ПРОГРАММА КУРСА «ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ» 4 страница
Когда происходит распад Римской империи, тогда исчезает понимание мира как космоса, и утверждается постижение человека как разумного животного существа (animal rationalis). Понимание человека как разумного животного, присущее «ментальности» имперского Рима, негативируется в ходе распространения христианства. В христианском универсуме человек есть просто странник, а его земная жизнь - это только испытание на пути к иному плану бытия. В силу грехопадения мир как «мирское» оказывается чуждым человеку в его божественном назначении. Мир и человек сотворены Богом. И поскольку произошло грехопадение человека, постольку и сам мир, включая телесную природу человека, оказывается неизбежно падшим. Грехопадение означает, что разумное в человеке призвано быть приобщаемым к божественному, тогда как его животность откосится к сугубо мирскому и подлежит непрестанному «взнузданию». Из человека следует устранять все природное, чтобы сохранить в нем только разумное и только духовное, которое верой определяется, в вере конструируется и через веру осуществляется. Все телесное в человеке следует постоянно преодолевать, поскольку даже Иисус Христос был распят на кресте в своем телесном естестве. Паскаль говорит о «вечной агонии Христа», и пока длится агония Христа, а она длится вечно, христианин должен постоянно переживать крестную смерть Христа. Человек в идеале осознается не столько мирским, сколько метафизическим существом, поэтому он есть просто странник в своем земном пребывании. В земной жизни он проходит испытания ради сохранения себя и особенно своей души, чтобы в последующем пребывании жить уже вечно в райской благоустроенности. Помимо разного рода легенд и хроник средневековая история имеет в виду в первую очередь идею спасения. Горизонт средневековой «исторической» мысли был замкнут по отношению к будущему в том смысле, что само будущее постигалось как более или менее близкий конец земного пребывания человека в мире, хотя человеку не дано было знать «сроков и концов» времен. Время не было собственностью человека в его делах и вещах. Позиция по отношению к «бытию и времени» заключалась прежде всего в том, что прошлое было лучше всех нынешних времен. Действительно, какое может быть хорошее время после грехопадения и даже после агонии Христа на кресте? Само время гибельно для этого мира и для человека в его сугубо мирском положении. И вот Ренессанс обращается к античному миру, к языческой мудрости Платона и Гермеса Трисмегиста, к римской республиканской доблести и к «эстетике» античного мира в противовес средневековому моральному миропорядку и христианской аскетике. Возвращение к «изначальным» и «простым» способам человеческого бытия, другими словами, к античности - как раз этот дух «возвращения к истокам» был присущ не только ренессансному гуманизму, но и религиозной реформации Мартина Лютера. Как и в период средневековья, имело место обращение скорее к прошлому, нежели к будущему. Возвращение к древности и стремление к ее восстановлению, включая греко-римское язычество, выражает тот внутренний логос ренессансного мышления, который во многом ориентирован на формирование новой социальности. Ренессансный человек осознавал себя, можно сказать, арбитром между достойной человека древностью и «промежуточным временем», получившим название «средних веков», вынашивая в себе первую форму более позднего новоевропейского историцизма, которая определялась стремлением человека освобождать себя от разного рода внешних зависимостей, чтобы иметь возможность быть самим собой, действовать и мыслить, исходя только из самого себя. И здесь важно отметить, что человек, начиная с эпохи Возрождения, утверждает себя в качестве сугубо земного существа. В философии бесконечности Николая Кузанского обосновывается тезис, гласящий, что в беспредельном универсуме Земля есть такая же благородная звезда и небесная планета, как и все другие звездные светила. С этой идеей связано обоснование гелиоцентрической системы Коперника, и этой идеей вдохновлялся Дж. Бруно в своих пантеистических построениях. Размывается вертикально-иерархическая структура мироздания, поэтому человек уже не просто земной странник, а «вселенское» существо, центральное и связующее звено всего вселенского миропорядка. Разрушалась вертикаль, «высота и низ становились относительными; вместо них акцент переходил на «вперед» и «назад». Этот перевод мира в одну плоскость, эта смена вертикали горизонталью (с параллельным усилением момента времени) осуществлялись вокруг человеческого тела, которое становилось относительным центром космоса. Но этот космос движется уже не снизу вверх, а вперед по горизонтали времени - из прошлого в будущее. «В телесном человеке иерархия космоса опрокидывалась, отменялась; он утверждал свое значение вне ее» (Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. С.402).
