Слово к девственницам, жившим вместе с мужчинами. 7 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 31 из 34Следующая ⇒

57. Впрочем, оставив это, если угодно, теперь рассмотрим то, что естественно сопряжено с браком и чего никто волею или неволею не может избежать. Что же это? Муки чревоношения и рождения и воспитание детей. Или лучше, начнем речь выше и изложим то, что предшествует браку, по возможности, ибо в точности знают только те, которые испытали это. Настало время сватовства, и тотчас являются беспрерывные и разнообразные заботы: какого (дочь) получит мужа, не низкого ли по происхождению, или бесчестного, или самолюбивого, или лживого, или гордого, или дерзкого, или ревнивого, или мелочного, или глупого, или порочного, или грубого, или слабого. Хотя не со всеми выходящими замуж необходимо случается все это, но необходимо подумать и позаботиться обо всем; так как суженый еще неизвестен, и надежда еще сомнительна, то душа всего боится и опасается и размышляет обо всем этом. Если же кто скажет, что она может радоваться, ожидая противного, то пусть знает, что нас не столько утешают надежды на лучшее, сколько печалят ожидания худшего. Радость бывает только тогда, когда кто наверно ожидает доброго; а дурное, хотя бы только было воображаемо, тотчас смущает и беспокоит душу. Как у невольников душа не может быть спокойной от неизвестности о будущих господах, так и у девиц во все время сватовства душа уподобляется обуреваемому кораблю, пока родители ежедневно одних принимают, другим отказывают; вчера одержавшего верх сегодня перебивает другой жених, а этого опять вытесняет иной. Случается, что перед самыми дверьми брака обнадеженный жених уходит с пустыми руками, а неожиданному родители отдают свою дочь. И не только женщины, но и мужчины имеют тогда тяжкие заботы. О последних можно и разведать все, а как узнать нравы и наружность той, которая постоянно держится внутри дома? Это во время сватовства; а когда настает время брака, то беспокойство увеличивается, и удовольствие преодолевается опасением, как бы в этот же вечер она не оказалась неприятной и с большими против ожидания недостатками. Для той, которая сначала нравилась, сносно быть впоследствии презираемой; а которая с самого, так сказать, первого шага покажется неприятной, то когда потом может понравиться? Не говори мне: а что, если она окажется благообразной? Даже и в этом случае она не избавляется от заботы. Многие, весьма блиставшие телесной красотой, не могли привлечь к себе своих мужей, которые, оставив их, предавались другим, гораздо худшим их. Когда окончилась и эта забота, тогда является другое неудовольствие при отдаче приданого; тесть не с охотой отдает то, что назначил в приданое; жених, хотя спешит получить все, но принужден требовать уплату с почтением, а жена, пристыженная отсрочкой уплаты, краснеет перед мужем более всякого неисправного должника. Но оставлю это теперь. Когда окончилась и эта забота, тотчас является опасение бесплодия, и напротив того — забота о многочадии; но так как ничего такого еще не видно, то с самого начала они тревожатся заботами о том и другом. Если она тотчас сделается беременной, то опять — радость со страхом (ибо ни одно из удовольствий брака не бывает без страха), со страхом того, чтобы от преждевременных родов зачатое не потерпело вреда, а зачавшая не подверглась крайней опасности. В течение продолжительной беременности женщина бывает несмелой, как виновница рождения. Когда же наступит время родов, тогда чрево, столько времени обремененное, разверзают и как бы расторгают муки рождения, которые одни могут достаточно затмить все удовольствия брака. Вместе с тем ее беспокоят и другие заботы. Жалкая и скорбная женщина, хотя уже сильно измученная прежними страданиями, не менее того боится, чтобы ребенок не вышел поврежденным и уродливым вместо правильного и здорового, и чтобы не был женского пола вместо мужского. Это томление возмущает женщин тогда не менее мук рождения; ибо не только за то, чего они бывают причиной, но и за то, в чем оно не служат причиной, они боятся мужей, и за последнее не меньше, чем за первое, и, не обращая внимания в этой буре на собственную безопасность, беспокоятся, чтобы не произошло чего–нибудь неприятного для мужа. Когда дитя явилось на землю и произнесло первой крик, то следуют новые заботы, о сохранении и воспитании его. Если оно будет с хорошими природными качествами и склонно к добродетели, то родителям опять беспокойство, чтобы дитя не потерпело какого–нибудь зла, чтобы не умерло преждевременной смертью, чтобы не впало в какой–нибудь порок. Ибо не только из дурных делаются хорошими, но из хороших делаются дурными и порочными. Если случится что–нибудь неожиданное, то печаль родителей будет невыносимее, чем если бы это произошло с самого начала; если же все хорошее будет поставлено прочно, то у них всегда остается опасение перемены, потрясая их душу и лишая значительной части удовольствия. Но, (скажешь), не у всех брачных бывают дети. Этим ты указываешь еще и на другую причину уныния. Итак, если (брачные) всегда, — есть ли у них дети, или нет, хороши ли они, или дурны, — бывают удручены разными печалями и заботами, то можно ли назвать брачную жизнь наиболее приятной? Далее: если супруги живут во взаимном согласии, (является) опасение, чтобы наступившая смерть не разрушила их удовольствия; а лучше сказать, это уже не только страх и ожидаемое бедствие, но неизбежная необходимость. Никто не может указать, чтобы оба (супруги) умирали когда–либо в один день; если же этого не бывает, то оставшемуся необходимо переносить жизнь, которая гораздо хуже смерти, жили ли они вместе долго, или мало. Тот, чем больше испытал, тем больше имеет горя, ибо большая привычка делает разлуку невыносимой, а этот, прежде чем вкусить и насладиться любовью, лишился ее в самом разгаре страсти, почему испытывает тем более скорби, и таким образом оба, по противоположным причинам, подвергаются одинаково тяжким скорбям. А что сказать о случающихся иногда разлуках, о далеких путешествиях, о происходящих от этого томлениях, о болезнях? Но как, скажут, это относится к браку? И от этой причины весьма часто многие (жены) заболевали; огорчившись и раздражившись то от гнева, то от уныния, они получали сильные горячки. Если в присутствии (мужа) они не терпят ничего такого, но постоянно наслаждаются его ласками, то вследствие его отсутствия подвергаются этим страданиям. Впрочем, оставим все это, и ни в чем не будем обвинять брак, и, однако, мы не можем защитить его от одной вины. От какой же? От той, что он здорового человека повергает в состояние нисколько не лучшее больного и причиняет ему уныние такое же, как лежащему в болезни.

