Жене Наташе – творцу этого путешествия

Ю.А.Скроцкий

 

Вечерние размышления

 

У111

 

 

      (мысли фехтуют)

 

 

2011 – 2015

 

 

 

 

Год.

12 января

Концерт

Восьмая симфония Шостаковича, «Поэма страдания», обычно вызывает образ чудовищного трагизма, ужаса. Ужаса – да, но какого? Это слово иногда употребимо для обозначения чего-то невероятного как такового. «Образ» мне, пожалуй, вообще не подойдет, ибо не видится мне ничего видимого, что якобы легло в основу музыки. Но нечто есть. И это не военно-исторические страсти композитора, возникшие из-за неизбежной общечеловеческой слабости, а наступающее за ней невыразимое прикосновение предчувствия Истины. Мне это прикосновение мыслится, а не видится (!), как «чаю воскресения мертвых, и жизни будущего века».

Но, исполненный перед, а не после, нежнейший ноктюрн Шопена предвосхитил и таинственно вместил всю симфоническую мощь как иную ипостась единой вселенской Мысли.

PS. Откуда-то вспомнилось: Господь может быть подобен тихому дуновению ветерка. «Поэма страдания» оканчивается пасторалью.

 

 

30 мая

 

Пустячок, но приятно.

 

Из Даниила Хармса, почти цитата: «Господи! Просвети меня силою моих стихов». То есть полное подтверждение моей мысли о том, что нет самовыражения, а есть приобретение того, что не было открыто творческой личности раньше. Творчество открывает нечто, а вовсе не вытекает из личности.

 

 

21 сентября

Сердолик напротив осколка бирюзы

                           

                                     Город утром озарен.

                                 Блики, в листьях шпиль сияет.

                                 Ангел «Стерегущим» утвержден.

                                 Посмотри, здесь Русь гуляет.

 

10 октября

В АЛЛЕЯХ ФРАНЦИИ

Ivan

 

Это самое интересное во Франции. Это явление. Мой троюродный брат Иван, не говорящий ни одного слова по-русски, старинный итальянский род по отцу и кровь французских королей по матери-француженке. Неутомимый красивый работник, с затаенной грустинкой в углах рта, строящий свой дом из циклопических гранитных блоков в одиночку, управляющий деревянными яхтами прошлого и ощущающий в себе сознания предков минувших столетий. Иван безмерно любит своего покойного отца, русского француза, оригинального писателя-путешественника, мастера на все руки и обаятельнейшего, всеми любимого светского человека, но отличается от него утонченно-поэтическим пониманием конкретных вещей. Николай (отец) – человек-мир. Иван – человек - родовое гнездо.

Огромные деревья из разных стран соединяют своими ветвями его поместье с иными пространствами и временами. Полуостров Британь – залив Морбийон – наконец, GrandChamp, где, собственно, и живет Иван, невдалеке от океана, - место бывшего римского лагеря. Среди могучих стволов бродит он, худощавый атлет с королевской походкой, молча разговаривая с тенями римских легионеров и поглядывая на пробивающуюся сквозь заросли Луну. И нет никаких заборов, и дом не запирается даже на ночь.

 

LaPointeduRaz

Когда звучат эти слова, произнесенные на хорошем французском, в воображении появляется нечто, наподобие грозной тишины, затишья, некоего ожидания. Это даже, если быть совсем в другом месте. Но, если находиться в этой крайней западной точке Франции, врезанной в Атлантический океан…

«Именно здесь я чувствую присутствие Бога» - сказал Иван.

Черный клин длинных остро-рванных скал, взрывающий гудящую пену. Туманный несуществующий горизонт в невидимом сиянии океанского неба.

В таком месте нет извечного сосуществования, прекрасного и ужасного. Их разделение бессмысленно, потому что разделять нечего. Красота торжествует через ужас, ритмично растворяя его в своей бесконечности.

 

Надмирность во Франции

Французская душа создала нечто таинственное, возникшее впервые в ее глубинах. Потом оно разлилось по Европе. Участие того, что называется готикой, в последовательной цепочке архитектурных стилей условно, ибо этот стиль выпадает из нашего мира как распятие Дали. Храм-скелет, обросший окаменелыми символами, возносится постоянно, но не отрывается от грешного мира. Религиозно-смысловое значение каждой пяди камня, вероятно, не имеет себе равных в иных стилях, даже культурах. Нотр-Дам, Шартрский и другие соборы обнажают все во всем. В них всё славит, но и всё кается. Всё! Собор – это восхитительная вселенная, пронизанная покаянием. Снаружи – божественный свет. Внутри – страстный призыв, летящий из высоких сумерек к этому свету сквозь багрово-бирюзовые витражи. Готический собор непрерывно движется поверх времени вне окружающей реальности, возникая из них же. Это не столько сущее, сколько бытие.

Paris

Он открылся с высоты обозрения базиликой Св. Сердца – странно остро-купольной верхушкой холма, усеянного светлыми кубиками домиков. Где-то торчал взрывчато-эпотажный когда-то Эйфель, обращенный нынче в докучливого туристского обывателя. И все ближе и ближе к подножью колеса разрастаются бежевые орнаменты зданий, расчерченные черными лентами балконных решеток с пятнышками цветов, разделенные глубокими автомобильными прогалинами. А купола и колоннады восходят навстречу и, уменьшаясь, пропадают в блеклом розовеющем небе.

 

HoteldesInvalides

Усыпальница великого Корсиканца – непреходящий символ славы Франции – среди россыпи мерцающего оружия.

 

LaMadelein

Под бархатисто-коричневым кружевом сводов медленно кружат по стенным тропам молчаливые фигуры в шелестящих одеждах, чуть тронутых цветным светом.

 

St-Chapelle

                                 Константинополь - Венеция – Венец.

                                 Венец терновый в Сант-Шапель.

                                 Ажурный мрамор и витраж.

                                 Витраж огромный и сплошной

                                 Просвечен страстью неземной.

                                 Горит здесь пламень всех цветов.

                                 Лукавый каяться готов.

 

                                 Я рядом был.

                                 Но не войти,

                                 Хотя сошлись, казалось, все пути…

                                 Потом узнал я что-то и прочел.

                                 И мысленно тогда вошел.

                                 Увидев, опознал готическую высь.

                                 Святой Людовик мне сказал:

                                 «Смотри и поклонись».

 

Conciergerie

                                 Зал рыцарей, пустой, полуподвальный.

                                 Камин погасший, герб и честь.

                                 Оборван путь отсюда дальний.

                                 А наверху: Фукье-Тенвиль –

Бесчестия не счесть.

 

JardinduLuxembourg

                                     Фонтан Медичи – темно-зеленый метал любви;

                                 Над зеленой водой;

                                 В зелени.

                                          Или коротко:

                                 Изумруды в тени.

 

Musee de Louvre

                                     Лувр, Лувр, Лувр…

 

ChateandeVersailles

                                     Аллеиоткрылипартеры.

                                 Партеры окружили пруды.

                                 Пруды родили бронзу.

                                 Бронза извергла фонтаны.

 

                                 Мраморные скульптуры встали

                                 Вдоль игривых боскетов,

                                 Приглашая в королевские покои

                                 Взглянуть на зеркальный танец

                                 Золота с хрусталем.

 

Сент-Женевьев-де-Буа

Русские буквы этого названия для меня означают русское сознание, существующее во французской жизни. Истребленное на родине, ожившее в скорбных лицах на парижском кладбище и отсюда взывающее к России. Ожившее. И значит, кладбище – уже не пристанище мертвых, но живых, преданных в своем доме. Преданных, потому что были чрезмерно погружены в земную красоту истины. А чрезмерность всегда опасна. Даже для любви к истине, ибо красота земная оказалась важнее красоты небесной. И вот сознание перекашивается, духовный центр тяжести нарушен, и корабль опрокидывается. Дольняя красота рефлексивна. Когда рефлексия вытесняет все остальное, исчезает решимость, на которой настаивали как Серафим Саровский, так и, казалось бы, его полный антипод из иной эпохи и страны, имя которого не принято упоминать. В неторопливых поисках истины сомнения приближают к ней намного чаще, чем категоричность, но на войне рефлексия источает гибель.

Такой столп решимости, как генерал (посмертно) Дроздовский со своими огненными дроздовцами, Марков и другие, лежащие здесь рядами, были малочисленны и до сих пор не поняты. Но их сознание живет в Сент-Женевьев. Близок к ним Бунин. Все они – дети не Серебряного, а свинцового века. Правы они, а не наши всегда любимые, но слишком нежные Сомов, Евреинов, Серебрякова… Но здесь все и всё вместе. Вот и глубочайший мыслитель Владимир Лосский. Он тоже здесь с ними (или с нами?). Хочется верить, что он мыслил с решительными…

Был солнечный теплый день. Был ком в горле. Над живыми крестами шептала тишина.

Fontenblo

 

                                 Первый Франциск – лилия-меч.

                                 В залах дворца череда королей.

                                 Профиль тонкий и разворот плеч

                                 Между женских форм вожделеющих.

 

                                 Белый сом в жемчужном пруду.

                                 Зелень бронзовых псов отраженная.

                                 Ветер длинный над дворцом подул,

                                 Улетел в аллею высоко колонную

 

                                 Императора поступь, последний наряд.

                                 Марши лестниц в железе узорном.

                                 В залах роскошных гвардейцы молчат.

                                 И камины в зиянии черном.

 

Blois

Звучание этого слова завораживает. Изысканный, но мощный аккорд, в котором слышны скрещивающиеся шпаги. Архитектура религиозной государственности в гармоничном единстве всех стилей при взаимной элегантной ненависти под эмблемами коронованных золотых саламандры и горностая.

И еще один звук, одно короткое имя, Гиз, dukedeGuise. Одно из выражений католического абсолюта на сверкнувшем острие кинжала, с которого красиво капает кровь. Тогда интерьеры Блуа проваливаются в бесшумную тьму, за которой, кто знает, может открыться Эдем.

 

Chambord

Нечто, живущее среди лесов, зверей, овеянное поющими птицами, теряющее и обретающее себя в рисунках воды, двумирное. Дворец-лабиринт с живущими в стенах ярко одетыми его обитателями многих поколений. Дворец, на крыше которого распускаются каменные знаки инобытия. Дворец – двойное письмо, написанное в воздухе временными каменщиками Земли.

 

Orleans

Орлеанский собор рожден музыкой. Ее голоса слетают с прозрачных струнных башен, сквозь которые несутся облака, и, спускаясь, касаются монеты-всадника, звенящей из глубины каменной дороги.

 

Chartres

 

                       Издалека золочено-фигурный, приглашающий.

                       Вблизи ювелирно-витражный, сияющий.

                       К высоте синей звездной, взывающей:

                       «Слава вышних Богу и на земли мир…».

 

Bretagne

GolfduMorbihan

В заливе Морбийон светилось голубое небо, сверкало острыми огоньками море, и белели обрывы островков под нависающей курчавой зеленью. Наш катер шел среди бесшумно веселых яхт, играющих пестрыми парусами. Шел к океану.

Таня в невыразимом восторге все-таки выразила его, и с отважной пылкостью стремительно поцеловала Ивана.

 

St-Malo

Прелюдия к Сен-Мишелю. Уютный городок, много цветов, яхты в каналах. За приморской стеной разлегся атлантический отлив – распластанный песок с прилипшими языками мелкой воды. Форт в океане, острова в дали. Писал когда-то книги здесь Шатобриан.

 

LeMont-st-Michel

                       Взлетевший шпиль и горизонт являют крест.

                       Святой архангел Михаил взирает с неба вдаль.

                       Для странников найдется много мест.

                       Блистает плоский океан – трепещет сталь.

 

Carnac

                       Камни-долмены – Карнак.

                       Был концерт хорош.

                       В витражах сгустился вечер.

                       Молча ты идешь.

 

Nantes

Каменный корабль герцогов Британи спускается в океан с пятнадцатого столетия, навсегда открыв свои стены любым ветрам. В Золотой башне мелькают паруса и несутся многотрубные ретро-красавцы. Темные ребра корабельного дерева укрепляют коробовые потолки, под которыми морские пышнотелые девы-ростры взирают на штевни своих кораблей.

У подножия стены играет симфонический оркестр, сверху видны блестящие точки инструментов.

Langeais

                           Замок тяжкий, кругло-серый

                       Королей сопровождал.

                       След кроваво-благородный

                       Жить в Иване продолжал.

 

Lorient

                       Война раздвоилась в гудящей волне.

                       Азартность страдания привиделась мне.

                       Она, субмарина, своя-не-своя,

                       Все топит и топит не Эти суда.

                       В них люди другие плетут свою нить,

                       Но в лодке торпеды – всем хочется жить.

                       Все правы–неправы, пред Богом стоят.

                       В Атлантике много военных ребят.

                       Фуражки белеют на них под водой.      

                       Теперь адмирал как отец им родной.

                       Что здесь есть жестокость? Откуда идти?

                       И где ж справедливость? Ее не найти.

                       Восток-континент весь пылает во зле.

                       Все ширится схватка идей на Земле.

                       Библейская тема всегда не нова.

                       В ней – проигрыш – выигрыш. Идея права.

                       О, был бы ты страстный, тебя не познать.

                       О, был бы холодный, тебе устоять.

                       Не нужно нам теплых торговых людей.

                       Мы любим плывущих в заре лебедей.

                       Героев, всем чуждых, поставили в ряд.

                       Оркестр играет незримый парад.

                       От дна оторвавшись, вернулась она.

                       И даже в музее как призрак страшна.

                       Здесь в каменном горе все своды висят.

                       Но вымпел полощется! Брызги летят!

 

Прощание

Мы с Таней жили в гранитном доме Ивана на мансарде. Одно окно, большое, выходило на обширный газон, за которым через дорогу расстилались поля. На противоположной стене комнаты было маленькое оконце, стиснутое каменными плитами. Из него был виден лес. Однажды послышался дробный стук. Птичка, похожая на воробья, стучала клювиком в стеклышко этого оконца. Может быть, хотела познакомиться. Иван сказал, что раньше никогда ее не видел. Я стал всегда ждать этот стук и радоваться птичке. Но настал день отъезда, и пришла грусть. Птичка постучала в последний раз и слетела с плиты перед тем, как выносили чемоданы.

    Когда автомобиль выезжал на дорогу, я оглянулся на уплывающий за деревья дом, и мне почудилось тепло воробышка, прижавшегося к моей ладони. Я верю, что Господь исполнит мою просьбу об этой птичке.

                                     

 

 

10 ноября

 

О ПОНИМАНИИ РОДИТЕЛЯМИ ПЕРЕЖИВАНИЙ СВОИХ ДЕТЕЙ

 

За двадцать лет существования психолого-педагогического центра Петроградского района было осмотрено около 7000 детей, которым, в той или иной степени, оказывалась помощь при речевых, психологических и других проблемах, возникающих в детском и пубертатном периодах. Возможность оказания этой помощи в первую очередь зависела от успешности сотрудничества специалистов центра с родителями, а это всегда было связано с пониманием родителями психического состояния своих детей. Предложенные нижеследующие рассуждения по этому вопросу основаны также на общем клиническом и жизненном опыте автора и отражают его точку зрения. Поэтому, прежде всего, хочется усомниться в методиках, претендующих на точность при рассмотрении такой темы и поставить под сомнение само понятие точности в подобных вопросах. Сплошь и рядом, то, что попадает в якобы соответствующую графу, им не соответствует по очень многим субъективным и объективным причинам. Но даже если принять условно большую точность такого соответствия, немедленно возникает проблема интерпретации полученных данных. Когда читаешь: «из этого следует…» или «из этого видно…», то действительно ясно только то, что это видно и следует для пишущего. Что касается читающего, то он часто видит совсем иное. Поскольку наиболее правдоподобным оказывается не то, что утверждается, а то, что предполагается, ближе всего к действительности будут неизбежно субъективные рассуждения, а не объективация, не отстраненные выводы.

Понимание родителями своих детей бывает наиболее правильным, если есть понимание детей вообще. Точнее – это просто частный случай понимания одним человеком переживаний другого.

Понятие переживаний занимает основное место в философии и религии с древних времен и особенно ярко выделено экзистенциалистами (Хайдеггер, Сартр, Бергсон, Розанов и др.). Оно уходит в таинственную проблему бытия, взаимопонимания личности и мира. Переживания не следует упрощенно ассоциировать с понятием эмоционального страдания («он тяжело пережил утрату»). Их абсолютная непрерывность, включающая так называемые и якобы разделяющиеся эмоциональные, волевые, интеллектуальные и другие процессы, является основой психической жизни человека. О ней можно очень приблизительно узнать по поведению, состоящему из поступков. В данном случае – по поведению ребенка.

Известно, что поведение можно рассматривать в качестве языка, а чтобы он был понятен, его надо любить и изучать. Любить. Этот глагол носит множество оттенков. Можно любить себя и свою ревностную любовь к другому, в частности, к своему ребенку. Можно любить процесс познавания другого, что иногда может принести больше пользы этому человеку, чем страстная любовь. Варианты бесконечны. Результаты тоже. Но во всех случаях родители, вероятно, «прочтут» своего ребенка максимально правильно, когда он занимает одно из первых мест в их системе ценностей. Однако дети не так уж часто находятся на первом месте в сознании родителей. «Я мать, мне лучше знать», - чаще всего это – амбициозное родительское заблуждение. Более того, те, кто так говорят, обыкновенно грубо ошибаются. Заработок, тщеславие, стремление к карьере, профессиональная вовлеченность, любовные отношения, автомобиль, болезни и многое другое чрезвычайно часто почти полностью заслоняют любовь к пониманию ребенка. Эту чудовищную безответственность по отношению к детям нередко можно порой наблюдать даже в самых благополучных семьях высокой культуры, когда действительно яркое творчество родителей напрочь стирает из их сознания интерес к собственным детям.

Нередко считается, что самое главное – учеба и здоровье. Для этого ребенку создаются все необходимые условия, но при отсутствии душевного взаимопонимания с родителями ребенок заброшен. При такой «гиперпротекции» даже безнадзорность, в некоторых случаях, может оказаться предпочтительнее. Тогда, оказавшись в положении моральной сироты, и плохим, и хорошим он будет обязан только себе самому. У него есть выбор, который при определенных условиях может способствовать творческому становлению личности. Известно, однако, что в детские комнаты милиции нередко попадают «забалованные» дети и родители удивляются: «Мы же делали для него все!». Но туда почти никогда не попадают «заласканные».

Истинная любовь всегда будет проявляться очень различно в зависимости от жизненного опыта, ума и культуры родителей. Надо считать большой удачей, если эти факторы относительно гармонично сочетаются между собой у каждого из родителей. Или хотя бы у отца преобладает одно, а у матери другое. Наиболее уязвимо понятие опыта, т.к. большинство родителей молоды и даже очень. К сожалению, далеко не часто они сами выросли в семьях действительно высокой культуры. Но они могут быть одарены хорошим интеллектом, что при любви к ребенку будет способствовать правильному, по их силам, его пониманию. Конечно, возможности таких родителей будут скорее всего возрастать по мере их собственного «взросления». Можно сказать, что тогда у них будет появляться то, что принято называть мудростью. Однако при упрощенном мышлении сильная любовь к ребенку может привести к заблуждению в воспитании.

Культура родителей несомненно лучшим образом решает многие задачи понимания и воспитания, но под этим понятием часто скрывается просто набор многих знаний или статус интеллигента. Настоящая культура – это не столько образование, сколько творческое мышление, склонность к интерпретации, к рефлексии. Но главное – это уважение к другому, к ребенку, стремление к диалогу с ним, чтобы понять его мнение и поведение без назидания, умение косвенно пригласить его в мир прекрасного. В основе этого лежит поведение и мышление самого взрослого на примере, а не по указанию которого воспитывается ребенок.

Любое из многих сочетаний выше приведенных особенностей у родителей исходит из характера человека, составляя вместе с мировоззрением то, что, весьма условно, принято называть личностью. Весьма вероятно справедливо мнение Владимира Лосского, что истинная уникальность личности основана на ее всечеловечности и зависит от степени ее соответствия Абсолюту в разных формах, а не на некой неповторимости собственной природы. В последнем случае можно говорить всего-навсего об индивидууме. Понимая эту условность, добавим, что также вероятно справедливо выражение, что «характер – это судьба». В самом деле, сущность свойственных человеку характерологических черт, его система реагирования мало подвержена изменению. При этом одни особенности характера развивают то, что называется личностью, точнее способствуют тому, чтобы индивидуум приблизился к понятию личности, а другие тормозят и даже разрушают. И то и другое есть практически у каждого человека. Важно, с какой частотой и силой проявляются те или иные черты. И, конечно, особенно важно соответствие или степень похожести характера ребенка и родителей.

С характером тесно связано мировоззрение. Но если для характера специфична стабильность, то мировоззрение может существенно меняться. Например, человек, склонный к категоричности, в разные периоды и даже в разных ситуациях в течение одного и того же периода, может упорно наставать на прямо противоположном. А человек неуверенный в себе будет изменять свое мнение по важнейшим вопросам в зависимости от последнего разговора или события.

Опять же очень условно, но, тем не менее, можно обратить внимание на определенные варианты в понимании или непонимании родителями своих детей.

Отца одного мальчика попросили ответить, что для него самое главное в жизни. Он немедленно сказал: «Мой сын и моя жена». Отвечают так не часто, но думают не так уж редко. Этот человек был увлеченным физиком-теоретиком, но его научный энтузиазм ни в малейшей степени не заслонял его сына. Подобные родители обычно были склонны принимать во внимание советы и мнение специалистов, если уж они к ним обращались. Их большая любовь к детям не мешала им знать и понимать то, что происходило в действительности, а не то, что хотелось бы видеть.

Часто они были достаточно культурны, что совершенно не зависело от их социального статуса. Их отношения с детьми основывались, по возможности, на равенстве. Дети воспитывались атмосферой семьи, в которой диалог между взрослыми и ребенком был не навязчивым, а само собой разумеющимся. Родители этого типа терпеливо и заботливо относились также и к детям с различными психическими отклонениями или недостатками развития, проявляя большое мужество и даже смирение. Например, когда у ребенка формировался истероидный тип акцентуации характера, один из наиболее неблагоприятных для развития личности, при полном отсутствии такового у родителей, последние сдерживали свои переживания и постоянно искали пути выхода из, казалось бы, тупиковых ситуаций. Как правило, такие родители доверяли врачу или психологу и старались понять смысл его рекомендаций.

Вероятно, попытки подобных родителей по-настоящему понять своих детей, что, к сожалению, встречалось относительно редко, и при необходимости помочь им, можно очень неопределенно назвать нормальным воспитанием. Это можно назвать также избирательной протекцией, ибо в отличие от других «протекций» по Э.Г.Эйдемиллеру, такое воспитание позволяет ребенку выбирать нечто наиболее ему соответствующее и, одновременно, компрометирует в его глазах нежелательное. Однако и это ведь правильно с точки зрения родителей и может не совпадать с мнением специалиста. Тем не менее, учитывая особенности подобных родителей, обычно удавалось договориться. Самое главное и трудное было прийти к взаимопониманию в том, что такое «хорошо» и «плохо».

Иные родители тоже уделяли много времени детям, были к ним очень привязаны, но всегда шли по пути оправдания любого их поведения. В беседе со специалистами центра они настойчиво доказывали свою большую любовь к детям и искренне считали, что понимают их переживания. Чаще всего они обманывались, но не видели этого и категорично настаивали на своей правоте. Естественно, в таких случаях большинство советов не принималось, хотя все-таки мнением специалистов центра интересовались. Часто складывалось впечатление, что раз это их дети, то они хороши уже только поэтому. Т.е., в конечном счете, главным для них было их собственное родительское «совершенство». Детей они любили, так сказать, через себя. Они не потворствовали детям, но баловали их вещами, чтобы было не хуже, чем у других. При беседе с ребенком наедине становилось очевидным, что его желания, переживания, поступки трактуются родителями ошибочно. Не всегда, хотя и нередко, это происходило в обеспеченных, но малокультурных семьях.

Следующая категория родителей отличалась прекрасным пониманием мнений специалистов. Они сами искали встреч, охотно советовались и, по возможности, старались выполнить все рекомендации. Это те родители, которые подходили к воспитанию очень ответственно, но, считая, что дети это пока лишь только дети, вообще не стремились понять «этих мелких», хотя уделяли им много времени. Основные их цели – это именно здоровье и учеба. Что же касается формирования личности, «так ведь он же еще ребенок».

Они искренне думали, что хотят своим детям добра, что их надо правильно обучать, а понимать пока нечего. Психическая жизнь ребенка, его переживания были почти неизвестны им и просто не принимались в расчет. Часто это были очень занятые, рационально живущие люди, которые, отводя своим детям значительное место в их жизни, лаской отнюдь не злоупотребляли. Стараясь делать все «правильно», аккуратно выполняя полученные рекомендации, они очень огорчались, если ребенок начинал испытывать к ним неприязнь и делать все «неправильно», наоборот требованиям. В тех случаях, когда дети в спонтанном поиске того, кто бы их все-таки смог понять начинали встречаться с каким-нибудь взрослым (знакомый семьи, сосед, тренер и т.п.), мог возникнуть серьезный конфликт. Родители начинали озлобленно ревновать, высвобождая скрытую агрессию. Кроме того, именно в таких случаях ребенок мог попасть под нежелательное влияние. Отношения с детьми разрушались окончательно, ибо агрессия – основа непонимания другого. Возможно, это встречается при воспитании по типу «доминирующей гиперпротекции» (Э.Г.Эйдемиллер).

Таким образом, эта и предыдущая группы родителей существенно различаются в воспитании по внешним признакам. Одни интерпретируют поведение своих детей только как положительное, игнорируя любую критику в их адрес и попытки объяснить, что же происходит на самом деле. Другие родители тщательно слушают и выполняют все рекомендации, но не слушают самих детей. Однако и первые, и вторые едины в главном – неспособности понять переживания детей, которые, можно сказать, для них – «кумиры», т.к. заслоняют собой другие ценности или, по крайней мере, с ними соперничают в родительском сознании. Но так как дети часто не отвечают взаимностью, то у родителей может возникнуть «эмоциональное отвержение». Если от любви к ненависти один шаг, то от псевдолюбви к ненависти еще ближе.

Сравнительно обнадеживали те семьи, в которых родители умеренно, но все же старались подружиться с детьми. И хотя ребенок не занимал первое место, а мыслился как бы через запятую, однако он находился в системе самого желаемого. Интерес к здоровью не чрезмерно далеко отстоял от желания узнать, что и почему они любят или не любят, хотят или не хотят. При возникновении трудностей в отношениях с детьми родители часто начинали ими тяготиться, но не оставляли попыток разобраться в конфликтах, особенно школьных. Обычно они обращались в центр по настоянию учителей, с которыми часто не были согласны, рассматривая требования школы как чрезмерные. Одновременно и ребенок оказывался в положении досадного раздражителя, которому приходилось уделять слишком много времени, но которым дорожили и хоть как-то старались понять. Несмотря на некоторое недоверие родителей к специалистам центра, последним чаще всего удавалось их во многом переубедить, если не сразу, то со временем.

Судя по всему, такие случаи встречаются чаще всего, но в разных семьях они имеют много своеобразных оттенков. Обычно родительская любовь носит несколько суетливый стертый характер. Детей родители не заласкивают, но особенно и не балуют. Стремление понять их переживания несомненно есть, хотя делается это поспешно, между другими, тоже важными делами.

Заканчивая эти рассуждения правомерно спросить, может ли автор считать, что он сам правильно понимает переживания другого, в частности ребенка, его родителей и их взаимоотношения. Наверно нет. Это закономерно в мире нашего бытия. Разумеется, все изложенное основано на переживаниях самого автора. Но чужие переживания можно понять, только прикасаясь к ним собственными.

 

28 декабря

Святая земля

 

Я приехал в государство Израиль. Государство, точнее некий историко-политический заповедник, было, но Израиля я не увидел. Может быть, я плохо вижу. Первое ощущение, что я нахожусь в нигде. Но из-за этого нигде безмолвно начло выступать что-то огромное, тревожащее.

Один из гидов сказал, что здесь создается новый человек, люди часто меняют типичные еврейские имена и фамилии на более мужественные, красиво звучащие, например, Бен Гурион. Ведь хорошо звучит «аэропорт Бен Гурион». Есть лучшие в мире пилоты, мудрецы, красавицы… Для гармонии – маленькая преступность, маленькая и нестрашная.

Вокруг меня все удобное, комфортабельное. И живет все в разнообразно-похожих прямоугольных розовато-чистых домиках по краям великолепных автострад. Мне казалось, что я вижу именно призрачные конструкции для консервации немыслимо яркого, бесконечно-разнообразного сгустка безначальной и бесконечной культуры. А реальность и есть этот сгусток-заповедник. Реальность – это египтяне, караваны верблюдов, финикийские зодчие, построившие храм в Иерусалиме, железная поступь римских легионов, Помпей, Цезарь, крестоносцы, кармелиты и св. Франциск, Болдуин, Ричард Львиное Сердце, Людовик Святой, Саладин, Сулейман, отстроивший стены Иерусалима, Наполеон, Лоуренс Аравийский… Последовательность имен и событий условна. Время отсутствует, и все существует одновременно. Нет первых и нет последних. Нет даже обратной перспективы. Есть всереальность Воскресения.

Никто не видел Воскресения Христа. Но верующий так мыслит и мнимость иллюзорной прозрачности этой мысли для него реальнее, чем то, к чему можно притронуться. Подобным же образом и я вместе с Помпеем приветствовал на причалах Акко, сходящего с корабля Юлия Цезаря и салютовал в Кесарии, Массаде и Иерусалиме ритмично покачивающимся римским орлам. Ибо именно под эгидой Рима произошло Событие.

    Назарет. Вифлием. Иерусалим. В Иерусалим я вошел смятенный духовно и душевно из-за неожиданного злого переживания, которое как я посчитал, несовместимо с тем, куда я пришел. Но позднее я начал думать, что именно это лишило меня туристского любопытства и направило к радостной скорби. Смутность восприятия, в которой точками застыли огоньки бесчисленных лампад в храме Гроба Господня, напомнило мне, что здесь более, чем где-либо общепринятая реальность мнима. Также как сон бывает порой действительнее, чем явь. И может быть, Господь посетил меня здесь, лишив поверхностных восторгов и познавательного интереса. Потом я вспомнил давно прочитанный образ задумчиво идущего по Иерусалиму крестоносца в сияющих доспехах и стелящемся следом длинным белом плаще с красным крестом. Но красоте этого образа предшествовали раны, болезни, искушения и подавляемый страх, который принято называть смелостью.

Ни у кого ничто не бывает случайным. И великий Дюрер не случайно в образе Христа дерзновенно изобразил себя. От Богочеловека к человеку.

Слова определяют многое. «Путешествовать» по Израилю турист не может. «Туризм» - фото-сувенирная индустрия. Не зря говорят, что американцы помнят о своих поездках по фото. Путешествие же – это раздумья, наполняющие сознание цитатами-образами, из которых выстраиваются непрерывно изменяющиеся идеи уже вне всякой связи с местом и временем наблюдения. Сами эти «цитаты» несопоставимо ярче любых иллюстраций и совершенно далеки от персоны самого путешествующего. Сразу вспоминаются библейские пророки, для которых всем во всем была истина, а отнюдь не вещающий ее человек.

Турист очень дружен с торгующими. Святая земля – понятие чрезвычайно растяжимое. Чаще всего можно увидеть два варианта отношения к ней: историко-познавательный трепет или стремление прикоснуться к тому, что непонятно, но говорят, что это «духовно» и полезно. В обоих случаях очень хочется купить что-нибудь на память. Возьму на себя смелость предположить, что в этой суете посильное общение с Богом не происходит. Но есть паломники, их религиозная культура мне неизвестна. Бесчисленно критикуемый католической церковью Эрнст Ренан, неторопливо прошедший апостольскими тропами, в своих сомнениях и даже отрицаниях представляется значительно более близким к истине, чем многие, уверенные в этом. Его сувениры были неосязаемы и невидимы.

Святая Земля не принадлежит ни одной культуре, но, в той или иной степени, она во всех культурах. Гиды подчеркивают, что сюда пришел Авраам и здесь похоронены патриархи. Эта земля была еврейскойипосле исхода из Египта. Обетованная земля. Однако после Голгофы она уже не такова. Она Святая. И евреи уже не таковы.Евреи не принадлежат ни одной культуре, но они во всех культурах. Казалось бы, также, как и та земля, на которую пришел Авраам, и на которую Моисей привел избранный народ. Но после События случилось так, что Рим исключил появление еврея в Иерусалиме на более чем длительный период. Как государство евреев нынешний Израиль – фикция. Этоуникальнейшая в мире точка на берегу Средиземного моря. Святая земля не принадлежит никому, потому что освятила всех и принадлежит всем. Евреи во всех культурах, потому что они легко проникают в любую, создавая иногда в них творения исключительной высоты. Однако, для этого они впитывают некую часть этой иной культуры, которая создана совершенно иными национальностями и имеет абсолютно иную историю. Есть общеизвестные, национально-исторически обусловленные, школы и направления в той или иной деятельности (римское право, итальянский ренессанс, немецкая военная наука, русский серебряный век и т.п.). В некоторых можно встретить и еврейские имена, но в этой связи нет прилагательного «еврейский», которое бы обозначало все направление. Авторство любого человека, даже Леонардо, с философско-методологической точки зрения относительно, ибо у него всегда очень много «предавторов» и «соавторов» - явлений, феноменов и т.п., среди которых он создает нечто свое. В творчестве великого еврея (Спиноза, Левитан, Эйнштейн и др.) это умножается на то, что он творит в сфере того, что создано творчеством не евреев. Но та земля, на которой сегодня находится государство под названием Израиль, то есть Святая земля, изначально определила духовное, и не только, развитие многих наций.

Утром перед отъездом в аэропорт я смотрел с высоты на Средиземное море, море Мира, голубое ровное и вечное под ровно дующим ветром вечности. На ровный пляж накручивались три длинных параллельных белых веретена. И еще, я вспомнил загадочную Иудейскую пустыню. 

 

2012 ãîä.

24 ÿíâàðÿ.

Ýðìèòàæ.

 

«Åëèçàâåòèíñêîå âðåìÿ». Äèâíàÿ ìîçàèêà – Àïîñòîë ϸòð ïëà÷óùèé, àïîñòîë ϸòð – ãîëîâà â ðàçâîðîòå, ñèëüíàÿ øåÿ, àïîñòîë Ïàâåë.

Çàìå÷àòåëüíû, âûëîæåííûå ïîëèðîâàííûìè ïëèòêàìè êàìíè. Èçîáðàæåíû ïðåäìåòû, â ÷àñòíîñòè êíèãè, íåêîòîðûå ðàñêðûòû. Õî÷åòñÿ âçÿòü è ïðî÷åñòü. Ñòðàííîå îùóùåíèå êàêîé-òî òàèíñòâåííîñòè. Ñòîë – òåêñò. Îí ÷òî-òî ãîâîðèò. ×òî? Äàæå ñ àïîñòîëàìè ïðîùå. È åù¸ ìàêåò ëàáîðàòîðèè Ëîìîíîñîâà. Íèæíèé ýòàæ äîìà, íàñåë¸ííûé ìåëü÷àéøèìè ïîäðîáíîñòÿìè, êðîõîòíûìè âåùàìè â èäåàëüíîì ïîðÿäêå, ëåæàùèìè èëè ïðèñëîí¸ííûìè ê ñòåíàì. ×åëîâå÷êîâ íåò. Òîëüêî íîìèíàëüíî. Âñ¸ íåïîäâèæíî è âñ¸ äâèæåòñÿ. Î÷åíü êðàñèâûé òåêñò.

 äðóãîì ìåñòå Äæîòòî. Èêîíà, íàõîäèâøàÿñÿ â êàïåëëå Ñêðîâåíüè ïðåæäå è ïåðåìåù¸ííàÿ â äðóãîå ìåñòî ñåé÷àñ âûñòàâëåíà â Ýðìèòàæå. Èêîíà, èçîáðàæàþùàÿ Áîãà, ñìîòðÿùåãî íåñêîëüêî âïðàâî. Ýòî íå «î÷åëîâå÷èâàíèå áîæåñòâà», êàê íàïèñàíî, à îáîæåñòâëåíèå…Êîãî? Íàâåðíîå, ÷åëîâå÷åñêîãî ëèöà. Èáî, êàê ñêàçàë Àíðè äå Ìîíòåðëàí, óâèäåâøèé Áîãà áóäåò îòâîðà÷èâàòüñÿ îò ëèöà ÷åëîâåêà.

PS. Êàê ñòðàííî, ÷òî ÿ îïóñòèë èç âèäó ñêàçàòü îá îãðîìíîì ïàííî èç ñòåêëÿðóñà ïîä íàçâàíèåì «Óñàäüáà». Ýòî òîæå çàãàäî÷íûé ñèìâîëè÷åñêèé ðàññêàç ÿêîáû î ðóññêîì áûòå â íåêîå âðåìÿ. Íî, äóìàþ, ýòî íå÷òî ìíîãî áîëüøåå. Âñ¸ ñîñòîèò èç ñèìâîëîâ (ñîáàêà, äåðåâî, áàáà, ñêàìåéêà è ò.ä.), ëåæàùèõ íà ïëîñêîñòè êàê íà ãåîãðàôè÷åñêîé êàðòå. Çà êàæäûì ñèìâîëîì óãàäûâàåòñÿ áåñêîíå÷íîñòü ñîáûòèé. Çäåñü âðåìÿ – ýòî âðåìÿ ìîåãî îñìîòðà è òîëüêî. Òî æå, ÷òî èçîáðàæåíî – âíå âðåìåíè.

 

5 ôåâðàëÿ.

Ñðåäèçåìíîìîðñêèå ýòþäû.

ßôôà.

Ïîðòà ïðèçðàê êàìåðíî-ñîëíå÷íîãî. Ãîâîðÿò, ÷òî îòñþäà îòïëûë Íîåâ Êîâ÷åã. Áàøíÿ ôðàíöèñêàíöåâ è ÷àñîâàÿ. Ïàëüöû, óêàçûâàþùèå íà íåáî, ñðåäè êàñêàäà ïåðâîõðèñòèàíñêèõ âîñïîìèíàíèé, ñòèñíóòûõ äîìèêàìè, ñáåãàþùèìè ê ìîðþ.

Õàéôà.

Ãîðà Êàðìåëü â äûìêå, à ïðè âçãëÿäå ñ íå¸ â äûìêå ìîðñêîé ãîðèçîíò. Èç-ïîä çîëîòîêóïîëüíîãî õðàìà ïî ñêëîíó ñúåçæàþò Áàõðàéñêèå ñàäû – ÷óäà÷åñòâà íðàâñòâåííî-ýñòåòè÷åñêîãî ýñïåðàíòî â îáëèêå êîêåòëèâîé óõîæåííîé âèëëû. Ó ïîäíîæèÿ ãîðû ê äðåâíåìó êàðàâàííîìó ïóòè ïðèæàëèñü ïðîõëàäíûå êàìíè ñ ëàòèíñêèìè çíàêàìè.

Àêêî.

Ëèâåíü ñîëíå÷íûé ðóøèòñÿ ìåæäó ñòåíàìè âîëí, óäàðÿþùèõ â êàìåííûå ñòåíû. Ãðîõîò âîäû ñòèðàåòñÿ øóìîì ðàçíîöâåòíî ãðÿçíîé óçîñòè òîðãîâûõ êâàðòàëîâ. Âåíåöèàíñêàÿ ïëîùàäü, ìèíàðåòû, ñòðåëü÷àòûå àðêè…

Øëåìû - æåëåçíûé ñ ïåðüÿìè èëè ïðîáêîâûé- óâåðåííî ïðîõîäÿò íàä òîëïÿùåéñÿ ñóåòîé.

Êåññàðèÿ.

Èðîä Âåëèêèé, Ëþäîâèê Ñâÿòîé,

Ñâîäû êðåñòîíîñöåâ.

Ïàëè êîëîííû, Ðèì âñòàë íåìîé.

Ñîõíóò êîëîäöû.

 

Ìðàìîð Èòàëèè, ëàâó âåçóò –

Äåëàþò óëèöó.

׸ðíîå íåáî âðàùàåò ëóíó.

Ìèôû ðàññóäÿòñÿ.

Ëîäêà ëåòàåò íà áåëîé âîëíå,

Ƹñòêî ïðèâÿçàíà.

Âðåìÿ ëóêàâîå âü¸òñÿ íà äíå.

Ëîæüþ íå íàçâàíî.

 

Âèôëååì.

 

Öåðêîâü Ðîæäåñòâà. Áëàãîðîäíî òóñêëûå êðàñêè ðûöàðñêèõ ìîçàèê ðàñöâåòàþò â èêîíàõ íà êðàñíîâàòîì çåðêàëå êîëîíí.

 

Ãàëèëåéñêîå îçåðî.

Ñèíå-ôèîëåòîâûå ïåðåëèâû ñòåêëÿííîé âîäû, â êîòîðóþ ñìîòðÿòñÿ Ãîëëàíñêèå ãîðû. À ïîä íîãàìè âàëóí÷èêè è âàëóíû áàçàëüòîâîãî áåðåãà. Òèøèíà íèçêîãî ñîëíå÷íîãî ñâåòà. Åù¸ òåïëååò. Çà ïîâîðîòîì ãðå÷åñêàÿ öåðêîâü, áåëàÿ ñ êðàñíûìè êóïîëàìè. Çîëîòî èêîí â ïîëóòüìå çîëî÷åíîãî èçíóòðè êóïîëà, ïðîñòåðòîãî íàä îáðó÷åì îãðîìíîãî ïàíèêàäèëà, ïîáëåñêèâàþùåãî è ïîãàøåííîãî. Øåëåñò ÷åëîâå÷åñêèõ ñèëóýòîâ.

 

12 ôåâðàëÿ.

Èç ïèñüìà.

 

Äîðîãîé Âàíå÷êà, ïîìíèøü ëè òû íàøè âîñõèòèòåëüíûå ïîåçäêè â òâîåé áëàãîñëîâåííîé ñòðàíå? Ôðàíöèÿ êàæåòñÿ ìíå òåïåðü ñàìûì èçûñêàííûì ìåñòîì â ìèðå, è âî âñÿêîì ñëó÷àå ñàìûì ðîäíûì. Âñ¸ òî, ÷òî ÿ âèäåë äî ýòîãî, áûëî î÷åíü óâëåêàòåëüíûì è ðàçíîîáðàçíûì, íî íå òàì ÿ õîòåë áû óìåðåòü. Âåçäå ÿ áûë â ãîñòÿõ è ðàíî èëè ïîçäíî ìåíÿ òÿíóëî ê ñâîåìó äîìó (íå â òî íåñ÷àñòíîå ãîñóäàðñòâî, ãäå ÿ æèâó óæå ñòîëüêî äåñÿòèëåòèé âî âíóòðåííåé ýìèãðàöèè). Òÿíóëî ê ðóèíàì èìïåðàòîðñêîé Ðîññèè, ê äåäîâñêîìó ñòîëó ñ ïîäñâå÷íèêàìè, ê êðåñëó, ê ìîåé áèáëèîòåêå…

Êàê òû, êîíå÷íî, ïîìíèøü, ãåîãðàôè÷åñêèì àáñîëþòîì, â êîòîðîì ìíå îòêðûëàñü êðàñîòà, áûë LaPointeduRaz. Ñêâîçü ìîðîñÿùóþ ïåëåíó ÿ ñìîòðåë âñëåä îãðîìíûì ñêàëàì, óñòðåìëåííûì íà çàïàä â âå÷íîì ãóäåíèè áóøóþùåé ïåíû. Ïåðåäî ìíîé ïðîñòèðàëñÿ Àòëàíòè÷åñêèé îêåàí, èñ÷åçàþùèé â áåçãîðèçîíòíîé òàèíñòâåííîñòè. Çà ìíîé ïîäíèìàëàñü òàèíñòâåííîñòü ãîòè÷åñêîé Ôðàíöèè, êîòîðóþ ÿ ñêîðî äîëæåí áûë ïîêèíóòü. 

 

 

21 àïðåëÿ.

 

Ïîëíîëóíèå ëü¸òñÿ â ò¸ïëóþ íåïîäâèæíóþ òèøèíó. Äà÷è ñïÿò. ×òî-òî âðîäå ïîëóñïèëåííîé àëëåè ïðèæàëîñü ê ÷¸ðíîìó äîìó. Îñèðîòåâøåìó íåñêîëüêî ëåò íàçàä. Ñîñåäè, ïðîõîäÿùèå äí¸ì, áðîñàþò â åãî ñòîðîíó ãðóñòíûé âçãëÿä, âñïîìèíàÿ áûëóþ êðàñîòó ýòîé äà÷è è å¸ ïðèâåòëèâûõ îáèòàòåëåé.

Íî â ïîëíîëóíèå áûâàåò, ÷òî âðåìÿ òî ëè èñ÷åçàåò, òî ëè äâèæåòñÿ âñïÿòü…

 ñòðàííîì îòêðûâàåòñÿ ñòðàííîå.

 ãëóáèíå êðàñàâèöû àëëåè õðóñòíóë ãðàâèé, çàñâåòèëîñü îêíî ìàíñàðäû. Ó äîìà çàøóðøàëî, ïîòîì áûñòðûé öàðàïàþùèé çâóê è áûñòðûé ïðûæîê. Ëóíà ïîñåðåáðèëà ñèëóýò ëîõìàòîé êîøêè ñ îãðîìíûì âñêèíóòûì õâîñòîì. Íåòîðîïëèâî øëà îíà ïî ïåðèëàì. Íà ñêðèï áàëêîííîé äâåðè îòâåòèëî ëàñêîâîå «ìÿó». Ðàçèíóòàÿ òó÷à îáíÿëà ëóíó.

 

2013 ãîä.

Ïåðâîãî ÿíâàðÿ 2013 ãîäà óìåð Áîðèñ Âåíèàìèíîâè÷ Èîâëåâ.

Îêîí÷åíà áîãîñëîâñêàÿ ðàáîòà «Â òåíè Àíòèïàðàäîêñà».  äåíü ñìåðòè Áîðÿ ÷èòàë ëèñòû ýòîé ìîåé ðàáîòû.

 

13 ìàÿ.

 

×òî-òî íå ïèøåòñÿ ñòèõîâ. Çàòî ïîñëå ýññå âçÿëñÿ çà áîëüøîå ïîëîòíî «Ðèì». Ñèìâîëè÷åñêàÿ ïàíîðàìà Ðèìà, äðåâíåãî è êàòîëè÷åñêîãî. Óâÿç, äîëãî, à õîòåëîñü ñäåëàòü ê ïåðâîìó àïðåëÿ, ê Äàøèíîìó äíþ àíãåëà.

