Глава 2. Некоторые общие предпосылки фрейдовского мышления

Новые пути в психоанализе

 

• Введение
• Глава 1. Основы психоанализа
• Глава 2. Некоторые общие предпосылки фрейдовского мышления
• Глава 3. Теория либидо
• Глава 4. Эдипов комплекс
• Глава 5. Концепция нарциссизма
• Глава 6. Психология женщины
• Глава 7. Влечение к смерти
• Глава 8. Особая роль детства
• Глава 9. Концепция переноса
• Глава 10. Культура и неврозы
• Глава 11. Я и Оно
• Глава 12. Тревожность
• Глава 13. Концепция Сверх-Я
• Глава 14. Невротические чувства вины
• Глава 15. Мазохистские феномены
• Глава 16. Психоаналитическая терапия

Мое желание произвести критическую переоценку психоаналитических теорий проистекает из неудовлетворенности терапевтическими результатами. Я столкнулась с тем, что почти у каждого пациента имеются проблемы, для решения которых общепринятые психоаналитические теории не предлагают никаких средств и поэтому остаются неразрешенными.

Как, вероятно, поступает большинство аналитиков, вначале я приписывала возникшую у меня неуверенность отсутствию опыта, понимания или ориентации в определенных областях, Я вспоминаю, как изводила своих более сведущих коллег вопросами типа: что Фрейд или они понимают под Я, почему садистские импульсы связаны с «анальным либидо» и почему столь много различных наклонностей рассматривается как выражение латентной гомосексуальности - не получая, однако, ответов, которые казались бы мне удовлетворительными.

Впервые я начала всерьез сомневаться в правильности психоаналитических теорий, когда познакомилась с концепцией женской психологии Фрейда, и эти сомнения усилили его постулат о влечении к смерти. Но прошло еще несколько лет, прежде чем я смогла критически разобраться в сути психоаналитических теорий.

Как будет видно на всем протяжении данной книги, система теорий, постепенно создававшаяся Фрейдом, является настолько согласованной, что, однажды в ней укоренившись, уже становится сложно делать наблюдения, на которые бы не влиял его образ мышления. Лишь осознав спорность предпосылок, на которых основана вся система, приобретаешь более ясное видение источников тех ошибок, которые содержатся в отдельных теориях. Со всей искренностью я могу сказать, что считаю себя вправе высказать критику, содержащуюся в моей книге, потому что свыше пятнадцати лет я последовательно применяла теории Фрейда.

Сопротивление ортодоксальному психоанализу, которое испытывают многие психиатры, а также непрофессионалы, обусловливается не одними лишь эмоциональными причинами, как это полагают, но также спорным характером многих теорий. Полное опровержение психоанализа, к которому часто прибегают эти критики, достойно сожаления, потому что оно ведет к отказу не только от сомнительных положений, но вместе с ними и от обоснованных, препятствуя признанию всего того, несомненно, ценного, что может предложить психоанализ. Я обнаружила, что, чем более критическую позицию я занимала по отношению к ряду психоаналитических теорий, тем больше осознавала конструктивную ценность фундаментальных открытий Фрейда и тем больше путей открывалось для понимания психологических проблем.

Таким образом, цель данной книги состоит не в демонстрации того, что неверно в психоанализе, а в том, чтобы, устранив спорные моменты, дать возможность психологу развиться до вершин его потенциальных возможностей. Основываясь как на теоретических соображениях, так и на практическом опыте, я полагаю, что диапазон проблем, которые могут быть поняты, значительно расширится, если мы освободимся от некоторых исторически обусловленных теоретических предпосылок и откажемся от теорий, возникших на этой основе.

Мое убеждение, выраженное в самой краткой формулировке, сводится к тому, что психоанализ, представляя собой инстинктивистскую и генетическую психологию, должен перерасти эти свои ограничения. Что касается последней, Фрейд склонен рассматривать возникающие в последующей жизни особенности чуть ли не как прямые повторения детских влечений или реакций; поэтому он ожидает, что более поздние расстройства исчезнут, если будут выяснены лежащие в их основе детские переживания. Когда мы отказываемся от такого одностороннего истолкования развития, мы приходим к пониманию того, что связь между ранними переживаниями и позднейшими особенностями является более сложной, чем это предполагает Фрейд: невозможно изолированное повторение изолированных переживаний, но в формировании определенной структуры характера принимает участие вся совокупность детских переживаний, а более поздние затруднения проистекают из этой структуры. Поэтому на передний план нашего внимания выдвигается анализ реально существующей структуры характера.

Что касается инстинктивистской ориентации психоанализа: когда черты характера более не объясняются как конечный результат инстинктивных влечений, видоизменяемых лишь окружающей средой, акцент полностью переносится на жизненные условия, формирующие характер, и нам приходится заново искать те факторы окружающей среды, которые ответственны за возникновение невротических конфликтов; таким образом, нарушения в человеческих взаимоотношениях становятся решающим фактором в развитии неврозов. В таком случае социологическая ориентация занимает место доминировавшей ранее анатомо-физиологической. Когда мы отказываемся от одностороннего рассмотрения принципа удовольствия, подразумеваемого в теории либидо, стремление к безопасности приобретает большую весомость, и роль тревоги в порождении стремления к безопасности предстает в новом свете. В таком случае релевантными факторами в развитии неврозов становится уже не эдипов комплекс и не какая-либо другая разновидность детских стремлений к удовольствию, а все те неблагоприятные воздействия, которые заставляют ребенка ощущать себя беспомощным и беззащитным и воспринимать окружающий мир как потенциальную угрозу. Вследствие своей боязни потенциальных опасностей ребенок вынужден развивать определенные «невротические наклонности», позволяющие ему справляться с миром и достигать некоторой степени безопасности. Нарциссические, мазохистские, перфекционистские наклонности, увиденные в таком свете, не являются дериватами инстинктивных сил, но представляют собой, прежде всего, попытку индивида отыскать путь через дикую местность, полную неведомых опасностей. Явная тревога в неврозах, следовательно, есть не выражение страха Я оказаться раздавленным стремительным натиском инстинктивных влечений или быть наказанным гипотетическим Сверх-Я, но результат непригодности специфических защитных приспособлений.

То влияние, которое это фундаментальное изменение точки зрения оказывает на конкретные психоаналитические концепции, будет обсуждаться в последующих главах. Здесь достаточно отметить некоторые общие соображения.

Сексуальные проблемы, хотя они и могут иногда преобладать в симптоматической картине, более не рассматриваются в качестве динамического центра неврозов. Сексуальные затруднения являются скорее следствием, нежели причиной невротической структуры характера.

С другой стороны, возрастает значимость моральных проблем. Буквальное истолкование тех моральных проблем, с которыми пациент якобы борется (Сверх-Я, невротические чувства вины), по-видимому, ведет в тупик. Они являются псевдоморальными проблемами и должны быть разоблачены как таковые. Необходимо помочь пациенту посмотреть прямо в лицо моральным проблемам, присутствующим в каждом неврозе, и научить его с ними справляться.

Наконец, когда Я более не рассматривается как орган, всего лишь проводящий в жизнь или сдерживающий инстинктивные влечения, такие человеческие качества, как сила воли, способность оценивать и принимать решения, вновь приобретают прежнюю значимость. В таком случае описываемое Фрейдом Я предстает не как универсальный, а как невротический феномен. Деформация спонтанной индивидуальной личности должна тогда быть признана первостепенным фактором развития и сохранения неврозов.

Неврозы, таким образом, представляют собой особую разновидность борьбы за жизнь в неблагоприятных условиях. Саму их суть составляют расстройства в отношениях к себе и другим, а также конфликты, возникающие в этих отношениях. Смещение акцента на факторы, действующие в неврозах, значительно расширяет задачи психоаналитической терапии. Цель терапии будет заключаться тогда не в том, чтобы помочь пациенту справиться со своими инстинктами, а в ослаблении его тревоги до такой степени, чтобы он мог обходиться без своих «невротических наклонностей». Помимо этой цели вырисовывается абсолютно новая терапевтическая задача восстановления индивидуальности в первозданном виде, возвращения спонтанности, с тем, чтобы человек нашел точку опоры в самом себе.

Говорят, что наибольшую пользу от написания книги получает писатель. Для меня работа над этой книгой действительно оказалась полезной. Необходимость формулировать мысли весьма помогла мне прояснить их. Извлекут ли пользу другие, заранее никто не знает. Я полагаю, что существует немало аналитиков и психиатров, испытавших сходные с моими сомнения в обоснованности многих теоретических утверждений. Я не ожидаю, что они целиком согласятся с моими положениями, ибо они не являются ни совершенными, ни окончательными. Они также не предназначены для того, чтобы стать началом новой психоаналитической «школы». Я надеюсь, однако, что они достаточно ясно изложены, чтобы дать возможность другим людям самостоятельно проверить их обоснованность. Я также надеюсь, что те, кого всерьез интересует применение психоанализа к обучению, социальной работе и антропологии, получат некоторую помощь в прояснении проблем, с которыми они сталкиваются. Наконец, я надеюсь, что те непрофессионалы, а также психиатры, которые были склонны отвергать психоанализ как конструкцию из поражающих воображение, но необоснованных предположений, получат в результате этой дискуссии представление о психоанализе как о науке, устанавливающей причины и следствия, и как о конструктивном инструменте уникальной значимости для понимания себя и других.

В период моих смутно осознаваемых сомнений в обоснованности психоаналитических теорий двое коллег ободряли и поддерживали меня: Харальд Шульц-Хенке и Вильгельм Райх. Шульц-Хенке поставил под вопрос терапевтическую ценность детских воспоминаний и подчеркнул необходимость анализа, прежде всего, актуальной конфликтной ситуации. Райх, хотя в то время он был поглощен спорами по поводу теории либидо, указал на необходимость анализа в первую очередь защитных тенденций характера, выстроенных невротиком.

Мое критическое отношение формировалось и под влиянием более общих представлений. Прояснение мною благодаря Максу Хоркгеймеру некоторых философских концепций позволило мне понять интеллектуальные предпосылки фрейдовского мышления. Большая свобода от догматических верований, которую я нашла в этой стране, разрушила представление о необходимости воспринимать психоаналитические теории как нечто само собой разумеющееся и дала мне смелость продолжать двигаться в том направлении, которое я считала правильным. Кроме того, знакомство с культурой, которая во многих отношениях отлична от европейской, помогло мне понять, что многие невротические конфликты обусловлены в конечном счете культурными условиями. В этом отношении мои знания расширились благодаря знакомству с работами Эриха Фромма, который в ряде статей и лекций критиковал отсутствие культурной ориентации в трудах Фрейда. Он также позволил мне по-новому увидеть многие проблемы индивидуальной психологии, например, понять огромное значение в развитии неврозов утраты человеком своего Я. Приходится сожалеть, что во время написания этой книги систематическое изложение им роли социальных факторов в психологии еще не было опубликовано, и поэтому я не могла его процитировать во многих случаях, где мне хотелось бы это сделать.

Я пользуюсь представившейся возможностью выразить благодарность мисс Элизабет Тодд, которая редактировала эту книгу и очень помогла мне как своей конструктивной критикой, так и своими предложениями по более ясной организации материала. Я выражаю также признательность моей секретарше, миссис Мэри Леви, чьи неустанные усилия и прекрасное понимание сослужили мне поистине неоценимую службу. Я также в долгу перед мисс Эллис Шульц, научившей меня лучшему обращению с английским языком.

Глава 1. Основы психоанализа

Существуют различные мнения относительно того, что составляет фундаментальные принципы фрейдовской психологии. Попытка ли сделать психологию естественной наукой, приписать наши чувства и стремления в конечном счете «инстинктивным» источникам? Расширение ли концепции сексуальности, встретившей столь сильное моральное неприятие? Убеждение ли во всеобщей значимости эдипова комплекса? Допущение ли о том, что структура личности подразделяется на Оно, Я и Сверх-Я? Или же представление о том, что сформированные в детстве образцы поведения повторяются в течение жизни, и есть надежда на эффективное лечение посредством воскрешения детских переживаний?

Несомненно, все это - важные составляющие фрейдовской психологии. Однако каждый вправе самостоятельно решать, отводить ли им центральное место во всей системе или же рассматривать их как периферические теоретические построения. Как будет показано в дальнейшем, все эти теоретические построения открыты для критики и должны рассматриваться не столько как основа психоанализа, сколько как историческое наследие.

Каковы же тогда конструктивные и - смею предсказать - нетленные ценности, которыми Фрейд обогатил психологию и психиатрию? Выскажем общее утверждение: со времени фундаментальных открытий Фрейда никому не удалось создать нечто существенное в области психологии и психотерапии, не используя эти открытия в качестве ориентира для наблюдений и размышлений; если они отвергались, значение новых разработок соответственно снижалось.

Одна из трудностей в представлении основных концептуальных положений заключается в том, что они зачастую соединяются со спорными доктринами. Тем самым, чтобы выделить суть концепции, нужно очистить ее от определенных теоретических предпосылок. Поэтому то, что могло бы показаться популярным изложением, на самом деле является целенаправленной попыткой прояснить первоосновы.

Наиболее фундаментальными и важными открытиями Фрейда я считаю учение о том, что психические процессы строго детерминированы, что действия и чувства могут определяться бессознательными мотивами и что побуждающие нас мотивы представляют собой эмоциональные силы. Так как эти учения взаимосвязаны, можно более или менее произвольно начинать с любого из них. Все же мне представляется, что мнение о бессознательной мотивации при тщательном рассмотрении заслуживает первого места. Оно относится к тем концепциям, которые, будучи общепринятыми, тем не менее, не до конца поняты, если говорить об их предпосылках. Вероятно, человеку, которому не довелось пережить открытия внутри себя установок или целей, о которых он и не подозревал, трудно осознать эту концепцию.

Критики психоанализа утверждают, что на самом деле мы никогда не раскрываем материал, который был бы полностью бессознателен для пациента, что пациент ощущал его существование, не зная лишь о том, насколько он важен и какое воздействие оказывает на его жизнь. Для прояснения этой проблемы давайте вспомним, что в действительности имеет место, когда раскрывается установка, бывшая до сих пор бессознательной. Возьмем типичный пример: на основе наблюдений, сделанных в рамках аналитической ситуации, пациенту говорят, что он, по-видимому, испытывает принуждение никогда не совершать каких-либо ошибок, должен всегда быть правым и знать все лучше всех, скрывая все эти стремления за ширмой рационального скептицизма. Когда пациент осознает, что данное предположение может иметь под собой основания, он может вспомнить, что во время чтения детективных романов его всегда завораживала безошибочность наблюдений и заключений искусного детектива; что в средней школе он был крайне честолюбив; что он не силен в дискуссиях и легко уступает мнениям других людей, но потом часами может размышлять о тех вещах, кoтoрые ему следовало бы сказать; что однажды, ошибившись в расписании движения поездов, он всерьез расстроился; что он всегда ощущает внутренний запрет высказывать или писать что-либо, в чем не до конца уверен, и именно поэтому его работа не столь продуктивна, как могла бы быть; что он чувствителен к любой критике; что он часто сомневался в собственных умственных способностях; что его охватывала смертельная усталость, если он не мог сразу понять трюки, увиденные на представлении фокусника.