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Человек определяется уже не природным порядком вещей в его космологической конфигурации (античность) и не иерархической структурой мироздания, которая включала в себя санкционированный церковью морально-юридический порядок всего ens creatum, a в мире как таковом, имеющем свое собственное историческое измерение. Человек, по словам М. Хайдеггера, есть существо, изначально «брошенное» в мир. Если только в мире человек может обрести и осуществить себя, то вопрос уже не в том, как он может найти себя и свое место в мире, а, скорее всего, в том, как вообще обрести мир и где искать такой мир, в котором человек мог бы благостно и вполне надежно устраивать самого себя. И здесь следует обратить внимание на трактат Данте «Монархия». В этом трактате Данте утверждает идею «светского», то есть всеобщего (universitatis) и юридически равноправного мира, в противовес «священному», исключающему в своей жесткой иерархии надлежащую целостность подлинно человеческой «гражданственности» (civitatis). Но суть дела для Данте и Петрарки вовсе не состояла в так называемой «духовной эмансипации» и выходе за пределы христианского миропорядка. Подчеркивалось уникальное своеобразие человека, но столь же настоятельно акцентировалось внимание на необходимости преобразовывать существующий порядок в сфере знания и в области морально-юридической жизни. Речь шла об «обновлении мира» и сохранении самой идеи Церкви; то есть о том, чтобы восстановить действенный смысл следующих слов Евангелия: «Воздайте кесарево Кесарю, а божье - Богу». Речь шла о мире, едином для всех людей и означающем необходимое для каждого индивидуума условие реализации всех тех потенций, которые человеческому бытию присущи изначально, вследствие чего вопрос о могуществе и назначении человека выдвигался на первый план.
|
|
|
Мир понимается как настоятельное условие для полного и подлинного осуществления идеи ttumanitas, причем примеры наличия такого рода условия и реализации человеческой сущности обнаруживают в древней истории. История тем самым обретает как бы статус секуляризируемой теологии, коль скоро она учит, чему следует подражать и что непременно следует восстанавливать. Ведь именно в ней постоянно присутствует божественное, позволяющее осуществлять человеческое достоинство и совершенство через посредство создаваемой людьми справедливости. Требуется обязательно отметить, что нарождающееся чувство истории в период Возрождения невозможно редуцировать к какому-либо одному измерению, поскольку многозначна уже сама по себе идея humanitas. Ренессансное сознание открывало для себя историю как фундаментальную реальность человеческого бытия не только в силу стремления возвратиться к «доблестной» и «светоносной» античности, но и в силу формирования нового, можно сказать, «антропологического типа» человеческого существа. В противовес «этической субстанции» человеческой жизни, присущей средневековой культуре, основной становится «эстетика» человеческого существования, в которой происходит формирование биографически ценностного сознания, позволяющего и даже требующего «объективировать себя самого и свою жизнь художественно» (М.М.Бахтин). К тому же и мироздание в целом воспринимается художественно-поэтически, и такого рода миро-восприятие находило свой исток в античности. Греки говорили, что мир есть просто «Всё»; однако это «Всё» должно быть надлежащим образом устроено, коль скоро сам по себе мир не есть просто неисчислимое множество всяческих отдельных вещей и явлений. Все в мире - это всегда все в целом и в гармонии. Гармонический порядок всего сущего греки называли космосом, икосмос они воспринимали как такой гармонически соразмерным порядок всего сущего, который в ренессансный период характеризовался но типу художественного произведения. А набирающее силу биографически-ценностное сознание требовало и особого устроения человеческого существа, важное как раз в тех аспектах и отношениях, в каких оно может служить для определенного рода само-объективации. В этой самообъективации ведущим является не вопрос о том, кто есть «я», а вопрос о том, как я способен изображать самого себя. Само понимание человека в его биографически значимом измерении позволяет не только создавать рассказ о жизни кого бы то ни было, не только составлять переживание жизни как таковой, но и быть также «формой осознания, видения и высказывания собственной жизни». «Биографическая форма наиболее "реалистична", ибо в ней менее всего изолирующих и завершающих моментов... Биографические ценности суть ценности общие у жизни и искусства, то есть могут определять практические поступки как их цель; это форма и ценности эстетики жизни. Автор биографии - это возможный другой, которым мы легче всего бываем одержимы в жизни, который с нами, когда мы смотрим на себя в зеркало, когда мы мечтаем о славе, строим внешние планы жизни...» (Бахтин ММ. Эстетика словесного творчества. М: Искусство, 1979. С. 133).