À íà ìîé äåíü ðîæäåíèÿ Òàíÿ ïîäàðèëà òðè êðàñíûå ðîçû, óäèâèòåëüíûå, êàê è å¸ ëþáîâü. Âåëèêîëåïíî ñòîÿò óæå äåâÿòûé äåíü. Êàê ðàç äî å¸ äíÿ ñåãîäíÿ.

 

14 ìàÿ.

Íî÷üþ áûëà ñòðàøíàÿ ãðîçà. Òðåùàëà íàä äîìîì òàê, êàê äàâíî-äàâíî íà äà÷å. Ñòðàííî ðàñêàëûâàþùàÿ ãðîçà. Ïëîñêîå áåëîå ñèÿíèå è ÷¸ðíûé òðåñê.

Êîòîðûé äåíü ïèøó è ïåðåäåëûâàþ ðóêè àïîñòîëà. Ïàëüöû. Âûáèðàÿ ñâîé ëþáèìûé ãðóáûé êàðòîí, ÿ íå ïðèíÿë âî âíèìàíèå, ÷òî áóäåò ìíîãî òîíêèõ äåòàëåé. Ê òîìó æå î÷åíü ïîäâîäèò çðåíèå: íå âèæó, êîãäà êèñòü êàñàåòñÿ ïîâåðõíîñòè.

Íî âîò è Âåðìååð ïèñàë äîëãî «äëÿ ñåáÿ».

Ïîçâîíèë Ñàøà Èîâëåâ è ðàññêàçàë, ÷òî ñåãîäíÿ åçäèëè íà êëàäáèùå ê Áîðå. Êîãäà óæå ïîçäíî ïîä íàêðàïûâàþùèì äîæäèêîì ïîäîøëè ê ìîãèëå, òî óâèäåëè ãîðÿùóþ ñâå÷ó, à âîêðóã íè äóøè. «Àíãåë çàæ¸ã», - ñêàçàë Ñàøà.

Òàíèíû ðîçû âîñõèòèòåëüíû óæå áîëåå äåñÿòè äíåé.

 

21 ìàÿ.

 

Ìîè ðîçû, ïîäàðåííûå Òàíå íà äåíü ðîæäåíèÿ, âåëèêîëåïíî ñòîÿò óæå áîëåå íåäåëè. È å¸ öâåòû ó ìåíÿ åù¸ íå óâÿëè. Òàêàÿ îäèíàêîâîñòü. È òàêèõ ðîç ÿ, ïîæàëóé, åù¸ íå âèäåë. Íó êàê íå ïîäóìàòü, ÷òî ýòî äîáðûé çíàê.

 

4 èþíÿ.

 

Ïðîëåòàðèàò âñ¸ áîëåå îìåðçèòåëåí. Íî òà íå ñîâåòñêàÿ Åâðîïà, êîòîðóþ ìû òàê ëþáèëè, ðàçâàëèâàåòñÿ âíóòðè ñåáÿ. Ãëÿäÿ íà ãåîãðàôè÷åñêóþ êàðòó, íèãäå íå õî÷åòñÿ îñòàíîâèòüñÿ. Òîò «êîíåö ñâåòà», î êîòîðîì òðåùàò, åñòü ìèô. Ðåàëüíûé êîíåö, ýòî êîíåö ÷åëîâåêà êàê ÷åëîâåêà. Íî â í¸ì åñòü íå÷òî íàì íåâåäîìîå. 

 

5 èþíÿ.

 

Ìàðüÿíà ðàññêàçàëà, ÷òî å¸ ìàëåíüêèé âíóê ñêàçàë êàêîé-òî ñòàðóøêå, ÷òî îí äî ðîæäåíèÿ æèë íà íåáå. Âåäü ýòî æå ñóòü ìîèõ ðàññóæäåíèé î ïóòè äóøè. Ìîæåò áûòü ýòî òî ñàìîå âîñïîìèíàíèå î äîðîæäåíèè, êîòîðîå âîçíèêàåò â ñîçíàíèè – äóøå, âõîäÿùåé â òåëî â ìîìåíò çà÷àòèÿ.

À âñ¸-òàêè – ÷òî òàêîå ïåðâîðîäíûé ãðåõ? Âåäü çëî î÷åâèäíî, êàê íå÷òî âîçíèêøåå äî ýòîãî, êàê ñëåäñòâèå ñâîáîäû? Ìîæåò áûòü ïðåñëîâóòîå ÿáëîêî âñåãî ëèøü ñèìâîë òðàãåäèè íà ïóòè äâèæåíèÿ çëà.

 

12 àâãóñòà.

Ñêàíäèíàâèÿ.

 

 íàøåé ñïàëüíå, â Îäåññå, ÿ ñìîòðåë ìíîãî ðàç â äåíü íà íîðâåæñêèé ôèîðä ñ ïàðîõîäîì. Ó ïîäíîæèÿ îòâåñíîãî ãîðíîãî ñêëîíà, ïîäíèìàþùåãîñÿ ê ñàìîìó âåðõó òÿæåëîé áðîíçèðîâàííîé ðàìû. Òîëüêî óçêàÿ ïîëîñêà íåáà áûëà ïðîòÿíóòà ìåæäó ñòåíîé ñåðûõ ñêàë è áðîíçû. Èç òðóáû ïàðîõîäà ïîäíèìàëñÿ âåðòèêàëüíûé äûìîê. Òèøèíà ñïàëüíè è òèøèíà êàðòèíû øåïòàëèñü ìåæäó ñîáîé. ß äóìàë, ÷òî ýòî áóäåò âñåãäà è áûë ñ÷àñòëèâ.

Òàê ÿ âèæó ñåé÷àñ, íî òîãäà ÿ ýòîãî íå çíàë.

Øîññå íåñ¸òñÿ ñ äðóãîé ñòîðîíû âðåìåíè ñðåäè ãðàíèòíûõ ñêàë. Âûñîêèå èëè ñîâñåì íèçêèå îíè óëåòàþò íàçàä â æóòêóþ íåäîðóññêóþ ñòðàíó.

Äîðîãè â ñêàëàõ, ñò¸ñàííûõ ïîðîé çåðêàëüíî. Äîðîãè êðàñíîâàòîé ãðàíèòíî-îçåðíî-ëåñíîé ñòðàíû.  ðàçíûõ ìåñòàõ îíà íàçûâàåòñÿ ðàçíûìè èìåíàìè, íî â íåé åñòü åäèíñòâî ïðåêðàñíîãî. È â Òóðêó, ãäå ðîäèëñÿ áëèñòàòåëüíûé è ìóäðûé Ìàííåðãåéì, è, ñêàæåì, â Áåðãåíå, ãäå îñòàëàñü òåíü æåðòâåííî ïîãèáøåãî «Áèñìàðêà», ëèíêîðà íåíàâèñòíîãî ìíîãèì íåïðîñòîãî ðåæèìà.

Çàìåäëÿÿ áåã, øîññå ñòåëåòñÿ â Õåëüñèíêè. ×àéêè, ñìåíÿÿ äðóã äðóãà, íåñóò äîçîð íà çåë¸íîé áðîíçå ðóññêîãî èìïåðàòîðà ó ëåñòíèöû ãèãàíòîâ íà Ñåíàòñêîé ïëîùàäè. Ÿ, áðîíçû, çäåñü î÷åíü ìíîãî, êàê ñêàë è ìîðÿ, êîòîðîå ïî¸ò ñâîè ïåñíè âäîëü ïîýòè÷íûõ áåðåãîâ. Áðîíçà âåí÷àåò çåëåíüþ ñåðûå àðõèòåêòóðíûå âûñîòû ñåâåðíîãî àðò-íóâî. Öåðêîâü ñâÿòîãî Íèêîëàÿ çâó÷èò â ñêàëå, ïëîñêîêóïîëüíàÿ.  ñóìðà÷íîì øîðîõå ìåäü ïîäêóïîëüíàÿ òîðæåñòâóåò.  Òóðêó îäåæäû äëèííûå, áðîíçîâûå îäèíîêîãî ÷åëîâåêà ñ êíèãîé áëåñòÿò ïîä ìåëêèì äîæäèêîì ó ñòåíû êàôåäðàëüíîãî ñîáîðà ñâÿòîé Åêàòåðèíû. Êàïþøîí ïðÿ÷åò åãî ìûñëè, îñîáåííî ñçàäè ñáîêó. Ãëÿäÿ â ñåáÿ, îí âèäèò íåâèäèìîå íàáëþäàòåëþ.

Íà êàêîé-òî ïðèìîðñêîé óëèöå ñòîÿò àâòîìîáèëè. Ïòèöû, ìíå íåèçâåñòíûå, âûéäÿ èç ìîðÿ, äëèííîé âåðåíèöåé ïåðåñåêàþò ãàçîí, óëèöó è óõîäÿò â ïàðê, çàáîòëèâî âåäóò ïòåíöîâ. Àâòîìîáèëè óëûáàþòñÿ.

Êðàñîòà êàìåííî-ëåñèñòûõ îñòðîâêîâ, ïëåùóùèõñÿ â áèðþçîâûõ âîäàõ êîâàðíà. Îíè ïëûâóò ñðåäè ëàáèðèíòà îñòðûõ ïîäâîäíûõ ñêàë. Øõåðíûé êàïèòàí òàíöóåò êàê ìîðñêîé êëîóí ñâîåé ÿõòîé íàä ñâîáîäíîé ãëóáèíîé òàéíûõ ïðîõîäîâ. Íî áåçâêóñíî ãðóçíûé óòþã ïàðîìà, íàáèòûé ìóðàâüÿìè, äàâèò âîäó ïî îäíîé èçâåñòíîé åìó ëèíèè, è äîòÿãèâàåò äî Ñòîêãîëüìà. Ãäå âû, èçÿùíûå ìîðñêèå áàáî÷êè ñ âûñîêèì ðàíãîóòîì äëÿ óëàâëèâàíèÿ òîí÷àéøåãî âåòåðêà íàä êðàñíîâàòûìè ñîñíàìè?!

Ñòîêãîëüì âû÷åð÷èâàåò ãîðèçîíò áàøíÿìè, êóïîëàìè. Çà óãëîì, òåì èëè èíûì, îòêðûâàåòñÿ àðõèòåêòóðíàÿ æåì÷óæèíà, èíîãäà ìàëåíüêàÿ æåì÷óæèíêà. Ñåâåðíûé äóõ ïðåäñòà¸ò â ãðàôè÷íîé ïåñòðîòå. Ñîâðåìåííîå ÷óäî ñòàðèííîé ðàòóøè áëåñòèò â îçåðå, ãäå æèâóò äîáðûå è êðàñèâûå äåâû. Ïîä ïðîçðà÷íûìè óçîðàìè æåëåçíîé øïèëåîáðàçíîé áàøíè íàä Ðûöàðñêèì îñòðîâîì ñêðåùåíû óëî÷êè. Êàòÿòñÿ â íèõ óòîí÷¸ííî ë¸ãêèå ðàçíîöâåòíûå âåëîñèïåäû.

Ñðåäè òåàòðàëüíî ÷¸ðíûõ òó÷ ñâåðêíóëî ñîëíöå, è íàä ðàòóøåé çàñèÿëè òðè çîëîòûå êîðîíû. Ìíîãîýòàæíûé çàë êðàñíîãî ãðóáîãî êèðïè÷à íà òðåòü îáâèò æèâûì èçóìðóäîì, îáíèìàþùèì îêíà, êîòîðûå âçèðàþò íà ñåðîâàòî-ãîëóáûå ïëèòû çåðêàëüíîãî ïîëà – ñèìâîë öàðñòâà âîäû. Ãðóñòíî èñ÷åç íå óñïåâøèé îñóùåñòâèòüñÿ ïàðê íåçåìíîãî Ìèëëåñà. Íî ãîâîðÿò, ÷òî ñàìîå ëó÷øåå òî, ÷òî íå óäàëîñü…

… äîæäëèâîì ñåðåáðå ïëûâ¸ò äîðîãà ñêàë è òóííåëåé. Ôèîðäû òóìàíÿòñÿ. Âîäû òóñêëî ñâåòëåþò. Ãîðû ñìóòíî ôèîëåòîâûå. Ñíåæíûå àðàáåñêè íàáðîøåíû íà èõ ÷¸ðíûå âåðøèíû.

Âàãîí÷èêè Ôëîìáàíû îñòàíàâëèâàþòñÿ ó ïàäàþùåé ðåêè, ïàäàþùåé ïîä ðåëüñû. Áåëûé ãðîõîò â çåë¸íîé êðóòèçíå.

Ñîãíå-ôèîðä - ìîðå-äåðåâî. Çàëèâû - âåòâè. Êàìåííûå îáðûâû ïðîâîæàþò ñòó÷àùèé êàòåð. Øòðèõè ðåäêèå - íåçàâèñèìûå äîìèêè. Òî ó âîäû, òî íà âûñîòàõ.

Âîäîïàäû. Ëüþùèåñÿ áåëûå íèòî÷êè, ïðîøèâàþùèå ÷¸ðíî-çåë¸íûå îòâåñû.

È âíîâü øîññå â ñêàëàõ, òóííåëÿõ. Îáëàêà. Ò¸ìíûå è ñâåòëûå. Äîæäü. Äîæäü. Äîæäü. Çàëèâû ñèíå-÷¸ðíûå, çåðêàëüíûå, ðå÷êè, ñêà÷óùèå â ïåíèñòîì øóìå. Íà îñòàíîâêå áàðõàòíàÿ òðàâà ïîä âûãëÿíóâøèì ñîëíöåì. Êðîõîòíàÿ äåðåâÿííàÿ ïðèñòàíü ñ äâóìÿ ìàëåíüêèìè ëîäî÷êàìè. Îòðàæåíèå ãîðû ñ äâóìÿ âîäîïàäèêàìè. Òèøèíà…

Äàëåå ãîðû ðàçâîðà÷èâàþòñÿ è îòêðûâàþò ðåâóùóþ ñòåíó ïàäàþùåé âîäû. Çà íåé ìîêðàÿ òðîïà, îòêóäà ñêâîçü âîäîïàä ìåðåùèòñÿ îáøèðíàÿ ïàíîðàìà âåðøèí.

À åù¸ äàëüøå äðóãîé êðàñàâåö ñðûâàåòñÿ áåëûìè êàñêàäàìè ñ âåðõíèõ ñêàëüíûõ ÷àø â íèæíèå. Ãèãàíòñêîå ïîäîáèå Ôîíòàíà ñë¸ç â Áàõ÷èñàðàå.

Íà ïåðåâàëå ëåæèò îâàëüíûé ïëàñò ñíåãà, êîòîðûé ìîæíî ïåðåñå÷ü, îñòàâëÿÿ õðóñòÿùèå ñëåäû.

Ìîðîñèò äîæäü. Ñ íåâèäèìîãî íåáà ñòåêàþò ôåñòîíû òóìàííîãî òþëÿ. Çâó÷èò ïîëíîòà ïðåêðàñíîãî áåçìîëâèÿ…

Èç íåêîåãî ìèðà âûïëûëà è ïðèáëèçèëàñü êàðòèíêà ñ îáëîæêè ñòàðîãî èçäàíèÿ Ñòàíþêîâè÷à. Ãàâàíü, çàïîëíåííàÿ ëèíèÿìè ìà÷ò è ïåðåñå÷¸ííûõ ñòðóí òàêåëàæà. È îñòàíîâèëàñü ó ïðè÷àëîâ Îñëî. Íàä íàìè ðàòóøà. Ó Îñëî-ôèîðäà ÷åòûðå äàìû, êðóïíîòåëûõ, áðîíçîâûõ æäóò ñâîèõ ìîðÿêîâ íà óãëàõ íåáîëüøîãî ñêâåðà. Ñèäÿò â íåïðèíóæä¸ííûõ ïîçàõ, ðàñïàõíóâ ñèëüíûå á¸äðà, äðàçíÿò ðàçíîé ôîðìîé íåæíîé êóð÷àâîñòè ïîä îêðóãëûìè æèâîòàìè.

 ïàíäàì ñ íèìè ãðîìàäíûå ïëàêàòû-êàðòèíû Ìóíêà ó ñòåí ðàòóøè, êîòîðóþ îí íå æàëîâàë. Îñíîâíîé èíñòèíêò, æèçíü, ñìåðòü. Ýòè òåìû âäîõíîâëÿëè è Âèãåëàíäà â åãî ñêóëüïòóðíîì ïàðêå. Ñòðàñòü ñòàòóàðíî êàìåííàÿ ñåðîãî öâåòà ñëèøêîì ñòàòóàðíà è íåäîñòàòî÷íî ñòðàñòíà ñðàâíèòåëüíî ñ ïîëîòíàìè Ìóíêà. Íî â êàìåííûõ àëëåÿõ åñòü èçÿùíûå ãðóïïû áðîíçîâî-çåëåíûõ ìíîãîôèãóðíûõ ôîíòàíîâ. Ãäå-òî ó ïðè÷àëîâ èãðàåò óëè÷íûé ìóçûêàíò. Ìèìî çàñòûâøèõ ñóäîâ ôèîðä ïåðåñåêàåò ïàðóñíèê – äâóõìà÷òîâûé êýò÷. Ñåðåáðèòñÿ ñîëíöå.

Íî íàä äðàêàðàìè âèêèíãîâ, «Ôðàìîì» è «Èîà», ñòîÿë ëèâåíü. Ïîýòîìó áëàãîðîäíîå ïîñêðèïûâàíèå âðåìåíè â ò¸ìíîì êîðàáåëüíîì äåðåâå ïîä êðûøàìè ìóçååâ – ýëëèíãîâ, áûëî óþòíî ò¸ïëûì. Èìåííî ïîýòîìó äóìàëîñü, êàê êðàñèâî áûâàåò ÷óäîâèùíîå çëî, ïðèâîäÿùåå èíîãäà ê äåéñòâèòåëüíî ïðåêðàñíîìó, ïðåñòðàííî îáëàãîðîæåííîìó âðåìåíè âðåìåíåì.

Ëèâåíü îñòàíîâèëñÿ. Ïàðê ñòàë îñÿçàåìûì è îêàçàëñÿ äðåìó÷èì, ñêàçî÷íûì. Äåðåâüÿ îáíèìàëè áåëîñíåæíûå ïÿòíà ñòàòóé.

Ìíå î÷åíü íåëåãêî ñêàçàòü, ÷òî ÿ ïåðåæèâàþ, êîãäà äóìàþ î ñëîâå Áåðãåí.  í¸ì ñæàòî òî, ÷òî óæå íå íàçûâàåòñÿ ñëîâàìè. À åñëè ñëîâà, òî âíåøíå ýòî òå æå çíàêè, ÷òî è ðàíüøå. Çàëèâ, ïðè÷àëû, äîìèêè è äîìà, èäóùèå ïî âûñîêèì ñêëîíàì, íåòîðîïëèâûå ëþäè, âäûõàþùèå ÷èñòûé ïðîõëàäíûé âîçäóõ ñ ìîðîñÿùèì äîæä¸ì. Âñ¸ êîíòðàñòíî, òî÷íî è ñäåðæàííî ïðèâåòëèâî. Íàïðèìåð, äâå êîìíàòû ìàëåíüêîãî õóäîæåñòâåííîãî ñàëîíà, â êîòîðîì îäèí ÷åëîâåê – âëàäåëåö - ñ âèäèìûì óäîâîëüñòâèåì îïèñûâàåò èçîáðàæåíèÿ êðàñèâî ñòðàííûõ ãàâàíåé. Áåðãåí.

Çàêëþ÷èòåëüíûì çàìêîì ñêàíäèíàâñêèõ ýòþäîâ ñòàëà øâåäñêàÿ Óïñàëà â îáëèêå ðûñè, ãðîìàäíî áðîíçîâîé, â ñòðåìèòåëüíî ïðóæèíèñòîì ðàçâîðîòå íàçàä. Ëàïà ïóøèñòàÿ âñêèíóòà ââåðõ â èçâåñòíîì ïðèâåòñòâèè. Îñêàë, à êèñòî÷êè íà óøêàõ ìÿãêèå, ëàñêîâûå…

 

21 àâãóñòà.

«Áûëîå è äóìû»

Ìîðå âñåãäà ïðåêðàñíî.  êîòîðûé ðàç ÿ ñòðåìëþñü ê íåìó ïî îäåññêîìó ñëåäó, íî òåïåðü âñ¸ äàëüøå óõîæó îò ýòîãî ñëåäà, òåðÿþ åãî. Êàê è ìíîãèå ÿ âñþ æèçíü æèâó â ãðÿçíîì îìåðçåíèè è ñïàñàþò ìåíÿ ìîè îñòðîâà. Îäåññà îäèí èç íèõ. Êîãäà ÿ äóìàþ î íåé, ìíå ñòàíîâèòñÿ ñâåòëî è óþòíî. Êîãäà, íàïðèìåð, ÿ âñïîìèíàþ êàðòèíû Âîëîäè Êðèøòîïåíêî. ß íå ìîãó òàê âèäåòü, êàê îí. Íî ÿ ìîãó ëþáîâàòüñÿ óâèäåííûì èì. Èëè êîãäà ÿ ñìîòðþ ñâîèì ñîçíàíèåì íà ìîãèëû ðîäèòåëåé çà îãðàäîé èõ êëàäáèùåíñêîãî äîìà. Íî âîéäÿ â íàø äâîð íà Êîííîé, ÿ îñòàíîâèëñÿ. Ïå÷àëüíî îïóñòåâøåå íåáî. À ðàíüøå îíî áûëî çàïîëíåíî ãðîìàäíûì òîïîëåì. Ïî åãî âåðõóøêå ñ äðóãèõ óëèö ñëåäèëè çà íàïðàâëåíèåì âåòðà.  ïðîøëûé ìîé ïðèåçä ýòîò âåëèêàí áûë ñâåæ è ìîãó÷. Îí áûë óæå òîãäà, êîãäà ìîé äåä áûë þíîøåé. Òåïåðü îí èñ÷åç, óáèò. Ìåñòàìè ãîðîä åù¸ êðàñèâ, íî åãî êðàñîòà ñ òðóäîì ïðîðûâàåòñÿ ñêâîçü îãëóøàþùóþ ïîøëîñòü, â êîòîðóþ õèòðûå òóïèöû çàìàíèâàþò ñàìîäîâîëüíûõ äóðàêîâ.

Îäåññà ïðåâðàùàåòñÿ â ãðàä Êèòåæ.

Òåíü íîêòþðíà.

ß êîíêâèñòàäîð â ïàíöèðå æåëåçíîì

                                    Í. Ãóìèë¸â.

                          ß åõàëà äîìîé.

                               Ì. Ïóàðå

Ñåðåáðÿíûé çëîâåùèé âåê,

Ðàñòëèë ñîçíàíüå êðàñîòîé

Êîñìèçìà íèùåãî.

Ëåíèâûé êîíêâèñòàäîð áð¸ë.

Æåëåçíûé ïàíöèðü áûë èçúåäåí ðæîé.

Äîðîãà íå âèäíà.

Áåçëóííàÿ ëóíà

Èç-ïîä çåìëè îäíà

Âïîëçàåò âÿëî â ëèêè ïóñòîòû.

 íåé åõàë ÿ äîìîé,

Âñ¸ äóìàÿ î òîì,

×òî äîìà-òî âåäü íåò.

Íè òàì, ãäå ðàíüøå æèë,

Íè òàì, êóäà ñåé÷àñ ÿ åäó.

Äâóðîãî-ïîëíûé äèñê –

Áåññâåòíûé öèôåðáëàò –

Äâîéíèê ëóíû ïîäçåìíîé,

Íàáèòîé ïóñòîòîé, êàê íûí÷å ãîâîðÿò,

Ñ÷èòàë ìîè èäåè, îáðàçû

È ïÿòíà!

Êóäà æå ìíå áåç íèõ –

Òàê áûòèå òîïîðùèò áåññëîâåñíûé ñòèõ.

 

25 àâãóñòà

Ñìûñë íå çäðàâûé.

 

Öåðêîâü Áîãîÿâëåíèÿ íà Ãóòóåâñêîì îñòðîâå ïîäíèìàåòñÿ îáåëèñêîì êðàñíûì, ìíîãîôèãóðíûì, óâåí÷àííàÿ çîëîòûì ñèÿíèåì áîëüøîãî êóïîëà, îïîÿñàííàÿ èêîíàìè. Ïîäíèìàåòñÿ çà ìîñòîì èç çåðêàëüíî ñîëíå÷íîé âîäû.

Äåñÿòèëåòèÿ áåçóìèÿ ïðåâðàòèëè öåðêîâü â íå÷òî ÷óäîâèùíîå. ß íå ïîìíþ òî÷íî, «íî õðàì ïîâåðæåííûé âñ¸ æ õðàì». È òåïåðü îí âíîâü âîçí¸ññÿ. Èäóò ðåñòàâðàöèîííûå ðàáîòû. Èäóò ìåäëåííî. Íî õî÷åòñÿ èõ åù¸ çàìåäëèòü.

Êðàñîòà, æèçíü îòðåñòàâðèðîâàííûõ ÷àñòåé èíòåðüåðà ãàðìîíè÷íî, èìåííî ãàðìîíè÷íî, ðàñïîëàãàåòñÿ ñðåäè ëþáîâíî óãðþìûõ ñòåí è ñâîäîâ, ÷óòü òóìàííûõ, ÷óòü ôèîëåòîâûõ, çàãàäî÷íî íåîïðåäåë¸ííûõ. Îíè êðàñèâû ñòðàííîé êðàñîòîé è ÷åì-òî íàïîìèíàþò ãðîçîâîå íåáî.

Ãîâîðÿò, ÷òî èêîíà ðîæäåñòâà Õðèñòîâà êðàñêàìè è ïîçîëîòîé äî ðåñòàâðàöèè çàñèÿëà ñêâîçü ðàçðóõó. Ýòî îòíåñëè ê ÷óäó. È åïàðõèàëüíàÿ êîìèññèÿ ýòî çàñâèäåòåëüñòâîâàëà. Òàê èëè íå òàê, íî ãëóáèííûé ñìûñë â ñîñóùåñòâîâàíèè âèäèìîãî è íåâèäèìîãî â èõ ïåðåòåêàíèè äðóã â äðóãà.

 

Год.

 

22 января.

Нет, я не Тютчев,

Я другой,

Ещё неведомый вам бабник.

Как он ханжой гонимый странник,

Но с заблудившейся душой.

 

10 апреля.

 

Я сейчас пишу, слушая пятую симфонию Бетховена. Это Наташа. Она обняла меня своим восхитительным музыкальным телом, и я очнулся. Сейчас я иду с ней по плато, окружённому снежными искрами горных вершин. Они ниже нас. Мы окольцованы поющими облаками, музыка которых есть счастье, наше счастье. По моему желанию Наташа крепко держит меня за руку, чтобы я не потерялся в этом мире. И её женственность абсолютна для меня. «Ни одним звуком больше, ни одним звуком меньше», по выражению Моцарта.

Вчера вечером я прочёл акафист пресв. Богородицы (Казанская икона) и задышал полной грудью. Думаю, что я увидел дорогу…

 

13 мая.

 

Просидел у Наташи три дня. Как в университете. Несколько неожиданно увидел Филонова по-новому. Его композиции есть музыка. Каждый атом - это нота. Он видит первоначало вещи, а это и есть то, что составляет её бытие. Так же музыка не есть изображение видимого, а изображение его бытия. Наташа поставила Стравинского, и я сразу почувствовал его музыкальное выражение того же, о чем повествовал Филонов. Прекрасны статьи о Филонове Ковтуна – блестящего искусствоведа, трагически ушедшего в иной мир. Светло должно быть ему там. Я давно слышал Ковтуна по ТВ о русском авангарде. Было чувство затаённой боли красоты.

Исходя из понимания различия между видимым и истинным, складывается представление, что камера-обскура Вермеера давала иллюзорный эффект, именно иллюзорный, и именно эффект, то есть то, что красиво видится, а не то, что есть. В отличие от Филонова. Но это особенно интересно, так как в искусстве Вермеера такая внешняя красота непостижимо уводит (не всякого) к первоначалам. Происходит погружение сознания созерцающего, продолжающееся до некоторого прикосновения к первоначалам. То есть процесс, обратный Филонову, но столь же глубинный. У Филонова – центробежный, у Вермеера – центростремительный. У Баха – центробежный, у Моцарта - центростремительный.

По мнению Наташи к Филонову ближе Вивальди. Но Вивальди для меня прекрасен видимым, а Филонов невидимым. Ибо первоначала на то и «перво», чтобы быть апофатическими так сказать. В Филонове надо утонуть и выплыть, а Вивальди надо восхищаться и погружаться.

Конечно, далеко не всё очевидно. Красивое не всегда приглашает к погружению. И не всё абстрактное указывает на первоначала.

NB. Пока пишу много и часто раздумываю. А золотое пёрышко сохнет. Несколько досадно, но ничего.

У Родена нашёл великолепные воздушные акварели «ню». Крупно-выпуклые тела женщин пронизаны светлым воздухом. На одной странице обнаружил Наташу, склонённую вперёд с опущенным лицом. Живот вожделенно нависает над расставленными бёдрами. Женщина сидит, поджав одну ногу под себя, раскрыв широкий лобок с редкими волосами. Надо написать Наташу в этой же позе. Уж очень она сочная (и поза, и Наташа).

Великолепны японские гравюры Ван Гога и, вероятно, его письма, о которых я мало что знал. У Наташи есть замечательное эпистолярное наследие многих уникальных людей, в частности, Ивана Грозного. Читал с большим интересом. Ведь до чего царь умён был.

 

13-16 мая

Медовый месяц.

Нежно любимой Наташе.

 

Миллесгарден.

 

В Стокгольме прохладно, солнечно, но это только будет. А сейчас я плыву с Наташей на пароме. Медный купол церкви в скале, где звучат фортепьянные импровизации уже позади. Ночная прелесть каюты ещё впереди…

Мужчина и женщина. Этими словами сказано обо всём сущем в мироздании. Никто из них не совершенен в зияющей отдельности. Об их поразительной встречной любви звучит хор бытия.

Миллесгарден, ради которого мы плывём – песня бытия в зеленоватой бронзе летящей сквозь пальцы Божественной кисти с фигуркой человека, твари, возлюбленной Творцом.

Бронзово-зелёное звучание многостатуарного хора колеблет голубую высоту и тёмно-синюю глубину фиорда.

На обратном пути, переполненные счастьем, мы раскачиваем пароход в ритме вечности.

Впрочем, возможно штормило.

Май.

 

Золото Италии, о, почему ты не под сенью Рима?

 

Венеция, неция, нц, ция…

Цепочки драгоценных камней, их качают звуки водяных струн. Может быть гобоя. Мерцание. Мерцание каналов. Мерцание тёмного золота остро изломанных складок одежд под куполами Сан-Марко. Мерцание бронзовой квадриги с человечьими глазами над куполами.

Лист - «Венеция и Неаполь», но музыку нельзя назвать. Она сама называет себя. Её звучание, прилетая на землю, порождает нечто, что потом обретает название. Она сама даёт имена вещам, вынимая из запредельного ларца грифов, бронзовых и золотых, трепещущих на бордовых хвостатых флагах. Она струится из разделённости мозаичных частиц, проверяя созданное ею и наполняет полумрак старым золотом, стекающим по колоннам.

Красно-бархатное мерцание флагов, стекла, вина, дерева, гондол зеркалит в изумрудных каналах. Ветхость щелевидных улиц вьётся, скрепляя стены сиянием жёлто-металлических вставок и миниатюрных барельефов на шершавых стенах и дверях тёмно-полированного дерева.

Дворцы тонко-колонно-аркадные восстают из вод, прогуливаются по Большому каналу. Белое инкрустирует красно-оранжевое с золотом. Мастерская Тициана, яркие мозаики которой смотрятся в изумрудную воду. Дворец-казино, картинная галерея, обитель Вагнера – золото Рейна сливается с золотом Венеции… Мозаики, золото, пурпур. Мозаики, золото, пурпур. Мозаики, золото, пурпур. Роскошь, роскошь, роскошь. Оборотная сторона аристократичности аскетизма. И нет медали с одной стороной.

Аскетичен и мой любимый кондотьер Каллеоне, всадник чёрный. Прямой и твёрже бронзы, из которой сотворён. Холодно страстный, вырезан мечом на небе. Привстав на стременах гордой лошади, ступающей по венецианским крышам. Итальянец с германским духом «Победителя» Франца Штука.

В греческой церкви праздник.

Сегодня Пасха. Красота храма перетекает в безыскусность камерного почти домашнего пения. Из алтаря вышел священник, как выходят из кабинета в столовую. Огляделся. Подошёл к двум мужчинам в пиджаках, которые поют, что-то тихо сказал. Пели попеременно. Иногда переговаривались. Потом запел женский голос. Обстановка гостиной, простая и ясная. Просто, а значит близко к истине.

Но я устал – много ходили. Уже ночь. Наташа слушает с тихой радостью на лице. Посмотрел на неё и с удовольствием слушал дальше. Прихожане выходят из храма в осветлённую Воскресением ночь. Огоньки, огоньки свечей и над ними отблески золотисто-розоватых лиц. Непривычно грохотнул салют. Полыхает огнём среди кустов. Ещё и ещё. Мы уходим светлые и наполненные.

Шелестящий тускло-пенистый всплеск на плитах лестницы из-под узоров закрытой решётки. Мы ищем путь домой.

- Сеньор, скажите где мы?

- О сеньора, мы в Венеции.

 

Молчаливо растут звонарные башни Равенны, кружат над тихим городом. Белоснежная узость колонн вставлена в серо-кирпичную исчерченность круглых колоколен.

Плоские фасады храмов и дворца Теодориха откликаются звонницам тонкой белизной высоких колонн узко-арочно соединённых.

Незыблем римский легионер – мавзолей Теодориха. Остготы как утверждение Рима. И это им удалось. На некоторое время. Прекрасные идеи гибнут скорее непрекрасных. Арийская Италия. Мавзолей - провидец попытки Рим – Берлин. Но нет небытия.

Столица мозаик. Мозаика как знак расчленённости мира, как витраж, как пуантилизм Вселенной. Красота исчезающих намёков. Зелёное с золотом – орнамент. Цветы, глаза, как будто Врубель написал. Чёрные промежутки в сердце многоцветья излучают невидимое сияние инобытия, и потому видимые цвета так прекрасны. Так же прекрасны, как витражи, горящие в близком будущем. Расчленённость мироздания во всеобщности, приглушенная свечением подкупольных звёзд.

Я разглядываю их в окуляры старинного Цейса. А потом, выйдя наружу, направляю бинокль на кирпичную аскетичность стен, скрывающих недостоверно прекрасный ландшафт мозаичного мира.

Утомлённые, мы, путаясь в улицах, стараемся вернуться домой. Я, обвешанный пакетами с покупками, становлюсь на четвереньки. Наташа умирает от смеха, скрещивает бёдра, жалуется, что до туалета не дойдёт. Но поздно. Это произошло. В пансионе холодно. Наташа зажигает весь газ. Красиво драпируется в одеяло (после ванны), присаживается к столу, склонив головку на руку. Она утомлённо прекрасна. Я любуюсь ею. Мы пьём вино, смотрим друг на друга и согреваемся. Лучшее впереди…

Святой Апполинарий недалеко от дома. Ритмы белых одежд окутаны золотым распылением. Надарочное движение мозаичных фигур. Стена белых пророков напротив стены золотых девственниц. Оба ритма едины в образах Христа и Богоматери. И порывисто шагнули красноколпачные волхвы.

Болонья красная как кровь. Бокаччио видел её такой. Но кровь — это влага. Болонья красно-сухая для меня, а кровь в Венеции, страстно-льющаяся. Жаркие, четырёхугольные, не равеннские башни, возносятся, царапая облака, над огненно-красными, но и тускловатыми в бездне чешуйками наползающих на крыши крыш. В зависимости от беседы или погоды великанши сближаются вершинами или расходятся, углубляясь в одинокое созерцание нижнего мира.

В любимых серо-голубых глазах Наташи исчезает, удаляясь, строй колонн, под которыми мы пьём вино. Перспективы расходящихся улиц между длинными галереями наполнены передвигающимися людьми, бесшумно-извилисто порхающими двухколёсниками и двухколёсно-взрёвывающими молниями. Потоки цивилизации шумят, раздвигая трещины старой культуры.

Утончённо-несгибаемый святой Франциск, впечатлительно преданный палладин монастырской чести, славя которую расцветают иссиня-сиреневые и фиолетово-бирюзовые узковысокие витражи. Нищета духа - это грандиозность красоты. Тамплиеры вдумчиво говорили «не нам Господи…».

Мы плаваем в итальянской дереализации, открытой спектаклем людей в театре архитектурной многозначности. В театре двоих, ставших одним, странствующим к себе. Одежды падают постепенно, и сцена становится псевдореализацией, то есть божественной реальностью.

 

Балкон высокоэтажный Генуэзский в сердце архитектурной эклектики Европы. Спустившись и обнявшись мы бродим по мозаично-зеркальным тротуарам уличных галерей. Над ними мелькают арт-нуво, классицизм, барокко и многое другое. Автомобильно-шумно. Смешение стилей и наций объединено приветливостью и Лигурийским морем. Размашистая красота высоких фасадов рассекается порой длинными лезвиями уличных перпендикуляров. Небо над ними нарезано узкими полосками. Сегодня они из голубого шелка. На площади дышит кругло-многоструйный фонтан. Виден черно-бело-мраморный красавец собор Сан-Лоренцо. А дальше, дальше на сплошь дворцовой улице Гарибальди, едва ли не единственного героя новой итальянской военной истории, перемигиваются над тротуарной толпой два ларца с драгоценностями – Красный и Белый дворцы. Внизу угрюмо-чёрные решетки укреплены на жёлто-блестящих металлических шарах, которые уравновешивают решетчатую тяжеловесность.

В одном из двориков Наташе приглянулась нежная мраморная девушка в скромно-игривой позе. Интерьеры дворцов возбуждают эротичностью всегда зовущей женской плоти, источающей аромат даже от живописных полотен.

Зеркало в бронзе отражает восхитительную пару счастливых, влюблённых, но ещё не пьяных. Это будет потом, когда мы скроемся за искусно нарисованной на стене зала приоткрытой дверью…

Открытые небу мраморные лестницы, полубашни, переходы, террасы сопрягаются, как любит говорить Наташа, между собой ассиметрично, уводя взгляд в окружённые дымкой дальние горы под белыми облаками и лохмотьями одной тучи. А ближе - амфитеатр каскадирующей пестроты домов и домиков, окутанных яркими садами. Бинокль доносит тысячелетний силуэт маяка Лантерна, сторожа Генуэзского залива…

Несколько отдельно приглашает к раздумию выставка Мунка, которая проводит невидимый намёк на разделение между вкусами. Я сопоставляю: «Крик» - «Черный квадрат»; но при этом: Мунк – Врубель.

 

В Милане наши вкусы вновь объединились.

Скульптурно-орнаментальный мрамор медиоланского собора и многоцветный огонь витражей неподвижно устремлены к вершине – Святой Деве – золотоносно лучащейся над собором Маддалене, как любовно называют её миланцы. 

В северо-итальянском городе Милане, столице безупречного вкуса, блистает мрамором всемирно известный собор. Во времени.

В соборе живёт город Милан, Италия, творение мира…

«Прежде всех век».

 

Равенна – два «н». Верона – одно. Эн – н – н – звучит колокольно. Рон – н! Это сочетание я услышал как колокол, как звенящий звук металла. Серебряный звук. В Равенне, несмотря на сдвоенное «н», не услыхал. Там рефрен иной.

Бронза прозвучала в настенной уличной табличке – барельефе. Дуэль. Только что оборвалась звяканье толедских рапир, ибо лезвие в теле Тибальда – Ромео сделал выпад.

Площадь – зал камерной музыки, украшенный накрышными ритмами высоких статуй и тускло загадочной росписью дома рядом с льющимся по мрамору шумом старого фонтана. Прозвучала бронзовая статуя поэта с длинной бамбуковой тростью. Бам-буковая трубка тоже проиграла мелодию.

Дождь начался в соседнем квартале, появившись над разновысотной чернотой сложнофигурной капеллы Скалигеров.

Радостно промокнув и крепко выпив, мы катались по Вероне под крышей открытого автотрамвайчика, дав волю сначала губам, а потом и рукам. Сплошное упоение.

Аркадная древность исполинской Арены приветствовала нас, гудя басовым регистром каменного органа.

Чемодан сломался и был куплен новый.

С Италией прощались в Венеции. Теплый дождь и ночные огни.

Счастье продолжается…

 

19 июля

Наташеньке.

Шепчет яркая жара.

                            Что-то.

Люди редкие бредут.

                            Где-то.

Зелень в солнце дремлет.

                           Тихо.

Растворилось в золоте любовном

                          Лихо.

Тебе отдаю я

                          Нежность.

С тобой познаю

                         Безбрежность.

Навсегда мы одно.

                        В самом-самом.

Но прекраснее ты.

                      В самом главном

 

Июль.

 

Однако были и Афины

Акрополь, Парфенон.

Престранные слова.

Всё, как всегда,

Всё странно то, что непонятно

Что вписано в тот мир,

Откуда в этот шлёт привет…

Невнятный.

Невнятный, потому что мог быть и…

Иным.

Но, вот, таков, как есть.

В нём мрамора не счесть. 

Ступени, портик, барельефы…

И просто камни.

Под голубым сверканье белизны горячей.

В щелях как будто разговор.  

Застывший воздух проткнут кипарисом.

Здесь тишина сама в оцепененьи дышит 

И разноцветие времён колышет.

Времён.

Но где ж они?

Осколки красоты

Прекраснее её самой.

В руинах истины звучанье.

Сей час – тот, этот, будет -

Есть!

Потоки сущностей раздельных

В творении через себя

Досотворённого

Неосязаемо идут, не двигаясь.

Но что-то происходит.

Сокрыто иногда мелькнёт.

В неправде правда.

А сон, казалось, прост:

Синеющий залив,

В нём пароход,

Чуть розовата дымка дальних гор,

Над головой колоннами блистает дивный храм,

Пониже, в зелени купается другой,

Зияют дыры арок полцирка…

Но некая просвечивает тень

Сквозь лень ласканий неги юга.

И чудится, что тикают часы.

Всё в ожидании -

Всегда все «при дверях».

 

29 августа.

 

Острова Греции

Парадоксально.

Бездны дно

Барашков пятнами испещрено.

Аэроплан над морем.

В света серебре оно.

Но человек не должен видеть это.

Нам сладостнее взгляд через замок,

Чем дверь открыть,

Что кажется скучнее.

А между тем гравюры разбрелись,

Развесились в ущельях коридорных.

На Родосе зубчатые чернеют башни,

В шторме.

Луна восходит между волн высоких,

И всплыл архипелаг.

Здесь Прадо нет,

Не виден Парфенон,

И Гранд-Каньон не столь велик.

Китайской нет стены,

Но множество раздумий есть.

В тенях руин полувидны они.

Этюдник нотами наносит тонкий цвет,

Легко касаясь белизны звучанья,

В глубокой синеве рождает отражая

Блеск пены в кружевах небес,

И остров Кос он ими окружает.

Колонны лёжа, стоя и обломки,

Которые ценнее их самих,

Как доказательство движенья,

Что нас склоняет иногда к сомненьям

В правдивости путей земных.

Всё может быть.

А может быть и нет.

Неясностью прелестен след.

Люблю я так писать.

О том же самом и едином,

Словами старыми составить новый ряд,

Чтоб по-другому странное понять.

Вивальди, видно, подражаю.

Другой великий про него сказал,

Что много раз он написал

В различных образах концерт единый.

Бушприт над улицей в листве живёт.

В ней вечный ветер дышит

И улетает к крепостям,

Растреснутым по островам,

Сожжённым зноем здесь

И там, над скалами,

Где блещет белизною бирюза.

И ушки осликов на склонах он колышет.

Калимнос – порт.

Сапфирно-полукружный,

Серпом причалов окаймлён

И ритмов волнорезов узких

На карте моря разграфлён.

Восходят ярусы домов к монастырю.

Благословенье получив,

Нисходят к лодкам,

И рыбаки уходят в море смело.

Писателя турецкого я вспомнил,

Который домы в лодки обращал.

А за вершиной город только мыслим,

Прозрачен вихрь жаркий, зонтик рвущий,

Привет святой оттуда к нам несущий.

Там храмы тоже есть,

Но служат в них лишь души.

Огонь, везде огонь.

Всеочищающий.

Но может быть прохладным.

Там, где-то.

Где Фаворский свет.

А здесь с вулканом Нисирос играет.

Дыхание титана, говорят.

Серея в солнце, серой жёлтой брызжет,

Жжёт.

Жжёт крыши, землю и траву,

И серпантина белые зигзаги.

Громада скал разъялась наверху, нависла.

Под ней термальный водомёт.

Он плавит воздух над котлом кипящим,

И варево сквозь камни море пьёт.

Плывут, чернея, головы-шары.

Потом, не чувствуя жары,

Бредут по гальке в зное изводящем.

Лечебница в воде.

Асклепион – лечебница на суше,

Где «душу в тело превращает» он,

И прихотливо вожделенье возрастает.

Колонны, камни, плоскости, ступени.

Струится леса тёплый аромат,

Меж ближними ветвями тает.

Гремит оркестр из цикад,

Ритмичным звоном полыхает.

Он против солнца плыл.

Завечерело.

Он, некто, знал, что палевый закат

Подкрасил сбоку острова,

Что моря потемнел аквамарин,

А изумруд разведен синевой.

Но ты, тогда, плывущий через солнце,

В воде разлитое,

Что видишь ты сейчас?

Возможно ты сейчас нигде,

А значит и сейчас – тогда,

И видишь вправду символично,

И время было никогда.

В Эгейском море,

Как в житейском

Всё происходит навсегда.

    Открыла ночь глаза.

Всё псевдоточно и конкретно.

Созвездья Турции мерцают в темноте.

Под пальмами искрятся спицы,

И лица двухколёсные летят.

Автомобильный блеск скользит,

Рой сувенирный в фонарях расцвёл,

Кусты в тепле от жара отдыхают.

Меж ними розы остролипестно растут.

Настало утро.

Оно такое в первый раз.

Балкон отеля. Раз последний.

Лоскутик зелени и капля моря.

Два беленьких штриха – яхт-клуб.

И где-то прокричал петух.