Что пациент осознавал и чего не осознавал? Временами он осознавал ту притягательность, которую имела для него его «правота», но он ни в малейшей степени не осознавал того важного воздействия, которое эта установка оказывала на его жизнь. Он относился к ней как к несущественной частности. Он также не осознавал, что определенные его реакции и внутренние запреты были некоторым образом с нею связаны; и, конечно же, он не знал, почему ему нужно всегда быть правым. Это означает, что пациент абсолютно не отдавал себе отчета в том, что было здесь наиболее важным,

Возражения против концепции бессознательной мотивации чересчур формальны Осознание установки включает в себя не только знание о ее существовании, но также знание о ее силе и влиянии, знание о ее последствиях и функциях. Если все это отсутствует, можно утверждать, что данная установка является бессознательной, пусть даже временами какие-то проблески понимания и могли достигать сознания. Еще одно возражение, будто мы никогда не обнаруживаем какие-либо подлинно бессознательные наклонности, во многих случаях опровергается фактами. Рассмотрим, например, пациента, который на сознательном уровне относится ко всем подряд с симпатией. Наше утверждение, что он не любит этих людей, а лишь ощущает себя обязанным так чувствовать, может сразу же попасть в цель; пациент подтвердит, что всегда смутно это осознавал, но не осмеливался признать. Даже более смелое предположение, что его преобладающим чувством по отношению к другим является презрение, может не про извести на него впечатление абсолютно нового откровения: он знал, что временами презирает других, не осознавая, однако, глубину и меру своих чувств. Но когда мы скажем, наконец, что его презрение развилось из склонности унижать других, это заключение покажется ему абсолютно неприемлемым.

Значение фрейдовской концепции бессознательной мотивации связано не с самим по себе утверждением факта существования бессознательных процессов, но с двумя частными аспектами его теории. Один из них заключается в том, что вытеснение стремлений за пределы сознания или недопущение их до сознания не препятствует их существованию и эффективному воздействию. Это означает, например, что мы можем быть раздражены или угнетены, не зная почему; что мы можем принимать наши наиболее важные решения, не зная истинных мотивов; что наши интересы, наши убеждения, наши привязанности могут определяться силами, которых мы не знаем. Другой аспект, если отделить его от определенных теоретических предпосылок, заключается в том, что бессознательные мотивы остаются бессознательными потому, что мы не хотим их осознавать. В такой сжатой общей формуле последняя доктрина содержит ключ как к практическому, так и к теоретическому пониманию психических феноменов. Она подразумевает, что если мы попытаемся выявить бессознательные мотивы, то должны будем выдержать борьбу, потому что на карту поставлен некий наш интерес. Такова кратко сформулированная концепция «сопротивления», которая имеет первостепенную ценность для терапии. Различия в точках зрения относительно природы тех интересов, которые преграждают влечениям путь к осознанию, являются менее важными.

Лишь после того как Фрейд распознал бессознательные процессы и следствие их воздействия, он смог прийти к другому фундаментальному убеждению, которое оказалось наиболее конструктивным: к рабочей гипотезе о том, что психические процессы столь же строго детерминированы, как и физические. Эта гипотеза позволила заняться рассмотрением психических проявлений, которые до этого времени считались случайными, бессмысленными или загадочными; сновидениями, фантазиями, ошибками повседневной жизни. Она побудила отважиться на психологическое истолкование феноменов, которые до этого времени приписывались органическим стимулам - например, психических причин сновидений страха, психических последствий мастурбации, психических детерминантов истерии, психических корней функциональных заболеваний, психических факторов истощения вследствие работы. Эта гипотеза дала возможность конструктивного подхода к явлениям, которые до этого приписывались внешним факторам и вследствие этого даже не вызывали психологического интереса: к психическим факторам несчастных случаев, к психической динамике формирования и сохранения определенных привычек, к психическому пониманию повторения жизненных событий, ранее приписываемых судьбе.

Важность обращения Фрейда к этому кругу проблем заключается не в их решении - например, проблема навязчивого повторения явно далека от удовлетворительного решения, - а в том, что он сделал их доступными для понимания. Фактически учение о детерминированности психических процессов является одной из предпосылок, без которых мы не смогли бы сделать ни одного шага в нашей ежедневной аналитической работе. Без него у нас не было бы надежды понять ни одну из реакций пациента. Кроме того, оно позволяет осознать наличие пробелов в нашем понимании ситуации пациента и поднять вопросы, ведущие к более полному проникновению в ее жизнь. Мы можем обнаружить, например, что у пациента с экзальтированными фантазиями о собственной значимости и с последующими интенсивными враждебными реакциями по отношению к окружающему миру, якобы не признающему его значимости, развивается чувство нереальности. Мы обнаруживаем, что чувство нереальности развивается во время таких враждебных реакций, и можем в порядке рабочей гипотезы предположить, что это чувство нереальности представляют собой бегство в фантазию и полное обесценивание невыносимой реальной ситуации. Однако когда мы сосредоточиваем свое внимание на учении о том, что психические процессы детерминированы, мы можем догадаться, что некоторый специфический фактор или комбинация факторов по-прежнему остаются недоступными для нас, так как мы видим других пациентов со сходной в целом структурой, у которых чувство нереальности не развивается.

То же самое относится к оценке количественных факторов. Если, например, незначительная провокация, такая, как слегка раздражительный тон, ведет к значительному повышению тревоги пациента, диспропорция между причиной и следствием порождает в уме аналитика вопросы типа: раз легкое и недолгое раздражение с нашей стороны вызывает столь интенсивную тревогу, то, возможно, пациент ощущает базальную неуверенность по поводу нашего отношения к нему? Что обусловливает такую степень неуверенности? Почему наше отношение столь для него значимо? Возможно, он ощущает себя абсолютно зависимым от нас, а если это так, то почему? Присутствует ли столь же сильная неуверенность во всех его взаимоотношениях или имеются особые факторы, которые усилили ее по отношению к нам? Короче говоря, рабочая гипотеза, что психические процессы строго детерминированы, дает нам определенное направление пути исследования и побуждает глубже проникнуть в психологические связи.

Третий фундаментальный принцип психоаналитического мышления, отчасти подразумеваемый в уже упомянутых двух других, получил название динамической концепции личности. Более точно - это общее предположение о том, что мотивация наших отношений и поведения кроется в эмоциональных силах, и специфическое предположение, что для того, чтобы понять любую личностную структуру, мы должны прийти к осознанию эмоциональных побуждений конфликтного характера.

Что касается общего предположения, едва ли необходимо указывать на его конструктивную ценность и безграничное превосходство над психологическими теориями, имеющими дело с рациональными мотивациями, условными рефлексами и формированием привычек. Согласно Фрейду, эти движущие силы являются инстинктивными по своей природе: сексуальными или деструктивными. Если, однако, мы отвергнем эти теоретические аспекты и вместо «либидо» подставим эмоциональные влечения, импульсы, потребности или страсти, мы увидим саму суть этого предположения и сможем оценить его значимость в достижении понимания личности.

Более специфическое предположение о важности внутренних конфликтов стало ключом к пониманию неврозов. Спорной частью этого открытия остается вопрос о том, какие стороны вовлечены в конфликт. По Фрейду, конфликты возникают между «влечениями» и Я. Его теория влечений оказалась переплетена с его концепцией конфликтов, и эта комбинация подверглась яростной критике. Я также считаю инстинктивистскую ориентацию Фрейда одной из величайших помех в развитии психоанализа. Однако в результате полемики акцент был смещен с наиболее важной части этой концепции - центральной роли конфликтов - на ее спорную часть теорию влечений. Сейчас нецелесообразно подробно объяснять, почему я считаю эту концепцию фундаментально важной, но на протяжении всей книги будет подробно показано, что даже при отказе от всей теории влечений несомненным останется тот факт, что неврозы по своей сути являются результатом конфликтов. Фрейд сумел это увидеть, несмотря на препятствовавшие ему теоретические предпосылки - вот доказательство его глубочайшей проницательности.

Фрейд не только открыл важность бессознательных процессов в формировании характера и неврозов, но очень многому научил нас относительно динамики этих процессов. Недопущение в сознание аффекта или импульса Фрейд назвал вытеснением. Процесс вытеснения можно сравнить со страусиной политикой: вытесненный аффект или импульс является столь же действенным, как и ранее, но мы «притворяемся», что он не существует. Единственное различие между вытеснением и притворством в его обычном понимании заключается в том, что в первом случае мы субъективно убеждены, что данным импульсом не обладаем. Если влечение сколь-нибудь существенно, простого вытеснения обычно недостаточно для того, чтобы удержать его в скрытом состоянии. Для этой цели необходимы иные защитные механизмы. Среди этих двух групп защит можно произвести грубое разделение: первые вызывают изменение в самом влечении, вторые изменяют только его направление.

Строго говоря, лишь первая группа защит в полной мере заслуживает названия вытеснения, потому что они приводят к тому, что определенный аффект или импульс не осознаются. Двумя главными разновидностями защиты, которые вызывают такой результат, являются реактивные образования и проекции. Реактивные образования могут иметь компенсаторный характер. Так, существующая в реальности жестокость может компенсироваться, принимая облик чрезмерной доброты. Тенденция эксплуатировать других, если она вытеснена, может привести в результате к позиции чрезмерной скромности в требованиях или к нерешительности, если надо о чем-либо попросить. Вытесненная враждебность может быть скрыта за безразличием; вытесненное желание любви - за беззаботностью.

Тот же самый результат достигается через проекцию аффекта на других. Процесс проекции по существу не отличается от тенденции наивно утверждать, что другие чувствуют или реагируют тем же самым образом, что и мы. Иногда проекция может сводиться именно к этому. Если пациент, например, презирает себя за то, что он запутался во всевозможных конфликтах, он не может не предполагать, что аналитик презирает его сходным образом. То есть здесь проекция отнюдь не связана с бессознательными процессами. Но вера в то, что какое-либо побуждение или чувство существует у другого человека, может использоваться для того, чтобы отрицать его существование у себя. Такое смещение предоставляет много преимуществ. Если, например, желание мужа иметь внебрачные любовные связи проецируется на жену, то он не только предотвратит осознание этого побуждения, но в результате такого смещения может почувствовать себя выше жены и право разряжать на ней в форме подозрений и упреков разного рода враждебные аффекты, которые в противном случае были бы необоснованны.

Вследствие всех этих преимуществ подобная защита встречается весьма часто. Единственное, что следует добавить, - это не критика данной концепции, а предостережение не интерпретировать все как проекцию, не имея тому свидетельств, а также пожелание быть особенно внимательными в поисках факторов, которые проецируются. Если, например, пациент твердо верит, что аналитик его не любит, это чувство может быть проекцией нелюбви пациента к аналитику, но может быть также проекцией его нелюбви к самому себе. Наконец, это может вообще не являться проекцией, а служить, по сути оправданием пациента в том, что он не вступает в контакт с аналитиком эмоционально, полагая, что это угрожает его независимости.

Другая группа защит оставляет само побуждение неизменным, но изменяет его направленность. В этой группе защит вытесняется не сам аффект, а его связь с определенным лицом или ситуацией. Эмоция отделяется от данного человека или ситуации одним из нескольких способов, наиболее важными из которых являются следующие. Во-первых, аффект, связанный с одним человеком, может быть смещен на другого. Это крайне распространенное явление в случае гнева. Причиной смещения обычно является страх или зависимость от человека, по отношению к которому ощущаете гнев; причина может также лежать в смутном осознании того, что гнев не обоснован. Соответственно, гнев может быть смещен на лиц, которых индивид не боится, такие как дети или горничная, от которых он не зависит, таких, как свойственники или сослуживцы, или на лиц, по отношению к которым выражение гнева может быть подведено под законную основу, как в случае смещения гнева жены с мужа на обсчитавшего ее официанта. Если индивид раздражен на самого себя, его раздражение может также излиться на любого находящегося поблизости человека.

Во-вторых, аффект в отношении того или иного человека может быть смещен н вещи, животных, действия, ситуации. Общеизвестным примером является поиск причины для гнева в мухе на стене. Гнев также может смещаться с человека, которым он дорожит на идеи или действия. Здесь также оправдывается тот принцип, что психические процессы детерминированы, потому что выбор объекта, на который смещается аффект, строго детерминирован. Если, например, жена считает, что она полностью предана своему мужу, но реально существующую неприязнь смещает на род его занятий, может выясниться, что фактором, определяющим смещение неприязни с мужа н род его занятий, является ее стремление целиком обладать своим мужем.

В-третьих, аффект, связанный с другим лицом, может быть направлен на самого себя. Известный пример такого рода - когда упреки в адрес других людей переходя в самообвинения. Ценность этой концепции заключается в том, что Фрейд выяви основную во многих неврозах проблему, проистекающую из наблюдения, что зачастую существует очевидная связь между неспособностью людей выражать критик; упреки или негодование и их склонностью винить себя.

В-четвертых, аффект, связанный с определенным лицом или ситуацией, может быть крайне смутным и расплывчатым. Гнев, направленный на себя или других, может, например, проявляться в виде общего диффузного состояния раздражительности. Тревожность, связанная с определенной дилеммой, может проявляться в виде ему ной тревоги без какого-либо конкретного содержания.

Здесь же следует рассмотреть и вопрос о том, как могут разряжаться аффекты, не допускаемые к осознанию. Фрейд видит четыре способа.

Во-первых, все вышеназванные защитные меры, хотя и не должны допускают осознания аффекта или его реального смысла и направленности, тем не менее позволяют ему проявиться, пусть даже и окольным путем. Сверхопекающая мать например, может через чрезмерную опеку разряжать значительное количество враждебности. Если враждебность проецируется на кого-то, собственная враждебность индивида может разряжаться в ответ на мнимую враждебность других людей. Если аффект просто смещен, он тем не менее может разряжаться, пусть даже и не в том направлении.