58. Не будем, если угодно, говорить обо всем этом и предположим на словах невозможное; допустим, что брак имеет все вообще блага: многочадие, добрых детей, богатство, у жены целомудрие, красоту, благоразумие, согласие, жизнь до глубокой старости; пусть будет при этом и знатность происхождения и величие власти и не тревожит общая естественная слабость — опасение перемены всего этого, пусть будет удалена всякая причина уныния, всякий повод к заботе и беспокойству, и ни другая какая–либо причина, ни преждевременная смерть не расторгает брака, но пусть оба они умирают в один день, или, что гораздо приятнее, пусть останутся у них наследниками дети, и похоронят обоих родителей вместе в глубокой старости. Какой же будет конец? С какой пользой от этих многих удовольствий они отойдут туда? Оставить много детей, наслаждаться с хорошей женой роскошью и всеми другими благами, которые я сейчас исчислил, и достигнуть глубокой старости, какую все это может нам принести пользу на том судилище в виду вечных и истинных благ? Никакой. Все это тень и сновидение. Если же от этого мы не можем получить никакой пользы в ожидающих нас и не имеющих конца веках, и никакого иметь утешения, то наслаждавшийся этим должен будет стать наравне с теми, которые не наслаждались. Так, если бы кто в продолжение тысячи лет в одну только ночь увидел приятное сновидение, то и о нем мы не сказали бы, что он имеет какое–либо преимущество перед тем, кто не наслаждался таким видением. Впрочем, этим я еще не выразил всего, что хотел; ибо здешние блага не столько отличаются от тамошних, сколько сновидения от действительности, но гораздо больше; и не так настоящий век относится к будущему, как одна ночь к тысяче лет, но и здесь разница гораздо больше. Дела же девственницы не таковы, но она отходит туда с великим богатством; впрочем, начнем исследование об этом выше.

59. Нет ей нужды разведывать о женихе, не боится она и какого–нибудь обмана. Бог — не человек, Владыка — не раб. Такова разница между женихами; посмотри еще, на каких условиях здесь вступают в брак. Ни невольники, ни десятины земли, ни столько–то и столько–то талантов золота, но небеса и небесные блага — подарки такой невесте. Притом другая вступившая в брак боится смерти, как по иным причинам, так и потому, что смерть разлучает ее с супругом, а девственница даже желает смерти и тяготится жизнью, поспешая видеть Жениха лицом к лицу и насладиться той славой.