                 *****

 

 

Наташа нашла на море небольшой розоватый камешек, с угадывающимся изображением ослика, который везёт повозку с сеном. Она долго гладила его, а в день отъезда, когда я уходил на море в последний раз, попросил отнести его обратно. «Положи его где-нибудь, пусть он останется дома, - и добавила – я буду его вспоминать». Она повторила это перед самым отлётом, и мне послышалась грустинка… Впрочем…

 

 

22 сентября.

Троица

 

Жизнь и вопрос - это синонимы. Три храма монастыря. Почему три? Потому что Св. Троица всё завершает, а это значит с Неё всё и начинается. Но если начало и конец совпадают, значит нет ни первого, ни второго, а есть их совпадение. Значит время и пространство – это необъяснимые слова, смысл которых может быть пережит именно через необъяснимое. Но ведь недостаточно это написать. Необходимо что-то ещё. В Греческой церкви нет записок «О здравии» и «Об упокоении». Считается, что для Бога все живы. Это кажется правильным, ибо указывает на время и пространство как на удобную, временами зловещую, иллюзию.

Мне нравится управлять автомобилем. Его красный блеск хорошо заметен со стороны даже в дожде. Наташа с озабоченным интересом занимается рядом прокладкой маршрута, что даёт мне возможность сосредоточиться на проведении красивой машины через некий отрезок жизни.

Мы уже ощутили прикосновение двух третей этого отрезка. Благое место – Успенское подворье Оптиной пустыни и Покровская многоглавая деревянная церковь.

Завтра мы отправляемся в Новый Валаам – православный монастырь за финской границей.

Вся троица звучит в прозрачной свежести. Прозрачная чистота. Осень сама по себе огненно-яркая или туманно дождливая. Льющийся дождь может быть поэтичен, если где-то есть тихая хрустальная прозрачность вне всего и потому во всём и ей довлеет всё.

Благое место, благость. Храм в честь преподобного Амвросия Оптинского перетекает в Покровскую деревянную церковь. Новая, но старина. Говорят – воссоздана. Старая, но новизна, новодел. Спрашиваю себя – есть ли разница? Её нет. Это спокойное событие вневременья. На привычном языке – что-то вроде коэффициента поправки в виде того изменения, которое делает возможным совмещение переживания в отдалённое время с переживанием сегодня. Точно исполненный романс отдаленного прошлого в настоящее время не будет услышанным, ибо нет соответствия между сознанием поэта, композитора одной эпохи и сознанием исполнителя, слушателя другой эпохи.

А в моей троице есть. Заранее уверен, что и в третьей её части, в Новом Валааме, будет тоже.

Сейчас уже пишу по возвращении из Финляндии. Стало быть, ожидание уже исполнилось.

Серокаменные тяжёлые вертикали высокого крыльца храма Святого Амвросия ограждают церковь от суеты, вознося яркие росписи, среди которых отзывается эхом Отче наш. Со звонницы виден блеск озера под светлым небом, опускающимся за зелёные полоски лесов.

Театр — это модель мира, а мир — это вселенский театр, созданный и ведомый Троичным Режиссером. Тогда монастырь это духовная модель вселенского театра. В нём всем есть место – и людям, и страусам, и прелестному потешному еноту, и спасённому пернатому с пронзительными глазами. Ну и конечно же, собакам, добрым великанам за сеткой. По стене гостиницы роспись - ходят монахи, собирающие яблоки вокруг огромного красного мотоцикла. Тишина.

Тишина как белизна. Белизна бесшумного дождика, который моросит внутри маленького монастырика над деревянными куполочками – один другого выше – Покровской церкви. Стремление пережить невидимое ведёт к росписи «неба» красиво-ярким «великим ходом», где запредельность фигур-душ кажется очевидной. Видится уже не символика Церкви небесной, а Её самоё. Что делать? Прельщаться, впадать в культуру или переплавлять земной восторг от иконописи в нечто? Вот и ответ – белая тишь зазвенела тонко-тонко, серебристо зашелестела монастырскими колокольчиками. Ангел пролетел сквозь дождик.

В часовенке Спаса Нерукотворного явлен на полуистлевшей бересте образ Спаса Вседержителя. Смотрит в душу из-за кусков съёжившегося золочения. Только нерукотворное может сиять невыразимой красотой. Сколько ни созерцаешь, а не преодолеть «отчасти». Ведь нерукотворным может быть отчасти всё, и это отчасти повелительно призывает к интерпретации интерпретирования, к бесконечным и бесконечно ошибочным размышлениям. Но как красивы эти ошибки.

Сегодня вошло в завтра и Ново-Валаамский монастырь открылся за пыльным грохотом трескучих карельских серпантинов, на которых Наташе удалось без труда укачаться. Потом мы выкатились на эластичные шоссейные зигзаги Финляндии, среди которых можно не снижать скорость на поворотах. Среди зелёно-синей прозрачности, среди длинно-горизонтальных с жемчужным оттенком полосок воды поднялся белоснежный храм и шлемовидный купол над ним, блистающий ещё не позеленевшей медью.

Поднялся и утвердился. Утвердился издревле в мысли изначальной. Поднялся недавно с иконами старыми и книгами. Чем меньше икон, тем сильнее их бесшумный призыв. Тишина и белизна – это наполненность. Наверху яркая белизна стен – это наполненная пустота. Икон и росписей там нет. Есть то, что может переживаться, когда смотришь на нерукотворную икону. У неё нет цвета, звука или запаха. Но она прекрасна и не закреплена, как то, что установлено внизу. Но именно это нижнее открывает дверь к наполненной белизне. Взгляд может уйти дальше к небу. Самое точное, однако, когда мысленный взор погружается в душу. Тогда Божественное отражение соединяется со своим Оригиналом. «Сам во мне молись» (митр. Филарет). Я ничего не хочу воображать. Оно есть без меня, но во мне.

В храме икона Коневская, чудотворная. В библиотеке тишайшей, двухъярусной - книги открыты, старые-престарые. В них живут звонкие миниатюры и ритмично идут написанные от руки строчки, сложенные из славянских букв. Вот и я сейчас пишу от руки, потом будет печать, после чего я сам себя пойму. Отчасти.

А сейчас я хочу вернуться к этим словам: библиотека монастыря, вот эта черная буква, написанная с нажимом, миниатюра, книга, медное свечение купола. Они много значат, и я заглядываю за них. Что-то вроде того, как мы шли сюда по старой тяжелоствольной аллее. Кстати, почему я так люблю узкие тёмные аллеи? За их обещание. Но когда из них выходишь, знаешь только то, что ты в них шёл. Однако аромат обещания сохраняется. И опять же входишь. Да здравствует герменевтика с феноменологией, и методология вообще! Но после тёмных елей и до елей был белый храм как бриллиант в распрямлённом кольце. И я опять думаю: библиотека, икона, купол… И опять иду по кругу, что якобы не хорошо, а плохо. Выхода нет. Грешно. Но всё-таки якобы. Ведь непостижимость всегда идет по кругу. Восхитительно, глубоко… А что дальше? После благостно-культурных рассуждений опять восхитительно. «Сказать невозможно», - как говорит Наташа. И это так и есть. Невозможно. Дальше остановка и все сначала.

Альбом, иконы Рублёва, Святая Троица. Излом небесной синей ткани, прямолинейно-угольный и тончайше прозрачная нежно-голубая линия. Ангельские краски переливаются звуками гобоя. Останавливаются. Стоят, прикасаясь к тиснёным томикам Игнатия Бренчанинова, золотистым с закладками. Далее Софиология. Неизвестное определяет известное и тогда кажется известным. Библиотека монастыря - безостановочно остановившееся кружение мысленных кружев, движение в неподвижности, ищущее, не находящее, удовлетворённая неудовлетворённость. Абсолютное блаженство полок, на которых я забыл кепи. Полнота ненаполняющаяся.

Но есть не только аллеи. Есть лесная тропа к Поклонному кресту над валунами. В них постоянен клавиатурный плеск, от которого оттекает длинная вода. Мы одни здесь. Солнце сзади, и тени наших голов сближаются на осенней траве. Озеро тихо звенит.

Ещё до утра опустилась ночь. Почему опустилась? Всегда была. Полнолуние. Нас только двое на мосту. В тишине. Значит в белизне. Значит в пустоте. Время есть как докучливая необходимость. И потому я не забыл, что завтра утром надо поискать кепи в библиотеке. Поискать кепи в мироздании! Нельзя сказать, что есть что-либо незначительное по сравнению… Нет сравнения. Всё значительно. Луна плывет по черному озеру, а на небе неподвижна. Светлые тучки-крылышки у обоих лун. И нас двое. Отражаемся друг в друге. В тишине и черной белизне. Плеснула рыба. Крикнула выпь. Происходящее осуществляется без последовательности событий. Видимая грандиозность преддверия. Невидимая значительность преддверия. Опять почувствовал это. Знак его появления – когда хочется пережить неудовлетворенность. Уходишь, скажем, после концерта, и чем больше он тебе понравился, тем значительнее неудовлетворенность. Не можешь ты вместить что-то, что он есть на самом деле.

Воздух охладился. Наташа прижимается. Был ли воздух теплым?

В нашей комнате висит портрет маслом, написанный широкими пятнами, вероятно мастихином. На теневой стороне правый зрачок почти невидим, а другой отчётлив. Очень выразительны оба, но кажется, что правый приближается к искомому, а левый ясно видит то только, что хорошо видно. Всё написано сильным умным человеком. Может быть автопортрет. Если модель была спокойна во время сеанса, то пластика красок раскрошила маску лица, и использовав остатки маски, открыла сокрытое. Как было бы хорошо сделать это в музыке, абстракции которой настолько абстрактны, что могут породить конкретность истины.

Страдание лучше понимает страдание. Портрет страдающего человека. Если страдание есть, именно есть и всё, как таковое, значит зло, по определению, должно сгореть. Значит есть совершенствование, движение, есть время. Но значит есть безначальность и бесконечность всего. И страдания тоже. Но Господь благ. И потому это абсурдно. С другой стороны, если страдания были, а потом исчезли навсегда, значит было и начало, и конец, это во-первых. Во-вторых, ужас страданий был. Значит всё-таки не отменён, хотя потом всё будет без страдания. Но всё равно оно было. Этот гвоздь не вытащить никакими человеческими клещами. И назойливо напоминает о себе время. До времени было благо. Время – страдание. После времени – благо. Это цикл? Если да, то опять абсурд. Значит, есть нечто непостижимое, когда самый факт ужаса отсутствует при его же наличии. И это не абсурд. Это не правдо-подобно, а непостижимая правда – истина. Всё укладывается в: «Бог больше сердца» (1.1.Иоанн. 3.20). Апостол, правда говорит об истине в связи с осознанием греховности, но успокоение может наступить, когда перед Богом допускаешь всё непостижимое.

Утром мы прощались с замечательным, черным, бархатным, блестящим, достойным, умным, серьёзным, вежливым котом на ярко-синем диване рядом со стойкой портье.

Вдруг я вспомнил фильм «Ночной портье», ведь и здесь вполне можно обнаружить связь с жизнью портрета.

 

30 сентября

Относительное и абсолютное

 

«Ну, что сказать тебе про Сахалин? На острове нормальная погода…»

Ну, что сказать про историю человечества тому, кто никогда не будет услышан, если случайно и будет, то узнает, что сказанное им и так очевидно. Хотя бы Екклесиаст можно почитать. Всё, однако, определяется желанием рассуждать и оглядываться на собственные рассуждения в прошлом. Когда думаешь «про себя», ищешь только правду. Но обнаружить её возможно разве что теоретически, если прибавить к понятию правды собственное её понимание. Практически же она неуловима. Причины событий и сами события оцениваются многозначно. С течением времени это непрерывно видоизменяется. Мало того, что «было» или «не было» меняются местами. И нравственная оценка тоже меняется. Интерес к истории «про себя» как к чистому искусству имеет смысл только если отдаёшь себе полный отчет в том, что это именно тебе нравится твоя интерпретация. И ты ни в малейшей степени не претендуешь на стремление узнать, что же было в действительности. Если же не так, то ты либо глупец, либо продавец. Либо фанатик, что означает скорее честность, чем мудрость.

Мне кажется любопытным, что вышесказанное относится к реальным событиям, которые из-за неоднозначной интерпретации становятся ирреальными. В то же время то, что изначально основывается на метафизике, и считается недоказуемым, несмотря не вековечные попытки доказать, может привести человека к абсолютному утверждению некой сверхреальности. Интерпретирование теряет смысл и раздаётся возглас: «Да, единомыслием исповемы!».

Этот возглас – основное стремление всех религий во все времена. В православии на этом зиждется понятие соборности. Любые религиозные разногласия ниже всемирного признания Абсолюта.

Для православного вероучения — это признание отражено в евхаристии, причащении. Причаститься значит уподобиться, стать единым с… В литературе, посвященной литургии, часто употребляется слово «вспомнить». Вспомнить означает повторить некое событие, по возможности ещё раз попытаться создать его образ в своем сознании. Но, например, повторное или многократное посещение некоего места существенно отлично от воспоминания о нем. И вот говорят, что сосредоточенное воспоминание в процессе особой молитвы приводит верующего к погружению в символическое восприятие хлеба и вина как тела и крови. Символическое – значит заместительное. С такой точки зрения хлеб является символом плоти. В привычной системе человеческой культуры это вполне так. Флаг государства означает наличие всего государства в данном месте.

Но речь идёт о Боге. Только у Гоголя в «Размышлениях о Божественной литургии» я прочел, что это богослужение «есть вечное повторение великого подвига любви для нас совершившегося» (курсив мой – Ю.С.), когда «прошедшее возвращается в настоящее». Возвращается и повторяется, а не вспоминается. Господь отвечает на молитву, преобразуя хлеб и вино в натуральные тело и кровь при одновременном сохранении физико-химического строения хлеба и вина. Это есть пресуществление хлеба и вина в тело и кровь в отличие от их символического значения. Трудность в признании непостижимости этого человеческим мышлением. «На престоле не образ, не вид, но самое тело Господне, - пишет Гоголь, - вид хлеба сохраняет оно только затем, чтобы быть снедью человеку, и что сам Господь сказал: «Аз есмь хлеб»».

«Примите и едите». «Пийте от неявси». Эти слова Христа означают только одно – будьте со Мной, во Мне, Я в вас. Это итог вне итога, вне конца пути Христа. Тогда всегда всё во всём. Это Вселенский, вневременной итог всех мировых религий и вероучений. Может быть, фигуративно – крест вписанный в круг.

Постоянно причащающиеся христиане находятся в явном меньшинстве на земном шаре. Среди них те, которые глубоко переживают встречу с Богом ещё более редки. Ведь даже принимать вышесказанное не всегда означает, что действительное переживание происходит, что встреча состоялась. При этом причастникам надо признать, что перед Богом они совершенно равны со всеми остальными, начиная с дохристианских времен. Но причащаться совершенно же лучше. Но не причащаться же нисколько не хуже. На причащающихся лежит ответственность. При их истинной вере они распространяют свет вокруг себя, просто образом своей жизни. Надо помнить слова Христа о светильнике, который ставят на высокое место, а не прячут. Освещая и освящая других, я утрачиваю индивидуальность тем больше, чем больше взаиморасполагаюсь с не-Я, с другим. В этом смысле всякий, даже ребенок, как заметил митр. Антоний Сурожский, может освятить кого-либо или что-либо. Чем дальше человек уходит от горделивости индивида в себе, тем больше он приобретает себя как личность. Тогда в нём проявляется его истинный лик через раскрытие в себе Другого Лика. Тогда, и только тогда человека будет справедливо определить как микрокосм, как личность.

Вечерние размышления вечером как раз и хороши. Концерт для виолончели и фортепиано. Достаточно этих двух слов, обозначающих два инструмента, чтобы их звуки тебя посетили. Над письменным столом вечер. И В.А. Пяст рассказывает со страниц «Встреч» о своих встречах в Серебряном веке, и вот теперь о «Бродячей собаке». Искры музыки, а сейчас это именно отдельные искры, восхитительно сверкают между знакомыми и незнакомыми двоящегося акта истории, истории России.

Этой весной я прошёл через миланский собор, а осенью, два дня назад вошёл в Морской собор Кронштадта, посвященный святителю Николаю. Каждый из храмов возносится отдельно от сакральной архитектуры. Соответственно, как на Западе, так и на Востоке. Но в смысловом аспекте они сближаются друг с другом. Особенно в звенящей золотом белизне летящего света. Соборы дополняют друг друга: фигура Богородицы на готическом шпиле и Крест в штурвале на византийском куполе встречаются в горнем мире.

«Горе имеем сердца».

 

9 ноября

Мне хорошо с тобой

Сегодня для меня всё непривычно.

Странно.

Прекрасно значит.

Всё звучит.

И зверь любой, смолкая, не молчит.

А я, порой, кричу.

Опять никак мне не молчится.

И потому молчу.

Не слышен.

Но слышу сам себя.

И поневоле лгу в звучаньи музыки.

Могу ль и в нём солгать?

Да, кажется могу.

И лгу.

Всё потому что нет без правды лжи.

Хочу услышать я простор с любимой

И от меня неотличимой,

Отличимо.

Ну вот, как тихо всё поёт.

Для нас. Сейчас.

Как каждый раз.

Но только в этот час.

Вот белая во мне её рука

Ласкает нежно облака

И чуть касается лица.

Секрет скользит по нити серебра.

Не буду открывать его.

Ведь всё равно он не понятен.

Уйдёт тускнея - след невнятен,

Как треугольник птиц в темнеющую осень.

Над кончиком пера свет вечереющий восходит.

Так безначальный путь

Идёт в неведомое из иного, оставшись и любя.

В преображеньи звери замолчали.

Потоки тихие свиваются, заветно шепчут:

«Мне хорошо с тобой».

 

22 ноября.

Руина

 

Медь. Медный чайник. Живопись.  На старой меди фестончатые пятна, голубые. Я взял открытку с этим изображением и потом долго разглядывал его в себе. Трогал умом большую, вроде бы примитивную, ручку. Очень нравилось. Красота несовершенства. Функциональная ненужность.

И на той же выставке меня остановила картина, сравнительно большая: мужчина, подняв голову, смотрит как бы на капающие сосульки; сруб недостроенный без крыши; лампочка средь белого дня светится, висит на проводах. Может быть на неё смотрит мужчина? Всё это называется «Весна».

Масляные краски изображают парадоксальное зрелище. Заурядно одетый человек устремляет неочевидный взгляд вверх. Капель с проводов как подтверждение предвесны? Лампа накаливания под тусклым небом. Что же она освещает? Может быть небо. Или всё это одновременно? Взгляд мужчины с поднятой головой – взгляд художника. Живописец может вообразить, что лампочка – ум освещающий – стремится понять сознание невидимого Солнца, которое низводит ещё тяжелые сосульки на прогнувшихся проводах. Когда лёд исчезнет, провода выпрямятся, а потом весна перейдёт в лето, и на срубе появится крыша.

Но сейчас на подоконнике внутри комнаты лежит белый пушистый снежок, а на заснеженном полу под стенкой – яркие яблочки. Абсурдно красиво. Как и живописная голубизна медного чайника. Это парадоксальные символы бытия. То самое православное юродство, когда «безумием мнимым безумие мира обличают». Это и есть правда. Правда вовсе не есть в сверкающей меди или достроенном срубе с лампочкой, горящей внутри. Рано. Она ещё снаружи во взгляде на ещё морозный день, взгляде стоящего на снегу. Собственно три взгляда: художник, персонаж, зритель. Хорошо, если они поймут друг друга. «Возлюбят».

Наш недостроенный сруб это псевдоразвалина в духовной садово-парковой архитектуре аскетичной аристократичности некой потерянной деревеньки. Яркоцветные шарики яблочек – намек на возможное совершенство. Юродство в том, что они на заснеженном полу комнаты. Истинная красота теплится в красоте абсурда. Но «духа не угашайте».

Это нерукотворный, долготерпеливый пролог. Когда красные яблоки, освещённые светом из-под зеленого абажура, ложатся на нарядную скатерть, парадокс юродства тает. Капель прекратилась. Псевдоруина достроена, а живописно-парковая декорация утрачивает красоту за бессмысленностью, ибо абсурд теряет смысл. Это, когда возлюбят.

Кажется очевидным, что так называемая, агрессивная красота, красота рыцарских доспехов, литературно-демонических произведений некоторых музыкальных и живописных творений является красотой руин, красотой парадокса. Всё это ждёт открытия своего истинного смысла, бытия абсолютного. Тогда антипарадоксальность означает признание невозможности этого открытия прежде прохождения через состояния руины в сознании, когда красота парадоксально сочетается с абсурдной зловещностью. Преодоление возможно и выражено в словах: «царство Божие силой берётся» или, например, известным «не согрешишь, не покаешься».

Лето прежде весны не наступает. А весна может быть затяжной.

 

21 äåêàáðÿ

Òåíü íàä ïèñüìåííûì ñòîëîì

(ðåòðîñïåêöèÿ)

 

Òåìíî.

Åù¸ òåìíî, õîòü ëåòî.

È çà îêíîì íèêàê íå ðàññâåò¸ò.

Îíà óøëà òóäà.

Òîãäà.

Íåäàâíî.

À âîò òåïåðü äàâíî.

 

Ìû ñ Êàñåé, êîøêîþ, âäâî¸ì

Ñèäèì çà ïèñüìåííûì ñòîëîì.

Ìû ìîë÷à äóìàåì

È ÷òî-òî âûæèäàåì.

Ïåðåä ðàññâåòîì ñóìåðêè ïûëàþò.

ß âçÿë çåë¸íûé ðûõëûé òîì,

Êîòîðûé «Ôàóñòîì» íàçâàëñÿ.

Çà ñêàçêîé – îïåðîé – îòêðûë òåàòð äîì.

Îí ñóìåðêàìè êðàñíî îñâåùàëñÿ.

Ñäâèãàÿ ñòåíû, â í¸ì áðîäèë ñòàðèê

È ïëàâèë ÷óäåñà â îïàâøèõ ìûñëÿõ.

Ïðîø¸ëñÿ ïî êâàðòèðå Ìóíêà êðèê

È íà ñòîëå ó ðîç êà÷íóëèñü ëèñòüÿ.

 

Òîãäà èëè ïîòîì?

Íå âñïîìíèòü ìíå ñåé÷àñ.

Íî âåäü äàâíî óæå ïðåäâèäåë

Êàê áóäó ïðèõîäèòü ñêâîçü ùåëè áûòèÿ

Ñþäà, ãäå ïûëü áåçëåòíàÿ åñòü ïðèçðàê òèøèíû,

 êîòîðîé ñâå÷è íå ãîðÿò

È ìûñëè íå âèäíû.

À êðåñëî ñòàðîå, õîòÿ åù¸ ñòîèò,

Íî çàïàõ ïîñëåñëîâèÿ óæå âåçäå âèòàåò...

 

 

2015 ãîä

ßíâàðü

 

Ìîñêâà ïðåñòîëüíàÿ – ýòî Ðîññèÿ

 

 Ìîñêâå ïîñëåäíèé ðàç ÿ áûë íåñêîëüêî äåñÿòèëåòèé íàçàä. Íî ïîåçä òàê æå ìÿãêî êà÷íóëñÿ è çàìåð. Äàëüøå âñ¸ óæå ïî-èíîìó. Èáî òåïåðü ÿ íå ðàçäåëÿë Ðîññèþ íà èìïåðàòîðñêóþ è ñîâåòñêóþ. 

Ðóññêàÿ íàïåâíàÿ ðàâíèííîñòü êîãäà-òî áûëà ìíå ñêó÷íà èçíà÷àëüíî. Áîëüøåâèçì äîáàâèë ðàçäðàæåíèÿ.  ïîíèìàíèè òîãî, ÷òî ïðîèñõîäèëî ïîñëåäíèå äåñÿòèëåòèÿ, ïðîçîðëèâîñòè ÿâíî íå õâàòèëî. Íî óæå èçäàâíà óâåëè÷èâàëîñü ñíà÷àëà íåäîóìåíèå, à ïîòîì ïîäíÿëîñü òÿæåëîå ãëóõîå îòðåçâëåíèå. Ïîñëåäíèé çâîíîê ïðîçâåíåë ïîñëå âèðòóîçíîãî êðûìñêî-âîçâðàòíîãî àíøëþñà ïðåçèäåíòà Ïóòèíà. Âñ¸ â ñîçíàíèè âñòàëî íà ñâîè ìåñòà. Ñèëüíàÿ íðàâñòâåííàÿ áîëü âûìåëà îñòàòêè ìóñîðà çàïàäíîé êðàñèâîñòè. (Óäèâèòåëüíî, ÷òî èçóìèòåëüíàÿ êóëüòóðà Åâðîïû óñïåøíî óæèâàåòñÿ ñ öèíèçìîì). ß óâèäåë Äåðæàâó. Ñëèøêîì âåëèêóþ äëÿ ïðîòèâîïîñòàâëåíèÿ äî è ïîñëå áîëüøåâèñòñêîãî ïåðèîäà. ß âñïîìíèë Íîâîðîññèþ, â Îäåññå - Íîâîðîññèéñêèé óíèâåðñèòåò, â êîòîðîì ó÷èëèñü è ðàáîòàëè ìîè ïðåäêè. Òàì áûë ìîé äîì, à òåïåðü ýòî ÷òî? Çàãðàíèöà?

Êðåìë¸âñêàÿ ñòåíà îòêðûëàñü â ìîðîçíîé ïðîçðà÷íîñòè äëèííîé êðàñíîé ëåíòîé, çà êîòîðîé ñíåæèëèñü ñîáîðû, óâåí÷àííûå çîëîòîì. Áûëî òèõî è ñîñðåäîòî÷åííî. Âäîëü Êðåìëÿ áåñøóìíî êàòèëèñü äàë¸êèå àâòîìîáèëü÷èêè.

×åëîâåê, åù¸ ëåæàùèé â ìàâçîëåå, âîîäóøåâë¸ííî ñ ñîòîâàðèùè ñòðåìèëñÿ ðàçðóøèòü Ðîññèþ, å¸ êóëüòóðó è îñîáåííî äóõîâíîñòü. È âî ìíîãîì ïðåóñïåë. Íî è îí òåïåðü íåêèé èñòîðè÷åñêèé çíàê, êàê, íàïðèìåð, Íåðîí èëè Ãåðîñòðàò. Çëîäåè è ïðàâåäíèêè ó Áîãà ðàçëè÷íû, èáî âå÷íîñòü àêòóàëüíà âíå âðåìåíè. Íî â çåìíîé èñòîðè÷åñêîé ðåòðîñïåêòèâå ãëóïî âûäåðãèâàòü òîãî èëè èíîãî èç âðåìåíè, íàïðèìåð, íå ñëåäîâàëî áû âíîâü ïåðåèìåíîâûâàòü Ëåíèíãðàä.

Çâ¸çäû íà áàøíÿõ áûëè ïðåêðàñíû. Òåïåðü ìíå óæå íå õîòåëîñü, ÷òîáû èõ çàìåíèëè íà îðëîâ. Èç ïðîøëîãî âûñòóïèëî ìíîæåñòâî îáðàçîâ-ñèìâîëîâ èñòîðè÷åñêîãî âðåìåíè. Ïîíÿòèÿ äîáðà è çëà èñïîäâîëü ïåðåñòàâëÿëè àêöåíòû. Óæàñíîå ïðåäñòàâèëîñü íåèçáåæíûì è ÷àñòî ðàçóìíûì, à òî, ÷òî êàçàëîñü äîáðîì ñòàëî ñîìíèòåëüíûì è èíîãäà çëîâåùèì.

Ìíå çàõîòåëîñü, ÷òîáû êðåìë¸âñêàÿ çóá÷àòîñòü, êàê ñòðàæà, îêàíòîâàëà èñïîëèíñêóþ ñòðàíó, ÷òîáû êðàñíàÿ ñòåíà ëåãëà âäîëü áåðåãîâ Ëåäîâèòîãî îêåàíà, ðàññòåëèëàñü áû ïî íàøèì âîñòî÷íûì ìîðÿì è ñêîëüçèëà ïî áàðõàòó ïóñòûíü. ×òî â ñðàâíåíèè ñ ýòèì êèòàéñêèé àíòèêâàðèàò?

Ãäå-òî â îêåàíå êà÷àåòñÿ íàñêîðî èñïå÷åííûé âåëèêàí íà ãëèíÿíûõ íîãàõ. Îáèòàòåëè åãî ÷ðåâà òóæàòñÿ ïîäìÿòü ïîä ñåáÿ ðàçâàëèâàþùóþñÿ Åâðîïó. Âåëèêàÿ Ãåðìàíèÿ õîäèò íà ïîâîäêå.

Âîçìîæíî, îäíà èç âåëè÷àéøèõ îøèáîê Íîâîé èñòîðèè ñîñòîèò âî âñïûøêå äîñàäíåéøèõ ðàçíîãëàñèé ìåæäó Ðîññèåé è Ãåðìàíèåé. Âåäü èñòîðè÷åñêè è ãåíåòè÷åñêè íà ìíîãèõ óðîâíÿõ ìû î÷åíü áëèçêè. Äâå ìèðîâûõ âîéíû, óæ åñëè èì ñóæäåíî áûëî îñóùåñòâèòüñÿ, äîëæíû áûëè áûòü íàïðàâëåíû ðóññêî-ãåðìàíñêèì ñîþçîì ïðîòèâ àíãëî-ñàêñîíñêîãî ìåíòàëèòåòà. Ïîñëå åãî î÷åëîâå÷èâàíèÿ ìèðîâîé ïîðÿäîê, âîçìîæíî, ñòàë áû èìåííî ïîðÿäêîì, à íå íûíåøíèì âñåìèðíûì êðîâàâûì õàîñîì. Ïîçîð, ÷òî íà Íþðíáåðãñêîì ïðîöåññå - â êà÷åñòâå ñóäåé! - áûëè ïðåäñòàâèòåëè ðàçíîøåðñòíîãî íàðîäà ñ àêêóðàòíûì ðâåíèåì óíè÷òîæèâøåãî êîðåííîå íàñåëåíèå è êóëüòóðó îãðîìíîãî ìàòåðèêà äëÿ îðãàíèçàöèè âûäàþùåéñÿ êîìôîðòíîé ïîøëîñòè.  ïîñëåäíåé æåñòî÷àéøåé è ãëóïåéøåé èç ìèðîâûõ âîéí, êîãäà âñå öåëè áûëè ïåðåïóòàíû íå áåç ïîìîùè îáùèõ äëÿ Ðîññèè è Ãåðìàíèè âðàãîâ, ïîáåäèòåëÿìè áûëè òîëüêî ìû. È òîëüêî ìû èìåëè ïðàâî ñóäèòü ðåçóëüòàò ñòîëêíîâåíèÿ äâóõ èñòèííî âåëèêèõ è ìóæåñòâåííûõ íàðîäîâ. À âûèãðàëè ïðîâîêàòîðû ýòîé áîéíè.

Ïîäâîäÿ èòîãè âîéíû, Ñòàëèí ïðîèçíåñ ñâîé èñòîðè÷åñêèé òîñò, ïîäíÿâ áîêàë çà âåñü ñîâåòñêèé íàðîä è, ïðåæäå âñåãî, çà çäîðîâüå ðóññêîãî íàðîäà ïîòîìó, ÷òî «îí ÿâëÿåòñÿ íàèáîëåå âûäàþùåéñÿ íàöèåé… îí çàñëóæèë â ýòîé âîéíå îáùåå ïðèçíàíèå êàê ðóêîâîäÿùåé ñèëû Ñîâåòñêîãî Ñîþçà ñðåäè âñåõ íàðîäîâ íàøåé ñòðàíû», - è äîáàâèë, - «ðóññêèé íàðîä èìååò ÿñíûé óì, ñòîéêèé õàðàêòåð è òåðïåíèå». Ïîñëåäíåå ìîæíî ïîíÿòü êàê ñìèðåíèå, êîòîðîå ÿâëÿåòñÿ îñíîâîé è ÿñíîñòè, è âîëè â íàèâûñøåì ïðàâîñëàâíîì ïîíèìàíèè.

Ýòî íåîðäèíàðíîå âûñêàçûâàíèå åñòåñòâåííî ìíîãîêðàòíî àíàëèçèðîâàëîñü è, êàê ïðàâèëî, áåññìûñëåííî, èáî, ÷òîáû ïîíÿòü ñìûñë â äàííîì ñëó÷àå íàäî áûòü ãîñóäàðñòâåííèêîì ñòàëèíñêîãî ìàñøòàáà. Áåññïîðíî òîëüêî òî, ÷òî ðóññêîñòü îïðåäåëåíà êàê îñíîâà ñòðàíû, âçàèìîïðèåìëåìàÿ äëÿ äðóãèõ å¸ íàöèîíàëüíîñòåé è åäèíîìûñëèìàÿ ñ íèìè, îñîáåííî â òðàãè÷åñêèå ïåðèîäû.

Ñåé÷àñ Ðîññèÿ óïîðíî ñîáèðàåò ñâîè êàìíè. Òàêîå ñòðåìëåíèå îñîáåííî î÷åâèäíî ïîñëå íåäàâíåãî ïðåñòóïíîãî èõ ðàçáðàñûâàíèÿ, íî, êàê è ëþáîìó ãîñóäàðñòâó, ýòî íàì âñåãäà áûëî ñâîéñòâåííî. Òàêîå ñîáèðàòåëüñòâî îçíà÷àåò îòíþäü íå òîëüêî ïðèîáðåòåíèå íîâîãî èëè âîçâðàùåíèå óòåðÿííîãî â ãåîãðàôè÷åñêîì èëè èíîì ìàòåðèàëüíîì ñìûñëàõ. Ýòî íåîáõîäèìîñòü ïåðåæèòü ñîáûòèÿ ïðîøëîãî è ïîíÿòü ïî âîçìîæíîñòè èõ çíà÷åíèå â íàñòîÿùåì, èõ âëèÿíèå íà ñòðîèòåëüñòâî ãîñóäàðñòâà, ãîñóäàðñòâà ðóññêîãî. Îäíèì èç ìåòîäîâ òàêîãî ñîáèðàòåëüñòâà, âåðîÿòíî, ìîæåò áûòü èíòåðïðåòàöèÿ áûòèÿ äóõà, çàïå÷àòë¸ííîãî, â ÷àñòíîñòè, â çðèòåëüíûõ îáðàçàõ. 

Òðåòüÿêîâñêàÿ ãàëåðåÿ ïî ïîíåäåëüíèêàì, îêàçàëîñü, çàêðûòà; ïîýòîìó êàðòèíàì ïðåäøåñòâîâàë ðåñòîðàí «Áðàòüÿ Òðåòüÿêîâû» - ìíîãîçàëüíûé ëàáèðèíò íà äâóõ óðîâíÿõ, ïðèìûêàþùèé ê ìóçåþ, çàêðûòîìó â äåíü ïðèåçäà. Íî çäåñü ïî ñòåíàì ðàçãóëèâàë ôîòîëèê ñðàâíèòåëüíî íåäàâíåé Ìîñêîâñêîé Ðîññèè. Æèâûå ëþäè, â ðàçíûõ ïîçàõ, ñíåã íà óëèöàõ, þðêèå ñàíêè è ëîøàäèíûé áåã. Ðåäêèå óòðîì ïîñåòèòåëè áûëè ìåíåå ðåàëüíûìè, ÷åì áóðëÿùàÿ Ìîñêâà ïîçàïðîøëîãî ñòîëåòèÿ – öåðêîâíàÿ, ëîøàäèíàÿ, íåòîðîïëèâî âñåîáùàÿ è óâåðåííàÿ.

À êîãäà íà äðóãîé äåíü ðàñïàõíóëà ðóññêóþ äóøó Òðåòüÿêîâêà, ñòàëî î÷åâèäíî, ÷òî «Áðàòüÿ Òðåòüÿêîâû» áûëè ïðåâîñõîäíîé âèçèòíîé êàðòî÷êîé íàøåé êóëüòóðû. Êàæäàÿ ôîòîãðàôèÿ ðåñòîðàíà ñêðûâàëà â ñåáå èçîáèëèå òîãî, ÷òî ïðîÿâèëîñü ñ îñíîâàòåëüíûìè ïîäðîáíîñòÿìè â ïðîèçâåäåíèÿõ ñàìîé íåîáû÷íîé è ïðîòèâîðå÷èâîé íàöèè. Íàöèè âñåõ âõîäÿùèõ â íå¸ íàöèîíàëüíîñòåé.

Ðóññêèé íàöèîíàëèçì âñåãäà ñîñòîÿë âî âêëþ÷åíèè â ðóññêóþ êóëüòóðó ëþáûõ æåëàþùèõ. Îí ñòàíîâèëñÿ ñâåðõíàöèîíàëüíûì.  ýòîì áûëà ìîùü åãî äóõà è åãî êóëüòóðû. Èìåííî â îòñóòñòâèè ýòîé îñîáåííîñòè â Òðåòüåì Ðåéõå òëåëà åãî ñëàáîñòü. Ïðèòîì â Ðîññèþ åõàëè ñïëîøü è ðÿäîì íå òîëüêî è íå ñòîëüêî çàðàáîòàòü, ñêîëüêî ïðîñëàâèòüñÿ. Åõàëè ñëóæèòü. Î÷åíü âàæíûé ãëàãîë. Åõàëè óêðåïëÿòü ðóññêîå ãîñóäàðñòâî è ó÷àñòâîâàòü â ñîçäàíèè êóëüòóðû, ðóññêîé ìèðîâîé êóëüòóðû, è îñòàòüñÿ íàâñåãäà, ñ÷èòàÿ ñåáÿ ðóññêèìè.

 ðóññêîì ïîðòðåòå ïðîñâå÷èâàþò ÷åðòû ðóññêîãî ñåâåðà, Ñèáèðè, þæíûõ ñîïðåäåëüíûõ íàðîäîâ è âñåé Åâðîïû. È ýòè ëþäè – îò ðåìåñëåííèêîâ äî àðèñòîêðàòîâ è èìïåðàòîðñêîé ñåìüè – ñ÷èòàëè ñåáÿ ðóññêèìè è ãîðäèëèñü ýòèì. Íî ðóññêèì ñâîéñòâåííî ÷ðåçâû÷àéíî ãëóáîêîå ïðîíèêíîâåíèå âî ìíîæåñòâî èíûõ, â òîì ÷èñëå ìèðîâûõ, êóëüòóð, íà ÷åì íàñòàèâàë Äîñòîåâñêèé.  ìîðñêèõ ïåéçàæàõ Ñèëüâåñòðà Ùåäðèíà áîëüøå Èòàëèè, ÷åì â Èòàëèè. À «íåðóññêèé» Ïàîëî Òðóáåöêîé ñîçäà¸ò âåëèêîëåïíûå ñêóëüïòóðû êàê âûðàæåíèå íàöèîíàëüíîãî äóõà. Êàê çàâîðàæèâàþùå êðàñèâû áðîíçîâûå ñêëàäêè ïëàòüåâ â åãî ïîðòðåòàõ. Ãðàíäèîçíû íåòîðîïëèâî ìåðöàþùèå õîëñòû Âðóáåëÿ. Ìèñòèêà, ðàñòâîðåííàÿ â ðóññêîé âå÷íîñòè. Öàðåâíà-ëåáåäü, óâîäÿùàÿ äóøè. ×òî îáåùàåò å¸ îáåðíóâøèéñÿ âçîð? Íåîáúÿòíàÿ êðàñîòà íåçåìíîé ñèðåíè, â àðîìàòàõ êîòîðîé õî÷åòñÿ óòîíóòü. Íà ïîðòðåòå Ïå÷îðèíà, ñâåðõðóññêèé îôèöåð, òàê ñòðàííî ñèäÿùèé ïðèçðàê, ìîë÷àëèâûé ïðîðîê, â ìóíäèðå êîòîðîãî çàøèôðîâàíà òàéíà Ðîññèè. Åñëè äîëãî ñìîòðåòü, âðåìÿ íà÷èíàåò ñìåÿòüñÿ.

Òðåòüÿêîâêà êàê îäèí èç íåêèõ ðåáóñîâ, îòêðûâàþùèõ ïðè ïîñèëüíîì ðàçãëÿäûâàíèè ñóùíîñòü, à çà íèì è áûòèå ñòðàííûõ ïåðåæèâàíèé, ñòîëü íåïîíÿòíûõ è ÷àñòî âðàæäåáíûõ âðàæäåáíûì. Âðàæäà ïðîèñòåêàåò èç ñòðàõà, èáî áîÿëèñü è áîÿòñÿ ïîãëîùàþùåé áåñêîíå÷íîñòè íåïðèâû÷íî íåïðåäñêàçóåìîé êðàñîòû. Áîÿòñÿ òîãî, ÷òî áûëî ðîäíûì äëÿ Ñàâðàñîâà, Âàñíåöîâà èëè, íàïðèìåð, Êðàìñêîãî, è ÷òî, íà ïåðâûé âçãëÿä, âûãëÿäèò áåçìÿòåæíî çàäóì÷èâûì.

Èñààê Ëåâèòàí, îòíþäü íå îòêàçûâàÿñü îò ñâîåãî ïðîèñõîæäåíèÿ, íàñòîëüêî ãëóáîêî âîøåë â ðóññêóþ äóõîâíîñòü, ÷òî íåçàìåòíî îáðàòèë â êàðòèíàõ çàòà¸ííóþ åâðåéñêóþ ãðóñòü â ñóãóáî ðóññêóþ ïðàâîñëàâíóþ ðàçäóì÷èâîñòü. Ÿ ëó÷è ñâåòÿò ïî÷òè âî âñåõ åãî ðàáîòàõ, ïðîÿâëÿÿñü è òåìîé, è ìàíåðîé èçîáðàæåíèÿ. À ìèðîâîççðåíèå Ìàðêà Àíòîêîëüñêîãî ñòîëü î÷åâèäíî, ÷òî íå íóæäàåòñÿ â êîììåíòàðèÿõ.

Ðîññèÿ – ñòðàíà íàîáîðîò. Ÿ ïîðàæåíèÿ è ñòðàäàíèÿ îáîðà÷èâàëèñü ïîáåäàìè. Âñå èêîíû ùåìÿùå âîñïåâàþò ýòî. Âåðîÿòíî, îäíà èç âåëè÷àéøèõ â ñèìâîëèêå òàêîãî ïðåäñòàâëåíèÿ åñòü ãëóáèííî ðóññêàÿ èêîíà î Áîðèñå è Ãëåáå. ×òîáû ïîíÿòü òî, ÷òî â íåé äåéñòâèòåëüíî ïðîèñõîäèò, ÷òî åñòü ðåàëüíî â âûñøåé ðåàëüíîñòè ñîçíàíèÿ ðóññêîãî, íàäî èãíîðèðîâàòü âîçìîæíóþ èñòîðè÷íîñòü ôàêòîâ, êàê ñïðàâåäëèâûõ äëÿ ïàðàëëåëüíîãî ìèðîèçó÷åíèÿ. Òîãäà ïðîíèêíîâåíèå â ñìûñë èêîíû îäíîâðåìåííî ìíîãèìè ëþäüìè ïðîíèçûâàåò íåêîå îáùåå ñîçíàíèå - êîëëåêòèâíîå ñî-çíàòåëüíîå.

 ýòîì èñòîêè ïî÷òè ÷òî âîëøåáíîãî ðóññêîãî ñìèðåíèÿ, êîòîðîå âîïðåêè âñåìó íå äàåò óãàñíóòü âåðå. Íåçàâèñèìî îò ñòåïåíè âåðû è äàæå íåâåðèÿ ðóññêîå ñîçíàíèå ñòîëåòèÿìè, ìîæíî ñêàçàòü, ó÷èòûâàëî âçîð èêîíû. È äàæå òîãäà, êîãäà óíè÷òîæàëèñü èêîíîïèñíûå äîñêè. Ýòî íå ïðîñòî äîêàçàòü, íî ïàëà÷è áîÿëèñü ñâîèõ äåë è ÷àñòî ñòðàøíî îêàí÷èâàëè ñâîþ æèçíü. Íî èíîçåìöû, íàïðèìåð ôðàíöóçû, íè÷åãî íå ÷óâñòâîâàëè, êîãäà äåëîâèòî ãðàáèëè ìîñêîâñêèå ñîáîðû. Êîìó íå äàíî, ñ òîãî, âîçìîæíî, íå÷åãî ñïðàøèâàòü. À ñî ñâîèõ ñïðàøèâàòü äîëæíî.

Ñèÿåò íàä ñòîëèöåé âîçðîæäåííûé õðàì Õðèñòà Ñïàñèòåëÿ. Íå çàáûâàåòñÿ, îäíàêî, ÷òî ýòî êîïèÿ. Íî ó Áîãà íå áûâàåò êîïèé. Âîçìîæíî, ñèìâîëè÷åñêèé ïàìÿòíèê íà ìåñòå ñîâåðøåííîãî çëà áûë áû áëèæå ê Èñòèíå. È íå äàâàë áû ñîâåñòè óñïîêîèòüñÿ.

Âñ¸ æå - â äëèííûõ ãàëåðåÿõ ïîä õðàìîì áîëüøèå ôîòîêîïèè ôðåñîê Äèîíèñèÿ, îâåÿííûå ëó÷àìè íåçàõîäÿùåãî ñîëíöà, ÷óòü òðîíóòûå çîëîòèñòîé äûìêîé. Õîòü è êîïèè, íî â ôóíäàìåíòå, â îñíîâå.

 ñâî¸, äàë¸êîå âî âðåìåíè, ïîñåùåíèå Ìîñêâû ÿ î÷åíü ïîëþáèë ñîáîðû Êðåìëÿ è åù¸ òîãäà ïîäóìàë, ÷òî îáðàçû, èçîáðàæ¸ííûå îäíîìåðíî â ïëîñêîñòè, ÷òî ñïåöèôè÷íî äëÿ ïðàâîñëàâíîé èêîíîïèñè, èçëó÷àþò îñîáóþ äóõîâíîñòü. Åâðîïåéñêàÿ ñêóëüïòóðíàÿ îáú¸ìíîñòü åñòü íåêàÿ çàâåðø¸ííîñòü, ëîãè÷åñêàÿ çàêîí÷åííîñòü, íå÷òî íàïîäîáèå êàòàôàòè÷åñêîé î÷åâèäíîñòè. Ðåëèãèîçíîìó âîîáðàæåíèþ â íåé íåêóäà ðàñïðîñòðàíèòüñÿ è îíî êîíêðåòèçèðóåòñÿ. Ïðàâîñëàâíûå èêîíû, ðîñïèñè ñòåí è êîëîíí ñêîðåå íàìåêàþò, ÷åì óòâåðæäàþò íå÷òî, ÷òî ìîæåò îòêðûòüñÿ çà óñëîâíîé èõ ïëîñêîñòüþ.  íèõ íà÷àëî, îòêðûòîñòü, îñíîâàííûå íà àïîôàòè÷åñêîì áîãîñëîâèè.

