Основные черты римской дипломатии

Формы международных связей в Риме

Международные связи в Риме были столь же древними, как в Греции и на Востоке. С незапамятных времен в Риме существовали проксения (jus hospitii) и коллегия фециалов, напоминавшая греческую коллегию ам-фиктионов. Фециалы регулировали возникавшие между племенами и племенными союзами споры и недоразумения. В круг их полномочий вхо­дили: охрана международных соглашений, объявление войны и заключе­ние мира. Фециалы - жреческая коллегия с гражданскими функциями. Ни одно важное предприятие не могло быть ни начато, ни кончено без санкции фециалов. Они объявляли войну, заключали мир и подписывали договоры.

Коллегия фециалов состояла из 20 человек, которые принадлежали к древним родам и пожизненно пребывали в своем звании. Деятельность фе­циалов протекала под покровом глубокой тайны. Совершались различные обряды, произносились магические слова, смысл которых был понятен од­ним лишь посвященным. Внешним признаком фециалов служила шерстя­ная одежда, головная повязка и на голове ком священной земли с травой и кореньями (verbena), вырезанный на Капитолийском холме. Земля служи­ла символом территории представляемого ими государства.

В таком облачении представитель коллегии «святой отец» (pater patratus) отправлялся к границе соседнего народа для урегулирования спорных во­просов или объявления войны.

Все спорные вопросы прежде всего старались разрешить миром. В слу­чае невозможности достигнуть этого прибегали к оружию. Объявление вой­ны в Древнем Риме было в высшей степени сложной процедурой. Ведение

переговоров возлагалось на специальную комиссию из четырех человек со «святым отцом» во главе. Комиссия несколько раз отправлялась в город, нарушивший международные установления. При этом всякий раз совер­шались обряды и громким голосом произносились магические слова и про­клятия по адресу нарушителя международного права. Затем комиссия воз­вращалась в Рим и в течение 33 дней ожидала ответа. В случае неполуче­ния такового фециалы докладывали Сенату и народу, которым принадле­жало право объявления войны. После этого «святой отец» в последний раз отправлялся к границе враждебного города и бросал на вражескую землю дротик с обожженным и окровавленным концом1.

Процедура объявления войны со всей полнотой описана в истории Тита Ливия в рассказе о войне римлян с альбанцами, решенной поединком трех братьев Горациев и Куриациев2.

Заключение мира тоже сопровождалось многими церемониями и было весьма сложным делом. По выполнении всех положенных церемоний «святой отец» читал текст договора и произносил особую клятву фециа-лов, которая призывала всякие беды и несчастия на голову нарушителя мира. «Римляне никогда не нарушат первыми условий, начертанных на этих таблицах, которые я вам сейчас прочел... если же они их нарушат, то тогда пусть поразит их Юпитер так, как я сейчас поражаю это жерт­венное животное, но во столько раз сильнее, во сколько Бог сильнее чело­века»3.

С течением времени вышеописанные формы объявления войны и за­ключения мира видоизменялись, но никогда не исчезали совершенно. Кол­легия фециалов упоминается в источниках позднереспубликанского и даже императорского периода4.

Центральное положение Рима и Италии в Средиземноморском бассейне с самого начала благоприятствовало развитию экономических международ­ных связей. Этим объясняется тот многозначительный факт, что «право народов» (jus gentium) наиболее полное выражение получило именно на римской почве. О «праве народов» не один раз по различным поводам упо­минают римские писатели конца Республики и Империи. Особенно много внимания анализу этого понятия уделяет Цицерон в трактатах «О государ­стве» и «Обобязанностях». «Правонародов» противопоставлялось «граж­данскому праву» (jus civile), которое распространялось только на римских граждан. Оно сохраняло свою силу как во время мира, так и во время вой­ны. Нарушение «святости посольства и договоров» (jus et sacra legationis) относилось к области международного права.

Зачатки международного права содержатся уже в сборнике древнейших юридических формул фециалов (jus fetiale).

1 Titus Lwius. Ab urbe condita hbn I, 32

2 Ibid. I, 24. 3Ibid.

4 AuliLsGelhus Noctes Atticao VI, 4

Дипломатические органы

Организация и структура дипломатических органов античного Рима от­ражает особенности его политического строя. Если в Греции классического периода, с ее развитой дипломатией, значительную роль во внешней поли­тике играли народные собрания, т. е. собрания граждан, стоявших вне и выше рабов, не имевших гражданских прав, то в Риме классического пери­ода политическим руководителем внешней политики являлся орган рим­ской рабовладельческой знати - Сенат.

Посольства в Риме назывались легациями (legationes), а послы - лега­тами (iegati), ораторами (oratores) и жезлоносцами (caduceatores). В древ­нейший (царский) период римской истории право посылать посольства при­надлежало царю, а послами были фециалы. При Республике это право пе­решло к Сенату. Права народного собрания (комиций) в Риме были более ограничены, чем в Греции. Внешняя политика, прием и отправление по­сольств подлежали ведению Сената. Посольские функции считались очень важными и предполагали высокие качества людей, на которых они возла­гались. Вследствие этого назначение личного состава посольской миссии в Риме было очень сложным делом. Вопрос обсуждался в Сенате, и всякий раз по этому поводу издавалось специальное сенатское постановление (se-natus consultum). «Слышал ли кто-либо, чтобы когда-нибудь в Риме послы избирались без сенатского постановления?» - спрашивает Цицерон в од­ной из своих речей1.

Сенатус-консультум устанавливал только нормы или принципы, на ос­новании которых должно было быть построено посольство. Посол при всех условиях должен был поступать в соответствии с «достоинством и пользой римского народа»2. Самый же выбор послов предоставлялся председатель­ствующему в Сенате - консулу или претору. Иногда послов выбирали по жребию. Никто не имел права отказываться от посольства. Послы обычно избирались из сенаторского сословия (нобилей).

Римские посольства никогда не состояли из одного человека. Это проти­воречило бы духу римского права республиканской эпохи. Делегации со­стояли из двух, трех, четырех, пяти и даже десяти человек. Но их обычный состав - три человека. Все посольства имели председателя, или главу по­сольства (princeps legationis). Эта роль принадлежала сенатору высшего ранга. Личность посла была защищена обычаем и законом.

Внешним отличием послов служил золотой перстень, дававший право на бесплатный проезд и получение в пути всего необходимого. Для усиле­ния престижа послов их иногда сопровождали военные суда (квинкверемы). На содержание посольских делегаций отпускались дорожные деньги (viati­cum) и все необходимые принадлежности - серебряная посуда, одежда,

1 Cicero. In Vatinium. 15, 36; pro Sestio, 14, 33.

2 Titus Livius. Ab urbe condita libri. XXXIV, 57-58.

белье, походная постель. Кроме того, к послу прикреплялся целый штат прислуги (свободные и рабы): секретари, переводчики, булочники, конди­теры, мясники и другие слуги.

Цели посольства могли быть самыми различными: объявление войны и заключение мира, подписание договоров, организация покоренных провин­ций, третейское улаживание международных конфликтов и разрешение религиозных споров.

По окончании своей миссии легаты отдавали Сенату отчет о своей дея­тельности. На дипломатическом языке Рима это называлось «сделать до­клад о посольстве» (legationem referre, или renuntiare).

Сенату принадлежало право не только отправлять, но и принимать по­сольства. Прибывшие в Рим посольства иностранных держав делились на две категории: 1) посольства держав, находившихся с Римом во враждеб­ных отношениях, и 2) посольства дружеских государств. Послы враждеб­ного государства в город не допускались. Они помещались за городской чер­той, на Марсовом поле, в особой «загородной вилле» (villa publica). Здесь они ожидали приглашения Сената для получения аудиенции. Аудиенция происходила в храме Беллоны (богини войны), который находился рядом с «загородной виллой». Бывали случаи, когда послам враждебных держав отказывали в приеме. Тогда они должны были в определенный срок поки­нуть территорию Италии и не являться вновь без формального разрешения.

Совсем иным было отношение к послам дружественных государств и на­родов, хотя и здесь не было полного равенства. Делегации государств пер­вого ранга обычно встречал квестор (государственный казначей). Он сопро­вождал их, следуя на почтительном расстоянии, во время их проезда по Италии и при отъезде домой. Во время пребывания послов в Италии им ока­зывалось полное внимание. Они останавливались в самом Риме, в одном из лучших зданий города (грекостасис). Их приглашали на празднества, теат­ральные и цирковые представления и предоставляли им лучшие почетные места. В Риме существовал обычай дарить послам подарки. В честь особо важных персон даже ставили статуи у подножия Капитолия. Со своей сторо­ны приезжавшие в Рим послы имели обыкновение делать очень крупные вло­жения в римскую казну в виде золотых и серебряных вещей. Известен, на­пример, «скромный подарок» Карфагена - золотой венок, весивший 25 фун­тов, и не менее «скромный» дар сирийского царя Антиоха - золотые вазы весом в 500 фунтов.

О цели своего прибытия иностранные миссии сообщали римскому маги­страту по-латыни или через переводчика. Магистрат, обычно квестор, де­лал доклад Сенату. Решение Сената или объявлялось делегатам (непосред­ственно в самом зале заседания или в вестибюле), или же доводилось до их сведения через магистрата. В случае сложных и запутанных вопросов на­значалась особая комиссия и каждый вопрос решался самостоятельно.

Наряду с легациями иностранных государств в Рим приходила масса посольств провинциальных городов (муниципий), всевозможных корпора­ций и союзов.

2. Римская дипломатия в период Республики

Расширение международных связей Рима в III-II вв. до н. э.

История римской дипломатии начинается с первых столетий римского государства. Об этом свидетельствуют договоры (федера) города Рима с дру­гими городами, входившими'в Римско-Италийскую федерацию, и торго­вый договор с Карфагеном - конца VI в. до н. э. Тексты этих договоров со­хранились в передаче римских историков и юристов. Подлинных докумен­тов официального характера в Риме сохранилось сравнительно немного. Объясняется это следующим обстоятельством. Материалом, на котором в Риме изготовлялись государственные документы, служили полотно, дере­вянные, бронзовые и медные доски. Полотно и дерево легко подвергались действию времени. Металлические же доски погибали при пожарах, рас­хищались во время захватов Рима варварами и переплавлялись в оружие или какие-либо иные предметы. Между тем в Греции официальные записи вырезывались на мраморных плитах, почти не поддающихся разрушитель­ному действию времени. Переломный момент в истории международных отношений и дипломатии Рима представляет Вторая Пуническая война, или война с Ганнибалом (218-201 гг. до н. э.). С этого времени Рим выходит на широкую международную арену и вступает в более тесные сношения с куль­турными странами средиземноморского мира. Удлинение радиуса между-

народных связей являлось следствием внутреннего роста и внешнего уси­ления римского государства.

Рим - городская республика, начал превращаться в мировое государ­ство - Римскую империю. Соответственно расширялась и осложнялась внешняя политика Рима; большее значение приобретала и дипломатия как инструмент внешней политики государства. Исход Пунических войн и одновременных с ними войн на греко-эллинистическом Востоке в значи­тельной мере зависел от дипломатической активности воюющих держав. ВIII-II вв. до н. э. римская дипломатия достигла высшей точки развития. Это совпало с наиболее напряженным периодом борьбы, со Второй и Тре­тьей Пуническими войнами и войнами Рима с эллинистическими цар­ствами. Противником Рима был карфагенянин Ганнибал - столь же ге­ниальный дипломат, как и стратег. Впервые римская и карфагенская дипломатия резко столкнулись по вопросу о союзниках. Ввиду равенства вооруженных сил Рима и Карфагена уже с самого начала войны было оче­видно, что ее исход в значительной степени зависит от отношения к вою­ющим державам нейтральных стран - соседних варварских народностей и в особенности греко-эллинистических государств. Поддержка, оказыва­емая Ганнибалу его союзниками, - князьями нумидийских, испанских и галльских племен, была недостаточна. При таком критическом положе-

нии приходилось искать выхода где-либо на стороне, за пределами рим-ско-карфагенского мира. Тогда Ганнибал и устремил свои взоры на Вос­ток, на греко-эллинистический мир.

Дружественный союз Ганнибала с македонским царем Филиппом V (215 г. до н. э.)

Из эллинистических государств в непосредственной близости к Италии находилась Македония. К македонскому царю прежде всего и направил свои дипломатические миссии запертый в Италии Ганнибал. В Македонии в это время правил Филипп V (221-179 гг. до н. э.), человек энергичный и влас­толюбивый, по своему характеру напоминав­ший Филиппа П. Подобно своему предку, он стремился к созданию великой Македонии, ко­торая включала бы весь Балканский полуост­ров от Эгейского до Адриатического моря. Для достижения своей цели Филипп должен был прежде всего преодолеть греческую раздроблен­ность и подчинить Грецию своему влиянию. Другими словами - разрешить ту же самую политическую задачу, которую в свое время ста­вили перед собой все македонские цари, начи­ная с Филиппа II. Таким образом, предложение Ганнибала о союзе и войне с римлянами попа­дало на хорошо подготовленную почву.

В 215 г. до н. э. между Филиппом и Ганниба­лом был подписан дружественный договор. Со­гласно общему правилу, договор начинался с клятв и обещаний пребывать во взаимной друж­бе, братстве и верности на вечные времена: «Главнокомандующий карфагенской армией

Ганнибал, сын Гамилькара, и все члены Верховного совета Карфагена, с одной стороны, и македонский царь Филипп, сын Деметрия, с другой, - клянутся перед лицом соратствующих богов - солнца, луны и земли, пе­ред лицом рек, гаваней и вод, перед лицом всех божеств пребывать на веч­ные времена в клятвенном союзе дружбы и нелицемерного благоволения, как друзья, родственники и братья»1

За вступлением следовал и самый текст договора. Македонцы и карфа­геняне заключали оборонительный и наступательный союз: «Мы, македо­няне, не будем злоумышлять друг против друга и будем врагами врагов кар­фагенян » . Те же самые слова повторили и карфагеняне в отношении маке­донян. В договоре прежде всего обеспечивалась взаимная помощь сторон в

1 Polybius, Historiae. VII, 9.

войне с Римом. «Если римляне пойдут войной на нас или на вас, то мы обя­зуемся помогать друг другу, если, конечно, в том будет нужда...». «Вы, ма­кедоняне, будете нашими союзниками в войне до тех пор, пока боги не да­руют нам и вам полную победу».

Далее объявлялось, что македоно-карфагенский союз является проч­ной гарантией мира и устойчивости международных отношений. «При наличии нашей дружбы римляне никогда не подняли бы против нас вой­ны и не властвовали бы над керкирянами, аполлинатами и многими дру­гими народами ».

Договор Ганнибала и Филиппа вызвал страшную тревогу в Риме. Прак­тически македоно-карфагенское дружественное соглашение означало бы раздел всего средиземноморского мира на две сферы влияния - восточная половина отходила к Филиппу, а западная - к Ганнибалу. Риму при таком дележе не оставалось места на земном шаре. Уже было известно, что Фи­липп в спешном порядке готовил большую флотилию в Адриатическое море, которую он предполагал отправить в Сицилию на помощь Ганнибалу. По­мимо общеполитических и военных соображений от усиления Македонии страдали в первую очередь интересы римской торговли в Адриатическом море.

С целью предупреждения опасных последствий македоно-карфагенско-го союза римляне немедленно объявили войну Филиппу. В этой так назы­ваемой Первой Македонской войне (214-205 гг. до н. э.) и последующих за ней других войнах дипломатия играла не меньшую роль, чем борьба ору­жием. Римляне с редким искусством сумели использовать вековую вражду Македонии и Греции, с одной стороны, и внутренние противоречия Греции и всего эллинистического мира - с другой.

Дипломатическая победа римлян в Греции

Для борьбы с Филиппом римляне организовали внушительную антима­кедонскую коалицию греческих держав. В нее вошли два союза, наиболее сильных в военном и политическом отношениях: Спарта и Этолийский союз, боявшиеся усиления Македонии. В 211 г. до н. э. между римлянами и это-лийцами был заключен дружественный союз. К Риму отходило морское побережье на западе и некоторые острова в Адриатическом море, а за это-лийцами утверждались все их территориальные приобретения на простран­стве от Греции до Малой Азии. Это означало, что Македония отрезана с за­пада и востока от моря и превращается в континентальное государство. По этому поводу римский проконсул Марк Валерий Левин с гордостью доно­сил Сенату, что он этим договором связал Филиппа по рукам и по ногам1.

Филипп оказывал отчаянное сопротивление, но в конце концов вынуж­ден был уступить. В 205 г. до н. э. в эпирском городе Фенике был подписан

1 Polybius. Historiae. IX, 30; Titus Livius. Ab urbe condita libri. XXVI, 24.

мирный договор между Римом и Македонией. Филипп соглашался на тер­риториальные уступки Риму и, самое важное, отказывался от союза с Ган­нибалом.

Римская дипломатия в Африке (III в. до н. э.)

Неудачи Филиппа нашли свое отражение и на главном театре военных действий - в Италии, Испании и Африке. В Африке римской диплома­тии удалось заключить дружественный союз с одним из нумидийских ца­рей - Сифаксом. Это была большая потеря для Ганнибала, так как нуми-

дийская кавалерия, предводительствуемая нумидийскими царями, составляла ядро карфагенской армии. Римляне воспользова­лись соперничеством двух нумидийских ца­рей: Сифакса и Масиниссы, которые боро­лись за первенство в Нумидии. Масиниссу поддерживали карфагенские аристократы, а Сифакса, как злейшего врага Масиниссы, склонили на свою сторону римские диплома­ты. Сифакс долго колебался, но наконец под влиянием римских успехов в Македонии пе­решел в римский лагерь. Поддерживаемый Римом, Сифакс поднял войну против Карфа­гена в самой Африке и одержал несколько побед.

Важнее всего было то, что успехи Сифак са и катастрофическое положение Карфаге­на в конце концов поколебали верность ста­рого друга Карфагена Масиниссы. После долгих колебаний Масинисса, подобно Си-факсу, перешел на сторону Рима. Таким об-

разом, на территории самого Карфагена был образован общий фронт про­тив Ганнибала. Конечным результатом всех этих дипломатических махи­наций Рима было ^сражение самого Ганнибала. В генеральном сражении между Ганнибалом и Сципионом при Заме в Африке (202 г. до н. э.) Ган­нибал был разбит.

Однако и после поражения карфагенский вождь не сложил оружия и не отказался от своего плана поднять войну против Рима в Греции и на элли­нистическом Востоке. После Замы он бежал в Сирию, к сирийскому царю Антиоху III.

Отсюда Ганнибал протянул свои нити на все Средиземное море. Все последующие воины против Рима прямо или косвенно исходили от Ган­нибала.

