РАЗЛИЧИЕ ПОЛОЖЕНИЯ В КОНЦЕ ДРЕВНЕГО МИРА, ОКОЛО 300 г., И В КОНЦЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ — 1453 г.28 20 страница

Поэтому те операции, к которым наши предки в эпоху пере­хода от обезьяны к человеку на протяжении многих тысячелетий постепенно научились приспособлять свою руку, могли быть вначале только очень простыми. Самые низшие дикари и даже те из них, у которых приходится предположить возврат к более звероподобному состоянию с одновременным физическим вырожде­нием, все же стоят гораздо выше тех переходных существ. Прежде чем первый кремень при помощи человеческой руки был превращен в нож, должен был, вероятно, пройти такой длинный период вре­мени, что в сравнении с ним известный нам исторический пе­риод является незначительным. Но решающий шаг был сделан, рука стала свободной и могла теперь усваивать себе все новые и новые сноровки, а приобретенная этим большая гибкость пере­давалась по наследству и возрастала от поколения к поколению.

Рука, таким образом, является пе только органом труда, она также и продукт его. Только благодаря труду, благодаря приспособлению к все новым опера.циям, благодаря передаче по наследству достигнутого таким путем особого развития муску­лов, связок и, за более долгие промежутки времени, также и ко­стей, и благодаря все новому применению этих переданных по наследству усовершенствований к новым, все более сложным операциям, — только благодаря всему этому человеческая рука достигла той высокой ступени совершенства, на которой она смогла, как бы силой волшебства, вызвать к жизни картины Ра­фаэля, статуи Торвальдсена, музыку Паганини.

{134}

Но рука не была чем-то самодовлеющим. Она была только одним из членов целого, в высшей степени сложного организма. И то, что шло па пользу руке, шло также на пользу всему телу, которому она служила, и шло на пользу в двояком отношении.

Прежде всего, в силу того закона, который Дарвин назвал законом соотношения роста. Согласно этому закону известные формы отдельных частей органического существа всегда связаны с определенными формами других частей, которые, казалось бы, ни в какой связи с первыми не стоят. Так, например, все без исклю­чения животные, которые обладают красными кровяными тель­цами без клеточного ядра и у которых затылочная кость со­членена с первым позвонком двумя суставными бугорками, обла­дают также молочными железами для кормления детенышей. Так, у млекопитающих раздельные копыта, как правило, связаны с на­личием сложного желудка, приспособленного к процессу жвачки. Изменения определенных форм влекут за собою изменение формы других частей тела, хотя мы и не в состоянии объяснить эту связь. Совершенно белые кошки с голубыми глазами всегда или почти всегда оказываются глухими. Постепенное усовершенствование человеческой руки и идущее рядом с этим развитие и приспособле­ние ноги к прямой походке несомненно оказали, также и в силу закона соотношения, обратное влияние на другие части организма. Однако этого рода воздействие еще слишком мало исследовано, и мы можем здесь только констатировать его в общем виде.

Значительно важнее непосредственное, поддающееся доказа­тельству обратное воздействие развития руки на остальной орга­низм. Наши обезьяноподобные предки, как уже сказано, были общественными животными; вполне очевидно, что нельзя выводить происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от необщественных ближайших предков. Начинав­шееся вместо с развитием руки, вместе с трудом господство над природой расширяло с каждым новым шагом вперед кругозор че­ловека. В предметах природы он постоянно открывал новые, до того неизвестные свойства. С другой стороны,' развитие труда по необходимости способствовало более тесному сплочению членов общества, так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместной деятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности для каждого от­дельного члена. Коротко говоря, формировавшиеся люди пришли к тому, что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклонно преобразовывалась путем мо­дуляции для все более развитой модуляции, а органы рта по­степенно научались произносить один членораздельный звук за другим.

Что это объяснение возникновения языка из процесса труда и вместе с трудом является единственно правильным, доказывает