В конце средневековья и в эпоху Возрождения получает широкое распространение авантюрно-героический тип человеческой личности с присущим ему биографически-ценностным сознанием и соответствующим этому сознанию сюжетному оформлению жизни. В основе этого антропологического типа, или, говоря словами М. Хайдеггера, Dasein'a, лежит следующее: «Воля быть героем, иметь значение в мире других, воля быть любимым и, наконец, воля изживать фабулизм жизни, многообразие внешней и внутренней жизни» (Там же, с. 136). Эти ценности в значительной степени эстетичны, поскольку они позволяют автору строить рассказ о своей жизни по типу художественного произведения. Первая ценность - это стремление к славе, стремление к прославлению; «это осознание себя в культурном человечестве истории (пусть нации), в возможном сознании этого человечества утвердить и построить свою жизнь, расти не в себе и для себя, а в других и для других, занять место в ближайшем мире современников и потомков» (там же). Вторая ценность - это любовь, жажда и стремление быть любимым, «осознание, видение и оформление себя в возможном, чужом, любящем сознании»; это есть стремление сделать желанную любовь силой, организующей и движущей жизнь героя в целом ряде моментов. Таково лирическое выражение жизни и тот «сладостный новый стиль», в котором роль возлюбленной имеет определяющее значение: поэзия Гвидо Гвиничелли, Данте и Петрарки.«Жизнь героя для него самого стремится стать прекрасной... Но любовь переплескивается и в историко-героическую сферу жизни героя, имя Лауры сплетается с лавром (Laura - lauro), предвосхищение образа в потомстве - с образом в душе возлюбленной, ценностно формирующая сила потомков сплетается с ценностной силой возлюбленной...» (Там же, с. 137-138). Третьим моментом биографической ценности является положительное приятие фабулизма жизни. Речь идет не о какой-то завершенной фабуле и не о каком-то заранее определенном сюжете жизни, а о жажде и стремлении «изживать фабулизм жизни»; «переживать бытийную определенность жизненных положений, их смену, их разнообразие, но не определяющую и не кончающую героя смену, фабулизм, ничего не завершающий и все оставляющий открытым» (Там же, с.138). Когда ценностно осознается и наполняется смысловым содержанием жизненный процесс как таковой, тогда мы имеем фабулизм, то есть такой значимый ряд жизненных свершений и призваний, благодаря которому происходит ценностное утверждение жизненного мира -«этого мира с этим солнцем». Становится возможной «игра чистой жизнью как фабулической ценностью, освобожденной от всякой ответственности в едином и единственном событии бытия». В потоке наивного жизненного фабулизма сливаются в единство радость и страдание, ложь и истина, добро и зло. И в этом сюжетно переживаемом времени возникает авантюрный тип личности, невозможный в божьем мире, на божьей земле и под божьим небом. Ценностно утверждается тем самым и оформляется природа в человеке, хотя в основе авантюрной личности с присущим ей непосредственным и наивным индивидуализмом еще не лежит «осознание единственности своего места в едином и единственном событии бытия перед лицом смыслового будущего» (Там же, с. 138-139).
