Нас всех подстерегает случай. 10 страница
Протягивая мне руку и радостно улыбаясь, она сказала:
– А я жена Есенина, Зинаида Николаевна.
В тот же вечер я уже был на квартире у Есениных, которые жили где-то неподалеку от комиссариата.
Сергей Александрович встретил меня очень приветливо.
Был он совсем молодым человеком, почти юношей. Блондинистые волосы лежали на голове небрежными кудряшками, слегка ниспадая на лоб. Он был строен и худощав.
Беседуя, мы вспомнили с ним о моей статье в "Кубанской мысли" и о его стихотворении "Плясунья". Вспомнили и о Сергее Городецком.
Беседа наша затянулась допоздна. Разговор шел главным образом о поэзии и известных поэтах того времени. Деталей разговора я, конечно, не помню. Когда я собрался уходить, Сергей Александрович встал из-за стола, взял с книжной полки книжечку и, сделав на ней надпись, протянул ее мне.
– Это вам в подарок.
Книжечка была "Исус-младенец". Обложка ее разрисована красками. Отвернув обложку, я увидел надпись: "Петру Авдеевичу за теплые и приветливые слова первых моих шагов. Сергей Есенин. 1918".
Мы распрощались, выразив надежду, что будем часто встречаться.
Уже в московский период наших встреч Сергей Александрович сделал мне дарственные записи – на одном из первых двух сборников "Скифы" и на книжках "Пугачев", "Голубень" и "Исповедь хулигана". На сборнике "Скифы" Есенин сделал мне такую дарственную надпись: "Милому Петру Авдеевичу Кузько на безлихвенную память. С. Есенин. 1918, май. Москва" 2.
|
|
|
После моего первого посещения Сергея Александровича началась наша дружба.
По характеру своей работы в Комиссариате продовольствия я уже побывал раза два или три в Смольном – в Совнаркоме, где мне посчастливилось близко видеть и слышать великого Ленина. Я не мог не поделиться с Сергеем Александровичем своей радостью.
Он с большим интересом стал расспрашивать меня: как выглядит Ленин, как говорит, как держится с людьми? Я ему рассказал о Ленине все, что сам мог тогда подметить во время напряженных деловых заседаний 3.
В конце февраля 1918 года мы были с Есениным на вечере в зале Технологического института, на котором выступал А. А. Блок 4.
Блок был восторженно встречен многочисленной аудиторией. Он читал любимые публикой – "Незнакомку", "На железной дороге", "Прошли года", "Соловьиный сад", "В ресторане".
Во время чтения Блок стоял, слегка прислонившись к колонне, с высоко поднятой головой, в военном френче.
Читал он спокойным голосом, выразительно, но без всяких выкриков отдельных слов. Он был бледен и, по-видимому, утомлен. Сидевший рядом со мной в одном из первых рядов Есенин любовно поглядывал на Блока, иногда пытливо посматривал и на меня, желая узнать мое впечатление. Один раз он не выдержал и шепнул мне на ухо:
|
|
|
– Хорош Блок!
По окончании концерта мы все вышли на улицу. Блока сопровождала большая толпа почитателей его таланта. Мы с Есениным, держась вместе, не упускали Блока из виду и понемногу к нему проталкивались. Когда мы остались втроем, Есенин познакомил меня с Александром Александровичем. Мы пошли провожать его домой.
Несмотря на блестящий успех своего выступления, Блок был несколько мрачноват.
По каким улицам мы шли, я сейчас не помню, я еще тогда мало знал Петроград. Одно время шли по какой-то набережной, прошли по железному мостику.
