Фактуальные основания исторической этнологии

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 4Следующая ⇒

В наше время становится все более очевидным, что средства этой науки состоят не в жестком аналитическом расчленении и выстраивании схем из полученных обрубков. Историческая этнология идет от целостных фактов-описаний культурной жизни к аналитической, но целостной картине становления ее жанров. В результате мы получаем «культуру поведения» или «культуру жилища». Вычленить подобную жанровую традицию не всегда просто. Михаилу Бахтину мы обязаны своим научным представлением о народной культуре средневековья. Не менее значимы для науки историко-этнологические разработки становления форм брака и семьи, институтов власти, народных верований, материальной культуры и т.д.
Гуманитарные науки отличаются от точных с заданными аксиомами и постулатами в последних не только иным своим устройством, но и как бы иной жизнью во времени. Вот Евклидовские «Начала» геометрии, написанные около 300 г. до н.э., до сих пор непоколебимы, и где-то даже сейчас школьники по ним изучают геометрию. Современные поколения россиян выучились геометрии по прекрасному учебнику Киселева, созданного уже сто лет назад. А вот удовлетвориться историко-этнологическими представлениями времен, когда в Александрии жил Евклид, или представлениями конца прошлого века мы никак не можем. Но этнографически зафиксированные обычаи народов в конце прошлого века для исторической этнологии чрезвычайно важны, а те, которые относятся к эпохе Евклида, просто бесценны.
За столетие до Евклида жил древнегреческий историк Геродот (ок. 484—425 гг. до н.э.). Он оставил труд — «Изложение событий», известный как «История» в 9 книгах. Римский публицист Цицерон в I в. до н.э. назвал Геродота «отцом истории». С равным правом Геродота можно назвать «отцом этнологии». Он дал точные описания обычаев греков, персов, египтян, индийцев, скифов и ливийцев, не унизив никого и даже ставя многих, особенно египтян, выше своего собственного народа по знаниям и

Морали. Вот это и удивительно. Потому что через тысячи лет европейцы будут писать небылицы о далеких народах: что есть «люди с песьими головами» или с лицами на груди, а что про нравы их напишут — и говорить нечего. Еще долго после открытия Америки в европейских умах жило сомнение: люди ли индейцы? И нужен был специальный указ Папы Римского, удостоверяющий, что это все-таки люди. Откуда возникло деление на великие и малые народы, которого не было у Геродота? Чтобы ответить на эти вопросы, нам надо обратиться к исторической этнологии, которая покажет, что у исторического процесса есть свои издержки. И в этом огромное предупреждающее и воспитательное значение исторической этнологии.

Работа с фактом исторической этнологии

Структуры институтов, морфологию, или историю, вещей изучают специальные науки. Они вскрывают причинно-следственные связи, на основании которых строится научное объяснение. В отличие от этого основное внимание исторической этнологии обращено на становление целостных смыслов. Смыслы отвечают на вопрос — для чего существует то или иное явление. Смыслы не столько объясняются, сколько интерпретируются. Историческая этнология стремится понять и проинтерпретировать явление, т.е. она работает с фактами герменевтически. Это значит, что мы всегда полагаем, что та часть факта, которая нам непонятна, имеет смысл, скрытый в прошлом. Найдя в прошлом смысл части, мы получаем возможность понять весь факт, который представляет собой какой-нибудь фрагмент культуры. Описанная процедура — это современное герменевтическое понимание давно известного сравнительно-исторического (или сравнительно-типологического) метода.
Возьмем для рассмотрения какую-нибудь деталь самого наисовременнейшего быта. Например, визитку. В эпоху наисовременнейших средств коммуникации это старомодное средство общения стало снова популярно. Рассмотрим несколько правил обращения с визитками. Вот человек, который вас не дождался в офисе, оставил вам изящную карточку с непонятным иностранным именем и фамилией. Но эта небольшая карточка говорит, что владелица ее женщина и что вы, не встретив ее, допустили