Àáñîëþòíî àáñîëþòåí Óñïåíñêèé ñîáîð. Ïëîñêèå ïóñòûíè åãî ãðàíäèîçíûõ ñòåí ïîäïîÿñàíû èçÿùíåéøèì óçêî-àðêàòóðíî-êîëîí÷àòûì ôðèçîì. Ïî÷òè ïðîçðà÷íûé, ïî÷òè êóá, õðàì ñâåòèòñÿ äðàãîöåííûìè ãðàíÿìè «àêè åäèí êàìåíü», êàê íàïèñàíî â ëåòîïèñè. Çàêîìàðû îòîðî÷åíû óçîðíûìè çîëîòûìè ëåíòî÷êàìè è óâåí÷àíû ãðîìàäíûìè ãëàâàìè, çîëîòî êîòîðûõ ðàñòâîðÿåòñÿ â íåáåñàõ, âçûâàÿ Áîãó. 

Óçîñòü âåðòèêàëåé, ñòðåìÿùèõñÿ ââûñü, ïðîíèêíîâåííî ñëèòà ñ íåîáúÿòíîñòüþ ðàñøèðÿþùèõñÿ ñòåí. Àðõèòåêòóðíàÿ ãàðìîíèÿ âñåõðèñòèàíñòâà, êàôîëè÷íîñòè.

Ñðåäè òàèíñòâåííîãî ìåðöàíèÿ ñâåòëûõ ñòåí äâà ÿðêî ðàñïèñíûõ, ïîêà åù¸ äîëüíèõ, âõîäà ñ ïîçîëî÷åííûìè ìåäíûìè âðàòàìè, ïðèçûâàþò âñòóïèòü â óæå èíîå ãîðíåå áëàãîäàðíî ñëàâÿùåå, íåçàõîäÿùå ñîëíå÷íîå.

Áîæåñòâåííûì çîëîòîì ñòåêàåò ïî ìîùè êðóãëûõ êîëîíí, ñòåí èêîíîñòàñà íåáåñíûé îòâåò.  çîëîòîé ñëàâå ìíîãôèãóðíî-ìíîãîöâåòíûé ìèð âå÷íîé êðàñîòû îòâå÷àåò ÷åëîâåêó. È äàæå ÷àðóþùàÿ ïðåëåñòü âèòðàæåé âñåìèðíî èçâåñòíûõ ñîáîðîâ êàæåòñÿ áîëåå çåìíîé.

Íåêîòîðûå èêîíû Óñïåíñêîãî è äðóãèõ ñîáîðîâ Êðåìëÿ åñòü çíàêè ðóññêîãî åäèíñòâà, ïðèâåçåííûå â Ìîñêâó èç óäåëüíûõ êíÿæåñòâ. Ñèìâîëè÷íà äðåâíåéøàÿ èêîíà ñâ. Ãåîðãèÿ – XI âåê – èç Íîâãîðîäà. Ñâÿòîé Ãåîðãèé – âîèí-ïîáåäèòåëü, ñòðàæ Ðóññêîãî ãîñóäàðñòâà. Ãåîðãèåâñêèì êðåñòîì â Ðîññèè íàãðàæäàëñÿ òîò, êòî ãîòîâ áûë ïîëîæèòü ñâîþ äóøó çà äðóãè ñâîÿ.

Èêîíû ñ êëåéìàìè ìîæíî ïîíèìàòü êàê ñèìâîëû âíåâðåìåííîñòè. Âñå èçîáðàæåíèÿ ïî ïåðèìåòðó âíóòðèíàïèñàííîãî ñþæåòà åäèíîâðåìåííî âõîäÿò â îáðàç ñðåäèííîãî èçîáðàæåíèÿ, ÷òî óïðàçäíÿåò êàê âðåìÿ, òàê è ïåðåìåíû ïðîñòðàíñòâà â íåì. Ýòî îñîáåííî çàìåòíî, åñëè íà ïîëÿõ íàïèñàíû ñöåíû æèòèÿ, óñëîâíî ïðîèñõîäÿùèå â ðàçíîå âðåìÿ â ðàçíûõ ìåñòàõ.

Òåëî ÷åëîâåêà åñòü õðàì åãî äóøè.

Ñîáîð åñòü õðàì äóø ÷åëîâå÷åñêèõ.

Ñîáîð ïðèçûâàåò ê äóõîâíîìó åäèíñòâó ìíîãèõ ïðè ñâîáîäå êàæäîãî, ê ñîáîðíîñòè – áûòèþ, ïðèñóùåìó èìåííî ïðàâîñëàâèþ è íå èìåþùåìó àíàëîãîâ.

Ïóøêèíñêèé ìóçåé åùå îäíà âåõà Ðóññêîé èäåè. Ýòî èçâåñòíîå ðóññêîå ñòðåìëåíèå ê èíòåðíàöèîíàëüíîìó âçàèìîïðîíèêíîâåíèþ êóëüòóð. Ïðîèñõîäèò íå÷òî íàïîäîáèå îòîæäåñòâëåíèÿ, õîòÿ ñ èíûì, íî ïðåêðàñíûì, êîòîðîå ñòàíîâèòñÿ ñâîèì. È âîò àíòè÷íîñòü â ñîñåäñòâå ñ î÷àðîâàòåëüíûì ãðå÷åñêèì è èòàëüÿíñêèì äâîðèêîì ñòàíîâÿòñÿ ðóññêîé êóëüòóðîé. Çäåñü êîïèè ïðåâðàòèëèñü â îðèãèíàëû ðóññêîé ëþáâè ê èñòîðèè èñêóññòâà. À êàðòèíû èìïðåññèîíèñòîâ èçäàâíà âîøëè êàê íåîòúåìëåìîå â íàøó êóëüòóðó è â íàøå îáíîâëåííîå ïðåäñòàâëåíèå î ïðåêðàñíîì.

 Ìîñêâå åñòü Âûñîêî-Ïåòðîâñêèé ìîíàñòûðü. Åãî ñîâñåì íåáîëüøîé Ïåòðîâñêèé ñîáîð ïîñâÿùåí ñâÿòèòåëþ Ïåòðó, ïîêðîâèòåëþ Ìîñêâû è âñåÿ Ðóññêîé çåìëè, ïðåäñêàçàòåëþ å¸ âîçâûøåíèÿ.  1326 ãîäó ìèòðîïîëèò Ïåòð ïåðåíåñ ìèòðîïîëè÷üþ êàôåäðó èç Âëàäèìèðà â Ìîñêâó. Âåëèêèé ñîáèðàòåëü Ðóñè êíÿçü Èâàí Êàëèòà è Ïåòð çàëîæèëè íà ìåñòå íûíåøíåãî ïÿòèãëàâîãî ñîáîðà â Êðåìëå òîãäà åùå îäíîãëàâûé Óñïåíñêèé ñîáîð.  äàëüíåéøåì ìèòðîïîëèò Ïåòð áûë ïðè÷èñëåí ê ëèêó ñâÿòûõ. Èêîíà ñâÿòèòåëÿ õðàíèòñÿ íûíå â ïÿòèãëàâîì Óñïåíñêîì ñîáîðå Êðåìëÿ, óòâåðæäàÿ äóõîâíîå åäèíñòâî íàøåé ñòîëèöû ñî âñåì ãîñóäàðñòâîì ðóññêèì.

…Âå÷åðåëî. Çà ñòåíàìè Âûñîêî-Ïåòðîâñêîãî ìîíàñòûðå ñòîÿë â õîëîäíûõ ñóìåðêàõ õðàì ñâ. Ïåòðà – íåîáû÷íûé, â âèäå âîñüìèãðàííîé êèðïè÷íîé áàøåíêè ïîä êóïîëîì. Ìû ñ æåíîé âîøëè â åãî ìèíèàòþðíîå ïîìåùåíèå. Íàâåðõó íåáîëüøèå ëþñòðû îñâåùàëè íàñòåííûå ðîñïèñè. Âíèçó áûëî òåìíîâàòî. Íåñêîëüêî ïîæèëûõ æåíùèí òèõî ÷èòàëè ïðè ñâå÷àõ àêàôèñò ñâ. Ïåòðó. Îäíà èç íèõ ïîäàëà òåêñò è ìíå, íî ïðè ñêóäíîì îñâåùåíèè ÷èòàòü áûëî òðóäíî. Ìû çàæãëè ñâå÷ó è ïðîñòî ñëóøàëè, äóìàëè.

Âñå áûëî íàøèì, âñå áûëî ñðàçó, âñå áûëî ðóññêèì. Ìû çíàëè, ÷òî ìû ïîáåäèì.

 

 

Ìàé - èþíü.

Åäèíñòâî è áîðüáà ïðîòèâîïîëîæíîñòåé

«Deutschlanduberalles» – ýòî äåâèç ïàðàäîêñàëüíûõ äðóçåé íàøèõ. Äëÿ íàñ æå – «Ðîññèÿ ïðåæäå âñåãî». Ñëó÷àéíîñòåé íå áûâàåò. ×åëîâåêó íå îòêðûòî, ïî÷åìó îí ðîæä¸í â òîì èëè èíîì ìåñòå âñåëåííîé. Ïðåäñòàâëÿåòñÿ î÷åâèäíûì ëèøü òî, ÷òî ýòî îïðåäåëåíî íå ñòîëüêî ìíîæåñòâîì ôàêòîðîâ ðàçíîãî óðîâíÿ, íà÷èíàÿ îò êîñìè÷åñêèõ, ñêîëüêî òåì, íåïîçíàâàåìûì ïî îïðåäåëåíèþ, îò ÷åãî çàâèñèò âñ¸ â íàøåì ìèðå. È åñëè ýòî íåïîçíàâàåìîå, êîòîðîå åñòü âíå, íî â ìèðå îïðåäåëèëî áûòü ìíå èìåííî ðóññêèì è èìåííî ñåé÷àñ, çíà÷èò ëþáûå äðóãèå âàðèàíòû, èñõîäÿùèå îò ìåíÿ áóäóò îçíà÷àòü íåñîãëàñèå, ïî ñóòè ïðåäàòåëüñòâî. Ïîñêîëüêó îøèáêà â ïðåäíàçíà÷åíèè ÷åëîâåêà àáñîëþòíî èñêëþ÷åíà èçíà÷àëüíî, çíà÷èò âñ¸, íå ñîãëàñóþùååñÿ ñ ýòèì áóäåò ñòîëü æå àáñîëþòíî òîëüêî â óùåðá ìíå æå. Ñòðåìëåíèåì ÷òî-ëèáî èçìåíèòü ÿ ïðåäàþ Òîãî, áëàãîäàðÿ êîòîðîìó ÿ åñòü, à çíà÷èò ñàìîãî ñåáÿ, èáî ïîêóøàþñü íà íåðàñòîðæèìóþ ñâÿçü ìåæäó íàìè. Ýòî íå ïðèâåä¸ò ê å¸ íàðóøåíèþ, íî îòñðî÷èò èñïîëíåíèå òîãî, äëÿ ÷åãî ÿ åñòü. Èíîãäà íà äëèíó âñåé æèçíè.

Åñëè òîò ìàëîïîíÿòíûé ôåíîìåí, êîòîðûé ïðèíÿòî óñëîâíî íàçûâàòü èñòîðèåé ÷åëîâå÷åñòâà, ñîñòîèò èç èñêëþ÷àþùèõ äðóã äðóãà èíòåðïðåòàöèé è íèêîãäà íå ðàçâèâàåòñÿ ëîãè÷åñêè - ðèòìè÷íî, òî, âåñüìà âåðîÿòíî, ÷òî çàêîíû èñòîðèè íå ÿâëÿþòñÿ çàêîíàìè àíàëîãè÷íî çàêîíàì â ôóíäàìåíòàëüíûõ íàóêàõ. Òîãäà äëÿ ïîíèìàíèÿ ñöåïëåíèÿ íåñîìíåííûõ ôàêòîâ íàèáîëåå àäåêâàòíî ñóáúåêòèâíîå èñòîëêîâàíèå ñ ïîìîùüþ ëþáîãî ìåòîäà òàêîãî èñòîëêîâàíèÿ. Ýòîò ñóùåñòâåííûé àñïåêò ìåòîäîëîãèè ãóìàíèòàðíûõ íàóê, ñ êîòîðûì ñîãëàøàþòñÿ, îäíàêî, íå âñå, óêàçûâàåò íà ÷ðåçâû÷àéíóþ ñëîæíîñòü èññëåäîâàíèé òåõ îáëàñòåé ïîçíàíèÿ, â êîòîðûõ ñòðåìëåíèå ê òî÷íûì çàêîíîìåðíîñòÿì ê èñòèíå íå ïðèáëèæàåò. Âåäü èçâåñòíî, ÷òî, òàê íàçûâàåìûé, õîðîøèé âêóñ, êîòîðûé, õîòÿ è áåññïîðíî åñòü, òåì íå ìåíåå, îòëè÷àåòñÿ êðàéíåé íåîïðåäåë¸ííîñòüþ è ñóáúåêòèâèçìîì. Äîëæíî áû, âåðîÿòíî, ñóùåñòâîâàòü ïîíÿòèå èñòîðè÷åñêîé àêöåíòóàöèè íàïîäîáèå àêöåíòóàöèè õàðàêòåðà â ïñèõèàòðèè.  çàâèñèìîñòè îò áåñ÷èñëåííûõ ôàêòîðîâ, ÷àñòî íåïðåäñêàçóåìûõ, ÷åëîâåêà ìîæíî ïîíÿòü ñîâåðøåííî ïðîòèâîïîëîæíûì, äàæå âçàèìîèñêëþ÷àþùèì, îáðàçîì. ×òî æå åñòü íà ñàìîì äåëå? - îñíîâíîé âîïðîñ æåëàþùåãî óçíàòü ïðàâäó. Îïûòíûé (à íå ëþáîé) ïñèõèàòð çàêîíîìåðíîñòü âèäèò èìåííî â íåî÷åâèäíîñòè. ß áû ïðèâåë åù¸ îäèí ïðèìåð. Êîãäà Æàí-Ïîëü Ñàðòð ñêàçàë, ÷òî «ñîçíàíèå åñòü òî, ÷òî îíî íå åñòü, è íå åñòü òî, ÷òî îíî åñòü», îí ïàðàäîêñàëüíî îêàçàëñÿ áëèæå ê èñòèíå, ÷åì íàòóæíûå ïîïûòêè îïðåäåëèòü ýòîò ôåíîìåí, èñ÷åðïûâàþùå òî÷íî è ìíîãîñëîâíî. 

Òåïåðü, íè â ìàëåéøåé ñòåïåíè íå ïðåòåíäóÿ íà èñòèíó, ÿ õî÷ó âûñêàçàòü íåñêîëüêî èñòîðè÷åñêèõ ñóæäåíèé. Ïåðâîå èç íèõ - ñóæäåíèå íðàâñòâåííîå. Ïîëèòèêà, êîòîðàÿ ïî òó ñòîðîíó äîáðà è çëà, âíå÷åëîâå÷íà.

Çà ïîñëåäíèå äâà-òðè ñòîëåòèÿ âñåìèðíàÿ, íî, ïðåæäå âñåãî, çàïàäíàÿ êóëüòóðà ñòàíîâèòñÿ çàâèñèìîé îò äåíåã è îðóæèÿ. Ýòà çàâèñèìîñòü áûëà âñåãäà. Íî ñåé÷àñ îíà ïðåâðàùàåòñÿ â ñìûñë æèçíè êàê îòäåëüíûõ ëþäåé, òàê è ãîñóäàðñòâ. ß îòíîøóñü ê òåì, êîòîðûå ñ÷èòàþò, ÷òî ìàêñèìàëüíî ýòî óòâåðæäåíî àíãëîñàêñàìè è ÿâëÿåòñÿ ñïåöèôè÷íûì äëÿ èõ íàöèîíàëüíîãî õàðàêòåðà. Ïîëíîïðàâíî ó÷àñòâóÿ â åâðîïåéñêîé êóëüòóðå, àíãëè÷àíå, âìåñòå ñ òåì, ñêëîííû ýêçèñòåíöèàëüíî-íðàâñòâåííûå êàòåãîðèè âûíîñèòü çà ñêîáêè. Èõ ïîëó-ïîòîìêè, ïîëó-ïîñëåäîâàòåëè, îáóñòðîèâøèñü íà ÷óæîé çåìëå, ðàçäóëè ýòîò ïðèíöèï äî èñïîëèíñêèõ ðàçìåðîâ. Íðàâñòâåííîñòü ïðèñóòñòâóåò â èõ æèçíè êàê ýëåìåíò íåêîãî èçûñêà, äàæå ÷óäà÷åñòâà. Âûñîêèé, ÷àñòî êóïëåííûé ó äðóãèõ íàöèé, òåõíîëîãè÷åñêèé èíòåëëåêò ïðîíèçàí îáûâàòåëüñêèì ìåùàíñòâîì, ÷òî èñêëþ÷àåò äàæå íàì¸ê íà òî, ÷òî íàçûâàåòñÿ ìóäðîñòüþ. Ïðèìàò áëàãîïîëó÷èÿ è êîìôîðòà ìåòîäè÷íî íàâÿçûâàåòñÿ áîëüøèíñòâó ñòðàí.

Òàêîé ïðèíöèï æèçíè ïðåäïîëàãàåò îòêàç îò ïîíèìàíèÿ íåîáõîäèìîñòè åäèíñòâà ÷åëîâåêà ñ åãî ðîäèíîé, èáî ýòî åäèíñòâî, â ñâîþ î÷åðåäü, ïðåäïîëàãàåò ãîòîâíîñòü ê òåì èëè èíûì ëèøåíèÿì «âî èìÿ». Åñëè æå «uberalles» åñòü ëè÷íîå áëàãîïîëó÷èå, ñìûñë æèçíè ïðÿìî ïðîòèâîïîëîæåí. Êàê èçâåñòíî, ïîíÿòèå áëàãîðîäñòâà èñêëþ÷àåò óïîðíîå ñòðåìëåíèå ê ëè÷íîìó áëàãîïîëó÷èþ, õîòÿ ìîæåò ñ íèì èíîãäà ñîâïàäàòü. Ðàçðåøó ñåáå âûñêàçàòü, ÷òî ïîäîáíîå îñìûñëåíèå æèçíè ïðèñóùå èíäèâèäóóìàì, ñîöèàëüíîå ðàçâèòèå êîòîðûõ îñëàáëåíî. Äëÿ èõ æèçíåäåÿòåëüíîñòè òðåáóåòñÿ îïîðà íà çàêîí âíåøíèé, þðèäè÷åñêèé, íî íå âíóòðåííèé – ìîðàëüíûé, î êîòîðîì ãîâîðèë Êàíò.

Ñêîëüêî åù¸ ðàç ïðèäåòñÿ âñïîìèíàòü «…î, åñëè áû òû áûë õîëîäåí èëè ãîðÿ÷, íî òû òîëüêî ò¸ïë…». Êîãäà íåìöû ñîâåðøàëè ïðåñòóïëåíèÿ ïðîòèâ ÷åëîâå÷íîñòè, îíè äåëàëè ýòî èç íåíàâèñòè ê ïðåñëåäóåìûì, èç îøèáî÷íîãî óáåæäåíèÿ, ÷òî îíè î÷èùàþò ìèð îò çëà. Êîãäà àíãëîñàêñû îáðåêàþò íà ñìåðòü, îíè öåëîìó íàðîäó, êàê è îòäåëüíîìó ÷åëîâåêó, ãîâîðÿò «íè÷åãî ëè÷íîãî» èëè ïðåñëîâóòîå «ýòî âàøè ïðîáëåìû». Óíè÷òîæåíèå èëè èñïîëüçîâàíèå ëþäåé óæå íå îäíî ñòîëåòèå îñóùåñòâëÿëè èçîùð¸ííî óìíûå, æ¸ñòêî ýãîèñòè÷íûå åâðîïåéñêèå òóçåìöû-îñòðîâèòÿíå, ñ îòòî÷åííûìè ìàíåðàìè, ýëåãàíòíî îäåòûå, ñîçäàòåëè êîäåêñà äæåíòëüìåíà. Óäèâèòåëüíî, íî äàæå òàêèå ëèöà êàê Ãèòëåð èëè Ãåññ áîëåå ÷åì íå íàèâíûå âî âñåõ îòíîøåíèÿõ, ïîïàëèñü íà äæåíòëüìåíñêóþ óäî÷êó àíãëè÷àí. Áåðäÿåâ â ñâî¸ âðåìÿ âûñêàçàë ìûñëü, ÷òî, åñëè îò ÷åëîâåêà òðåáóþò âûñîêîé ïîðÿäî÷íîñòè, ýòî òåì áîëåå äîëæíî ðàñïðîñòðàíÿòüñÿ íà ãîñóäàðñòâà.

Ïåðâàÿ è âòîðàÿ ìèðîâûå âîéíû ñäåëàëè âûïóêëûì òî, ÷òî ïðåæäå ìíîãèì êàçàëîñü ïëîñêèì. Ñåé÷àñ â Ðîññèè ïîñòîÿííî óïîòðåáëÿþòñÿ äâà ïîíÿòèÿ – ãîñóäàðñòâåííîñòü è ëèáåðàëèçì.  îòëè÷èå îò íåîïðåäåëåííî ïðîøåäøåãî âðåìåíè èõ çíàêè âçàèìíî èçìåíèëèñü. Ãîñóäàðñòâåííîå ìûøëåíèå, íåèçáåæíî æ¸ñòêîå ïî ôîðìå äàæå â òðóäíûõ óñëîâèÿõ, àññîöèèðóåòñÿ ñî ñòàáèëüíîñòüþ è ìàëîé êðîâüþ. Ëèáåðàëèçì – ñî ñòðåìëåíèåì ê ëè÷íîìó êîìôîðòó åãî àïîëîãåòîâ è èõ ïîñëåäîâàòåëåé íà ôîíå îáèëüíîé ÷óæîé êðîâè. Ëèáåðàëèçì ëó÷øèé èíñòðóìåíò äëÿ ìàñêèðîâêè çëà ïîä äîáðî. Èìåííî ýòèì èíñòðóìåíòîì ñåãîäíÿ íåîáû÷àéíî óñåðäíî è ìíîãîôîðìíî ïîëüçóþòñÿ àíãëî-ñàêñîíñêèå ñòðàíû, ïûòàÿñü îñëàáèòü Ðîññèþ.

 Ïîíÿòèåì äåìîêðàòèè ìîæíî ïðåíåáðå÷ü, èáî åãî óïîòðåáëÿþò êàê ãîñóäàðñòâåííèêè, òàê è ëèáåðàëû. Ïîíÿòèåì òîòàëèòàðèçì òîæå ìîæíî ïðåíåáðå÷ü, òàê êàê åãî ìåòîäàìè ñ åñòåñòâåííîé íåîáõîäèìîñòüþ ïîëüçóþòñÿ êàê îäíè, òàê è äðóãèå. Íî â îòëè÷èå îò äåìîêðàòèè, êîòîðîé ùåãîëÿþò, ñòàðàþòñÿ îá ýòîì íå óïîìèíàòü. Âïðî÷åì, ñòåñíÿòüñÿ ñòîèëî áû íå òîòàëèòàðèçìà, êîòîðûé ïðè áåññìåííîì óïðàâëåíèè è ìóäðîñòè ïðàâèòåëÿ çíà÷èòåëüíî ÷àùå âåä¸ò ê óñòîé÷èâîñòè ãîñóäàðñòâà, à èìåííî äåìîêðàòè÷åñêîé, íàòóæíî âûáîðíîé, ÷åõàðäû ïîñòîÿííî ñìåíÿåìûõ, ïîñëóøíûõ ÷óæîìó ãîñóäàðñòâó, ïðàâèòåëåé.

Îáå ìèðîâûå âîéíû ïðåäúÿâèëè ðåçóëüòàòû ïîñëåäîâàòåëüíîé êàáèíåòíîé äåÿòåëüíîñòè àíãëî-àìåðèêàíöåâ. Âìåñòî ðóññêî-ãåðìàíñêîãî ñîþçà ïðîèçîø¸ë ðóññêî-ãåðìàíñêèé ðàçðûâ, îñòàòêè êîòîðîãî ãàëüâàíèçèðóþòñÿ åù¸ è òåïåðü â âèäå óêðàèíñêîãî øàáàøà. Ïàðàëëåëüíî ñ ýòèì â âîñòî÷íîì ïîëóøàðèè ãðåìÿò âçðûâû â áåçãðàíè÷íûõ çîíàõ àíãëî-àìåðèêàíñêèõ èíòåðåñîâ. Êîãäà-òî ÿ î÷åíü îøèáî÷íî ïðåäñòàâèë äæåíòëüìåíñêèå îòíîøåíèÿ ìåæäó íåìöàìè è àíãëè÷àíàìè íà ôðîíòå. Òåïåðü ìíå õî÷åòñÿ óéòè îò ýòîãî, èáî äæåíòëüìåíñòâî, îñíîâàííîå íà íåêîòîðîé îáùíîñòè áûòà î÷åíü ïîâåðõíîñòíî. Ñâîåãî áîëåå ÷åì íåóäà÷íîãî ñîþçíèêà – Èòàëèþ, íåìöû íå ðàç âûòàñêèâàëè èç áåäû ñâîåé êðîâüþ. Àíãëè÷àíå æå ïîñëåäîâàòåëüíî è ïî-àíãëèéñêè áåññòðàñòíî ïðåäàâàëè ñâîèõ ñîþçíèêîâ îäíîãî çà äðóãèì. Òùàòåëüíî èçáåãàþùèå ëè÷íîé âñòðå÷è ñ îïàñíîñòüþ, èçíåæåííûå ñîëäàòû, îñîáåííî àìåðèêàíñêèå, âûðîñøèå íà îòãîðîæåííîé îò íàñòîÿùèõ âîéí òåððèòîðèè, ïðèâûêëè ïðÿòàòüñÿ â íåäðàõ âîåííîé òåõíèêè. Ðîáåþùàÿ àðìèÿ íå âûäåðæèò íàïîðà íè ðóññêèõ, íè íåìöåâ. Áðàâûå îòêîðìëåííûå «ñîþçíèêè» âî Ôðàíöèè è â ñåâåðíîé Àôðèêå, áóêâàëüíî ïåðåãðóæåííûå âîåííîé òåõíèêîé, åäâà íå ïðîòÿíóëè íîãè ïîä óäàðàìè èçìîòàííîãî âåðìàõòà. Íó, à åñëè ìû ñ âåðìàõòîì, âûíîñÿ çà ñêîáêè èäåîëîãèþ, âìåñòå! Ïîíÿòíî, ÷òî ïðèçðàê ðóññêî- ãåðìàíñêîãî ñîþçà âñåãäà áûë êîøìàðîì äëÿ àíãëî-àìåðèêàíöåâ.

Ìû è âïðàâäó íàöèÿ ñèëüíàÿ äóõîì. Ïîñëå òîãî, êàê ÿïîíöàì â 1905 ãîäó óäàëîñü öåíîé ÷óäîâèùíûõ ïîòåðü ïðîðâàòü îáîðîíó Ïîðò-Àðòóðà, îíè ñêàçàëè ðóññêèì îôèöåðàì: «Åñëè áû ìû ñîåäèíèëèñü, òî çàâîåâàëè áû âåñü ìèð».  

Íî âîò Ãåðìàíèÿ è ìû. Êîãäà ÿ äóìàþ îá ýòîì, äëÿ ìåíÿ âñ¸ àáñîëþòíî ÿñíî. ßñíî çäåñü, çà âå÷åðíèì ïèñüìåííûì ñòîëîì, â òèøèíå, ïðè òèêàíüå ÷àñîâ. Î÷åíü óäîáíàÿ îáñòàíîâêà äëÿ ðàçìûøëåíèé, è ÿ íå ìîãó íå âîñïîëüçîâàòüñÿ.

 Ïîðà, íàâåðíîå, âñïîìíèòü î çàêîíå åäèíñòâà è áîðüáû ïðîòèâîïîëîæíîñòåé. Åãî ñïðàâåäëèâîñòü íàãëÿäíåå âñåãî â ïîñëåäíåé ðóññêî-ãåðìàíñêîé âîéíå, íàøåé Âåëèêîé Îòå÷åñòâåííîé âîéíå. Ñóáúåêòèâíî ïðåäñòàâëåíèÿ î ãåðìàíñêîé íàöèè êàê î âðàæåñêîé, ó ìåíÿ íå âîçíèêàåò. Âñå ñîáûòèÿ ïðåèñïîëíåíû ðàçäóòîé âçàèìíîé íåíàâèñòüþ, ïîëèòè÷åñêè ñïðîâîöèðîâàííîé èçâíå, íà ôîíå âçàèìíîãî æå äàâíåãî èñòîðè÷åñêè îáóñëîâëåííîãî èíòåðåñà. Íàñ âûíóäèëè ñæèòüñÿ äðóã ñ äðóãîì â âîéíå. Êîíå÷íî æå ïðîòèâîïîëîæíîñòü, íî ñêîëüêî åäèíñòâà. Êîãäà âðàæäóþò, èíîãäà íà ñìåðòü, äàæå áðàòüÿ, îíè îñòàþòñÿ òåìè, êåì ðîäèëèñü, à ãðàæäàíñêàÿ âîéíà îêàçûâàåòñÿ áîëåå æåñòîêîé, ÷åì âîéíà ñ äðóãèì ãîñóäàðñòâîì. Íî ïðîõîäèò âðåìÿ, è íàä áîðüáîé òîðæåñòâóåò åäèíñòâî. À åñëè â îñíîâå íåò åäèíñòâà, áîðüáà âå÷íà. Âîò ýòî ðóññêî-àíãëèéñêàÿ ñèòóàöèÿ. Çà âñþ èñòîðèþ Ðîññèÿ íå ñòðåìèëàñü ïîäðûâàòü îñíîâû Áðèòàíñêîé èìïåðèè. Àíãëèÿ æå ïî îòíîøåíèè ê Ðîññèè äåëàëà ýòî ñèñòåìàòè÷åñêè.

Î òîì, ÷òî ðóññêî-ãåðìàíñêèé ñîþç èëè, êàê èíîãäà ãîâîðèëè, ðóññêî-ïðóññêèé ñîþç áîëåå ÷åì åñòåñòâåíåí, íàïèñàíî è ñêàçàíî íåìàëî.

Íåìöû íå îäíî ñòîëåòèå âæèâàëèñü â ðóññêèé áûò, â ðóññêóþ ïñèõîëîãèþ. Ìíå èçâåñòíû, êîíå÷íî, áîëüøå ðóññêèå íåìöû, ÷åì íåìåöêèå ðóññêèå. Î÷åâèäíî, ÷òî ñòðàíà, â êîòîðóþ åäóò íå ïðîñòî çàðàáîòàòü, à æèòü è ñëóæèòü åé, áåçóñëîâíî, îêàçûâàåò çíà÷èòåëüíîå âëèÿíèå íà ïðèåõàâøèõ.  îïðåäåëåííîì ñìûñëå íåìöû ðàñòâîðÿëèñü â ðóññêîé ãðàíäèîçíîñòè, îçàðÿÿ ñâîé «ñóìðà÷íûé ãåðìàíñêèé ãåíèé» ÷óäåñíûì ñâåòîì ñëàâÿíñêîé ìóäðîé êðàñîòû è ïðèíîñÿ åé â äàð ìíîãîå èç ñàìûõ ðàçíûõ îáëàñòåé ñîáñòâåííîé êóëüòóðû.

Øèðî÷àéøåå ðàñïðîñòðàíåíèå ïîëó÷èëè íåìåöêèå êîëîíèè â ñàìûõ ðàçëè÷íûõ ãåîãðàôè÷åñêèõ òî÷êàõ.  ÷àñòíîñòè, â Îäåññå. Êàê îäåññèò ÿ õîðîøî çíàë ïîòîìêîâ ýòèõ êîëîíèñòîâ, à áóäó÷è âðà÷îì, ìîãó ëèøü ïîâòîðèòü îáùåèçâåñòíîå, ÷òî â ìåäèöèíñêîé êóëüòóðå Ðîññèè ïðèíèìàëî ó÷àñòèå íåîáûêíîâåííî áîëüøîå êîëè÷åñòâî, êàê ïðàêòèêóþùèõ äîêòîðîâ, òàê è ó÷¸íûõ, ïðîèñõîäèâøèõ èç íåìåöêèõ ñåìåé. Õðåñòîìàòèéíûé ïðèìåð – óðîæåíåö Ïðóññèè äîêòîð Ãààç, ïðîçâàííûé â íàðîäå «ñâÿòûì äîêòîðîì», êîòîðîãî íà ðóññêèé ìàíåð íàçûâàëè Ô¸äîðîì Ïåòðîâè÷åì. Ïðèåõàâ â Ðîññèþ, îí îòëè÷àëñÿ ñîâåðøåííåéøèì áåñêîðûñòèåì, ëå÷èë âñåõ ïîäðÿä è åù¸ îïåêàë àðåñòàíòîâ. Èíòåðåñíî, ÷òî ïîñëå åãî ñìåðòè åäèíñòâåííîé öåííîñòüþ îêàçàëàñü ïîäçîðíàÿ òðóáà, ñ ïîìîùüþ êîòîðîé îí ëþáîâàëñÿ çâ¸çäàìè.

Ñîâñåì â èíîé îáëàñòè ðàáîòàë íà áëàãî Ðîññèè Ãåðìàí Êàðë ôîí Êåéçåðëèíã, êðóïíåéøèé ãîñóäàðñòâåííûé äåÿòåëü, ïðîèñõîäèâøèé èç äðåâíåãî ãåðìàíñêîãî ðîäà, ïîñòóïèâøèé íà ðóññêóþ ñëóæáó â 1730 ãîäó.  ÷àñòíîñòè, îí ïðåäñòàâëÿë Ðîññèþ âî ìíîãèõ ñòðàíàõ è ïðèëîæèë ìíîãî ñèë äëÿ çàùèòû ïðàâîñëàâíûõ ñëàâÿí îò ïðèòåñíåíèé â Ïîëüøå è Àâñòðèè. Êñòàòè, áóäó÷è çíàêîìûì ñ âåëèêèì Èîãàííîì Ñåáàñòüÿíîì Áàõîì, îí ïîìîã â íðàâñòâåííî-ìóçûêàëüíîì ñïîðå êîìïîçèòîðà ñ ãîðîäñêèìè âëàñòÿìè Ëåéïöèãà.

Íî, âåðîÿòíî, ëó÷øå âñåãî îñîáåííîñòè õàðàêòåðà íàöèè è å¸ âçàèìîäåéñòâèå ñ äðóãîé íàöèåé âûñòóïàþò íå ïðè ñïîêîéíîì òå÷åíèè æèçíè, à â ýêñòðåìàëüíûõ óñëîâèÿõ èëè ïðè ïîäãîòîâêå ê íèì. ß èìåþ â âèäó ñëóæáó â àðìèè, èìåííî ñëóæáó, ñëóæåíèå ñòðàíå, ñîïðÿæ¸ííîå ñ íåèçáåæíûì ðèñêîì. Ðèñêîì äëÿ æèçíè, à íå êîìôîðòîì.

Íà ðóññêîé âîåííîé ñëóæáå, îñîáåííî íà ôëîòå è â ãâàðäåéñêèõ ïîëêàõ, èçäàâíà íàõîäèëîñü ìíîãî âûõîäöåâ èç Ãåðìàíèè è, òàê íàçûâàåìûõ, îñòçåéñêèõ (ïðèáàëòèéñêèõ) íåìöåâ. Èçâåñòíû êîìàíäèðû êàâàëåðãàðäñêîãî ïîëêà, ïåðâîãî ïîëêà èìïåðàòîðñêîé ãâàðäèè: ãåíåðàë-ìàéîð ôîí Ãðèíâàëüä Ðîäèîí Åãîðîâè÷ (ÌîðèöÐåéíõîëüä), ÷åëîâåê ÷óæäûé ðîñêîøè, ïðÿìîëèíåéíûé â ñóæäåíèÿõ, áëèçêèé Èìïåðàòîðó Íèêîëàþ Ïàâëîâè÷ó, èëè ãåíåðàë-ìàéîð áàðîí ôîí Ôèòèíãîô Èâàí Àíäååâè÷ (Èîãàíí), êîìàíäèð êàâàëåðãàðäîâ ïîçäíåå. Íà ôëîòå ñëóæèëè õîðîøî çíàêîìûå âñåì àäìèðàë ôîí Êðóçåíøòåðí Èâàí Ô¸äîðîâè÷ (Àäàì Èîãàíí) è ôîí Áåëëèíñãàóçåí Ôàääåé Ôàääååâè÷ (Ôàáèàí Ãîòòëèá), ïðèíåñøèå Ðîññèè ìíîãî ãåîãðàôè÷åñêîé ñëàâû. Î÷åíü èçâåñòíû ìîðåïëàâàòåëè àäìèðàë ãðàô ôîí Ëèòêå Ô¸äîð Ïåòðîâè÷ (Ôðèäðèõ Áåíüÿìèí), ïðåçèäåíò Ðîññèéñêîé Àêàäåìèè Íàóê è ãîñóäàðñòâåííûé äåÿòåëü, à òàêæå êàïèòàí ïåðâîãî ðàíãà Êîöåáó Îòòî Åâñòàôèåâè÷, ïðåäêè êîòîðîãî ïðèáûëè èç Çàïàäíîé Ïðóññèè. À ñêîëüêî áûëî èõ íå ñòîëü èçâåñòíûõ, è âñå îíè ñ ãîðäîñòüþ ñ÷èòàëè ñåáÿ ðóññêèìè îôèöåðàìè.

 ñïèñêàõ ðîññèéñêîãî îôèöåðñêîãî êîðïóñà ìîæíî ïðî÷åñòü î÷åíü áîëüøîå êîëè÷åñòâî ôàìèëèé íåìöåâ â íåñêîëüêèõ ïîêîëåíèÿõ, ïðåäàííî ñëóæèâøèõ Ðîññèè è âîåâàâøèõ ñ Êàéçåðîâñêîé Ãåðìàíèåé áîëåå ÷åì äîáëåñòíî âî âðåìÿ ñïðîâîöèðîâàííîé àíãëîñàêñàìè ÷óäîâèùíîé Âåëèêîé Âîéíû. Ñðåäè íàèáîëåå êðóïíûõ âîåíà÷àëüíèêîâ èç íåìöåâ âîåííî-èñòîðè÷åñêàÿ ëèòåðàòóðà óïîìèíàåò òàêèõ, êàê Ï.Ê. Ðåííèíêàìïô, Å.Ê. Ìèëëåð, Ì.Ñ. Ëàòåðíåð, àäìèðàëû Í.Î. Ýññåí è À.À. Ýáåðãàðä.

Ïîñëå ðåâîëþöèîííûõ ñîáûòèé â Ðîññèè ãëóáî÷àéøèì óâàæåíèåì ïîëüçîâàëñÿ çíàìåíèòûé ãåíåðàë-ëåéòåíàíò áàðîí ϸòð Íèêîëàåâè÷ Âðàíãåëü, «ñâåðõðóññêèé íåìåö» è ðóññêèé ïàòðèîò, ãëàâíîêîìàíäóþùèé Ðóññêîé Àðìèåé âî âðåìÿ ãðàæäàíñêîé âîéíû. Åãî ìëàäøèé áðàò, Íèêîëàé Íèêîëàåâè÷ Âðàíãåëü, êðóïíûé èñêóññòâîâåä è êóìèð äåÿòåëåé íàøåãî Ñåðåáðÿíîãî âåêà, íåîáûêíîâåííî ìíîãî ñäåëàë äëÿ ïðîñâåùåíèÿ è ïîíèìàíèÿ êóëüòóðû Ðîññèè. Ðîä Âðàíãåëåé âåä¸ò ñâî¸ ïðîèñõîæäåíèå ñ ÕØ âåêà îò òåâòîíñêîãî ðûöàðÿ Ãåíðèêóñà è íàõîäèòñÿ íà ðóññêîé ñëóæáå ñ ÕÓØ. Ê ýòîìó æå ðîäó îòíîñèòñÿ è èçâåñòíûé ìîðåïëàâàòåëü àäìèðàë Ôåðäèíàíä Ïåòðîâè÷ Âðàíãåëü.

Åù¸ îäíîé ëåãåíäàðíîé ëè÷íîñòüþ â ïîñëåðåâîëþöèîííîå âðåìÿ áûë ãåíåðàë-ëåéòåíàíò áàðîí Ðîìàí Ôåäîðîâè÷ ôîí Óíãåðí-Øòåðíáåðã èç ñòàðèííîãî íåìåöêî-ïðèáàëòèéñêîãî (îñòçåéñêîãî) ðîäà âåðîé è ïðàâäîé èçäàâíà ñëóæèâøåãî Ðîññèè. Âèäÿ êàòàñòðîôó Äîáðîâîëü÷åñêîé àðìèè è óâë¸êøèñü ñëîâàìè, îí îäíàæäû ñêàçàë, ÷òî åäèíñòâåííûìè ðóññêèìè â ýòî ñìóòíîå âðåìÿ îñòàëèñü îñòçåéñêèå íåìöû. Óíãåðí, áóäó÷è áåñêîìïðîìèññíûì ìîíàðõèñòîì, âñåìè ñïîñîáàìè íåêîëåáèìî îòñòàèâàë ðîññèéñêóþ ìîíàðõèþ â ïåðâîé ìèðîâîé è ãðàæäàíñêîé âîéíàõ è ñ îñîáîé ëþáîâüþ îòíîñèëñÿ ê ðóññêîìó âîñòîêó. Îí ïûòàëñÿ ñîåäèíèòü õðèñòèàíñòâî ñ áóääèçìîì è ñîçäàòü îáúåäèíåííóþ àçèàòñêóþ ñèñòåìó äëÿ áîðüáû ñ çàïàäíîé öèâèëèçàöèåé, êîòîðóþ ñ÷èòàë ãíèëîñòíî-ðåâîëþöèîííîé, ðàçëàãàþùåé ëþáîå ãîñóäàðñòâî. Åãî áåñòðåïåòíûé ðóññêî-íåìåöêèé äóõ îñòàëñÿ â ïàìÿòè ëþäåé î÷åíü ðàçíûõ âçãëÿäîâ êàê ëåãåíäà è áûë óâåêîâå÷åí â ëèòåðàòóðå è ìóçûêå Ðîññèè, à áëàãîäàðíûå ìîíãîëû ñ÷èòàëè åãî ïîêðîâèòåëåì ìîíàñòûðåé è äî èõ ïîð ÷òóò åãî èìÿ.

Íåìåöêèé âîåííûé ïèñàòåëü è èñòîðèê Âàëüòåð Áåêìàí óæå âî âðåìåíà Òðåòüåãî Ðåéõà (!) ïèøåò î ðóññêîé èìïåðàòîðñêîé àðìèè êàê î âûäàþùåéñÿ â ñðàæåíèÿõ è âîèíñêîé ÷åñòè. Âîò îäíî èç åãî âûñêàçûâàíèé - «Îôèöåðñêèé êîðïóñ ðóññêîé àðìèè ïîêàçàë ñåáÿ â Ìèðîâóþ âîéíó äîñòîéíûì è áëàãîðîäíûì ïðîòèâíèêîì». Êîììåíòèðóÿ åãî êíèãó, ëåéòåíàíò Ì. Ñòàõåâè÷ - ðåäàêòîð ýìèãðàöèîííîãî ñáîðíèêà - îáðàùàåò âíèìàíèå íà òî, ÷òî â âîåííî-èñòîðè÷åñêîé ëèòåðàòóðå ñîþçíèêîâ (ñòðàí Àíòàíòû), ïîñâÿùåííîé Âåëèêîé Âîéíå óïîìèíàíèå î Ðîññèè îòñóòñòâóåò ïîëíîñòüþ, õîòÿ ðàññêàçûâàåòñÿ îá ó÷àñòèè äàæå àâñòðàëèéñêèõ àáîðèãåíîâ. À âîò â ñòàíå áûâøèõ âðàãîâ âîñõèùàþòñÿ äåéñòâèÿìè ðóññêîé àðìèè, òùàòåëüíî èõ èññëåäóÿ è ïðèâîäÿ ìíîãî÷èñëåííûå ïðèìåðû áàòàëüíûõ ýïèçîäîâ.

Íà ïåðâîì ýòàïå ïîñëåðåâîëþöèîííîé ýìèãðàöèè å¸ öåíòðîì áûë èìåííî Áåðëèí – ñòîëèöà íåäàâíî âðàæåñêîãî ãîñóäàðñòâà, êîòîðàÿ, òåì íå ìåíåå, ïðèâëåêàëà êðóïíåéøèõ ïðåäñòàâèòåëåé ðóññêîé êóëüòóðû. 

Ïîñëå âîçíèêíîâåíèÿ ÑÑÑÐ, íåìöû èìåëè äî 1941 ãîäà â ñîñòàâå ÐÑÔÑÐ ñâîþ Íàöèîíàëüíóþ Àâòîíîìíóþ ðåñïóáëèêó, à ñåé÷àñ â Àëòàéñêîì êðàå ñóùåñòâóåò Íåìåöêèé íàöèîíàëüíûé ðàéîí. 

 ãîäû, ïðåäøåñòâóþùèå Âòîðîé ìèðîâîé âîéíå, ó íàñ ñ Ãåðìàíèåé áûëî èíòåíñèâíîå âçàèìîâûãîäíîå âîåííî-ýêîíîìè÷åñêîå ñîòðóäíè÷åñòâî. ×åãî ñòîèò îäèí Ãåéíö Âèëüãåëüì Ãóäåðèàí, ãåíåðàë-ïîëêîâíèê âåðìàõòà, èìåâøèé íåïîñðåäñòâåííîå îòíîøåíèå ê ñåêðåòíûì (îò ñòðàí Àíòàíòû, ïðåæäå âñåãî îò Àíãëèè) ðóññêî-íåìåöêèì òàíêîâûì êóðñàì â Êàçàíè, îáó÷åíèå íà êîòîðûõ îí âûñîêî îöåíèë.  ïîñëåâîåííûõ ìåìóàðàõ îí ïðèçíàë ïðåâîñõîäñòâî íàøèõ òàíêîâûõ âîéñê íàä íåìåöêèìè. Âìåñòå ñ òåì, îñòàâëåííàÿ â äàëüíåéøåì, íåìåöêàÿ òåõíèêà ïîìîãëà â íåêîòîðîì îòíîøåíèè íàøèì èíæåíåðàì â ñîçäàíèè ñîáñòâåííûõ òàíêîâ.  1939 ãîäó Ãóäåðèàí, êîìàíäóÿ ìîòîðèçîâàííûì êîðïóñîì âåðìàõòà, ó÷àñòâîâàë ñîâìåñòíî ñ êîìáðèãîì òàíêîâîé áðèãàäû Ñ.Ì. Êðèâîøåèíûì â ïåðåäà÷å ãîðîäà Áðåñò ñîâåòñêèì âîéñêàì. Ïîõîäíûå êîëîííû îáåèõ ñòðàí ïðîõîäèëè ñî çíàì¸íàìè ïîä ìóçûêó âîåííûõ ìàðøåé.