{135}

сравнение с животными. То немногое, что эти последние, даже наиболее развитые из них, имеют сообщить друг другу, может быть сообщено и без помощи членораздельной речи. В естествен­ном состоянии ни одно животное не испытывает неудобства от? неумения говорить или понимать человеческую речь. Совсем иначе обстоит дело, когда животное приручено человеком. Собака и лошадь развили в себе, благодаря общению с людьми, такое чуткое ухо по отношению к членораздельной речи, что, в пределах свойственного им круга представлений, они легко научаются по­нимать всякий язык. Они, кроме того, приобрели способность к таким чувствам, как чувство привязанности к человеку, чувство благодарности и т. д., которые раньше им были чужды. Всякий, кому много приходилось иметь дело с такими животными, едва ли может отказаться от убеждения, что имеется немало случаев, когда они свою неспособность говорить ощущают теперь как недостаток. К сожалению, их голосовые органы настолько спе­циализированы в определенном направлении, что этому их горю уже никак нельзя помочь. Там, однако, где имеется подходящий орган, эта неспособность, в известных границах, может исчезнуть. Органы рта у птиц отличаются, конечно, коренным образом от соответствующих органов человека. Тем не менее птицы являются единственными животными, которые могут научиться говорить, и птица с наиболее отвратительным голосом, попугай, говорит всего лучше. И пусть нс возражают, что попугай не понимает того, что говорит. Конечно, он будет целыми часами без умолку повторять весь свой запас слов из одной лишь любви I? процессу говорения и к общению с людьми. Но в пределах своего круга представлений он может научиться также и понимать то, что он говорит. Научите попугая бранным словам так, чтобы он получил представление о их значении (одно из главных развлечений воз­вращающихся из жарких стран матросов), попробуйте его затем дразнить, и вы скоро откроете, что он умеет так же правильно применять свои бранные слова, как берлинская торговка зеленью. Точно так* же обстоит дело при выклянчивании лакомств.

Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием кото­рых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг, который, ври всем своем сходстве с обезьяньим, далеко превос­ходит его по величине и совершенству. А параллельно с даль­нейшим развитием мозга шло дальнейшее развитие его ближай­ших орудий — органов чувств. Подобно тому как постепенное развитие речи неизменно сопровождается соответствующим усо­вершенствованием органа слуха, точно так же развитие мозга вообще сопровождается усовершенствованием всех чувств в их совокупности. Орел видит значительно дальше, чем человек, но человеческий глаз замечает в вещах значительно больше, чем глаз орла. Собака обладает значительно более тонким обонянием,

{136}

чем человек, но она не различает и сотой доли тех запахов, которые для человека являются определенными признаками различных вещей. А чувство осязания, которым обезьяна едва-едва обладает в самой грубой, зачаточной форме, выработалось только вместе С развитием самой человеческой руки, благодаря труду. —

Развитие мозга и подчиненных ему чувств, все более и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умо­заключению оказывало обратное воздействие на труд и на язык, давая обоим все новые и новые толчки к дальнейшему развитию. Это дальнейшее развитие с момента окончательного отделения человека от обезьяны отнюдь не закончилось, а, наоборот, про­должалось и после этого; будучи у различных народов и в различ­ные эпохи по степени и по направлению различным, иногда даже прерываясь местными и временными движениями назад, оно в об­щем и целом могучей поступью шло вперед, получив, с одной сто­роны, новый мощный толчок, а с другой стороны — более опре­деленное направление благодаря тому, что с появлением готового человека возник вдобавок еще новый элемент — общество.

Наверное протекли сотни тысяч лет, — в истории земли имею­щие не большее значение, чем секунда в жизни человека^*, — прежде чем из стада лазящих по деревьям обезьян воз­никло человеческое общество. Но все же оно, наконец, появилось. И в чем же опять мы находим характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян? В труде. Стадо обезьян довольствовалось тем, что дочиста поедало пищу, имевшуюся в его районе, размеры которого определялись географическими условиями или степенью сопротивления соседних стад. Оно коче­вало с места на место и вступало в борьбу с соседними стадами, добиваясь нового, богатого кормом, района, но оно было неспособно извлечь из района, где оно добывало себе корм, больше того, что он давал от природы, за исключением разве того, что ста­до бессознательно удобряло почву своими экскрементами. Как только все области, способные доставлять корм, были заняты, увеличение обезьяньего населения стало невозможным; в луч­шем случае это население могло численно оставаться на одном и том же уровне. Но все животные в высшей степени расточительны в отношении предметов питания и притом часто уничтожают в зародыше их естественный прирост. Волк, в противоположность охотнику, не щадит козули, которая на следующий год должна была бы доставить ему козлят; козы в Греции, поедающие моло­дую поросль мелкого кустарника, не давая ему подрасти, оголили все горы страны. Это «хищническое хозяйство» животных играет