Замысел Ганнибала об окружении Италии

Неудача союза Карфагена с Македонией не принудила Ганнибала к сда­че своих позиций. Взамен этого союза он замышлял теперь еще более об­ширную и страшную для ненавистного ему «западного варвара» тройствен­ную коалицию - Сирии, Карфагена и Македонии. Тройственный союз со­ставлял лишь одну часть грандиозного плана, предложенного карфагенским вождем. Ганнибал предполагал зажечь огонь восстания в Этрурии, Лигу­рии и Цизальпинской Галлии. Тем временем сам Ганнибал должен был не­ожиданно явиться под стенами Рима. В случае осуществления этого плана «вы, - говорил Ганнибал, - будете иметь против римлян соединенные силы Азии и Европы. Могущество Рима состоит не в его военной мощи, а в его способности разъединять противников».

Однако замечательный по широте и смелости план Ганнибала не был принят. Не располагая достаточными морскими силами, Антиох боялся нападения на свой тыл со стороны флота враждебной ему Родосской рес­публики. Кроме того, честолюбивый царь в душе завидовал Ганнибалу и потому медлил с осуществлением его плана. В противоположность стреми­тельной тактике карфагенского вождя и войне в Италии он предпочитал затяжную войну в Греции в расчете на свободолюбие греческих городов, которые начинали тяготиться римской опекой.

Медлительностью Антиоха воспользовались римляне и направили все силы своей дипломатии на то, чтобы расстроить намечавшийся тройствен­ный союз. Важно было прежде всего оторвать от коалиции Филиппа. Не­медленно в город Пеллу, столицу македонского царя, было отправлено по­сольство. Главную роль в этом посольстве играл молодой талантливый рим­лянин Тиберий Семпроний Гракх, отец знаменитых народных трибунов братьев Гракхов. Гракх блестяще выполнил возложенное на него поруче­ние. Ему удалось получить доступ к царю. Во время пира во дворце, когда царь находился в благодушном настроении, римский посол сумел располо­жить его в свою пользу. Филипп обещал помощь римлянам против Анти­оха, который недостаточно поддержал его в предшествующей войне. И дей­ствительно, Филипп выполнил свои обещания. Римские войска, отправля­емые в Азию, свободно проходили через македонские владения.

Преданный своим союзником Филиппом, Антиох потерпел от римлян два крупных поражения: при Фермопилах в Греции (191 г. до н. э.) и затем при Магнезии в Азии (190 г. до н. э.). После этого он вынужден был заклю­чить мир.

Подписанию мира предшествовали длительные дипломатические пере­говоры между римским полководцем Сципионом (Африканским) и Анти-охом, временами переходившие в настоящие философские диспуты. Сирий­ские послы пространно говорили о превратностях человеческой судьбы, «предписывающей людям быть умеренными в счастье и не угнетать сла­бых ». В заключение послы Антиоха заявили, что при настоящем положении

вещей им не остается ничего другого, как только спросить у римлян, какой жертвой можно искупить ошибки царя и снискать у них мир и прощение1. Сципион на это ответил, что «римляне никогда в счастье не возносились, а в несчастье не падали духом». Царь, полагал Сципион, несмотря на созна­ние всей горечи своего настоящего положения, не должен упорствовать в подписании мира, памятуя, что «царям с высоты труднее скатиться до се­редины, нежели от середины до низу».

Мирный договор был подписан в городе Апамее в Сирии (188 г. до н. э.). Сирийское царство лишалось политической самостоятельности и сокраща­лось в своих размерах. Часть земель передавалась римским союзникам, а малоазиатские города отходили к Риму. Одним из главных условий мира была выдача Ганнибала. Предупрежденный о грозящей ему участи, Ганни­бал покончил с собой, приняв яд. Ганнибал сошел с исторической арены, но его план окружения Италии сохранял свою силу в течение всей последу­ющей истории. Зажженный им пожар войны вскоре вспыхнул новым яр­ким пламенем.

Дипломатия римлян в борьбе с македонским царем Персеем

(II в. до н. э.)

Через несколько лет после Сирийской войны последовала новая, Маке­донская война (171-168 гг. до н. э.) - с Персеем, младшим сыном Филип­па V. Для римлян, занятых на других фронтах, эта война была полной не­ожиданностью. Все преимущества находились на стороне Македонии. И тем не менее Персей проиграл кампанию исключительно вследствие своих дип­ломатических промахов.

Первую неудачу Персей потерпел в ахейском вопросе. Самым сильным государством в Греции был в то время Ахейский союз, во главе которого стоял город Коринф. Желая привлечь на свою сторону этот союз, Персей обратился с письмом к союзному собранию, предлагая вступить с ним в дружественный союз. При этом он обещал вернуть ахейским городам ра­бов, которые находили себе до того времени приют в Македонии. Однако попытке Персея оказала противодействие более искусная дипломатия Рима.

Обращение Персея вызвало горячие дебаты в многолюдном собрании. Большинство собрания склонялось к предложению Персея о возобновле­нии союза с Македонией. Но в самый последний момент это предложение ловким маневром сорвали ахейские архонты (старейшины), сторонники Рима. Они указывали, что Персей, письмо которого содержало всего не­сколько строк, пренебрежительно относится к ахейскому народу. Для столь важного дела, говорили они, недостаточно даже одного посольства, а не толь­ко короткого письма.

1 Titus Lwius. Ab urbe condita hbri. XXXVII, 45.

Решение собрания относительно предложения Персея было отложено. Когда же через несколько дней прибыло новое посольство, то оно совсем не было допущено из опасения вызвать неудовольствие римлян. Таким обра­зом, дипломатический ход Персея успеха не имел.

Не менее искусно римляне использовали и углубили конфликт Македо­нии и Пергама из-за Геллеспонта и Малоазиатского побережья. Из опасе­ния захвата названных мест Македонией пергамский царь Эвмен обратил­ся к третейскому посредничеству Рима. В Риме Эвмен встретил восторжен­ный прием. Было назначено экстраординарное заседание Сената, на кото­ром пергамский царь выступил с докладом о военных приготовлениях Персея. В благодарность эа это сообщение Сенат провозгласил Эвмена «луч­шим другом» римского народа и заключил с ним союз.

Возмущенный предательством Эвмена, Персей пытался даже распра­виться с ним при помощи наемных убийц. С этой целью он подговорил не­сколько лиц, которые должны были убить Эвмена во время его паломни­чества в Дельфы на обратном пути из Рима. Засада была устроена в уще­лье около узкой тропы, которая вела к оракулу. Заговорщики сбросили с высокого утеса два огромных камня на проходившего Эвмена, сильно его ранили, но не убили. Заговор не удался, и Эвмен вскоре благополучно вер­нулся в Пергам. Само собой разумеется, это покушение отнюдь не содей­ствовало укреплению политических позиций Персея и установлению его

дружественных связей с Пергамом. Персей имел теперь перед собой двух врагов: Рим и Пергам. В последовавшей вскоре войне Рима с Македонией Эвмен сражался на стороне Рима, и оказал римлянам очень существенные услуги.

Переговоры македонского царя Персея с римским легатом Марцием

Несмотря на разрыв дипломатических сношений с Пергамом, Персей продолжал оставаться для римлян очень серьезным противником, с кото­рым они не рисковали вступать в открытое сражение. Вследствие этого они всячески старались оттянуть начало войны и тем временем лучше подгото­виться к предстоящей военной кампании. Персей не учел этого обстоятель­ства, не воспользовался преимуществом своего положения и не начал во­время военные действия. Не теряя надежды разрешить конфликт мирным путем, он вступил в переговоры с римским легатом Квинтом Марцием Фи­липпом, своим проксеном. Марций, конечно, принял предложение маке­донского царя об открытии мирных переговоров и назначил место встречи. Встреча должна была состояться на реке Пенее, в Фессалии.

Описание этой встречи дает наглядное представление о той сложной про­цедуре и массе формальностей, которыми сопровождалось ведение перего­воров в Риме. В назначенный день и час к указанному месту прибыли маке­донский царь и римский легат с их свитами. Свидание привлекло массу зри­телей. Со всех сторон стекались толпы окрестных жителей - мужчин, жен­щин и детей. Переговоры открылись спором о формальностях: кто первым должен был перейти реку и с каким числом людей. Одни полагали, что надо отдать преимущество царскому достоинству, а другие - имени римского народа, тем более что о переговорах просил Персей. Марций разрешил спор шуткой, сказав, что сын должен подойти к отцу. Его звали Филипп, - так же как отца Персея. По второму вопросу уступил также Персей. Он хотел перейти реку со всей свитой, между тем как римляне соглашались только на трех человек. В конце концов дело решили компромиссом. Царь перехо­дит со всей свитой, но, во избежание какого-либо коварства с его стороны во время переговоров, он дает заложников.

Эта пустая формальность имела очень серьезное значение. Она показы­вала всему народу и всем союзникам, что свидание македонского царя со­стоялось с послами Рима «не как равного с равными». После этого Марций и Персей приветствовали друг друга не как враги, а как друзья, сели рядом на приготовленные кресла и приступили наконец к переговорам. Перего­воры велись в форме вопросов и ответов. При этом инициатива все время оставалась в руках римского представителя, выступавшего как бы в роли государственного обвинителя. «Ты изгнал Абрупола, римского союзника, ты дал убежище убийцам Архиатавра, ты, вопреки договору, прошел с вой­ной через Фессалию и т. д.». На все эти вопросы Персей давал обстоятель-

ные ответы. «Я не совершил ничего непоправимого, за что мне следовало бы мстить войной», - таков был смысл всех ответов Персея.

Марций одобрительно выслушал ответы Персея и как бы в знак сочув­ствия предложил ему отправить послов в Рим, а до получения ответа за­ключить перемирие. Персей согласился. Собственно этого-то и желал Мар­ций. «Перемирие было необходимо для римлян, так как они в то время еще ничего как следует не приготовили для войны - ни войск, ни вождя»1.

Так, путем обмана, пользуясь доверчивостью своего друга, римский ле­гат достиг очень важных результатов. По возвращении в Рим Марций и его коллега Атилий хвастались своей победой, как они, «подав ложную надеж­ду на мир, провели Персея».

В 168 г. до н. э. при Пидне Персей потерпел полное поражение от рим­лян, которое явилось в значительной мере результатом его дипломатиче­ских ошибок. Македония утратила свою политическую самостоятельность и была поставлена в зависимость от Рима. Решающую роль в этой битве сыграла пергамская кавалерия царя Эвмена, союзника Рима. Это обстоя­тельство очень характерно для Рима. Римляне всегда предпочитали вести войны не собственными силами, а силами союзников, и не на своей, а на чужой территории. В изучаемый период такой нейтральной стороной, на территории которой велись бесконечные войны, была Греция.

Дипломатическая победа римлян в Египте и в Ахейском союзе

(II в. до н. э.)

В том же году римская дипломатия одержала еще одну крупную побе­ду - над сирийским царем Антиохом IV, сыном Антиоха III. Воспользо­вавшись благоприятным международным положением, Антиох вмешался в дела Египта и захватил большую его часть. Между Антиохом и египет­ским царем Птолемеем уже велись переговоры о подписании мира и об ус­тупке Антиоху части египетской территории. Однако предложенные Ан­тиохом условия были слишком унизительны для Египта, и египетские упол­номоченные их не приняли. Тогда Антиох с войском направился в столицу Египта Александрию, но в 4 милях от города его неожиданно встретило римское посольство. Смущенный сирийский царь приветствовал римское посольство и протянул главе посольства Попилию правую руку. Попилий, не отвечая на приветствие Антиоха, вручил царю дощечку с написанным на ней постановлением Сената и просил прежде всего прочесть ее. Сенат требовал, чтобы Антиох немедленно очистил Египет. Прочитав это поста­новление, Антиох просил предоставить ему возможность предварительно обсудить со своими приближенными, как поступить. Попилий, человек сурового нрава, в ответ на это очертил палкой, которую он держал в руке, круг на земле и сказал царю: «Прежде чем выйти из этого круга, дай точ-

1 Titus Livius. Ab urbe condita libri. XLII, 43.

ный ответ, который я мог бы передать Сенату». Пораженный столь неожи­данной постановкой вопроса, Антиох уступил. «Я исполню все, чего требу­ет Сенат», - таков был ответ сирийского царя. Лишь после этого Попилий протянул руку Антиоху как союзнику и другу римского народа. На следу­ющий день римские послы, помирив соперничавших между собой братьев Птолемеев, удалились из Египта. Таким образом, Египет вновь был возвра­щен Птолемею в тот самый момент, когда сирийский флот разгромил еги­петскую флотилию и сирийские войска находились на египетской террито­рии. С этого времени Египет попадает в сферу римского влияния, постепен­но утрачивает свою политическую самостоятельность и, наконец, превра­щается в римскую провинцию. Античные историки приводят этот факт как пример величайшей дипломатической победы Рима, которая приобрела мировую известность1.

После превращения Македонии в римскую провинцию очередь дошла и до Ахейского союза, который еще сохранял свою независимость. Борьба за Ахейский союз была длительной и в высшей степени напряженной. Вне­шние и внутренние противоречия сплетались в запутанный клубок. Рим­ляне играли на социальных противоречиях внутри самого союза. Опираясь на поддержку ахейских олигархов, крупных рабовладельцев, они действо­вали против демократических элементов, главную массу которых состав­ляли ремесленники - свободные и вольноотпущенники. В конце концов им удалось совершенно обессилить Ахейский союз и подготовить его воен­ный разгром.

Выступление римских послов на общесоюзном собрании в Коринфе (147 г. до н. э.)

Поводом к открытому столкновению Рима с Ахейским союзом послужил очередной конфликт ахеян со Спартой. Между Ахейским союзом и Спартой возгорелась война из-за отказа Спарты войти в Ахейскую федерацию. Спар­танцы обратились к посредничеству Рима. В 147 г. до н. э. в Коринф, центр Ахейской федерации, прибыл римский посол Л. Аврелий Орест. Орест имел поручение Сената: поддержать Спарту и ослабить неприязнь ахеян к Риму. Однако миссия Ореста привела прямо к противоположным результатам.

Римское посольство прибыло в Коринф во время общесоюзного собрания, на котором преобладали демократы. Не осведомившись о настроении собра­ния, римский посол через глашатая объявил декрет Сената об исключении из Ахейской федерации городов, неродственных по крови ахеянам: Спар­ты, Аргоса, Орхомена и даже Коринфа. Практически это означало низведе­ние Ахейского союза на уровень второстепенного государства.

Провозглашенный на собрании декрет Сената об « освобождении городов » вызвал бурное негодование. Большинство присутствующих демонстратив-

1 Titus Livius. Ab urbe coadlta Libri. XLV, 12.

но покинуло собрание; в городе начались волнения; демократы избивали спартанцев и громили дома римских друзей. Римское посольство поспеши­ло оставить город и отправилось назад в Рим. По возвращении в Рим Орест доложил Сенату об оскорблении римских послов.

По обсуждении доклада Ореста решено было отправить в Грецию новое посольство. Во главе этого второго посольства был поставлен Секст Юлий Цезарь, пользовавшийся славой разумного и осторожного человека. Ему дано было указание - не разжигать страстей и все несогласия уладить дип­ломатическим путем. Секст добросовестно выполнил возложенное на него поручение. На общесоюзном собрании он произнес «пространную и любез­ную» речь, лишь косвенно упомянув об оскорблении римских послов. В сво­ей речи римский представитель увещевал ахеян не следовать «дурным со­ветникам» и в будущем не враждовать ни с Римом, ни с его союзниками - спартанцами. Небольшая часть собрания - римские друзья - приняла речь римского легата с полным сочувствием. Большинство же собрания пре­бывало «в пагубном молчании», не зная, что возразить оратору. Тогда вы­ступили вожди демократической партии Диэй, Критолай и другие «роко­вые для союза люди». Они предлагали собранию не выносить никакого ре­шения, созвать новое общесоюзное собрание через 4 месяца, а тем време­нем отправить посольство в Рим с докладом о положении дел в Ахейском союзе. Предложение было принято. Миссия Секста, недовольная решени­ем вопроса, покинула Грецию. Вслед за ней направилась в Рим и ахейская делегация.

После отъезда римской миссии в Греции началась настоящая револю­ция. Демократические вожди повели энергичную агитацию против Рима. В своих выступлениях на собраниях в различных городах они вскрывали истинные цели римской дипломатии. Любезные речи римских послов, го­ворили они, насквозь лицемерны. Римляне в настоящее время ведут войну с Карфагеном и в Галлии и несут тяжелые потери. Поэтому они нуждаются в мире на Востоке. По окончании войны они расправятся с ахеянами и спар­танцами так же, как они свели счеты с македонцами.

Агитацию против Рима ахейские вожди связывали с выступлениями против собственной плутократии: они отменили долги, провозгласили пе­редел земель, объявили свободу рабов и т. д.1

Поражение ахеян (146 г. до н. э.)

Таково было состояние Греции, когда весной 146 г. до н. э. в Коринф при­была новая римская миссия с Гнеем Папирием во главе. Папирий должен был выступить на многолюдном собрании, большинство которого состояло из ремесленников. Коринф был тогда одним из самых крупных индустри­альных центров Средиземноморья. Главную массу его ремесленников со-

1 Polybius. Historiae. XXIII, 9.

ставляли вольноотпущенники и рабы. По данным историка Тимея, число рабов в Коринфе доходило до 400 тысяч человек. Таким образом, исход дип­ломатической миссии Папирия был уже предрешен социальным составом собрания. Несмотря на все дипломатическое искусство римского посла, со­брание не дослушало его речи до конца. Поднялись крики, шум, насмеш­ки, посыпались оскорбления. Римские легаты вынуждены были покинуть собрание. «Коринфский народ, -говорит историк Полибий, -находился тогда в состоянии умоисступления»1.

Обе стороны стали спешно готовиться к войне. Верховным стратегом Ахейского союза с 147 г. до н. э. был Диэй, человек кипучей энергии. Диэй мобилизовал все силы на оборону страны, объявил всеобщий набор, обложил богатых высоким налогом, объявил свободу рабам и т. д. Таким путем была создана довольно внушительная демократическая армия. Од­нако общее состояние Ахейского союза было весьма непрочным. Силы на­селения были истощены; производство вследствие массового ухода рабов расстроено; общее настроение было подавленным, повсюду царили печаль и уныние.

Этим воспользовались ахейские олигархи, симпатии которых были на стороне Рима. На римлян они смотрели, как на избавителей от всех бед. В тех местах, где римляне появлялись, олигархи их встречали радостными криками, с ветвями маслин в руках.

Генеральное сражение между римскими и ахейскими войсками произо­шло при Левкопетре, на Истме, в 146 г. до н. э. Победили римляне. Ахей­ская армия частью была взята в плен, частью погибла или рассеялась. Сам Диэй бежал в свой родной город Мегалополь и там лишил себя жизни2.