60. Не может причинить ей вреда ни житейская бедность, как это бывает в другом браке, но делает ее еще более любезной для Жениха, как претерпевающую эту бедность добровольно, ни происхождение от незнатных родителей, ни недостаток телесной красоты, ни другое что–либо подобное. Что я говорю об этом? Если даже она будет не свободной, и это не может повредить ей при сватовстве: достаточно иметь прекрасную душу, чтобы получить первенство. Ей не предстоит бояться ревности, не предстоит мучиться завистью к другой женщине, как сопрягающейся с более славным мужем; потому что нет никого, не только подобного или равного ее Жениху, но даже хотя мало приближающегося к Нему; в другом же браке, если которая будет иметь и очень богатого и весьма знатного мужа, всегда может найтись другая, имеющая еще более знатного, а превосходство большего не мало уменьшает удовольствие обладания менее превосходным. Но (скажут) большая роскошь и обилие золота, одежд, столовых и других вещей может прельщать и привлекать душу. А много ли женщин наслаждаются этим? Большая часть людей живет в бедности, горестях и трудах; если же некоторые пользуются такими благами, то очень немногие и редкие, и те против воли Божьей: как мы доказали в вышесказанном, Он никому не дозволяет наслаждаться этим.

61. Впрочем, предположим на словах, что роскошь дозволяется и что ни пророк, ни Павел не осуждают украшающихся женщин. Какая польза от множества золотых вещей? Ничего иного, кроме зависти, заботы и немалого страха; ибо владеющие ими тревожатся заботами не только тогда, когда эти вещи положены в ящичек или когда наступает ночь, но и когда надевают их в дневное время, они также испытывают беспокойство и даже худшее. И в банях, и в церквах являются женщины, которые похищают их; а часто и без последних носящие золотые вещи, подвергаясь стеснению и толчкам от толпы, не замечают, как теряется какая–нибудь из их золотых вещей. Таким образом, многие женщины не только таких вещей, но даже более ценных ожерелий, украшенных драгоценными камнями, лишались просто вследствие того, что эти вещи оторвавшись, терялись.

62. Но пусть не будет и этого опасения; пусть устранена будет и эта забота; какая от того польза? Другой, скажут, увидит и будет восхищаться. Но не той, которая украшена, а самыми украшениями, ее же часто и осудит за это, как украшающуюся ими не по достоинству. Если она красива, то вредит природной красоте; ибо множество украшений не дает ей выказаться вполне, закрывая большую часть ее самой; если же она некрасива и безобразна, то покажет себя еще более отвратительной. Безобразие, всегда являющееся в своем виде, оказывается только таким, каково оно есть; а когда его окружает блеск камней или красота какого–нибудь другого вещества, то безобразие достигает большей степени. Чернота тела кажется чернее в сравнении с блеском жемчужины, сверкающей как бы во мраке; уродливость лица представляется гораздо хуже от цветной одежды, которая не допускает зрителей смотреть на лицо в собственном его виде, но в сравнении с изящной красотой изделий, от чего оно еще более посрамляется. Золото, рассыпанное по одежде, пестрота разных изделий и всякие прочие украшения, подобно доблестному, сильному и здоровому ратоборцу, повергающему больного, изнуренного и голодного, побеждая наружность лица увешанной ими, привлекают внимание зрителей к себе самим и заставляют больше над ней смеяться, а им оказывать большее удивление.