Когда постепенно разговорились, Есенин сказал Блоку, что я член коллегии Комиссариата продовольствия и литературный критик, написавший о нем статью в далеком Екатеринодаре, "где живет брат Городецкого", – пояснил Сергей Александрович. Поговорив немного о заградительных отрядах Наркомпрода и о продовольственном положении Петрограда, мы коснулись и вопроса об. отношении интеллигенции к революции. Блок оживился. Это было время, когда он написал свою знаменитую поэму "Двенадцать". Все его мысли в это время были сосредоточены на вопросе об отношении интеллигенции к революции. Вопрос этот был тогда очень злободневным, тревожащим всех. Блок только что (в январе 1918 года) опубликовал на эту тему свою известную статью "Интеллигенция и революция".
|
|
|
В ней он призывал интеллигенцию обратиться лицом к революции. Я читал эту статью и хорошо ее помнил. Блок, весь насыщенный этой сложной проблемой, во время разговора подчеркивал, что в шуме, который он вокруг себя слышит, звучит новая музыка. Он также говорил о мире и братстве народов как о знаке, под которым проходит русская революция…
Проводив Блока, мы с Есениным отправились по домам, делясь по дороге своими впечатлениями о поэте.
Эти три месяца, проведенные в Петрограде, останутся в моей памяти навсегда.
В начале марта 1918 года Советское правительство переехало в Москву.
К этому времени наши отношения с Есениным стали настолько дружескими, что он, узнав о моем отъезде 8 марта в Москву, сам предложил мне две рекомендательные записки к своим московским друзьям-писателям. Я не могу удержаться, чтобы не процитировать эти письма, которые характеризуют Есенина как заботливого и внимательного к людям человека. Одна из этих записок была адресована Белому:
|
|
|
"Дорогой Борис Николаевич!
Направляю к Вам жаждущего услышать Вас человека Петра Авдеевича Кузько.
Примите и обогрейте его.
Любящий Вас
Сергей Есенин".
Другая записка была написана к поэтессе Л. Столице:
"Дорогая Любовь Никитична!
Верный Вам в своих дружеских чувствах и всегда вспоминающий Вас, посылаю к Вам своего хорошего знакомого Петра Авдеевича Кузько.
Примите его и обогрейте Вашим приветом. Ему ничего не нужно, кроме лишь знакомства с Вами, и поэтому я был бы рад, если бы он нашел к себе отклик в Вас.
Человек он содержательный в себе, немного пишет, а общение с Вами кой в чем (чисто духовном) избавило бы его от одиночества, в которое он заброшен по судьбе России.
Любящий Вас
Сергей Есенин".
Вместе с секретариатом Наркомпрода выехала в Москву и Зинаида Николаевна Есенина, а Сергей Александрович задержался в Петрограде на несколько дней 5.
В Москве служащие Наркомпрода разместились в нескольких гостиницах по Тверской улице. Нарком, члены коллегии и несколько ответственных работников поместились в гостинице "Красный флот" (бывш. "Лоскутная"), что находилась в снесенном теперь квартале на Манежной площади. Зинаида Николаевна поселилась тоже в одной из гостиниц на Тверской.
В Москве весны еще не чувствовалось. Снег окончательно не сошел с тротуаров, в гостиницах было сыро и неуютно.
Довольно часто Есенин приходил к нам вместе с женой, мои дети привыкли к нему и называли "дядя Сережа"…
Когда Есенин заходил ко мне в "Лоскутную", он говорил:
– Петр Авдеевич, а я написал новое стихотворение. Прочитать?
Я, конечно, выражал желание прослушать новое стихотворение и, усевшись за стол, клал перед собой чистый лист бумаги и карандаш.
Обычно записанные мною стихотворения * я передавал на машинку у себя в канцелярии Зинаиде Николаевне.
* Так происходило и с поэмами Есенина "Пантократор", "Сельский часослов" и др. Одна из таких поэм – "Инония", записанная моей рукой, сейчас находится в Центральном архиве литературы и искусства, о чем говорится в примечании к "Инонии" во втором томе пятитомного собрания сочинений Есенина.
Когда Есенин прочитал у меня в "Лоскутной" "Инонию", она произвела на меня очень сильное впечатление.