В том же 146 г. до н. э. был взят Карфаген и тем положен конец Третьей Пунической войне (149-146 гг. до н. э.).

Покорением Греции и Карфагена заканчивается первый, самый трудный период римских завоеваний. С середины II в. до н. э. римский полис пре­вращается в мировую средиземноморскую державу, а сам город Рим - в центр средиземноморской торговли, денежно-ростовщических операций и рабовладения. Соответственно с этим изменялся и политический строй рим­ского государства, превращавшегося в средиземноморскую империю.

Дипломатия Юлия Цезаря в Галлии (58-51 гг. до н. э.)

Период объединения Римом Средиземноморья был наиболее блестящим периодом римской дипломатии. Завершив свои победы в бассейне Среди­земного моря, где противниками римлян явились государства высокой куль­туры, Рим переходит к распространению своей власти на менее культур­ные страны и народы, границы которых соприкасались с римскими. Во вто-

1 Polybius. Historiae. XXXVIII, 8; Pausanius. Graeciae description. VII, IX.

2 Polybius. Historiae. XXXIX, 8; Pausanius. Graeciae description. VII, 16.

рой половине II и I вв. до н. э. Рим ведет большую политику на Востоке - в Малой Азии и Сирии, и на севере - в Галлии, Германии и Британии. Мас­штаб внешней политики Рима в эти века был очень широк. Велика была и роль дипломатии. Но деятельность дипломатов протекала в сравнительно более благоприятных и легких условиях. За спиной римского посла и «ора­тора» теперь стоял великодержавный Рим, во много раз превосходивший своих противников. Соответственно упрощались задачи и методы дипло­матии.

Наиболее блестящим представителем этого периода в истории римской дипло­матии является Гай Юлий Цезарь. Свои дипломатические дарования он обнару­жил с особым блеском во время галльской кампании (58-51 гг. до н. э.).

Галлия в то время переживала глубо­кий внутренний кризис. Старинный пер­вобытно-общинный строй сменялся госу­дарственным. К древней вражде племен присоединились еще социальные противо­речия между различными группами гал­льского населения. Цезарь в высшей сте­пени искусно использовал все эти проти­воречия в интересах римского государ­ства. С помощью «римских друзей» ему удалось организовать общегалльскую кон­ференцию. То был своего рода дипломати­ческий конгресс представителей всех гал-

льских племен. Цезарь добился того, что конференция провозгласила его вождем и защитником общегалльских интересов. Этот чисто дипломати­ческий ход облегчил Цезарю задачу покорения Галлии. К нему, как к тре­тейскому судье и защитнику галлов, начали обращаться галльские племен­ные князья со своими нуждами, жалобами и взаимными доносами. Это да­вало Цезарю полную осведомленность во внутренних делах Галлии, возмож­ность вмешиваться в междуплеменные распри и безошибочно направлять свои дипломатические и военные предприятия.

Не последнюю роль в дипломатических успехах Цезаря сыграли и его личные качества. Юлий Цезарь отличался сильным характером и легко ориентировался в сложной обстановке. Вместе с тем он был общителен, щедр, прост и благодаря этим качествам легко располагал к себе людей, с которыми ему приходилось встречаться, независимо от их положения, возраста и национальности. В своей политике Цезарь руководствовался исключительно принципом целесообразности, государственной и личной выгоды.

Разделяя своих противников, приближая и объединяя своих сторонни­ков , Цезарь к концу 52 г. до н. э. привел галльские племена к полному под-

чинению Риму. Таким образом, благодаря Цезарю одна из богатейших об­ластей тогдашней Западной Европы - Галлия, которая включала в себя нынешние Францию, Бельгию и часть Германии, - была присоединена к римской территории.

Политику Юлия Цезаря в Галлии, Германии, Британии и в особенности на Востоке продолжал его приемный сын Октавиан Август, первый рим­ский император (принцепс). С Августа начинается история Римской импе­рии, продолжавшаяся около 500 лет (I-V вв. н. э.).

3. Организация дипломатического аппарата в эпоху Империи

Римская империя создавалась в процессе борьбы Рима с Карфагеном и эллинистическими царствами. Эта борьба содействовала централизации государственной власти. Республиканские учреждения постепенно заменя­лись бюрократическими императорскими канцеляриями. Все управление государством переходило в руки императора, который управлял страной через посредство многочисленных, зависимых от него чиновников (проку­раторов и легатов). Сенат продолжал существовать, но из руководящего органа государства, каковым он был при Республике, превратился в Госу­дарственный совет.

Соответствующим образом изменилось и управление делами внешней политики и дипломатии. В императорский период (I-V вв. н. э.) все дела внешней политики - объявление войны, заключение мира, прием и отправ­ление посольств и прочее - подлежали ведению императора. Дипломатия превращалась в ведомственную функцию и утрачивала демократический характер, который она имела при Республике. Изменилась и роль посла. Послы в императорскую эпоху не выбирались, а назначались, как и все дру­гие чиновники, самим принцепсом. Ему одному они были обязаны и отче­том о своей деятельности. Характерной для Республики гласности и пуб­личной отчетности при Империи тоже не существовало. Со времени импе­ратора Клавдия (середина I в.) посольскими делами ведала личная канце­лярия императора, возглавляемая императорским секретарем. Вместе с тем личная канцелярия императора являлась высшим административным ор­ганом всей Империи.

Общее законодательство в отношении послов иностранных государств при Империи оставалось тем же, каким оно было и при Республике. Лич­ность посла даже враждебных государств считалась священной и неприкос­новенной. Нарушение посольских прав квалифицировалось как нарушение международного права. «Если кто-либо нанесет ущерб послу враждебной страны, - замечает по этому поводу юрист Помпоний, - это должно рас­сматриваться как нарушение права народов, ибо послы признаются священ­ными особами» (sancti habentur legati)1.

В памятниках императорского периода очень много внимания уделяет­ся отношениям Рима с иностранными государствами, союзными царства­ми, городами и общинами2, а также вопросам организации и деятельности посольств. Все это свидетельствует о важности этой государственной отрас­ли в Римской империи.

Римская политика и дипломатия на Востоке в I в.

Из всех государств Востока, находившихся в соседстве с Римом, самым могущественным тогда было Парфянское царство, которое образовалось из Древнеперсидского царства Ахеменидов, С ним главным образом и поддер­живались дипломатические отношения в течение всего императорского периода. Интересы Рима и Парфии сталкивались в разных пунктах. Ни та, ни другая сторона не имела абсолютного перевеса, и потому все спорные вопросы приходилось разрешать дипломатическим путем. Необходимость установления мирного сожительства подсказывалась прежде всего эконо­мическими интересами. Через римско-парфянскую границу проходили караванные пути, связывавшие Восток с Западом. Обеспечение этих путей могло быть источником крупных доходов как для Рима, так и для Парфии.

1 Digesta. L, VII, 17.

2 Codex Theodosianus. XII, 2. De mandatis et legatis.

Кроме того, от этого зависело благосостояние Сирии и Месопотамии, двух важнейших пограничных областей. Границей между Римом и Парфией был признан Евфрат. В доказательство дружественных отношений парфянский царь вернул Августу знамена и пленников из некогда разгромленных рим­ских армий Красса и Антония. Август со своей стороны отказывался от под­держки Тиридата, претендента на парфянский престол. Возвращение зна­мен трех римских армий произвело на общественное мнение Рима очень сильное впечатление. Август в своем «политическом завещании» (Анкир-ской надписи) с гордостью повествует об этом, как о факте величайшей важ­ности.

Этим не ограничились успехи римской дипломатии на Востоке. Парфянский царь не чувствовал себя прочно на престоле и искал союза с римским императором. Из опасения дворцового переворота он отпра­вил своих детей в Рим, под опеку римско­го императора. Это было новым доказа­тельством блестящей дипломатической по­беды Рима. После этого Август был вправе заявить, что в восточном вопросе он мир-

ным путем одержал больше побед, чем оружием. Политику Августа с ус­пехом продолжал его преемник Тиберий.

Однако уже в первые годы царствования Августа обозначились симпто­мы будущих конфликтов на евфратской границе. Яблоком раздора служи­ло буферное государство Армения. Армянский вопрос - одна из самых сложных проблем внешней политики Рима в течение всего периода Импе­рии. Значение Армении заключалось в ее стратегическом положении. Пре­обладание в Армении римского влияния создавало постоянную угрозу Ме­сопотамии, а через нее Вавилону и всем западным сатрапиям Парфии. На­оборот, усиление парфянского влияния открывало парфянам доступ к Чер­ному морю и обеспечивало им преобладание на Кавказе - в Иберии и Албании. Кроме того, все торговые пути, соединявшие Парфянское царство с западными частями Малой Азии, переходили в руки парфян. Наконец, возникала серьезная угроза - в виде союза Парфии с сарматами и скифа­ми, старыми врагами Рима.

В Армении боролись две партии - римская и парфянская. Большая часть аристократических родов Армении держалась парфянской ориен­тации, меньшая - римской. При Августе и Тиберий римская партия во­зобладала и Армения превратилась в фактически зависимое от Рима госу­дарство.

Эпоха Августа и Тиберия ознаменована была наивысшими достижения­ми римской дипломатии в восточном вопросе. Слава римского императора распространилась по всему Востоку. В Анкирской надписи говорится о пар­фянских, индийских и скифских посольствах, приходивших в Рим. Суще­ствовали связи даже между Римом и Китаем.

Соглашение по армянскому вопросу между Римом и Парфией

(66 г.)

При преемниках Тиберия, императорах династии Клавдиев, римское влияние на Востоке начинает слабеть, а парфянское, наоборот, усиливает­ся. При Нероне в армянском вопросе было достигнуто приемлемое для обо­их государств соглашение. Помирились на таком компромиссе: армянский престол передавался Тиридату, брату парфянского царя Вологеза, а утвер­ждение этой передачи, т. е. возложение диадемы на голову будущего ар­мянского царя, предоставлялось римскому императору.

Компромисс был следствием многочисленных столкновений, побед и поражений и бесконечного числа легаций, изо дня в день отправлявших­ся из Рима и обратно. Соглашение состоялось в 66 г. после обмена письма­ми между Вологезом и Домицием Корбулоном, наместником и легатом Нерона в восточных провинциях. В своем письме Вологез писал, что ар­мянский вопрос для него в настоящее время представляется уже решен­ным: «Боги, распорядители судеб людей и народов, передали Армению парфянам, не причинив этим, однако, позора и римлянам». Далее Вологез указывал, что военная мощь Парфии достаточно проявила себя в послед­них событиях.

Столь же хорошо известна и кротость парфянского правителя. Тигран (римский ставленник) заперт в крепости, побежденные римские легионы с их вождем Петом отпущены невредимыми. Тиридат выражает готовность

отправиться в Рим и принять корону из рук римского императора, но не как побежденный, а как победитель.

С неменыпим чувством собственного достоинства составлено было и от­ветное письмо Корбулона. Корбулон полагал, что вражда между Римом и Парфией еще не зашла так далеко, чтобы обязательно перейти в войну. Обе стороны достаточно сильны. Много успехов выпало на долю римского оружия, но кое-что досталось и на долю парфян. Пусть это послужит уро­ком против самонадеянности. Для Тиридата выгодно и почетно получить в дар царство, не затронутое опустошениями, а Вологез принес бы больше пользы своему народу союзом с Римом, чем разорительной войной. Рим­ляне прекрасно знают, в каком тяжелом состоянии находится в настоя­щее время Парфия, как велики в ней внутренние раздоры, сколь непроч­но положение царя, какими дикими и воинственными народами он управ­ляет. Между тем в империи римского цезаря все обстоит как нельзя более благополучно. «Повсюду царит безмятежный мир, и нарушает его одна лишь эта война»1.

Назначен был день переговоров. Наиболее видные члены штаба Корбу­лона, лица сенаторского и всаднического звания, отправились в лагерь Ти­ридата, чтобы оказать ему честь и вместе с тем послужить залогом того, что римляне его не обманывают и не устроили ему засады. Затем Тиридат и Корбулон прибыли в назначенное место со свитой из 20 всадников каждый. Увидев Корбулона, царь первый сошел с коня. То же самое сделал и Корбу­лон. Спешившись, они подали друг другу правую руку.

После этого начались торжественные речи. Корбулон превозносил Ти­ридата за его благоразумие. Оставив путь войны, говорил он, царь избрал более правильный и безопасный путь.

Не поскупился на пышные слова и армянский царь. После обстоятель­ного повествования о величии своего рода, он заявил, что пойдет в Рим и воздаст новую честь римскому цезарю, не потерпев поражения в войне. Ре­шено было, что Тиридат отправляется в Рим, слагает знамена царской вла­сти у статуи императора и получает их снова из рук самого Нерона. Беседа закончилась поцелуем.

Через несколько дней состоялся военный парад. Оба войска появились в полном блеске. По одну сторону стояла парфянская кавалерия в своем на­циональном убранстве, а по другую - ряды римских легионов с блестев­шими на солнце орлами и статуями богов. Посередине был воздвигнут по­мост, на котором стояло золотое кресло. На нем высилась статуя Нерона. К креслу подошел Тиридат. Заклавши жертву, он снял с головы диадему и положил ее у подножия статуи императора. На присутствующих вся эта церемония произвела потрясающее впечатление. «Великий царь армянский пойдет в Рим на удивление всем народам почти как пленный!» - повторя­ли свидетели этой церемонии.

Церемония закончилась роскошным пиром.

1 Tacitus. Annales. XV, 27.

Перед отправлением в длительное путешествие в Рим Тиридату было разрешено нанести визит парфянскому царю, проститься со своей мате­рью, братьями и другими членами семьи. В залог была оставлена дочь Ти-ридата.

Парфянский царь поставил условием, чтобы будущему армянскому вер­ховному правителю во время его путешествия в Рим были оказываемы долж­ные почести. Желание царя было выполнено. Путешествие продолжалось целых девять месяцев и было совершено по суше, через Геллеспонт и Се­верную Италию. Длительное плавание по морю запрещалось религией Аху-рамазды (Заратустры), которую тогда исповедовали парфяне.

Тиридат следовал с огромной свитой, женой и детьми, сопровождае­мый парфянскими и римскими войсками. На пути следования армянско­му гостю были оказаны все знаки внешнего почета. Начальники провин­ций устраивали ему торжественные встречи, обменивались с ним лобза­ниями, разрешали иметь при себе меч. Соблюдение всех этих церемоний считалось необходимым с точки зрения международного этикета. «Ца­рю, привыкшему к пышности Востока, - говорили старые римляне, - неизвестно, что у нас имеет значение лишь сила власти, а не пустая ми­шура».

По прибытии в Северную Италию Тиридат был встречен императорски­ми легатами, в сопровождении которых он в императорской колеснице от­правился в Неаполь, где в то время находился Нерон. После нескольких дней пребывания в Неаполе Нерон и Тиридат вместе отбыли в Рим для со­вершения коронования. Столица была декорирована гирляндами, а вече­ром иллюминована. Улицы были полны народа, заполнявшего даже кры­ши домов, в надежде увидеть торжественный парад. По сторонам стояли войска в блестящем вооружении и со знаменами.

На следующее утро началась, наконец, самая церемония. В окружении Сената и преторианской гвардии Нерон в яркой триумфальной одежде явил­ся на Форум и сел на специально приготовленное для этого случая кресло около Ростры. К нему через ряды войск подошел Тиридат, оказал ему зна­ки повиновения, провозглашая его владыкой вселенной и потомком бога Митры. После этого Нерон провозгласил его царем Армении и возложил на его голову диадему. В торжественном триумфе, приветствуемый как импе­ратор, Тиридат отправился на Капитолий и возложил на алтарь Юпитера лавровый венок. Церемония коронования закончилась парадным спектак­лем в театре Помпея. Театр был заново отделан золотом и дорогими мате­риями. Кроме того, была устроена в честь главы армянского государства художественная выставка, произведены раздачи и угощения народу и вы­пущена особая монета. При отъезде Тиридату и его свите были даны бога­тые подарки и, кроме того, отправлено в Армению большое число искус­ных мастеров для реконструкции армянской столицы Артаксаты, переиме­нованной в «город Нерона» (Neronea)1.

1 DioCassius. HistoriaRomana. LXII1, 2.

Связи Рима с Китаем (I-II вв.)

Установление протектората над Арменией и добрососедских отношений с Парфянским царством связывало Рим с государствами Центральной Азии, а через них и с Китаем. Торговые и дипломатические сношения Рима с Китаем начинаются с I в. н. э. Главной связующей артерией служила так называе­мая «шелковая дорога». «Шелковая дорога» начиналась в Сирии, шла через города Эдессу и Нисибис, Раги, Фергану и доходила до Великой китайской стены. Вместе с караванами по «шелковой дороге» следовали посольские миссии из Рима в Китай и обратно. В китайских летописях под 166 г. упоми­нается о прибытии в Китай посольства римского императора Марка Авре­лия. Установленное новейшими исследованиями влияние греко-римского искусства на китайское свидетельствует об оживленности и длительности связей между двумя величайшими державами античного мира: на западе - Римской и на востоке - Китайской (Небесной) империями.

Договоры Рима с Сасанидами (III-VI вв.)

При всей внешней пышности коронования армянского царя в Риме со­глашение 66 г. было более выгодно для Парфии, чем для Рима. Армения фактически становилась вассальным государством Парфии. С каждым сто­летием эта зависимость все увеличивалась и Армения уходила из-под вли­яния Рима. В III в. в Парфии произошел государственный переворот, в ре­зультате которого к власти пришла новая воинственная династия Саса-нидов. Сасаниды стремились восстановить былую мощь великой Персии Ахеменидов и переименовали Парфию в Новоперсидское царство. Сохра­нившиеся от этой эпохи договоры и описания церемоний ведения перегово­ров указывают на преобладание Персии и сильное влияние восточных обы­чаев. На первом плане стояла внешняя, показная сторона дела, всякого рода формальности и придворные церемонии. Все это вполне соответствовало эпохе Домината, по своей социально-политической сущности родственной деспотии Сасанидов. В мемуарах одного римского посла, Петра Магистра, или Петра Патриция1, сохранилось подробное описание церемонии заклю­чения договора с царем Персии Хосровом I (VI в.).

При переговорах с Хосровом присутствовало 12 переводчиков, шесть человек от каждого посольства. Текст договора был составлен в двух редак­циях и на двух языках - греческом и персидском. Греческий экземпляр, написанный персидскими буквами, был вручен главе персидского посоль­ства, персидский же экземпляр, написанный греческими буквами, был вру­чен уполномоченному восточно-римского императора. После этого после­довал обмен ратификационными грамотами. При переговорах вели прото-

1 Мемуары Петра Патриция сохранились в изложении историка Менандра.