63. Не таково украшение девства. Оно не безобразит облекающуюся в него; потому что все оно не телесное, а духовное; и потому, если она некрасива, оно тотчас изменяет безобразие в изящную красоту; если же она красива и блестяща, то придает ей еще более блеска. Ни камни и золото, ни драгоценность одежд и дорогие разнообразные цвета красок, и ничто иное из подобных тленных вещей не украшает душ, но вместо этого — посты, священные бдения, кротость, скромность, бедность, мужество, смиренномудрие, терпение, презрение всех вообще предметов настоящей жизни. Взор девственницы так прекрасен и привлекателен, что на него с любовью взирают бесплотные силы и Господь их, — так чист и проницателен, что может созерцать, вместо телесных, бестелесные красоты, — так незлобив и кроток, что не озлобляется и не враждует даже против непрестанно обижающих и оскорбляющих, но и на них смотрит приятно и ласково. Ее облекает такая благопристойность, что даже распутные стыдятся, краснеют и сдерживают свое бесстыдство, когда пристально посмотрят на нее. Как служанка, служащая порядочной женщине, необходимо и сама делается такой же, хотя бы и не желала этого; так и плоть такой любомудрой души необходимо сообразует и собственные порывы с ее движениями. У нее и глаз, и язык, и осанка, и походка и вообще все имеет отпечаток внутреннего благоустройства; и как драгоценное миро, хотя бы заключено было в сосуде, наполняя воздух своим благовонием, доставляет удовольствие не только стоящим в том же месте и вблизи, но и всем стоящим поодаль, так и благоухание девственной души, разливаясь по ее чувствам, проявляет находящуюся внутри нее добродетель, которая, налагая на все чувства золотую узду благопристойности, удерживает всех этих коней в полной исправности и не дозволяет ни языку говорить что–нибудь неблагозвучное и нестройное, ни глазу смотреть бесстыдно и подозрительно, ни слуху воспринимать какие–нибудь непристойные песни. Она заботится и о ногах, чтобы они не выступали беспорядочно и неестественно, но имели походку неизысканную и безыскусственную; отвергнув украшения в одеждах, она постоянно располагает и лицо не расплываться от смеха, и даже слегка не улыбаться, но всегда являться степенным и строгим, всегда готовым к слезам и никогда — к смеху.

64. Услышав о слезах, не подразумевай здесь какого–нибудь огорчения; эти слезы доставляют такое удовольствие, какого не имеет смех здешнего мира. Если не веришь, то послушай Луку, который говорит, что апостолы, приняв побои, «они же пошли из синедриона, радуясь» (Деян. 5:41), хотя не таковы естественные последствия побоев; ибо обыкновенно они производят не удовольствие и радость, а скорбь и страдания. Не таково естественное действие побоев, но вера во Христа такова, что она побеждает даже природу вещей. Если побои за Христа доставили удовольствие, то, что удивительного, если производят тоже и слезы за Него? Посему, Он тот самый путь, который назвал тесным и скорбным, потом называет игом благим и бременем легким (Матф. 7:13, 9:30). Этот подвиг по свойству своему столь труден, но по ревности и благим надеждам совершающих его он делается весьма легким. Посему можно видеть, что по узкому и скорбному пути избравшие его идут с большей бодростью, нежели по широкому и пространному, не потому, чтобы они не встречали скорбей, но потому, что они выше этих скорбей, и не терпят от них ничего такого, что обыкновенно терпят другие. И эта жизнь (девственниц) имеет печали, но в сравнении с брачными, их нельзя и назвать печалями.

65. Скажи мне, испытывает ли девственница во всю свою жизнь что–нибудь подобное тому, что испытывает, так сказать, ежегодно, вступившая в брак, терзаясь муками и воплями при родах? Сила этих мук такова, что, когда божественное Писание желает иносказательно выразить плен, голод, язву и невыносимые бедствия, то называет все это муками рождения. Это самое и Бог назначил жене вместо наказания и проклятия, то есть, не самое рождение, но рождение с такими трудами и муками. «В болезни», сказал Он, «будешь рождать детей» (Быт. 3:16). Девственница же стоит выше этих мук и проклятия; Тот, кто освободил (нас) «от клятвы закона» (Гал. 3:13), освободил и ее от этого.