Áûëî è ñïîðòèâíîå âçàèìîäåéñòâèå. Ìíîãî ïîçäíåå ìåëüêíóë îòðàæ¸ííûé ýïèçîä ýòîãî äàæå â àâòîðñêîé ïåñíå. Âûñîöêèé óïîìèíàåò î íåìåöêîì àëüïèíèñòå, êîòîðûé áûë ñïàñåí âî âðåìÿ ïàäåíèÿ, êîãäà òðåíèðîâàëñÿ íà Êàâêàçå, à òåïåðü «áûòü ìîæåò, îí ñâîé àâòîìàò ãîòîâèò ê áîþ». Âîçìîæíî ñ òåì àëüïèíèñòîì, êîòîðûé åãî òîãäà ñïàñ…

Âî âðåìÿ Âåëèêîé Îòå÷åñòâåííîé âîéíû ïðîÿâèëàñü îäíà ëåãåíäàðíàÿ, íî òðàãè÷åñêàÿ ñóäüáà Ãåëüìóòà ôîí Ïàííâèöà, íåìåöêîãî ãåíåðàëà, îïèñàííàÿ, â ÷àñòíîñòè, Âîëüôãàíãîì Àêóíîâûì. Ôàìèëèÿ ôîí Ïàííâèöà, ïîòîìñòâåííîãî ïðóññêîãî âîåííîãî, òèïè÷íàÿ äëÿ ñèëåçñêîãî äâîðÿíñòâà, óêàçûâàåò íà ñëàâÿíñêîå ïðîèñõîæäåíèå. Áåççàâåòíàÿ ëþáîâü íåìåöêîãî ãåíåðàëà ê ðóññêîìó êàçà÷åñòâó îáúÿñíÿåòñÿ, ïî ìíåíèþ Àêóíîâà, «ãëóáîêèì äóøåâíûì ðîäñòâîì», èñõîäÿ èç ðîäîâûõ êîðíåé.  åãî ðîäó áûëè ëèöà, ñâÿçàííûå ñ ðóññêîé èìïåðàòîðñêîé ñåìü¸é. Óñàäüáà Ïàííâèöåâ ðàñïîëàãàëàñü íà ïðèãðàíè÷íîé ñ Ðîññèåé çåìëå, è îí ñ þíîñòè áûë äðóæåí ñ ðóññêèìè êàçàêàìè.  16 ëåò ôîí Ïàííâèö áûë çà÷èñëåí â ýñêàäðîí Ïåðâîãî Çàïàäíîðóññêîãî åãî Âåëè÷åñòâà Èìïåðàòîðà Âñåðîññèéñêîãî Àëåêñàíäðà III Óëàíñêîãî ïîëêà â Ëþáåíå. Ýòî íàçâàíèå íåìåöêîãî ýñêàäðîíà íå èçìåíÿëîñü (!), íåñìîòðÿ íà íà÷àëî âîéíû ñ Ðîññèåé.

 Òðåòüåì Ðåéõå îòíîøåíèå ê ðóññêèì áûëî íåîäíîçíà÷íûì. Ãåíåðàëû Êåñòðèíã, Öåéòëåð, ôîí Êëåéñò è íåêîòîðûå äðóãèå âîïðåêè Ãèòëåðó, Áîðìàíó è Ãèììëåðó, ïîääåðæàëè Ïàííâèöà.  ñåíòÿáðå 1942 ãîäà îí, îòêàçàâøèñü îò ïðåäëîæåíèÿ ïåðåéòè â ÑÑ ñîçäà¸ò êàçà÷üþ äèâèçèþ. Ìåæäó ïðî÷èì, ôîí Ïàííâèö, èçáåãàâøèé ïàðòèéíîñòè, îäíàæäû ïðèêàçàë ñâîèì êàçàêàì íå äîïóñòèòü àðåñòà ãåñòàïîâöàìè îäíîãî èç ñâîèõ îôèöåðîâ Âàëüòåðà ôîí Ìåññíåðà. Ïîñëå âîéíû àíãëè÷àíå, íåñìîòðÿ íà êàòåãîðè÷åñêèå îáåùàíèÿ î íåâûäà÷å, ïåðåäàëè ÍÊÂÄ âñåõ êàçàêîâ è èõ ñåìüè ïîñëå æåñòî÷àéøåãî êðîâîïðîëèòíîãî íàñèëèÿ, ó÷èíåííîãî àíãëèéñêîé ñîëäàòíåé. Â. Àêóíîâ ñïðàâåäëèâî ïèøåò, ÷òî «áðèòàíñêîé àðìèè íèêîãäà íå ñìûòü ñî ñâîåãî ìóíäèðà ýòîãî ïîçîðíîãî ïÿòíà». Àâòîð ñëèøêîì äåëèêàòåí – ïÿòíà íå áûëî, èáî âåñü «ìóíäèð» èçäàâíà â ñïëîøíîé ãðÿçè. Ôîí Ïàííâèö, èìåÿ ïîëíóþ âîçìîæíîñòü èçáåæàòü àðåñòà, ñîáðàë ñâîèõ îôèöåðîâ è ñîîáùèë î ðåøåíèè ðàçäåëèòü ñóäüáó êàçàêîâ, êîòîðûìè êîìàíäîâàë. Íåìåöêèå îôèöåðû åãî ïîääåðæàëè è äîáðîâîëüíî ñäàëèñü Êðàñíîé àðìèè, ïîñëåäîâàâ âìåñòå ñ êàçàêàìè â Ñèáèðü. Ñàì Ïàííâèö ïîñëå äëèòåëüíîãî çàêëþ÷åíèÿ áûë êàçíåí.

Íà ôîíå çëà, ïîðîæä¸ííîãî âçàèìíîé íåíàâèñòüþ â ýòîé ñïðîâîöèðîâàííîé âîéíå, òåì çàìåòíåå ñâåòëûå øòðèõè. Íàïðèìåð, â îêêóïèðîâàííîé Îäåññå, êîãäà áûëî ïîëó÷åíî èçâåñòèå î ñìåðòè Ðàõìàíèíîâà, íåìåöêèå îôèöåðû, â òîì ÷èñëå âûñøèå ÷èíû, ïðîâåëè òîðæåñòâåííóþ ïàíèõèäó. Êðîõîòíûé ëó÷èê ñâåòà â ãóñòîé òüìå âîéíû, íî âàæíà è ýòà êðóïèöà.

Ãäå-òî â ãëóáèíå íàöèîíàëüíûõ ñîçíàíèé íàøèõ ñòðàí æèâåò íåðàçðûâíàÿ ðóññêî-ãåðìàíñêàÿ îáùíîñòü, ñêëàäûâàâøàÿñÿ ñòîëåòèÿìè, íåñìîòðÿ íà ñòðàøíûå, íî èñòîðè÷åñêè âñ¸ æå êðàòêîâðåìåííûå, âçðûâû îòíîøåíèé. Ýòà îáùíîñòü îñíîâàíà òàêæå íà ñõîäíûõ ïðåäñòàâëåíèÿõ î ãîñóäàðñòâåííîñòè è ïîíèìàíèè òîãî, ÷òî áåç íå¸ «ëè÷íîñòü» ñ èíäèâèäóàëüíîé ñâîáîäîé åñòü ïóñòîé êîíòóð ÷åëîâåêà, âñåãî ëèøü èíäèâèä. Ïî ìûñëè êðóïíåéøåãî áîãîñëîâà Âë. Ëîññêîãî ÷åëîâåê ñòàíîâèòñÿ ëè÷íîñòüþ òîëüêî, åñëè ïåðåñòà¸ò ñóäîðîæíî öåïëÿòüñÿ çà èíäèâèäóàëèñòè÷åñêóþ ñàìîñòü.

Áîðüáà íàøèõ ïðîòèâîïîëîæíîñòåé îáîçíà÷åíà ìàòåðèàëüíî – âîéíà. Åäèíñòâî, êàê êàæåòñÿ, ñîñòîèò â èçíà÷àëüíîì ïîíèìàíèè ÷åñòè. Ýòî íå ñòîëü áðîñàåòñÿ â ãëàçà è, êàê ãîâîðèòñÿ, òîëüêî î÷åíü ëåíèâûé íå ñêàæåò î ãîðàõ òðóïîâ. Çëî âñåãäà äåìîíñòðàòèâíåé äîáðà. Óæàñ ýìîöèîíàëüíî ìíîãî ñèëüíåå, ÷åì ðàäîñòü, è çíà÷èòåëüíî äîëüøå ïîìíèòñÿ. À â íàøåé äåéñòâèòåëüíîñòè åãî åù¸ âûãîäíî óñèëèâàòü – ýòî ïðèíîñèò äåíüãè. Äóìàþ, ÷òî èñòîðèÿ ôîí Ïàííâèöà äà¸ò ïîâîä ïîðàçìûñëèòü, ÷òî çíà÷èò áëàãîðîäñòâî, äàæå â æåñòî÷àéøèõ èçíà÷àëüíî íåáëàãîðîäíûõ ïðîÿâëåíèÿõ è öåëÿõ âîéíû. È åù¸ äóìàþ, ÷òî èìåííî åäèíñòâî åñòü îñíîâà îòíîøåíèé ìåæäó íàøèìè íàðîäàìè. Íåñìîòðÿ íè íà ÷òî. Âåäü ìû íå ïðîñòî ñîñåäè, ìû ïî÷òè ðîäñòâåííèêè, è åäèíñòâî â ôèëîñîôñêîì çàêîíå ñòîèò ïåðåä áîðüáîé. Îíî âàæíåå.

 

Èþíü. Äàâíåå è ïðîïóùåííîå.

 

Íåìíîãî î ßïîíèè

 

Ñòðåìëåíèå ê ïîðÿäêó âîñïðèíèìàåòñÿ íåÿïîíñêèìè ïñèõîëîãàìè êàê íåíàâèñòü ÿïîíöåâ ê èíäèâèäóàëüíîñòè. Íî â ÿïîíñêîé êóëüòóðå ñòðåìëåíèå ê àáñîëþòíîìó ñîâåðøåíñòâó, à çíà÷èò ê ïðåâîñõîäñòâó íàä ìåíåå ñîâåðøåííûì â ìîðàëüíî-íðàâñòâåííîì îòíîøåíèè èëè â òîì èëè èíîì ìàñòåðñòâå, äîñòèãàåò èñêëþ÷èòåëüíî âûñîêîãî, íàïðÿæ¸ííîãî ðàçìàõà. Ò.å., èíäèâèäóàëüíîå äîñòèæåíèå îáÿçàòåëüíî. Âîçìîæíî íå ïðèíÿòî ãðóáî âûñêàêèâàòü è â ýòîì ñìûñëå åñòü ãàðìîíè÷íîñòü áîëüøàÿ, ÷åì â Åâðîïå. ×òî äî öåðåìîíèé, òî íà Çàïàäå èõ òîæå ïðåäîñòàòî÷íî, íî ìû ê íèì ïðèâûêëè. Âåðîÿòíî, â ßïîíèè ïðåäïî÷òèòåëüíû êðàéíèå ñòåïåíè âûðàæåíèÿ äîáðà è çëà. Àáñîëþòíîå ïðåäàòåëüñòâî ñòîëü æå ÷àñòî, êàê è ÷åñòü, Ïðè ýòîì îáà ÷ðåçìåðíû è áåñêîìïðîìèññíû.

Èþíü.

Åâðîïà ñìåæíàÿ

Êàìåðíîñòü. Óíèâåðñàëüíàÿ êàìåðíîñòü, ìèíèàòþðíî-ýòþäíàÿ.  ýòþäå ñæàò ñìûñë ìíîãîëèêî íàäíàöèîíàëüíîãî ïîëîòíà. Ãîðîäà êàê ðîñêîøíûå öâåòû, â ðàçíîîáðàçíî ïîâòîðÿþùèõñÿ ñî÷åòàíèÿõ, ïåðåâÿçàííûå ãîëóáûì áëåñêîì ðåê, øîññåéíûõ ëåíò è ëåíòî÷åê ñ óçåëêàìè ìåæñêàëüíî-ïàðêîâûõ çàìêîâ. Ïåòëè æèâîé ãåîãðàôè÷åñêîé êàðòû çàïîëíåíû ÿðêî-æåëòûì ñâåòîì ïîëåé, êîòîðûå óëûáàþòñÿ äàæå ñêâîçü ïàñìóðíîå çèÿíèå.

 Ïðàãå ÿ áûë ðàíî ðàçáóæåí ìåëîäè÷íûì ùåáåòàíèåì íåâèäèìîé ïòèöû. Ñíà÷àëà ýòî áûëî âî ñíå. Ïîòîì ÿ óñëûõàë å¸ çâó÷àùóþ íà ôîíå íåáà. Àêâàðåëüíûé ãîðîä íà ñòåíå êîìíàòû î÷àðîâûâàë. Ìîñòû, ìîñòû, øïèëè, øïèëè. È õîðîøàÿ ïîãîäà… êàê è â Ãðåöèè ðèñóíîê ïðåäâàðÿë ðåàëüíîñòü, íî çäåñü îíà áûëà õîëîäíîâàòîé è ñëåãêà ñú¸æèâàþùåé. Óòðåííåå ìàëîëþäüå ìîë÷à òåêëî íàä áðóñ÷àòêîé ìåæäó îñòðîøïèëüíûìè õðàìàìè è ëåïíèíîé ýêëåêòè÷íûõ çäàíèé. Íàòàøà, ïîáûâàâøàÿ çäåñü ðàíåå, ñäåðæèâàëà ìîþ íåêîòîðóþ èìïóëüñèâíîñòü â ñòðåìëåíèè çàãëÿíóòü «çà óãîë».

Ïðàãà äåéñòâèòåëüíî «çëàòà». ׸ðíàÿ ãîòèêà ñîáîðà ñâ. Âèòòà, óçîðû Ïîðîõîâîé áàøíè, êîâàíûå îãðàäû – âñ¸ îñûïàíî ðîññûïüþ çîëîòèíîê. ׸ðíîå ñ çîëîòîì ïîðîé ïðîíèçûâàåòñÿ æåëåçíûì ìîíàñòûðñêèì çâîíîì. Èç Ñòàð-ãðàäà ïðîôèëü Ïðàãè ìíîãîèãîëü÷àò, ãðàôè÷åí, êàê íà ðèñóíêå â íàøåì íîìåðå. Õîëîäíàÿ âåñíà ðàñòâîðÿåò àðîìàò ñèðåíè, êîòîðûé âñåãäà êàçàëñÿ ìíå òàèíñòâåííûì, è òîãäà ÿ ìãíîâåííî íà÷èíàþ äóìàòü î ñèðåíè Âðóáåëÿ. Êàðëîâ ìîñò ñòàòóàðíî ïåðåãðóæåí è îòÿæåë¸í. Ëèíåéíî ïðÿìî âîçëåæèò îí íà êðàñèâî-óãðþìûõ êàìíÿõ íåçûáëåìûõ àðîê ïîä ìíîãîôèãóðíûì ðÿäîì áðîíçîâî-ìðàìîðíûõ ñòàòóé ñî ñêà÷óùèì ñêóëüïòóðíûì ñîçíàíèåì. ×óòü ïîíèæå ïåðèë, íàä ðåêîé óòâåðæä¸í ðûöàðü ñ çîëîòûì ìå÷îì – äâîéíèê èëè äóøà Ìàðèíû Öâåòàåâîé, î ÷¸ì, ÷óòü çàòóìàíèâøèñü, ðàññêàçûâàåò Íàòàøà.

Âîîáùå ÿ ñåé÷àñ ïåòëÿþ ïî çàìå÷àòåëüíîé ïðàæñêîé áðóñ÷àòêå âî ìíîæåñòâåííîì ÷èñëå, êàê îäèí ß, êîòîðûé åñòü Ìû. Ìåíÿ äî ñèõ ïîð ýòî ðàäîñòíî óäèâëÿåò.

Åù¸ ðàç ñâ. Âèòò. Çîëîòûå âîðîòà ñðåäè èòàëüÿíñêîé ìîçàèêè èç öâåòíûõ ñò¸êîë è çîëîòûõ óçîðàõ íà ÷¸ðíîé ïëàìåíåþùåé ãîòèêå. Ñîáîð íàïîëíåí ïîòîêàìè áîæåñòâåííîãî ñâåòà âèòðàæåé. Ãîëóáîå ñèÿíèå, óâåí÷àííîå êðàñíûì îãí¸ì, îáòåêàåò ãóñòóþ çåëåíü ñò¸êîë è òåêó÷óþ ÿðêîñòü ôèîëåòîâûõ îäåÿíèé.

 

Êàê êðàñèâî çâó÷èò – Ñàêñîíñêàÿ Øâåéöàðèÿ. Âûñîêèé çàìîê, âûðàñòàþùèé èç èñïîëèíñêèõ ãëûá ñðåäè ëåñíîé çåëåíè, îáíèìàþùåé îòâåñíûå ñêàëû. ʸíèãøòàéí.

׸ðíûå ñòâîëû ñòàðûõ ïóøåê áûëè ò¸ïëûìè. Ñîëíöå ñëåïèëî, îòðàæàÿñü îò Ýëüáû íà äíå øèðî÷àéøåé ïðîïàñòè. Ðåêà ïîÿâëÿëàñü èç äàë¸êîãî çåëåíîãî ìàðåâà è, îáòåêàÿ ëåñ ÿðêèì ñèíèì ïîëóêîëüöîì, ñêðûâàëàñü â í¸ì æå. Êðîõîòíûé íåìîé ïàðîõîäèê îñòàâëÿë çà ñîáîé áåëóþ íèòî÷êó ïåíû…

Ñêàëèñòî-ëåñíàÿ ñòðàíà îáíèìàëà çàìîê ñíèçó. Íå äîëåòåâ â êàêîì-òî âåêå äî äíà îäíîãî èç ïðîâàëîâ, åãî ïåðåãîðîäèëà ãðîìàäíàÿ ïëèòà, îáëèòàÿ ñåãîäíÿøíèì ÿðêèì ñîëíöåì. Íà å¸ îáøèðíîé ïëîñêîñòè äàëåêî-äàëåêî âíèçó ëåæèò íàø ìàëåíüêèé îáùèé ñèëóýò î äâóõ ãîëîâàõ.

 

Íþðíáåðã. Äëÿ ìåíÿ çäåñü âñ¸ î÷åíü ëè÷íî – ñèìâîë êàìåííî-ãðàôè÷íîé Ãåðìàíèè; Ãåðìàíèè Äþðåðà ñ æåëåçíî-âîåííîé èñòîðèåé ìóæåñòâåííûõ âçë¸òîâ è ñòðàøíûõ ïàäåíèé. Íþðíáåðã! – çâåíèò çâîíêî-îòñòóêèâàþùå, îðóæåéíî-õîëîäíî.

Ãîðîä ðàññòåëåí ïîä êðåïîñòíûìè âûñîòàìè, ðîâíûé, ïî÷òè áåñøïèëüíûé, áåñêóïîëüíûé. Ñïóñêè ðàçáåãàþòñÿ âååðîì, èñ÷åçàþò ñòóïåíÿìè â ïðîë¸òàõ ñïîêîéíûõ óëèö, êîòîðûå óâîäÿò â çàòåéëèâîå êîðîëåâñòâî êàìåííûõ ôèãóð è ôèãóðîê. Îíè íàáëþäàþò íàøå ñåãîäíÿ, âûãëÿäûâàÿ èç íèø íà ñòåíàõ õðàìîâ è äîìîâ, âûäâèãàþòñÿ â ïðîôèëü íà óëè÷íûõ óãëàõ, âçèðàþò ñ êðûø. È åù¸, ðàçíîöâåòíûå, è íå òîëüêî êàìåííûå, ñòîÿò íà íèçêèõ êîëîíàõ ìàëåíüêèõ ñêâåðîâ. Ìíå õî÷åòñÿ äóìàòü, à çíà÷èò òàê è åñòü, ÷òî â ïîëíîëóíüå îíè âñå ìåíÿþòñÿ ìåñòàìè. Ïîòîì êðóæàò ïî ãîðîäó è, îáðûçãàííûå êðàñíî-æ¸ëòûì áëåñêîì íåãàñíóùåãî æèâîãî ïëàìåíè, ñîáèðàþòñÿ, ÷òîáû íàáëþäàòü ìèñòåðèþ íà ãóëêîé ïëîùàäè ïåðåä ãîòè÷åñêèì êðàñàâöåì - ñîáîðîì, ïîñâÿù¸ííîì Áîãîìàòåðè. Ñò¸êëà åãî âèòðàæåé ïîíèìàþò ñâåò ëóíû, êîòîðûé äåëàåò ñîáûòèÿ ìíîãèõ âðåì¸í, èíîãäà çëîâåùèå, âèäèìûìè îäíîâðåìåííî.

À ÷òî äåëàþò êàìåííûå ìàëûøè, êîãäà íî÷è ÷åðíû, ýòè ñîçåðöàòåëè ñ áåññòðàñòíûìè ëèöàìè, íåóëîâèìûì ñìûñëîì è ïðåäíàçíà÷åíèåì?

 

Êðóìëîâ, çàìîê ÷åøñêèé. Ñëîâî çàìîê âñåãäà ïðîèçíîñÿò ñ îòòåíêîì ãîðäîñòè. Íî ãîðäîñòü ñìÿëàñü òóðèçìîì. Çàìêè, çàìêè îäîìàøíåííûå, ìèðíî ïðèãëàøàþùèå ïðîãóëÿòüñÿ. Çàìêè – æèâîïèñíûå äåêîðàöèè.

Îò ïîäíîæèÿ ñòðåìèòñÿ íàâåðõ ïëîñêîñòü áëåêëîé ñòåíû, â âûñîêèå ñêâîçíûå àðêè êîòîðîé çàãëÿäûâàþò îáëàêà. Ñíèçó îíà ïîä÷¸ðêíóòà çåðêàëüíûì áëåñêîì âîäû, îáðûâàþùåéñÿ ìèíèàòþðíîé ïëàòèíîé â øóì îáèëüíîé ïåíû. Êóêîëüíî çàùèù¸ííûå ýôôåêòíûìè óêðåïëåíèÿìè, ðàñïèñàííûå ïîä ðóñòèêó äîìèêè øåñòâóþò âìåñòå ñ òîëïàìè ëþäåé âäîëü âîñõîäÿùåé è íèñõîäÿùåé ëåíòû êðóïíîé öâåòíîé áðóñ÷àòêè.

Íåò, íå çàìîê, ïîäîáíûé ʸíèãøòàéíó, ÷àñòè÷íî íåïîäâëàñòíîìó âðåìåíè. Íî êðàñèâî è èíòåðåñíî.

 

«Ãëóáîêî íàä Âëàòâîþ», òî åñòü, - âûñîêî - ñêàçàëè áû ìû.  ôèëîñîôñêîì ñìûñëå ãëóáèíà, ïðàâî æå, îäíîçíà÷íà âûñîòå. Êàê ïðåêðàñíî îñîçíàâàòü åäèíñòâî ðàçëè÷íûõ çíàêîâ, óêàçûâàþùåå íà âîçìîæíîñòü ïðåîäîëåíèÿ çíàêîâ â ïðèíöèïå. Íàçâàíèå ñòîèò ñàìîãî «îõîòíè÷üåãî äîìèêà» - ïûøíîãî äâîðöà ñ òð¸õýòàæíûìè âåëèêîëåïíûìè àïàðòàìåíòàìè. Íî ëó÷øå âñåãî Íàòàøà, ñèäÿùàÿ àìàçîíêîé íà áðîíçîâîì êîçëå, äåðæàñü çà åãî ëåâûé ðîã, ñâåðêàþùèé îò íàòèðàíèé. Ïîìíèòå, ÷òî ñèìâîëèçèðóåò êîç¸ë?

Ãîëóáîå ñèÿíèå ïðîíçàåò âûñîêèå êðîíû.

 

Êàðëîâû Âàðû, ñòàðûé Êàðëñáàä. Ýòî íàçâàíèå çâó÷àëî â óñòàõ íåñêîëüêèõ ïîêîëåíèé ðóññêîãî îáùåñòâà. Åãî ìîæíî áûëî ñëûøàòü â ãîñòèíûõ, êàáèíåòàõ, áèëüÿðäíûõ, íà ñêà÷êàõ è äàæå íà ìàí¸âðàõ.

Çåë¸íîå óùåëüå, óêðàøåííîå ýëåãàíòíûìè ñâåòëûìè ñòðîåíèÿìè ïî îáåèì ñòîðîíàì, ñèììåòðè÷íî ðàñïàõèâàåòñÿ, íà÷èíàÿñü îò, ïðîòåêàþùåé íà åãî äíå, ò¸ïëîé ïàðÿùåé ðåêè. Íàä âåðõíèìè ðÿäàìè ñêóëüïòóðíûõ êðûø çåëåíååò ïîäíåáåñíûé ëåñ. Ãäå-òî íà ôîíå îáëàêîâ ñèäèò íà ÷¸ðíîé æåëåçíîé êîëîíå ÷¸ðíàÿ æåëåçíàÿ êîøêà. Ñèäèò ñïèíêîé ê ãîðîäó, èãíîðèðóÿ åãî êðàñèâóþ ñóåòó, ïîãðóæ¸ííàÿ â ñâîè íàä÷åëîâå÷åñêèå äóìû.

 

Êòî-òî îáùåèçâåñòíûé íàçâàë Êàðëîâû Âàðû òîðòîì. Ìîæåò áûòü îí íå âèäåë Âåíû.  Êàðëñáàäå êðàñîòà ãðàíäèîçíî óùåëüíàÿ. Ñêëîíû òî ëè ñïóñêàþòñÿ íà äíî, òî ëè óñòðåìëÿþò â íåáî, íåáî, êîòîðîå êàñàåòñÿ âåðõóøåê ëåñà. Øèðîêèé ðàçìàõ ïåðåïàäîâ âûñîòû è êîíòðàñòû öâåòîâ Âåíå íå çíàêîìû. Îíà íå óêðàøåíà èñêóññòâîì, à åãî ïðîèçâåäåíèå. Âåíà – ÿðêèé ïðàçäíèê ðàññòèëàþùèõñÿ äâîðöîâî-ïàðêîâûõ àíñàìáëåé ñ æèâóùèìè â íèõ ÷óäåñíûìè áðîíçîâî-ìðàìîðíûìè ñêóëüïòóðàìè. Ãîðîä-ïðàçäíèê, ãîðîä-îðêåñòð, ãîðîä-ðàäîñòü. Ýòî íå èìïåðñêàÿ ñòîëèöà. Ýòî ñòîëèöà ãåäîíèçìà. Ïðàâî æå – ýòî òîðò. Òîëüêî íå áóðæóàçíûé ñ öâåòî÷êàìè, à àðèñòîêðàòè÷åñêèé, ñ ðûöàðñêèìè âåíçåëÿìè è îðóæèåì. Íî òîðò, â êîòîðîì åñòü íåæíîñòü ðîñêîøíîé çðåëîé äàìû. Âåíó î÷åíü òðóäíî ôîòîãðàôèðîâàòü. Îíà õîðîøà è ïîíÿòíà öåëèêîì. ×òî-òî îòäåëüíîå îò âñåãî îñòàëüíîãî ñòðàííûì îáðàçîì èñ÷åçàåò.

 

Ïðàãà ïîäûòîæèëà íàø ñîñåäñêèé âîÿæ. ×åõèÿ, Ãåðìàíèÿ, Àâñòðèÿ. Íàøè çåìëè íèêîãäà íå ðàçëåòÿòñÿ â ðàçíûå ñòîðîíû, õîòÿ èíîãäà è ñòðåìÿòñÿ. Âîçâðàùàÿñü äîìîé, ÿ ÷óâñòâîâàë ñåáÿ ïåðåõîäÿùèì èç êîìíàòû â êîìíàòó, à íå èç çäàíèÿ â çäàíèå. Îñòàëüíàÿ Åâðîïà, âêëþ÷àÿ ñëàâÿí-ïîëÿêîâ, äðóæåñòâåííàÿ îíà èëè íåò, íî âñåãäà ÷óæàÿ. È êàê ýòî íè ïîêàæåòñÿ ïàðàäîêñàëüíûì íî «÷òî-òî ñëûøèòñÿ ðîäíîå â äîëãèõ ïåñíÿõ ÿìùèêà»… Òóäà ëè îí åäåò èëè îáðàòíî. Äîëãèõ ÷åðåç âåêà…

 

 

16 èþíÿ

ØÒÈËÜ Â ÄÛÌÊÅ

 

Æàðà ÷åðåç âóàëü è ñîëíöå â óãîëêå.

Ñëàáååò ìîðå, â íåæíîñòè òóñêíåÿ.

Âîäà áåñøóìíàÿ ñâåðêàåò âäàëåêå.

Íà øõóíàõ ïàðóñà â ðàçäóìüè öåïåíåþò.

 

Ýòî êîììåíòàðèé ê ìîåìó ýòþäó ìàñëîì. Ïîæàëóé, íàäî ñîïðîâîæäàòü æèâîïèñíûå èçîáðàæåíèÿ ãðàôè÷åñêèìè èçîáðàæåíèÿìè ñëîâ. Êîãäà ÿ âãëÿäûâàþñü â òî, ÷òî íàïèñàë êðàñêàìè, òî íà÷èíàþ ïîíèìàòü, ÷òî íå âèæó íè÷åãî âèäèìîãî. ß áû ñêàçàë: äûìêà óâîäèò â ïðàâèëüíîì íàïðàâëåíèè, íàìåêàåò íà èñòèíó. Òî åñòü, òî, ÷òî ÿ âèæó â äûìêå áëèæå ê èñòèííîìó ìèðó, ÷åì-òî, ÷òî îòêðîåòñÿ, êîãäà âóàëü èñ÷åçíåò. Ñòàëî áûòü, ÿ âèæó íå÷òî íå ñîâïàäàþùåå ñ ïðèâû÷íîé ðåàëüíîñòüþ è äëÿ ìåíÿ îíî ïðåêðàñíî. Ñâÿçü ñ íåâèäèìûì – ýòî àïîôàòè÷åñêîå áîãîñëîâèå. ß íèêîãäà íå ñìîãó îáúÿñíèòü ïî÷åìó îíà ïðåêðàñíà. Õîðîøèé âêóñ íåëüçÿ îáîñíîâàòü, íåñìîòðÿ íà åãî î÷åâèäíîñòü. Õîðîøèé âêóñ – ýòî ïóòü ê Áîãó. Ïëîõîé – óõîä îò Íåãî. Ðàçíûå èíòåðïðåòàöèè õîðîøåãî – ðàçíûå ïóòè, êîíôåññèè.

 

 

Èþíü

 

Òåíè Õàéäåããåðà â Êåññàðèè

 

ß ñäåëàë ýñêèç ñâîåé íîâîé êàðòèíû. Äâà ÷åëîâåêà, áëóæäàþùèå â ñôåðå ôèëîñîôèè ïî ðèìñêèì ñëåäàì íà ïåñêå íûí÷å èçðàèëüñêîãî ïëÿæà â ïðîùàëüíîì ñâåòå óõîäÿùåãî ñîëíöà, îáðåòàþò ñâîéñòâà òåíåé, êîòîðûå ïîõîæè íà ñèëóýòû. Ïàðàäîêñàëüíîñòü ýòîé ôèëîñîôèè ñîñòîèò â îáðàçîâàíèè òåíè áåç âèäèìîãî Íå÷òî, êîòîðîå, ñîîòâåòñòâåííî, åñòü Íè÷òî, èáî íåò íè÷åãî, ÷òî òåíü ìîãëî áû îòáðàñûâàòü. Âïðî÷åì, Íè÷òî, ÿâëåííîå êàê Íå÷òî áûâàåò èçðåäêà âèäèìî íàì¸êîì. Ðàçíûì ïî-ðàçíîìó. Ïîòîìó Îíî åñòü Íå÷òî. Âèäèìîå íå ãëàçàìè, à ìûñëüþ, êîòîðàÿ ìîæåò áûòü âîñïðèíÿòà òîëüêî íå îòáðàñûâàåìîé òåíüþ â îáëèêå ñèëóýòà.

Ïîëóñèëóýòû íà áåðåãó ìûñëÿò ìîë÷à. Èíîãäà áûâàþò ðåïëèêè – ïîýòîìó «ïîëó». Ñíà÷àëà îíè øëè îòäåëüíî, ïîäîáíî áûòèþ è ñóùåìó â ñìûñëîâîì âçàèìîîòíîøåíèè. Ñóùèé îãëÿäûâàåòñÿ íà áûòèå, ÷óâñòâóÿ åãî ïðèáëèæåíèå. Ïîòîì îíè ïî÷òè îñòàíîâèëèñü. Ìûñëå-òåíè íà áåðåãó âå÷åðåþùåì. Çíà÷èò åù¸ âî âðåìåíè. Ñâåò åù¸ âå÷åðíèé îòáðàñûâàåò îò îáëàêà ëó÷è íà áåðåã è ïîðîæäàåò òåíü, êîòîðàÿ òåíè íå îòáðàñûâàåò. Ôèãóðû – ýòî òåíè îáëàêà. Íî ñîëíöå íå çàõîäèò. Îáëàêî – âðåìÿ è ïðîñòðàíñòâî. Òåíè – ïðåääâåðüå áûòèÿ ñóùåãî. Îíè ÷àþò «âîñêðåñåíèÿ ìåðòâûõ è æèçíè áóäóùåãî âåêà». Ïåðâîå ÷àÿíèå áåçóñëîâíî; âòîðîå óñëîâíî, èáî «áóäóùåå» îçíà÷àåò çäåñü îòñóòñòâèå âðåìåíè. Çà íåíàäîáíîñòüþ.  àáñîëþòíîì «ñåé÷àñ» âíåâðåìåííîå áûòèå åñòü ñóùåå.

 

 

Êîíåö èþíÿ.

 

Àíòîí Àíòîíîâè÷ Êåðñíîâñêèé, âîåííî-ðóññêèé ñâÿòîé. Ïðÿìî-òàêè Ãåîðãèé Ïîáåäîíîñåö. Òÿæåëåéøàÿ ñóäüáà â ýìèãðàöèè, òðàãè÷åñêèé êîíåö åãî è åãî ñåìüè â ñèÿþùåì âåíöå ðóññêîãî ïàòðèîòèçìà.

Íàöèîíàëüíàÿ âîåííàÿ äîêòðèíà, ÷åòûðå òîìà èñòîðèè Ðóññêîé àðìèè â êîòîðîé âñÿ èñòîðèÿ Ðîññèè è ôàêòîëîãè÷åñêàÿ è ýêçèñòåíöèàëüíàÿ, à òàêæå ñêðóïóë¸çíûé àíàëèç âîåííûõ ñîáûòèé è îðóæèÿ ýïîõè àâòîðà â áåñ÷èñëåííûõ ñòàòüÿõ. À îñòàâøååñÿ â ðóêîïèñÿõ – ïîäâîäíàÿ ÷àñòü àéñáåðãà. Ïîíèìàíèå Ðîññèè ÷åðåç âîéíó. Ñàìîå âåðíîå ïîíèìàíèå. ×åðåç ãîòîâíîñòü ñëóæèòü, ÷åðåç îòäà÷ó. Èáî ñåáÿ íå ùàäèëè, óìèðàÿ çà äðóãè ñâîÿ. Êîíå÷íî æå ïðàâîñëàâèå åñòåñòâåííî äëÿ Ðîññèè. Ïîñëå Êåðñíîâñêîãî ýòî êàæåòñÿ àáñîëþòíûì, êàê è ðóññêèé õàðàêòåð ñî âñåìè åãî ñòðàñòÿìè. Íåîáû÷àéíà ñèëà íàðîäà è áåññèëèå âëàñòåé, îñîáåííî äèïëîìàòèè. Ïåðâîêëàññíàÿ, íàïåðåêîð âñåìó, àðìèÿ, èñòèííî îäóõîòâîðåííàÿ, áëåñòÿùèå êîìàíäèðû è ñëàáîå ðóêîâîäñòâî, äàæå ïðè âûäàþùèõñÿ ìîíàðõîâ. Êîíå÷íî íå âñåõ, íî óâû, ìíîãèõ. Ñàì òîãî íå îñîçíàâàÿ, Êåðñíîâñêèé ïîäâîäèò ê âûâîäó î íåîáõîäèìîñòè ðåâîëþöèè, êàê î ÷óäîâèùíîì, íî õèðóðãè÷åñêè íåèçáåæíîì ñïîñîáå ïðîäîëæèòü è äàæå óñèëèòü âåëèêîäåðæàâíóþ ïîëèòèêó Ðîññèè. Ëþáûå çàãîâîðû ïðîòèâ íàñ áûëè áû ñìåòåíû, åñëè áû èñïîëèíñêàÿ ñèëà ðóññêîé íàöèè áûëà áû òî÷íî íàïðàâëåíà. Ëó÷øå ñêàçàòü, åñëè áû íàïðàâëåíèå ìîíàðõà íå èñêàæàëîñü. Îäèí òðèæäû óïóùåííûé Áîñôîð ÷åãî ñòîèò.

 

Ìàêñ Âîëîøèí – ìíîãî ÿçû÷åñêîãî, èñêóøàåò ëèòåðàòóðíî èçûñêàííî. Áàðõàòíûå ñòèõè, õðóñòàëüíûå àêâàðåëè è õàðàêòåðíàÿ êíèæíàÿ ãðàôèêà. Åñòü áîëüøàÿ äîëÿ æ¸ë÷íîñòè. Áóäó÷è îñòðî çàäåòûì ÿçâàìè ìèðà ñåãî, ÷àñòî âïàäàåò â çëîâåùèé íàòóðàëèçì.

Ñåðãåé Åñåíèí – ïîýò, âëþáë¸ííûé âî âñ¸ æèâîå. Ïîâåñòü «ßð» - ïåñíÿ ðóññêîãî äóõà â ôîëüêëîðíîé ïðîçå.

Èîãàíí Ñåáàñòüÿí Áàõ, ìûñëÿùèé Áîãà â êàæäîé êîíêðåòíîñòè áûòà è ýòèì ïóò¸ì óøåäøèé ê òàéíå òâàðíîãî ìèðà, ñêðûâøèñü â ìóçûêå. Èñêóññòâî ôóãè!

 

1 èþëÿ.

 

Áåñêîíå÷íî ìîå âîñõèùåíèå ïåðåä Âàëåíòèíîì Ñåðîâûì.

Åãî æèâîïèñíàÿ òåõíèêà ñäåðæàíî âåëèêîëåïíà. Îí êðàòîê. Òî÷íûå öâåòíûå ìíîãîôîðìíûå ïÿòíà ïðåîáðàæàþò âèäèìîñòü âíåøíåãî, îòêðûâàþò äåéñòâèòåëüíóþ êðàñîòó. Ñåðîâ íå òîëüêî ïîðòðåòèñò. Îí «ïðîñòî» õóäîæíèê, êàê ñàì æå íàïèñàë î ñåáå. Íî, èñòèííûé õóäîæíèê, íå ñåáÿ âûðàæàåò îí, à ìèð Áîæèé ïûòàåòñÿ ïðèîòêðûòü. Ïîòîìó ìîæíî ñêàçàòü, ÷òî äåëàíèå êàðòèíû èì ïîõîæå íà ìîëèòâó, êàê áû îäíà èç ôîðì ìîëèòâû. Ñåðîâ äóõîâíî î÷åíü çîðîê. Âñ¸ íåâçðà÷íîå, ñòàðîå, ïîëóðàçðóøåííîå ÿâëåíî â äóõå èñòèíû ïðåêðàñíûì. Íåò íà í¸ì íè èçúÿíà, íè ãðåõà.

 

 

12 èþëÿ.

Êîãäà-òî

Ïàâëîâñê è äðàãîöåííîñòè Ýëëàäû.

 

Êîãäà-òî, â îêòÿáðå… ×òî çíà÷èò «êîãäà-òî»? Ýòî çíà÷èò, ÷òî âðåìÿ íå èçâåñòíî. Ïðàâèëüíåå – âðåìåíè íåò.

Êðàñíûå êëåíû Ïàâëîâñêà ïûëàëè. ¨ëêè òîð÷àëè èç çîëîòîé âèòèåâàòîñòè. Àëëåè è áðîíçà ñîïðîâîæäàëè ìåíÿ êîãäà-òî. ß áð¸ë ìåæäó øïàëåðàìè ëüþùåãîñÿ ñâåòà, êîòîðûé ïîñòîÿííî ìåíÿë öâåò.

ß äîëæåí ñêàçàòü «áûëî». ×òîáû áûòü ïîíÿòûì. Íî ýòî åñòü. Åñòü ñèíå-ïîäíåáåñíûé, ñòðóéíî-íåïîäâèæíûé âîçäóõ. Âñ¸-òàêè «áûëî», ïîòîìó ÷òî íèêîãäà áîëüøå íå ïîâòîðèëîñü. Íå ïîâòîðèëîñü âî âðåìåíè, à â í¸ì ÿ ÷àñòî ïðîìàõèâàþñü.

Ñåãîäíÿ î÷åíü êðàñèâî, õîòÿ êðàñîòà îáû÷íàÿ. Íåîáû÷íî-îáû÷íàÿ, óìíîæàþùàÿñÿ êðàñîòà. Òîãäà îíà ñòàíîâèòñÿ ïðåêðàñíîé, ñòàíîâèòñÿ ïðåêðàñíîñòüþ.  ìî¸ì ñîçíàíèè ñòàíîâèòñÿ. ß õî÷ó, ÷òîáû è â ñîçíàíèè äðóãèõ òîæå. Òîãäà îíà èñòèííåå. Òîãäà ìû âñå âìåñòå â íåé. Òîãäà áëèæå ê Ïåðâîíà÷àëàì.

Ñ ýòèì ÿ îêàçàëñÿ â Ãðåöèè. Àôèíû. Ñòðîéíîå çâó÷àíèå. Ñàïôèð íàä ìðàìîðíûìè ÷óäåñàìè, êîòîðûå ïðîñâå÷èâàþò â ñèíåâå ñðåäè àðîìàòíûõ ëåñîâ è ñâåòëûõ ñêàë øóìÿùåãî ìîðÿ. Äîìèêè õîðîâîäîì ñïóñêàþòñÿ ñ Àêðîïîëÿ, ïîäáåãàþò ê ò¸ïëûì õîëìèñòûì áåðåãàì è îñòàíàâëèâàþòñÿ ó âîäû. Ìèíèàòþðíûå êðàñíî-êóïîëüíûå õðàìû íåñëûøíî áåñåäóþò ñ çàäóì÷èâûìè äðåâíèìè êîëîííàìè. 

Âðåìÿ ëèíåéíîå ðàññûïàåòñÿ â Ïàðôåíîíå, íèñõîäèò ïî Àêðîïîëþ. Îíî ïðåâðàùàåò ñâîè ÷åðåïêè â ðàçáåãàþùèåñÿ êðûøè áåëûõ äîìèêîâ, ñòàíîâèòñÿ êîíöåíòðè÷åñêèì è ÿêîáû äâèæåòñÿ, âñåãäà îñòàâàÿñü íà ìåñòå. È ýòî óæå íå âðåìÿ, íî åãî îòñóòñòâèå.

Íà áàëêîí âûñîêîãî ýòàæà âñïîðõíóëà áàáî÷êà, â ðàííèé ÷àñ, ÷òîáû ïîðàäîâàòüñÿ óòðåííåìó áèðþçîâîìó òåïëó. Âûïîðõíóëà èç äàëåêîãî äàëåêà âðåìåíè è Ôåîäîñèè. Ñîâñåì, êàê äóøà òîé äåâóøêè, êîòîðóþ ÿ òîãäà ïðèäóìàë, ãóëÿÿ ïî óòðåííèì óëèöàì ýòîãî, äàâíî óæ íå ãðå÷åñêîãî, êðûìñêîãî ãîðîäà: «Êóâøèí ñ âèíîì ãðå÷àíêà òàì ðàçáèëà, ëó÷ ñîëíöà öåëîâàë å¸ ñëåäû». À ñåãîäíÿ ãäå-òî âíèçó þíûé ìîòîöèêëèñò ïðîñèãíàëèë è ïîìàõàë åé ðóêîé. Äåâóøêà îòïðàâèëà åìó ïîöåëóé è ðàñòàÿëà âî âñòðå÷íîì ïîòîêå âðåìåíè.

Ïðîõëàäà ñèíå-ãîëóáûõ öâåòîâ ãîðèçîíòà êàñàåòñÿ êîâàíûõ ïåðèë è ïåðåòåêàåò â ìåíÿ. Ïåðåä äûìêîé ãîð, íàáðîñàííûõ ñåïèåé íà íåáåñà, ìåäëåííî ïðîäâèãàåòñÿ ÿðêàÿ ïîëîñêà áîëüøîãî ñóäíà. Èç-ïîä áàëêîíà ìåæäó ÷åðåïè÷íûìè êðûøàìè òÿíóòñÿ êîïüÿ êèïàðèñîâ.

Âåòåð øêâàëèñòûé.

Ó ñêàë ïåíà âçðûâàåòñÿ.

Ñàïôèð ïðîñâå÷èâàåò âíå øóìà âðåìåíè.

ظïîò ìîë÷àùèé.

Íåò!

Øåï÷óùåå ìîë÷àíèå.

ß ñêàçàë íåäîñòàòî÷íî ïðàâèëüíî. Íàä õîëìàìè Ýëëàäû ïëûâóò ðàçäóìüÿ. Àêðîïîëü, äîìèêè è êèïàðèñû îêóòàíû ïðîçðà÷íûìè ìûñëÿìè, êîòîðûå ìíå êàæóòñÿ áëåäíî-ãîëóáûìè. Îíè íàñòîëüêî ñîâåðøåííû, ÷òî ïî÷òè áåçìîëâíû. Íîñèòåëè ïðèáëèæåíèÿ ê ìóäðîñòè ñóùåñòâóþò áåç àëôàâèòà. Íî èäåÿ íåèçáåæíî äîëæíà ïðîéòè ñêâîçü èñïîð÷åííûé òåëåôîí, ïîêà ïðèêîñí¸òñÿ ê äðóãîìó ñîçíàíèþ. Èçíà÷àëüíî îíà àáñîëþòíà è ïîòîìó áåçìîëâíà. Áåçìîëâèå íàïîëíÿåò íàïîëíåííóþ ïóñòîòó. Áåñïðåðûâíî. Íèêîãäà å¸ íå ïåðåïîëíÿåò.