кол, один экземпляр которого поступал в персидский, а другой- в рим­ский (Константинопольский) архив. Общее число статей договора 13. Не­которые вопросы были оставлены нерешенными, в их числе вопрос, касав­шийся пограничной полосы Кавказа. Хосров на каждом шагу давал почув­ствовать силу своей и слабость римской державы: поэтому от римских по­слов требовалось много дипломатического искусства, чтобы «смягчить заносчивый нрав восточных варваров» Ч

Изменения коснулись также и языка. Дипломатическим языком стано­вится «азиатский» язык императорских канцелярий и двора - напыщен­ный, однообразный и маловыразительный. В заключение необходимо от­метить еще одну особенность дипломатии Поздней империи - влияние цер­кви и христианства. С Константина Великого (IV в.) в посольских легациях первостепенную роль играют лица духовного звания - «святые», еписко­пы и позднее папа2.

4. Внутренняя дипломатия

Самостоятельный раздел античной дипломатии представляет внутрен­няя дипломатия. Своего высшего развития внутренняя дипломатия дости­гает в период Римской империи. При неопределенности отношений между отдельными частями и центром в Римской империи невозможно установить точную грань ни между ее внутренней и внешней политикой, ни между внут­ренней и внешней дипломатией.

Переход от Республики - города-государства - к мировой средиземно­морской державе был длительным процессом. Римская абсолютная монар­хия в собственном смысле, или Доминат, сложилась лишь в III в. Предше­ствующие два столетия могут быть рассматриваемы как переходный пери­од от Республики к Доминату. В отличие от Домината первые века (I в.) носят название времен Принципата. При Принципате Римская империя представляла сложный мир самых разнообразных политических единиц - провинций, муниципий, всевозможных союзов и корпораций. Правильнее всего Принципат рассматривать как федерацию более или менее самостоя­тельных городов (муниципиев).

С точки зрения государственного права Рима каждый муниципий и даже более мелкие единицы рассматривались как самостоятельные «политические тела», как бы государства в государстве. Одним из выражений этой самосто­ятельности являлось право посольства (jus legationis). Каждая из названных организаций могла посылать посольства в центр и другие организации, за­ключать договоры и прочее, одним словом, действовать как юридически са­мостоятельная единица или сторона. На этой почве собственно и развилось единственное в своем роде право народов, о котором упоминалось выше.

1 Menander Protector. FragmentahistoricorumGraecorum. IV, 218.

2 Orosius P. Historiarum libri VII adversus paganos. V, 2.

Посольства при Империи играли большую роль, чем при Республике. Они связывали центр с провинциями, а провинции - друг с другом и со всем миром. Дипломатические нити протягивались по всему «кругу земель» и выходили далеко за его пределы. Посольства отправлялись по самым раз­нообразным поводам: по случаю какого-либо важного события в импера­торской фамилии, со всякого рода просьбами, жалобами и судебными спо­рами. При Калигуле, например, в Рим прибыло греческое посольство, что­бы поздравить нового императора со вступлением на престол. В одной над­писи сохранился ответ Марка Аврелия на врученное ему посольством одного малоазиатского города поздравление с днем рождения принцепса. Извес­тен также ответ императора Диоклетиана жителям города Афродизии, ко­торые поздравляли его через послов с приходом к власти.

Наряду с выражениями верноподданнических чувств и преданности ле­гации часто преследовали и более практические цели. Через послов города и корпорации добивались снижения налогов, денежной помощи фиска - на постройку общественных зданий, храмов в честь императора, бань и до­рог, гимназий и т. д. Всякого рода конфликты, судебные процессы^ жало­бы на неправильные действия центральных и местных властей также дово­дились до сведения высшей власти при помощи посольств.

В сочинении Филона сохранилось подробное описание посольства алек­сандрийских евреев к Калигуле с жалобой на римского наместника Авил-лия Флакка. Получив разрешение у александрийских властей на право выезда, депутация отправилась в путь и благополучно достигла Рима. В Ри­ме на Марсовом поле депутаты впервые встретили императора, который любезно ответил на их поклон, что считалось хорошим признаком. Далее описывается самый разговор депутатов с принцепсом, происходивший в садах Мецената. Вначале благосклонно настроенный, император начал раз­дражаться и наконец пришел в сильное возбуждение, недовольный отри­цанием божественности его власти. «Вы - единственные, - говорил Ка­лигула, - которые не почитают меня богом... Почему вы не едите свиного мяса?» и т. д. Диалог продолжался долгое время, но в общем миссия алек­сандрийских евреев успеха не имела. Другие миссии оказывались более удачными. Так, Дион, возглавлявший посольство города Смирны, сообща­ет, что император Траян был чрезвычайно милостив и любезен: «Импера­тор по его высшей доброте и прозорливости даровал мне все, что я просил, как и всем другим послам... В город полилась целая волна золота»1.

Обмен посольствами происходил не только между провинциями и цент­ром, но и между отдельными муниципиями и корпорациями. Связь между христианскими общинами тоже поддерживалась при посредстве посольств. Этим объясняется тот на первый взгляд странный и интересный факт, что почти вся христианская терминология - апостол (посланник), пресвитер (пресбейс - посол), символ (symbola) и т. д. - заимствована из дипломати­ческого языка Римской империи.

1 Dio Chrysostomus Oratio. XL.

В своем развитии внутренняя дипломатия Рима прошла несколько эта­пов. В республиканский и ранний императорский период посольства бы­ли сравнительно редким делом. Послом мог быть всякий гражданин, ко­торый обладал необходимыми для этого средствами и досугом. Никаких специальных знаний от него не требовалось. Участвовать же в посольской делегации, посетить Рим и быть на приеме у самого императора считалось величайшей честью для всякого провинциала. Лица, успешно выполнив­шие возложенные на них миссии, становились патронами данного города, пользовались почетом и уважением. В честь их устраивались празднества, воздвигались памятники и статуи. Избрание в посольскую делегацию рас­сматривалось как начало большой карьеры данного лица. Главами про­винциальных посольств обычно бывали члены муниципальных курий (городских сенатов), которые впоследствии становились имперскими се­наторами, членами римского Сената. Все расходы, связанные с посоль­ством, возлагались на самих делегатов; поэтому естественно, что послами могли быть лишь самые богатые люди, принадлежавшие к первому клас­су муниципальных курий.

Первые императоры, которые еще не особенно прочно чувствовали себя на троне, охотно принимали провинциальные делегации, поощряя их, и расходы на содержание делегатов в Риме брали на свой собственный счет или на счет государства. С течением времени, однако, щедрость императо­ров к притекавшим в Рим со всех сторон легатам стала ослабевать. Это объяс­нялось двумя главными причинами: увеличением расходов императорско­го фиска (государственной казны) и чрезвычайным возрастанием числа по­сольств. При реконструкции сгоревших во время гражданской войны 68-69 гг. зданий на Капитолии Веспасиан извлек три тысячи бронзовых досок, на которых были записаны государственные документы. Большую их часть, несомненно, составляли договоры (foedera) и всякого рода другие диплома­тические акты. Три тысячи бронзовых таблиц составляли лишь незначи­тельную часть колоссального государственного архива Рима, помещавше­гося на Капитолии.

Ввиду огромного наплыва Посольств императоры вынуждены были изыс­кивать меры сокращения расходов фиска на приемы и содержание послов. Начало этому положил эдикт Флавия Веспасиана, ограничивавший число членов посольства тремя лицами1.

Последующие императоры продолжили и расширили ограничительные меры Веспасиана. Постепенно начали не только регулировать число чле­нов посольства, но и ограничиватьхсамое «право посольства» муниципий и других общественных корпораций. Отчасти это делалось в интересах самих названных организаций, главным ж£ образом по соображениям экономии императорского фиска. Так, Траян освободил все муниципии провинции Мезии от необходимости снаряжать поздравительные посольства к намест­нику названной провинции. «Пусть, - пишет он в одном из своих писем

1 Digesta. L, VII, 5 (4).

Плинию, - начальник Мезии (Moesiae praeses) извинит, если его будут по­читать с меньшими расходами »1.

Важнейшую дату в истории римской дипломатии и провинциального управления составляет эдикт Феодосия I. Феодосии ответственность за по­сылку легаций возложил на префекта претория. В столицы Империи, Рим и Константинополь, допускались лишь те посольства, которые были до­стойны внимания императора. Ограничение права посольства наносило удар автономии местных общественных мирков, превращало легации в колеса государственной машины, а легатов - в государственных чиновников.

В соответствии с этим изменялся и личный состав посольств. По мере уве­личения числа посольств и охлаждения к ним императоров участие в посоль­ской делегации из права превращалось в обязанность. Богатые люди, сенато­ры первого ранга местных курий (priores) под различными предлогами ук­лонялись от высокой чести участвовать в посольской миссии. При Доминате в связи с повышением государственных налогов и поборов легации превра­тились в одну из наиболее тяжелых повинностей римских граждан.

Личный состав посольств менялся и потому, что при массе и разнообра­зии вопросов от него требовались профессиональные качества, знание за­конов, посольской техники и красноречие. Всем этим требованиям лучше всего могли удовлетворить лица с юридическим образованием (адвокаты), окончившие юридические школы и школы красноречия. Муниципии и корпорации ставили адвокатов и риторов (профессоров красноречия) во гла­ве посольств и поручали им ведение дел. Все расходы по снаряжению по­сольств и оплате адвоката падали на муниципальные курии и корпорации. Многие из адвокатов на посольских делах наживали большое состояние и удостоивались высокого почета.

Риторско-дипломатические школы

Профессия адвоката, ритора и дипломата в императорском Риме счита­лась одной из самых выгодных, ибо приносила большие доходы и доставля­ла высокое общественное положение. Этим объясняется стремление рим­ской молодежи получить высшее юридическое образование и пройти обя­зательную для юриста риторскую школу. Дипломатическому искусству в этих школах уделялось очень большое внимание. Риторские школы в то же самое время были и дипломатическими школами. Ученики школ уп­ражнялись в произнесении речей на самые разнообразные темы диплома­тического характера, частью исторические, частью отвлеченные. Давались такие темы, как «Мир между Афинами и лакедемонянами» (445г. до н.э.), «Пилосский конфликт», «Проект оборонительного союза греков против Фи­липпа Македонского ». Инсценировали диспут Демосфена с Эсхином на тему о посольстве в коллегии амфиктионов и т. д.

Постепенно сложились определенные правила (praecepta) составления дипломатических ораций (речей) и манеры их произношения. Отступления

lPlinius. Epistulae. X, 52-53.

от этих правил рассматривались как нарушения этикета и отсутствие хоро­шей школы дипломатического искусства. В сочинении Менандра приведе­ны правила составления дипломатических речей, произносимых по разным случаям. Так, например, речь, произносимую от имени города, пострадав­шего от землетрясения или какого-либо иного стихийного бедствия, реко­мендовалось строить по таким правилам. Орация начиналась со вступле­ния, рассчитанного на возбуждение чувства гуманности принцепса. Поста­райтесь, говорится в названном руководстве, прежде всего подействовать на высокие качества принцепса, на его гуманность и доброту. Императору надо внушить идею о его богоизбранности. Потом следует напомнить ему о его доблестях на войне и во время мира и восстановить в его памяти облик города, от имени которого произносится речь. Полезно при этом пустить в ход риторические контрасты, указать, например, на трагическую судьбу Трои: некогда знаменитый город, который мог вести войну против всей Ев­ропы, пал до полного ничтожества. Это сравнение укажет властелину на хрупкость и изменчивость судьбы всего существующего и всех людей. За риторическим введением следовало, наконец, самое изложение цели посоль­ства. Для большего впечатления легатам рекомендовалось упасть перед принцепсом на колени с молитвенными ветвями в руках1.

Образец речи об установлении дружбы между городами представляет сороковая речь Диона Хризостома. Темой речи служит предполагаемый союз города Прузы с Апамеей. Оратор начинает с противопоставления ве­ликих благ дружбы и великих несчастий вражды: «Подумайте только, граж­дане, сколь приятно, путешествуя по землям своих соседей, встречать дру­зей вместо врагов, насколько лучше пользоваться гостеприимством, уча­ствовать совместно в религиозных празднествах, зрелищах и молитвах, нежели осыпать друг друга поношениями и оскорблениями... Оскорбитель­ные слова приличествуют лишь бесстыдным людям, но они несвойственны благородным людям и мудрым гражданам».

В руководствах по ораторскому и дипломатическому искусству подроб­но разрабатывались не только планы речей, но и содержались также образ­цы стиля и определялись размеры речи. Речь дипломата в среднем не долж­на превышать, говорится в одном из подобных руководств, ста пятидесяти или максимум двухсот строк.

К разряду дипломатических речей относятся также и панегирики, хва­лебные речи в честь императора. В панегириках наряду с восхвалением императора и его дома содержались пожелания, выражаемые от лица ка­кой-либо группы населения или всего муниципия.

5. Союзные договоры с варварами (JV-V ее.)

Третий раздел римской дипломатии составляют договоры с варварски­ми народностями. Поселения варваров на римской территории на правах союзников, или федератов, начинаются еще с конца Республики и первых

1 Rhetores Graeci. Menandros. II.

лет существования Империи, с Це­заря и Августа. В последующие сто­летия они расширялись и получили наибольшее распространение в III-V вв., в период «великого переселе­ния народов». Поселение варваров на римской территории являлось следствием кризиса рабовладель­ческого способа производства и ос­лабления Империи. Варвары, по выражению Энгельса, вливали све­жую кровь в дряхлевшее тело Рим­ской империи.

По своему юридическому положе­нию федераты находились на правах «иностранных союзников» (реге-grini socn). Этим они отличались от других категорий варваров, жив­ших в пределах Римской империи, но не связанных с Римом договор­ными отношениями. Федераты пользовались покровительством римского закона и многими приви-

легиями по сравнению с остальной массой варварских поселенцев.

Среди многочисленных договоров с федератами наибольшее историче­ское значение имел договор Константина Великого с готами (332 г.)1. Римляне предоставляли готам землю для поселений на Дунае и обещали уплачивать дань за военную помощь со стороны готов. К этим статьям прибавлялась еще особая статья о торговле по обеим сторонам Дуная. Для облегчения торговых связей Константин построил мост через Дунай. Соглашение Константина с готами расстроилось с того момента, когда им стало известно, что Константин одновременно заключил тайное соглаше­ние с сарматами, старыми врагами готов. Возмущенный этим поступком, готский князь обязал клятвой своего сына, будущего короля Атанариха, что он никогда не вступит на римскую территорию для оказания помощи римлянам.

Из соглашений последующего времени наибольшее значение по своим историческим последствиям имел договор 369 г. между Валентом, импера­тором восточной половины Римской империи, и Атанарихом, королем го­тов. Соглашение было составлено в письменной форме и скреплено подпи­сями обеих сторон. Готы получали право поселения во Фракии. Ввиду вза­имного недоверия переговоры происходили на плотах посредине Дуная.

1 lordanes. De origine actibusque Getarum 7, Аттшпич Marcellinus. Rerum ge starum. XXVII, 5; Eu^ebius. Vita Constantim I\ , 51.

Через несколько лет последовало новое соглашение между готами и Ва-лентом. Теснимые гуннами, готы отправили в 376 г. к Валенту посольство с предложением заключить союз. Император принял предложенные готскими легатами условия договора. Римляне брали на себя обязательства: 1) оказы­вать готам временную поддержку продовольствием (alimenta pro tempore) и 2) предоставить земли для поселений и обработки. Для Валента эти условия были чрезвычайно выгодны. В лице готских федератов он получал необхо­димую ему военную помощь - кавалерию. Готская кавалерия считалась лучшей. Вместе с тем договор избавлял римских землевладельцев от постав­ки рекрутов. Однако Валент не сумел воспользоваться вытекавшими из до­говора возможностями. Недоверчивый и склонный к подозрительности им­ператор слишком затянул переговоры. Тем временем стоявшие на Дунае мас­сы готов двинулись через Дунай, нахлынули в соседние римские провинции и их жестоко опустошили. Сам Валент погиб в сражении с готами при Адри­анополе в 378 г.1 Последующие императоры, наученные горьким опытом, во

1 Ammianus Marcellinus. Rerum gestarum. XXX, 7.

избежание повторений событий 377-378 гг., старались более точно соблю­дать принятые на себя обязательства в отношении своих федератов. Кроме того, для побуждения варварских князей к заключению договоров они ста­рались их предварительно задобрить подарками - золотом и всевозможны­ми дорогими вещами: ожерельями, бусами, кольцами и прочим, к которым варвары обнаруживали большую склонность.

В 382 г. Феодосии I заключил договор с Аларихом на условиях, более выгодных для Алариха, чем для Империи. Готам предоставлялись земли во Фракии и Мезии с правом заниматься земледелием без уплаты земель­ного налога и несения каких-либо иных повинностей, кроме военных.

Дружественные договоры с Аларихом и другими вождями варваров за­ключались также и при преемниках Феодосия, императора западной и вос­точной половины Империи. В последние годы своего существования Рим­ская империя держалась исключительно силою варваров, находившихся на римской службе. Между варварами и римлянами установились более тес­ные отношения. Влияние варварских обычаев нашло отражение и в дипло­матии. Одновременно с ростом этого влияния происходил и другой про­цесс - освоение варварами римской культуры, процесс романизации. Из сочетания этих потоков образовались в первой половине Средних веков вар­варские общества и государства, выработавшие и свою собственную дипло­матию.

ВАРВАРСКИЕ ГОСУДАРСТВА И ВИЗАНТИЯ

1. Дипломатия времен великого переселения народов

Римская империя и варвары

С конца IV в. волны нашествия германских племен, бившиеся о границы Римской империи, прорываются внутрь и затопляют ее области. Сотрясае­мая кризисом рабовладельческого способа производства, нарастающей рево­люцией рабов и колонов, Империя не в состоянии была отражать все новые полчища варваров, привлекаемых плодородием ее земель и молвой о неис­числимых богатствах ее вилл и городов. Экономически более слабая Запад­ная империя, в которой кризис рабовладельческого хозяйства сказался к тому же с большей силой, теряла область за областью. С крайним напряжением сил отражала все новые удары и Восточная империя. Вестготы Алариха опу­стошили ее провинции, разгромили Италию, взяли и разграбили древнюю столицу Империи - «вечный город» Рим. В Испании и юго-западной Гал­лии вестготы основали свое королевство - первое варварское государство на территории Римской империи. За ними вандалы, свевы, бургунды, франки отнимали одну область Империи за другой. Наконец, гунны, представляв­шие монгольские племена, захватили огромные пространства от Волги до Рейна, вплотную подошли к границам Империи, опустошали ее земли, тре­бовали дани, угрожали самому ее существованию.