Авантюрный тип личности получает широкое распространение, прежде всего в Италии. В XV столетии появляются кондотьеры, которые вскоре уже держат «в постоянном напряжении весь Апеннинский полуостров» (Я. Буркхардт). Если кондотьеры становились опасными в результате своих успешных военных действий, то их физически устраняли; в случае неудачи им просто мстили. Способные всегда на предательство и жестокость, полные презрения ко всему святому, они не вызывали доверия, поэтому им приходилось отдавать в заложники своих родных, жену и даже детей. Они и сами никому не доверяли, их не страшило вообще отлучение от церкви, они не признавали никаких сословных различий, если эти различия препятствовали осуществлению их планов или стремлению обрести популярность среди граждан того или иного города и у каждого человека в отдельности. Поэтому некоторые из них становились «героями самоотверженности», «в них развивался талант, доходящий до высочайшей виртуозности, что и встречало признание и восхищение солдат; это первые армии Нового времени, где доверие к полководцу без всяких иных соображений становилось движущей силой» (Буркхардт Я. Культура Возрождения в Италии. М.: Юрист, 1996. С.21). Вероятно, Франческа Сфорца «более всех других итальянцев соответствовал духу XV века. Нигде победа гения и индивидуальной силы не была выражена столь блистательно, как в нем, а кто не склонен был это признавать, мог тем не менее почитать в его лице любимца Фортуны. Милан открыто признал за честь получить столь знаменитого властителя; при вступлении в город толпа народа на руках внесла его на коне в собор, и он не смог спешиться» (Там же, с.32).
Присущая ренессансному человеку эстетика существования с трудом признавала, если признавала вообще, применимость нравственных оценок и суждений. Как раз соединение силы и гения или просто таланта Макиавелли называет доблестью (virtu), которая вполне совместима со злодеянием. Авантюрный тип личности возникает не только в силу отсутствия надлежащей формы легитимности, но и в силу духа предприимчивости и приключения, присущего всей атмосфере периода Возрождения. Не получивший поддержку своему плану путешествия Колумб находит ее в Испании, однако не в идее главное и не в тщательной подготовке экспедиции. Самым трудным, несомненно, было решение «оставить всю известную до тех пор землю и плыть так далеко на запад, что возвращение назад с имеющимися припасами становилось уже невозможно» (В. Гейзенберг). И Америго Веспуччи, получивший звание «старшего капитана» после опалы Колумба, получил возможность совершить четыре плавания в Новый Свет. Стремление к прославлению вынуждает каждого, вовлеченного в поиск истины, красоты и блага, то есть в свободное исследовательское предприятие, создавать свою науку, свою живопись, скульптуру и архитектуру. И это есть стремление все начинать и все основывать заново. «Все подлежит восстановлению от первых оснований, это программа Данте, осуществлявшаяся в изобретательстве Леонардо, в политической науке Макиавелли и Гвиччардини, стала лозунгом Хуана Вивеса и Френсиса Бэкона, неписанным законом всей новоевропейской науки...» (Бибихин. В.В. Новый Ренессанс.М, 1998. С.387). Раскрывая эту тематику, важно не упустить из виду творческое наследие Петрарки, в котором он выражал себя не только как новый поэт и нравственный философ, но и как обновитель классической древности. После поэтической коронации в Риме (апрель 1341 года) он в ореоле славы, в позе советчика и судьи своего времени намеренно конструировал новый тип человеческой личности, то есть такой тип человека, который во многом и весьма существенном уже только от мира сего. Родившись в изгнании и лишенный веры в отечество, он в классической античности обнаружил свою возвышенную родину. Но он обозревал античность не только снизу вверх, снизу «падшего времени», но и с высоты «неведомой древним истины Христа» (В.В. Бибихин). Подлинная новизна заключалась в «открытии» древности как абсолютной точки отсчета человеческой истории в ее «культурологическом» измерении. Между «светоносной» древностью, представленной в своих великих произведениях философии, искусства и науки, и «темным» нынешним временем впервые возникает культурно-историческая дистанция, в которой современность потускнела в ярком свете античности; но зато она выступала уже в резко отличительной новизне в сравнении с тем временем, которое получило название «средневековья». Между древним миром и современным возникало особое пространство, лишенное священного измерения, - и это пространство «средних веков», уступающих место деятельности человеческому субъекту, начинающему осознавать себя не только в качестве открывателя, но и в качестве созидателя совершенно новых жизненных миров. Задолго до Леонардо, Микеланджело и Рафаэля в «творческом слове» Петрарки наметилась, по словам В.