Ýòî áûòèå áåç ïðîöåññà. Áåç âðåìåíè. ×òîáû ïðèäóìàòü èëè ïî÷óâñòâîâàòü íåñóùåñòâóþùåå âðåìÿ, ïîêà ÿ ïèøó ýòî, íàäî ñêàçàòü èëè íàïèñàòü ÷òî-òî ïîñëå. Âñ¸ ñêàçàííîå ïîñëå îäåâàåòñÿ âîâðåìÿ. Êàê è ñêàçàííîå äî. Âðåìÿ – ýòî îäåæäà íà äóøå ÷åëîâåêà, êîòîðóþ âñåãäà ìîæíî îòáðîñèòü.

Íåáûòèå – ëîæíîå ïîíÿòèå. Åñòü òîëüêî áûòèå, î÷åíü ðàçíîîáðàçíîå, íî åäèíîå. Ïåðåæèâàþùèé ðàçíûå îáðàçû áûòèÿ, íåðåäêî ïðèíèìàåò èõ çà íå÷òî èíîå, èíîãäà çà íåñóùåñòâóþùåå íåáûòèå.

Ñóäÿ ïî ìíîãîìó, Õðèñòîñ, ãîâîðÿ î áûòèè è ïàêèáûòèè, êàêèìè áû ñëîâàìè Îí ýòî íè íàçûâàë, ïîëüçîâàëñÿ ïîíÿòèÿìè, ïðèâû÷íûìè äëÿ ñâîåãî îêðóæåíèÿ. Ïî÷òè íåâîçìîæíî óëîâèòü, â êàêîé ñòåïåíè è â êàêîì îáëèêå áûòèå ïðîíèêàåò òóäà è îáðàòíî ÷åðåç ýòîò âõîäÿùå-âûõîäÿùèé õîä. Íî âñ¸-òàêè ïî÷òè! Íàâåðíîå, ýòî ïðîïîâåäîâàë çäåñü àïîñòîë.

Âå÷íûé ïîë¸ò íåâèäèìîé ïòèöû îòêðûâàåò Õðèñòîâ Àêðîïîëü Âñåëåíñêèì ñâåòîì.

Àôèíû!

 

21 èþëÿ.

Áàëòèéñêèé òðèïòèõ

1

Âåòåð ñìÿë âñ¸ íåáî â òó÷è.

 æ¸ëòîì çàëèâå ãóäÿò áóðóíû.

Âîëíû ñëåïÿùèå øòîðìîì çàêðó÷åíû.

 ïðèçðàêàõ ïåíû ëåæàò âàëóíû.

 

2

À íà äðóãîé, íà ñòîðîíå

Çà ïûøíî-ñòðîéíûìè ëåñàìè

Óëüòðàìàðèí ñâåðêàåò â ãëóáèíå -

Îç¸ðà ïëåùóòñÿ, ñèíåÿ íåáåñàìè.

 

3

Ìîðå ñòèõàåò, áëåñòÿò êîëåáàíüÿ.

Æåì÷óã íà íèçêîå ñîëíöå íàäåò.

Îáëàêà ê âîäàì òàê íåæíî êàñàíüå.

Ìåäëåííî òàåò ñåðåáðÿíûé ñâåò.

 

 

14 октября

ТИШИНА

 

Тихвинский Богородичный Успенский монастырь. Успенский собор – белый куб, опоясанный закомарными фресками. Тусклыми – возможно реставрация, но и так таинственно и красиво. Вечернее холодное солнце делает храм контрастно прорисованным на угасающем небе. Идём не торопясь через обширное пространство монастырского двора. Идём в тишине.

    В соборе икона Тихвинской Богоматери, которая была явлена людям при необычных обстоятельствах неоднократно. Трудно передать то, что возникает в сознании при размышлении об этом, ибо то о чём размышляешь подвластно не уму. Чему? Душе? Сознанию? Сердцу? Что есть всё это? Сознание – это душа. Мне думается так. Я думаю, что это одно и то же. Я чувствую, то есть я думаю.

Под очень высокими сводами собора прекрасное слабое освещение, которое мягко озаряет тёмно-золотые фрески на гранях тяжёлых колон. Неясная шероховатость стен, древность, недореставрированность, или так и должно быть. Я люблю всё это таким, каким оно есть, чувствую это, переживаю это и не хочу никакого улучшения.

У меня нет слов, чтобы сказать о взгляде Богоматери с иконы, который я вижу. С уверенностью знаю только, что глаза Её печальны. Но в этом взгляде есть ещё очень, очень много, о чём я не в силах рассказать. Наташа увидела различие в том, как Божия Матерь смотрела на неё в разное время. Я не столь восприимчив. Вероятно, я переживаю нечто простое, притом, что эта простота необъяснима.

Через день, утром, перед отъездом мы вышли из монастырской гостиницы и направились в собор, окружённые неподвижным беззвучием светло-холодного воздуха. Наташа хотела на прощание осмотреть храм, почти пустой в то время. Оставшись один, я подошёл к иконе и опустился на колени. Потом взглянул в Её лик. Что же это было?...

Праздничная белая стена окружает монастырь. В тишине озера застыли два рыбака.

 

В окрестностях Тихвина мы много ездили по пустынным осенним шоссе, похожим на аллеи с облетающей листвой. По одной из таких дорог мы приехали в Антониево-Дымский монастырь. Маленький монастырик в тихом лесу. Солнце рассыпало просеянные сквозь мелкие облачка лучики по приземисто-кряжистому кирпичному небольшому собору. Внутри под низкими сводами неоштукатуренная красновато-сокровенная задумчивость и один монах. В красивом простом саркофаге мощи под черно-золотым платом.

Основательно русская тишина.

Дорожка привела к озеру. Ступеньки опускаются в воду и как бы направлены к кресту, выходящему из озера вблизи берега.

 

«Уездный город Тихвин» - заглавие спокойно-глубокой книги Ларисы Вадимовны Виноградовой. Антониево-Дымского монастыря там нет. Но всё равно. Они «оба-два» вместе. Произнесёшь: «Тиии-хвин» - и разливается вокруг тишина, в которой явлена Она. Мне думается, что во всём этом есть явное, но невидимое и необъяснимое движение. Теперь каждый встречный тихого уездного городка становится духовно необыкновенно ценен и любим. И необходим абсолютно.

Но опять же. Не удаётся рассказать даже самому себе, что произошло в эту поездку. 

 

 

Ноябрь

ГРЕЦИЯ

 

Любимой жене Наташеньке

 

Греция. Только. Или нет, не только Греция. Медленный вихорь ассоциаций возникает, но сразу же останавливается, чтобы появиться вновь уже неопределённо иначе. В конце концов, становится очевидным, что при мысли об этой стране встаёт некий колеблющийся силуэт, поглощающий путешествия, чтение, античные и прочие видения, музыку. Всё это оказывается непрерывно движущимся текстом.

Наверное, не я был в Греции, а Греция была в библиотеке моего сознания, которую по недомыслию называют подсознанием. Но вот я трогаю Наташину руку и прекрасно вижу гармоничные идеальные горы, фиолетовую дымку и синее море с голубой полосой, которая у наших ног становится золотисто-зелёной. Наташа уверяет, что греческий воздух, вся греческая аура погружают её в восхитительное состояние. Так уже было в Асклепионе на острове Кос среди ароматов тёплой хвои, которые сладостно одурманили её. А здесь, в море, хочется восторженно купаться, полностью обнажившись, что Наташа и делает вечером в Лутраке. Нанежившись, с очаровательным детским бесстыдством просит принять её голую в полотенце по выходе из воды на переполненном пляже. По-гречески упоительно. Опускающееся белесое солнце перечёркнуто узким серым облаком. На быстро темнеющей воде россыпь серебристых вспышек.

В другой раз она спрыгнула с корабля в густо-голубую, но прозрачную бездну у причудливых отвесных скал. Правда, почему-то в бикини на этот раз. Стоя у борта, я смог сфотографировать её с высоты в новой ауре сплошного восторга и насладиться колыханием её груди, когда она выбиралась на трап. Наташа была очень огорчена тем, что я не разделил её радости в воде, но я не сожалел, думая о том, что видел сверху…

Вернувшись из поездки, я внимательно рассмотрел небольшую греческую маску, чёрно-зелёную, кричащую или немую с широко разинутым ртом и страдальчески сведенными бровями. На другом полюсе времени распростёрт «Крик» Мунка. Всечеловек постоянен.

Раздумывая над этим, я помещаю маску в середину некого греческого силуэта. Теперь можно перечислить некоторые возможные интерпретационные смыслы.

1. Маска актёра, скрывающая или демонстрирующая. Скрывающая чувства и демонстрирующая роль; скрывающая радость и демонстрирующая ужас в пределах роли независимо от переживаний актёра; демонстрирующая переживания актёра, погружённого в роль или скорбь в унисон с ролью, когда маска срастается с человеком. Это можно продолжить.

2.Символ времени этого мира. Зияющий рот полон криком, соответствующим той или иной эпохе, но взор всегда один и тот же.

3. Символ осознания незавершённости этого мира, ибо освобождённость от истины симулирует свободу.

4.Символ вневременной Голгофы. В сущности, символ изначально христианской души.

Маска актёра, понимаемая именно как театральный реквизит, она является чем-то одним во многом или многим в чём-то одном. Одно из многого – это театр. Но сам театр может быть многообразно интерпретирован.Театр как мир. Театр как искусство. Сакральный театр. В прямых и переменных смыслах это так. Возможно, в греческом театре было-есть стремление представить модель государства. Нетеатр-государство со своими внутренними отношениями, а феномен театра как своеобразное моделирование, помогающее, по возможности, правильно организовать жизнь общества. Вероятно, именно греки интуитивно пришли к пониманию такой функции театрального искусства. Красота греческих театров восхитительно однообразно-ритмична. Все лаконичные конструкции амфитеатров, нисходящие с разрезанными каменными кольцами скамей среди мягких складок ландшафта, концентрировали послушное внимание зрителей на личностях в масках. И эти маски были всегда правы. Должны быть правы в неком экзистенциальном смысле, что бы они ни делали. Сцена недосягаема, а для верхних рядов безнадёжно далека. Для нижних она намного ближе и это гораздо важнее. Но между людьми и актёрами есть всеми признаваемая стена. И всё-таки она может рухнуть…

Стоя среди мраморных скамей под раскалённым небом, я почти слышал шелест их разговора со временем. Разрушение театров менее заметно, чем остальной архитектуры, иногда почти не видно. Они и сегодня могут быть тем, чем были. Наташа присела на одну из скамей недалеко от сцены. На ней длинное тёмно-розовое платье. Сейчас она одна в блистании своего любимого греческого мира….

В греческом театре были несомненно элементы сакральности. Театр как символ государства должен соответствовать символу маски, осознанию незавершённости мира. Геометрическая незамкнутость амфитеатра, как бы разрыв его полуколец, при округлости ясной сцены – попытка преодоления хаоса с помощью того, что происходило на этой сцене. В дальнейшем римляне, склонные не столько вопрошать и рассуждать, сколько утверждать, создали цирк с замкнутыми кольцами. Но истина ещё очень далека, и греки достигли замечательных успехов в понимании этого.

Да, у иудеев был Ветхий Завет, был Второ-Исайя, таинственный пророк, предсказавший пришествие Христа. Но у греков просвечивали зарницы христианского миропонимания, которые часто кажутся более ясными, чем в учении Ветхого Завета. Если Сретение – праздник встречи Ветхого Завета с Новым, то греческие философы, не называя Имени, тоже предугадали это.

Рассуждения греческих философов ясные и точные. Ясны и точны даже их сомнения. Мысль остра. Её кинжальные всплески отливали багровым отражением славного заката философии, перетекающей в предхристианское миропонимание. Греческое сознание разделилось, некоторым образом, по направлению. Пытаясь понять мир как целое, мыслители видели прямую зависимость понимания житейской повседневности от того, к чему можно приблизится лишь в процессе размышления. Но и наоборот. В одних случаях смысл и особенности бытия объяснялись, исходя из возможных представлений о действиях, происходящих в высших сферах. В других – образ жизни указывал на некий ответ чего-то превосходящего человеческое сознание и на возможное инобытие последнего. Основой, из которой исходило большинство рассуждений было представление о добре и зле, возникающее в глубине нравственной жизни человека.

В VI веке до н. э. абсолютизация нравственности проникла в широкие массы. Утвердилась мысль о том, что в основе любого несчастья лежит то, что было названо грехом. Не зря многие историки обращали внимание на то, что греки-язычники были добродетельнее своих богов. В дальнейшем, римском периоде, который во многом был преемником греческой мысли, у последовательного борца с христианством, императора Марка Аврелия направленность мышления становится почти новозаветной.

Известно, что христианство, распространившееся позднее в восточной части империи, где преобладало греческое мировидение, развило учение о троичности ипостасей, о соотношении божественного и человеческого в Иисусе Христе, о бессмертии и вечности. Греческие богословы любили думать и упорно искали истину, так же, как их предшественники философы. Греческое богословие было необыкновенно обширным. Можно сказать, что в язычестве христианство было, что ли, зашифровано, ещё не раскрыто. Время не пришло. Но греческая философия, судя по всему, была явной предтечей. Предтечей, в некотором смысле, подобно евангельскому образу Иоанна Крестителя, который призывал: «Приготовьте пути Господу, прямыми сделайте стези Ему».

Следовательно, не христианство восприняло некоторые аспекты античной философии, а античные мыслители чутко уловили Нечто приближающееся. Бытие и небытие, а точнее инобытие, соединялись в становлении религиозного сознания. Симптоматично, что в современных греческих храмах нет привычных нам раздельных записок при молитве о живых или умерших. Молятся за человека, ибо у Бога все живы. Складывается впечатление, что олимпийский пантеон постепенно превращался в культурально-магическое образование, лишённое действительной сакральности, но активно используемое в политической обрядности. Слово «Бог» употребляемое иногда в известных диалогах греческих философов, как и понятие «божественного» чрезвычайно многозначно, особенно у Платона, и по своему глубинно-абстрактному смыслу начинает приближаться к христианскому представлению. Есть интересная картина Макса Клингера «Христос на Олимпе», изображающая Иисуса Христа среди олимпийских богов, понимающих, что их время заканчивается.

Разрушение христианами языческих храмов - зловещая дань грубому искажению христианства, покушение на свет этого учения. Равно, как и насилие над язычниками после обретения христианством государственной власти. В сущности, это грубое нарушение Евангелия. Это не только и даже не столько гуманитарная катастрофа, сколько именно богословская. Произошло обнажение человеческой души, которая показала свою слабость и непонимание. Во-первых, того, что христианство - религия созидания, а не разрушения, прежде всего человека. Во-вторых, и это важно, что красота языческого искусства была выражением красоты греческой мысли, подготовившей путь к христианству. Воистину вместе с Христом, висящим на кресте, можно было бы сказать: «они не ведают, что творят». Но на расстоянии времени многое видится иначе, чем в момент атаки. Трудно говорить о количественном соотношении между теми, кто в это тяжелейшее переломное время был вовлечён возникающим в Европе институтом церкви в безусловное зло и теми, кто понимал Церковь как Тело Христово и хотя бы не принимал участия в злодеяниях. Хочется думать, что это антихристианское варварство увлекло не всех. Но пути Господни действительно неисповедимы.

Однако было множество причин, которые превратили античное искусство в руины. Руины – это вечные дети, погибшие в расцвете красоты. Это благородная патина пейзажа. Прекрасны остатки светлых колонн. Они пронизывают аромат лесов, которые опушают плавные горы, нисходящие к кружевным берегам, где скалы обвиты пенным трепетанием вод. Эти мраморные руины созвучны сине-зелёному ландшафту, в котором проходит их бытие.

С того времени, когда храмы и статуи были целыми, сознание человечества изменилось. Сегодняшний облик греческой красоты соответствует нашему миру. Чтобы это соответствие возникло, должно было пройти много историко-психологических пассажей. А то, что было до разрушения, утверждено в вечности. Реставрация (а не консервация, которая абсолютно необходима) древности (а не современных разрушений) представляется попыткой искусственно трансформировать устойчивый исторический образ, чем-то наподобие омоложения морщин, что ведь лживо. В этом есть некая вульгарность, как, впрочем, и в реставрации для привлечения туристов. Реставрация, стало быть, разрушает… Что? Время? Вечность?

Пытается, вероятно, и то, и другое. Разрушение исторического времени ещё возможно, хотя это скверный, как исторический, так и эстетический вкус. Разрушение вечности неосуществимо. Но раз любой образ входит в вечность, то получается накладка, как, если бы два негатива одного и того же места, полученные в разное время наложили друг на друга. Сила убеждения руин в Дельфах ощущается неизмеримо сильнее, чем реставрируемый Парфенон, который становится похожим на великолепную декорацию. А якобы разрушенный храм Аполлона в Дельфах навещают очаровательные чёрно-белые козочки. И ходят они между воздухом и отвесными скалами над разновысотными колонами. Именно в подобных местах с нами беседовала Греция полуголых мудрецов в одеждах, переброшенных через плечо.

Исчезновение античной цветовой гаммы тоже утвердило правдивый образ Греции соответственно позднейшему времени. Греки раскрашивали скульптуру и архитектурные детали, но сейчас мы видим всё бесцветным. Дальнейшее искусство европейского ваяния считало расцвечивание мраморных фигур варварством. Но так как глаза получались как бы слепыми, зрачок иногда обозначали углублением. Традиция нераскрашиваемости любого материала скульптур утвердилась как эстетическое наследие античности. И это прекрасно. Для того, чтобы античная скульптура воспринималась как античная она сегодня должна быть не раскрашенной. Поэтому современная классическая традиция не допускает раскрашивания. Но у греков мраморная статуя без раскраски воспринималась как незаконченная работа. То есть, при разном облике, но соответствующем сознанию своего времени, красота раскрашивания или благородство однотонного цвета материала воспринимаются одинаково.

Греческая мысль неотступно фиксирована на красоте. Красоте во всём. Мысль справедлива только, если она красива. Не только по смыслу, но и по сформулированности. А ещё лучше, когда она произносится в красивой обстановке. Боль и страх усиленно игнорируются – они уродливы. Но этике ещё предшествует эстетика. Этично то, что красиво. Триста спартанцев Леонида сражались и умирали красиво. Поэтому они благородны. Христианство переменило полюса. Истинно красивым признавалось только то, что порождалось сокрушённым духом, исходящим из духовной нищеты, из отказа от самости. Тогда даже внешне ужасное становилось, нет, не красивым – прекрасным. Ну, как не назвать работой сатаны (что бы под этим ни понимать) то, что прекрасным считалось уничтожение еретиков или языческого искусства?

Ужасы, однако, поражают уже в Ветхом Завете по сравнению с греческой античностью. Справедливо замечено, что библейские страдания чудовищны и по сути, и по форме. Греческие же часто находятся во власти жеста. Чаша с цикутой во время философской беседы или деревянная пила, которой перепиливают туловище пророка. Античные герои и философы стараются умереть «достойно». Именно Греция, а не Рим, как иногда утверждают, основала красоту жеста. Однако, сделавшись преемником греческой культуры во многом, Рим хорошо усвоил и развил эстетику своей предшественницы и с чисто мужским акцентом широко распространил её на армию. Безусловная военная красота этого периода оказала влияние на облик европейских армий и, в частности, легла в основу военной эстетики фашистской Италии и Третьего Рейха…

У любого значительного явления есть свой особенный для каждого человека или социальной общности символический образ. Для меня в человеческом, наиболее важном, смысле этим образом предстаёт Александр Великий. В Салониках никто не знает, где находится памятник Александру Македонскому, но все знают прекрасную конную статую Александра Великого. Действительно, Македония всего лишь географическое место. К тому же спорное в смысле полноправного отнесения его к Греции ещё во времена античности. Величие же – это понятие экзистенциально бесконечное. Александр универсально широк в личных особенностях, поступках, завоеваниях, религиозных поисках, отношению к человечеству. Александр осуществил фантастический размах во времени и пространстве, если принять во внимание его более, чем короткую жизнь при грандиозности его завоеваний.

Этот гладко выбритый красавец с ангельским ликом и сердцем льва мог внушать ужас в моменты опасности. Смелость Александра была столь же абсолютной, как и его ум, сочетавшийся с поэтической впечатлительностью. В самых изнурительных походах он переносил точно те же лишения, что и простой солдат. В схватках царь, полностью игнорируя великолепие своего могущества, азартно бросался вперёд раньше своих отрядов. Однажды во время штурма он первым вскочил на стену и спрыгнул по другую сторону в толпу врагов. Успев смертельно поразить многих и, будучи изранен, он уцелел благодаря своим воинам. Греческим военачальникам и царям вообще было не очень свойственно отсиживаться в шатрах. Вспомним царя Леонида в Фермопилах. При любви к философским размышлениям, Александр, ученик Аристотеля, систематически читал и требовал постоянно присылать ему из Греции книги. Он сумел соединить Восток с Западом не только походами – это пытались многие, но терпеливым проникновением в каждую встречную культуру с любовью и уважением. Для завоевателя тех времён (да и более поздних) это удивительно и конечно наталкивалось на непонимание и недовольство, порождая заговоры и ссоры. Разумеется, Александр, будучи гениальным, гениально же, но соответствовал своему времени, проявляя в некоторых ситуациях такие формы жестокости, властолюбия, наивности и т. п., которые были свойственны его эпохе так же, как способ передвижения или вид оружия. Иногда непонимание этого приводит к разным обвинениям и историческим сплетням. Однако, достаточно бросить взгляд хотя бы на, так называемое, цивилизованное общество XIX столетия, переполненное злобно-спесивыми мародёрами колонизаторами, подмявшими под себя целые континенты. Гордый своей культурой Британский музей есть просто напросто воровской схрон. И тогда Александр со всей очевидностью предстаёт истинным сыном духовной культуры. Он конечно не мог быть христианином. Но некоторые черты христианского мировоззрения определённо в нём проглядывали. По-своему для него не было «ни эллина, ни иудея». Его знаменитый диалог с Диогеном показывает значительную глубину его понимания смысла жизни. В себя и в свои завоевания он вместил то, что не удавалось иным, претендовавшим на тот же результат. Научный Египетский поход Наполеона, например, выглядит вполне уныло и, опять же, не лишён мародёрства.

Думается, Александру совершенно нелепо ставить в вину непрочность его огромных завоеваний. Если бы после него осталось обычное царство, натужно удерживаемое мечом в течение какого-нибудь пустякового столетия, это был бы жалкий итог.

Невидимое коллективное сознание народов, сквозь которые он прошёл, создавая, как говорится, «то, что носится в воздухе», на неопределённо долгое время ассимилировало его образ. Персы, арабы, евреи, туркмены, монголы считали его своим, включили в свой эпос и назвали Великим Искандером. Есть сведения о почитании Александра и в Древней Руси. На южном фасаде Дмитровского собора (ХII в.) во Владимире изображён рельеф «Вознесение Александра Македонского на небо». Интересно, что облик Александра не символичен, а более или менее даёт представление о реальном человеке. Русское средневековье. Удивительно. Что же нужно было осуществить в такой короткой жизни, чтобы после смерти она протянулась на столько веков в столь неожиданных направлениях? Он близок и европейской литературе, также не расстающейся с ним в течение многих веков Известны поэмы Альберика де-Безансона, Альбрехта и других средневековых поэтов, воспевающих Александра, образ которого приближается к средневековому рыцарю. Ему приписывали даже завоевание Британии (что было бы неплохо, ибо англичане были бы тогда возможно более приемлемыми существами, чем нынче). Военная страстность Александра в поэмах трактуется как глубинная тревога, которая порождает стремление достичь некого идеала, что оказывается за пределами человеческих возможностей. Он заставил буквально обняться европейскую и восточную культуры за удивительно короткий срок. Отступая в глубь веков и приближаясь к реальному Александру, кажется справедливым признать особое благотворное влияние великого Македонца на культурные судьбы многих народов. В мотивах его поступков было нечто намного превышающее жажду земной славы. Покоренные им персы говорили о нём: «Он чтил богов всех народов, но сам, казалось, поклонялся единому, высшему божеству». И потому не так уж прав св. Сисоис, изображенный на стенной росписи монастыря в Метеорах, стоящим перед могилой Александра, которого он укоряет в мирском стремлении к славе.

Красота золотых символов Александра и его семьи достойна именно духовной славы. Но эта красота покоится в слишком спокойном месте – в музее. Золотое свечение – признак славы, Абсолюта, универсума. В музее оно явно не на своем месте. Ибо золото Александра есть золото мира. Оно не должно спать в полутьме, дожидаясь, когда турист купит на его осмотр билет. Как быть? Я не знаю. И всё-таки здесь что-то несправедливо.

К тяжёлой бронзовой медали с выпуклым профилем Александра, которую на острове Кос мне подарила Наташа, я прикасаюсь всегда с любовью…

Эпоха красивого умного эллинизма, судя по многим признакам, начала медленно истекать задолго до Рождества Христова, замещаясь ожиданием чего-то иного, более совершенного. Неохотно повинуясь времени она, наконец, почти истощилась. Это проглядывало и в рассуждениях, и в действиях. Настало время первохристиан, которые, понимая многое в новом учении буквально, и стремясь обрести совершенство отличались нетерпеливой страстностью. Однако некоторые, будучи изначально неторопливо мудрыми, сравнительно скоро начали проповедовать постепенность в страстном же стремлении к бесстрастию. Бесстрастию как смирению, отдаче своей воли Богу. Методология предшествующей греческой мысли успешно, но очень неспешно начала служить засверкавшему христианству. Наилучшим местом, где эллины могли преодолеть «безумие», о котором сказал Христос, стал конечно монастырь, формирующий богословскую мысль вдали от суеты. С течением времени в Греции возникли два всемирно великих православных центра – монашеская республика Афон и монастырский город в Метеорах.

Существует предание о посещении Афона Божией Матерью на пути к епископу Лазарю, выведенному в своё время из гроба Иисусом Христом. Предание не легенда и не сказка, и мы вправе принимать во внимание то, о чем оно свидетельствует. Предание передает нам исторические факты в фольклорной интерпретации. Корабль, на котором плыла Богородица, попал в бурю, и его прибило к берегу у Афонской горы. Когда Дева Мария ступила на землю, языческие храмы, стоявшие вблизи, рассыпались. Здесь важно, что их не разрушали те, кто принял тогда крещение. В предании отражена ненасильственная зарница христианства, ибо, как сказано: «Милости хочу, а не жертвы». Было? Не было? Здравый смысл дает очевидный ответ. Коллективная память, каким бы источником она ни пользовалась, предлагает иную неочевидность. Впрочем, при любви к эклектичной чудесности, можно объяснять это любыми «энергетическими» причинами или инопланетностью, отнюдь не связывая с христианством. Как бы то ни было, но тайна Афона возникла, когда христиане больше умножали ряды молитвенным общением с Богом и примером своей жизни, нежели возведением института церкви и насилием над язычниками. Вера несопоставимо сильнее теократии….

Наш катер идёт в сиянии мириадов солнечных искр, танцующих в Эгейском море. Идёт близко к берегу вдоль цепочки монастырей, укоренившихся на разновысотных скалах среди лесистых ущелий. Русский Свято-Пантелеймонов монастырь, по-видимому, наибольший, растянут вдоль самой воды. Целый городок под зелёными маковками с золотыми крестиками. Мы увлечённо рассматриваем его в бинокль. Скоро Уранополис, в прошлом античный Город Неба, стоящий у ворот Монашеской республики….

Не знаю, как в процессе житейской суеты, но в событиях наподобие возникновения Афонских монастырей случайными совпадениями заслониться трудно. Пик Афонской горы, соперничая с Олимпом, издревле считался символом вечности и величия мироздания. Во время пребывания здесь Александра Великого, человека, ищущего нечто сверхпрекрасное, предполагалось возвести на пике исполинскую статую Зевса. Александр, однако, отказался. Якобы из прагматических соображений. А через несколько лет после его смерти философ Алексарх построил у подножья утопический Город Неба, жители которого назывались Сынами Неба и должны были обладать лучшими человеческими качествами. И, наконец, последствия того, что произошло после вступления Девы Марии на землю Афона. Начиная с символического названия горного пика до возникновения монастырей, виден временной феноменологический пунктир событий, каждое из которых имеет нечто общее со всеми остальными. При этом, каждое последующее как бы пытается уточнить или раскрыть смысл предыдущего. Нет, не случайно Уранополис был построен под сенью Афонского пика у ворот монашеской республики.

Метеоры. Гористый ландшафт, прочерченный исполинскими вертикалями скальных столбов, увенчанных игрушечными на высотах монастыриками. К каждому вела бесконечная верёвочная лесенка. Аскезой был самый подъём. Восхождение физическое в обитель едва ли легче духовного. Зато, как прекрасна молитва за мир в сосредоточенном отдалении от него. Не только в переносном смысле, но и в прямом. Время, когда оно вспоминается, среди икон миниатюрных храмов, парящих над невидимой суетой, представляется досадной шуткой….

Своеобразное ощущение времени предъявил нам гид с именем, на которое время не распространяется – Одиссей. При осмотре крепости в Салониках он встал спиной в угол, образованный двумя красновато-серыми стенами, сложенными из крупных камней и притронулся одновременно к каждой из них. Справа – античность, слева – новое время. Эти две, чуть отличные друг от друга, стены, но, возведённые в разные эпохи, мне показались символом “движения’’ Европы, к которому очень условно можно применить такие понятия, как развитие, совершенствование и т. п. (если не иметь в виду мобильный телефон, конечно). И в прекрасном, и в ужасном много зеркальной тишины и много цунами. Сплошной Экклезиаст. И это просто замечательно. Логически совершенно не приемлемо. Но приемлемо за спиной здравого смысла. Тем не менее, единственно возможно.

Во время путешествий по Греции и последующих раздумий постоянно присутствует ощущение грандиозности. Я имею ввиду конечно не просто физические размеры, как, например, у Большого Каньона или Джомолунгмы. В этой европейской стране есть завораживающее взаимопроникновение гармоничной природы и совершенно особенной греческой мудрости, что породило видимо-невидимую всеохватывающую красоту невечереющего света Эллады.

 

11 ноября

«Der Untergang»

(Бункер)

 

Фильм Оливера Хиршбигеля об умирании Третьего Рейха. Из этого мира уходят те, кто принимал участие в том, что победителями было определено как зло. Уходит вдохновитель. Он чрезмерно двойственен. Жесточайший экзистенциальный кризис страны, идеи, того, кто стоял у истоков. Сущность кризиса в совершенном непризнании поражения идеи при очевидности поражения её материальной силы. Это для одних. Для других вместо кризиса досадная необходимость некоторой метаморфозы на фоне лишения социального комфорта. Первые уходят с горчайшей убеждённостью в своё мистическое торжество. Вторые просто переодеваются. Есть её один кризис – конфликт между первыми и вторыми. В паки бытии зло с неизбежностью идёт в переплавку, оставляя честь не затронутой. Но в бытии не переплавка – перелицовка зла может долго бесчестно дребезжать. 

На другой день после «Бункера» прозвучала шестая симфония Чайковского. Той самой, на краю которой есть упоение. Случайных совпадений конечно же не бывает. Не хватало чего-то третьего. И вот. В музыке слышен nevermore Эдгаровского «Ворона».

Название фильма многозначно – падение, крушение. гибель, но и заход солнца. А солнце не только заходит. Русское название фильма – бункер – можно интерпретировать как некий промежуток времени, предшествующий гибели. Бункер отдаляет Untergang, не отвращая его. Но отдаление, в котором время уже теряет смысл и ощущается прелюдия вечности, необыкновенно важно для осознания смысла, происходящего одними и утраты этого смысла другими. Это те же мгновения весны из известного фильма, которые одним несут позор, а другим бессмертие. Только понятия позора и бессмертия в немецком фильме расщеплены. Как бы. Временами кажется, что Untergang и есть nevermore. Но продукция зловещего в вечности кристаллизует вещее.Nevermoreобессмысливается.

Есть немецкая песня, которая называется «Untergang». Совпадение? В ней есть такие слова:

                        «По небу мимо нас

                        Молча проплывает гордая луна.

                        И то во что мы верили

                        Завтра разрушится».

 

В фильме луна касается прощальным светом невозмутимых лиц и касок чёткой шеренги, уходящейсреди грохота развалинв огненную ночь. А в песне:

                           «И мы парим по миру

                           Пока не исчезнет время.

                           И мы танцуем в свете заката

                           Пока ночь не позовёт».

 

Что там, по ту сторону времени? В музыке Баха есть тень вечности, точнее вневременности. Слышен ритм мира. Музыкальные фразы, ритмично повторяя друг друга, движутся, но не из прошлого в будущее, а из настоящего в настоящее.

26 ноября. Русский музей.

 

 

ПАВЕЛ АНДРЕЕВЧ ФЕДОТОВ

 

    Когда бываешь в гостях, само собой, складывается новое впечатление даже о том, что может быть, в некоторой степени знакомым. Первое, что бросилось в глаза на выставке Федотова – изящно выписанные акварелью портреты. Я бы сказал – акварельная графика. Даже виделся острый конец кисточки, касающийся бумажной белизны. Очень красива коллекция, именно коллекция, маленьких портретов николаевских офицеров и портретов дам, выполненных маслом. У первых сверкают мундиры, у вторых переливаются цвета складок платьев.

Несколько групповых офицерских портретов акварелью не закончены. Почему? Вероятно, объяснение вполне тривиально. Но мне увиделось в этом нечто особенное, с чем сам художник вряд ли согласился бы. Тщательно выписанная голова живёт на белом туловище бумажной фактуры. Есть и другие белоснежные пустоты, намекающие на разные части тела. Эта белизна в сочетании с красотой написанного необыкновенно значительна. Она куда-то увлекает. Мне кажется здесь всё именно закончено. Странно закончено, ибо указывает на не законченную законченность судьбы мастера.

По поводу, например, известного «Сватовства майора», казалось бы, вполне ясной законченной сцены, Федотов писал, что, хотя «сюжет картины незатейлив, но сколько тайного в нём скрыто». И эта тайна в разном выражении часто живёт в его картинах.

Своего знакомого, Егора Гавриловича Флуга, художник призвал из потусторонней жизни, создав портрет на основе рисунка «Флуг на смертном одре». Оживший человек с породистым лицом, стоя во весь рост, читает с большого листа, который ярко освещается насквозь невидимой зрителю свечёй.

Из двух «Разборчивых невест» скорее интригует картина, менее очевидно освещённая в целом, но более тёплая над столиком, у которого сидит дама. Расплывчатое пятно света на тёмно-красных обоях придаёт тжимым для оттенок того же цвета полумраку остальных частей комнаты. Соотношение света и сумеречности неопределённо определяет смысл происходящего.

Особенное красное и реже особенное зелёное наполнение многих картин порождает удовольствие смутного тревожного ожидания и, вместе с тем, ощущение чего-то ускользающего. 

Незадолго перед психическим заболеванием (или прозрением?) Федотов написал две необыкновенные, замечательные картины.

Первая, «Зимний день…», считается единственным пейзажем в его творчестве. Ровная пустота заснеженной улицы, стена, медленный прохожий. Блеклое небо подёрнуто розоватой серостью. Где-то за стеной под крышами, наверное, живы только воспоминания. Единственная труба не дымится, несмотря на стужу. Прохожий – последний житель. Последним намёком на исчезающую реальность уходит к краю картины маленький санный экипаж…

И есть ещё «Игроки». Самая последняя картина. Возможно самая значительная. Когда я увидел, сразу подумал о гоголевских «Игроках». Тогда всё складно. Люди-фантомы, а, может быть, галлюцинаторные силуэты, извивающиеся, как три змеи. Четвёртая фигура за столом, оцепеневшая, хорошо освещена свечёй. Это проигравший. Все четверо распложены крестообразно. Три пустые рамы, аккуратно висящие на красноватых обоях над головой проигравшего – знак того, что вся сцена дематериализована. Материя же в раме самих «Игроков» изображает своё отсутствие с помощью красиво написанного смысла.

Как известно, картина часто предваряется этюдами. В них порой художник яснее раскрывает свой замысел. Тогда он, главным образом, размышляет, а не отделывает результат размышления. Этюды к «Игрокам» Федотов делал карандашом на синей бумаге. Фигуры и всё остальное чёрным. Крохотный огонёк на столе – соответствующим. Можно сказать – зловеще. Точнее – страшно. Зловещее – тупик, туннель замурован. Страшное может иметь выход. Свеча же горит. Есть отблеск на пустой раме. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Высказывается мнение, что тени от свечи на стене, за головой проигравшего, выглядят наподобие нимбов. Да, похоже. Он ведь сам как бы в вершине креста, верхний луч. А с трёх остальных лучей капают змеящиеся тени. Не известно, что Федотов скрыл в оцепенении этого несчастного. Быть может прообраз евангельского «благоразумного разбойника»? Тогда чёрные тени, источающие страдания, «яко исчезает дым, да исчезнут». Тогда искупление через страдания. Тогда близко к Достоевскому.

Финал жизни Федотова был действительно страшен, но не зловещ.

 

                                          

 

Ю.А. Скроцкий

 

Вечерние размышления

 

IX

 

2016 -

 

21 января.

                                                  МОСКВА РЕФЛЕКСИРУЮЩАЯ

 

Вернулись из Москвы на замечательном «Сапсане». И там и здесь серый мороз. Облокотившись на письменный стол, брожу по Москве, но перо не очень пишет. Всё началось с выставки Серова. Вот и поехали. Читал где-то, что Серов, бывало, сидел с опущенной рукой, держа кисть, и чувствовал бессилие. Тогда мне показалось это признаком сильнейшего напряжения при попытке проникнуть в непроницаемое. Может быть, и у меня сейчас такое же бессилие. Во всяком случае, сказать, что этот художник совершил. не получается. Настойчиво вспоминаются только детали: чьё-то выражение глаз, пальцы, написанные как бы случайно, одним – двумя прикосновениями кисти. Портреты, именно портреты, лошадей порой человечнее человеческих. Не хочется, но не удержаться – один блеск моря стоит всего Айвазовского, а особенное сияние неба между ветвями – всего Левитана... Символическим знаком всей выставки, на которую стоят сврхвозможные очереди в трескучие холода, я бы сделал портрет Николая II «в тужурке». Думается, здесь Серов пронзил непроницаемое. Судьбы человека и портрета соединились пострашней, чем у Дориана Грея. Красота согбенной отрешённости в выражении лица, позе сидящего и в самой тужурке.

А потом мы потерялись, и когда нашлись, Наташа встретила меня сияющими глазами. Мне же, однако, было не по себе после долгого блуждания в пустоте раздваивающихся верениц безвыходных залов другого этажа. Немой хохот огромных полубезумных полотен бежал по моим следам, угрожая загнать в тупик. Мне мерещился гриновский «Крысолов».

Непостижимым для меня образом Наташа, уже который раз, чувствует открытость или не открытость для неё иконы. Когда мы путешествовали по залам Третьяковки, держа друг друга в поле зрения в этот день, она искала среди икон ту, которая открылась ей в наш прошлый приезд. Вероятно, это была Богоматерь Донская. Может быть, морозный фон города влияет иногда на ум. Или на чувства? Наташа постояла перед иконой, как бы не узнавая её, а потом сказала, что сейчас она не испытывает то, что разрешает с иконой говорить.

Лёня преподавал музыку в институте Гнесиных всю жизнь. Мы не виделись много лет. Прошлый раз мне не удалось с ним связаться. А теперь я, наконец, нашёл его. У него случилась беда. Галя, его жена, которая в давние одесские времена была моей соседкой по даче, тяжко заболела, и спокойным голосом рассказала об этом, подняв первой телефонную трубку. Но с Лёней мы всё-таки увиделись. К нему было идти более чем не кстати, и мы встретились в театре на «Истории Кая и Герды». Мы не сразу узнали друг друга, а, когда сняли верхнюю одежду, то, как будто бы и не изменились вовсе. В некотором смысле, мы оба аутистичны, только я внешне более эмоционален. Говорили мало, чувствовали много. «А ты помнишь…?» не было. Было иное, большее. После спектакля спокойно попрощались. Я пообещал выслать фотографии и свою книгу. В день отъезда я позвонил и сказал несколько слов Гале.

Ведь пришлось же Снежной королеве всё-таки уступить теплу.

Дворец Алексея Михайловича в Коломенском, который был аккуратно обмерен и разобран по приказу Екатерины II, воскрес несколько лет назад. Тёмно-красно-коричневый, многоформно-изящный, сложенный из дерева, он наполнен миниатюрными комнатами с орнаментальной утварью. Я сделал фото Наташи, которая давно стремилась в это место, когда её вместе с неким широкобородым Константином одели в роскошные боярские одежды. Среди ярких красно-золотых орнаментов тронного зала величаво стояла прекрасная пара из русской старины.

Вышли на снег уже в темноте и оглянулись. На чёрном небе сверкал каскад дворцовых контуров.

К белоснежному Новодевичьему монастырю приблизились в морозном безоблачном сиянии. Смоленский собор был закрыт. Недолго полюбовавшись, отогревались в Успенском. Редкий для наших храмов длинный зал с чередой больших окон. Немногие люди ходят по большим солнечным пятнам на полу. Наташа остановилась перед двумя иконами Божией Матери и обратила моё внимание на луч из окна, касающийся лика одной из них, если окно не заслонялось людьми, что приводило к своеобразному виденью иконы. Случайность? Конечно. Но… как посмотреть. С двух сторон царских врат стояли пушистые рождественские ели, пахло хвоей. Я постоял между ними. Было странно приятно; прохладно и тенисто. Сейчас я находился в совсем ином полу-узнаваемом месте летней порой…      

В Манеже я не мог налюбоваться бронзовой, чуть стилизованной, золотистой головой Святослава Рихтера, который прошёл знаковой личностью в моей жизни. Одна эта голова, сделанная Эрнестом Неизвестным, упраздняет для меня всё чудовищное многопудье большинства его скульптур.

Фотоэкспозиция оператора Заболоцкого показала красоту России в портретах прекрасных людей и не менее прекрасных медведей. Люди, некоторые уже ушедшие, окутаны дымкой грусти. Миши увлечены рыболовством в синих лесных водах.

Уличный вечер был украшен красной звёздочкой далёкой башни. На этот раз Москва иначе и опять хороша.

 

 

Январь. 

На днях были в Эрмитаже. Спрятались от трескучего мороза. Я давно не навещал Зимний, Появилась неожиданная красота дворцовой церкви. Потом Рембрандт. Тело Данаи, мифологически юное, кисть художника интерпретировала как сладостно-зрелое с тяжеловатым животом и немолодыми бёдрами. Кстати, интимная связь некоторых библейских персонажей, вопреки «Песни песней» бывала между именно перезревшими, что имело неоднозначный смысл.

Рембрандтовские портреты, чарующие, тягуче коричневые, бархатные. Глаза и руки! Всё зрительно-философское. Думаешь. Но нет ответа, ибо он ненужно-невозможен. И прекрасен.

Перед уходом заглянули в Италию. Мадонна. Почти миниатюра. Сиенская школа. В полный рост, держа книгу красного цвета. Фон тускло-золотой фон, мой любимый. И вот Мадонна Литта. Лик Любви и сердце Красоты.

Зал почти пуст. Поздно. Мы уходим.

Дворцовый мост и арка Главного Штаба светлеют в морозном сумраке.      

 

                                        Х     Х     х

Хотелось взглянуть на чудесные картины адмирала Ив. Григоровича, первоклассного военного моряка и художника, но они рассеяны где-то во Франции. В эмиграции он рисовал и на это жил. Морской министр, безупречный патриот, эстет, да ещё красавец. Это Россия, которая, презрев кровавые разногласия прошлого, торжественно присвоила сегодня его имя грозному кораблю нашего флота.

 

22 января.

Вероятно есть два типа гениальности. Первый понятен каждому. Второй – только избранным. И именно исходя из этого, гениальны оба. Тогда Серов первый; Врубель второй.

 

29 января.

Как странны бывают ответы на вопрос «почему?». Писать я полюбил из-за красоты остро отточенных карандашей и вечных золотых перьев, которыми приятно было рисовать красивые буквы. Музыку, ибо очень нравились музыкальные инструменты, особенно рояль, виолончель и духовые.

 

30 января.

Рыцарство пришло в Европу из Персии. Честь и благородство вовсе не европейские свойства.

 

18 марта.

Россия грандиозна. К этому можно привыкнуть. Но к этому всё же нельзя привыкнуть! Понять её «особенную стать» кажется возможным через отрицание. Хронологически очевидно, что великих империй древности просто нет. Сравнивать, стало быть, с кем-либо из них нельзя. То. что есть сейчас: Европа, США, Индия, Китай…? Всё остальное бывает прекрасным, но калибр не тот. Итак Европа – Британия переадресовала своё сомнительное величие американцам, продолжая тихой сапой отравлять воздух на земном шаре. Остальные европейцы довели до логического абсурда буржуазное мещанство. Шпенглеровский закат свершился, хотя остались шедевры прежних столетий. Мне более всего жаль Германию. Может быть… посмотрим. Америка – всемирный паразит с незрелым плоским рассудком, склонный к всемирному мародёрству. Индия мне понятна мало и совсем не известна. Но вот Китай. Его величие несомненно. В пространственно-временном отношении он не имеет равных. Высочайшая культура и уникальность ума столь же стабильны, как и периоды их провалов, что неизбежно у таких долгожителей. Пожалуй, единственный партнёр, но уж очень непрост.

 

29марта

 Есть тайна в признании своей греховности на фоне душевного веселия, естественного в процессе жизни.

Мне кажется наиболее существенным образ пережитого, прочитанного, увиденного и т. д.. Т.е. – не конструкция, а нечто обобщённо-целостное, что часто трудно описать словами. Из мозаики таких образов состоит вся жизнь. Вся сразу, как музыка у Моцарта, по его словам.

 

5 апреля.

Русские мальчики.

Прекрасный концерт студентов консерватории – виолончель. Это Россия.

    Страшная смерть юного офицера в Сирии. Патроны кончились. В плотном окружении бандитов-исламистов вызвал огонь на себя. Последнее сообщение: «Люблю родину, позаботьтесь о семье». Это Россия.