Империи, как Восточной, так и Западной, приходилось не только вое­вать с варварами, но и вступать с ними в сложные политические сношения. Обычно варвары являлись в Империю сначала не как завоеватели, а как вассалы и союзники. С ними устанавливались договорные отношения, быс­тро менявшие свой характер, поскольку вчерашние вассалы сегодня пре­вращались в бунтовщиков, а завтра в завоевателей. С ними надо было дого­вариваться, их надо было подкупать, от них надо было избавляться. Они в

свою очередь предъявляли все новые притязания, требуя золота, серебра, новых земель для поселения. На этой почве возникали сложные диплома­тические отношения между варварами и Римской империей, или, вернее, двумя римскими империями.

Варвары, размещаясь в областях Западной империи, быстро переходят к новым общественным порядкам. Ускоренным темпом идет у них процесс образования классов, возвышается королевская власть, издогосударствен-ного состояния они переходят в государственное. Между возникающими варварскими королевствами границы неясны и не установлены. Споры раз­решаются не только оружием, но и переговорами. По мере образования вар­варских королевств неизбежно возникает у них и своя дипломатия.

Константинопольский двор и Аттила

Столкновения римского и варварского миров рождают своеобразные формы международного общения. Сохранилось подробное и богатое живы­ми деталями описание дипломатических сношений восточно-римского (кон­стантинопольского) двора с вождем гуннов Аттилой. Это описание оставлено

неким Приском - лицом, близко стоявшим к дипломатическим кругам Константинополя. Из его рассказов можно видеть, как варвары постепенно усваивали приемы римской дипломатии. Но и Империи приходилось при­способляться к обычаям варваров. Приск описывает одно из посольств вос­точного императора Феодосия II к гуннам в 433 г. Встреча послов импера­тора с гуннами произошла близ границы. Гунны заявили, что желают вес­ти переговоры, не сходя с лошадей. «Римские1 послы, заботясь о своем до­стоинстве, имели с ними свидание также верхом», - говорит Приск. Был заключен договор, унизительный для Империи, по которому она обязалась выдать гуннам всех перебежчиков и платить ежегодно по 700 фунтов золо­та. После этого обе стороны принесли клятву соблюдать договор, каждая по обычаю своих предков.

Варвары, усваивая обычаи римской дипломатии, старались извлечь из них для себя пользу, иногда в довольно грубой форме. В Империи был обы­чай делать послам подарки. Аттила отправил в Константинополь послов с требованием выдать перебежчиков. Послы были осыпаны подарками и от­правлены назад с ответом, что в Империи перебежчиков нет. Тогда Аттила отправил других послов. Когда и эти получили подарки и были отпущены, он отправил третье посольство, а за ним и четвертое. «Аттила, зная щед­рость римлян, зная, что они оказывали ее из опасения, чтобы не был нару­шен мир, - кому из своих хотел сделать добро, того и отправлял к римля­нам, придумывая к тому разные пустые причины и предлоги». Но Аттила из переговоров с Империей научился не только этому. Приск сообщает, что у Аттилы был присланный ему Аэцием писец Констанций, который состав­лял для него грамоты, - по-видимому, на латинском языке. Для ведения переговоров Аттила использовал опытных в этих делах римлян из захва­ченных им областей Империи. Приск подробно описывает посольство Ат­тилы к Феодосию II в 448 г. Послом Аттилы был гунн Эдикон, «отличав­шийся великими военными подвигами». С ним вместе был послан римля­нин Орест, который жил в одной из пограничных областей, недавно ото­шедших под власть Аттилы. Эдикон был представлен императору и вручил ему грамоту Аттилы, в которой вождь гуннов жаловался на невыдачу пере­бежчиков и требовал установления новых пунктов для торговли между гун­нами и Империей. Император прочел грамоту, написанную по-латыни. За­тем Эдикон сделал устные добавления к грамоте, переведенные придвор­ным Вигилой, знавшим гуннский язык.

Судьба этого посольства интересна для характеристики приемов визан­тийской дипломатии. Некоторые из константинопольских сановников с ведома императора подбивали Эдикона убить Аттилу, обещая ему «вели­кое богатство». Эдикон притворно согласился на сделанное ему предложе­ние и отправился в страну гуннов вместе с посольством императора, в кото-

1 Жители Восточной Римской империи называли себя не византийцами, как их обычно называем мы, а «ромеями» - римлянами.

рое вошел и Вигила, бывший главным исполнителем всего замысла. Эди-кон выдал Аттиле заговор. Интересно, что Аттила не решился убить Виги-лу, хотя и обратился к нему с гневной речью, заявив, что его следовало бы посадить на кол и бросить на расклевание птицам, если бы этим не наруша­лись права посольства. Отсюда видно, что у варваров уже укоренялось пред­ставление о неприкосновенности послов.

Аттила требовал, чтобы к нему присылали для переговоров не простых людей, а самых знатных, носивших консульское звание. Послы в перегово­рах с ним ссылались на то, что в посольства к варварам обычно отправляют незнатных людей, преимущественно военных, но Аттила настоял на своем. В 449 г. к нему были отправлены патриции Анатолий и Ном. Аттила из ува­жения к их сану выехал встречать их к самой границе, «чтобы не подвер­гать их трудам дальнейшего странствования». Сначала он говорил с ними надменно, но потом смягчился и заключил выгодный для Константинопо­ля договор. На прощание он дал им богатые подарки - лошадей и меха. Так, сносясь с Империей, варвары постепенно усваивали римские понятия и обычаи в посольском деле.

Одоакр и Теодорих

В 476 г. Западная Римская империя прекратила свое существование. Вождь германо-варварской дружины Одоакр низложил последнего импера­тора Западной Римской империи Ромула Августула. Первым же актом зав­ладевшего Италией Одоакра было установление дипломатических отноше­ний с Восточной Римской (Византийской) империей. Он отправил в Констан­тинополь знаки императорского достоинства - диадему и пурпурное одея­ние, в знак того, что на Западе больше не будет особого императора. Себе Одоакр испрашивал разрешение носить титул патриция и править Италией. Император Востока (Зенон) повел против Одоакра сложную интригу. Он на-правил'на завоевание Италии вождя остготов Теодориха, который угрожал перед тем Константинополю. Этим отводилась опасность от Империи и на­травливались друг на друга два беспокойных соседа-варвара. Теодорих, дол­го живший в Константинополе, показал, что он неплохо усвоил принципы византийской дипломатии. Не добившись решительной победы, он предло­жил Одоакру разделить господство над Италией и на пиру собственноручно его убил. Коварство и измена отдали Италию в руки остготов.

Хорошо известна приверженность Теодориха к римским политическим формам. Этот варвар, не умевший даже подписать свое имя, окружил себя римскими учеными и государственными людьми, поручил всю админист­рацию и посольское дело римлянам. Международное положение Остгот­ского королевства было сложно. Византийские императоры с опасением смотрели на нового сильного соседа. Отобрание остготами у римских земле­владельцев трети земель вызвало крайнее недовольство римской аристокра-

тии, которая смотрела на византийского императора, как на свою защиту, и нетерпеливо призывала его к интервенции. Хотя Теодорих-арианин и тер­пимо относился к католичеству, духовенство готово было поддержать ви­зантийскую интервенцию, которая должна была восстановить господство католической церкви. Это осложняло отношения остготов с Востоком.

Остготскому государству пришлось вести сложную дипломатическую игру и на Западе, среди варварских государств. Здесь одним из средств уми­ротворения опасных соседей была политика брачных союзов. Одна из доче­рей Теодориха была выдана замуж за короля бургундов, другая -за коро­ля вестготов, сестра - за короля вандалов, сам Теодорих женился на сест­ре короля франков. Руководителем политики Теодориха был знаменитый Кассиодор, продолжавший традиции римской дипломатии. Кассиодор при­давал дипломатии огромное значение. «Дело посла, - пишет он, - вели­кое искусство». Послов надо выбирать осторожно: «Поскольку каждое по­сольство требует мудрого человека, которому можно было бы доверить дела провинции и государства, надо выбирать для этого самого умного, способ­ного спорить с наиболее хитрыми и говорить в собрании мудрых так, чтобы множество искусных людей не могло взять над ним верх в поручаемом ему деле». Послами отправляли самых знатных людей, чтобы оказать честь чужим государям и в то же время повысить авторитет посольства. Через остготские посольства римские обычаи прививались и у западных варва­ров. При франкском и вестготском дворах устанавливается константино­польский этикет. Варварские короли начинают требовать от послов земных

поклонов, какие отдавались императорам. Правда, в сношениях с запад­ными варварами приходилось иногда прибегать к своеобразным мерам, что­бы обеспечить себе успех. Так, к Хлодвигу вместе с двумя послами Теодо-рих отправил певца и музыканта, чтобы музыкой смягчить свирепый дух франкского завоевателя. Посольство это увенчалось полным успехом.

У варваров все более укореняется представление о неприкосновенности послов. Дополнение к «Салической Правде» устанавливает за убийство по­сла огромный вергельд (выкуп) в 1800 солидов (убийство простого франка выкупалось вергельдом в 200 солидов, убийство королевского дружинни­ка - вергельдом в 600 солидов). Подобные же постановления встречаются в аламанской, саксонской, фризской «Правдах». «Правды» устанавлива­ют право послов на даровое помещение и питание в пути и налагают штра­фы на тех, кто откажет им в этом.

2. Византийская дипломатия

Дипломатия Юстиниана (527-565 гг.)

Образцом для варварских королевств была дипломатическая служба в Восточной Римской (Византийской) империи. Сохранив старые римские традиции, все более изощряясь в новой, сложной и опасной обстановке, когда чаще приходилось полагаться на хитрость и интригу, византийская дипломатия оказала огромное влияние на всю дипломатию Средневековья. Ее обычаи и приемы были усвоены ее ближайшей западной соседкой Вене­цией и через нее перешли в практику итальянских государств и в диплома­тию западноевропейских монархий нового времени. Как принципы, так и внешние приемы византийской дипломатии заслуживают поэтому более внимательного рассмотрения. Всего ярче они выразились в деятельности одного из замечательнейших дипломатов того времени - императора Юс­тиниана. В дальнейшем византийская дипломатия верно следовала его при­меру, лишь становясь все изощренней и изворотливей по мере ослабления политической мощи государства и роста окружающих его опасностей. Мо­жет быть, в дипломатию Юстиниана, правившего Империей из своего ра­бочего кабинета, вносила струю некоторой живости и гибкости Феодора, в юности - актриса, потом всесильная супруга величайшего из византийских императоров. Ее влияние на внешнюю политику Юстиниана бесспорно. Она писала царю Ирана Хосрову: «Император ничего не предпринимает, не по­советовавшись со мной». Иноземные посольства направлялись не только к Юстиниану, но и к Феодоре, а иногда раньше к Феодоре, чем к Юстиниану. Это влияние «гинекея», женской половины дворца, чрезвычайно характер­но и для позднейшей истории византийской дипломатии.

Восточная Римская империя достигла в царствование Юстиниана наи­высшего внешнего могущества. Ее дипломатические связи охватывали ог­ромное пространство от Китая и Индии до Атлантического океана, от Внут-

ренней Африки до причерноморских степей. Юстиниан умело комбиниро­вал искусную дипломатическую игру с меткими военными ударами, кото­рые расширили пределы Империи далеко на запад.

Византия со всех сторон была окружена беспокойными, находившими­ся в постоянных передвижениях племенами, к которым она применяла об­щее название «варваров». Византийцы тщательно собирали и записывали сведения о варварских племенах. Они хотели иметь точную информацию о нравах «варваров», об их военных силах, о торговых сношениях, об отно­шениях между ними, о междоусобиях, о влиятельных людях и возможно­сти их подкупа. На основании этих тщательно собранных сведений строи­лась византийская дипломатия, или «наука об управлении варварами».

Главной задачей византийской дипломатии было заставить варваров служить Империи, вместо того чтобы угрожать ей. Наиболее простым способом был наем их в качестве военной силы. Варваров покупали, за­ставляя их вести войны в интересах Византии. Ежегодно Византия выпла­чивала пограничным племенам большие суммы. За это они должны были защищать границы Империи. Их вождям раздавали пышные византий­ские титулы, знаки отличия, золотые или серебряные диадемы, мантии, жезлы. Сам Аттила получал жалованье как «полководец Империи». Варва­рам давали земли, где они селились на положении вассальных союзников (федератов). Лангобарды получили земли в Норике и Паннонии, герулы - в Дакии, гунны - во Фракии, авары - на Саве. Так одни варвары служи­ли оплотом Империи против других. Варварских князей старались по­крепче привязать к византийскому двору. За них выдавали девушек из знатных византийских фамилий. В то же время в Константинополе зорко следили за раздорами, обычными в княжеских родах варваров. Неудач­ным претендентам, изгнанным князьям давали приют и держали их про запас, на всякий случай, чтобы выставить своего кандидата на освободив­шийся престол или выдвинуть опасного соперника против зазнавшегося варварского князя.

Эти «мирные средства» были, однако, ненадежны. Варвары, получавшие от Византии деньги, требовали все больше и больше, как Аттила, и угрожа­ли перейти на сторону врагов Империи. Важно было не давать им усили­ваться, уметь натравливать их друг на друга, ослаблять их взаимными усо­бицами. Старое римское правило «divide etimpera» («разделяй и властвуй») нашло самое широкое применение в византийской политике. Умение иг­рать соседями, как шахматными фигурами, отличало дипломатию Юсти­ниана. Юстиниан возвел это натравливание в целую систему. Против бол­гар он подымал гуннов, против гуннов - аваров. Вандалов он одолел при помощи остготов, а остготов при содействии франков. Военное вмешатель­ство во внутренние дела других государств было одним из средств полити­ки Юстиниана. Всего ярче эта политика выразилась в войнах Юстиниана с вандалами и остготами. В Африке и Италии Юстиниан использовал недо­вольство римских землевладельцев, вызванное захватом их земель варва­рами, и возмущение духовенства господством варваров-ариан. Его войны

слиты с социальной борьбой в этих странах. Римские землевладельцы и духовенство поддерживали Юстиниана. Папа Вигилий умолял его довести до конца неудачно начатую интервенцию в Италии. Остготские короли от­чаянно защищались, поддерживаемые рабами и колонами, положение ко­торых было облегчено варварами. Победа Юстиниана обозначала реставра­цию рабовладельческой империи. Юстиниан вернул римским крупным зем­левладельцам и церкви отобранные у них земли, отнял у рабов и колонов все облегчения, добытые ими при готских королях. Вандальские и готские войны Византии были интервенцией, направленной против революции ра­бов и колонов.

Если сильного врага нельзя было ни купить, ни одолеть своим или чу­жим оружием, Юстиниан прибегал к его политическому и экономическо­му окружению. Самым опасным соперником Византии было иранское го­сударство Сасанидов, особенно усилившееся при Хосрове I. Военные дей­ствия против Ирана были неудачны. Юстиниан подымает против Хосрова всех его соседей. Против Ирана были брошены сабирские гунны, северные его соседи, кочевники Сирийской пустыни, угрожавшие ему с юга, бедуи­ны Неджда, арабы Йемена, Эфиопское царство Аксума. Юстиниан под­держивал царей Лазики, загораживавших Ирану путь к Черному морю. Чтобы избежать посредничества Ирана в торговле с Индией и Китаем, Юстиниан стремился направить эту торговлю по морским путям через Красное море.

Расширение торговых связей также использовано было Византией как одно из сильнейших орудий дипломатии. Торговые города, расположенные на окраинах Империи, были форпостами ее политического влияния. Куп­цы, проникавшие к отдаленным народам, приносили в Византию сведения о них. С византийскими товарами к варварам шло и византийское влияние.

За купцом следовал миссионер. Распространение христианства также было одним из важнейших дипломатических орудий византийских импе­раторов на протяжении многих столетий. Миссионеры Юстиниана прони­кали в горы Кавказа, в равнины Причерноморья, в Абиссинию, в оазисы Сахары. Впоследствии христианство усиленно распространялось среди южнославянских племен. Хорошо известны те столкновения, которые имели место в Моравии между византийскими и немецкими миссионера­ми из-за влияния на западных славян. Распространение христианства на Руси было большой дипломатической победой Византии. Константино­поль - Царьград - становится священным городом для новообращенных народов. Миссионеры были в то же время и дипломатами, трудившимися над укреплением византийского влияния. Они подлаживались к князь­ям, к влиятельным лицам, особенно же к влиятельным женщинам. Не­редко у нехристианских варварских князей были жены христианки, ко­торые под влиянием «духовных отцов» служили сознательными или бес­сознательными проводниками интересов Византии. В противоположность папскому Риму, который не допускал церковной службы на нацио­нальных языках, Византия облегчала миссионерам дело распространения христианства, разрешая службу на местных языках, переводя священное писание на языки новообращаемых народов. Евангелие было переведено на готский, гуннский, абиссинский, болгарский и другие языки. Труды эти не пропадали даром. В обращенных странах утверждалось византий­ское влияние. Духовенство, зависимое от Византии, играло огромную роль в варварских государствах как единственный носитель грамотности. Епископы-греки или ставленники греков заседали в княжеских советах. Школа всецело зависела от духовенства.

Посольское дело в Византии (VI-X вв.)

При византийском дворе всегда можно было видеть пеструю толпу по­сольств со всех концов Европы, Азии, Африки в разнообразных нацио­нальных костюмах, слышать все языки мира. Ведомство иностранных дел, которое находилось под управлением первого министра (magister of f iciorum, впоследствии «великий логофет»), обладало огромным штатом, держало переводчиков со всех языков, выработало сложный порядок приема послов, рассчитанный на то, чтобы поразить их воображение, выставить перед ними в самом выгодном свете мощь Византии. В то же время их прием обставлял­ся так, чтобы не дать им возможности видеть или слышать слишком много, разузнавать слабые стороны Империи.