большой промах. Если визитка большого размера — ее оставил джентльмен. На его визитке вы обнаруживаете, что ее уголок специально загнут. Это означает, что визитка не прислана, а лично оставлена ее владельцем. Если бы она была прислана, то она бы находилась в незапечатанном конверте. Такие правила существуют уже много лет. Но сама идея предмета, выполняющего функцию эмблемы человека, гораздо древнее. Мифический Геракл имел своей эмблемой шкуру убитого им немейского льва. Полководцы античности и средневековья имели свои штандарты. Так что история визитки большая. Но то, что человек в знак своего присутствия заломил уголок своей визитки, делает ее историю сопоставимой чуть ли не со всей историей человечества. Загнутая или сломанная ветка — универсальный знак присутствия человека у народов-охотников. Есть еще другие направления семантики загнутого уголка визитки. Это знак общих дел двух людей. В античности этим знаком служила перерубленная монета или другой сломанный предмет (тессура). Та же семантика знака памяти у обычая разбивать посуду на могилах умерших, известного многим народам мира. Поэтому же и разбитая чашка или тарелка считаются знаками счастья — смысл в том, что люди не будут забыты силами, от которых зависит благополучие. На Кавказе невеста наступает на тарелку в доме жениха — считается, что сколько осколков, столько у нее будет детей.
Последний обычай, как и разбитую посуду на могиле, можно интерпретировать как жертвоприношение. Это тоже знак памяти, знак завета с божеством. Такой же смысл несет обрезание и другие способы повреждений человеком собственного тела. Они были известны человеку древнекаменного века (палеолита). Наконец, превращение целостности предмета в множественность осколков — это символ нисхождения абсолютного единого духа на товарный множественный уровень. Этот аспект жертвоприношения породил многочисленные сюжеты об убийстве дракона, хранителя всех нужных человеку благ: воды, богатства, даже самой возможности рождаться людям.
Очевидно могут быть еще и другие интерпретации загнутого уголка визитки. Но и приведенных достаточно, чтобы понять, что визитка как историко-этнологический факт собирается как бы из многих кусков. Каждый из прослеженных частей этого факта мог бы быть предметом исследования религиоведа, археолога,

Историка. Для последнего, например, визитка была бы письменным документом, своими особенностями характеризующим не только личность владельца ее, но и развитость общения, может быть, даже особенности экономических, политических или культурных связей. Все это отдельные дисциплинарные аспекты данной вещи. Но только историческая этнология через полипозиционную концепцию своего факта призвана обнаружить духовно-личностное содержание вещей, которые трансформировались морфологически.

Смыслы, раскрываемые фактом

Историко-этнологическое прошлое визитки прокладывает путь к познанию архетипической сущности человека. В этом историческая этнология равна истории, но работает в обратном направлении. Историческое сознание обращено к становлению настоящего как поступательного развития действительности, открытой творчеству и свободе. Историческая этнология, воодушевленная этим сознанием, показывает, что эти же усилия имелись в прошлом и что из них родилось настоящее, благодаря открытости будущему. Прав философ и историк Карл Ясперс в том, что открытость — это самое универсальное свойство человека.
Через открытость историческая этнология обращена к историческому процессу, который подчеркивает общее, универсальное. Открытость сочетается с традиционностью, которая представляет собой прежде всего преемственность, а не замкнутость. К сожалению, вне этнологии еще встречается восприятие традиции как механистического следования привычкам. Это неправильно. Вопрос о традиционности требует специального рассмотрения.

Традиция, порядок и мера

Традиция — это не бессмысленное, иррациональное следование стереотипам. Это следование порядку. Любой член общества в народной культуре ответствен за порядок, который начинается с него самого. Он должен сидеть за столом в предназначенном ему месте. Одеваться соответственно полу, возрасту, ситуации. Считается, что нарушение порядка опасно ему самому (надев юбку не через голову, женщина навредит своему здоровью). Соблюдение