В. Бибихина, концепция «всеобъемлющей перспективы» с имманентным средоточием. Речь здесь идет о том, что как раз творчество Петрарки было такой активностью самосозидания, в которой и благодаря которой человек сам за себя ручался и становился сам за себя ответственным, когда все помимо веры, а не редко и само дело веры он считал делом внутреннего решения. Впервые в лице Петрарки утверждается «горделивое сознание» самоценности искусства в противовес прежнему пониманию художества как обычного и скромного ремесла. Понимание поэзии, художества и искусства в целом он стремился довести до предельной стадии осознания, когда даже самое глухое и потаенное чувство можно просветлить, наделив его своим собственным языком. Именно в такого рода осозна-вании ренессансный гуманизм вступил на путь своего духовного самоопределения, в котором мирское (в плане властвования, художественного творчества и экономического обогащения) становится священным, тогда священное в некоторых аспектах оказывается уже мирским. Все это происходит в силу того обстоятельства, что ренессансный человек, причем не только в лице Петрарки, обретает ощущение своей исторической исключительности. Не о том идет речь, что нужно возвратиться к древности; речь идет о том, что нужно иметь достаточную широту души, чтобы вместить в себя древность и взять на себя решение как судеб античности, так и судеб своего текущего времени. Формируется cultus humanitas, в котором человек становится для самого себя проблемой и задачей и в котором занятие свободным искусством есть уже культура, то есть «культивирование» такого человека, который призван отвечать чистоте и возвышенности своего божественного образа. Все выше сказанное о поэтическом и умудренном слове Петрарки подробно и блестяще раскрывается в книге В.В. Бибихина «Новый Ренессанс», которую непременно следует рекомендовать в лекционных курсах и при проведении семинарских занятий по философии эпохи Возрождения.
В биографическом аспекте история осознается как сила, организующая смысл и назначение человеческого существования. История заключает в себе также подлинные примеры осуществления всечеловеческой гражданственности, выражающей высшую сущность virtu. Вот почему Данте подкрепляет историей свой образ politia. Идея virtu, которую развивал впоследствии и Макиавелли, призвана была раскрывать способность человека самому строить гражданское общество в смысле res publica. Примеры реализации этой способности искали и находили в древней истории как «светоносной» реальности, в отличие от помраченного «среднего» времени, предавшего забвению достойные примеры гражданственности. Однако подлинная гражданственность, воплощающая в действительность идею virtu, невозможна вне искусства публичного красноречия и вне свободы, необходимой для обретения и беспрепятственного проявления этого искусства. Развитие и расцвет риторики имели место вместе с утверждающей себя и непрерывно набирающей силу предпринимательской деятельностью, которая развертывалась в «социальной лаборатории» городских коммун (Г. Ф. Сунягин). В средние века правосознание отталкивалось от образцовых прецедентов, которые следовало всегда помнить и сохранять их в присущей им «изначальной чистоте» и неукоснительности. Правовой статус каждого отдельного индивида определялся сословной структурой общества. Все благородное и благородство как таковое связывались с высоким социальным статусом. Чем большей властью и чем большими земельными владениями располагал индивидуум, тем более он мог претендовать на «благородство» и знатность, поскольку он мог осуществить больше благих дел, одаривая благами преданных ему людей. Принцип личной зависимости был неотъемлемым от принципа дарения, поэтому строгая нормативность средневековой жизни общества вполне уживалась с почти неограниченной возможностью личного произвола; причем любой произвол, даже самый своекорыстный и деспотический, искал для своего оправдания аргументы, подкрепляемые символикой возвышенного и благородного. Сеньор, раздающий блага, то есть чины, звания, поместья, прощения и т. п., творил суд и мир в пределах своих владений. Такого рода произвол осуществлялся в особенном горизонте, в котором духовенство и рыцарское сословие, не говоря уже о папском престоле и монархах, оговаривали свое превосходство