Послов встречали на границе. Под видом почетной стражи к ним при­ставляли зорких соглядатаев. Послам не позволяли брать с собой слиш­ком большую вооруженную свиту, так как были случаи, когда такие по­слы захватывали врасплох какую-нибудь византийскую крепость. Иногда послов везли в Константинополь самой длинной и неудобной дорогой, уве­ряя, что это единственный путь. Это делалось с той целью, чтобы внушить варварам, как трудно добраться до столицы, и отбить у них охоту к по­пыткам ее завоевать. В дороге послы должны были получать пищу и по­мещение от специально назначенных для этого лиц, которым нередко должно было оказывать содействие и окрестное население. Строились и специальные дома для приема послов в пути. По прибытии послов в Кон­стантинополь им отводился особый дворец, который в сущности превра­щался в тюрьму, так как к послам не пускали никого и сами они не выхо­дили без конвоя. Послам всячески мешали вступать в общение с местным населением. Прием у императора должен был поразить и ослепить по­слов. Лиутпранд, ездивший в Константинополь в X в. послом от короля Италии Беренгария, с восхищением варвара описывает необычайную рос­кошь первой аудиенции у императора. Перед троном царя стояло золотое дерево, на котором щебетали и порхали золотые птицы. По сторонам тро­на стояли золотые или - сомневается Лиутпранд, - может быть, золоче­ные львы, которые били хвостами и рычали. Когда, по этикету простер­шись ниц перед царем, Лиутпранд снова поднял голову, он, к своему изумлению, увидел, что трон с сидящим на нем царем поднялся до потол­ка и что на царе уже другая богатая одежда. Лиутпранд был приглашен на роскошный пир, во время которого давали представление жонглеры и акробаты. Его наивное восхищение перед всем, что ему довелось увидеть, вызвало смех у царя и придворных. Лиутпранду пришлось побывать в Константинополе еще раз в качестве посла императора Оттона I. Теперь у него было совсем другое настроение... Отчет Лиутпранда о посольстве 968 г. - один из любопытнейших документов по истории дипломатии в раннее Средневековье. Целью посольства было установление дружествен­ных отношений с Византией и закрепление их браком сына Оттона с ви­зантийской принцессой Феофано. Досаду на свою полную неудачу Лиутп­ранд выместил в подробных описаниях византийской столицы и ее госу­даря, составленных в ироническом и даже карикатурном стиле. Насколь­ко все его раньше восхищало в Константинополе, настолько теперь все в нем возбуждает насмешку. Надо сказать, что прием Лиутпранду на этот раз был оказан самый неприязненный. Его поместили в особом дворце, где держали как пленника, оставляя часто даже бей воды; не позволили ему ехать ко дворцу на лошади, предложив отправиться туда пешком; От­тона I не называли императором (василевсом), а упорно титуловали коро­лем (реке); германцев все время называли варварами.

Из описаний Лиутпранда видно, что византийцы, если это им было нуж­но, могли ошеломить иноземных послов роскошью приема, но умели так­же и унизить их и отравить им пребывание в Константинополе.

Обычно послов старались очаровать и обласкать, чтобы тем легче обма­нуть. Послов водили по Константинополю, показывали им великолепные церкви, дворцы, общественные здания. Их приглашали на праздники или даже специально устраивали праздники в их честь. Послов приглашали не только к императору, но и к императрице, а также к важнейшим вельмо­жам. Им показывали военное могущество Константинополя, обращали вни­мание на толщину его стен, на неприступность его укреплений. Перед по­слами проводили войска, причем для большего эффекта их пропускали по нескольку раз, меняя их одежду и вооружение. Ослепленные и подавлен­ные, послы уезжали, наконец, из Константинополя. Их провожали с труб­ными звуками, с распущенными знаменами. Иногда мелким князьям ока­зывался необычайный почет, если нужно было их покрепче привязать к Византии. Все удивлялись необычайным почестям, которые воздавались Юстинианом царям Лазики и кавказским князьям. Но император знал, что делал: они должны были не допускать иранцев к Черному морю.

При константинопольском дворе вырабатывались определенные прави­ла посольского дела, которые воспринимались всеми державами, имевши­ми дела с Византией. Посол является представителем государя и может ве­сти переговоры лишь в пределах предоставленных ему полномочий. В тех случаях, когда возникают новые обстоятельства, непредвиденные в полу­ченном послом полномочии, он должен запросить дополнительных инст­рукций. За превышение полномочий послу грозило тяжелое наказание. Лишь в очень редких случаях представителям императора давалось разре­шение вести переговоры на свой страх и риск. Такие широкие полномочия получали обычно победоносные полководцы Византии - Велизарий, а по-томНарсес.

Как уже сказано, послами были обычно люди высокого ранга. В Визан­тии нередко послам специально давались высокие титулы, если они их не имели раньше. Дипломатические поручения открывали путь к самым вы­соким почестям.

Посол должен был представить верительную грамоту. Сохранились тек­сты таких грамот. Обычно они были переполнены многоречивыми, цвети­стыми и льстивыми формулами, сообщали имя посла и очень кратко гово­рили о целях посольства, ссылаясь на то, что у посла имеется соответству­ющая инструкция. Верительная грамота передавалась во время первого торжественного приема; о делах шла речь уже потом, в частной аудиенции. Для ведения переговоров послы получали инструкцию, иногда письменную, иногда устную. Во всяком случае к письменной инструкции обычно при­бавлялись тайно устные поручения. При этом в верительной грамоте и в инструкциях цели посольства могли излагаться совсем по-разному. Иног­да посольству под видом неважных или формальных поручений - вроде поздравления нового государя со вступлением на престол - давалось зада­ние разузнать об отношениях и настроениях при иностранном дворе.

Византийские послы при затянувшихся переговорах отправляли ко дво­ру донесения и получали новые инструкции.

При византийском дворе выработался и особый церемониал приема по­слов, отчасти уже описанный выше. Во время первого торжественного при­ема послы лишь передавали верительную грамоту и подарки. Подарками нередко служили произведения той страны, откуда прибыли послы - дра­гоценные камни, оружие, редкие животные. Папы посылали византийско­му двору мощи. Это был высокоценимый подарок. Но и послов надо было одаривать: этого требовало достоинство государя. Окончательный ответ по­слы получали во время последней аудиенции, не менее торжественной, чем первая. В промежутке между этими двумя аудиенциями при дворе обсуж­дались связанные с посольством вопросы, а послы делали визиты императ­рице и важнейшим сановникам в известном иерархическом порядке. Во время этих приемов, за пирами, происходило иногда и обсуждение дел.

Нередко император надолго задерживал послов в Константинополе, не давая им заключительной аудиенции. Это превращалось иногда в настоя­щий плен. Так, однажды император задержал у себя аварских послов, по­лагая, что до их возвращения авары не предпримут военных действий. Но он ошибся - авары возобновили войну. Вообще пребывание послов в Кон­стантинополе, как правило, было довольно длительным. В одной из грамот к византийскому двору Карл Великий просит не задерживать его послов, а поскорее отослать их обратно.

Византийским послам предписывались определенные правила поведе­ния в чужих странах. Посол должен был проявлять приветливость, щед­рость, хвалить все, что увидит при чужом дворе, но так, чтобы это не было в укор византийским порядкам; он должен был сообразоваться с обстоятель­ствами, не навязывать силой того, чего можно добиться иными средства­ми. Ему предписывалось не вмешиваться во внутренние дела чужих госу­дарств. Последнее предписание, впрочем, не соблюдалось. Византийские послы вели тайные интриги при чужих дворах, конечно, с ведома своего правительства. Заключенный послами договор считался действительным лишь после его ратификации императором.

Принцип неприкосновенности послов рано был усвоен всеми варварами. На этой почве возникло даже нечто вроде права убежища. Люди, находив­шиеся в опасности, прибегали к защите послов. Франкская принцесса, ос­корбленная при лангобардском дворе, ищет защиты у франкского посла. Но если посла нельзя было убить, то не считалось зазорным посадить его в тюрьму. В таких случаях возможны были и ответные репрессии. Так, ост­готский король Теодат посадил в тюрьму византийских послов. В ответ на это Юстиниан арестовал находившихся в ото время при его дворе остгот­ских послов и отказывался освободить их, пока Теодат не освободит импе­раторских послов. Неприкосновенность посла давала известную защиту его свите. К свите послов нередко присоединялись купцы, становясь под их покровительство.

Следует отметить, что в посольствах варварских королей выступают, между прочим, кое-какие черты, чуждые византийским обычаям. Среди варварской знати было мало образованных людей, способных вести само-

стоятельно письменную часть переговоров. Поэтому в королевских посоль­ствах обычно участвовали духовные лица, что у византийцев бывало ред­ко. При Каролингах установилось правило, по которому обычно отправля­лись два посла - граф или герцог и с ним епископ или аббат. К посольствам присоединялись нотарии, чиновники королевской канцелярии.

Короли варваров шлют со своими послами грамоты, составленные по римским формулярам, иногда не менее искусно, чем у самих византийцев. Короли варваров старались тянуться за византийским двором и в роскоши приема послов.

3. Папы и Франкское государство

Международное положение папства

Приемы римской дипломатии распространялись среди варварских ко­ролевств не только Византией, но и носительницей римских традиций -

папской курией, которая сохранила мно­гое из обычаев и приемов императорской канцелярии.

Влияние папской дипломатии силь­нейшим образом сказывается на всем ходе политической истории Средневековья. По самому своему существу папство пред­ставляло международную силу. Искусная дипломатия была политическим оружи­ем пап не в меньшей, а часто и в большей степени, чем их духовный авторитет. И в дипломатии папство пользовалось арсена­лом насилия, обмана, предательства, под­лога, пресмыкательства и жестокости, как, пожалуй, никакое из светских госу­дарств.

В этом отношении папство было, не­сомненно, учителем весьма многих госу­дарей Европы.

Уже папа Лев I Великий (440-461) при­обрел необычайный авторитет в Европе своей удачной дипломатией. Ему удалось уговорить Аттилу не идти на Рим. Не со­всем ясно, почему Аттила счел более удоб­ным для себя повернуть обратно и каки­ми обещаниями папе удалось этого до­биться. Услужливая церковная легенда представила это событие как чудо и укра-

сила образ папы ореолом святости. Лев I выдвинул притязание на первен­ство римского епископа среди других христианских иерархов и с этой це­лью прибег к приему, который и впоследствии применялся папами не раз - именно к подлогу. В латинский перевод постановлений первого Вселенско­го Собора папой была вписана фраза: «Римская церковь всегда имела пер­венство ».

Международное положение папства крайне осложнилось с падением За­падной Римской империи и установлением в Италии власти варваров. Во времена варварских завоеваний на Западе организационное единство като­лической церкви было утрачено. Каждая местная церковь управлялась са­мостоятельно, хотя на Западе и было признано в теории первенство рим­ского епископа. Господство в Италии остготских королей-ариан, при всей их терпимости, не могло не подрывать авторитета пап. Как сказано, папы возлагали надежды на византийского императора и взывали к его интер­венции в дела Италии. Уже с середины V в. ввиду упадка императорской власти на Западе папы тесно связываются с Константинополем. Они дер жали при константинопольском дворе постоянных резидентов, так назы­ваемых апокрисиариев. Помимо чисто церковных дел апокрисиариям по­ручалось наблюдение и за политическими настроениями при дворе визан­тийских императоров. Апокрисиарии пользовались некоторыми личными преимуществами, имели право вести переговоры непосредственно с импе­раторами, жили в особом помещении в императорском дворце. В апокриси-ариях, не без основания, видят наиболее ранний прецедент постоянного дип­ломатического представительства папы при иностранных дворах. От апок­рисиариев, постоянных резидентов при константинопольском дворе, надо отличать легатов, папских послов, которым давались специальные поруче­ния как церковного, так и политического характера.

После захвата Италии Юстинианом и завоевания большей части Апен­нинского полуострова лангобардами папы остались государями Рима, но­минально подчиненными византийскому императору, но фактически по­чти независимыми. Папам приходится вести сложную дипломатическую игру между лангобардами и Византией. Влияние последней все слабеет. Зато на Западе начинает играть все более крупную роль франкское государство, в котором папы видят опору против лангобардов.

Сношения пап с Франкским государством

Учитывая складывающуюся во Франкском королевстве политическую обстановку, папы поддерживали связь не столько с «ленивыми королями» франков, сколько с представителями могущественного рода Арнульфингов, которые занимали должность майордомов (начальников дворцового управ­ления) и фактически управляли всеми делами государства. В 739 г. папа отправил к майордому Карлу Мартеллу послов просить «спасти римлян от гнета лангобардов». С ними он послал Карлу ключи от гроба св. Петра. Эти

ключи, освященные на гробнице апостола и будто бы обладавшие свойством исцелять больных, играли немалую роль в папской дипломатии. Папы по­сылали их сильным людям в знак дружбы. Карл Мартелл с почетом при­нял папское посольство, дал ему богатые дары, но против лангобардов вы­ступить не решился.

Но если папы нуждались в майордомах, то и майордомы нуждались в папах. Сын Карла Мартелла Пипин Короткий хотел присвоить себе и своей династии королевский титул и для этого рассчитывал опереться на папс­кий авторитет. В 751 г. в Рим было отправлено посольство. К папе обрати­лись с вопросом «о королях, которые были в то время у франков и носили титул королей, не имея королевской власти». Папа Захарий будто бы отве­тил: «Лучше пусть называется королем тот, кто имеет власть, чем тот, ко­торый ее лишился». Летописец, отражающий церковную точку зрения, прибавляет: «... и тогда силой своей апостольской власти он повелел, что­бы Пипин был возведен на царство». Последнее представляет явную выдум­ку. Но во всяком случае папа постарался извлечь все выгоды из благопри­ятно сложившейся обстановки. Он оказал важную услугу Пипину, кото­рый вслед за этим стал королем франков. К тому же папе понадобилась - и очень скоро - помощь Пипина.

Лангобарды возобновили нападения на Рим. Новый папа Стефан II лич­но отправился просить помощи у франкского короля. Ему была устроена

необычайно торжественная встреча. Пипин послал своего сына Карла (бу­дущего императора) за 100 миль вперед навстречу папе. Сам король со сво­ей семьей выехал встретить его, сошел перед ним с коня и на снегу прекло­нил колени, потом пешком пошел рядом с папой, ведя его лошадь под узд­цы. С пением гимнов папский кортеж вошел в королевскую виллу Понти-он. Здесь папа бросился перед Пипином на колени и умолял его «защитить дело святого Петра и Римской республики». Пипин обещал папе сделать все, что в его силах. В цаграду папа в торжественной церемонии помазал Пипина на царство и дал ему и его сыновьям титул «римских патрициев». Так был упрочен союз «алтаря и трона». С сильным франкским эскортом папа вернулся в Рим. Вскоре после этого франкские войска вторглись в Италию и разбили лангобардов. В договоре, подписанном в октябре 754 г., лангобардский король обязался не только оставить в покое Рим, но и от­дать папе города, бывшие ранее византийскими владениями и захваченные лангобардами, - Равенну, Римини, Урбино и др. Понадобилась, однако, еще одна военная экспедиция, чтобы заставить лангобардского короля вы­полнить свое обязательство. Теперь Пипин составил дарственный акт, ко­торым все эти области передавались на вечные времена «Римской церкви, святому Петру и первосвященникам римским, его преемникам». Так созда­лась Папская область, светское государство пап. Византийскому импера­тору пришлось примириться с тем, что его владения в Италии (которые, впрочем, зависели от него скорее номинально) перешли под власть папы.

Зато папа теперь оказывается в фактической зависимости от короля фран­ков, который подарил ему эти владения. Но папа не хочет этого признать формально. Появляется документ, который должен доказать, что папа по­лучил лишь то, на что он имеет давнее и неотъемлемое право. В ход пуска­ется самая знаменитая в истории фальшивка - «Константинов дар», - сыгравшая крупную роль в папской дипломатии последующих столетий.

В этом грубо и аляповато составленном документе рассказывается исто­рия о том, как чудесно исцеленный от проказы император Константин от­дал папе императорскую власть над всем Западом, а сам удалился из Рима на Восток, в Константинополь.

Дипломатия Карла Великого

Между франкским королем и папой устанавливается тесная связь, вы­ражающаяся в постоянных посольствах, которыми они обмениваются, а также в совместных их посольствах к византийскому и другим дворам. Во всех этих посольствах папские послы играли подчиненную роль. Папы были не совсем свободны в своих внешних сношениях и были принуждены спра­шивать советов у франкских государей. Особенно усиливается зависимость папы от франкского короля при Карле Великом, когда, после подчинения королевства лангобардов, владения франков вплотную подошли к папским. Но папы, фактически подчиняясь франкским королям, все же стремятся

сохранить видимость духовного верховенства, дающего им право раздавать государям короны. В этом отношении большой интерес представляет исто­рия принятия Карлом Великим императорского титула.

Это - запутанная история, толкование которой вызвало немало разно­гласий в исторической литературе. Мысль о принятии императорского ти­тула, как о средстве увеличить свой международный авторитет и свою власть над подданными, по видимому, уже давно зрела у Карла. Папы его поощ­ряли в этом направлении, стремясь возвысить своег о нового сюзерена за счет старого. Карла называли «новым Константином». Папа постарался сделать так, чтобы инициатива коронации исходила от него. Воспользовавшись пребыванием Карла в Риме, папа выбрал день, когда король был на бого­служении в храме Св. Петра, и внезапно надел на него корону, причем был пропет гимн, в котором Карл восхвалялся как император. Карл был недо­волен тем, как все это было сделано, но титул принял. Во всяком случае, папа сделал весьма ловкий дипломатический шаг. «Разве императорская корона не была пожалована папой, и разве тот, кто жалует, не выше того, кто получает?» Этот аргумент выдвигался потом много раз в борьбе пап­ства со светской властью.

Империя Карла Великого стала крупнейшей силой в Европе, где с ней могла померяться только Византийская империя. Отношения с Византией занимали теперь важнейшее место в дипломатии Карла. Сначала у Карла были грандиозные планы объединения Западной и Восточной империй пу­тем женитьбы на византийской императрице Ирине. Но низложение Ири­ны разрушило этот план. Новый император Никифор не признал за Карлом

императорского титула, и между Франкской империей и Византией на ряд лет прекратились дипломатические отношения. В то время как Византии приходилось с трудом отбиваться от арабов, болгар, аваров и влияние ее слабело, авторитет Западной империи сильно возрос. Карл получил ряд важ­ных привилегий на Востоке. «Святые места» в Палестине, бывшие раньше под покровительством византийского императора, перешли под опеку Кар­ла. В год его коронации иерусалимский патриарх в специальном посоль­стве послал ему ключи от Гроба Господня вместе с ключами и знаменами

Иерусалима.

К Карлу в Аахен стекались послы из Дании, из Англии и других стран. К нему слали почетные посольства Альфонс II, король Астурии, шотланд­ские короли. Все они искали дружбы и союза с императором Запада.

4. Дипломатия арабов

Франкские историки рассказывают о посольствах, которыми обменива­лись Карл Великий и багдадский халиф Харун ар-Рашид, и о подарках, которые они посылали друг другу. С арабами франки были знакомы уже давно. В течение столетия, начиная с 30-х годов VII в., создавалась огром­ная держава арабов. Она превышала размерами Римскую империю времен ее расцвета, охватывая области от Пиренейского полуострова до Западной Индии и от Кавказа и Средней Азии до Йемена и пустынь Африки. Араб­ская торговля и арабская монета проникали в самые отдаленные углы Ста­рого Света. Дипломатические связи Арабского халифата простирались от Китая до крайнего запада. Дамаск, великолепная резиденция Омейядов, был одной из величайших столиц мира. В своей культуре, в методах управ­ления, а также в приемах внешних сношений государство Омейядов нахо­дилось под сильным влиянием традиций Византии и отчасти сасанидского

Ирана.