обычаев и есть порядок. Даже заговор или молитва — это нужный порядок слов. При нарушении порядка человек страдает.
Это значит, что порядок — вовсе не стереотипизированный автоматизированный опыт. Его поддержание требует усилий и ответственности. Нарушение баланса (например, беременность женщины) опасно. Такое нарушение устраняется предохрани- тельными обрядами — «обрядами порядка». Среди вещей и сил, окружающих человека, он имеет свою долю, свое счастье. Представление о доле — непременная константа любой народной культуры. Сам порядок подчинен мере, соблюдение которой всегда бросается в глаза тем, кто изучает народные культуры.
Поскольку весь мир регулируется порядком, то существует, следовательно, возможность предсказывать события (прогностика). Подобные представления требуют утонченного восприятия времени. Есть культуры, особенно в этом преуспевшие, как древнекитайская, кельтская или языческая чувашская.
Понятия о порядке обнаруживает уже человек каменного века. Ученые открыли, что в палеолитических пещерах фигуры животных и людей размещены от входа до конца пещеры в определенной последовательности. Идея порядка рано стала основой философского мировоззрения у древних греков (особенно в милетской школе). Не воля богов, а «номос» (закон, порядок) правят в мире. В Древней Индии этому соответствует понятие «рта». Подобные развитые концепции о порядке относятся к иному типу рациональности, чем формально-логическая рациональность, которая стала господствовать в европейском мировоззрении. Традиция как порядок организовывает народные культуры.
Традиционалистской рациональностью прежде всего интересуется историческая этнология. Можно сказать, что в этом направлении она сосредоточивает свои основные теоретические условия и что они не пропали даром. Вся гуманитарная наука обогатилась за счет того, что Клод Леви-Строс доказал, что народам с архаической культурой свойственно логическое, а не дологическое мышление. Только работает оно не формально-логическими умозаключениями, а иначе — путем поэтапного снятия противоречий (отскоком). Достижения исторической этнологии позволяют по-новому посмотреть на важнейшую категорию — традицию.
Понимание традиции, особенно в смежных с этнологией науках, оказалось синонимом косности, чуть ли не невротической

связанности человека закрепленными нормами. Это произошло вследствие того, что в таких науках (у части социальных психологов, социологов) традиция стала понятием, замещающим обычай и ритуал, из нее была изъята всякая рациональная деятельность. Вся современная ситуация показывает, что это неправильное понимание. Педагоги убедились, что усвоение традиции требует не слепого повторения, а рефлексии и научения. И это положение укрепляется не только доказательствами архаической рациональности Леви-Стросом, но и старыми, но позабытыми позициями, развитыми Максом Вебером, о том, что традиции представляют собой источник значимостей, т.е. традиция — не сплошная стереотипизация, а некое поле смыслов для человеческой деятельности.
Подобно тому, как в мышлении архаического человека существует экран из мифов, отражаясь от которого отскоком движется мысль, так и в народной культуре существует экран из ценностей, или концептов культуры, который структурирует рациональный опыт. Совокупностью устойчивых концептов культуры, оформляющих рациональный опыт, но в свою очередь зависящую от этого опыта, и является традиция.

Понятие о культуроценозе

Вещи, которые нас окружают в нашей сегодняшней повседневности, соответствуют нашему вкусу: они либо нами выбраны и куплены, либо мы пришли в такую среду, вещи которой нас устраивают. Употребляем здесь термин «вещь» в широком смысле реалий повседневности. Можно сказать, что каждая такая вещь выражает наше собственное суждение и предпочтение. Если заимствовать понятие литературоведения, то такая вещь выражает голос автора. А вот в народной культуре очень мало вещей личностного звучания. У всех вещей, ее наполняющих, есть свои голоса, но там, как в романах Достоевского, нет голоса автора. Вещи как бы независимы от человека. У них свой порядок. Они могут от него убежать и даже, как в одном мифе южноамериканских индейцев, поднять бунт против человека. Отношение к вещам в традиционной культуре не интимно-личное, а объектно-инструментальное. Успеху деятельности, направленной на выживание, служат социальные институты, орудия, жилище, даже рассказывание