Во-вторых, вытесненные чувства или влечения могут быть выражены, если им придать рациональную формулировку, или, более конкретно, как это выразил Эрих Фромм, если они смогут предстать в социально приемлемых формах [Доклад Эриха Фромма в: Studien uber Autoritat und Faroilie, под ред. Макса Хоркгеймера (1936)]. Тенденция обладать или доминировать может быть выражена в терминах любви; личные амбиции - в терминах преданности делу; склонность к дискредитации - в терминах разумного скептицизма; враждебная агрессия - в терминах долга говорить правду. Хотя в примитивных формах процесс рационализации всегда был известен, Фрейд не только показал его размах и ту ловкость, с которой он используется, но и научил нас постоянно обращать на него внимание с целью раскрытия бессознательных влечений в процессе терапии.

В этом отношении важно знать, что рационализация используется также с целью сохранения и оправдания защитных позиций. Неспособность обвинять кого-либо или защищать собственные интересы может проявляться в сознании как разновидность заботы о чувствах других людей или как умение понимать людей. Нежелание признавать какие-либо бессознательные силы внутри себя может быть рационализировано как протест против греховного неверия в свободу воли. Неспособность индивида достигать того, чего он хочет, может представать как бескорыстие; ипохондрический страх - как обязанность заботиться о себе.

Ценность данной концепции не уменьшается оттого, что в практическом применении она часто используется неверно. Нельзя выдвигать обвинения против хорошего скальпеля на том основании, что им могут выполнять неудачные операции. Однако следует понимать, что пользоваться концепцией рационализации означает работать с опасным орудием. Не следует без доказательств считать ту или иную установку или убеждение рационализацией чего-то другого. Рационализация имеет место в том случае, если реальными движущими силами являются мотивы, отличные от тех, которые выдвигаются на сознательном уровне. Если, например, кто-либо не соглашается на трудную, но хорошо оплачиваемую работу, потому что соответствующее положение заставило бы его пойти на компромиссы со своими убеждениями, то возможно, его убеждения действительно столь глубоки, что их защита становится для него более важной, чем финансовая выгода или престиж. Возможно также, что главным мотивом его решения являются не его убеждения, хотя они и существуют, а страх, что он не справится должным образом со своими обязанностями на этом посту, или что он подвергнется критике и нападкам. В последнем случае он согласился бы на эту должность, несмотря на необходимые компромиссы, если бы не его страхи. Конечно, возможны самые разные вариации в сравнительной весомости двух видов мотивации. Мы можем говорить о рационализации лишь тогда, когда в действительности более сильной мотивацией являются страхи. Например, зная о том, что когда-то этот же человек, не колеблясь, пошел на компромисс, мы вправе не доверять сознательной мотивации.

В-третьих, вытесненное чувство или мысль могут находить выражение в непреднамеренном поведении. Фрейд указал на такие проявления в разработках относительно психологии остроумия и ошибочных действий в обыденной жизни; эти данные, хотя и спорные во многих деталях, стали важным источником психоаналитической информации. Чувства и установки могут также неумышленно выражаться в интонации и жестах, в том, что человек говорит или делает, не осознавая смысла этого. Подобные наблюдения также составляют ценную часть психоаналитической терапии.

В-четвертых, наконец, вытесненные желания или страхи могут вновь проявиться в сновидениях и фантазиях. Вытесненный импульс мести может переживаться в t видениях; превосходство над кем-то, в котором человек не осмеливается себе признаться, может быть реализовано в сновидениях. Эта концепция, вероятно, окажется даже более плодотворной, чем была до сих пор, особенно если мы расширим ее, распространив не только на конкретные сновидения и фантазии, но и на бессознательные иллюзии. С точки зрения терапии их выявление важно потому, что очень часто и то что описывается как нежелание пациента выздороветь, является его нежеланием отказаться от своих иллюзий.

Так как я более не вернусь к фрейдовской теории сновидений, я воспользуюсь данной возможностью, чтобы отметить то, что считаю ее главной ценностью. Оставляя в стороне из многие частные особенности сновидений, которые Фрейд научил нас понимать, я считаю наиболее важным его вкладом в эту область рабочую гипотезу о том, что сновидения являются выражением тенденций к исполнению желания. Сновидение часто ключ к пониманию существующей динамики, если, поняв скрытое содержание сна, смотреть то, какую тенденцию выражает сновидение и какая лежащая в его основе потребность сделала необходимым выражение этой особой тенденции.

Допустим в качестве упрощенного примера, что содержанием сновидения нацист та является образ аналитика как невежественного, самонадеянного и уродливого человека. Предположение, что в сновидениях выражаются основные тенденции человека, показывает нам, во-первых, что это сновидение содержит дискредитирующую тенденцию в противоположность, например, выражаемому пациентом мнению, и во-вторых, что мы должны искать ту действительную потребность, которая вынуждает пациента дискредитировать аналитика. Этот вопрос, в свою очередь, может привести к пониманию того, что пациент почувствовал себя униженным какими-то словами аналитика, или что ему показалось, будто его превосходство находится под угрозой и он сумел его восстановить, принизив аналитика. Понимание такой последовательности реакций может привести далее к вопросу о том, является ли это типичным способом реагирования пациента. В неврозах наиболее важной функцией сновидений является попытка либо устранить тревогу, либо найти компромиссное решение конфликта, неразрешимого в реальной жизни. Если такая попытка терпит неудачу может последовать сновидение страха.

Теория сновидений Фрейда часто оспаривалась. Мне представляется, однако, что в таких полемических спорах часто смешивались два аспекта: принцип, в соответствие с которым должны делаться интерпретации, и фактические интерпретации, к которым приходят. Фрейд дал нам методологический подход, по необходимости формальный Фактические результаты, к которым приходят на основе этих принципов, полностью зависят от того, какие влечения, реакции, конфликты сочтены у индивида главными Следовательно, один и тот же принцип может быть основой разных интерпретации но эти различия не лишают сам принцип законной силы.

Другой фундаментальный вклад Фрейда заключается в открытии им пути к пониманию природы невротической тревоги и той роли, которую она играет в неврозах. Так как это будет обсуждаться позднее, здесь достаточно простого упоминания.

По той же самой причине я буду краткой по поводу открытий Фрейда, касающихся влияния детских переживаний. Спорные аспекты этих открытий связаны главный образом с тремя допущениями: что унаследованный набор реакций является более важным, чем воздействие окружающей среды; что наибольшее влияние оказывают сексуальные переживания; что более поздние переживания в значительной степени представляют собой повторение переживаний детства. Даже если отбросить эти спорные моменты, все же суть открытий Фрейда сохраняется: характер и неврозы определяются ранними переживаниями в такой степени, о которой прежде не могли и думать. Нет надобности указывать на то революционное влияние, которое оказало это открытие не только на психиатрию, но также на воспитание и этнологию.

Причина, по которой к числу спорных моментов относится и повышенное внимание Фрейда к сексуальным переживаниям, будет тщательно рассматриваться далее. Однако несмотря на все возражения против фрейдовской оценки сексуальности, не следует забывать, что Фрейд действительно расчистил путь для реального рассмотрения сексуальных проблем и для понимания их смысла и значимости.

Не менее важно то, что Фрейд дал нам фундаментальные методологические средства для терапии. Главные представления, которые способствовали развитию психоаналитической терапии, - представления о переносе, сопротивлении и методе свободных ассоциаций.

Концепция переноса - очищенная от теоретически спорных моментов, связанных с вопросом о том, действительно ли перенос является, но сути, повторением детских установок, - утверждает, что наблюдение, понимание и обсуждение эмоциональных реакций пациента на психоаналитическую ситуацию представляют собой наиболее прямые способы постижения структуры его характера и, следовательно, его затруднений. Она стала наиболее могущественным и поистине незаменимым орудием аналитической терапии. Я полагаю, что, независимо от ее ценности для терапии, будущее психоанализа во многом зависит от более точного и более глубокого понимания реакций пациента. Это убеждение основывается на предположении, что квинтэссенция всей психологии человека состоит в понимании процессов, происходящих в человеческих отношениях. Отношения между пациентом и психоаналитиком, которые являются одной из форм человеческих отношений, предоставляют нам неслыханные возможности для понимания этих процессов. Следовательно, более точное и глубокое понимание этих отношений представляет собой наибольший вклад в психологию, который может внести психоанализ.

Под сопротивлением подразумевается энергия, с которой индивид защищает вытесненные чувства или мысли от их интеграции в сознательное восприятие. Эта концепция, как упоминалось ранее, основана на нашем знании, что у пациента есть веские причины не осознавать определенные влечения. То, что имеются спорные вопросы и, по моему мнению, неверные представления относительно природы этих интересов, не умаляет фундаментальную важность признания их существования. Была проделана большая работа по исследованию тех способов, которыми пациент защищает свои установки; как он борется, идет на попятную, уклоняется от данной темы; и чем более мы способны разобраться в многочисленных индивидуальных формах такого противоборства, тем более быстрой и эффективной станет психоаналитическая терапия.

Специфическим фактором в психоанализе, который делает возможным точное наблюдение, является обязанность пациента выражать все, что он думает или чувствует, невзирая на какое-либо интеллектуальное или эмоциональное противодействие рабочий принцип, используемый в этом фундаментальном правиле психоаналитической терапии, заключается в том, что существует непрерывность мыслей и чувств, даже если она не очевидна. Это заставляет аналитика быть крайне внимательным к той последовательности, в которой возникают мысли и чувства, и дает ему возможность постепенно делать пробные заключения относительно тенденций или реакций, которые служат причиной проявляемых пациентом чувств. Представление о свободных ассоциациях, используемое в терапии, принадлежит к тем аналитическим концепциям, потенциальная ценность которых далеко еще не исчерпана. По моему опыту, чем более углубляется наше знание о возможных психических реакциях, связях и возможных формах выражения, тем более ценной оказывается данная концепция.

Наблюдение за содержанием и последовательностью ассоциаций пациента в сочетании с общим наблюдением за его поведением - жестами, интонациями и т. п. - позволяет делать заключения о лежащих в их основе процессах. Если эти заключение в форме более или менее предположительных толкований сообщаются пациенту, они в свою очередь, дают начало новым ассоциациям, подтверждающим или не подтверждающим предположения аналитика, расширяя их благодаря выявлению новых аспектов или сужая, сводя к более специфическим состояниям и в целом обнаруживая эмоциональные реакции на эти толкования.

Критики отвергают этот метод, аргументируя тем, что данные толкования являются произвольными, что ассоциации, следующие за толкованием, являются спровоцированными и вызванными воздействием аналитика и что, следовательно, вся эта процедура является крайне субъективной по своему характеру. Если такие возражения имеют какой-либо смысл, помимо мечты о некой объективности, которой в области психологии достичь невозможно, то смысл этот сводится к следующей возможности, неправильное толкование, авторитетно высказанное внушаемому пациенту, может ввести его в заблуждение примерно так же, как вводится в заблуждение студент, который полагает, что видит нечто под микроскопом, если преподаватель ранее сказал ему, что именно следует искать. Это, конечно, возможно. Опасность вводящих в заблуждение толкований не может быть исключена. Она может быть лишь несколько снижена. Эта опасность будет тем меньше, чем большими психологическими знанием и пониманием обладает аналитик, чем менее он ищет подтверждения установившимся теориям, чем менее авторитарно его толкование и чем менее его собственные проблемы вмешиваются в его наблюдения. Опасность еще уменьшится, если уступчивость пациента постоянно принимается во внимание и в конечном счете анализируется.

Это предварительное обсуждение не предполагало исчерпывающего представления плодотворных открытий Фрейда. Оно затрагивает лишь те основы психологического подхода, которые, по моему опыту, оказались наиболее конструктивными Я сочла возможным представить их сравнительно кратко, так как они - мои рабочие инструменты, обоснованность и методы использования которых будут раскрываться во всех последующих главах. Они являются, так сказать, мысленным фоном всей книги. Многие другие новаторские наблюдения Фрейда будут отмечены позднее.

Глава 2. Некоторые общие предпосылки фрейдовского мышления

Одна из характерных черт гения - глубокая проницательность и мужество осознавать современные предрассудки как таковые, В этом смысле, как и во многих других, Фрейд определенно заслуживает быть названным гением. Почти невероятно, как часто он освобождался от устоявшихся веками способов мышления и видел психические связи в новом свете.

С другой стороны, чуть ли не банальным звучит утверждение, что никто, даже гений, не может полностью выйти за рамки своего времени, что, несмотря на всю проницательность, его мышление испытывает многообразное влияние мировоззрения его эпохи. Понять это влияние на творчество Фрейда интересно не только с исторической точки зрения - это важно и для тех, кто стремится полнее осмыслить сложную и, на первый взгляд, труднодоступную структуру психоаналитических теорий.

Мое знание истории, в том числе истории психоанализа и философии, слишком ограниченно, чтобы можно было полностью понять то, в какой мере фрейдовское мышление определялось философскими идеологиями, господствовавшими в XIX веке, или психологическими школами того времени. Я намерена просто сосредоточить внимание на определенных предпосылках фрейдовского мышления ради лучшего понимания характерного для него способа рассмотрения и решения психологических проблем. Поскольку психоаналитические теории, которые в значительной степени формировались под влиянием имплицитных философских предпосылок, будут обсуждаться позднее, цель данной главы заключается не в детальном исследовании влияния этих предпосылок, а скорее, в их кратком обзоре.

Одной из них является биологическая ориентация Фрейда. Фрейд всегда гордился тем, что является ученым, и подчеркивал, что психоанализ - это наука. Гартманн, давший превосходное представление теоретических основ психоанализа, утверждал: «Главное методологическое преимущество психоанализа состоит в том, что он основан на биологии» [Die Grundlagen der Psychoanalyse (1927)]. Например, при оценке адлеровских теоретических представлений Гартманн выражает мнение, что было бы большим плюсом, если бы Адлеру удалось найти органическую основу стремления к власти, которое, по его утверждению, является важнейшим фактором неврозов.

Влияние биологической ориентации Фрейда является тройственным: оно отчетливо видно в его тенденции рассматривать психические проявления как результат действия химико-физиологических сил; в его тенденции рассматривать психические переживания и последовательность их проявления как обусловленные главным образом конституциональными или наследственными факторами; наконец, в его тенденции объяснять психические различия между полами как результат анатомических различий.

Первая тенденция оказалась определяющим фактором во фрейдовской теории влечений: теории либидо и теории влечения к смерти. Поскольку Фрейд убежден в том, что психическая жизнь определяется эмоциональными побуждениями, и поскольку он утверждает, что они имеют физиологическую основу, он принадлежит к теоретикам инстинктивистского толка. Фрейд рассматривает влечения как постоянно действующие и стремящиеся к ослаблению напряжения внутренние соматические стимулы. Он неоднократно указывал, что такое толкование ставит влечения на грань между органическими и психическими процессами.