{137}

важную роль в процессе постепенного изменения видов, так как оно заставляет их приспособляться к новым, необычным для них родам пищи, благодаря чему их кровь приобретает другой хими­ческий состав и вся физическая конституция постепенно стано­вится иной, виды же, установившиеся раз навсегда, вымирают. Не подлежит сомнению, что это хищническое хозяйство сильно способствовало превращению наших предков в людей. У той поро­ды обезьян, которая далеко превосходила все остальные смыш­леностью и приспособляемостью, это хищническое хозяйство должно было привести к тому, что в пищу стали употреблять все большее и большее количество новых растений, а из этих расте­ний все большее количество съедобных частей, одним словом, к тому, что пища становилась все более разнообразной, следствием чего было проникновение в организм все более разнообразных веществ, создававших химические условия для превращения этих обезьян в людей. Но все это еще не было трудом в собственном смысле слова. Труд начинается с изготовления орудий. А что представляют собою наиболее древние орудия, которые мы нахо­дим,— наиболее древние, судя по найденным предметам, остав­шимся нам в наследство от доисторических людей, и по образу жизни наиболее ранних исторических народов, а также и наи­более примитивных современных дикарей? Эти орудия предста­вляют собою орудия охоты и рыболовства; первые являются одно­временно и оружием. Но охота и рыболовство предполагают переход от исключительного употребления растительной пищи к потреблению наряду с ней и мяса, а это знаменует собою новый важный шаг на пути к превращению в человека. Мясная пища содержала в почти готовом виде наиболее важные вещества, в которых нуждается организм для своего обмена веществ; она сократила процесс пищеварения и вместе с ним продолжительность других вегетативных (т. е. соответствующих явлениям расти­тельной жизни) процессов в организме и этим сберегла больше времени, вещества и энергии для активного проявления живот­ной, в собственном смысле слова, жизни. А чем больше формировав­шийся человек удалялся от растительного царства, тем больше он возвышался также и над животными. Как приучение диких кошек и собак к потреблению растительной пищи наряду с мясной способствовало тому, что они стали слугами человека, так и при­вычка к мясной пище наряду с растительной чрезвычайно способ­ствовала увеличению физической силы и самостоятельности фор­мировавшегося человека. Но наиболее существенное влияние мяс­ная пища оказала на мозг, получивший благодаря ей в гораздо большем количестве, чем раньше, те вещества, которые необхо­димы для его питания и развития, что дало ему возможность быстрей и полней совершенствоваться из поколения в поколение. С позволения господ вегетарианцев, человек не мог' стать чело­веком без мясной пищи, и если потребление мясной пищи у всех

{138}

известных нам народов в то или иное время влекло за собою даже людоедство (предки берлинцев, велетабы или вильцы, еще в X сто­летии поедали своих родителей), то нам теперь до этого уже ника­кого дела нет.

Употребление мясной пищи привело к двум новым достиже­ниям, имеющим решающее значение: к пользованию огнем и к при­ручению животных. Первое еще более сократило процесс пище­варения, так как оно доставляло рту, так сказать, уже полу пе­реваренную пищу; второе обогатило запасы мясной пищи, так как наряду с охотой оно открыло новый источник, откуда ее мож­но было черпать более регулярно, и доставило, кроме того, в виде молока и его продуктов новый, по своему составу по мень­шей мере равноценный мясу, предмет питания. Таким образом, оба эти достижения уже непосредственно стали новыми средствами эмансипации для человека. Останавливаться здесь подробно на их косвенных последствиях, как бы важны они ни были для развития человека и общества, мы не можем, так как это отвлекло бы нас слишком в сторону.

Подобно тому как человек научился есть все съедобное, он также научился и жить во всяком климате. Он распространился по всей пригодной для житья земле, он, единственное животное, которое в состоянии было сделать это самостоятельно. Другие животные, приспособившиеся ко всем климатам, научились этому не самостоятельно, а только следуя за человеком: домашние животные и насекомые-паразиты. А переход от равномерно жар­кого климата первоначальной родины в более холодные страны, где год делится на зиму и лето, создал новые потребности, потреб­ности в жилище и одежде для защиты от холода и сырости, создал, таким образом, новые отрасли труда и вместе с тем новые виды деятельности, которые все более отдаляли человека от животного.

Благодаря совместной деятельности руки, органов речи и мозга не только у каждого в отдельности, но также и в обществе, люди приобрели способность выполнять все более сложные операции, ставить себе все более высокие цели и достигать их. Самый труд становился от поколения к поколению более разнообразным, более совершенным, более многосторонним. К охоте и скотовод­ству прибавилось земледелие, затем прядение и ткачество, обра­ботка металлов, гончарное ремесло, судоходство. Наряду с тор­говлей и ремеслами появились, наконец, искусство и наука; из племен развились нации и государства. Развились право и поли­тика, а вместе с ними фантастическое отражение человеческого бытия в человеческой голове — религия. Перед всеми этими образованиями, которые выступали прежде всего как продукты головы и казались чем-то господствующим над человеческими обществами, более скромные произведения работающей руки отступили на задний план, тем более, что планирующая работу голова уже на очень ранней ступени развития общества (напри­

