Венеция была втянута в длительную борьбу с Генуей. Папство переживало свои кризисные моменты. А славяне южных Балкан были настроены друг против друга – еще один случай, когда горный рельеф способствовал социальному и политическому разделению. В конце концов, как пишет Герберт Гиббонс, «…двигаясь из Европы, можно было завоевать Малую Азию и другие территории; из Азии же нельзя было завоевать ни клочка Европы».[435] Он имел в виду, что для того, чтобы действительно объединить засушливые земли Анатолии и углубиться на Ближний Восток, турки-османы сначала нуждались в материальных ресурсах, которые им могло дать только завоевание Балкан. Само положение столицы Османской империи – Константинополя – укрепляло связь с Европой и Ближним Востоком, поскольку город был безопасной гаванью, дающей доступ к Балканам, Средиземному морю и Северной Африке, а также конечным пунктом для караванных маршрутов из Персии, с Кавказа и более дальних земель.
В таких географических условиях возникла большая многонациональная империя, которая к концу XIX в. уже отжила свое и была охвачена предсмертной агонией, хотя Османский султанат окончательно приказал долго жить только после поражения в Первой мировой войне. Мустафа Кемаль Ататюрк («Отец турок»), единственный непобежденный османский генерал, создатель современного турецкого государства в Анатолии, которое пришло на смену империи после территориальных потерь на Балканах и Ближнем Востоке, был истинным революционером. Ему удалось изменить систему ценностей своего народа. Он понимал, что европейские державы одолели Османскую империю не за счет более многочисленных армий, но за счет более развитой цивилизации, которая подняла эти армии на более высокий уровень. Впредь Турция должна будет стать государством западного типа, говорил он, которое бы уверенно двигалось в культурном и политическом отношении в Европу. Поэтому он упразднил мусульманские религиозные суды, ввел запрет на ношение мужчинами фески, заставил женщин снять хиджаб и с арабской вязи перевел письменность на латинский алфавит. Но, сколь бы революционными эти действия ни были, они также явились апогеем той одержимости, которую Турция на протяжении столетий испытывала по отношению к Европе. И хотя Турция сохраняла нейтралитет на протяжении практически всей Второй мировой войны, кемализм – прозападная, светская идеология Ататюрка – определял развитие турецкой культуры, и в особенности ее внешнюю политику, и 10 лет спустя после окончания холодной войны. В самом деле, многие годы Турция лелеяла надежды присоединиться к Евросоюзу (ЕС) – об этой навязчивой идее турецкие чиновники совершенно определенно говорили мне во время моих многочисленных поездок в страну в 1980–1990-х гг. Но в первое десятилетие XXI в. стало очевидно, что Турция может так никогда и не стать полноправным членом ЕС. Причина была до неприличия проста и попахивала географическим и культурным детерминизмом – хотя Турция является демократическим государством и даже членом НАТО, она все же мусульманская страна, а значит, ее членство в ЕС нежелательно. Этот отказ стал шоком для турецкой политической элиты. Более того, он совпал с другими тенденциями в обществе, которые положили начало внесению значительных поправок в турецкую историю и географию.
На самом деле европейский вектор развития, который Ататюрк навязал Турции, был связан с определенными противоречиями. Ататюрк родился и вырос в Салониках, в Северной Греции, среди греков, евреев и других меньшинств, то есть, по сути, он был европейцем, поскольку Салоники в конце XIX в. были многоязычным аванпостом космополитизма. Более того, он давал удивительно современное национальной принадлежности, говоря, что всякий, кто называет себя турком, говорит по-турецки и живет в Турции, является турком, будь он даже иудеем или христианином. Столицу он перенес из Стамбула (Константинополя) в европейской части Турции (из-за ассоциации Стамбула со старым режимом) в Анкару, самое сердце Анатолии. Он также не предпринимал никаких шагов, чтобы вернуть утраченные османские провинции на Балканах или Ближнем Востоке. Скорее, его стратегией было создание моноэтнического турецкого государства с центром в Анатолии, которое было бы крепко связано с Европой и Западом. Опорой кемалистам станет турецкая армия, поскольку кемализму так и не удалось прийти при жизни Ататюрка к настоящей демократии. Ушли десятки лет на то, чтобы понять, в чем проблема – в том, что, концентрируясь на Анатолии, он невольно сделал акцент на исламской цивилизации, которая более глубоко укоренилась в Малой Азии, чем в европейской Турции Константинополя и султаната. Более того, демократия, развивавшаяся в Турции неравномерно, в периоды между повторявшимися военными переворотами наделила правом голосовать бедных и набожных турок во внутренних районах Анатолии.
В первые десятилетия существования Турецкой Республики богатство и власть находились в руках военных и стамбульской элиты с крайне антирелигиозными взглядами. В этот период американские официальные круги с удовольствием наделяли Турцию статусом демократического государства, хотя прозападную внешнюю политику страны обеспечивали турецкие генералы. Ситуация стала меняться в начале 1980-х, когда новоизбранный премьер-министр страны Тургут Озал, набожный мусульманин со склонностью к суфизму, происходивший из Центральной Анатолии, инициировал серию реформ, противопоставив политике государственного регулирования экономики курс либерализации и интеграции в мировое сообщество. Было приватизировано немалое количество крупных государственных компаний, ослаблен контроль над импортом. Это привело к созданию зажиточного среднего класса набожных мусульман с реальной политической властью. Тем не менее одаренность Озала проявилась в том, что в последние годы холодной войны страна оставалась политически привязанной к западу, хотя Озал и разбавил крайний антирелигиозный характер кемализма, предоставляя религиозным мусульманам большую роль в государственной системе. Турция стала одновременно и более исламистской, и более проамериканской. Исламизм Озала позволил ему наладить контакт с курдами, единоверцами турок, но имеющих иную этническую принадлежность. Турецкие генералы, для которых религиозность Озала была крайне неудобной, продолжали проводить политику национальной безопасности, что Озал не оспаривал, потому что и он, и генералы в общем соглашались насчет статуса Турции как бастиона НАТО на спайкменовском «Римленде» Евразии в противовес Советскому Союзу.