Вторая тенденция - акцент на конституциональных или наследственных факторах - во многом способствовала созданию учения о том, что либидо в своем развитии проходит определенные стадии, предписываемые наследственностью: оральную, анальную, фаллическую и генитальную. Ею же во многом объясняется и предположение о постоянстве проявлений эдипова комплекса.

Третья тенденция стала одним из решающих факторов во взглядах Фрейда на женскую психологию. Она наиболее явно выражена в утверждении, что «анатомия - это судьба», которое пронизывает также фрейдовскую концепцию бисексуальности и отчетливо проявляется, например, в учении о том, что желание женщины быть мужчиной представляет собой, по сути, желание обладать пенисом и что протест мужчины против проявления определенных «женских» установок обусловлен в конечном счете его страхом кастрации.

Второе исторически определенное влияние - негативно. Лишь недавно в результате исследовательской работы социологов и антропологов мы утратили свою наивность в вопросах культуры. В XIX веке знание культурных различий было весьма скудным, и преобладающая тенденция заключалась в приписывании особенностей собственной культуры человеческой природе в целом. В соответствии с этими взглядами Фрейд полагает, что тот человек, как он его видит, та картина, которую он наблюдает и старается истолковать, относится и ко всему миру. Недостаточная культурная ориентация Фрейда тесно переплетена с биологическими предпосылками его теории. В отношении влияния окружающей среды - семьи в частности и культуры в целом - его интересуют главным образом способы трансформации того, что он рассматривает как инстинктивные влечения. С другой стороны, Фрейд склонен рассматривать культурные явления как следствие биологических по своей сути инстинктивных структур.

Третьей характерной чертой фрейдовского подхода к психологическим проблемам является очевидный отказ от какого-либо оценочного суждения, от моральной оценки.

Этот факт подчеркивался Эрихом Фроммом в неопубликованной рукописи. Термин «инстинкт» используется здесь теоретиком в его устаревшем значении. В современном смысле он используется для обозначения «унаследованных способов реагирования на телесную потребность или внешний стимул.

Такая установка согласуется с его позицией истинного ученого, который имеет право лишь на регистрацию и интерпретацию наблюдений. Частично, как отмечал Эрих Фромм, на этот подход оказала влияние доктрина терпимости, преобладавшая в экономическом, политическом и философском мышлении эпохи либерализма. В дальнейшем мы увидим, какое огромное влияние эта установка оказала на определенные теоретические представления, такие, как представление о Сверх-Я, а также на саму психоаналитическую терапию.

Четвертой основой фрейдовского мышления является его склонность рассматривать психические факторы как пары противоположностей. Такое дуалистическое мышление, столь глубоко укорененное в философском мировоззрении XIX века, проявляется во всех теоретических формулировках Фрейда. В каждой теории влечений, которую он представляет на обсуждение, Фрейд стремится охватить всю совокупность психических явлений в соответствии с двумя строго разграниченными группами тенденций. Наиболее существенное выражение этой теоретической предпосылки заключается в дуализме, который он обнаруживает между влечениями и Я, дуализме, который Фрейд считает основой невротических конфликтов и невротической тревоги. Его дуалистическое мышление проявляется также в представлении о «женственности» и «мужественности» как противоположностях. Жесткость, присущая подобному образу мышления, придает ему, в отличие от диалектического мышления, определенную механистичность. На этой основе мы можем понять фрейдовское предположение, что элементы, содержащиеся в одной группе, заведомо чужды элементам противоположной группы, например, что Оно содержит все эмоциональные стремления к удовлетворению, в то время как Я обладает цензурирующей и контролирующей функцией. В действительности - признавая данную классификацию - Я, как и Оно, не только может содержать, но и, как правило, действительно содержит энергетические стремления к определенным целям. Привычкой к механистическому мышлению объясняется и мысль о том, что энергия, затрачиваемая в одной системе, автоматически обедняет противоположную систему: например, проявление любви к другим ведет к ослаблению любви к себе. Этот образ мышления проявляется и в представлении о том, что определенные однажды установившиеся противоположные тенденции остаются неизменными, противоречащем тому факту, что между ними может быть постоянное взаимодействие, например, в форме «порочных кругов».

Наконец, важной характерной чертой, тесно связанной с только что упомянутой, является механистически-эволюционистское мышление Фрейда. Поскольку его предпосылки не общеизвестны, а также ввиду его особой важности для понимания основных психоаналитических теорий, я остановлюсь на нем чуть более подробно.

Под эволюционистским мышлением я имею в виду положение, согласно которому вещи, существующие в настоящее время, не существовав в той же самой форме с самого начала, но развивались из предшествующих стадий. Эти предшествующие стадии могут иметь лишь малое сходство с нынешними формами, но нынешние формы были бы немыслимы без предшествующих. Подобный эволюционизм господствовал в научном мышлении на протяжении XVIII и XIX веков и являл разительный контраст теологическому мышлению того времени, Он применялся главным образом к неодушевленной материи физической вселенной, а также к биологическим и органическим явлениям. Наиболее выдающимся его представителем в области биологии был Дарвин. Эволюционизм оказал сильное влияние и на психологическое мышление.

Механистически-эволюционистское мышление представляет особую форму эволюционистского мышления. Оно подразумевает, что проявления настоящего не только обусловлены прошлым, но и не содержат ничего, кроме прошлого; в процессе развития не создается ничего нового; то, что мы видим сегодня, - это всего лишь старое в измененной форме. Следующий отрывок из Уильяма Джемса хорошо иллюстрирует механистическое мышление: «Точка зрения, которой мы как эволюционисты должны придерживаться, заключается в том, что все образующиеся новые формы на деле не более чем результат перераспределения изначальных и неизменных материалов» [James W., Principles of Psychology (1891)]. Говоря о развитии сознания, Джемс утверждает: «В этом сюжете ни на какой последующей стадии не вводятся никакие жизненные силы, никакие факторы, не присутствовавшие с самого начала». Сознание, утверждает он, не могло появиться как новое качество в ходе развития животных, и, следовательно, это качество должно быть приписано одноклеточным организмам. Этот пример указывает также на центр интересов механистического мышления: им является развитие с точки зрения того, когда и в каких формах возникла ранее данная вещь и в каких формах она возрождается или повторяется.

Различие в том, как расставляются акценты в механистическом и немеханистическом мышлении, может быть проиллюстрировано на многих известных примерах. Относительно превращения воды в пар при механистической исходной посылке будет подчеркиваться тот факт, что пар - это просто вода, предстающая в другой форме. Немеханистическое же мышление будет подчеркивать, что, хотя пар произошел из воды, в этом процессе он приобрел абсолютно новое качество, управляемое иными законами и имеющее иные проявления. Рассматривая совершенствование техники с XVIII по XX век, механистическое мышление будет отмечать главным образом различные типы машин и фабрик, существовавших уже в начале XVIII века, и смотреть на это развитие исключительно как на количественное. Немеханистическое мышление, напротив, укажет, что количественный рост принес с собой изменение качества; что количественное развитие породило абсолютно новые проблемы, такие, как новый масштаб производства, появление совершенно новой группы служащих, новых типов производственных проблем и т. д.; что изменение является не просто вопросом роста, ко приводит к возникновению новых факторов. Другими словами, акцент здесь делается на том, что количество переходит в качество. Немеханистическая точка зрения заключается в том, что в органическом развитии никогда не может быть простого повторения или регрессии к предшествующим стадиям.

В психологии различия этих подходов проще всего показать на примере проблемы возраста. В соответствии с механистической исходной посылкой честолюбие сорокалетнего человека будет рассматриваться как повторение того же самого честолюбия, существовавшего у него в десятилетнем возрасте. Немеханистическое мышление будет утверждать, что, хотя элементы детского честолюбия, по всей вероятности, содержатся и во взрослом, скрытые смыслы последнего абсолютно отличны от честолюбивых амбиций мальчика как раз из-за возрастного фактора. Мальчик, лелеющий грандиозные мечты о своем будущем, надеется когда-либо осуществить эти фантазии. Сорокалетний мужчина может смутно осознавать или даже хорошо понимать невозможность осуществить эти честолюбивые устремления. Он будет осознавать упущенные возможности, внутренние преграды или внешние трудности. Если он тем не менее сохраняет честолюбивые фантазии, они непременно имеют оттенок безнадежности и отчаяния.

Фрейд придерживается в своем мышлении эволюционистской ориентации, однако в механистическом варианте. Схематично говоря, он предполагает, что ничего нового в нашем развитии после пятилетнего возраста не происходит и что более поздние реакции или переживания следует считать повторением прошлых. Эта предпосылка многообразно проявляется в психоаналитической литературе. Например, рассматривая проблему страха, Фрейд задается вопросом о том, где мы могли бы обнаружить его более ранние формы; следуя этому направлению мысли, он приходит к выводу, что первое проявление страха связано с рождением и что последующие его формы должны рассматриваться как повторение первоначального страха, возникшего при рождении. Этот способ мышления объясняет также огромный интерес Фрейда к рассуждениям о стадиях развития, которые рассматриваются как повторение филогенетических событий, например, «латентный» период как остаток ледникового периода. Отчасти этим также объясняется интерес Фрейда к антропологии. В «Тотеме и табу» Фрейд утверждает, что психическая жизнь первобытных людей представляет особый интерес, ибо в ней обнаруживаются хорошо сохранившиеся первые стадии нашего собственного развития. Теоретические попытки доказать, что ощущения во влагалище являются переносом с ощущений во рту или анусе, хотя они и не столь важны, могут быть упомянуты как еще одна иллюстрация этого типа мышления.

Наиболее общее выражение механистически-эволюционистского мышления Фрейда представлено в его теории навязчивого повторения. Более детально его влияние можно обнаружить во фрейдовской теории фиксации, предполагающей вневременность бессознательного, в теории регрессии, в концепции переноса. Вообще говоря, это объясняет, почему все наклонности в значительной мере характеризуются как инфантильные, а также тенденцию объяснять настоящее прошлым.

Я представила эти фундаментальные предпосылки фрейдовского мышления без критического комментария. Я и позднее не буду пытаться обсуждать их правомочность, потому что это выходит за пределы компетенции и даже за рамки интереса психиатра. Психиатру интересно выяснить, ведут ли эти философские предпосылки к конструктивным и полезным представлениям. Если мне будет позволительно предвосхитить обсуждение этих представлений и их следствий, то, по моему мнению, психоанализу, если он хочет реализовать свой великий потенциал, следует освободиться от наследия прошлого.

Глава 3. Теория либидо

Доктрина о химико-физиологическом происхождении психических сил появляется во фрейдовских инстинктивистских теориях. Фрейд последовательно выдвинул три дуалистические теории влечений. В этих парах одно из влечений неизменно оставалось сексуальным, а относительно другого Фрейд менял свою точку зрения. Среди теорий влечений теория либидо занимает особое место, потому что она является теорией сексуальности, развития сексуальности и ее воздействия на личность.

Основываясь на клинических наблюдениях, Фрейд сфокусировал внимание на роли сексуальности в порождении психических расстройств. Гипнотическая терапия, которую он применял к истерическим пациентам, показала, что в основе их затруднений часто лежали забытые сексуальные происшествия. Последующие наблюдения, как представлялось, подтверждали первоначальные постольку, поскольку у большинства невротических лиц действительно имеются определенные сексуальные затруднения. При некоторых неврозах, например, при импотенции или перверсии, сексуальные проблемы лежат на поверхности.

Первая теория влечений Фрейда заключалась в том, что наша жизнь детерминирована главным образом конфликтом между сексуальными влечениями и «влечениями Я». Под последними он понимал совокупность влечений, имеющих отношение к самосохранению и самоутверждению; что же касается первых, то, по его мнению, все влечения или установки, не связанные непосредственно с текущими потребностями существования, являются по своему происхождению сексуальными.

Но даже когда сексуальности приписывалось столь сильное воздействие на психическую жизнь, было невозможно интерпретировать на сексуальной основе те многочисленные стремления и установки, которые явно не имели ничего общего с сексуальностью - например жадность, скупость, строптивость или другие особенности характера, художественные стремления, иррациональную враждебность, страхи. Сексуальное влечение в том виде, в каком мы привыкли его рассматривать, не может распространяться на такую огромную область. Стремясь объяснить все психические явления на сексуальной основе, Фрейд был вынужден расширить концепцию сексуальности. В любом случае это было необходимо с точки зрения теории. Сам Фрейд всегда утверждал, что пришел к этому на основе полученных им эмпирических данных. Действительно, прежде чем выдвинуть свою теорию либидо, он провел огромное количестве клинических наблюдений.

Теория либидо содержит две фундаментальные доктрины, которые могут быть кратко обозначены как расширенная концепция сексуальности и концепция превращения влечений.

Те данные, благодаря которым Фрейд ощутил себя вправе расширить концепцию сексуальности, были вкратце следующими. Сексуальные стремления необязательно направлены на гетеросексуальные объекты; они могут быть направлены на лица того же пола, на себя или на животных. Сексуальная цель также не всегда связана с соединением гениталий, другие органы, в частности рот и анус, могут заменять гениталии. Сексуальному возбуждению способствует не один лишь партнер, с которым желанен половой акт, но также садистские, мазохистские, вуайеристские, эксгибиционистские действия - упомянем лишь наиболее важные. Такие действия не ограничиваются сексуальными перверсиями, их признаки обнаруживаются у здоровых в иных отношениях лиц. Под давлением стресса, вызванного длительной фрустрацией, нормальный человек может, например, обратиться к лицам своего пола; незрелые лица могут быть соблазнены на любую перверсию; следы перверсии имеют место у нормальных людей в предварительной любовной игре, в том числе в поцелуях или в агрессивных действиях; они проявляются также в сновидениях и фантазиях и часто выступают как важный элемент в невротических симптомах. Наконец, детские стремления к удовольствию имеют определенное сходство со стремлениями, выраженными в перверсиях, такими, как сосание большого пальца, интенсивное, доставляющее удовольствие внимание к процессам дефекации или мочеиспускания, садистские фантазии и действия, сексуальное любопытство, удовольствие при показе собственного обнаженного тела или наблюдении за обнаженными людьми.