66. Но (скажут) приятно нестись по площади на лошаках. Это — только одно лишнее тщеславие, не приносящее никакого удовольствия; как мрак не лучше света, как быть связанным не лучше, чем развязанным, как нуждаться во многом не лучше чем не нуждаться ни в чем, так и не пользующаяся собственными ногами не лучше (пользующихся). Я опускаю те затруднения, которые неизбежно испытываются при этом. Ей можно выходить из дома не тогда, когда она захочет, но часто, когда настоятельная нужда требует выхода, она принуждена оставаться дома, подобно нищим, у которых отсечены ноги и которые не могут двигаться. Если муж даст лошакам другое назначение, тогда является уныние, ссора и упорное молчание; если же сама она, не предвидя будущего, сделает то же самое, забыв о муже, то навлекает его гнев на себя и постоянно терзается укоризнами от него. Сколько лучше было бы, пользуясь своими ногами (на это их нам и дал Бог), не подвергаться таким неприятностям, чем, по склонности к роскоши, иметь столько мучений, скорби и уныния! И не одни эти причины удерживают ее дома, но если случится болезнь ног, у обоих ли лошаков или у одного из них, бывает то же самое; также, когда случится отправить их на пастбище (а это бывает ежегодно и на много дней), то опять ей необходимо оставаться дома, как связанной и не выходить из дома, хотя бы даже была необходимая надобность. Если же кто скажет, что она через это избавляется от множества встречных и не бывает обязана показываться и стыдиться перед каждым из знакомых, тот, мне кажется, совершенно не знает, что устраняет и что навлекает на женский пол стыд. Это зависит не от того, показывается ли она или скрывается, но последнее от внутренней душевной гордости, а первое от целомудрия и скромности. Посему многие, не имея этой ограды и ходя среди толпы по площади, не только не навлекли на себя осуждений, но даже возбуждали во многих удивление их целомудрию, и своей осанкой, и походкой, и простотой одежды обнаруживая свет внутренней благопристойности; а многие, и сидя внутри, навлекли на себя дурную славу; потому что можно и скрывшейся, более показывающихся, обнаружить для желающих свою гордость и надменность.

67. Но, может быть, приятна толпа служанок? Ничего нет хуже этого удовольствия, сопряженного с такими заботами; о каждой из них, в случае ее болезни или смерти, нужно беспокоиться и скорбеть. Но если это может быть сносно, то гораздо неприятнее тревожиться ежедневно, исправляя их нерадивость, прекращая неисправность, пресекая неблагодарность и останавливая всякие другие их пороки; а всего хуже то, — что обыкновенно случается при множестве прислуги — если в толпе этих служанок окажется благообразная. Это непременно должно случиться при множестве их; потому что богачи стараются иметь не только многих, но также и красивых служанок. Если какая–нибудь из них будет блистать (красотой); то привлечет ли она к себе господина любовью, или будет не больше, как предметом восхищения, для госпожи одинаково бывает прискорбно уступать ей если не в любви, то в телесной красоте и внимании других. Итак, если то, что у них считается славным и радостным, причиняет такие скорби, то, что сказать о печальном?

68. Девственница же не испытывает ничего такого; жилище ее свободно от беспорядка, и всякий шум далек от него; внутри его, как в тихой пристани, господствует молчание, и еще важнее молчания — безмятежность в ее душе, которая не занимается ничем человеческим, но постоянно беседует с Богом и неуклонно взирает на Него. Кто измерит это удовольствие? Какое слово изобразит радость души, так настроенной? Никакое; одни только те, которые полагают свою радость в Господе, знают, как велика эта радость и насколько она превосходит всякое сравнение. Большое количество серебра (скажут), всюду видимое, доставляет глазам большое наслаждение. Но не гораздо ли лучше взирать на небо и оттуда почерпать гораздо большее удовольствие? Насколько золото лучше олова и свинца, настолько небо светлее и блестящее золота и серебра и всякого другого вещества; притом это созерцание свободно от забот, а то соединено с великим беспокойством, что всегда причиняет большой вред вожделениям. Но ты не хочешь взирать на небо? Тебе дозволительно смотреть на серебро, находящееся на площади. «К стыду вашему говорю» (1 Кор. 6:5), словами блаженного Павла, что вы так преданы страсти к деньгам! Не знаю, что и сказать: меня при этом очень затрудняет недоумение, и я не могу понять, почему весь, так сказать, род человеческий, имея возможность наслаждаться чем–нибудь легко и свободно, не находит в том удовольствия, а утешается больше всего заботами, беспокойствами и хлопотами? Почему людей не так радует серебро, лежащее на рынке, как лежащее дома? Между тем первое блестит светлее и избавляет душу от всякой заботы. Потому, скажешь, что то не мое, а это мое. Следовательно, удовольствие доставляется корыстолюбием, а не самым серебром; если бы было последнее, то одинаково можно было бы им наслаждаться и там. Если же ты скажешь, (что оно приятно) по своей пользе, то стекло гораздо полезнее; это могут сказать и сами богачи, большей частью приготовляющие чаши из этого вещества; хотя они, увлекаясь роскошью, употребляют на это и серебро, но наперед влагают внутрь стекло, а потом снаружи окружают его серебром, показывая этим, что первое приятнее и пригоднее для питья, а второе служит только гордости и излишнему тщеславию. Что же вообще значит «мое'' и «не мое»? Когда я тщательно вникаю в эти слова, то усматриваю, что это только пустые слова. Многие еще при жизни не могли удержать это серебро, ускользнувшее из их власти, а те, у кого оно оставалось до конца, при смерти волей–неволей лишились обладания им. Что слова: «мое и не мое» только пустые звуки, это можно сказать не только по отношению к серебру и золоту, но и к баням, и к садам, и к домам. Пользуются ими все вообще, а считающиеся владельцами их имеют только то преимущество перед другими, что заботятся об них. Они только пользуются ими, а другие после многих забот получают то же самое, что те — без забот.