Нужно сказать, что о поэзии мы в то время разговаривали очень мало, а если и говорили, то только о стихотворениях Есенина.
Темой наших разговоров в это время были Октябрьская революция, ее значение и, конечно, Ленин.
Мне выпало большое счастье слышать выступления Ленина не только на заседаниях Совнаркома, но и на съездах партии, где решались очень важные вопросы.
Я говорил Есенину, что выступления Ленина незабываемы, что они поражают изумительной глубиной мысли и необыкновенной силой логики. Я рассказывал также Есенину о необычайной скромности Ленина и его простоте в отношениях с людьми и в своей личной жизни. И здесь, как и в Петрограде, Есенин с повышенным интересом расспрашивал меня о моих впечатлениях о Ленине.
Одной из постоянных тем нашего разговора была также продовольственная политика Наркомпрода, и Есенин часто спорил со мною, защищая мешочничество и ругая заградительные отряды. Есенин не всегда понимал жесткую продовольственную политику большевиков, его очень тревожило положение страны – голод, разруха.
Как-то во время одной из наших бесед (это было летом 1918 года) я рассказал Есенину о том, какую огромную организаторскую работу по снабжению населения продуктами первой необходимости выполняет А. Д. Цюрупа и его коллегия и как скромно живут нарком и его помощники. Народный комиссар продовольствия А. Д. Цюрупа обедал вместе со своими сослуживцами в наркомпродовской столовой (бывш. ресторан Мартьяныча в том же здании в Торговых рядах), причем частенько без хлеба.
Есенин попросил познакомить его с Цюрупой. Будучи секретарем коллегии, я легко устроил эту встречу.
Цюрупа был внимателен и приветлив с Есениным. Во время короткого разговора Цюрупа сказал, что он рад познакомиться с поэтом, что он о нем слышал и читал некоторые его стихотворения, которые ему понравились. При прощании Александр Дмитриевич просил передать привет Зинаиде Николаевне, которая в это время уже не работала в комиссариате. Сергей Александрович был очень доволен этим свиданием.
По характеру своей работы мне приходилось бывать в кабинете у Председателя ВЦИК Я. М. Свердлова, который иногда беседовал со мной о положении продовольственного дела на местах и о крестьянстве. Однажды мы заговорили и о Есенине. Я рассказал Якову Михайловичу о своем знакомстве с поэтом. Оказалось, что Свердлов знал о Есенине и ценил его талант, хотя ему не нравилось есенинское преклонение перед патриархальной Русью.
Те два рекомендательных письма, которые дал мне в Петрограде Есенин на имя А. Белого и Л. Столицы, я все как-то не удосуживался использовать – некогда было. Месяца через три после приезда в Москву в Доме союзов состоялся литературный вечер, на котором выступал и Андрей Белый. Есенин познакомил меня с ним.
В Москве у Есенина появилось много новых друзей, в числе которых были Мариенгоф, Шершеневич, Колобов.
Есенин и Мариенгоф открыли книжный магазин на Никитской улице, который назывался магазином "Артели художественного слова".
Когда я заходил в магазин, я всегда заставал Есенина за чтением книг. Меня интересовало, что он читает. Оказалось, это были почти всегда книги древнерусской литературы, как, например, "Слово о полку Игореве", "Послание Даниила Заточника" и др. Есенин говорил мне, что чтение таких книг обогащает его творчество. (Вспомним его книгу "Ключи Марии".)
В феврале 1919 года я был откомандирован в распоряжение украинского Наркомпрода в Киев, где пробыл до августа.
По возвращении в Москву меня направили в войска внутренней охраны республики.
Летом 1920 года меня, по просьбе наркома Луначарского, как бывшего журналиста откомандировали в распоряжение Наркомпроса, где я стал ученым секретарем Литературного отдела.
Теперь наши встречи с Есениным в основном продолжались в ЛИТО.