Фрейд пришел к заключению, что половой инстинкт является не цельным, а составным, так как сексуальные влечения могут быть легко привязаны к различным объектам, а сексуальное возбуждение и удовлетворение могут быть достигнуты различными способами. Сексуальность не является инстинктивным влечением, направленным на противоположный пол и стремящимся к генитальному удовлетворению; гетеросексуальное генитальное влечение - это лишь одно из проявлений неспецифической сексуальной энергии, либидо. Либидо может быть сконцентрировано на гениталиях, но может быть с равной интенсивностью локализовано во рту, анусе или других «эрогенных» зонах, придавая этим зонам значение гениталий. Кроме оральных я анальных влечений Фрейд установил другие влечения, составляющие сексуальность, - садизм и мазохизм, эксгибиционизм и вуайеризм, которые, несмотря на многие попытки, не могут быть удовлетворительным образом локализованы в какой-либо телесной зоне. Так как экстрагенитальные проявления либидо превалируют в раннем детстве, они называются «догенитальными» влечениями. Примерно к пятилетнему возрасту, при моральном развитии, они подчиняются генитальным влечениям, формируя, таким образом, то целое, которое принято называть сексуальностью.

Расстройства в развитии либидо могут возникать двумя основными способами: либо через фиксацию - некоторые из парциальных влечений могут сопротивляться штеграции во взрослую сексуальность, потому что они слишком сильны конституционально; либо через регрессию - под давлением фрустрации уже достигнутая полноценная сексуальность может расщепиться на парциальные влечения. В обоих случаях генитальная сексуальность нарушена [Под конституциональным Фрейд имеет в виду как унаследованное, так и приобретенное в результате жизненных переживаний. По крайней мере, именно такое определение он дает в своей статье «Конечный конечный анализ» (1937)]. Тогда индивид ищет сексуального удовлетворения способами, предписанными догенитальными влечениями.

Основной идеей, имплицитно присутствующей в теории либидо - хотя и не выраженной явным образом, - является представление о том, что все приятные телесные ощущения или стремления к ним являются сексуальными по своей природе. Эти стремления сводятся к органическим удовольствиям, таким, как удовольствие при сосании, дефекации, пищеварении, мышечных движениях, кожных ощущениях, а также удовольствие, испытываемое в связи с другими людьми, такое, как удовольствие от побоев, при выставлении себя напоказ, при подсматривании за другими людьми или их физическими отправлениями, при нанесении оскорблений. Фрейд понимал, что данную точку зрения нельзя доказать на основе наблюдений за детьми. Какие же данные могут ее подтвердить?

Фрейд указывает на то, что выражение удовлетворения у младенца после кормления грудью сходно с выражением удовлетворения у человека после полового акта. Разумеется, он не имел намерения представить эту аналогию в качестве решающего доказательства. Но нельзя не подивиться тому, что эта параллель вообще возникает, ведь никто никогда не сомневался, что удовольствие может быть получено от сосания, еды, прогулки и т. п.; поэтому данная аналогия сама по себе не соотносится со спорным вопросом о том, является ли удовольствие младенца сексуальным. Согласно Фрейду, сексуальная природа приятных ощущений во рту хотя и не может быть достоверно выведена из детства, подтверждается тем, что такие ощущения могут быть глубоко связаны с определенными взрослыми сексуальными действиями, которые имеют место при перверсиях, в предварительной любовной игре или в фантазиях при мастурбации. Это так; однако необходимо учитывать, что при перверсиях, равно как и в предварительной любовной игре, конечное удовлетворение сосредоточено на гениталиях. Согласно гипотезе Фрейда, возбуждение во рту при фелляции должно быть сходным по качеству и интенсивности с возбуждением во влагалище. На самом деле при фелляции, как и при поцелуе, возбуждение слизистой оболочки рта не столь значительно. Оральная деятельность является всего лишь условием для генитального удовлетворения, так же как условием для генитального возбуждения может стать нанесение или получение побоев, выставление себя напоказ, разглядывание обнаженного тела или его части, или подсматривание за другими людьми в определенных позах. Фрейд знал о данном возражении, но не считал его свидетельством против своей теории.

Коротко говоря, Фрейд внес огромный вклад в понимание нами разнообразных факторов, которые могут стимулировать сексуальное возбуждение или становиться условием удовлетворения. Но он не доказал, что сами эти факторы являются сексуальными. Кроме того, в его рассуждения включены некорректные обобщения. Из того факта, что определенные типы получают сексуальное удовлетворение от наблюдения за актами жестокости, не следует, что жестокость является составной частью сексуального влечения в целом.

В качестве еще одного доказательства сексуальной природы стремлений к физическому удовольствию Фрейд указывает, что иногда не сексуальные телесные стремления могут чередоваться с сексуальным голодом. У невротиков периоды навязчивой потребности в пище могут чередоваться с периодами сексуальной активности; лица, чрезмерно занятые едой и усвоением нищи, часто имеют лишь скудный интерес к половому акту. Позже я вернусь к этим наблюдениям и к выводимым из них заключениям. Здесь достаточно следующего: Фрейд не обратил внимания на то, что замещение стремления к одному удовольствию другим не доказывает, что второе стремление каким-либо образом родственно с первым. Из того, что человек, который хочет, но не может пойти в кино, вместо этого слушает радио, не следует, что удовольствие от просмотра фильма и удовольствие от слушания радио родственны по своей природе. Если обезьяна не может достать банан и находит замещающее удовольствие в раскачивании, это не является решающим доказательством того, что раскачивание является составной частью влечения к еде или удовольствия, получаемого от еды.

В виду перечисленных выше соображений следует заключить, что концепция либидо является недоказанной. То, что предлагается в качестве доказательства, состоит из необоснованных аналогий и обобщений, а достоверность данных относительно эрогенных зон весьма сомнительна.

Если бы концепция либидо вела лишь к специфическим интерпретациям сексуальных отклонений или детских стремлений к удовольствию, вопрос о ее достоверности был бы не столь важен. Но реальное значение этой гипотезы заключено в учении о превращении влечений, которая дает возможность приписывать либидинозному источнику большинство черт характера, стремлений и установок по отношению к себе и другим постольку, поскольку они не сводятся к одной лишь борьбе за существование. Данная тенденция, имплицитно присутствующая в этой доктрине, еще более отчетливо проявляется во второй теории влечений Фрейда, предполагающей дуализм между нарциссизмом и объектным либидо, и по-прежнему сохраняется в его третьей теории дуализма между либидо и деструктивным влечением. Так как позднее мы будем рассматривать обе эти теории, в последующем обсуждении форм выражения либидо я не буду обращать внимание на тот факт, что некоторые из установок, упоминаемых как либидинозные по своему происхождению - такие, как садизм и мазохизм, - впоследствии рассматривались Фрейдом как смешение либидинозных и деструктивных влечений.

Фрейд полагает, что либидо формирует характер и направляет установки и стремления различными способами. Некоторые установки рассматриваются как либидинозные влечения, сдержанные в отношении цели. Таким образом, не одно лишь стремление к власти, но каждая разновидность самоутверждения интерпретируется как сдержанное в отношении цели выражение садизма. Любое выражение привязанности становится сдержанным в отношении цели выражением либидинозных желаний. Любая установка на подчинение другим подпадает под подозрение в том, что она является выражением скрытой пассивной гомосексуальности.

К концепции сдержанных в отношении цели стремлений близка и теория сублимации либидинозных влечений. Согласно этой концепции, либидинозное возбуждение и удовлетворение, первоначально локализованные в некотором «догенитальном» влечении, могут быть перенесены на несексуальные стремления сходного характера, преобразуя тем самым первоначальную либидинозную энергию в трудноопределимую форму энергии. Фактически между сублимацией и сдерживанием влечения в направлении цели нет резкого отличия; общим знаменателем в обеих концепциях можно считать догматическое утверждение, что различные черты, хотя сами они не являются либидинозными, следует рассматривать как выражение десексуализированного либидо. Одна из причин, по которым данное различие остается нечетким, состоит в том, что термин «сублимация» первоначально содержал понятие превращения инстинктивного влечения в нечто социально ценное. Однако трудно сказать, является ли такая трансформация, как использование нарциссической любви для формирования Я-идеалов, сублимацией или сдержанной в отношении цели формой любви к себе.

Термин «сублимация» относится главным образом к превращению «догенитальных» влечений в несексуальные установки. В свете этой теории такая черта характера, как скаредность, является сублимированным анально-эротическим удовольствием от удерживания фекалий; удовольствие от раскрашивания является десексуализированным удовольствием от игры с фекалиями; садистские стремления могут проявляться вновь в склонности к хирургии или к административной службе, а также в общей несексуальной тенденции к подавлению, причинению боли, нанесению оскорблений; сексуальные мазохистские влечения могут быть трансформированы в такие черты характера, как стремление к переживанию оскорблений или унижений; оральные либидинозные стремления могут быть преобразованы в общее свойство восприимчивости, стяжательства или жадности; уретральный эротизм может трансформироваться в честолюбие. Таким же образом соперничество рассматривается как десексуализированное продолжение сексуального соперничества с родителями или братьями и сестрами; желание создавать нечто объясняется частично как десексуализированное желание иметь ребенка от отца, частично как выражение нарциссизма; сексуальное любопытство может быть сублимировано в склонность к проведению научных исследований или же стать причиной соответствующих внутренних запретов.

Определенные установки рассматриваются не как прямые или модифицированные последствия либидинозных влечений, но как созданные по образцу сходной сексуальной установки. Фрейд говорит о Vorbildlichkeit (прототипичности. - Ред.) сексуальных влечений для жизни в целом. Практическим следствием этого представления является ожидание того, что трудности в несексуальной сфере будут разрешены, если устранить затруднения в сфере сексуальной, однако это ожидание часто не подтверждается. Схематично говоря, толкование этой концепции заключается в том, что, например, причина навязчивого желания сдерживать свои чувства лежит в неспособности предаваться своим сексуальным страстям. Изначальная фригидность также будет приписываться сексуальным факторам, таким, как последствия ранних сексуальных травм или инцестуозных фиксаций, гомосексуальных наклонностей, садистских или мазохистских элементов, причем последние рассматриваются как сексуальные по своей сути феномены.

И опять возникает затруднение в классификации: является ли определенный тип поведения мазохистским, потому что он автоматически следует сексуальному паттерну [Ср.: Rado S., Fear of Castration in Women. - The Psychoanalytic Quarterly (1933)]? Или же несексуальные мазохистские тенденции являются десексуализированным и сдержанным в отношении цели выражением сексуальных тенденций? На самом же деле эти отличия особого значения не имеют, поскольку все перечисленные группы суть лишь различное выражение одного и того же основополагающего убеждения: человека властно влечет к осуществлению определенных природных инстинктов; они столь могущественны, что принуждают его следовать - не только прямо, но и самыми окольными путями - к предписываемым ими целям. Даже когда сам человек верит в то, что испытывает возвышенные чувства, например религиозные или занимается весьма благородными видами деятельности, такими, как искусство или наука, он все еще невольно служит своим господам, инстинктам.

То же самое догматическое убеждение лежит в основе тенденции рассматривать определенные черты характера как остаток прошлых либидинозных отношений или как выражение фактически существующих скрытых либидинозных установок к другим людям. Две главные проблемы связаны здесь с попытками объяснить установки как результат предшествующей идентификации с кем-либо или как выражение скрытой гомосексуальности.

Другие черты характера рассматриваются как реактивные образования против либидинозных стремлений. Предполагается, что реактивные образования получают свою энергию от самого либидо: таким образом, чистоплотность или аккуратность представляют собой реактивное образование против анально-эротических импульсов; доброта - реактивное образование против садизма; скромность - реактивное образование против эксгибиционизма или жадности.

Следующая группа чувств или черт характера считается неизбежным последствием инстинктивных желаний. Так, установка на зависимость от других рассматривается как прямой результат орально-эротических стремлений; чувства неполноценности предстают как результат оскудения «нарциссической)» либидо, например, как следствие безответной «любви» при переносе на других людей либидо. Упрямство соотносится с анально-эротической сферой и рассматривается как результат столкновения на этой почве с окружением.

Наконец, такие важные чувства, как страх и враждебность, понимаются как реакции на фрустрацию либидинозных влечений. Когда основные позитивные влечения воспринимаются как либидинозные по своему происхождению, из этого следует, что фрустрация либидинозных желаний любого типа опасна. Поэтому, например, страх утраты любви, который для Фрейда равнозначен страху потери либидинозного удовлетворения, ожидаемого от определенных лиц, рассматривается как один из базальных страхов. Также враждебность, если она не интерпретируется как выражение сексуальной ревности, односторонним образом связывается с фрустрацией. Невротическая тревога рассматривается в конечном счете как результат фрустрации в той мере, в какой фрустрация инстинктивных влечений, вызванная либо внешними обстоятельствами, либо внутренними факторами, такими, как страх и внутренний запрет, порождает инстинктивно сдерживаемое напряжение. В своей первой концепции страха Фрейд полагал, что страх возникает из-за препятствий в разрядке либидо вследствие либо внутренних, либо внешних причин. Эта точка зрения в дальнейшем была заменена на психологическую. Однако страх остался проявлением сдержанного либидо, хотя и был определен как чувство страха и беспомощности индивида перед напряжением, вызванным сдерживанием либидо.

Подведем итоги. Согласно Фрейду, черта характера, установка или стремление, могут быть прямым, сдержанным в отношении цели или же сублимированным выражением либидинозных влечений. Это выражение либидо может быть смоделировано на основании сексуальных особенностей; оно может представлять собой реактивное образование на либидинозные импульсы или на их фрустрацию; оно может быть утренним осадком либидинозных привязанностей. В свете этой попытки приписать либидо такое всеобъемлющее влияние на психическую жизнь, психоанализ часто обвинялся в пансексуализме. Это обвинение опровергалось следующим аргументом: либидо отлично от того, что обычно понимается под сексуальностью, и, кроме того, психоанализ принимает во внимание и те внутриличностные силы, которые сдерживают сексуальные влечения. Мне представляется, что такие аргументы довольно поверхностны. Что имеет значение, так это вопрос о том, действительно ли сексуальность оказывает столь значительное влияние на характер, как полагает Фрейд. Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны критически обсудить каждый из способов, которыми, по мнению Фрейда, установки порождаются или мотивируются инстинктивными влечениями.

Предположение, что определенные чувства или влечения являются сдержанными в отношении цели выражениями сексуальности, содержит некоторые ценные клинические находки. Привязанность и нежность могут быть сдержанной в отношении цели сексуальностью; они могут быть предвестниками сексуальных желаний; сексуальная установка в свою очередь может переходить в простую привязанность. Желание контролировать других и направлять их жизнь может быть смягченной и рационализированной формой садистских наклонностей, хотя сексуальное происхождение и природа последних спорна. Но у нас нет данных, позволяющих сделать обобщение, что любая склонность к привязанности или власти является сдержанным в отношении цели инстинктивным влечением. Не доказано, что привязанность не может вырасти из различных нелибидинозных источников, что она не может быть, например, выражением материнской заботы и защиты. Полностью отрицается, что потребность в привязанности может быть также средством устранения тревожности, и в этом случае это будет совершенно иной феномен, не имеющий по своей сути ничего общего с сексуальностью - даже если это явление и принимает сексуальную окраску. Сходным образом, желание контролировать, даже если оно и является сдержанным в отношении цели выражением садистских импульсов, тем не менее, может полностью отличаться от садизма. Садистское стремление к власти проистекает из импульсов слабости, тревоги или мести, в то время как несадистское стремление к власти возникает из чувства силы, способности к лидерству или преданности делу.