69. Если же кто восхищается большой роскошью, например, множеством битого мяса, избытком выпиваемого вина, изысканностью печений, искусством трапезников и поваров, толпой сотрапезников и гостей, тот пусть знает, что состояние богачей при этом нисколько не лучше состояния самих поваров. Как последние боятся господ, так господа боятся званных (гостей), чтобы не быть осужденными за что–нибудь из приготовленного ими с большим трудом и издержками. В этом они равняются с поварами, а в другом даже превышают их; потому что боятся не только хулителей, но и завистников. Часто у многих от таких пиров зарождалась зависть, которая успокаивалась не прежде, как подвергнув их крайним опасностям. Но (скажут) приятно кушать много и часто. Нет, от этой роскоши происходят головные боли, расстройство желудка, одышка, затмение в глазах, обмороки, умопомрачение и другие худшие болезни. И, о, если бы эта неумеренность и вред от нее ограничивались только однодневными неприятностями! Нет, большая часть неизлечимых болезней начинается от этих пиршеств; подагра, чахотка, истощение, паралич и многие другие еще тягчайшие болезни, внедрившись в теле, удручают его до последнего издыхания. Какое же можно найти удовольствие, вознаграждающее за все эти бедствия? Какую суровую жизнь не предпочтет каждый, чтобы избежать всего этого?

70. Не такова умеренность, но она далека от всех этих зол, и способствует здоровью и благополучию. Если даже кто ищет удовольствия, то при ней он получит его больше, чем при роскоши; и, во–первых, от того, что она доставляет здоровье и избавляет от всех тех болезней, из которых каждая сама по себе способна затмить и даже совершенно уничтожить всякое удовольствие, а во–вторых — от самой пищи. Каким образом? Причиной удовольствия бывает аппетит; а аппетит возбуждается не пресыщением и избытком, но нуждой и недостатком (пищи). Он всегда бывает не на пирах богачей, но у бедных, лучше всякого трапезника и повара прибавляя к приготовленной пище много меда. Богатые едят, не чувствуя голода, и пьют, не имея жажды, и ложатся спать прежде, нежели придет к ним сильная нужда во сне; бедные же не прежде приступают ко всему этому, как настанет потребность, чем более всего возвышается удовольствие. Почему, скажи мне, Соломон называет сон раба сладким, говоря так: «сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест» (Екк. 5:11)? Потому ли, что ложе его мягко? Но рабы большей частью спят на земле или на соломе. Или от свободы? Но они не владеют ни малейшей частью времени. Или от досуга? Но они находятся постоянно в трудах и заботах. Что же делает для них сон приятным, как не то, что они прежде почувствуют нужду в нем и потом предаются ему? А богатые, если ночь не застанет их погрузившимися в сон от опьянения, по необходимости постоянно страдают бессонницей, вертятся и томятся, лежа на мягких постелях.

71. Можно было бы еще показать на неприятность, и вред, и срам в тех болезнях, которые происходят (от роскоши) в душе гораздо более и хуже, чем в теле. Она делает людей изнеженными, женоподобными, дерзкими, тщеславными, невоздержными, надменными, бесстыдными, раздражительными, жестокими, подлыми, корыстолюбивыми, низкими, и вообще неспособными ни к чему полезному и необходимому; умеренность же производит все противоположное этому. Но теперь надобно обратить речь на другой пример; прибавив это одно, потом мы опять займемся апостольскими словами. Если кажущееся радостным исполнено таких зол, и навлекает такой поток болезней на душу и тело, то что сказать о печальном, например, о страхе перед начальниками, о нападениях народа, о кознях клеветников и завистников, что в особенности окружает богачей, от чего и жены еще больше должны страдать, не имея сил переносить таких превратностей мужественно?