Огромный халифат Омейядов скоро распался. Первое место среди араб­ских держав занял Багдадский халифат Аббасидов. При дворе Аббасидов преобладали иранские традиции. В сложной системе деспотического и бю­рократического управления аббасидского халифата руководство внешни­ми делами занимало одно из важнейших мест. Среди семи отраслей управ­ления, или «диванов», находившихся в ведении великого визиря, видней­шую роль играл «диван-ар-рисалет» - министерство иностранных дел. В нем выработались определенные формы делопроизводства и церемониа­ла. Несколько более поздние источники - политические трактаты и мему­ары XI в. - могут быть использованы для характеристики приемов абба-сидской дипломатии, поскольку ее традиции были чрезвычайно живучи на Востоке. В мемуарах Абу-л-фазля Бей-Хаки, близко стоявшего к посоль­скому делу, содержится следующее описание посольства. В качестве послов отправляются два лица - одно принадлежит к числу придворной знати, другое выбирается из ученых мулл. Им даются два письма. Одно из них ад-

ресовано на имя государя, к которому отправляется посольство. Письмо начинается цитатой из Корана, перечисляет титулы обоих государей, ре­комендует послов и указывает пределы их полномочий. Характерна заклю­чительная просьба не задерживать послов и поскорее отправить их обрат­но. Другое письмо адресовано первому послу и начинается словами: «О, наш брат и наш доверенный!» В нем содержатся инструкции. Посол должен пе­редать приветствие и подарки, вести переговоры относительно договора, причем ему, по-видимому, вручался уже готовый текст этого документа, в котором ничего нельзя было изменить. В случае несогласия иностранного государя подписать договор посол уполномочен был вести дальнейшие пе­реговоры, причем он должен был информировать своего государя о их ходе и в случае надобности испрашивать новые инструкции. Если договор будет заключен, посол должен потребовать клятвенного его скрепления иност­ранным государем, его сыновьями и приближенными. Важное место среди поручений, которые давались послу, занимала раздача подарков. Часть подарков раздавалась по прибытии посла к иностранному двору, другая часть - лишь в том случае, если его миссия заканчивалась успехом. Послу вручался список подарков, среди которых особенно часто фигурировали драгоценные ткани и сосуды. Особый штат чиновников ведал выдачей и перевозкой подарков.

В другом источнике XI в. - в трактате Сиасет-Намэ Низам-уль-Муль-ка - есть главы, специально посвященные посольскому делу. Трактат тре­бует, чтобы по прибытии послов на границу немедленно отправлялись гон­цы с извещением, сколько их и сколько с ними людей. Их должны прово-

дить и в дороге давать им кров и продовольствие. Послов не следует оскорб­лять даже в том случае, если они - представители враждебной державы, ибо в Коране сказано: «На посланнике только одна обязанность - верная передача».

Низам-уль-Мульк отмечает, что государи, отправляя послов друг к дру­гу, преследуют не только явные, но и тайные цели. «Они хотят знать, како­во положение дорог, проходов, рек, рвов, питьевых вод, может ли пройти войско или нет, где имеется фураж, где его нет, кто из чинов в том или дру­гом месте, каково войско того царя и каково его снаряжение и численность, каковы его [царя] угощения и собрания, каковы распорядки чина, сиденья и вставания, игры в мяч, охоты, каков нрав, жизнь его, благотворитель­ность, око и ухо, повадка и поступок, пожалования, неправосудие и право­судие. Стар ли он или молод, учен или невежествен? Разрушаются или про­цветают его владения? Его войско - довольно или нет? Народ его - богат или беден? Бдителен ли он в делах или беспечен? Визирь его - достоин ли или нет, религиозен ли, добродетельного ли жития? Являются ли его глав­нокомандующие опытными и искушенными в делах людьми или нет? Его приближенные - учены, даровиты или нет? Что они ненавидят и что лю­бят? Во время питья вина царь общителен и весел или нет? Участлив ли он или безучастен? Склоняется более к серьезному или веселому? Предпочи­тает более находиться среди воинов или женщин? »

Из всего этого можно видеть, что традиции византийской дипломатии и очень близкой к ней по приемам дипломатии сасанидского Ирана расцвели на Востоке пышным цветом. Через многочисленные связи, которые уста­новились между западными странами и Кордовским халифатом, через столкновения и переговоры во время крестовых походов восточные влия­ния проникали и на отсталый и менее культурный Запад. Но рассказы франк­ских историков о сношениях Карла Великого с Харун ар-Рашидом надо, по-видимому, причислить к легендам. Восточные историки, отмечая мно­жество посольств Аббасидов в разные страны, ничего не упоминают о по­сольствах к Карлу Великому и даже не знают об этом государе. Но с Восто­ка во франкское государство нередко приезжали купцы, особенно евреи, и привозили с собой редкие товары. Однажды был привезен слон, вызвавший столь большую сенсацию, что франкские летописи отметили год его смер­ти. Возможно, что эти посещения восточных купцов и дали повод к легенде о посольствах халифа.

5. Дипломатия Киевской Руси.

Международные отношения Киевской Руси (IX-X вв.)

В IX в. в Приднепровье и примыкающих к нему областях сложилось могущественное славянское государство Русь, которое мы называем Киев­ским государством, или, употребляя терминологию Маркса, «державой

Рюриковичей». Маркс считал характерным для державы Рюриковичей наличие «вассальной зависимости без ленов и ленов, состоявших исклю­чительно из дани»1. Отсюда постоянное стремление киевских князей все шире и шире распространять свои владения во всех направлениях. Отсю­да же, по выражению Маркса, «быстрый процесс роста» державы Рюри­ковичей, отсюда, наконец, и «примитивная организация завоеваний»2. Славянские и другие племена Восточной Европы облагались данью. В бо­лее далекие страны - на Волгу, на побережье Каспия, в Черноморье, в пределы Византии - производились сокрушительные походы, которые сопровождались захватом добычи и пленников. В результате таких войн и завоеваний уже к концу IX в. держава Рюриковичей достигла такой силы и могущества, что соседние народы не могли не считаться с ней. «Перед нами развертывают старинные карты Руси, - говорит Маркс, - которые обнаруживают, что эта страна некогда обладала в Европе даже большими размерами, нежели те, какими она может похвалиться ныне. Ее непре­рывное возрастание с IX по XI столетие отмечается с тревогой»3. В указан­ных условиях Киевское государство очень рано должно было войти в сложные международные отношения. Самое географическое его положе­ние на великих речных путях, соединявших Балтийское море Днепром с Черным морем и Волгой с Каспийским морем, определило связи Киевс­кой Руси: на юге с Византией, на востоке с Хазарским каганатом, на севе­ре со Скандинавией. С последней киевских князей связывали давнишние династические отношения. Оттуда черпали они наемные военные силы, оттуда шел «непрерывный приток варяжских искателей приключений, жадных до славы и грабежа»4. Через Хазарию шла торговая дорога в стра­ны Средней Азии, куда руссы сплавляли пушнину и рабов. Одно время хазарские каганы пытались даже оспаривать у киевских князей сбор дани с населения Приднепровья.

Но самое сильное и глубокое влияние на историю восточного славянства оказало соседство с Византией.

Русь и Византия

Для Киевской Руси Византия служила рынком, куда князья и их дру­жинники сбывали меха и рабов и откуда они получали тканные золотом материи и другие предметы роскоши. В Царьграде «языческая Русь» зна­комилась с великолепием христианской культуры. Богатства и роскошь Царьграда служили постоянной приманкой для завоевателей. «Те же ма­гические чары», говоря словами Маркса, которые влекли других север-

1 Marx К, Secret diplomatic history of the XVIII century. London, 1899. P. 76.

2 Ibid. 3Ibid. 4 Thirl

ных варваров к «Западному Риму», привлекали и руссов к «Риму Восто­ка»1. Ряд опустошительных походов Руси на черноморские владения ви­зантийских императоров и на самый Константинополь тянется от IX до середины XI в.

Византия очень рано стала стремиться втянуть могущественную Русь в свою политическую систему и тем самым, во-первых, ослабить опасность, грозившую Империи с ее стороны, а во-вторых - использовать «великий народ» руссов в собственных интересах. В основе восточноевропейской по­литики Константинополя лежало стремление путем натравливания одних народов на другие отвлекать их от нападений на Империю. Император Константин Багрянородный, современник киевского князя Игоря, в сочи­нении «Об управлении государством» рекомендовал своему сыну для удержания Руси от походов на Константинополь натравливать на нее со­седей-кочевников печенегов. «Печенеги, - писал он, - связанные друж­бою с императором и побуждаемые им посредством посланий и даров, лег­ко могут нападать на земли руссов». «Руссы не могут даже выступать в заграничные походы, если не живут в мире с печенегами, так как послед­ние во время их отсутствия могут сами делать набеги и уничтожать и пор­тить их имущество». С другой стороны, Игорь, по договору с Византией 945 г., обязался не пускать в подвластный императору Крым «черных болгар», которые «пакостят стране его». Сына Игоря, знаменитого Свя­тослава, византийские дипломаты пытались использовать для ослабле­ния Болгарского государства на Дунае, которое представляло в то время значительную опасность для Византии. Но когда Святослав повел в Бол­гарии самостоятельную политику, отнюдь не соответствовавшую видам

1 Marx К. Secret diplomatic history oi the XVIII century. London, 1899. P. 76.

константинопольского двора, греки напустили на Киев печенегов и заста­вили беспокойного русского князя временно уйти обратно к себе. При воз­вращении на родину из вторичного похода в Болгарию Святослав был убит печенегами по подстрекательству тех же греческих дипломатов. Это не помешало византийцам, когда против них в конце 987 г. восстал в Ма­лой Азии честолюбивый и талантливый полководец Барда Фока, опять вступить в переписку «с царем руссов» и просить помощи у сына Свято­слава Владимира. Для прочности союза Владимиру была обещана рука одной из царевен императорского дома. Со своей стороны Владимир обя­зался креститься сам и крестить свой народ. Крещение рассматривалось византийскими политиками как косвенное признание вассальной зависи­мости от Империи. Эта хитроумная политика Византии в отношении Руси не увенчалась, однако, успехом. Киевские князья сумели сохранить сво­боду действий. Святослав, призванный императором Никифором Фокой для усмирения болгар, одержав блестящие победы над ними, проявил на­мерение сохранить завоеванную страну под своей непосредственной влас­тью и даже перенес свою постоянную резиденцию в столицу Болгарии -

Переяславец. Больших усилий сто­ило преемнику Никифора Фоки Иоанну Цимисхию заставить Свя­тослава покинуть берега Дуная. По­зднее отряд руссов, посланный Вла­димиром, помог константинополь­скому правительству подавить вос­стание Варды Фоки. Но когда импе­раторы Василий и Константин не выполнили условий договора, в час­тности в отношении брака с царев­ной, Владимир осадил принадле­жавший Византии город Херсонес в Крыму и заставил императоров вы­полнить свои обязательства. При та­ких условиях ни с какими вассаль­ными отношениями к Византии кре­щение Руси не могло быть связано. Так же независимо держался в отно­шении Византии и сын Владимира Ярослав Мудрый. В 1043 г. он рас­торг дружеские отношения с Визан­тией из-за обид, причиненных рус­ским в Константинополе, и предпри-

нял морской поход на столицу Империи, а в 1051 г. порвал и церковную связь с константинопольским патриархом, избрав на соборе русских епис­копов нового митрополита - «русина» Иллариона.

Русь и Западная Европа

После крещения международные связи Киева значительно расшири­лись и окрепли. Киевское государство вступило в сношения не только с Византией, но и с католическими странами Средней Европы как равный и полноправный член христианского общества. Владимир Святославич, по словам летописи, «жил с князьями окольными в мире - с Болеславом польским и со Стефаном венгерским и с Андрихом [Удальрихом] чеш­ским, и были между ними мир и любовь». Этими словами довольно точно определяется ближайшее политическое окружение Киева. К перечислен­ным окольным странам следует прибавить Скандинавию, связь с которой не порывалась и в XI в.

Политические отношения скреплялись брачными союзами. Болеслав Храбрый, князь польский, сватался за дочь Владимира Предславу; его пре­емник Казимир был женат на другой дочери Владимира Марии Доброгне-ве. Младшая дочь Ярослава Анастасия была за венгерским королем Андре­ем, старшая, Елизавета, - за знаменитым норвежским королем Геральдом Гардрада. Сам Ярослав был женат на дочери шведского короля Олафа - Ингигерде.

Но соседними странами не ограничивался политический кругозор Кие­ва. Ярослав пытался вовлечь Германскую империю в борьбу с общим вра­гом - Польшей. С этой целью он в 1043 г. направил посольство в Гослар с предложением руки русской княжны германскому императору. Шаг этот не увенчался успехом. Вскоре за тем Ярослав выдал свою дочь Анну за фран­цузского короля Генриха I.

Договоры киевских князей с греками

Международные отношения Киевского государства находили свое вы­ражение в договорах, которые заключались киевскими князьями с со­седними государствами. Сохранились три договора с греками князей Олега (911 г.), Игоря (945 г.) и Святослава (971 г.), но в источниках со­хранились сведения и о других договорах с Византией и с волжскими болгарами.

Договоры с греками отражают очень ярко характер «несообразной, не­уклюжей и скороспелой» державы Рюриковичей, представлявшей в то вре­мя еще далеко не прочно спаянное в своих частях целое. Заключались они от имени не только «князя великого русского», но и «всех светлых и вели­ких князей», которые были «под рукой его», т. е. вассалов, сидевших в от­дельных городах, подвластных киевскому князю. В договоре 945 г. рядом с послами князя Игоря перечисляются «общие послы» от его жены Ольги, сына Святослава, двух племянников и «ото всего княжья», т. е. от 20 под­ручных князей (в том числе двух женщин).

Договоры имели целью прекращение неприятельских действий и уста­новление «взаимной любви», т.е. союза между обоими государствами, «пока сияет солнце и весь мир стоит». По договору 911г. Империя оговаривала право принимать на службу русских дружинников. Договор 945 г. опреде­лял еще более точно обоюдные военные обязательства. «Если будет просить у нас воинов князь русский, - заявлялось от имени императоров, - дадим ему, сколько ему потребно... Если же царство наше начнет просить у вас воинов на врагов наших, тогда напишем к великому князю вашему, и по­шлет он нам, сколько хотим, и оттоле уведают иные страны, какую любовь имеют греки с Русью».

Договор 945 г. с особой подробностью ограждает крымские владения Империи от нападений и притеснений со стороны Руси. Кроме того, в нем, как, впрочем, и в договоре 911 г., на Русь возлагаются известные обязательства в отношении помощи греческим ладьям во время корабле­крушений.

В связи с прекращением военных действий введены статьи о пленниках, устанавливающие размеры и условия их выкупа. Это был очень важный пункт договоров 911 и 945 гг., так как одной из целей походов Руси на Ви­зантию был захват рабов для продажи.

Договоры отражают еще очень ранние стадии международных отноше­ний, когда подданные различных государств глядели друг на друга, как на естественных врагов, когда человек, попадавший в чужую страну, чувство­вал себя во вражеском стане. Пребывание, даже временное, в этой враждеб­ной среде требовало поэтому регламентации всех деталей, чтобы, с одной стороны, оградить чужеземца от обид, с другой - обезвредить его. Самый приезд иноземцев был обставлен всевозможными стеснительными услови­ями. Послы и гости (купцы) должны были предъявлять доказательства сво­его официального положения - в виде золотых печатей для послов и се­ребряных - для гостей. Только при этом условии византийское правитель­ство брало на себя ответственность за их жизнь. Несмотря на эту предосто­рожность, и на послов, и на гостей одинаково смотрели в Константинополе как на врагов, способных нанести вред Византийской империи. По догово­ру 945 г. устанавливалось, что князь русский, посылая своих людей в Кон­стантинополь, должен снабдить их особыми грамотами, в которых указы­вается, «что послал кораблей столько», чтобы греки знали, что они прихо­дят «с миром». Людей, приезжавших с Руси без грамоты, византийское пра­вительство должно задерживать и писать о них великому князю; в случае сопротивления с их стороны оно не несет ответственности и за их убийство. Послам и всем вообще «приходящим» из Руси воспрещается творить бес­чинства на пути в столицу. По приезде в Константинополь они должны за­регистрироваться и жить в определенном месте, на подворье монастыря Св. Мамонта, в предместье Константинополя. В город люди из Руси впус­каются с военными предосторожностями: они должны входить через одни ворота партиями в 50 человек, без оружия, в сопровождении приставлен­ного к ним «царева мужа» (императорского чиновника). Этот «царев муж»

являлся как бы посредником между Русью и подданными византийских императоров и следил за торговыми сделками присланных.

Покупки приехавших подлежали контролю: каждый из них имел право вывезти ценных парчевых материй, производством которых гордились императорские мастерские, не более как на 50 золотых. Наконец, людям из Руси запрещалось задерживаться в Константинополе на зиму.

Положение приезжих руссов в Константинополе требовало определения порядка разрешения взаимных обид и исков между ними и греками. Этому вопросу посвящена большая часть статей в договорах 911 и 945 гг. Следует отметить, что приезжие судились не по греческим законам, а по «закону русскому», т. е. по народно-правовым нормам, господствовавшим в Русской земле.

Указанная особенность взаимных отношений между договаривавшими­ся сторонами, которые не доверяли друг другу, требовала точного опреде­ления прав русских послов, а также приравниваемых к ним гостей (куп­цов). И те и другие пользовались во время своего пребывания в Константи­нополе (но не более шести месяцев) полным содержанием от византийского правительства. Послы получали «слебное», а гости «месячину» (хлеб, вино, рыбу, мясо, фрукты). Есть указание, что они имели право пользоваться бес­платно правительственными банями. На обратный путь они могли требо­вать продовольствие и судовые снасти - якори, канаты, паруса и все нуж­ное. Послы и купцы приходили не только от великого князя, но и от под­ручных князей. Возникала необходимость установить известную иерархию между ними. Первое место предоставлялось Киеву, за ним - Чернигову и Переяславлю и т. д.

Договоры скреплялись клятвой. Руссы-язычники клялись оружием сво­им, приговаривая: «Да не имут помощи от Бога, ни от Перуна, да не ущи-тятся щитами своими, и да посечены будут мечами своими, от стрел и от иного оружия и да будут рабами в этой жизни и в той». Эта клятва сопро­вождалась всевозможными магическими обрядами: «некрещеная Русь» клала на землю щиты свои и мечи нагие, обручи и прочее оружие и произ­носила магическую формулу: «Если мы не сохраним сказанного... да будем прокляты Богом, в которого верим, - Перуном и Белесом, скотьим богом, да будем золоты, как золото, и своим оружием да будем посечены». Пред­ставители Византии по христианскому обычаю «целовали крест». Это был также своего рода магический обряд, так как предполагалось, что наруше­ние крестного целования должно повлечь самые ужасные кары, по край­ней мере на том свете. Среди послов Игоря было несколько христиан; они тоже присягали на кресте.