Догматическая убежденность, что сексуальные элементы обусловливают все стремления и установки, проявилась еще более отчетливым образом в доктрине сублимации. Данные в пользу этой гипотезы скудны и неубедительны. Наблюдение показывает, что ребенок, когда возбуждено его сексуальное любопытство, может спрашивать о чем угодно, и что его общее любопытство может снижаться, когда удовлетворено любопытство сексуальное. Но заключать из этого, что всякая жажда знания есть «десексуализированная» форма сексуального любопытства, безосновательно. Особый интерес к разного рода исследованиям может иметь множество корней. Некоторые из них восходят к специфическим переживаниям детства, но и они совсем не обязательно должны быть сексуальными по своей природе. Когда против критики, подобной нашей, выдвигается возражение, что психоанализ никогда не упускал из виду «сверхдетерминирующие» факторы, вопрос лишь затуманивается. С уверенностью можно допустить, что каждый психический феномен многообразно детерминирован. Аргументы наших противников не затрагивают главного: можно ли считать либидинозный источник самым важным.

Отмечалось, опять-таки на основе достоверных данных, что влечения или привычки в несексуальной сфере часто сосуществуют со сходными особенностями в либидинозной сфере. Человек, который «пожирает» книги и жаден в денежных вопросах, может быть сходным образом жаден в еде или питье, может иметь расстройства аппетита или функциональные проблемы с желудком. Скаредный человек иногда страдает от запора. Человек, склонный к мастурбации, может испытывать столь же навязчивую потребность раскладывать пасьянс, тот же стыд, ту же постоянную решимость покончить с этим.

Разумеется, когда подобные органические проявления регулярно выступают в сочетании со сходными психическими установками, для инстинктивистского теоретика соблазнительно рассматривать первые как инстинктивную основу, а вторые - как так или иначе проистекающие из этой основы. На самом деле это даже больше, чем искушение: согласно теоретическим предпосылкам концепции влечений, чтобы доказать причинную связь между двумя рядами факторов, не требуется иного свидетельства, помимо совместного их проявления. Однако для того, кто не разделяет этого подхода, частое совпадение этих свойств вовсе не служит доказательством. Его доказательная сила не больше, чем у утверждения о том, что частое совпадение плача и печали означает, что печаль является эмоциональным результатом плача, как полагали прежние инстинктивистские теоретики [James W., Principles of Psychology (1891)]. В настоящее время мы предпочитаем утверждать, что плач является физическим выражением печали, а не печаль является эмоциональным результатом плача.

Другими словами: не должна ли жадность, проявляемая при еде и питье, быть одним из многих проявлений общей жадности, а не ее причиной? Не станет ли функциональный запор одним из многих проявлений общей тенденции к обладанию, контролю [Ср.: Oberndorf С. P., The Psychogenic Factors in Asthma. - New York State Journal of Medicine (1935). (cм. главу 13, «Концепция Сверх-Я»]? Та же самая тревога, которая может понуждать человека мастурбировать, может заставлять его постоянно раскладывать пасьянс. Вовсе не самоочевидно, что стыд из-за занятия пасьянсами проистекает из того, что, как следует из последнего анализа, индивид ищет запретного сексуального удовольствия. Если для него, например, важнее всего производимое впечатление совершенства, то даже намека на потакание своим желаниям и отсутствие самоконтроля достаточно, чтобы обречь его на самоосуждение.

Согласно этой точке зрения, нельзя вывести никакой причинной связи из сходства между несексуальными влечениями или привычками и либидинозными проявлениями. Жадность, стяжательство, навязчивое раскладывание пасьянса должны объясняться иначе. Вдаваться в детали значило бы уйти слишком далеко в сторону. Говоря упрощенно, в отношении навязчивого пасьянса, например, следует принимать во внимание другие факторы, сходные с теми, которые могут обнаружиться в азартных играх: сопротивление человека необходимости предпринимать собственные усилия вследствие внутреннего побуждения переложить ответственность на чужие плечи, наряду с чувством, что он - беспомощная жертва случая и потому должен приложить все усилия, чтобы переманить случай на свою сторону, обмануть судьбу.

В случае жадности или стяжательства надо помнить о тех структурах характера, которые в психоаналитической литературе описываются как «оральные» или «анальные»; но вместо того, чтобы связывать эти черты с «оральной» или «анальной» сферой, их следует понимать как реакцию на совокупность переживаний в раннем детстве. Вследствие этих переживаний индивид в обоих случаях приобретает глубокое чувство беспомощности по отношению к миру, воспринимаемому как потенциально враждебный, отсутствие спонтанной уверенности в себе и неверие в собственную способность самостоятельно с чем-либо справиться. Далее необходимо будет понять, почему один человек развивает наклонность паразитировать на других и пытается вытянуть из них все возможное, а также те способы, которыми он заставляет других с готовностью подвергаться эксплуатации - например, чарующая улыбка, запугивание, обещания, высказываемые явным или неявным образом, - и почему другой человек находит безопасность и удовлетворение в отчуждении от других, изолируя себя от мира стеной гордости и пренебрежения. У человека последнего типа часто будут иметь место другие физические выражения напряженности; она может проявляться, например, в сжатых губах, равно как и в запоре.

Итак, различие в точках зрения может быть выражено следующим образом: у человека сжаты губы не вследствие напряжения его сфинктера - и губы, и сфинктер напряжены потому, что в силу особенностей своего характера этот человек стремится к удержанию того, что он имеет, к тому, чтобы никогда ничего не отдавать, будь то деньги, любовь или любое спонтанное чувство. Когда в сновидениях индивида такого типа люди символизируются через фекалии, объяснение, согласно теории либидо, будет заключаться в том, что он презирает людей, поскольку они представляют для него фекалии, тогда как я сказала бы, что представление людей в символах фекалий является выражением существующего презрения к людям. Я стану искать причины такого презрения в его общем отношении к другим людям и к себе самому: например, в презрении к самому себе вследствие невротической слабости и страха превратиться в объект презрения для других, в результате чего возникают попытки установить через пренебрежение к другим людям равновесие, благоприятное для поддержания своей самооценки. Кроме того, на более глубоком уровне часто имеют место садистские желания восторжествовать над другими людьми, каким-нибудь образом их унизив. Аналогичным образом, если человек смотрит на половой акт как на форму опорожнения кишечника, психоаналитик вправе (чисто описательно) говорить об «анальной» концепции полового акта, но толкование ситуации в терминах динамических факторов будет учитывать общую сумму эмоциональных расстройств в отношении данного пациента к женщинам, и, вероятно, также к мужчинам. «Анальная концепция полового акта» представляется тогда как выражение садистских импульсов осквернить женщину.

Зыбкость данных, способных подтвердить доктрину сублимации, обнаруживается и в том факте, что часто предполагаемый физический базис сублимации существует лишь в теории. Так же, как печаль можно испытывать, не проливая слез, стяжательство может существовать без каких-либо особенностей в деятельности кишечника или других физических функций, жажда знаний - без каких-либо особенностей в еде или питье, глубокий интерес к исследованию обходится нередко безо всякого сексуального любопытства в прошлом или настоящем.

Доктрина о том, что эмоциональная жизнь строится по образцу сексуальной жизни, сыграла важную роль в выявлении сходства между общим складом человека и его сексуальной жизнью или сексуальными функциями. До этого никто никогда не думал, что неспособность спускаться с горки на лыжах или пренебрежительное отношение к мужчинам имеют что-либо общее с фригидностью или что чувство сексуального унижения как-то связано с наклонностью ощущать себя обманутой и обиженной работодателем. Действительно, имеется множество данных о том, что сексуальные расстройства и схожие затруднения проявляются в общих чертах характера. Когда человек в целом испытывает склонность эмоционально отгораживаться от других людей, он будет предпочитать сексуальные отношения, в которых сможет сохранять свое отчуждение. Раздражительный человек, склонный завидовать другим, когда те получают от чего-либо удовольствие, может также завидовать тому удовольствию, которое он сам дает сексуальному партнеру. Человек садистского типа, который обычно склонен возбуждать ожидание в других людях, а затем их разочаровывать, может также обладать склонностью лишать своего сексуального партнера ожидаемого удовлетворения - наклонность, которая может быть одним из элементов, конституирующих ejaculitio pmecox. Женщина с общей склонностью играть роль жертвы может также мысленно представлять себе сексуальный акт как форму жестокости и унижения и реагировать на такие фантазии протестом, достаточным для того, чтобы помешать любому удовлетворению.

Однако точка зрения Фрейда выходит за пределы констатации того факта, что сексуальные и несексуальные затруднения могут совпадать. Он утверждает, что сексуальные особенности являются причиной, а остальные - следствием. Эта теория привела к неправильному представлению о том, что у индивида все в порядке, если только его сексуальные функции являются удовлетворительными. Действительно, при неврозах сексуальные функции могут быть нарушены, но вовсе не обязательно, чтобы оказались затронутыми именно они. Существует множество невротиков, которые из-за своих конфликтов не способны к продуктивной работе, которых преследует тревога, у которых имеются типичные навязчивые или шизоидные наклонности, но которые, несмотря на все это, получают самое полное удовлетворение от сексуальных отношений. Я заключаю это не из поверхностных высказываний пациентов, а из того факта, что эти пациенты способны ясно различать, имеют ли они полный оргазм или нет.

Аналитики, придерживающиеся теории либидо, этот факт оспаривают. Желание оспорить его понятно, потому что это центральный пункт всей теории. От него зависит не только особая точка зрения на Vorbildlichkeit сексуальности для других установок, но и фундаментальная точка зрения на теорию либидо: сексуальность как фактор, определяющий характер. На нем основана также и теория регрессии. Неврозы, согласно Фрейду, являются, прежде всего, результатом регрессии от «генитального» уровня к «догенитальным». Поэтому удовлетворительное сексуальное функционирование не может сочетаться с невротическими расстройствами. Чтобы примирить этот факт с теорией либидо, утверждается, что, хотя сексуальные функции некоторых невротиков могут быть удовлетворительными, это всего лишь физиологический аспект, w индивидов все равно имеются «психосексуальные» нарушения, то есть расстройства в психических отношениях с сексуальным партнером.

Такая аргументация ошибочна. Разумеется, при любом неврозе имеют место расстройства в психических отношениях с сексуальным партнером. Но это допускает иную интерпретацию. Для тех, кто, подобно мне, рассматривает неврозы как следствие нарушений в человеческих отношениях, эти нарушения неизбежно должны проявляться во всех взаимоотношениях, сексуальных или несексуальных. Кроме того, с позиции теории либидо даже в физиологическом смысле хорошее сексуальное функционирование возможно лишь после того, как будут в достаточной мере преодолены «догенитальные» влечения. Поэтому тот факт, что человек может полноценно функционировать в сексуальном плане и в то же время иметь невротические расстройства, свидетельствует о фундаментальном заблуждении теории либидо, которая, повторяю, заключается в интерпретации личности как чуть ли не полностью зависимой от природы сексуальности индивида.

Открытие того, что установки могут быть реактивным образованием на существующие противоположные влечения, стало бы крайне конструктивным, если бы ему не придали форму жесткого обобщения. То, что чрезмерная доброта может быть реактивным образованием в ответ на садистские наклонности, не исключает возможность подлинной доброты, которая возникает из хорошего в своей основе отношения к другим людям. То, что щедрость может быть реактивным образованием против жадности, не опровергает существования подлинной щедрости.

Что касается тенденции Фрейда помещать фрустрацию в центр дискуссии, то во многих отношениях это вводит в заблуждение. Тот факт, что невротичный человек все время чувствует себя фрустрированным, вызван особыми условиями и не позволяет делать обобщения о роли фрустрации. Причины того, почему невротик столь легко чувствует себя фрустрированным и почему он неадекватно реагирует на это чувство, заключаются главным образом в трех факторах: многие из его ожиданий и требований обусловлены тревогой, из-за чего они становятся императивными и таким образом превращают фрустрацию в угрозу его безопасности; кроме того, его ожидания часто не только чрезмерны, но и противоречивы, а потому их осуществление в реальности невозможно; наконец, его желания часто обусловлены бессознательным влечением достичь злорадного триумфа над другими людьми, навязывая им свою волю, так что, если фрустрация воспринимается как унизительное поражение, то проистекающие из нее враждебные реакции являются, по сути, откликом не на фрустрацию желаний, а на то унижение, которое индивид субъективно переживает.

В теории Фрейда предполагается, что фрустрация как таковая вызывает враждебность. В действительности, однако, здоровые люди - как дети, так и взрослые - вполне могут переносить достаточно сильную фрустрацию без каких-либо враждебных реакций. Чрезмерное внимание к фрустрации имеет одно практическое следствие для воспитания: оно, вполне вероятно, будет отвлекать внимание от тех факторов в родительских установках, которые действительно участвуют в порождении враждебности - говоря кратко, от личных недостатков родителей, - и, следовательно, будет побуждать воспитателей и антропологов также делать акцент на несущественных факторах, таких, как отнятие от груди, приучение к опрятности, появление других Детей в семье. Акцент должен делаться не на том, «что», а на том, «как».

Кроме того, предполагается, что фрустрация как источник инстинктивного напряжения является конечной причиной невротической тревоги. Эта интерпретация во многом способствовала размыванию понятия невротической тревоги, не позволяя увидеть, что невротическая тревога является не ответом Я на возросшее инстинктивное напряжение а результатом действия конфликтующих наклонностей внутри личности.

Кроме того, доктрина фрустрации в значительной мере способствовала снижению потенциала психоаналитической терапии. Поскольку фрустрации приписана столь важная роль, было выдвинуто предложение использовать технику фрустрации в анализе для выявления реакции на нее пациента. Последствия этой процедуры будут обсуждаться в связи с другими проблемами терапии.

Подходя, наконец, к использованию Фрейдом понятия скрытой гомосексуальности для объяснения таких черт, как покорность и паразитические наклонности или реакции на них, должна сказать, что, по моему мнению, такая интерпретация обусловлена неспособностью понять основу мазохистской структуры характера, а эта неудача, в свою очередь, вызвана в значительной степени концепцией мазохизма как сексуального в конечном счете феномена.