72. Что я говорю о женах? И сами мужья жалким образом страдают от этого. Кто живет умеренно, тот не боится никакой перемены; а кто роскошествует в этой невоздержной и рассеянной жизни, тот, если ему придется по какому–нибудь несчастью или принуждению подвергнуться бедности, скорее умрет, нежели вынесет такую перемену, как не приготовленный и не привыкший к этому. Посему блаженный Павел и говорил: «но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль». Затем далее он говорит: «время уже коротко» (1 Кор. 7:28–29).

73. Как это, — может быть, скажет кто–нибудь, — относится к браку? Даже очень относится к нему. Если он ограничивается настоящей жизнью, а в будущей «не будут ни жениться, ни замуж выходить» (Марк. 12:25); настоящий же век приходит к концу и воскресение уже при дверях, то теперь время не браков и не приобретений, но скудости и всякого любомудрия, которое будет нам полезно там. Как дева, пока остается дома с матерью, много заботится о детских вещах и о лежащем в ящичке, поставленном ею в кладовой, и ключ сама держит при себе и всем распоряжается, и столько заботится о сохранении малых и пустых вещей, сколько управляющие великими делами; а когда нужно выходить замуж, и время брака заставляет ее оставить родительский дом, тогда она, отрешившись от малого и ничтожного, по необходимости начинает заботиться об управлении домом и множеством имущества и рабов, об угождении мужу и о другом важном более прежнего: так и вам, достигающим совершенного и мужского возраста, должно оставить все земное, эти поистине детские игрушки, и помышлять о небе, блеске и всей славе тамошней жизни. Ибо и мы обручены Жениху, Который желает от нас такой любви, чтобы мы для Него отказались, если нужно, не только от малозначительных и ничтожных земных благ, но и от самой души. Итак, если нам должно отправляться туда, отрешимся от этих ничтожных забот; и, переходя из бедного дома в царский чертог, мы не стали бы заботиться о глиняных сосудах, дровах, рухляди и других бедных домашних вещах. Перестанем же теперь заботиться о земном; время уже призывает нас к небу, как и говорил блаженный Павел в послании к римлянам: «ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день приблизился» (Римл. 13:11–12). И еще: «время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие» (1 Кор. 7:29). К чему же брак для тех, которые не будут наслаждаться браком, но будут наравне с безбрачными? К чему деньги? К чему имущества? К чему все житейское, когда пользование им уже не благовременно и несвоевременно? Если те, которые должны явиться в ваше судилище и подвергнуться ответственности за свои преступления, при приближении назначенного дня отказываются не только от жены, но и от пищи, и питья, и всякой заботы, а думают об одном только оправдании; то тем более нам, имеющим предстать не перед каким–нибудь земным судилищем, но перед небесным престолом, чтобы отдать отчет в словах, делах и помышлениях, должно отрешиться от всего, и от радости, и от печали по настоящим благам, и заботиться только о том страшном дне. «Если кто», говорит (Господь), «приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником» (Лук. 14:26–27); а ты беспечно предаешься привязанности к жене, смеху, наслаждению и роскоши? «Господь близко: не заботьтесь ни о чем» (Филип. 4:6); а ты беспокоишься и печешься о деньгах? Наступило небесное царство; а ты занимаешься домом, пиршествами и другими удовольствиями? «Проходит образ мира сего» (1 Кор. 7:31); для чего же ты мучишься мирскими делами, не постоянными, но скоропреходящими, не заботясь о постоянном и неизменном? Не будет ни брака, ни мук рождения, ни удовольствия и совокупления, ни изобилия денег, ни заботы о приобретении, ни пищи, ни одежды, ни земледелия и мореплавания, ни искусств и домостроительства, ни городов и домов, но — некоторое иное состояние и иная жизнь. Все это немного спустя погибнет. Это означают слова: «проходит образ мира сего». Зачем же мы, как бы намереваясь оставаться здесь на все веки, с таким усердием заботимся о делах, которые мы часто должны оставлять раньше наступления вечера? Зачем мы избираем тягостную жизнь, когда Христос призывает нас к спокойной? «А я хочу», говорит (апостол), «чтобы вы были без забот. Неженатый заботится о Господнем» (1 Кор. 7:32).

Дата добавления: 2015-12-19; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 25 26 27 28 29 303132 33 34 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!