 

 

Апрель-май

ИСПАНИЯ

Золотая страна. И ещё сталь. Золото как символ славы, земной и неземной. И красоты – не богатства. Сталь холодного оружия, толедская шпага, твёрдость характера. Игнатий Лойола как символ испанского духа: «Мечтательный мистицизм и жгучая, ревностная преданность церкви. Элементы эти увеличиваются до грандиозных размеров в этом человеке железной воли и холодного и острого ума» (Пфлуг-Гартунг). Холодная страсть? Или страсть бесстрастия? Испания!

Толедо её сердце. Красота твёрдости. Твёрдость-Толедо. Думаю, есть созвучность. Русско-испанская, что даже лучше. Разбить можно – гнётся плохо. Духовно-каменные инкрустации в золоте. Эль-Грековская «Гроза над Толедо» сверкает всегда. Светлая гроза. Свет, падающий с неба в ущелье, вырезает Алькасар, соборы, мосты, башни и водопады, шумящие в Тахо. Молнии играют в золотых струнах алтарных решёток.

В солнечной тишине монастырского дворика св. Хуана цветут розы. За рядами спаренных колонн в высокой тени галерей на перекрестьях нервюр висят бронзовые сталактиты замков. Через всю мою жизнь прошёл образ молодого монаха в белом, кормящего голубей у этих тонких готческо-мавританских колонн – картина в художественном музее Одессы. Имя автора не вспомнить, подпись – «Монастырь в Толедо». Думаю, этот монастырь и был – Сан-Хуан.

Толедский кафедральный собор. Романская готическо-барочная башня с мавританскими арками. Асимметричный многофигурный красавец. Асимметричен и внутри – странное окружие окна из светлого алтаря в помещение для прихожан – оторочено скульптурами. Яркий воздух, скользя по золотым нервюрам, спускается к золотому иконостасу, касается цветных скульптур в золотых квадратах и освещает полотна Эль Греко и Гойи. И нет ощущения пышности. Толедо – гимн красоте аскетизма. В реках Испании давно сливаются два когда-то непримиримых потока. Но эхо их последующего единства звенит и сегодня.

Голый король искусствоведения определил понятие эклектики как очевидно отрицательное. Испания полностью опровергает это. Эклектика может быть прекрасной и безвкусной, точно так же, как, например, классицизм. Есть ещё нечто, раздражающее брезгливых - «новодел». А в нынешней Испании его не мало. И оба они, эклектика и новодел, бывают прекрасны и одухотворены, но бывают смешны и нелепы. Это относится, как к соборам, так и к оружию, выставленному в витринах, особенно в Толедо. Некоторые клинки можно было сделать сегодня только при пронизанности сознания той идеей красоты, которая волновала старых идальго. 

Знаменитый мудехар - это восхитительная эклектика. Одна из особенностей испанской архитектуры – контрастное сочетание двух противоположностей: аскетичной пустоты и ювелирной насыщенности в вертикалях и горизонталях. Платереско - мириады золотых фигур и фигурок за золотыми решётками алтарей. На фасадах соборов - скульптуры и узоры вставлены в пространные серые плоскости, как, например, Дель Пи в Гранаде - огромная витражная роза на бесстрастном просторе серой стены. За черными прямоугольниками кованых решеток живут стройные ряды каменных человечков. Соборы в мечетях ювелирны и грандиозны. Большинство из них асимметричны, с одиночными башнями. Собор в Бургосе и ещё некоторые - скорее исключение.

Гауди. Его оригинальность не выпала ниоткуда. Она естественна необычайности его родины. В его личности есть равновесие между стариной и её современным выражением. В испанских художественных галереях иногда встречаются старинные изображения подобные Саграда Фамилиа. Но Гауди устанавливает средневековый религиозный мистицизм соответственно нашему времени. Т.е., входя в его «современную» архитектуру, человек скорее приближается к той же глубине переживаний, которую мог ощущать средневековый житель при виде собора построенного в средние века, чем, если бы взирал на «старинный» собор, окружённый мелькающей современностью. Именно то, что было сделано Гауди при жизни – первоначальный фасад – несопоставимо с последующим. Сумрачная многофигурность страшна страхом Божиим в котором расцветает свет. Свобода, грех, покаяние, обретение утраченного - в лицах. Пластическое воплощение богословия, сложное понимание трагизма на пути к истине, которая должна быть выстрадана. Абстрактные витражи собора, понятны вне реальности. Высоты сияют бирюзой, изумрудами, пурпуром…, в которых есть страсть св. Иеронима и мудрость Аквината. Зияющие своды более средневековы, чем средневековье.

Экзистенция Испании это духовная фуга, центростремительный бег к Абсолюту. Испанцы похожи на нас и в меланхоличности и в неудержимости. Достоевский говорил о русском стремлении достичь предела, а затем и его перешагнуть. Иначе зачем жить? Это совершенно чуждо европейскому менталитету. Но вот… испанцы! Красота их искусства, особенно в виде иконографии, пронизана как духовной, так и физической страстью. Совершенно бессмысленно вспоминать неиспанское происхождение св. Иеронима или Эль Греко, которые для испанской культуры испанцы не меньше, чем сверхиспанец Гойя. Да, испанцы, но ведь и мавры!

Мавританская Альгамбра и её Алькасар инкрустируются среди дымчато-зелёных предгорий под навесом плавно-таинственных зигзагов снежно-голубой Сьерры-Невады, плывущей в сиянии неба. А в Меските Кордовы ощущение ислама возрастает всё теснее, переплетаясь с христианством, приникающим к суровым мавританским стенам. Восточные красно-белые арки мелькают над обширным пространством разбегающихся колонн, которые  исчезают вдруг, открывая в мраморной прохладе блистание алтарей. В смешении времён незыблем римский мост, окунувший в почти родной, пушкинский Гвадалквивир, тяжкие быки, вокруг которых на травянистых отмелях весело танцуют уточки, осыпанные брызгами тихого вечера.

Христианство в мечетях, ислам – в соборах. Соборы и алькасары в своей пылающей красоте – это драгоценные знаки на исторической цепи, звенящей духовными бурями Пиренеев. Соборы, сами многонациональные города, соединены необыкновенно человечными, вовсе не столичными улицами. Грандиозность наоборот. Камерная значительность двориков и балкончиков. За решётчатым орнаментом дверок светится мир разноцветных изразцов и цветочных садиков. Между неторопливых пешеходов прогуливаются порой величественные собаки. Под стенами собора расположились музыканты: гитара, виолончель, хунг (ударный инструмент).

 

Музыка звучит эмоционально-духовно. Или наоборот? Очень по-испански. Мистическая чувственность. В нише одного из фасадов спят двое. У края хорошего одеяла видно лицо, сошедшее с холста Эль Греко, обрамленное чёрной бородкой. И, щека к щеке, большая собачья голова. Оба уютно сопят. Рядом отдыхает гитара.

Ничего усредненно-комфортного. Подъём – спуск. Во всех смыслах. Даже спуск во время подъёма и наоборот. Развитие единой темы многими, часто взаимоисключающими. Фернандо Святой, успешно воюя с маврами, установил внутри страны гражданское равноправие между испанцами и маврами. Инквизиция, реконкиста, гверилья, гражданская война и памятник погибшим в ней с обеих(!) сторон, коррида, иконопись, отличная от европейской религиозной живописи, дальнейшая живопись. Картины, особенно портреты, Эль Греко или Гойи, страстны. Выражение глаз страстно даже когда взгляд задумчив, как на автопортрете Эль Греко в старости. Знаменитый «Расстрел повстанцев» Гойи - символ Испании и его собственной жизни, в которой всё до предела. А потом – через предел. И дальше… Портреты и пляжи почти современного Сороллы прекрасны именно по-испански. Его «Видение Испании» - вереница огромных полотен на экзистенциально-историческую тему, сопоставима с «Триумфами Цезаря» Андреа Мантеньи. Кажется, что молчание многих испанских полотен отличается от музейной тишины. Картины кричат задумчиво-безмолвно. Что-то от страстности религиозного бесстрастия в православии. Сразу вспоминается исихазм. Может быть и особая разновидность русского юродства. Наверно очень не случайно именно в испанской культуре несколько столетий назад утвердилось понятие «святое молчание».

Представляется, что для испанского сознания абсолютно само понятие абсолютного (Абсолюта). Со всех сторон. Как ни взгляни. И здесь есть восхитительное экзистенциальное соответствие испанцев маврам, которые, в глубинном, а не конфессионально-внешнем понимании многого, также безоговорочно стремились к Абсолюту. 

Испанский католицизм – это нечто особое в римско-католическом мире. Бесчисленные примеры святости при исключительной высоте мысли и учёность в сочетании с преданностью Церкви не похожи на то, что происходило в соседних странах Европы. Блаженный Иероним, богослов, мыслитель, переводчик, изображен на иконе коленноприклонённым, сораспинающимся Христу, ударяющим себя камнем по обнажённой груди. Так же как Эль Греко, он был не по рождению, но сверх испанцем. Религиозное понимание мира у испанца определяло смысл жизни. Вера была целью, а не средством. Внешние знаки веры были естественным выражением её смысла и не задерживались на уровне конформизма или инструмента для … . Однако, поступок, ведущий к истине мог быть осуществлён в ущерб обряду. В то же время известное: «Париж стоит мессы» Генриха Наваррского в значительной мере символизирует особенности общеевропейского отношения к религии, когда месса все лишь инструмент. С прагматической точки зрения испанцев можно назвать детьми. Иногда бескомпромиссно жестокими. Как к себе, так и к тому, кто есть враг. Инквизиция, гверилья, гражданская война были нравственно амбивалентны. За инквизицию институт церкви принёс даже извинения. Те, кто ориентирован на земной успех могут назвать бескомпромиссную устремлённость к тому, что представляется как истина фанатизмом. Само понятие истины в этом случае ставится под сомнение. Тогда осуждение того, что цель оправдывает средства закономерно, ибо внимание сосредоточено на моральной оценке средств; цель же оказывается мифом. Тем не менее, если целью является достижение очевидных земных благ, то строгие судьи нередко оправдывают средства.

Испанский менталитет отчётливо тяготеет к бескомпромиссности, несмотря на её крайнее неудобство. В том числе и тогда, когда зло вводит в искушение, надевая маску добра. Общеевропейский менталитет не менее отчётливо тяготеет к либерально-комфортным компромиссам, ибо это удобно. В том числе и тогда, когда зло вполне откровенно. Исключения есть, разумеется, в обоих вариантах.  

У испанцев всё, как бы не так, неправильно, нечёт. Во всём нечет. Мне (и не только мне) думается, что есть странное родство с нами. И в порывистости, и в широте взгляда, и в ленивом пренебрежении многими буржуазными правилами. Известна, например, устойчивость русско-испанских браков, возникших в результате нашей послереволюционной эмиграции, сравнительно с частой несовместимостью между русскими и другими европейцами в семейных отношениях.

Мне кажется особенно значительно-красивым русский испанский, т.е. русское прочтение испанско-мавританских имён, названий соборов, замков, городов и географических мест. Перечисление некоторых - это гранёное сверкание преломляющихся образов, среди которых слово «алькасар» есть нечто наподобие драгоценного звена.

 

Эль Греко, алькасар - Толедо,

Мадрид, Эскориал и Прадо,

Сьерра-Невада, алькасар - Гранада,

Мария-де-ла Седе, Кристобаль - Севилья,

Дель Пи, Саграда в Барселоне,

Пилар, ла-Сео, Гойя – Сарагоса,

Пик Иеронима – Монтсеррат.

 

* * *

 

    Мы возвращались в Россию, увозя испанскую шпагу, сувенирную, но достаточную для фехтования, изготовленную во всей красе в Толедо. В поездах и самолётах Наташа с самоотверженной, близкой к стрессу, настойчивостью переупаковывала и перепрятывала это острое блестящее чудо. Только благодаря ей, я сейчас наслаждаюсь, держа рукоять оружия и  чуть касаясь остриём бронзового подсвечника. Слышен короткий мелодичный звон. И в нём вспыхивает Испания.

 

        31 мая.

        Это было вчера. Концерт в Бультхаупе- респектабельной мебельной галерее. Сравнительно редкие короткие произведения Баха. Старинные трубы и струнные. Музыканты в домашнем мятом облачении, Дирижёр в экстазе подпрыгивал. Пиджак тонкий, на спине тёмное пятно пота. Музыка, что называется, лилась.

            

 

Июнь

                  ОДЕССКАЯ РЕМИНИСЦЕНЦИЯ

 

Живу в Одессе и думаю, что всё время ошибаюсь. И то, что так думаю, тоже ошибаюсь. Но, значит, есть где-то нечто обратное. Значит, в чём-то не ошибся. Вот сейчас пришёл в пустую квартиру, выпил шампанского. Ошибся.

Красивая моя Одесса. Улицы – аллеи. Изящные дома. Не высокие. Радуюсь странно, не радостно приятно. Ошибаюсь. Медленно иду внутри тенистой жары, радуюсь. Что же мешает? Плавал с утра очень хорошо - солнца не было. Вода восхитительная. Народа мало. В море почти никого. Небо в тучах и это людям не нравится. Проплыл привычную дистанцию с удовольствием. Накрапывал дождик. Я пошёл вдоль бульварной ленты высоко над портом. Слева заросли акации, справа внизу краны над пароходами. Всё значительно: зелень парка рядом, вдали – тени судов под причальными стенками, другой берег залива напротив, с полосками домов. Картина удивительная. Не могу понять, что же она означает. Когда что-то предполагаешь, ошибаешься…

Иду медленно, бодро, внимательно вглядываюсь в фасады, деревья, тротуары. Проследовал мимо исторического дома Тропани. Вспомнил соученика, Витю Тропани, ныне покойного и мыс в Африке, названный именем его далёкого предка. Строгановский мост. Вновь мелькнуло море.

Новизна некоторых мест нисколько не мешает привычно узнаваемой смене образов, ожидаемых и неожиданных. Люди, предметы, события. Я не знаю, как быть со всем этим.

Радость встречи с пониманием ошибочности к счастью возникает не всегда. Бывает, что живой призрак приветлив и всё очень хорошо. Но, что это значит, в чём смысл этого «хорошо». Часто не могу понять «хорошо» или «не хорошо». И, что это такое, когда хорошо. Я люблю быть в уединении – не в одиночестве, - когда занят каким-то рассуждением. А вот сейчас мне не разобраться. Чтобы отдалить озабоченность, выпил шампанского и, как уже упомянул, ошибся…

 Однако в чём я не ошибся, так это в Одессе. Действительно, большое видится на расстоянии. На каком-то историческом расстоянии, что ли. Мой город прекрасен даже в сравнении со столь полюбившимися мне городами Испании. Камерная, сдержанная эклектика хорошего вкуса, много не южного модерна. Фасады ярко светлеют в кудрявых прорехах акаций, каштанов и платанов. В скверах фонтаны, бронза, мрамор. Ведь многое я когда-то не воспринимал.

С белоснежной колоннады-беседки Воронцовского дворца видна вся, необыкновенно притягательная, художественная панорама порта и Одесского залива. Дует северный ветер. Море за чертой волнореза сумрачно-синее, а акватория порта – голубоватая сталь. Я стою между колоннами, приятно обдуваемый воздухом и думаю, как жаль, что Наташа не может, хотя бы немного, пережить это. Ленинград далеко, а здесь, у дворца над Чёрным морем, развивается, всегда дружественный Одессе, любимый Наташин флаг – флаг Греции.

                             Х               Х                 Х 

 

Забрёл однажды в Дом Учёных, бывший особняк графа Толстого, основателя Скорой помощи в Одессе. После случайного разговора мне предложили написать что-нибудь об этом интереснейшем месте для юбилейного сборника.  

Одесский Дом Учёных вошёл в мою жизнь очень рано. Мой дед, Аркадий Иванович Скроцкий, был профессором-педиатром, членом Дома Учёных, поэтому я и начал посещать там детские кружки. Водила меня племянница бабушки, Наташа Стоянова, увлекавшаяся английским языком. Она перевела песню «Прощай любимый город…» (как оказалось пророческую для меня) и, возвращаясь тёмными зимними вечерами домой на улицу Артёма, мы распевали её по-английски. А водила она меня на ритмику. Именно в Доме Учёных я впервые узнал, что такое детский коллектив. Кроме физических упражнений мы пели хором песни, например, разучивали «Широка страна моя родная». Был детский оркестр, в котором мне нужно было ударять по металлическому треугольнику. Хорошо было. После занятий Наташа, высокая девушка, прижимала меня подмышку, а я дотягивался до её талии, и мы, обнявшись, старались скорее проскочить холодный тревожный мир.

Мне всегда очень нравилось местоположение Дома Учёных, его архитектура и интерьеры. Необыкновенно привлекательны витражи в окнах первого этажа. Кажется там помещался кабинет директора, Марии Зиновьевны Зданевич, безусловно заслужившей благодарную память.

В Доме Учёных иногда показывали фильмы, «показывали кино», что происходило в Зелёном зале, где висела большая картина с изображением быков. Эти быки прочно ассоциировались у меня в том возрасте с удовольствием от просмотра фильмов. Памятным был «Руслан и Людмила», потом ещё что-то о советских лыжниках в связи с нравственными проблемами. Анализируя эти воспоминания, я вижу, что, несмотря на наивность, детям показывали, различие между благородством и его отсутствием. И это запомнилось. Надо сказать, что в самом по себе посещении Зелёного зала, был оттенок праздничности. В дальнейшем я, если было можно, изредка заходил туда просто так, оглядеться, подумать.

Повзрослев, я начал посещать кружок бальных танцев. Учила нас Эльза Германовна Знойко в том же помещении, куда когда-то я ходил на ритмику. Пересекали внутренний, вымощенный знаменитыми квадратами лавы, дворик и попадали в довольно простую большую комнату на первом этаже. Теперь, приходя сюда самостоятельно, я видел всё немного иначе, подробней и шире что ли. Однажды, придя рано, я разгуливал по коридору. За одной из дверей звучал рояль. Я тихонько заглянул. В небольшом помещении пожилой мужчина бравурно исполнял какую-то фортепианную классику. Потом мне сказали, что это один профессор, у которого нет дома инструмента, и он приходит иногда поиграть в Дом Учёных. 

В занятиях танцами было два периода. Будучи школьниками ещё не старших классов, мы разучивали именно бальные танцы. Я приходил с товарищами: Святославом Коровицким, которого все звали Светик, и Игорем (Гориком) Дьяконовым. Отец первого был профессор-инфекционист, а у отца второго было три образования: юридическое, музыкальное и математическое. С нами танцевали Ира Шайкевич и её подруга Наташа с тройной фамилией – Боровикова-Алексеева-Попова, в которую мы с Гориком были влюблены. Школьные балы давались в нарядном Белом зале. Именно в нем мы щеголяли на них своим танцевальным умением. Не скажу мастерством – сбивался я частенько.

Во втором, более взрослом периоде, мы начали интересоваться фокстротом и танго, что считалось в те времена предосудительным. В этот период к нашей компании присоединились Юра Симонов, чей, почти легендарный, дед был заслуженным капитаном дальнего плавания на парусных судах и Шурик Красотов, в дальнейшем композитор. Эльза Германовна, пригласив своего мужа как партнёра, полуофициально показывала технику нежелательных танцев, предупредив, что в Белом зале их танцевать не удастся.

С течением времени я начал посещать кружок начинающего автора. Иногда я встречал там и кое-кого из прежних знакомых. Постепенно в Доме Учёных происходила смена участников общения.

Став студентом я заинтересовался английским языком, и некоторое время приходил на занятия, которые вела, приехавшая из Канады Мери Александровна Энанн. Эффектная брюнетка, она мне очень нравилась. Однажды, желая продемонстрировать качество своего обучения, она, спускаясь в окружении учеников по великолепной в своей миниатюрности парадной лестнице Дома Учёных, обратилась ко мне по-английски. Я же, глядя на неё, отражённую в зеркалах, смутился и не смог ничего вымолвить.

В последующие годы мне по разным поводам случалось бывать в любимом Зелёном зале. Однажды там делал доклад кто-то из кафедральных отоларингологов о трагическом заболевании Бетховена. Было интересное выступление одного из моих учителей профессора психиатрии Андрея Юлиановича Выясновского. Шли самодеятельные спектакли. Однажды священнодействовал Бенедиткис, угадывая по пульсу, у кого в зале был спрятан предмет. Другой раз выступал чтец-декламатор, который неожиданно забыл текст. Он вышел из положения, рассказывая нам разные курьёзные случаи из своей театральной жизни. Все были очень довольны. Как-то раз давала фортепианный концерт моя первая жена, Эльза Кукурадзе, тогда ещё студентка, теперь преподаватель Одесской Консерватории.

Именно в Зелёном зале мне удалось осуществить свой интерес к психиатрии. На каком-то концерте присутствовал профессор Москети, заведующий кафедрой психиатрии, Котя, как называла его моя тётушка Наташа, водившая меня в прошлом на ритмику и устроившая мне эту встречу. Они были знакомы с оккупационных времён, когда «Котя» делал некие нелюбезности румынам. Когда после окончания концерта мы задержались на уютном диванчике при выходе из зала, он спросил меня улыбаясь: «Ну и что вас интересует в нашей психиатрии?».

Очень приятно было проводить время в библиотеке Дома Учёных. Однажды я взял домой полное собрание сочинений Блока в одном огромном фолианте. В нашей обширной библиотеке его почему-то не оказалось. В некотором отношении моё очарование поэзией Серебряного века тоже значительно усилилось после посещения этой библиотеки.

А ещё помню эпизодические обеды в красивом полусумраке столовой. Её стены были покрыты тёмной, тиснёной крупными узорами (или цветами?), кожей. Но запомнились мне, собственно, не обеды, а коньячный напиток «Фокушор», на который спорили, играя на бильярде,  некоторые мои приятели. 

К особняку Дома Учёных примыкает небольшой сад, который в прежние годы был почти заброшенным, но в отличие нынешнего, ухоженного, представлялся мне очень романтичным. Тогда он почти всегда был закрыт. Когда же, всё-таки удавалось там оказаться и побродить в одиночестве, моё сознание наполнялось удивительными образами. Хорошо было. Было!

Однако, исходя из собственного миропонимания, я уверен, что всё это и сейчас есть. Хотя с 1968 года я живу в Ленинграде, но нет, не «прощай любимый город» и в нём одесский Дом Учёных.

 

О работе Наталии Владимировны Остроуховой «Одесский оперный театр в историческом

пространстве и времени»

 

Когда Эльза Михайловна Кукурадзе, видя мой интерес к этим двум книгам, предложила описать своё впечатление, я озадачился. Книги посвящены музыкально- театральной теме, а я более чем не музыкант. Но я очень люблю Одессу, причём именно в пространственно-временном смысле, который здесь выражен прекрасным текстом не только литературно, но и трепетно душевно. Очень интересно: «историческое пространство» - не время(!), как говорят обычно. Действительно, иную эпоху автор насыщает образами так, что пространство на котором происходят события не воспринимается исчезнувшим. Всё читаемое есть сейчас. Я, собственно, говорю не о том, что написано, но о том, как написано, а написано превосходно.

Бесконечны рассуждения о духовности, однако вот просто душевность, которая есть экзистенциальное выражение, лицо духовности. На чём бы автор не останавливала внимание, она всегда пишет сердечно, переживает самые якобы «сухие» факты. Текст исторических документов мягко обрамляется комментариями автора, составляя очарование единого стиля. В книгах симфония имён: основателей и отцов города, управителей Одессы, меценатов, строителей, актёров, режиссёров, музыкантов, перечисления трупп, антреприз, репертуаров…. Эта симфония звучит прекрасно, потому что понимание основано на неповторимости человеческих переживаний людей, которые осуществляют описываемые события. Методологически можно сказать, что мёртвые объекты превращаются в живые субъекты.

История возникновения Одессы, предшествующая появлению интереса к театру, очерчена в кратком содержательном эскизе, превосходящем массивные картины на эту тему. Становление города как бы подготавливает строительство первого театра, перетекает в его действие и далее продолжается в действии второго, нынешнего, театра, воплотившего внешне сожженный предыдущий. Вот уж действительно роскошный феникс. Прекрасна заключительная фраза первой книги, состоящая из авторского текста в преддверии цитаты: «Но театральная жизнь в Одессе, трагически прерванная пожаром, не могла не продолжаться, «как поток, прерванный обвалом, продолжает струиться из-под камней»».

Книги Н.В.Остроуховой свидетельствуют, что идея Одесского городского театра и её воплощение символизируют культуру Новороссии во многих отношениях. От себя добавлю, что театр красив настолько, что даже обсуждение его архитектуры теряет смысл, ибо, как некогда сказал С.П.Дягилев, если картина прекрасна задумываться о стиле незачем.

 

 

 

Июль.

ИСКУССТВО ИЗОБРАЖЕНИЯ

Принципиальное отличие изобразительного искусства приблизительно до Х1Х века от того, что возникло позже, состоит в цели изображения. Прежде внимание было сосредоточено на изображаемом. Позднее – на процессе изображения. Раньше – что. Теперь – как. Если в прежнее время смысл картины определялся, прежде всего, предметом, избранным для изображения, то в дальнейшем именно способ осуществления произведения искусства всё более стал указывать на его смысл. Основным оказывалось не столько та или иная степень сходства с реальным или мифологическим образом, сколько нечто иное, трудно выразимое, ускользающее, что неизбежно вырастало из-за него. Это нечто, воспринимаемое крайне субъективно, как мастером, так и зрителем можно было пережить, вглядываясь в произведения искусства, созданные особыми способами, которые множились. Соответственно, один и тот же образ изображался до неузнаваемости различно. Уже возникновение масляной живописи с её колдовскими магическими приёмами было отдалённым звоночком нового миропонимания. Понятия гениальности и бездарности, красоты и вульгарности, а, следовательно, добра и зла начали прятаться друг за друга. В прежнем искусстве эти различия были почти всегда очевидны. В последующем они безусловны точно также, но неочевидны.

Используя философский язык, допустимо сказать, что раньше акцент в искусстве стоял на стремлении определить сущее, а в последующем стал смещаться в сторону попыток приблизиться к пониманию бытия. И в своём внутреннем пути, независимом от сущего, это оказалось очень трудным. 

Не могу судить о музыке, но предполагаю, что можно допустить её понимание как искусства почти, что изначально посвящённого бытию. Возможно, сущим в музыке было лишь первоначальное подражание звукам природы. Пытаясь выразить бытие, музыкальные тексты абстрактны и ускользающи подобно ему. Не зря Лютер считал это искусство наиболее духовным среди прочих.

 

                                    х х х

 

Андреа Мантенья. Не только «Триумф Цезаря», но и всё остальное. Мантенья громаден в ясности отвердевшей пластики. Шествие во славу Цезаря – шествие Вселенной. Ошибки критики часто указывают на истину. Одинокий старик потратил много лет чтобы написать «Триумф» не для понимания Платона, а для утверждения осязаемой динамики мира. Динамики вечности, если уж говорить о «Пещере» Платона. Совсем не для того, чтобы противопоставить личность государству в социально историческом смысле.

Особенно лихо высказана суть «Менин» Веласкеза. Оригинальная выдумка гениального художника с виртуозным использованьем трёх зеркал интерпретируется с помощью многоэтажной историко-психолого-уметафизической конструкции якобы открывающей загадку картины. Критик успешно находит несуществующий скрытый смысл. Личность художника попутно подвергается ироническому анализу.

Подобные рассуждения многих, притом, что они часто обманчивы являют примеры отличной формы высокоумия.

 

Август

КАРЕЛИЯ

                                  (из записной книжки)

Дождь моросит в листве, просвеченной солнцем. Осеребрённая зелень заслоняет озеро. Кивач, двуступенчатый водопад. Шумная пена, стиснутая чёрными скалами.

 Кондопога. Успенская церковь над Ладожским озером. Нарисована умброй на пенистом небе. И, как 50 лет тому, покосившийся железный крест молодому земскому врачу. И букетик свежих ромашек под ним. Я искупался у храма. Почти что крещение.

 Петрозаводск. Музей. Репин – Христос в Гефсиманском саду, факелы и отсвет на лицах. Блашке – тихий простор рейда.  Лёгкий луч, вылетев из-под дымки, скользит по маленьким жемчужным волнам. Вдалеке дымит двухмачтовый пароход позапрошлого века. На переднем плане идёт гафельная шхуна. Восхитительно-задумчивая картина. Цибасов – зимний обоз, коллективизация. Крестовский – городской вид сквозь аквариум на подоконнике. Отдельно великолепные картины Императрицы Марии Фёдоровны.

Под Петрозаводском замечательное купание на пляже. Не плавание, а именно купание. Особенная мягко-ласковая вода. Потом яркорозовое небо и грохот ливня.

Соловки. Красно-фиолетовые каменищи башен. Их я тоже помнил и рисовал в давние времена. Сейчас вспыхнуло золото алтарей, расчленённое золотым орнаментом колонок. В крохотной Благовещенской церкви особый уют при неизбежном новоделе. На монастырской траве ветер заигрывал с цветами шиповника. Вот это было вне истории.

Очаровательная поездка на нашей красной Фабии по серпантинам в Сортавалу. Леса и озёра. По дороге опять купался. Мраморные карьеры Рускеалы. Отвесные стены уходят в почти зеркальную поверхность и ясно просвечивают из тёмной глубины. По сводам гротов спускаются отражённые колебания воды. Недалеко шумят обширные низкие водопадики.

Крепость Корела. Между стенами расстелены обширные изумрудные партеры. Никогда не видел подобных в крепостях.

И, наконец, длительный сильнейший ливень сквозь который катится наш автомобиль по шоссе, непрерывно извивающемуся между лесистыми холмами и озёрами.

 

Август

КРИТ

Жене Наташе – творцу этого путешествия

 

Как одно из знаковых внеисторических мест, виденье которых не обязательно связано с последовательностью событий, Крит – это камертон европейской и, вероятно, мировой культуры. Его особая красота пронизана страданиями, которые возвели её на особую высоту духа. Мифы Крита растворяются в немифологии, а последняя - возвращается к ним же. Историческое сфумато стирает границы между событиями, и остров переживается не через движущуюся щель, а как-то сразу. Как-то. Как именно это происходит объяснить трудно. Что-то наподобие обратной перспективы. Прошедшее и будущее смешиваются, поменявшись прежде местами.

В пятидесятые годы в одесской школе, стоя на перемене во второй учебной смене у своей дряхлой парты при свете тускловатой лампочки, я с удовольствием рассказывал другому мальчику про греческого принца в элегантной морской форме, прибывшего на остров Крит. Это из старинного журнала «Нива», фотографии в котором рассматривал накануне. На протяжении десятилетий этот эпизод случайно вспоминался, окрашенный некой странностью. Приятная, несмотря на внешнюю убогость, обстановка школы, журнал из другого мира, фото красивого офицера на фоне кусочка неизвестного пейзажа из ещё большей далёкости. Сейчас – ощутимое бытие Крита, в которое погружено ощущение переживания того, что предшествовало. Всё вместе восхитительно, ибо отдельностей нет, а, опять же, всё сразу без малейшего намёка на последовательность. Бытие Крита ощущается не в историчности, не в оглядывании назад. Там ничего нет. Пустота пустоты. Не та пустота, которая есть нечто, а та, которая есть ничто. Весь Крит впереди,

Блуждание по Криту, а чтобы приблизиться к правде желательно чаще блуждать, приводит к встречам сознания с обитающими на острове Артемидой, Эль Греко, Зевсом и его козой Амфалой, св.Андреем Критским, Гераклом, апостолом Павлом, православными мучениками, их мучителями и многими, многими; и ещё с теми, чьи имена утонули в толпе людей и событий – миноец ли, турок или нынешний критянин. У каждого есть индивидуальная глубина со всей красотой и всем ужасом идей, поступков, творчества каждого. И при этом она едина со всеми, общечеловечна. Хронологичность бессмысленна. Разве что «случайный» порядок встреч. Пещера Зевса может оказаться куда менее таинственной, чем загадочность переживаний Эль Греко, на которую намекает его автопортрет, написанный в конце жизни. Происходит, полное богословски обоснованного риска, прикосновение к острову Апостола. А на другой стороне бытия падает с неба парашютно-десантная бригада вермахта, которая подобно Гераклу, очистившему Авгиевы конюшни, сметает в море огромные кучи, окопавшихся англичан. Когда же немцы, повинуясь приказу, покидают Крит, возвращая его горделивым сынам Альбиона, те не могут справиться даже с греческими партизанами и просят заступничества у…немцев. Вермахт ухмыльнулся и решил проблему. Естественно сейчас на острове зреет натовский фурункул. Но и среди англичан нашёлся порядочный человек, археолог Артур Эванс, который открыл грекам Кносс и при этом ничего не украл.

Кносский дворец – совершенство строительных возможностей, круглые и прямоугольные формы в камне и в дереве, выраженные лаконичной контрастностью с преобладанием черного, белого и красного цветов в архитектуре с добавлением сине-голубого и благородной охры в росписях. Свет струится с неба, окон нет, крыши плоские. Гениальная простота вечности. Хочется вспомнить опять Моцарта: «ни одной нотой больше, ни одной нотой меньше». Это в Кноссе поёт на стене загадочная синяя птица Метерлинка, а глаза прекрасных дам, написанных в профиль, изображены анфас так, что кажутся прекраснее «правильных». Глаза очень важны для критян. У финикийской принцессы, которую Зевс украл и привёз на Крит, они были так велики, что её назвали Европа, т.е. – большеглазая.

Архитектурная конструктивность, растворяющая конструктивизм.

Парареализм в росписях как попытка проникновения в бытие изображаемого.

Критский архипелаг плывёт над округлым подводным островом в компании танцующих многоцветных разновеликих скалистых островов, всегда окруженных пеной. Выше её черно-оранжевые камни, ниже – изумрудно-бирюзовое море. Белые часовенки смотрят с высоты жарких гор.

Где-то к северу плывёт Санторини, черно-красный остров, увенчанный слепящее- белой лавой и выстроенными из неё домиками с синими крышами. Сине-белое демонстрирует туркам греческий флаг. Знаменитый взрыв вулкана совершил рокировку и единый теперь Санторини плывет над своим подводным архипелагом. В не разгаданных истоках минойской культуры было больше именно культуры, чем цивилизации. Творчество созидания заметно преобладало над творчеством разрушения. Ложное недоверие к человеку подстрекает иных обращаться к инопланетным истокам. Чересчур, мол, хорошо. Это напрасно, ибо среди жестокого околоблагородства рыцарского поведения, зловещей романтики критского пиратства или среди гордой красоты венецианских крепостей, облитых кровью, которые, как короны стоят над морем, виден свет, изначально присущий человеку. Есть тихие миниатюрные монастыри. Всего несколько монахов молятся «прежде всех век», вопреки многому утверждая мистическое понимание бытия мира. И иногда переносят чудовищные страдания.

Ущелья острова одно за другим распахивают горячие объятия, в которых извечно бредут милые нежно-ушастые ослики, снуют туда и обратно через ворота новой эры. Бездонное дно пропастей представляется пятнышками ультрамариновых, со столь далёкой высоты, бухт. Над горами реет орёл. Планируя, он делает один мощный взмах. В бинокль ясно виден акт сжатия больших крыльев и их пружинистое распрямление. Птица величественно выплывает из-за вершины отвесного склона к подножью которого прижался монастырик св.Георгия. В тихой зелени просвечивает колокольня. Под навесом между иконами поднимается скала. Солнечный дворик выложен плитами мрамора. А на вершине горы упирается в небо крест, напоминая о могиле основателя монастыря.

Совсем иной монастырь Превели, в котором хранится чудотворный крест Эфраима Превелийского. Его полукубические постройки укрыты только раскалённой белизной.

Монастырь Богородицы Сердечной пронизан чудотворностью. Частично нс сохранившиеся древние фрески прекрасны невсесказанностью, которая открывает возможность духовного полёта.   

Вместе с тем можно, при желании, сузить внимание до степени «сегодняшнего дня» и войти сквозь некое отверстие сознания в историческое время. Тогда обнаруживаешь себя на струящейся автомобилями огненной улице или плывущим в прозрачной голубизне после прыжка с туристского корабля. Сгорая на солнечных тротуарах радостно увидеть струйку воды на снежно-скульптурной стене венецианского фонтана. И ещё – на ночном пляже слушать вместе с Наташей шум пены, подбирающейся под столик, на котором возле свечи стоит вино, а тёплая тьма колеблется вокруг факелов, искры которых танцуют в черноте моря.

Но долгое созерцание этих огоньков вновь расширяет внимание и возвращает сознание в безвременный Крит…

 

18декабря

Музыка барокко не соответствует этому определению. Она философична.

Концерт оркестра с каким-либо инструментом – это диалог, философский диалог. Очень трудно подобрать нужное слово для определения Возможно – «грандиозность». Это не трагизм и не оптимизм. Моцарт, например, распахивает бездны мироздания. Но и Моцарт не весел и Бах не трагичен. Они грандиозны.

 

 

 

 

2 0 1 7 год.

 

3 января.

                                Музыке

 

Нет, я не вырвусь.

И вырваться я очень не хочу.

Ведь я люблю тебя так страстно и так нежно,

Что слышу даже звуки звёзд.

 Невидимым пространством я в тебе лечу,

Но не познать тебя мне –

Это безнадёжно.

И оттого тебя сильней хочу.

 

 

Канун сочельника

На сцену вышел Князев, виолончелист, в ветхом облике и странной обуви. Виолончель старая, блестела местами полуоблезшим лаком. Звучала замечательно. Музыкант выглядел снисходительно-печальным, возможно плохо себя чувствовал. Играл Баха в запутавшемся мире. На улице сильный мороз, черно. Сумрачный человек с виолончелью окружён неярким тёплым светом.

 

Сочельник

Совсем маленькая деревянная церковь св. Петра. Рядом с домом. Служба идёт тихо. Полумрак пронизан точкам свечных огоньков. Чуть поблескивают золочёные оклады. И в этой церквушке происходит нечто всемирное. Звучат молитвы, но их смысл не в словах. Его трудно определить. Хорошо помолчать умом. Хорошо.

 

 

2 февраля

Концерт для двух альтов с оркестром, соло на гобое. Моцарт ювелирно-титаничен. Очень красив был Стравинский в балете с использованием барочной музыки. Скрипичный концерт приятно-монотонно уводил в странно-задумчивую даль. Слушая, я выстроил свою картину «Каждый». Повреждённая античная голова, мраморная, но с живыми глазами, взглядом, устремлённым в инобытие. И ещё – великолепен, в блистании инструментов, облик оркестра.

 

10 февраля

После последнего замечательного концерта хоровой музыки подумалось, что, если инструментальная музыка, при всей её почти сверхчеловечности, даже божественности, всё-таки требует посредника, т. е. инструмент, то человеческий голос обращён к Богу напрямую. Не обращён даже, не словами (их часто трудно даже разобрать), а именно звучанием души. Может быть здесь есть что-то от своеобразной формы исихазма. Пение – молчание. В определённом невыразимом смысле безусловно.

 

 

Весна

РАСКАЯНИЕ

Раскаяние или покаяние? Вероятно, первое. Покаяние, думаю, по разным причинам, не сделать. Раскаяние, как мне кажется, может возникнуть тогда, когда не только не знал, но был даже уверен в своей правоте. Едва ли праведником себя не считал.

У людей есть некий неосязаемый инструмент – время. Его можно не замечать или фиксировать, принципиально игнорировать, поэтизировать, даже ненавидеть, философски и научно изучать. Однажды мне показалось, что время, помимо всего прочего, дано миру для пересмотра бытия своего сознания. Вероятно, есть два пути этого пересмотра: линейно-хронологический и другой, так сказать, веерный. При втором, в отличие от первого, события вспоминаются, переживаются и интерпретируются не в некой хронологической последовательности, а независимо от неё, целыми полями, которые состоят из многих, якобы не связанных между собой, событий. Их можно сопоставить и понять существенно точнее то, что происходило на самом деле, а не казалось. Так, во всяком случае, происходит у меня, благодаря чему я и пришёл к тому, что называю сейчас раскаянием.

    На фоне естественных перемен во мнениях по поводу правильности в отношениях к людям, в понимании исторических событий, смысла жизни (что вполне закономерно), в течение нескольких десятилетий было у меня совершенно неподвижное мнение о социально-политической действительности. Испытывая большое любопытство к миру и занимаясь профессионально и непрофессионально очень многим, связанным с творческим поиском, я не проявлял никакого интереса к общественной ситуации в моей стране. У меня всегда было много вопросов в научной области или религиозно-философской, а здесь - ни одного. Всё представлялось совершенно очевидным и обдумывать было нечего.

Я привык считать нашу революцию государственным обрывом со всеми вытекающими последствиями. Когда уже не молодым я встретился с книгой Н.А. Бердяева «Философия неравенства», в которой описаны элементы опрокинутого общества, мне показалось, что он посоветовался со мной. Мне были близки представления Достоевского (Версилова) о некоторой части русского общества, которая своим существованием стремится утвердить благородство в любых условиях. Мне было жаль, что я не смог воевать в рядах  дроздовцев. Ещё смолоду, не желая жить при существующей в Союзе власти, я ушёл во внутреннюю эмиграцию. Во всех местах я называл улицы их дореволюционными наименованиями и последовательно переводил, по возможности, на любезный мне язык большинство форм советского быта. Круг моего общения, достаточно узкий, даже способствовал успешности работы и любых иных занятий, при которых соприкосновение с политическим строем было минимальным.

Однако, считая Российскую Империю единственно нормальной формой государственности для нашей страны, и воспринимая себя как человека с истинно русским сознанием, я явно тяготел к некому культурному универсализму, который, опять же, Достоевский полагал специфичным для русских. Да, мы действительно намного легче, чем другие можем бескорыстно понять и полюбить иную культуру во всём её многообразии. И вот, выросший на море. с раннего детства занимаясь плаванием и длинными прогулками по берегам, а в дальнейшем увлёкшись парусным спортом, я не мог пройти мимо интереса к англосаксам, для которых океан является едва ли не стержнем их цивилизации. Моим любимым предметом в школе была география, а где же на земном шаре не было англичан? Я много читал по истории мореплавания и классическую англо-американскую литературу, очень увлекаясь Киплингом, Мелвиллом. Эдгаром По, Дж. Лондоном. В некотором смысле меня можно было назвать англоманом. И даже если бы не было революции, я с удовольствием думал о жизни на каких-нибудь островах Тихого океана. В полной мере ощущая духовную связь с Россией, я хотел ощущать себя в океанской необозримости. Моим близким это было настолько очевидно, что, когда однажды разговаривали о тяге к дому уехавших на чужбину, про меня сказали, что меня не потянет. И мне это нравилось, ибо слово «чужбина» для меня не существовало. Я часто слушал западные радиостанции, воспринимая их не политически, а романтически. И когда они плохо отзывались о той власти, которую никак не воспринимал и я, чувство противоречия не возникало. Иногда, говоря словами О. Бендера, я думал, что «заграница нам поможет».

Здесь надо оговориться. В моей семье очень одобряли твёрдую государственную власть; относились к тому, что называется либерализмом, едва ли не хуже, чем к большевизму, осуждали декабристов, убийство Павла 1, пресловутый «Колокол», керенщину и прочее. Дедушка, крупный учёный и убеждённый монархист, воспринимал Сталина как абсолютно необходимого руководителя страны в настоящем периоде и его политику в западном направлении полностью одобрял. Нашими основными врагами он считал даже не немцев, а англичан. Он говорил, что Антанта предала Белую гвардию, а «союзники» во Второй мировой войне руководствовались только собственной выгодой, цинично наблюдая как два народа истекают кровью. Впечатления об отношении запада к России у некоторых знакомых, вернувшихся в 1948 году из эмиграции. тоже не радовали. И опять же, плохо показали себя англичане.

Стало быть, у меня были основания взглянуть на ситуацию с другой стороны. Но, так сказать, эстетически в широком смысле советская власть меня крайне отталкивала. Долгое время я оставался большим католиком, чем папа римский, будучи отрицательно загипнотизирован тем, что считал красным злом. Но постепенно - и всё чаще - я начал сталкиваться с проявлениями зла совсем другой направленности, со стремлением скомпрометировать не столько власть, сколько страну. Причём, это стало мне заметно не извне, а внутри страны. Правозащитники начали вызывать подозрение, а их активная поддержка за границей наталкивала на мысль, что «заграница» стремится помочь не нам. Трудно было не увидеть, что, например, Сахарова, используют. Вначале я всё это просто отмечал и шёл дальше. Я был по-прежнему увлечён своими делами и думать о политике мне было мало интересно.

В том, что произошло с Советским Союзом я совершенно не разобрался, испытав лишь удовлетворение от того, что Советская власть прекратилась. Ельцин мне странно напомнил Александра III и даже понравился. Я ещё и тогда не очень думал, и чувствовал себя, как в театре. И, тем не менее, в это время мне вспомнилась фраза из римской истории: «Как бы мы ещё не пожалели о временах Нерона».

Театр, однако, оказался зловещим. В западных передачах зазвучали самодовольные нотки. Но это были пустяки в сравнении с удивительным злорадством по отношению к только что исчезнувшему государству со стороны наших же граждан. Вздорность рекламы и обилие англоязычных вывесок раздражали значительно больше, чем прежние плакаты. Это стало походить на оккупацию. Вместе с советской водой стремились выплеснуть и русского ребёнка. Вот теперь я начал думать. А во время югославской трагедии меня и вовсе захватили бурные эмоции. Люди в красивой форме нагло убивали, а моя страна молчала. Никто не произнёс тяжеловесно-непререкаемую фразу: «Заявление Советского правительства», после которой западные фигуранты спадали с лица и осторожно затихали. Теперь я смотрел новости, чего никогда раньше не делал. Мой близкий друг сказал, что политика коснулась и меня. Я испытывал сильную и бессильную ненависть к элегантным натовцам, вежливо объясняющим необходимость преступлений для улучшения жизни в Югославии. Незабываемый Адольф Алоизович до такого цинизма не дошёл. Я хотел их немедленно видеть на Том Самом Процессе. Но… Советского Союза не было и столь нравящиеся мне когда-то джентльмены распоясались совсем не по-джентльменски. Мне вспомнились старые советские военно-политические карикатуры. Они обрели почти пророческий смысл.

Но не всё сразу. Когда Ирак занял маленький Кувейт я, сочувствуя последнему, посчитал американское вторжение справедливым. И вновь ошибся. Из-за нелепой наивности я принял американский мотив за чистую монету. Однако на этом моя доверчивость, пожалуй, закончилась. Когда на ближнем востоке началось последовательное разрушение ряда стран, сомнений в мотивации Запада у меня уже не было. 