Итак, говоря вкратце, теория либидо во всех своих утверждениях является необоснованной. Это тем более удивительно, что она является одним из краеугольных камней психоаналитического мышления и терапии. Допущение о том, что любое стремление к удовольствию является по своей сути стремлением к либидинозному удовлетворению, остается произвольным. То, что предлагается в качестве доказательства, представляет собой неправомерные и зачастую грубые обобщения некоторых верных наблюдений. Сходство между физиологическими функциями и психическим поведением или душевными стремлениями используется для демонстрации того, что первое определяет второе. Особенности сексуальной сферы безапелляционно объявляются источником сходных параллельно наблюдаемых особенностей характера.

Однако отсутствие прочного обоснования - еще не самое серьезное возражение против теории либидо. Теория, пусть и недостаточно аргументированная, тем не менее может оказаться необходимым инструментом для расширения и углубления нашего знания. Иными словами, она может служить добротной рабочей гипотезой. В сущности Фрейд сам признает, что эта теория покоится не на слишком прочном основании, потому и называет ее «нашей мифологией», однако он не считает что подобное допущение должно удержать его от использования этой теории в качестве всеобъемлющего объяснения. До некоторой степени теория либидо была конструктивной для осуществления некоторых наблюдению Она помогла нам беспристрастно отнестись к сексуальным затруднениям и понять их значение; она позволила нам увидеть сходство между чертами характера и сексуальными особенностями и увидеть частое совпадение некоторых наклонностей (оральный и анальный характер). Она оказалась полезным орудием, помогающим пролить свет на определенные функциональные расстройства, сосуществующие с этими наклонностями. Не является основной слабостью данной концепции и утверждение сексуального происхождения многих установок и влечений. В действительности можно отбросить не только идею физиологического происхождения «догенитальных» влечений, но даже доктрину о том, что они являются сексуальными по своей природе, не отвергая сути теории в целом. Александер, хотя он и не утверждал это явным образом, практически отказался от теории догенитальной сексуальности и предложил на обсуждение вместо нее доктрину о трех элементарных наклонностях, которые он обозначает как брать, удерживать или уничтожать.

Но говорим ли мы о сексуальных влечениях или, как Александер, об элементарных наклонностях, называем ли мы их орально-либидинозными или элементарными наклонностями брать или получать –– все это, по сути не меняет образа мышления. Хотя попытка Александера представляет собой определенный шаг вперед, сохраняется основное допущение, что человеком движет желание осуществить определенные первичные, биологически заданные потребности и что эти потребности достаточно сильны, чтобы оказать влияние на личность и тем самым на всю жизнь человека.

Именно это предположение содержит реальную угрозу для теории либидо. Ее главное свойство и ее главный недостаток в том, что она представляет собой теорию влечений. Давая нам возможность увидеть множество способов выражения одной и той же наклонности личности, она порождает иллюзию, будто либидинозные появления есть не что иное, как источник всех наклонностей. Подобная иллюзия подкрепляется представлением, что лишь те толкования вправе считаться «глубокими», которые вскрывают гипотетические биологические корни наклонности.

Но считать глубокими лишь те толкования, которые устанавливают связь с детскими впечатлениями, - это заблуждение, порожденное теоретической предвзятостью. Кроме того эта иллюзия вредна по трем основным причинам.

Во-первых, она содействует искажению взгляда на человеческие отношения, на Я, на природу невротических конфликтов и тревог, на роль культурных факторов. Эти последствия будут обсуждаться в дальнейших главах.

Во-вторых, она порождает искушение объяснять всю машину, изучив одно колесо, вместо того, чтобы разобраться, каким образом взаимосвязь всех частей вызывает определенные воздействия, и заодно также попытаться понять, почему колесо расположено там, где оно находится, и почему оно должно функционировать именно так, а не иначе. Вместо того, например, чтобы воспринимать сексуальные мазохистские наклонности как одно из выражений всей структуры характера, эта сложная структура объясняется как результат того, что индивид был сексуально возбужден болезненными переживаниями, такими, как порка. Или вместо того чтобы понять желание женщины стать мужчиной – если таковое существует – на основании всей ее личности с учетом всей совокупности ее жизненных обстоятельств, в особенности в детстве, идут противоположным путем: вся структура рассматривается как результат зависти к пенису. Такие сложные черты, как деструктивные амбиции, чувство неполноценности, враждебность к мужчинам, самонадеянность, общее недовольство, затруднения при менструации или беременности, мазохистские наклонности – все они рассматриваются как конечный результат одного якобы биологического источника: зависти к пенису.

В-третьих, эта теория вводит в терапию непреодолимые ограничения там, где их нe должно быть. Рассматривая биологические факторы как ultima causa movens (конечная движущая причина. - Ред.), мы обречены наткнуться в глубинной терапии на скалистый грунт, ибо, как указывает Фрейд, нельзя изменить то, что детерминировано биологией [Ср.: Freud S., Die endliche und unendliche Analyse (1937)].

Что предложить вместо теории либидо, уже отмечалось при обсуждении различиях точек зрения и будет развернуто на протяжении всей книги. В принципе существуют два ответа на этот вопрос: более специфический, относящийся к силе влечений, которую Фрейд считал инстинктивной, и более общий, касающийся природы самих влечений.

В основе убеждения, что определенные влечения являются инстинктивными или стихийными, лежит наблюдение над их, по-видимому, неодолимой силой, их способностью навязывать себя индивиду и направлять его волей-неволей к определенным елям. Инстинктивные влечения ищут удовлетворения, даже если для его достижения им приходится идти против интересов индивида как целого. Теоретическим основанием для этой части теории либидо является идея, что человеком правит принцип удовольствия.

Но такое внешне неразумное и слепое понуждение со стороны определенных влечений обнаруживается именно у невротических пациентов. Фрейд признает в связи этим, что между невротиком и невротиком есть определенное различие. Здоровый индивид может отложить удовлетворение, если оно невозможно в данный момент, он может предпринимать длительные и целенаправленные усилия, чтобы достичь его в будущем. Для невротика все эти влечения могут быть императивными и неотложными. Чтобы объяснить такое отличие, Фрейд вводит две вспомогательные гипотеза. Одна из них заключается в том, что невротик более подчинен принципу удовольствия и склонен получать немедленное удовлетворение любой ценой в силу того, что он инфантилен. Вторая сводится к тому, что либидо у невротика обладает особой вязкостью. Позднее у меня будет возможность обсудить щедрое использование идеи инфантилизма для объяснения всего на свете. Гипотеза о вязкости невротического лицо является чисто умозрительной, и к ней следует прибегать, лишь если нет каких-либо психологических объяснений данному феномену.

Что касается невротиков, наблюдения Фрейда относительно непреодолимости определенных влечений являются не только надежными, но могут быть по справедливости причислены к его наиболее конструктивным открытиям. При неврозах также влечения, как стремление раздувать собственную важность или вести паразитическое существование, могут быть сильнее, чем собственно сексуальный инстинкт, и в значительной степени определять человеческую жизнь. Однако вопрос заключается в том, как объяснить такую их силу. Как отмечалось, Фрейд приписывает ее инстинктивному стремлению к удовлетворению.

В действительности же все влечения обладают особой силой потому, что они одновременно служат удовлетворению и безопасности. Человеком правит не один только принцип удовольствия, а два ведущих принципа: безопасность и удовлетворение. Так как у невротика тревога присутствует в большей мере, чем у психически здорового индивида, ему приходится тратить неизмеримо больше энергии на обеспечение своей безопасности, то есть необходимость обрести успокоение от скрытой тревоги придает его стремлениям силу и упорство. Люди могут отказываться от пищи, денег, внимания, привязанности до тех пор, пока речь идет только об удовлетворении, но они не могут отказаться от этих вещей, если без них окажутся или станут ощущать себя под угрозой нищеты, голода или беспомощности перед враждебностью - другими словами, если они утратят чувство безопасности.

То, что движущей силой является не только удовлетворение, но и тревога, может быть доказано с точностью, близкой к точности эксперимента. Например, типы с преобладающими рецептивными, хищническими или паразитическими наклонностями реагируют тревогой - более или менее смешанной с яростью, когда прекращается приток денег, помощи или любви. Перспектива стоять на собственных ногах их пугает. Соответственно, тревога снижается, когда они получают то, чего хотят. Она может снижаться благодаря еде, покупке чего-либо, получению какого-либо знака внимания или заботы. Типы с доминирующим стремлением устанавливать контроль над другими людьми и всегда быть правыми не только радуются своей правоте и могуществу, но и явно пугаются, когда высказывают ошибочное суждение или когда оказываются частью толпы (страх метро). Удерживающие типы не только копят деньги, коллекции, знания, но и испытывают страх в любой ситуации, предполагающей вторжение других людей в их частную жизнь или требующей от них открытости; они могут развить тревогу при сексуальном контакте, воспринимать любовь как опасность, предаваться запоздалым сожалениям, сообщив другим людям даже самые незначительные сведения о своей жизни, особенно если речь идет о чувствах. Аналогичные данные будут позднее представлены в отношении нарциссических и мазохистских установок. Все это однозначно показывает, что все эти стремления хотя и приносят явное или скрытое удовлетворение, все же возникают из «долженствования», необходимости, чтобы Дела шли тем, а не иным образом, являясь защитной стратегией, направленной на ослабление тревоги.

Тревожность, против которой выстраиваются эти защиты, описана мной в предыдущей публикации в качестве базальной тревожности и определена как чувство беспомощности в потенциально враждебном мире. Это понятие чуждо психоаналитическому мышлению, ориентированному на теорию либидо. Из психоаналитических понятий ближе всего к нему фрейдовское понятие «актуального» страха. Здесь речь также идет о страхе перед окружающей средой, но этот страх целиком связывается с инстинктивными влечениями индивида. Основная идея этой концепции заключается в том, что ребенок боится, как бы окружающая среда не наказала его кастрацией или потерей любви за любую попытку следовать запретным инстинктивным влечениям.

Концепция базальной тревоги является более объемлющей, чем концепция «актуального» страха Фрейда. Она утверждает, что окружающая среда вообще страшна, потому что воспринимается как ненадежная, лживая, непонятная, несправедливая, нечестная, завистливая и беспощадная. Соответственно этой концепции ребенок страшится наказания или покинутости не только вследствие запретных влечений, но воспринимает окружающую среду как угрозу для всего своего развития и для своих вполне законных желаний и стремлений. Он опасается, что его индивидуальность будет уничтожена, свобода отнята, счастье нарушено. В отличие от страха кастрации, данный страх не является фантазией, он основан на реальности. Окружающая среда, в которой развивается базальная тревога, лишает ребенка права свободно распоряжаться своей энергией, подрывает его самооценку и уверенность в себе, угрозы и изоляция вселяют в него чувство страха, его экспансивность деформируется вследствие жестокости, подчинения стандартам или сверхопекающей «любви».

Другим важным элементом в концепции базальной тревоги является то, что ребенок утрачивает способность адекватно защищать себя от посягательств на его права. Он становится не только биологически беспомощным и зависимым от своей семьи, но теряет охоту к любого рода самоутверждению. Как правило, он слишком запуган, чтобы выражать свое негодование или огорчение, а если же это делает, то его заставляют ощутить собственную вину. Враждебность, которую приходиться вытеснять, ускоряет развитие тревоги, потому что она воспринимается как опасность, когда направлена против того, от кого ощущается зависимость.

В силу этих обстоятельств ребенок прибегает к построению определенных защитных установок - можно сказать, стратегий, которые позволяют ему справляться с миром и в то же время предоставляют ему определенные возможности удовлетворения. Какие установки он развивает, целиком зависит от сочетания факторов, присутствующих во всей ситуации: будет ли его преобладающее стремление заключаться в установлении контроля или в подчинении, в готовности быть ненавязчивым или в том, чтобы окружить себя стеной и очертить вокруг себя магический круг, препятствуя вторжению в свою частную жизнь, зависит от того, какие пути в реальности для него закрыты, а какие доступны.

Несмотря на признание Фрейдом страха в качестве «центральной проблемы неврозов», он тем не менее не видел его всеобъемлющей роли как динамического фактора, направляющего к определенным целям. С пониманием этой роли значение фрустрации предстает в новом свете. Становится ясно, что мы не только можем перенести фрустрацию удовольствия намного легче, чем полагает Фрейд, но что мы можем даже предпочесть фрустрацию при условии, что она гарантирует безопасность.

В этом случае потребность достичь понимания преобладает над моим нежеланием вводить новые термины. Я предлагаю называть стремления, сила которых определяется главным образом поиском безопасности, «невротическими наклонностями». Во многих отношениях невротические наклонности совпадают с тем, что Фрейд рассматривает как инстинктивные влечения и Сверх-Я. Фрейд считает Сверх-Я смешением различных инстинктивных влечений, тогда как я считаю его главным образом защитным приспособлением, то есть невротической наклонностью к перфекционизму; Фрейд считает нарциссические или мазохистские влечения инстинктивными по своей природе, тогда как, по моему мнению, они являются невротическими наклонностями к само возвеличиванию или самоунижению.

Преимущество приравнивания «инстинктивных влечений» Фрейда к моим «невротическим наклонностям» заключается в том, что в таком случае становится легче сравнить его точку зрения с предлагаемой мною. Но мы должны учитывать, что такая параллель остается неточной в двух отношениях. Согласно Фрейду, всякого рода враждебная агрессия инстинктивна по своей природе. Согласно моим представлениям, агрессивность является невротической наклонностью только тогда, когда на ней основывается чувство безопасности невротика. В противном случае я буду рассматривать враждебность в неврозах не как невротическую наклонность, а как реакцию на такие наклонности. Например, враждебность человека нарциссического типа является его реакцией на то, что другие люди не приемлют его раздутых представлений о себе. Враждебность человека мазохистского типа является реакцией на оскорбление или на его желание мстительного триумфа за наносимые ему оскорбления.

Другое несовпадение достаточно очевидно. Нет надобности говорить, что сексуальность в обычном смысле является не невротической наклонностью, а инстинктом. Но сексуальные влечения также могут принимать окраску невротической наклонности постольку, поскольку многие невротики нуждаются в сексуальном удовлетворении (мастурбации или половом акте) для ослабления тревоги.

Более исчерпывающая интерпретация природы влечений, рассматриваемых как инстинктивные, была сформулирована Эрихом Фроммом на основании гипотезы, что специфические потребности, необходимые для понимания личности и ее затруднений, не являются инстинктивными по своему характеру, но порождаются всей совокупностью условий, в которых мы живем. Фрейд не пренебрегает воздействиями окружающей среды, но считает их лишь фактором, придающим форму инстинктивным влечениям. В формулировке, которую я вкратце изложила выше, на передний план выдвигается окружающая среда и связанные с ней затруднения. Из всех же факторов, относящихся к окружающей среде, наибольшее значение в формировании характера имеет тип человеческих взаимоотношений, в которых растет ребенок. В применении к неврозам это означает, что образующие их противоречивые наклонности определяются в конечном счете нарушениями в человеческих отношениях.