сказок (у охотничьих народов положено их рассказывать зимой для привлечения зверей и удачной охоты).
Культура, в основе которой лежит рациональный опыт, оформленный традицией, порядком и мерой, и к которой человек относится инструментально, является культуроценозом. Это та сторона культуры, которую как среду человек получает с рождением. К этой культуре человек не относится потребительски или как творец, он участник диалога с ней. Культуроценоз — это такой аспект культуры, где ее компоненты удерживаются взаимными связями. Эти связи, конечно, результат деятельности человека, но вовсе не преднамеренной. «Голоса вещей» в культуроценозе звучат без «голоса автора», т.е. создавшего их человека. Компоненты культуроценоза находятся в строгих распределительных размещениях по отношению друг к другу. Эти-то размещения и воспринимаются как порядок и мера. Одна чеченская пословица фиксирует порядок вещей с присущей народной культуре точностью. «Что надо делать срочно? Труп похоронить, девушку выдать замуж, а гостя накормить». Размещения составляющих компонентов культуроценоза не зависят от близкой или дальней позиции человека. Здесь нет положения, аналогичного требованию смотреть на живописное полотно художника-профессионала с определенного расстояния. В культуроценозе вещи остаются теми же, независимо от позиции человека: например, орнамент является частью предмета, обычно неся в себе идею его действенного начала, а не просто украшением и поэтому может быть расположен в месте, которое не видно.
В культуроценозе перед нами предстает та самая организация, которую Аристотель называл топической. Культуроценозные топы включают распределение территории, хозяйственных угодий, сельскохозяйственных культур и пород животных, типов домов, танцев и песен, доли и счастья, брачных партнеров. Наукой неплохо исследованы разные стороны культуроценозов. Большая заслуга здесь принадлежит французскому ученому Марселю Моссу, изучавшему процессы дарообмена как распределения благ. Целая эпоха в изучении распределительных связей в биологии связана с именем Николая Вавилова. Фольклористы всего мира выявили огромные пласты народных представлений о судьбе и счастье. Голландский медиевист ИоханХейзенга развил целостную распределительную концепцию культуры как игры. Клод Леви-Строс и другие специалисты по брачным системам показали значение

распределительно-дополнительных связей («обмен женами»). Распределение кульгуроценозов в целом представлено в американской концепции «культурных ареалов», немецкой — «культурных кругов», в отечественном учении и о хозяйственно-культурных типах, и историко-этнографических областях.
Будучи объективированными и достаточно автономными, культуроценозы оказываются сдвинутыми в сторону природы. Поэтому исследователи увидели их сначала в обличьи адаптивных систем (таких, как культурные ареалы, а в отечественной науке — хозяйственно-культурные типы и антропобиоценозы академика Валерия Алексеева). Но в человеческой деятельности адаптивный процесс оказывается подчиненным распределительному. И весь огромный опыт человечества это подтверждает. Картофель, происходящий из Чили, занял миллионы гектаров в Ирландии, Польше и Белоруссии. Гречка, происходящая из Тибета, стала совершенно украинской культурой. Мы носим брюки, созданные кочевниками Центральной Азии, и слушаем звуки ими же изобретенной скрипки, которая первоначально имела струны из конского волоса.
Природа в культуроценозе не агрессор, к диктату которого надо адаптироваться, а соучастник культурного процесса. Такое состояние соотношений с природой можно охарактеризовать как «примирение с природой». Это происходит тогда, когда осознается ее необходимость и ее красоты. Требование Талмуда не сжинать последние колосья («край поля») и не сбривать с лица мужчины все волосы («пейсы») — это примирение с природой. Но ведь то же самое мы видим в обычае многих народов не обрушивать последний сноп, а проводить с ним обряд в честь Матери (Отца, Деда) хлеба. Таких обычаев множество, и они образуют целую философию экологии народных культур.
Культуроценозы связаны с естественно-географической средой, но не адаптационно, а стилистически. Огромная Сибирь представлена на юге лесостепью, тайгой, тундрой, долинами больших рек, морским побережьем. Но до российской ее колонизации все народы Сибири были охвачены распределительными взаимодополнительными отношениями, составляющими общий культуроценоз. Выдающийся археолог и этнолог Валерий Чернецов не был согласен с делением культур Сибири на несколько хозяйственно-

Культурных типов (рыболовов морских побережий, оленеводов тундры, пеших лесных охотников, рыболовов бассейнов больших рек, скотоводов степей). Он предпочитал говорить о едином сибирском хозяйственно-культурном типе. Но перечисленные типы реальны. Только их следует рассматривать внутри общего сибирского культуроценоза. Аборигены Австралии были рассеяны в разных ландшафтно-климатических зонах: пустынях Центральной Австралии, на морских побережьях и островах, в зонах тропических лесов на севере материка. Тем не менее их культура имела общие стилевые особенности. Сеть обменных распределительных отношений охватывала весь материк. То же самое можно сказать об океаническом культуроценозе, где главенствовал стиль, связанный с морем. В кавказском культуроценозе определяющая роль принадлежит отгонному животноводству.

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 204; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!