В ЛИТО происходили литературные "пятницы". На этих вечерах помимо пролетарских и крестьянских писателей выступали артисты Художественного театра, в том числе Качалов, Орленев, Тарасова, Шевченко, а также такие режиссеры, как Таиров, Мейерхольд, Берсенев. Заходил к нам и художник Якулов, автор проекта памятника в Баку 26 комиссарам, и многие другие.
Когда публика узнавала, что в очередную "пятницу" будет выступать Владимир Маяковский или Сергей Есенин, зал набивался до отказа.
Помню, в первом номере журнала "Художественное слово" (1920 г.), выходившем под редакцией Брюсова, появилась небольшая рецензия Валерия Яковлевича о "Голубени" 6. Брюсов очень хорошо отозвался о "Голубени", указав и на некоторые ее недостатки. Я показал эту рецензию Есенину, он был очень обрадован.
У меня сохранилась запись от 31 января 1926 года одной из моих бесед с Мейерхольдом о Есенине.
Тогда Всеволод Эмильевич был уже женат на Зинаиде Николаевне Райх (бывшей жене Есенина). Я заходил к Мейерхольдам несколько раз. С Мейерхольдами жили и дети Есенина.
В одно из посещений Мейерхольда мы разговорились о Сергее Александровиче. Я попросил Всеволода Эмильевича высказать свое мнение о Есенине и его творчестве (Всеволод Эмильевич знал его еще в Петербурге) 7. Он сказал мне следующее:
"Путь Есенина не был прямым, ровным. Он был изгибным и излучным.
Но у Есенина был еще путь подгорья и были высокие взлеты и глубокие падения. Он жил – и его творчество временами сливалось с жизнью, и это трудно отделить.
Он рос и формировался под сильным влиянием среды, иногда ей целиком поддаваясь, иногда с нею борясь. Тут могли быть и глубокие трагические моменты.
У Есенина была борьба с петербургским влиянием Мережковских, городецких и с религиозным уклоном Клюева. Затем острое изображение в определенных заостренных тонах богемной грязи и тины. Ему всегда приходилось вести борьбу с вредными влияниями.
И лиризм – оттого, что жизнь и поэзия временами в нем нераздельно сливались.
Есенин читал мне "Пугачева", и я почувствовал какую-то близость "Пугачева" с пушкинскими краткодраматическими произведениями. Есенин читал мне пьесу как бы в конкурсном порядке, когда предлагались и другие произведения к постановке. Он читал, так сказать, внутренне собравшись 8.
В этом чтении, визгливо-песенном и залихватски удалом, он выражал весь песенный склад русской песни, доведенной до бесшабашного своего удальского выявления. Песенный лад Есенина связан непосредственно с пляской – он любил песню и гармонику. А песня подобно мистерии, – явление народное.
Ни Качалов, ни Книппер совсем не умеют читать Есенина".