В 1993 г. Озал внезапно скончался в возрасте 65 лет, после 10 лет у власти на должности премьер-министра и президента. Это серьезно повлияло на будущее Турции, что еще раз говорит о том, как жизнь и смерть одного человека могут сказаться на историческом ходе геополитики. Поскольку Озал и сам сочетал в себе очевидные противоречия – происламизм и проамериканизм, – его смерть разрушила хрупкое равновесие, которое поддерживалось в государстве, хотя ситуация эта разворачивалась в течение нескольких лет. На протяжении лет десяти после смерти Озала Турцией управляли ничем не примечательные политики-антиклерикалы, в то время как экономическая мощь и преданность исламу в анатолийской глубинке продолжали возрастать. К концу 2002 г. инертная антиклерикальная политическая элита окончательно дискредитировала себя, и на выборах абсолютное парламентское большинство оказалось в руках исламистской Партии справедливости и развития, возглавляемой Реджепом Тайипом Эрдоганом, бывшим мэром Стамбула. Стамбул, будучи гнездом антиклерикальной элиты, в то же самое время был и местом обитания для миллионов бедных правоверных турок, которые, мечтая разбогатеть, переселились сюда в поисках работы из анатолийской сельской местности. Надежды и чаяния именно этих миллионов людей и выражал Эрдоган.
Когда Эрдоган получил власть, он дал волю волне исламизма, который в свое время укрепил действия Озала и теперь тихонько возвращался в жизнь Турции под бдительным присмотром официальной кемалистской идеологии. В 1945 г. в Турции было 20 000 мечетей, а в 1985 г. – уже 72 000, и это число с тех пор стабильно увеличивается несоразмерно росту населения страны. Некоторые исследования говорили о том, что почти две трети турок – представителей городского рабочего класса молятся каждый день, как и большинство турок, живущих в сельской местности. И в последние годы эти показатели только возросли.[436] Как пишет живущий в Лондоне писатель и журналист Дилип Хиро, получивший второе дыхание ислам весьма успешно конкурирует с правой (фашистской) и левой (марксистской) светскими идеологиями. Ислам – это «как спасение для разочарованной городской молодежи», ведь для них кемализм не сумел стать «социально-этической системой», которая бы направляла их в повседневной жизни. Как только связанный с исламом обыкновенный национализм пустил корни, кемализм постепенно потерял свое «разумное основание».[437]
И все же, когда в марте 2003 г. турецкий парламент проголосовал против того, чтобы позволить американским войскам разместиться в Турции для вторжения в Ирак, вовсе не исламистская Партия справедливости подорвала позиции американцев, а сделали это как раз антиклерикалы, которые в этом вопросе поддержали европейские страны, испытывавшие сильные антиамериканские настроения, что возникли в ответ на лишенные деликатности заявления и агрессивное поведение администрации Буша после терактов 11 сентября. Катастрофические последствия вторжения в Ирак (хотя там так и не было найдено оружия массового поражения), которое привело к столкновениям внутри страны между представителями разных религиозных общин, более или менее совпали с осознанием того, что Турцию не примут в члены Евросоюза. В результате этих трагических событий, а также благодаря приходу к власти нового, популярного и глубоко исламистского в своих взглядах правительства политический и культурный маятник страны впервые, в буквальном смысле слова, за столетия резко качнулся в сторону Ближнего Востока, прочь от Запада.
В определенном смысле, как я уже говорил, США в этом сами виноваты. Десятки лет американские лидеры объявляли демократическую Турцию произраильским бастионом НАТО на Ближнем Востоке, хотя они и знали, что внешняя политика и политика безопасности в стране в руках военных. В конце концов в начале XXI в. Турция стала действительно демократическим государством в политическом, экономическом и культурном плане, поскольку начала отражать взгляды основного населения страны, убеждения которого – исламистские по своей природе. В результате сегодня мы имеем относительно антиамериканскую и антиизраильскую Турцию.
Осенью 1998 г. в Кайсери в центральной части Анатолии я брал интервью у нескольких лидеров турецких исламистов, включая Абдуллу Гюля, который впоследствии стал президентом Турции в 2007–2014 гг. Поводом для нашей встречи был политический митинг Партии добродетели, которая позже была распущена и реорганизована в Партию справедливости и развития. Партия добродетели же сама по себе была реинкарнацией исламистской Партии благоденствия, которую не запятнала коррупция и которая стремилась вернуть идеи социальной справедливости, существовавшие в османском мусульманстве. В своем отчете об этих событиях, опубликованном в 2000 г., в одном важном вопросе я был прав, а в другом, не менее важном, – ошибался. Я был прав в том, что этим людям, которые являлись партией меньшинства, суждено было в ближайшие годы стать большинством. Их основной темой была демократия – чем более демократичной становилась бы Турция, тем больше влияния приобретала бы их партия. Они связывали Запад с автократической властью военных в Турции, как иронично это бы ни звучало.
«Когда Соединенные Штаты поддержат демократию в Турции? – спросил меня человек, сидевший рядом во время обеда, организованного Партией добродетели. – Ведь до сих пор они поддерживали военных». Не дожидаясь моего ответа, он добавил: «Я был в Израиле, и демократия там развита больше, чем в Турции».[438]
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 437; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!