над всеми другими сословиями и право на самостоятельное и бесконтрольное существование своих собственных владений и вотчин. Тем самым утверждалось право на установление своего особого мира в каждом отдельном поместье и владении. Каждый город был своего рода «огородом», ограждающим себя высокими каменными стенами и мощными каменными, вратами. И та общность, которая утверждалась внутри городов, существенно отличалась от общинно-корпоративной и иерархической структуры средневекового общества, где человек познавал себя только как часть корпорации, семьи, или какой-либо другой традиционной формы общности. Городская жизнь возрождалась на основе, так сказать, искусственных объединений. Здесь мир устанавливался как бы заново, объединяя людей не по их происхождению и родовитости, которой определяется социальный статус личности, а полезностью и спецификой практической деятельности. В силу этого обстоятельства возникала «презумпция» социального равенства людей, позволяющая открывать пространство для активности социального творчества. В городских коммунах создавалась новая форма социума, не совместимая ни с сельской общиной, ни с корпоративной структурой средневековых сословий. Не родовитость и не покровительство могущественных сеньоров и священников являлось принципом городских объединений, а коллективная воля, которая слагалась на основе богатства и полезности разного рода ремесел. Качественно изменяется и сам характер собственности. Вместо собственности на недвижимость более предпочтительной становится уже движимая собственность на легко оцениваемые и обмениваемые вещи. Взамен «естественной» сращенности с землей, с дворцами и замками на первый план выступает вещный характер собственности, которой может располагать кто угодно, и как ему заблагорассудится. Рыцарь, присваивая себе землю, вынужден был подчинять себе и крестьян, поскольку без них земля бы не имела никакой ценности. Обладание движимой собственностью, с другой стороны, при меновой эквивалентности составляющих ее вещей, может быть личностно нейтральным, впрочем, как и отчуждение этой собственности. К тому же продаваемые или оцениваемые вещи уже сделаны, тогда как землю необходимо постоянно возделывать. В городской организации совместной жизни людей быть - это значит что-либо производить, продавать и обменивать или состоять на службе коммунальных учреждений, включая институты городского самоуправления. Вместо ордалий и рыцарских поединков формируется новое юридическое мышление, требующее иных форм судебных решений, апеллирующих к обязательности свидетельских показаний, доказательности реконструкций разбираемых прецедентов и убедительности риторических выступлений. Городская коммуна становилась гарантом юридических и гражданских прав всех имущих и деятельных жителей города; она имела выборный и подотчетный совет торгово-ремесленных объединений. Если сеньор обеспечивал «кормления» всем тем, кто был ему подвластен, то в городе каждый был вынужден сам питать и защищать себя. Коммунальные институты, призванные управлять и обеспечивать права граждан, получали в свое распоряжение денежные поступления в форме строго учитываемых налогов и пожертвований. Влиятельные и уважаемые граждане города выбирались в коммунальный совет, участие в работе которого было почетной привилегией. Однако помимо совета необходимо было наличие постоянно функционирующего института исполнительной власти. Таковым был институт «подеста», возникший в итальянских городах еще в тот период времени, когда Фридрих Барбаросса при завоевании Ломбардии оставлял в городах своих наместников. Этот институт подеста сохранился в самоуправляемых городах Италии. Нередко приглашались даже иностранцы, профессионально владеющие искусством управления и способные непредвзято оценивать наличное и текущее положение дел и вещей. Особое значение обретало искусство дипломатии и вместе с ним искусство красноречия. О Леонардо Бруни говорили, что его дипломатические способности превышают возможности любой армии, поэтому отовсюду приезжали во Флоренцию люди, чтобы своими глазами полюбоваться на мессера Леонардо. Гениальным дипломатом и политиком считался К. Салютти. В сфере политики, дипломатии и красноречия Бруни и Салютти были «virtuosi». (Эта тематика убедительно и подробно раскрывается в следующих работах: Гуревич. А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1972; Сунягин. Г.Ф. Промышленный труд и культура Возрождения. СПб.: ЛГУ, 1987).
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 56; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!