В последний раз я видел Есенина на Тверской. Это было почти накануне его отъезда в Ленинград…
Разговор наш как-то не клеился. Мы перекинулись обычными в таких случаях фразами и разошлись…
1963-1964
С. Т. КОНЕНКОВ
ИЗ КНИГИ "МОЙ ВЕК"
Мастерская на Пресне, которую до меня арендовал скульптор Крахт, была всем хороша: простор для работы, уединенность (уютный деревянный флигель стоял в глубине зеленого двора, среди зарослей сирени, жасмина и шиповника), возможность устраивать во дворе подсобные службы. Как показала жизнь, студия на Пресне – это готовый выставочный зал. ‹…›
Ранней весной 1914 года стал переезжать на Пресню и обживаться на новом месте. ‹…› В апреле мы с Григорием Александровичем вскопали пустырь вокруг флигеля и посеяли рожь с васильками. Мастерская на Пресне стала местом родным и желанным. Я с головой ушел в работу. ‹…›
Еще перед поездкой в Грецию я в Караковичах 1 целыми днями слушал монотонное, под аккомпанемент лиры пенье слепцов, расспрашивал их, лепил из глины их лица и постоянно размышлял об их доле. Захотелось мне поведать людям об этих сирых, убогих людях. Забрезжила в сознании идея "Нищей братии". К осуществлению замысла я приступил только в пресненской мастерской. И снова, как и прежде, я выискивал интересных с точки зрения моего замысла слепых бродяг, приводил их в студию. Лепил их и вырубал из дерева. Один из них, по фамилии Житков, стал прототипом "Старичка-кленовичка". Просил их петь, сказывать сказки. Тогда в Караковичах один слепой, долго живший в нашем доме и сроднившийся со мной, подарил мне лиру и научил меня нехитрой премудрости обращения с этим древним инструментом. Я подыгрывал моим пресненским натурщикам на лире и узнал, пожалуй, все жалостливые песнопенья российских нищих-горемык. ‹…›
При таких-то вот обстоятельствах и познакомился я с Сережей Есениным, которого привел ко мне в мастерскую мой друг со времен баррикадных боев 1905 года поэт Сергей Клычков. Как они передавали потом, перед дверью Есенин услышал звучание лиры и поющие голоса и придержал своего провожатого.
– Стой, Сережа. Коненков поет и играет на лире.
Дослушав до конца песню, они вошли. Передо мной предстал светловолосый, стриженный в скобку мальчишка в поддевке.
– Поэт Есенин. Очень хороший поэт, – заторопился с похвалой Клычков, видя на лице моем удивление крайней молодостью незнакомца.
– Сережа знает и любит ваши произведения, – продолжал аттестовать друга Клычков, а Есенин, не дождавшись конца затянувшегося объяснения, порывисто, с подкупающей искренностью вставил свое слово в строку.
– Очень нравится мне и пенье ваших слепых. Я знаю некоторые из этих песен.
Клычков – в критическом обиходе именовавшийся не иначе как крестьянским поэтом – лучше нас мог пропеть Лазаря. Я взял в руки отложенную было в сторону лиру, и мы втроем довольно стройно спели песню об "Алексии божьем человеке, о премудрой Софии и ее трех дочерях Вере, Надежде, Любови".
Вдруг Сережа сделался грустным и сам предложил:
– Я вам почитаю стихи.
Наша вера не погасла,
Святы песни и псалмы.
Льется солнечное масло
На зеленые холмы.
Верю, родина, я знаю,
Что легка твоя стопа,
Не одна ведет нас к раю
Богомольная тропа.
Все пути твои – в удаче,
Но в одном лишь счастья нет:
Он закован в белом плаче
Разгадавших новый свет.
Там настроены палаты
Из церковных кирпичей;
Те палаты – казематы
Да железный звон цепей.
Не ищи меня ты в боге.
Не зови любить и жить…
Я пойду по той дороге
Буйну голову сложить.
– Хорошо! Читайте еще.
И он весь напружинился, посветлел лицом и молодым, ломающимся, но сильным голосом стал читать нам веселые стихи о Руси, что тропой-дорогой разметала по белу свету свой наряд.
На плетнях висят баранки,
Хлебной брагой льет теплынь.
Солнца струганые дранки
Загораживают синь.
Мы стали друзьями. Трио наше еще не раз пробовало свои силы. 2 Есенину очень нравилась моя пресненская обитель. Во ржи и васильках, с поленницей дров возле сарая, с дневавшими и ночевавшими тут знаменитыми музыкантами и мудрыми слепцами. Он всегда появлялся неожиданно и бесшумно: старался застать живую песню. Мои знакомые передавали изустный рассказ Есенина про то, как однажды он, пройдя в калитку, не замеченный дядей Григорием, сквозь кусты сирени наблюдал и слушал, как Коненков, сидя на пеньке возле сарайчика в глубине двора и подыгрывая себе на гармошке-двухрядке, пел очень печальную песню. ‹…›
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 341; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!