{139}

мер, уже в первобытной семье) имела возможность заставить чу­жие руки выполнять намеченную ею работу. Всю заслугу быст­рого развития цивилизации стали приписывать голове, разви­тию и деятельности мозга. Люди привыкли объяснять свои дей­ствия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в осо­бенности со времени гибели античного мира. Оно и теперь вла­деет умами в такой мере, что даже наиболее материалистически настроенные естествоиспытатели из школы Дарвина не могут еще составить себе ясного представления о происхождении чело­века, так как, в силу указанного идеалистического влияния, они не видят той роли, которую играл при этом труд.

Животные, как уже было вскользь упомянуто, тоже изме­няют своей деятельностью внешнюю природу, хотя и не в такой степени, как человек, и эти совершаемые ими изменения окру­жающей их среды оказывают, как мы видели, обратное воздей­ствие на их виновников, вызывая в них в свою очередь опреде­ленные изменения. Ведь в природе ничто не совершается обо­собленно. Каждое явление действует на другое и обратно, и в забвении факта этого всестороннего движения и взаимодействия и кроется в большинстве случаев то, что мешает нашим естество­испытателям видеть ясно даже самые простые вещи. Мы видели, как козы препятствуют восстановлению лесов в Греции; на острове св. Елены козы и свиньи, привезенные первыми прибывшими туда мореплавателями, сумели истребить почти без остатка всю старую растительность острова и этим подготовили почву для распространения других растений, привезенных позднейшими мореплавателями и колонистами. Но когда животные оказывают длительное воздействие на окружающую их природу, то это про­исходит без всякого намерения с их стороны и является по от­ношению к самим этим животным чем-то случайным. Чем более, однако, люди отдаляются от животных, тем более их воздействие на природу принимает характер преднамеренных, планомерных действий, направленных на достижение определенных, заранее на­меченных целей. Животное уничтожает растительность какой-ни­будь местности, не ведая,что творит.Человек же ее уничтожает для того, чтобы на освободившейся почве посеять хлеба, насадить де­ревья или разбить виноградник, зная, что это принесет ему урожай, в несколько раз превышающий то, что он посеял. Он переносит полезные растения и домашних животных из одной страны в дру­гую и изменяет таким образом флору и фауну целых частей света. Более того. При помощи разных искусственных приемов разве­дения и выращивания растения и животные так изменяются под рукой человека, что становятся неузнаваемыми. Те дикие растения, от которых ведут свое происхождение наши зерновые культуры,

{140}

еще до сих пор не найдены. От какого дикого животного про­исходят наши собаки, которые даже и между собою так резко от­личаются друг от друга, или наши столь же многочисленные ло­шадиные породы — является все еще спорным.

Впрочем, само собою разумеется, что мы не думаем отрицать у животных способность к планомерным, преднамеренным дей­ствиям. Напротив, планомерный образ действий существует в за­родыше уже везде, где имеется протоплазма,где живой белок суще­ствует и реагирует, т.е. совершает определенные, хотя бы самые про­стые движения как следствие определенных раздражений извне. Такая реакция имеет место далее там, где еще пет никакой клетки, не говоря уже о нервной клетке. Прием, при помощи которого насекомоядные растения захватывают свою добычу, является тоже в известном отношении планомерным, хотя совершается вполне бессознательно. У животных способность к сознательным, планомерным действиям развивается в соответствии с развитием нервной системы и достигает у млекопитающих уже достаточно высокой ступени. Во время английской псовой охоты па лисиц можно постоянно наблюдать, как безошибочно лисица умеет применять свое великолепное знание местности, чтобы скрыться от своих преследователей, и как хорошо она знает и умеет исполь­зовать все благоприятные для нее свойства территории, преры­вающие ее след. У наших домашних животных, более высоко развитых благодаря общению с людьми, можно ежедневно на­блюдать акты хитрости, стоящие на одинаковом уровне с такими же актами у детей. Ибо, подобно тому как история развития чело­веческого зародыша во чреве матери представляет собою только сокращенное повторение развертывавшейся на протяжении мил­лионов лет истории физического развития наших животных пред­ков начиная с червя, точно так же и духовное развитие ребенка представляет собою только еще более сокращенное повторенио умственного развития тех же предков, — по крайней мере более поздних. Но все планомерные действия всех животных не сумели наложить на природу печать их воли. Это мог сделать только человек.

---

Дата добавления: 2021-05-18; просмотров: 71; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!