Сформулируем различие во взглядах максимально кратко: Фрейд считает непреодолимые потребности невротика влечениями или их дериватами; он полагает, что воздействие окружающей среды ограничено тем, что инстинктивным влечениям придаются особая форма и сила. Очерченная мною концепция утверждает, что эти потребности не являются инстинктивными, а произрастают из потребности ребенка справиться с неблагоприятной окружающей средой. Их влияние, которое Фрейд приписывает первичным инстинктивным силам, объясняется тем, что они являются единственным доступным для индивида средством обеспечить себе некоторое чувство безопасности.

Он развивал ее в лекциях, в частности в отношении социологических проблем, и в рукописи, еще не опубликованной.

Глава 4. Эдипов комплекс

Под эдиповым комплексом Фрейд подразумевает сексуальную привязанность к одному из родителей, сопровождающуюся ревностью к другому. Фрейд считает данное переживание биологически детерминированным, хотя у конкретного индивида оно порождается заботой родителя о физических потребностях ребенка. Его многочисленные варианты зависят от специфической констелляции, существующей в данной семье. Либидинозные желания, направленные на родителей, различаются по своей природе в соответствии со стадиями развития либидо. Они достигают кульминации в генитальных желаниях в отношении родителей.

Предположение, что такая констелляция биологически обусловлена и поэтому всеобща, требует двух других предположений, необходимых для его поддержки. Не найдя каких-либо следов эдипова комплекса у большинства здоровых взрослых людей, Фрейд предположил, что у этих людей данный комплекс был успешно вытеснен - заключение, которое, как это уже отмечал Макдугалл, неубедительно для тех, кто не разделяет веру Фрейда в биологическую природу этого комплекса. Кроме того, многочисленные выявленные случаи, в которых привязанность существовала главным образом между матерью и дочерью или отцом и сыном, были представлены Фрейдом с точки зрения расширения данной концепции, в соответствии с которой гомосексуальный - инвертированный - эдипов комплекс равнозначен гетеросексуальному, то есть нормальному; так, например, гомосексуальная привязанность у девочки является нормальной предтечей более поздней любви к отцу.

Утверждение Фрейда о повсеместном распространении эдипова комплекса основано на предположениях теории либидо, причем в такой степени, что всякий человек, принимающий теорию либидо, должен также признать доктрину об универсальности эдипова комплекса. Как указывалось ранее, согласно теории либидо, любые человеческие взаимоотношения основаны в конечном счёте на инстинктивных влечениях.

Когда данная теория применяется к взаимоотношениям ребенок - родитель, она предполагает несколько заключений: желание быть похожим на родителя может быть дериватом желания орального поглощения; зависимая привязанность к родителю может быть выражением усиленной оральной организации; любая разновидность покорной преданности родителю своего пола является, возможно, выражением пассивного гомосексуализма или сексуальных мазохистских наклонностей, в то время как протест против родителя своего пола, возможно, представляет собой проявление внутренней борьбы с имеющимися гомосексуальными желаниями; в более общем виде любая разновидность привязанности или нежности к родителю является по определению сдержанной в отношении цели сексуальностью; страхи относятся главным образом к наказанию за запретные инстинктивные желания (инцестуозные желания, мастурбация, ревность), а предчувствие опасности налагает запрет на физическое удовлетворение (страх кастрации, страх потери любви); наконец, враждебность по отношению к родителю, если она не связана с фрустрацией инстинктивных желаний, может быть понята как конечное выражение сексуального соперничества.

Поскольку некоторые из этих чувств или установок представлены в каждом взаимоотношении ребенок - родитель - ибо они присутствуют в каждом человеческом взаимоотношении - признание универсальности эдипова комплекса оказывается действительно неизбежным для всех, кто принимает данную теоретическую предпосылку. Нет сомнения в том, что лица, у которых впоследствии разовьется невроз или психоз, могут быть тесно связаны с родителями, независимо от того, является ли такая связь сексуальной по своей природе или нет. Заслуга Фрейда состоит в том, что, несмотря на существовавшие социальные табу, он увидел эту связь и осознал ее значение. Однако остается вопрос: возникает ли у ребенка фиксация на родителях вследствие биологических причин или же она является продуктом поддающихся описанию условий? Я твердо уверена, что справедливо последнее. Имеются в основном два ряда условий, провоцирующих более сильную привязанность к одному из родителей. Эти условия могут быть или не быть родственными, но в обоих случаях они порождаются самими родителями.

Процитируем Отто Фенихеля: «Молодая девушка в раннем детстве страдала расстройством желудка и была посажена на голодную диету. Это породило в ней сильные оральные стремления. В период, непосредственно последовавший за этим заболеванием, она завела привычку бросать свою бутылочку на пол, когда кончалось молоко, и разбивать ее - жест, который я истолковываю как выражение примерно такой мысли: «Что хорошего в пустой бутылочке? Я хочу полную!» Маленькой она была очень жадной. Оральная фиксация проявлялась о сильнейшем страхе утраты любви и в страстной привязанности к матери (курсив мой. - К. X.). Поэтому она пережила огромное разочарование в возрасте трех лет, когда ее мать забеременела» [(Fenichel О., Scopophilic Instinct and Identification. - International Journal of Psychoanalysis, 1937)].

В данном сообщении имплицитно подразумевается, что страстная привязанность к матери, страх утратить ее любовь, вспышки раздражительности и ненависти к матери являются следствием усиления орального либидо. Опущены все факторы, которые, по моей оценке, действительно имеют значение для данной картины. Хотя возможно, что голодная диета и имела немалое значение, поскольку сфокусировала внимание ребенка на пище, мне хотелось бы прежде всего услышать о том, как мать обращалась с ребенком. По аналогии я бы предположила, что в описанном случае у ребенка из-за соответствующего обращения с ним развились сильная тревога и враждебность, приведшие в результате к усилению потребности в любви и, таким образом, к требованиям безусловной любви, к усилению ревности и огромному страху отвержения и покинутости. Кроме того, я бы предположила, что враждебность, проявлявшаяся во вспышках раздражения и деструктивных фантазиях, отчасти была выражением спровоцированной матерью враждебности, отчасти - выражением ярости, так как притязания собственнической любви не были удовлетворены.

Один ряд условий, коротко говоря, сводится к сексуальной стимуляции со стороны родителей. Она может проявляться в грубом сексуальном подходе к ребенку; она может возникать в результате сексуально окрашенных ласк или эмоциональной тепличной атмосферы, окружающей всех членов семьи или же включающей одних членов семьи и исключающей других, к которым относятся враждебно. Такое родительское отношение является не только результатом эмоциональной или сексуальной неудовлетворенности родителей, но, по моему опыту, имеет также другие, более сложные причины, которые я не хочу подробно излагать сейчас, ибо это увело бы нас далеко в сторону.

Другой ряд условий совершенно иной по своей природе. Если в первой группе имеет место подлинно сексуальный отклик на стимуляцию, то вторая группа никоим образом не связана ни со спонтанными, ни со стимулируемыми сексуальными желаниями ребенка, а возникает в связи с его тревогой. Тревога, как мы увидим позднее является результатом конфликтующих наклонностей и потребностей. Типичный конфликт, ведущий ребенка к тревоге, - это конфликт между зависимостью от родителей, усиленной вследствие ощущения ребенком своей изолированности и запуганности, и враждебными импульсами против родителей. Враждебность может возникать у ребенка по разным причинам: вследствие отсутствия к нему уважения со стороны родителей; вследствие необоснованных требований и запретов; вследствие несправедливости; вследствие ненадежности; вследствие подавления критики; вследствие родительского доминирования над ним (причем эта наклонность объясняется любовью); вследствие использования детей для достижения престижных или честолюбивых целей. Если ребенок вдобавок к тому, что он зависит от своих родителей, явно или косвенно запугивается ими и ощущает, что любое выражение враждебных импульсов по отношению к ним угрожает его безопасности, то наличие подобных враждебных импульсов наверняка породит тревогу.

Одним из способов унять эту тревогу является «цепляние» за одного из родителей, и ребенок будет вести себя именно так, если есть хоть какой-то шанс получить немного ободряющей привязанности. Цепляние за родителей, вызванное тревогой, легко спутать с любовью; в собственном представлении ребенка это и есть любовь. Подобная установка с легкостью, хотя и необязательно, принимает сексуальную окраску. В ней проявляются все характерные черты невротической потребности в любви, то есть потребности в любви, обусловленной тревогой, которые мы встречаем у взрослых невротиков: зависимость, ненасытность, собственничество, ревность к любому, кто вмешивается или может вмешаться.

Возникающая в результате картина может в точности совпадать с тем, что Фрейд описывает как эдипов комплекс: страстная привязанность к одному из родителей и ревность к другому, или к любому человеку, стоящему на пути удовлетворения претензии ребенка на исключительное обладание. По моему опыту, в эту группу входит подавляющее большинство детских привязанностей к родителям, которые ретроспективно выявляются при анализе взрослых невротиков. Однако динамическая структура этих привязанностей совершенно отлична от того, что Фрейд понимает под эдиповым комплексом. Эти привязанности представляют собой скорее раннее проявление невротических конфликтов, нежели первичный сексуальный феномен.

Сравнение между этой ситуацией и описанной выше, которая возникает в результате сексуальной привязанности, стимулируемой одним из родителей, демонстрирует несколько важных отличий. В привязанности, порожденной главным образом тревогой, сексуальный элемент не является существенным; он может присутствовать, но может быть и полностью исключен. В инцестуозной привязанности целью является любовь, а в привязанности, обусловленной тревогой, главной целью является безопасность. Следовательно, в первом случае привязанность направлена на родителя, который вызывает любовь или сексуальные желания; во втором она обычно переносится на родителя, который более могуществен или внушает больший страх, ибо добиться его покровительства означает обеспечить себе защиту. В последнем случае, если девушка в свое время цеплялась за свою доминирующую мать, а теперь проявляет ту же самую тенденцию уже по отношению к мужу, это не означает, что для данной девушки муж представляет собой мать, но свидетельствует о том, что по причинам, которые необходимо проанализировать, девушка по-прежнему исполнена тревогой и пытается ее ослабить тем же способом, каким она это делала в детстве, цепляясь теперь за мужа, как прежде за мать.

В обоих случаях привязанность к родителям является не биологически заданным феноменом, а ответом на провокации извне. Утверждение о том, что природа эдипова комплекса не сводится к биологии, по-видимому, подтверждается антропологическими наблюдениями, показывающими, что его возникновение зависит от всего набора факторов, действующих в семейной жизни: от роли авторитетных родителей, от степени изолированности семьи, ее размеров, сексуальных запретов и т. п.

Остается решить вопрос, возникают ли вообще спонтанные сексуальные чувства к родителям при «нормальных» условиях, то есть когда нет какой-либо особой провокации в виде стимуляции или тревоги. Наше знание ограничено невротичными детьми и взрослыми. Но я склонна считать, что нет какой-либо веской причины, почему ребенок, от рождения обладающий сексуальными инстинктами, не может испытывать сексуального влечения к родителям или братьям и сестрам. Однако сомнительно, чтобы без других факторов эти спонтанные сексуальные привязанности когда-либо достигали интенсивности, соответствующей фрейдовскому описанию эдипова комплекса, предполагающего сексуальное желание, достаточно сильное для того, чтобы возбудить ревность и страх, от которых можно избавиться лишь посредством вытеснения.

Теория эдипова комплекса оказала огромное влияние на современное воспитание. Позитивная роль этого влияния заключается в том, что родители смогли осознать вред, который причиняется детям при сексуальном возбуждении, а также вследствие попустительства, гиперопеки и чрезмерных запретов в сексуальных вопросах. Негативная же роль состоит в том, что эта теория способствовала возникновению иллюзии, что здесь вполне достаточно сексуального просвещения детей, отказа от запрещения мастурбации, от порки, достаточно не допускать полового акта на глазах у детей и уберечь их от чрезмерной привязанности к родителям. Опасность заключается в односторонности таких советов. Даже если благоговейно придерживаться всех правил, все равно могут быть посеяны зерна будущих неврозов. Почему? Ответ в принципе тот же самый, что и ответ на упреки в недостаточной эффективности психоаналитической терапии: слишком многие факторы, оказывающие крайне важное влияние на развитие ребенка, считаются сравнительно малозначительными и ими пренебрегают. Я имею в виду такие родительские установки, как подлинный интерес к ребенку, проявление к нему подлинного уважения, подлинной теплоты, а также такие качества, как надежность и искренность.

Однако возможно, что действительный ущерб, нанесенный односторонней сексуальной ориентацией, менее опасен, чем это казалось на первый взгляд. Во всяком случае психоаналитические советы воспитателю разумны и им легко можно следовать, поскольку они заключаются главным образом в стремлении избегать некоторых конкретных ошибок. Но советам, касающимся более важных факторов, о которых я только что упоминала - факторов, создающих благоприятную атмосферу для развития, - следовать гораздо труднее, поскольку они предполагают изменение характера.

Важность теории эдипова комплекса определяется прежде всего тем влиянием, которое, как предполагается, данный комплекс оказывает на последующие взаимоотношения. Фрейд считает, что последующие установки в отношении других людей в значительной степени являются повторением эдиповой установки. Так, например, вызывающее поведение отражает гомосексуальные наклонности человека, существовавшие у него по отношению к отцу или брату; неспособность женщины искренне любить своих детей интерпретируется как ее идентификация со своей матерью.

Спорные моменты в таких рассуждениях будут обсуждаться ниже в связи с теорией навязчивого повторения. Здесь достаточно сказать следующее: если убеждение в том, что инцестуозная привязанность к родителям является нормальным событием в детстве, необоснованно, то сомнительна и справедливость интерпретаций, сводящих позднейшие особенности к детским инцестуозным желаниям и реакциям на них. Толкования такого рода служат главным образом укреплению убеждения толкователя в повсеместной распространенности эдипова комплекса и в его значительных последствиях. Но полученные таким образом данные и их интерпретация образуют порочный круг доказательств.

Если мы отбросим теоретические выводы данной теории, то останется не сам эдипов комплекс, но в высшей степени конструктивное открытие, что ранние взаимоотношения в своей совокупности формируют характер до такой степени, что их значение вряд ли можно переоценить. Тогда последующие установки по отношению к другим людям не являются повторениями детских установок, но проистекают из структуры характера, основа которой закладывается в детстве.

---

Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 268; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!