Я начал читать книги по истории европейских войн и русско-английских отношений. Наша семейная библиотека на три четверти состояла из дореволюционных изданий, значит того, что называют советской пропагандой там не было. Америка как международный агрессор тогда ещё не сформировалась, но Великобритания методично, столетие за столетием оказывала России максимально возможные нелюбезности, не брезгуя никакими методами. Безупречный английский костюм был нафарширован содержимым выгребной ямы. Милорд смердел. Это оказалось заразительным. Американцы успешно приняли эстафету, распространив злой дух по всей земле.

Процесс моего ознакомления с политикой был похож на препарирование, когда выделяешь мышечные волокна, сосуды, нервные пучки. Всё становится выпуклым. Старые книги дополнялись современными, вспоминались целые пласты разных наблюдений, слова людей участников многих событий… Когда-то я прошёл мимо, но ничего не забыл.

Теперь я слушал западные станции как голос врага. Со всей очевидностью я всё более и более убеждался в стремлении, прежде всего англосаксов, последовательно изменять в свою пользу положение России в мире. Последние события показали мне, что, в сущности, поступки западных правительств оказались достаточно примитивными, при экзистенциально выхолощенной интеллектуальной изощрённости (так, увы, бывает) на фоне фантастической подростковой самоуверенности. Да, у них есть деньги, но ростовщики мудростью не славятся. Мне было досадно за свою прежнюю близорукость, но это были враги. А вот то, что происходило внутри страны вызывало куда более сильные чувства.

Россия всё-таки воспрянула, вырвавшись из липких объятий ночного кошмара и вынужденно находится в состоянии военно-политической бессонницы. Это не может не сопровождаться серьёзными трудностями. И я увидел, что некая категория моих соотечественников успешно продолжает традиции тех деятелей, которые послали поздравительную телеграмму в Японию после гибели нашей эскадры при Цусиме. Чем сильнее становится Россия сегодня, тем больше эти люди негодуют, а если случается беда, они пьют шампанское. Обладая поневоле русским менталитетом независимо от национальности, они прилагают исключительные усилия для вытравливания русскости в себе и высмеивания этого в других. Ядовито смакуя наши проблемы, они говорят, что им стыдно за свою страну. А мне стыдно за тех, кто стыдится своей страны. Общепринятое во всех странах понятие патриотизма для нашей родины выворачивается наизнанку. Их американские друзья с ироничной удовлетворённостью говорят, что они воспитывают в России патриотов Америки. Я думаю, что поступки «оппозиции» такого сорта более всего способствовали моему настоящему пониманию русской истории.

В социальной психологии существует, так называемая, «я-концепция», которая показывает, что человеку свойственно в разные моменты жизни отождествлять себя с тем или иным, чем может быть что угодно, от другого человека до целого государства. Я, например, могу поссориться со своим братом, но, если на него нападут, мы будем едины. А если на нас нападёт волчья стая мы будем едины все вместе. Исключения есть. Брат может предать брата. Я не сразу пришёл к мысли, что моя нелюбовь к послереволюционной России это неприязнь сына к отцу-алкоголику, то есть – предательство отца. Во всяком случае - хамство (вспомним библейского Хама). Это и есть тот самый стыд за свою страну. Впрочем, для таких стыдящихся своя страна совсем в другом месте. Ведь чем духовно аристократичнее личность, тем невозможнее отказаться от чего-то родного, если с ним случилась беда. И уж кто- кто, а генерал Деникин после вторжения Германии в нашу страну собрал в Париже русских офицеров, находящихся в эмиграции, и призвал их сражаться за СССР, за Родину. Для бескомпромиссного противника большевизма исчезло всё кроме стремления отстоять Россию. Девиз «Россия - прежде всего» сегодня абсолютно актуален. Он перекрывает все (!) внутренние проблемы, которые должны решаться без «данайцев дары приносящих».

У меня в сознании осталось нечто вроде грязного пятна. В моём сборнике «Коллекции», в одном из эссе напечатан абзац, в котором я очень раздражённо выразил неприязнь к советскому и симпатию к европейскому пониманию жизни. В других местах были ещё несколько мелких замечаний того же рода. И хотя в дальнейшем я написал немало при ином понимании, мне очень тягостно от того, что давно напечатанное не исправить, не вернуть. Но, как говориться, лучше поздно, чем никогда.

Да, Россия великая держава независимо от того, любят нас или нет, в изоляции или в компании, выиграли или проиграли. Пресловутое монгольское иго растворилось в нас. Величие России точно выражено знаменитыми стихами Тютчева. Личность, стоящая во главе такого государства часто обречена быть незаурядной. Особенно, если её правление длительно. И это прекрасно.

                         

 

 

«Пещера Платона» КАК ПУТЬ
К СОЗНАНИЮ ХУДОЖНИКА

Июнь.

Выставка Сальватора Дали в Шуваловском дворце и, предваряющая её, предлинная очередь на холодном ветре. Скучно.

Тулуз-Лотрек, совершенно неожиданно, когда после Дали шли по Невскому - в огромных пустых залах магазина модной женской одежды среди прекрасных картин задумчиво бродят несколько посетителей.

Две выставки – две судьбы в стремлении изображать.

В истории искусства, при бесконечном его разнообразии есть некое разделение на два основных направления в изображении. При одном из них в произведениях отчётливо преобладает общепринятая узнаваемость реальности. Другое же отличается значительным разрывом между изображением и изображаемым, противопоставлением привычному миру. Искусствоведение нередко склонно во втором варианте видеть новый этап развития искусства, идущий на смену прежнему «реализму», а не его параллель. В самом деле, любые различия между, например, передвижниками и импрессионистами, перекрываются очевидной узнаваемостью изображённого на картинах обоих и вместе противостоят «новому» искусству. Эта новизна одними воспринимается как безусловное достижение, отказ от которого означает, что такой мастер является ремесленником-прикладником. Другие, напротив, считают подобную новизну вырождением. Впрочем, иногда добавляют, что некоторые варианты, скажем, абстракции, можно использовать в качестве орнамента. Но, независимо от взглядов, преобладает мнение о всеобщем смысловом изменении искусства в нашу историческую эпоху в отличие от относительно плавных его колебаний в прошлом. Именно плавных, второстепенных, хотя с этим часто будут спорить. Например, отличие готики от ренессанса, которое всего лишь в форме, а не в глубине идеи, при, увы, формальном взгляде, ошибочно считается основным. В действительности значение их формальных искусствоведческих различий намного меньше, чем смысловое единство, которое, опять же, противостоит «новому» искусству.

Если на приведенные рассуждения о двойственности искусства, которая сегодня очень заметна, взглянуть, вспомнив известный миф о пещере Платона и несколько изменив его, вероятно можно допустить следующее. Возникновение искусства, помимо множества вторичных причин, порождено неким подсознательным вопросом при взгляде на нечто видимое, сомнением смотрящего в «окончательности» видимого чувственного мира. Подобное сомнение возникает не у всех, но того у которого возникло, Платон называет философом. Можно допустить, что это человек, способный пережить в сознании нечто такое, что трудно доступно другим. Трудно, но не недоступно, ибо человек как таковой не может не ощущать «подсознательно» в себе нечто таинственное, его превосходящее и изначально в нём существующее. Разумеется, в очень разной степени. У философа эта степень очень высока. Наверное, только в таком единственном онтологическом смысле можно упомянуть о подсознании, которое во всём остальном принимается только в переносном смысле.

Итак, люди, сидящие в пещере спиной к яркому входу, видят на её стене движущиеся тени тех, которые проходят по залитому солнцем лугу перед входом. Предположим, что это бесконечное шествие, нечто вроде триумфов Цезаря на огромных полотнах Мантеньи. Один из смотрящих на стену – художник. Вглядываясь столетьями в нечто, скользящее по стене, он пытается приостановить свои впечатления и успеть что-то, на чём-то, чем-то изобразить. Шествие по лугу – метафора, которая определяет предполагаемый истинный мир, существующий вне времени. Он движется неподвижно или неподвижен в движении. Тени его на стене пещеры движутся в историческом времени. Что означает взаимодействие мира и его тени и, как оно происходит объяснять бесполезно. Это дано. Но совсем не бесполезно, всматриваясь в тень, пытаться почувствовать намёк на то, что её отбрасывает.

История искусства, изобразительного в частности, есть постоянное стремление приблизиться к тому, что осознаётся как истина в красоте, хотя не существует никакого земного определения красоты. Вероятно сознание, ещё менее определённое, как раз и может быть понято через безусловную абсолютную красоту-любовь.

 Жан-Поль Сартр своим высказыванием о сознании перешагнул академические его определения, бывшие до и появившиеся после, потому что их академическая правильность не адекватна предмету определения. Согласно Сартру, сознание есть то, чем оно не является и не есть то, чем оно является. Хочется уточнить – ещё то,чем уже не является и ещё не то, чем уже является. Сознание устремлено вперёд. Оно уже там, впереди себя. Вместе с тем, оно - источник самого себя и, как таковой, являет себя ещё и сзади относительно того, что уже там впереди. Следовательно, процесс непрерывной пульсации, челночное движение от условно настоящего к условно будущему и обратно и есть бытие сознания.

Если продолжить это рассуждение, то складывается впечатление, что время в этом смысле выглядит как бы без прошедшего, ибо сосредоточенность на «прошлом» происходит только в настоящем при устремлении в будущее. Прошлое становится метафорой. Созерцание античной скульптуры или изучение древнего манускрипта, возможно, сию минуту, когда есть настоящее (уже исчезающее) и будущее (ещё не вполне осуществившееся). Фантастическое или научное путешествие в прошлое является путешествием в будущее. Именно в будущем переживается «прошлое», как бы переместившись в него. А начинается такое путешествие в ускользающем настоящем.

Само филологическое построение формулировки Сартра звучит почти мистически. Мир, при её прочтении, неудержимо расширяется вперёд. Неуловимость сознания означает его присутствие везде, равно, как и его отсутствие. Всегда и никогда одновременно.

О Ницше сказали, что, желая быть сверхчеловеком, он стал сверхфилологом. С Сартром кажется это и наоборот, и парадоксально. Будучи знаменитым экзистенциальным атеистом, он создал уникальный богословский образ сознания и… ушёл в интересные философско-психологические размышления. Скажем шутя: желал быть сверхфилософом, стал сверхбогословом, этого не заметил.

Где-то совсем близко существуют понятия интуиции и хорошего вкуса в очень широком смысловом понимании последнего. При достаточном обладании ими, художник стремится остановить момент, перевести нечто от неведомой ему вечности во время, сделать доступным для наблюдения. Процесс этого перевода направлен от настоящего к будущему. Виденье такого художника эсхатологично. Он интерпретирует тени, ясно видимые, но всего лишь тени невидимого инобытия, на которое он старается намекнуть, чтобы как-то преобразить бытие видимое. В этом случае он подобен платоновскому философу в пещере, который старается понять неочевидный смысл очевидной тени. Наилучший способ по Платону сделать это – выход из пещеры на свет, что в нашей реальности означает смерть. Платоновский вариант предполагает, правда, возвращение и попытку рассказать, что же есть на самом деле, но люди в пещере не склонны верить истине – их онтологическое подсознательное ещё в глубоком сне.

Внимание художника может быть сосредоточено на максимально возможном, «правильном», изображении того, что он видит («тени»). Как бы, так называемый, реалистический образ не был похож на оригинал, мастер, вольно или невольно стремится приоткрыть то, что является источником видимого. Иногда говорят, что художнику удалось раскрыть сущность изображаемого. Но для достижения той же цели акцент, может быть сдвинут на способ изображения. Тогда прибегают к нарочитой «неправильности». Такая интерпретация образа, заметно отличаясь от предыдущей, позволяет увидеть нечто, намекающее на возможность инобытия совсем по-другому. И тоже правильно. При этом изображение одного и того же, особенно человека, интерпретируемого разными художниками, может выглядеть совершенно различно. Это свидетельствует о невыразимости «правильности» абсолютной красоты. Н.А. Бердяев, верно, сказал, что каждый человек имеет свой прекрасный лик, к которому он стремится и этот лик в мире ином. Поиск красоты-любви бесконечен, потому что он утверждает становление сознания. Бессмысленно поэтому говорить об исчезновении того или иного вида и способа искусства. Они могут только множиться в процессе такого поиска. В философском, вневременном смысле нелепо звучит словечко «псевдо». Кстати оно только на престижно-торгашеских аукционах.

В стремлении изображать человека есть одна религиозно-историческая особенность. Искусство Ислама не зря избегает изображать лицо человека, созданного по образу и подобию – ведь Аллаха никто не видел. Мусульманин по-своему совершенно прав, так как считает греховным изображать То, что не представлено даже тенью. Врать не хочет. Европейское искусство, и не только оно, человека изображало всегда. К тому же и вера в Христа позволяет пытаться предположительно изображать даже Отца. В ответ на просьбу показать Отца, Христос отвечает: «видевший Меня видел Отца». И нет здесь речи ни о тени, ни о том, что её отбрасывает. Платоновский миф тут не применим.

Столетиями, стало быть, художник пытался преобразить нечто видимое, проинтерпретировать смысл этого нечто. И продолжает делать это и теперь. Вместе с тем, есть совсем иное – отсутствие интерпретации, когда образ собирается, будучи вынутым художником из собственного сознания. Есть странное расхожее мнение о существовании «самовыражения», хотя художник не столько выражает себя, сколько приобретает себя при познании мира, приближаясь к посильным для него вершинам. Где-то сказано, что талант попадает в трудную цель, а гений попадает в цель, которую видит только он, при том, что она всё-таки может быть обнаружена. Но кто-то попадает в несуществующую цель. Вероятно, это и есть настоящее самовыражение. Оно часто при психическом заболевании или при коммерческом эпатаже, иногда в результате жажды признания. Тогда отношение к настенным теням пещеры чувственного мира отличается высокомерием и, соответственно, нежеланием основывать изображаемое на них. Нередко это сочетается с сомнением в существовании мира вне пещеры и демонстративным его отрицанием. Платон ведь в своём мифе обращает внимание на то, что философу, вернувшемуся в пещеру, многие не поверили. Если среди не верящих был художник, он, вероятно, находился в конфликте с любым миром.

Образ, созданный вне интерпретации самой тени, либо её некого подобия, часто грубо изменён или собран из разрозненных частей разнообразных теней. Состоящий из нескольких, такой образ отвергает любую при любом из многочисленных экстравагантных способов изображения. В сочетании с талантом это может привести к интересным результатам, но почти всегда в подобном искусстве таится разрушение. Причём не то, которое ведёт к очищению от лжи, а то, которое замысловато конструируя ложь, изображает не-бытие любого мира (и пещеры, и шествияпо солнечному лугу).

Вероятно, человеку, с одной стороны, присуще стремление разглядеть в якобы очевидном нечто не очевидное, но существующее; с другой - намерение выразить, прежде всего, самим собой нечто изначально не существующее. Исторически длительное время преобладало первое. Элементы второго присутствовали всегда, но носили скорее сказочно-орнаментальный характер и не были разрушительными. В последние времена они оформились в многочисленные течения и стали утверждать небытие чрезвычайно настойчиво. Попытки приблизиться к истине, исторгая из своего сознания нечто небывалое, чтобы выдать его за сокровенное бессмысленны, потому что сознание взаимодействует не с миром, а с собой. Вместе с тем, именно через, так называемую, реальность чувственного мира возможно хоть какое-то его преодоление и приоткрытие. Между прочим, это относится и к науке.

 

27 июня

Через память идёт дорога в будущее. Я вижу далеко впереди необъятное море. Обрывы красной глины горячей и рассыпчатой. Глубоко внизу рыжеватые одесские скалы. На краю почти отвесного спуска к моря расположился с мольбертом старичок-художник в белой парусиновой паре. Он пишет наши скалы, у которых я люблю купаться. У него седая бородка и облик человека «мирного времени». А за этим подсолнечным пейзажем прячется где-то в тени деревьев небольшого дворика комната сохранившая старую мебель красного дерева. Этюды, книги. каретные часы. Ветерок колышет выцветшие занавеси открытого окна, за которым растёт каштан. Тихо. Чаю… .

 

                       Х             Х               Х

 

 

Мы пересекали на автомобиле залив устья Невы по дамбе через Кронштадт. Серебристая пластина воды, почти твердая, ограничивалась далёким городом. Над северной водой небо менялось быстро. Между фортами застыли две лодочки. Даже внутри авто чувствовалось, что простор бесшумен. И холоден. 

 

 

Конец июля.

                        СЕСТРОРЕЦКИЙ КУРОРТ,

 Перед пятиэтажным балконом покачивается размашистая зелёная ветка, За ней серое море.

Вчера оно было солнечно-синим. Мелкие волны набегали на пляж. Некоторые с нитевидными бурунчиками. На горизонте слева блестела точка кронштадтского собора. Вчера дуло иначе.

Сегодня ветер неторопливо парит над ровным блеклым пространством, пролетая вдоль пляжа. На запад. Тепловатый песок почти пустынный. Но кто-то бродит в воде по щиколотку. Кто-то зашёл по пояс. Проскакали две всадницы. С балкона хорошо видно, и слышна тишина серого ветра.

Накануне синий залив шумел. К вечеру он почернел. В неопределённо далёких сумерках сквозили красноватый и желтоватый огоньки. Угадывались рыбачьи судёнышки. Вглядываясь в них, я ощущал качающуюся палубу и опирался на тускло освещённый столик в маленькой каютке. За иллюминатором на близкой волне танцевали блики.

Когда я опустил бинокль, вернувшись сознанием на балкон, то увидел засветившуюся цепочку фонарей кронштадтской дамбы. Ветер стихал.

Сегодня в просветах листьев с балкона видно тёмное пятнышко камня, лежащего в светлом трепетании далёкой воды. А только что я смотрел на него, стоя почти рядом на песке. Там остался ещё один, подальше от берега, и побольше. При незначительных порывах ветра вокруг камней вспыхивают мгновенные стекловидности. Гряда небольших камней отрывается от приподнятой в одном месте песчаной кромки пляжа и медленно уходит в мелкую воду. Розовато-зеленоватые глыбки с прижавшимися к ним комочками чаек. Другие чайки расположились вдоль берега, отражаясь в тишине воды. Некоторые стоят, поджав лапку.

Я уставился на меньший камень и трогал его значительность, удерживая боковым зрением тот, что подальше и побольше, который плескался справа и гряду c чайками слева. Через некоторое время смотрел только на больший камень. Потом только на гряду и перебирал бусы чаечных головок.

Вечером стало ветрено. Горизонт под жёлтым пламенем отрезан как бритвой. На его линии в бинокль различима чёрточка маяка. Недалеко медленно меняет курс стена огромного парохода – отсюда крохотная блестящая полоска, угасающая на повороте.

На следующий день тёмно-синее море разговаривало шумными вспышками пены. К берегу катились толстые длинные барашки, а вдали появлялись и пропадали белые точки-тире. Ночью была гроза. Но в чёрной гудящей дали спокойно светились судовые огни.

Утро оказалось солнечно-тихим, прохладным. Над горизонтом одно круглое облачко. Вблизи шелест моря. Стайка чаек качается на небольших волнах. Белые на синем. Некоторые взлетают и стремительно падают. Рыбное место.

Купола Морского кронштадтского собора в бинокль ясно золотились. Четко различались арочные окна подкупольных барабанов. Ювелирная миниатюра на дне бесконечно голубой вечности. И эта возможность такой очевидности при столь значительном расстоянии рождала мысль о совместимости несовместимого.

 

Ноябрь

 

К И П Р

 

Махина двухпалубного аэробуса плывёт к Кипру. Кажется, что плывёт тяжеловесно-медленно. На дне одиннадцати километров блестит озеро с расходящимися извивами рек – плоский осьминог, распластанный на земле, за которой туманится исчезающее море. 

 

Х     Х     Х

 

Ночь, цикады, треск ритмичный, сон сломался, непривычно.

 

                                        Х   Х     Х

 

В солнечном шевелении Средиземноморья взошло утро.

 

                                        Х      Х     Х

 

А дальше? Дальше другое пробуждение. Вдруг, но постепенно. Тёмная вата ушла не совсем. Сквозь неё светлеет полоса. Сверху и снизу чёрные полосы жалюзи. Медленно осознаю пробуждение. Вижу блеклую линию горизонта вдоль которой появляются мои записи, оживают и перемешиваются.

Чёрные полосы – это раздвинутая ночь. Она сереет. Днём жалюзи белые. Люблю их. Люблю набор параллельных прямых. Начало дня проходит между ними. Утро –это сущее. Рассвет – его бытие. День в будущем, но уже сейчас, потому что утро это часть дня. Тёмная вата рассеялась. Значит ночи во мне нет. Теперь жалюзи почти белые.

Читаю свои записи. Переживаю написанное. Смотрю куда-то вниз. С вершин. Горы Троодос - горнозвучащее наименование, горные монастыри, пониже руины всех культур, в самом низу прибрежные скалы. Остров как четырёхэтажный дворец. Дворец – ибо красив. С раскалённых крутосерпантинных вершин верхнего этажа солнце стекает в монастырские дворики, расположенные этажом пониже, приостанавливаясь у прохладных входов в церкви. Огонь и святость нередко бывают рядом. Неторопливая тишина миниатюрных храмов источает духовную множественность, восходящую в межгорьях Троодоса, которая возводит горе некий единый всехрам, незримый образ Кипра, овеянный божественной нежностью Божией Матери. В этой мистической замечательности материализуются яркие, на чёрном фоне, росписи монастыря св. Иоанна, золотая мозаика в арочных галереях Киккоса, хрустальные паникадила в женском монастыре св. Георгия Трикуккя. В тёмном интерьере церкви св. Креста свет воплощён в лучах самой фигуры Креста. И ещё, церковь св. Лазаря прекрасна аскетично-грубыми стенами и сводами местами прикрытыми золотом икон. Сокровенный смысл в том, что это не рустифицированный декор, а выстоявшие стены древнего намоленного места, которые, как думается, сами и есть лик иного мира. Тогда суровость времени это путь к красоте истинной.

Чудотворные иконы Божией Матери на Кипре оказываются написанными апостолом Лукой. Это утверждается. Туристы из неблизких стран приезжают на Кипр повторно благодарить Ту, которая помогла. Есть, возможно, два варианта интерпретации – неправда или фантазия – первый; правда, основанная на допущении иных законов бытия – второй. Если предположить второй вариант, то понятно, что человеку промысляющему именно так, совершенно не важно мог ли быть именно апостол автором этих икон, и могли ли произойти с ними те события, которые якобы привели их на остров, и в чём сущность их чудотворности. Отсутствие интереса ко всему этому можно конечно объяснить просто «верой» (узнали, понравилось, поверили). Вместе с тем, в нашем сознании есть нечто неопределяемое и бездоказательно существующее, что иногда даёт возможность человеку, нет, не понять, не поверить, а воспринять сразу с абсолютной очевидностью всё случившееся в монастырях вне зависимости от предыдущего опыта.

Кажется есть своеобразное соответствие гор монастырям – кресты среди пиков, а приморских руин прибрежным скалам, фигуры которых разбросаны под ними среди волн. Археологический парк Пафоса – это всеисторическая руина. Остатки мозаичных полов, стройные остатки колонн и стен, полуарки в которых пересекаются времена и народы. Блеклооранжевый, каменнораскалённый, разновысотный перелесок медленно и широко открыто поднимается от приморской крепости, подступая к подножью белоснежной башни маяка, цвет которой даёт иллюзию некоторой прохлады, слетающей с высоты между солнечными лучами.

Особая красота развалин состоит, возможно, в том, что в них есть своеобразная незаконченность и неначатость. Рассматривая, достраиваешь их, оживляешь в будущее. Любой черепок, проецирован в дальнейшее осуществление, символ уже осуществлённого. Законченная постройка должна быть начата. Я знаю её во времени всю, так как вижу её в завершении. Но начала руины я не вижу, не знаю его, ибо не знаю её в полном виде. То, что я вижу не было задумано таким в начале строительства и не завершено сегодня. Постройка уже не начата (нечто, увы, стёрло первоначальный внешний образ) или ещё не начата (если не приступили к возможной реставрации). Но, по тем же причинам, она и не закончена. Руина вне времени. Но я, даже находясь во времени, не знаю будет ли она реставрирована, т.е. вырвана из вечности и встроена во время и так ли это правильно.

В самом низу Кипр страна скал. Их фигуры и фигуры людей символически похожи. Остроугольная неприветливость напоминает сюрпризы жизни. Это значительно интереснее, чем игривое фантазирование о том, у какого камня выбралась на берег рождённая из пены под защитой великанистого главы. Есть даже собачка у ног его жены. Опустив ноги в воду сидит тёща. Подальше от берега плавает своевольный брат, а возле матери по другую сторону от собачки купается сестра. Причудливые скалы могут быть прочитаны как судьбы, подтачиваемые житейским морем. Каждая скала – это образ человека с характером. Одни одинокие интроверты, замыкающие пустынный пляж, всматривающиеся в волны. Иные обелиски-лидеры, торчащие среди скалистой компании. Есть истерично-кокетливые, легко крошащиеся, а некоторые бухты Кипра оканчиваются непрерывно длинными угрюмыми плитами обманчиво светлого цвета. Подводные скалы врезаются в зазевавшиеся лодки, а иногда угрожающе торчат наружу, с рёвом взрывая бешено-белые волны в ветреную погоду. В штиль они тихо кружат вокруг острова, красиво отражаясь синими зеркалами.

Последние впечатления были подчёркнуты параллельными линиями: узким пляжем, стеклянной кромкой воды, линией волнореза из чёрных камней над которыми вились пенные фонтанчики. Итог путешествию подвёл острый горизонт.

Отойдя, мы оглянулись, и Наташа сфотографировала нас на фоне далёких пляжных зонтиков.

 

Конец 2017г.

К ВОПРОСУ О МЕТОДОЛОГИИ ПОЗНАНИЯ

Понятие Познания следует употребить с большой буквы хотя бы однажды, чтобы указать на особое его значение в данном тексте. Здесь оно мыслится как феномен и идея одновременно, осуществляющие себя в едином животворящем процессе. Заглавие содержит словосочетание «к вопросу о», ибо методология такого познания может быть осуществлена только в виде апофатической попытки, ассоциирующейся с тенями Платона, Дионисием Ареопагитом, расширенной интерпретацией ноумена и т.п. Тогда есть вопрос – ответ не обязателен. Тем не менее, диада вопрос–неответ, сама по себе, означает продвижение понимания в ясно определённом (не в условном) смысле. А вот в условном смысле это познание можно представить, как некое живое бытие бытия, но отнюдь не гносеологический инструмент для… .

Речь в данном случае идёт о познании применительно к христианству. Однако такое познание в своей сокровенности всегда близко к тому, что позволяет сознанию человека прикоснуться в любом варианте к миру с точки зрения возможной неочевидности. Такое представление о познании доказуемо не очень просто. В данном же, совершенно особенном смысле, в контексте обсуждения познания как соучастника взаимоосуществления бытия с Бытием, оно и вовсе может произвести впечатления размытой недостоверности.

В мировом опыте познания должен существовать странный феномен - предварение мысли о Боге. Чтобы захотеть, а потом смочь принять со всей серьёзностью то, через что проходит верующий (в частности религиозные тексты), его сознание не может миновать некие - бессловесные - переживания, но имеющие совершенно определённую направленность. Среди главных песнопений Рождества Христова есть такие слова: «Любите убо нам, яко безбедное страхом, удобие молчание…». В богословских интерпретациях это означает, что молчание есть самое безопасное при попытках прославить такую явленную Невозможность. В дальнейших стихах просят Деву Марию, однако, дать силы для сложения песен. Но познанию необычности предшествует тишина, некое затишье перед бурей.

Может быть, молчание лежит в основании всего мирового бытия. Это молчание не имеет совершенного вида глагола, ибо предощущая Нечто, которое принимается за ничто, мир может только молчать. Людвиг Витгенштейн сказал как-то, что «то, о чём нельзя сказать ничего определённого, заслуживает тишины». Потому и «заслуживает», что познание приходит через вдумчивую тишину незнания. Мир часто кажется странно неправдоподобным, а не просто "недоизученным". По словам И.Н. Шумейко, Эйнштейн считал, что априори следует ожидать хаотического мира, который невозможно познать с помощью мышления. Но тогда этот хаос есть порядок, который возможно познать сознанием, находящимся в состоянии, предваряющем некий ответ человека его Творцу. Человек стремится достичь радостной недостижимости. В этом стремлении познание обретает то ничто, которое и есть Нечто, воспринимаемое сознанием как именно ничто в обычном смысле. «Я вижу Тебя в начале Рая и не знаю, что вижу, ибо я не вижу ничего видимого», - (Николай Кузанский). Однако возможно, что наиточнейшим методом Его познания как Чего-то невыразимо определённого, есть знаковое молчание при активности мысли без словесного выражения. Тогда возможен намёк, только намёк, на что-то напоминающее взаимоосуществление бытия с Бытием. То, что бытие определяет сознание есть истина только тогда, когда это Бытие Бога. Судя по истории любого вероучения такая активность познания осуществляется вместе с любыми религиозными действиями и часто их предваряет. Это обычно понималось людьми с так называемым философским мышлением и в дохристианскую эпоху (в частности, в Европе). Ими создавались концепции, предвосхитившие различные мировые конфессии или претендующие на альтернативное объяснение мира. В христианстве такое представление о познании хорошо, но по-разному заметно в святоотеческом учении.

Греческая мысль, предваряя в своём познании христианство, до некоторой степени, злоупотребляла знаковыми системами, нередко увлекаясь фантастическими концепциями. Говоря о гениальности, например, Пифагора, но и критикуя его, Гераклит, один из самых светло-таинственных умов в «темноте» своей философско-романтической жизни, отмечал склонность Пифагора к «худому искусству – магии», которая богам противна.

Само познание безначально, ибо оно есть то, что осуществляется как нечто от безначального Творца. Обыденный антропоморфизм определяет Его Бытие знакомыми понятиями (мыслями, чувствами, действиями …). Этого нет. Но возможен Божественный перевод (перевод Бога) на наш язык. По сути это означает авербальное мышление человека, предложенное ему Богом. Предложение бессловесного диалога, который может быть интерпретирован человеком и представлен в тех или иных знаках. Никаких снов, никаких видений. Это потом, в исключительных случаях, дабы не ошибиться в действии, требуется почти сверхчеловеческая интуиция, чтобы не впасть в прелесть. Апофатичность касается здесь и самого человека. Всё без названий, без доказательств, всё «без».

Поскольку такое познание безначальное и беззнаковое, ибо таков Творец, оно абсолютно не нуждается ни в какой информации тварного мира. Бытие этого познания осуществляется вне тварного мира, видимого и невидимого, вне каких бы то ни было идей о которых, помимо прочего, так пеклись греки. Не напрасно пеклись, слава им! Ведь они с восточными соседями предвосхитили Божественное Триединство. Возможно, в некотором отношении по образу, такое познание напоминает бесконечно переливающееся тихое озарение.

Хайдеггер утверждал, что мысль «относит к бытию то, что дано ей самим бытием. Мысль даёт бытию слово. Язык есть дом бытия. В жилище языка обитает человек». Что бы ни имел в виду философ, но то бытие, которое даёт мысли слово, участвующее в нашем бытии, и есть Бытие Творца. Слово сотворено, как и числа, планеты, идеи реинкарнации(?), нирвана и, вообще, весь материальный мир с любым количеством вселенных вместе со своими временем и пространством, а также все ступени нематериального мира. Вот в этом доме физически и мысленно живёт человек. Всё это, тварное во всех отношениях, изучается и творчески развивается, таинственно познавательно взаимодействуя с Бытием Творца, пути которого неисповедимы.

Это познавательное взаимодействие в облике авербального мышления безначально, ибо безначально то, что его порождает. Но, входя в тварное человеческое сознание, оно может быть названо безначально-тварным. В отличие от остального тварного мира, сознание человека создаётся, как известно «по образу и подобию». Осуществление подобия - потенциальная возможность для сознания поколебать тварность. В этом смысле, как упоминает Вл. Лосский, преподобный Нил Синайский считал, что совершенный монах «всякого человека почитает как бы Богом после Бога», а св. Василий Великий называл человека тварью, которая должна быть обожествлена. Осуществление этого возможно при направленности мыслимых переживаний на осознание, в той или иной степени, человеком в себе образа Бога вне словесных рассуждений. В сознании познающего происходит нечто трудно называемое, и это естественно, ибо оно соприкасается с нетварным Бытием. Тварность тогда соединяется с нетварностью, по мысли св. Максима Исповедника.   

Эти рассуждения не рассматриваются в исторической перспективе. Они подразумеваются в беззнаковых переживаниях и всегда проистекают из безначальной божественной авербальности. Но у конкретного человека они имеют момент проявления – не возникновения, ибо безначальны. Такой момент может проявиться, как неким событием, так и исподволь, неведомо для человека, почему.

 Переживание познавательного думанья в любых местах и временах на Земле, обычно воспринималось вовлечёнными в этот процесс как стремление к непознаваемому, познать которое как бы невозможно, но по неочевидной причине невозможно не стараться познать. Возникающая параллельно знаковая прагматичность (попытки обрести некоторую естественную пользу от познания) вполне может быть и у чуждых познанию. Это нередко наблюдается у устроителей религиозно-театральных представлений с политической или иной целью, либо у сравнительно примитивных индивидуумов, которые воспринимают Бога как житейское подспорье.

Следовало бы заметить, такие понятия как «высшие силы», «в начале», «первично» и т.п. в наших рассуждениях не применимы, так как определяют несуществующую иерархию Бога относительно мира, ибо мировая иерархия всего лишь часть того же тварного мира. Горшечник не есть высшая инстанция сделанного им горшка. Однако здесь ещё можно подумать о том, что было до горшка, может быть, иные горшки? Будут ли их делать дальше? Может быть предыдущие горшки зачем-то разбивают и тут же делают следующие? Такая вот, пульсирующая вечная машина в виде вселенной. И где же находится сам мастер?

Познание, переживающее само по себе, беззнаково, знает интуитивно, вне всякого опыта, что оно ищет не нечто, а Нечто непознаваемое и старается хоть как-то условно обозначить Его по причине неясного, предожидаемого к Нему влечению. С этим связан ответ на вопрос: где Он? Кто и где? Выше приведен простой пример с горшечником. Никак нельзя исключить, что познающим представляется всё-таки наиболее вероятным, хотя и очень по разному, что Создающий созданное не есть даже наивысочайшая часть созданного. С особым вниманием об этом писал замечательный философ-интуитивист Н.О. Лосский, отец своего не менее выдающегося сына, богослова ХХвека, Вл. Лосского.  Особенности осознания этого познающими, вероятно, является тем главнейшим, что определяет отношение между ищущим Нечто человеком, во-первых, и Богом, освещающим человека любовью, во-вторых. Бог, следовательно, есть Нечто, и Его бытие есть вне каких бы то ни было ориентиров любого из видимых или предполагающихся миров. Мысль о Его собственной невидимости условна и бессильна, ибо это состояние отнюдь не невидимость, как её понимает человек. Познание допускает некое проявление Его бытия, который есть нетварное творение. Творение любви, прежде всего, ибо именно это «чувство» к твари непрерывно осуществляет возможность того познания, которое мы называем божественным. Познание это направлено дерзновенно на самого Творца, прежде всего – не на мир, созданный им. Любое творение: любовь, предмет или физическое тело познаётся, однако, косвенно. Во-первых, ничто не возможно без творения. Значит опосредованно не может не быть в многозначной зависимости от Автора мира. Во-вторых, эта зависимость, таинственно невозможна без одновременной с ней независимости, т.е. свободы. А свобода абсолютно исключает буквальное присутствие в «каждом чём-то» некой частицы распылённого указующего Творца, и, что, конечно же, несовместимо с понятием Его таинственной Триединой личности.     

Человек, познающий сотворённый ему дом, живущий в жилище языка, по Хайдеггеру, постоянно использует многообразнейшие знаковые системы, Тем не менее, они всегда имеют в основе авербальное мышление, особенно на фоне снижения коммуникаций. При устремлении познания к Творцу даже, например, в молитвенной практике исихастов, слова молитвы, особенно так как они её произносят, существенно уступают бессловесному мышлению. Приближение к Истине трансформирует знаки молитвы в переживание этого приближения.

«Я есмь», - «говорит» Господь, периодически подавая знак человеку. Но, когда? Когда писал пророк? Когда было произнесено: «Вначале сотворил Бог небо и землю». Всегда! Но по таинственной причине может быть создана некая временная точка вне времени, когда Божественное Бытие являет твари как бы мгновенный пример Своего творчества, а не картину возникновения однажды сотворённого мира. Рассуждая о «началах» творения, видимого и невидимого, ещё Гераклит объединил бытие с небытием, понимая их как земное и небесное. Он был абсолютно прав, хотя вовсе не имел ввиду их единство по причине их общей тварности. Но «Я есмь» означает якобы парадоксальное Бытие не столько в смысле «вне» любого варианта мира, сколько обессмысливает вопрос о месте Бытия, ликвидируя заодно и пантеистическую тему.

 Среди сторонников того или иного, но возникновения мира (начала лепки горшка, если обратиться к вышеприведенному примеру) есть остроумные люди. Кто-то сказал, что нельзя спросить, что было, например, до большого взрыва, ибо это то же, что задаться вопросом о напечатанном за пределами бумажной страницы. Полемически остроумно – философски бессмысленно. Здесь «страница» означает не тварное время, а безначальную вечность. Поэтому Гегель считал, что в процессе познания возникшее понятие всего лишь частично и с необходимостью переходит в уже возникающее следующее. То есть, хотя познание стремится отождествить идею с бытием, тождество не достижимо. Вопрос, стало быть, правомерен и открыт. Он допускает в качестве одного из возможных предположений не некое одномоментное возникновение мира, а его безначальное постоянное творение, непостижимое для твари.

Наименее постижимо, вероятно, имя Бога. Исходя из святоотеческого учения, Вл.Лосский говорит об Отце как о внутреннем имени Бога. «Имя «Отец» выше имени «Бог»» (св.Кирилл Александрийский). Возникает противопоставление Бога Ветхого Завета, сокрытого в Себе, Богу Отцу Св.Троицы. «Отец есть всецелый дар Своего Божества Сыну и Духу». В то же время у ветхозаветного Бога, по мнению богослова, облик суровый и между ним и человеком якобы нет взаимности.

Но пути Господни ведь НЕ-исповедимы. В некие исторические точки условно-временного мира, которые кажутся эпохами, пытающийся познать почему то воспринимает Его суровым и сокрытым в Себе самом. В других же случаях проявляется превосхождение монады, т.е. отказ от числа, что применительно к св.Троице означает, что «Бог есть равно Монада и Триада» (св.Максим Исповедник). Трудно, однако, отказаться от отсутствующего, ибо нет в Божественном Бытии тварных чисел. Монаде не нужно приходить в «движение», Она извечно превосхождает себя. Бог извечно Отец и. когда говорит: «Я первый, и Я последний, и кроме меня нет Бога» (Ис.44,6) Он есть равно Монада и Триада.

Броуновские частицы тварного времени, перемещаясь по его тварным законам, утрачивают и обновлённо повторяют недопознанную познающим специфику богопознания. Противопоставление Монады Триаде обессмысливается. Бытие Их Божественного Триединства есть глубочайшая тайна Св.Троицы, приблизиться к которой допустимо лишь созерцательно-беззнаково. Может быть допустимо.

Физическое присутствие Иисуса Христа среди людей не упрощает познания и не всегда переводит его в знаковую систему. Только авербальное мышление может прикоснуться к пониманию того, что, видевший Христа видит Отца, видит, Пославшего Сына, о чём Иисус и говорит: «…видящий Меня, видит Пославшего Меня» (Иоан.12,45), что указывает на Триединство. Абсолютно сверхзнаковое понимание. А сказанное по иному поводу апостолу Фоме - «Блаженны не видевшие и уверовавшие» (Иоан.20,29), даёт надежду на почти предельную степень такого понимания. У Джотто в «Поцелуе Иуды» Христос изображён в профиль. В сознании тишина. Ничто не нужно. К познанию прикасается Нечто. В этот момент этим пережито всё. Потом, потом, обдумывая виденное или беседуя, можно выразить мысль, что ты видел почти лик Бога и как хорош художник.           

Молитвенное переживание возможно как познание, и как просьба. В других случаях она не является переживанием и бессмысленна в качестве молитвы. Молитвенное познание пронизано ответом человека на Божественную любовь. Может быть на тварном языке это следует назвать соответствием каким-то образом соответствующим соответствию между Ипостасями св. Троицы. Н.А.Бердяев утверждал, что Господь ждёт ответа от человека, что Он не бесстрастен к человеческому стремлению к Себе. Притча о блудном сыне показывает, как драгоценна Отцу заблудшая овца, и Он терпеливо ждёт её и тут же отвечает признанием.

Понятия, как любви, так и страха в том, что условно можно назвать отношениями между Богом и человеком, хотя интерпретируются очень многозначно, но некоторые духовные вехи, всё-таки есть. При совершенной любви у стремящегося к вере нет специфического страха перед её недостаточностью, который растёт из самости. Нет, пусть ничтожного, у самых верующих недоверия, которое усиливает страх смерти, вмешивая его в познание. Это недоверие тоже авербально, и оно может никогда не прозвучать, но оба соучастника молитвы знают о нём. Оба – человек и его Отец, в отцовстве Которого он, чаще, чем ему хотелось бы, не до конца уверен. Не часто познанию в значительной степени сопутствует «решимость!», к которой призывал преп. Серафим Саровский.  

Среди многих прекрасных молитв в православии есть молитва Святителя Филарета патриарха Московского, слова которой могли родиться только в глубочайшей бессловесной тишине. В молитве с несомненной грустью осознаётся, что Божественная любовь к человеку превосходит любовь человека к Богу Отцу, Который естественно значительно лучше знает нужды человека, чем просящий по своему разумению. А потому патриарх просит: «Сам во мне молись». Тем самым, молящийся старается, даже не дерзновенно, а именно трогательно, просить Отца, изначальное присутствие Которого он признаёт в себе, соучаствовать в своей смиренно-неуверенной молитве. 

Вольно или невольно, но здесь ощущается что-то наподобие полноты осознания присутствия значительной ошибочности в мире, что определено свободой, в частности свободой выбора молящегося. Перечислив некоторые варианты, свой выбор Святитель заканчивает утверждением: «Нет у меня другого желания, кроме желания исполнять Волю Твою». Он как бы авербально косвенно подвигает (только ли себя?) к мысли о лёгкой возможности соскальзывания мягкого понятия ошибки в зловещую пропасть после неосторожного использовании свободы. А ещё точнее: эта молитва к Богу относится и к человеку, показывая, что нелживая свобода возможна только при выборе Воли Творца. Эта истинная свобода есть значительное препятствие для возникновения новоначального, по выражению святых отцов, примитивного страха перед наказанием за грехи. Иной, так называемый, совершенный страх, может быть назван собственно страхом весьма условно, ибо возникает из благоговения перед красотой Божественной Воли и опасения её замутить.

Молитвенное познание Бога, особенно в Триединстве есть познание Его создания. Вспомним высказывание Нила Синайского о человеке как о Боге после Бога. Значит молитва в определённой степени это и молитва к человеку. Не к индивиду, но к личности, к образу Бога в ней. Не говоря уже о возможности подобия у некоторых. Когда Святитель Филарет просит Бога разделить с ним его молитву, это значит, что индивидуальность уступает место каждочеловеческой возможности к сопричастности Богу. Различны и ярки творческие особенности такой сопричастности, а не индивидуальная самость, которой часто гордятся и ошибочно принимают за личность. Вл. Лосский даёт понять, что, чем ближе к личности, тем дальше от индивидуальной и потому ограничительной «оригинальности», препятствующей познанию Божественной красоты мира. В этом смысле каждый таинственно свят. Часто неведомо для себя. Митрополит Антоний Сурожский в одной из проповедей говорит, что иногда любой, даже ребёнок, может освятить некого или нечто.

Как известно нельзя любить невидимого Бога, не любя очевидного человека. Также нельзя молиться Богу, не молясь человеку как таковому, не молясь за него. Такие рассуждения вырастают из их авербального предощущения, которое косвенно сопутствует отчётливым словам молящегося. Авербальное мышление отсутствует только при механическом произнесении молитвы. Сосредоточенность в молитве определяется не столько словами, сколько их порождающими глубокими мыслительными переживаниями. Если они достигают большой силы, правильность произнесения слов может нарушится, что ни в малейшей мере не нарушает молитвенного познания. Однако, поэтому, между прочим, есть много разногласий о том, как правильно произносить Иисусову молитву.

Когда святитель Филарет говорит, что Господь любит человека «паче», чем человек умеет (или может) любить Его, то это паче определяет тайну того, что Бог может, а человек не может вместить. Познание, осознанно или нет, предощущая образ Божий в человеке, посильно пытается приблизиться к этой тайне.

 Издавна, во время таких попыток человек непроизвольно часто обращает взгляд к небу. Физическое понятие высоты становилось местом пребывания чего-то высшего, сначала буквально, а в дальнейшем в неком переносном смысле. Однако и после всеобъемлющих перемен в мире слово «небо» как-то тревожит большинство людей: от учёных и пилотов до поэтов и художников. Это слово осталось в молитвах и в названиях некоторых подкупольных икон, продолжая сохранять символическое значение. Некоторые люди, исповедующие самые разные вероучения, наиболее глубоко уходят в познание созерцая небо. Другие жаловались на равнодушие неба. Эрнст Ренан, известный историк, разорвавший с церковью, написавший несколько историко-религиозных книг, говорил, что никакие слёзы и мольбы не вызывают сверху ответа. Но вот В.Г. Короленко вспоминал, что ребёнком он любил голубое небо, как что-то прекрасное и значительное. Позднее водоворот жизни всё заслонил суетой облаков и он забыл про небо. Теперь же, старея, он увидел, что из-за рассеивающихся облаков вышло вечное небо и напомнило о себе. Текст казался блеклым выражением каких-то значительных переживаний. Я давно читал это, но кажется в напоминании неба писатель почувствовал что-то особенно сокровенное, не выразимое словами.

Невыразимость в процессе написания этого текста определяется ощущением чего-то, с чем я эпизодически встречался и прежде, называя его «ЭТО». Возникала уверенная допустимость совмещения всего со всем, объяснять которую было просто неинтересно. Важно было одно – то, что «это» есть. Возможно, что его очевидность была каким-то эквивалентом неочевидности.

Итог подводить нет смыла.

 

 

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 137; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!