ДИПЛОМАТИЯ ПЕРИОДА ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

1. Политическая раздробленность на Западе

Варварские государства, возникшие на основе завоеваний, оказались не­прочными. Господство натурального хозяйства, слабость экономических свя­зей между отдельными хозяйственными районами, отсутствие экономиче­ской базы для больших политических организаций - все это неизбежно при­водило к распадению крупных государственных объединений и на Западе, и на Востоке. Не избегли этой судьбы и самые крупные среди них - империя Карла Великого и Киевская Русь. Завершение процесса феодализации вар­варских обществ, превращение землевладельцев в самостоятельных госуда­рей в своих вотчинах сопровождалось политическим распадом Европы.

Распад империи Карла Великого

Держава Карла Великого ненадолго пережила своего первого императо­ра. Приближение распада чувствуется уже в последние годы Карла. Разло­жение империи быстро прогрессирует в царствование Людовика Благочес­тивого. Людовик делит империю между сыновьями, сохраняя за собой вер­ховную власть. Сыновья начинают войну против отца. После его смерти (840 г.) они воюют между собой. Карл Лысый и Людовик Немецкий заклю­чили в Страсбурге договор против старшего брата Лотаря, к которому пере­шла императорская корона и который хотел наделе осуществить свои импе­раторские права. Страсбургская присяга - это первый дипломатический до­кумент, составленный не по-латыни и не по-гречески, а по-немецки и по-фран­цузски (по-романски). Лотарь пошел на уступки, и в 843 г. в Вердене был заключен знаменитый договор о разделе империи между тремя братьями.

Формально признавалось существование империи, или, вернее, сохранялся императорский титул, который достался старшему - Лотарю. Но земли империи были разделены на три части линиями, идущими с севера на юг. Запад - «королевство западных франков», то, что потом стало называться Францией, - получил Карл, восток - «королевство восточных франков», которое потом стало называться Германией, - получил Людовик, Лотарю досталась часть между владениями Карла и Людовика, обширная полоса зе­мель от устья Рейна до устья Роны, и Италия. Раздел был совершен чисто механически и очень неудачно. Особенно это относится к части Лотаря, за­ключавшей в себе страны богатые, плодородные и населенные, но разноязыч­ные, с разными экономическими и политическими связями. Эта часть была легкой приманкой для соседей, и ее слишком трудно было защищать. За Вер-денским договором последовали новые столкновения и новые договоры.

Феодальное распыление Европы

Западная империя окончательно распалась на ряд самостоятельных го­сударств - Францию, Германию, Италию и Бургундию, или Арелат. Но это были государства лишь по имени. В IX-XI вв. на всей территории Запад­ной Европы господствует политическая раздробленность. Феодальная

иерархия, которая устанавливается в это время, бессильна объединить и организовать эту сложную дробность. Сила является в конце концов реша­ющим моментом в установлении отношений между отдельными феодаль­ными мирками, и очень часто сюзерен трепетал перед сильным вассалом.

При таком положении в сущности терялась всякая граница между госу­дарством и частным владением, между публичным и частным правом, меж­ду внутренними отношениями и международными. Обладая правом суда и управления, сбора налогов и чеканки монеты, располагая военной силой, каждый достаточно сильный сеньор мог чувствовать себя самостоятельным государем, мог воевать с кем хотел (даже со своим сюзереном), мог заклю­чать с кем хотел мирные договоры и союзы. Понятие о международных от­ношениях запутывается еще тем, что при крайней феодальной раздроблен­ности, при множестве мелких границ, деливших Европу, стирались рубе­жи между крупными государствами. Многие феодалы владели землями в разных государствах - во Франции и в Германии, в Германии и Италии - и были вассалами нескольких государей. Понятие сеньории вытесняет по­нятие государства. Крупный землевладелец является государем, государ­ство является вотчиной. Его делят, завещают, отдают в виде приданого. Путем браков создаются новые государства, иногда очень странного и пест­рого состава, часто случайные и недолговечные.

Право частной войны

Право частной войны устанавливается повсеместно. В связи с этим можно говорить и о частной дипломатии. Два феодальных сеньора ведут переговоры как самостоятельные державы. Крупные сеньоры чувствуют себя вполне независимыми государями и как таковые сносятся как с ино­странными, так и со своими королями. Это одинаково относится и к свет­ским, и к духовным сеньорам. Выработались формальные приемы объяв­ления войны и заключения мира через особых вестников, передававших поручение устно или при помощи известных символических действий. Эти вестники потом стали называться герольдами. Они носили гербы сво­их сеньоров, и их личность считалась неприкосновенной, как личность послов.

Тщетно стремится церковь, интересы которой особенно страдали от фе­одальной анархии, установить известный порядок в этом хаосе. Делаются попытки ввести некоторые правила, ограничивающие или хотя бы смяг­чающие право частной войны. С XI в., по инициативе церкви, издаются постановления, которые воспрещают «вторгаться в храмы, притеснять и оскорблять монахов и их спутников, хватать крестьян и крестьянок, по­хищать или убивать жеребят, волов, ослов, баранов, овец, свиней; пусть никто не задерживает купцов и не грабит их товаров». Нарушителям это­го «божьего мира» угрожали отлучением. Пытались установить так назы­ваемое «божье перемирие», запрещая частные войны по определенным дням (с вечера среды до утра понедельника), в праздники, в течение по­стов. Но никакие церковные угрозы не могли обеспечить проведение в жизнь этих мероприятий.

НесмЪтря на все стремления королевской власти в разных странах по­кончить с частными войнами, они упорно продолжались в течение всего Средневековья, - ас ними действовала и частная дипломатия. Раньше всего частные войны были воспрещены в Англии, где рано установилась сильная королевская власть. Но это не помешало им в новой форме вспыхнуть в XV в. - в войне Алой и Белой розы. В Испании, во Франции и особенно в Германии королевская власть, бессильная бороться с феодальными война­ми, долгое время принуждена была лишь вводить их в определенные рам­ки и тем самым, в принципе, их узаконивать.

Золотая булла Карла IV в сущности легализировала частную войну, ус­тановив лишь правила ее объявления.

Выступление на историческую сцену городов, которое привело в конце концов к усилению централизующих тенденций в феодальной Европе, в ряде случаев лишь осложняло характерную для феодализма раздроблен­ность власти. Города ведут самостоятельную политику, объявляют войны своим сеньорам и друг другу, вступают в переговоры, заключают союзы. Добившись политической самостоятельности, города делаются своего рода

коллективными сеньорами со всеми их атрибутами вплоть до права част­ной войны.

Наиболее четко особенности дипломатии периода феодальной раздроб­ленности выступают на примере русских княжеств XIII-XV вв.

2. Дипломатия на Руси XII-XV вв.

Международные отношения Киевской Руси в XI-XIII вв.

Со второй половины XI в. Киевское государство, «подобно другим госу­дарствам аналогичного происхождения, распадается на уделы, разделяет­ся и подразделяется между потомками завоевателей, разрывается на части феодальными войсками, разбивается вторжением иноземных народов»1.

С распадом Киевского государства на ряд обособленных княжеств, кото­рый начался после смерти Ярослава и завершился в XII в., не прекрати­лись сношения Киевской Руси с Византией и Западной Европой. «Слава великая» русских князей, если верить летописи, доходила « ко странам даль­ним: к грекам, и к венграм, и к ляхам [полякам], и к чехам, и даже до Рима».

С Византией постоянная связь поддерживалась благодаря подчинению русской церкви константинопольскому патриарху. Но связи были не толь­ко церковные. У Руси и Византии был общий враг - половцы, одинаково угрожавшие благосостоянию обеих стран. Если в X в. Империя натравли­вала печенегов против Руси, то теперь она нуждалась в союзе с русскими князьями, чтобы ослабить опасность со стороны половцев. Между визан­тийскими императорами и русскими князьями заключались наступатель­но-оборонительные союзы. В1073-1074 гг., по просьбе императора Михаи­ла VII Дуки, русские князья во главе с Владимиром Мономахом ходили на усмирение восставшего против Византии Херсонеса. В 1160 г. император Мануил Комнин просил у киевского князя Ростислава Мстиславича помо­щи против венгров, «в силу заключенного между русскими и греками мира». В союзе с Мануилом Комнином были и галицкие князья Владимир Волода-ревич и его сын Ярослав Осмомысл. Проводником византийской политики на Руси был митрополит Киевский, назначаемый патриархом из греческо­го духовенства и фактически являвшийся агентом константинопольского правительства в Киеве. О тесных связях с Византией в эту эпоху свидетель­ствуют и брачные союзы между русскими княжескими домами и византий­ским императорским домом. Владимир Мономах был по матери внуком императора Константина Мономаха, от которого и принял свое греческое прозвище «единоборца». Дочь самого Владимира была замужем за Леоном, сыном императора Диогена, одна из его внучек - за царевичем из дома Комнинов.

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 77.

Сохранялись стародавние связи и со странами Северо-Западной Европы. Владимир Мономах был женат на Гиде, дочери англосаксонского короля Гаральда.

Особенно прочные и оживленные отношения существовали между Юж­ной Русью и непосредственно к ней примыкавшими Польшей и Венгрией.

На общих «снемах» (съездах) с венгерским королем и польскими князь­ями обсуждались вопросы международной политики. В 1254 г. Даниил Ро­манович имел снем с Болеславом польским по вопросу о помощи Венгрии. В 1262г. на снеме с тем же Болеславом русские князья «положили ряд [уго­вор] между собой о земле Русской и Ляшской» и утвердили его крестным целованием. На одном из таких снемов Даниил Романович договорился с польскими князьями, чтобы во время войн «Руси не воевать челяди ляш­ской, ни ляхам русской челяди». Этим договаривавшиеся стороны отка­зались от обычая угонять в плен сельское население с неприятельской тер­ритории. Снемы сопровождались увеселениями - пирами и турнирами. Так, венгры, прибывшие на помощь к Изяславу Мстиславичу Киевскому в 1150 г., устроили наездничьи потехи: «играли на фарях [конях] и на ска­кунах», и киевляне «дивились венграм, множеству их слуг и коням их».

Немалое политическое значение имели в эту эпоху и брачные союзы рус­ских князей с правящими домами соседних государей. Напрасно греческое духовенство внушало русским князьям, что « недостойно зело благоверным князьям отдавать дочерей своих в страны, где служат на опресноках». Со­ображения политические брали верх над религиозными предписаниями. По наблюдению одного из исследователей русско-польских отношений, Линниченко, польский двор зорко следит за политическим положением в Руси и ищет браков с той княжеской линией, которая в данную минуту могущественнее. За время с 1043 г. до конца XIII в. исследователь насчи­тывает 15 брачных союзов между русскими и польскими правящими дома­ми. Политическое значение брачных союзов между Венгрией и Русью вид­но хотя бы из обручения Даниила Романовича Галицкого в детстве с мало­летней дочерью венгерского короля Андрея. Вступали русские князья в брачные союзы и с чешскими князьями.

Две самые могущественные политические силы средневековой Европы - Германская империя и папство - не остались вне дипломатического кру­гозора Киевской Руси. В 1073 г. сын Ярослава Мудрого Изяслав в борьбе с братьями искал содействия у германского императора. Его соперник и брат Святослав избежал вмешательства Германии только путем непосредствен­ных переговоров с императором. Успех, достигнутый им, объясняется тем, что сам он был женат на сестре одного из крупнейших германских феода­лов, Бурхарда, епископа Трирского, который и служил посредником в пе­реговорах. Искал сближения с Германией и третий сын Ярослава Всеволод. Его дочь Евпраксия была замужем за маркграфом Бранденбургским и, ов­довев, обвенчалась с императором Генрихом IV.

В поисках союзников для своего восстановления на киевском престоле Изяслав Ярославич послал своего сына в Рим к папе и даже признал себя

данником римского престола, принес должную присягу «в верности князю апостолов» и «принял царство опять, как дар св. Петра» из рук папы Гри­гория VII. Демарши папского престола в Польше в пользу Изяслава приве­ли к возвращению его в Киев при содействии Болеслава Смелого.

В другом случае инициатива сближения шла от самого папского пре­стола. В 1245 г. под влиянием паники, охватившей всю Европу перед ли­цом монголо-татарской опасности, папа Иннокентий IV держал собор в Лионе о положении «святой земли» (Палестины) и об отражении монголо-татар. На соборе было решено обратиться за помощью к «русскому коро­лю», т. е. Даниилу Романовичу Галицкому. Завязавшиеся сношения за­вершились около 1253-1254 гг. торжественным примирением католиче­ской церкви с русской, но церковная уния преследовала чисто политиче­ские цели - создание союза для борьбы с монголо-татарами. Очевидно, ту же задачу имело и папское посольство к новгородскому князю Александ­ру Ярославичу (Невскому). Союз между папским престолом и Юго-Запад­ной Русью был закреплен коронованием Даниила Романовича королев­ской короной из рук папских легатов. Международное значение этого акта само собой очевидно. Принять предложение папы убедили Даниила польские князья и вельможи, заявив ему: «Возьми венец, и мы тебе на по­мощь против татар».

Договоры русских городов с немецкими городами

С возникновением торговых немецких городов в Прибалтике между ними и русскими городами завязались оживленные торговые сношения, заклю­чались договоры, носившие торговый характер. Эти договоры имели зада­чей урегулировать условия торговых сношений русских городов с немец­ким купечеством.

Договоры Новгорода 1195, 1257 и 1270 гг. и Смоленска 1229 г. с немец­кими городами Прибалтики еще сохраняют черты, характерные для X в. Купец, находясь в чужой стране, должен был дипломатическим путем ус­танавливать свои 'взаимоотношения с местным населением как в области гражданской, так и уголовной, и политической. Поэтому и здесь уделяется много места порядку разрешения возможных столкновений и исков. И тут в основу полагается русское право, к этому времени уже кодифицирован­ное в «Русской Правде». По Смоленскому договору 1229 г. дела должны были решаться согласно «Смоленской Правде», которая являлась сколком с общерусской «Правды». Впрочем, ввиду трудности полного подчинения иностранцев действию русского права, новгородские договоры допускали применение жребия - своеобразного «суда божия», - порядок, который сохранялся в Северо-Восточной Руси в отношении иностранцев еще в XVI и XVII вв. Особо оговаривалось обоюдное обязательство: купцов «в дыбу не сажать и в погреб» (тюрьму); оно гарантировало личную безопасность тор­говцев в чужом государстве. В условиях постоянных феодальных войн очень

важно было соглашение о признании купцов, ездивших с товарами, нейт­ральными лицами, которым предоставляется «путь чист» через воюющие между собой земли. В случае рати воспрещалось поэтому привлекать ино­странцев к военной службе (договор 1229 г.). Наконец, договором 1195 г. Новгород снимал с себя ответственность за действия в чужой стране рус­ских неновгородского происхождения. Этот пункт договора, вызванный раздробленным состоянием Русской земли, объясняется обычаем репрес­сий по отношению к первым попавшимся представителям чужого народа за преступление, учиненное кем-нибудь из этого народа. Точно так же и немецкая сторона оговаривала неответственность «зимних гостей» (т. е. немецких купцов, приезжавших с зимним караваном) за действия «гостей летних» (участников летнего каравана).

Большое место в договорах с немцами занимали чисто торговые вопро­сы: пути, которыми должны проезжать иноземные купцы, порядок упла­ты долгов, единство мер и весов, размеры торговых пошлин и т. д. Смолен­ский договор устанавливает свободу плавания по Западной Двине.

Междукняжеская дипломатия на Руси XII-XIII вв.

При политической раздробленности Русской земли дипломатические сношения не могли ограничиться только теми или иными отношениями с соседними государствами. Особое значение приобретали дипломатические отношения между отдельными княжествами, на которые распалось Киев­ское государство. Урегулирование мелочных споров и взаимных претензий между мелкими государями-вотчинниками составляет главное содержание этой дипломатии. Лишь временами князья объединяются перед лицом об­щей опасности. Уже вскоре после смерти Ярослава установилась практика разрешения междукняжеских споров на таких же снемах (съездах), на ка­ких разрешались международные конфликты. На снемы съезжались заин­тересованные князья и в общем шатре, «сидя с братьями своими на одном ковре», совместно с наиболее доверенными дружинниками, обсуждали все очередные вопросы.

Этим путем разрешались поземельные споры. Так, на съезде в Любече в 1097 г. внуки Ярослава постановили как правило распределять княжества по признаку наследственного владения. На съездах решались общие воен­ные предприятия. В 1103 г. на Дол обском съезде Владимир Мономах и его двоюродный брат Святополк Изяславич после длительных споров, в кото­рых принимали активное участие их дружинники, сговорились об общем походе на Половецкую землю. На съездах же принимались и общеобяза­тельные для всех союзников правовые нормы: так, на общем съезде сыно­вья Ярослава утвердили дополнения к «Правде» их отца.

Таким образом, на съездах устанавливались принципы общей полити­ки, обязательной для всех князей. На Любечском съезде, который попы­тался разрешить споры из-за волостей, было провозглашено прекращение

феодальных усобиц: « Почто губим Русскую землю, сами на себя котору де­лая? » - заявляли князья. «А половцы землю нашу несут розно и рады, что между нами рати. Отныне имейся по едино сердце!» Тогда же, по-видимо­му, было принято решение, что князь, нарушивший это постановление, ли­шается волости (княженья), а боярин - головы.

Решения съездов, подобно международным постановлениям, скрепля­лись крестным целованием. Участники соглашения брали на себя обязан­ность силой проводить его в жизнь: «Если отселе кто на кого будет, и на того будем все и крест честный!» Действительно, когда после Любечского съезда один из его участников, князь волынский Давид Игоревич, веро­ломно захватил и ослепил галицкого князя Василька, то прочие князья, участвовавшие на съезде во главе с Владимиром Мономахом, выступили против него и его соумышленника князя киевского Святополка Изясла-вича. Со Святополком они вскоре помирились, потребовав, чтобы он при­нял участие в карательной экспедиции против Давида, а самого Давида заставили явиться на новый снем. Здесь было решено отнять у него Вла­димир-Волынский, «затем, что ты вверг нож в нас, чего не бывало в Рус­ской земле!»

Наряду со снемами в силе были и соглашения между отдельными князь­ями. Характерно, что и в таких случаях к дипломатическим переговорам привлекались третьи лица - союзные князья и их дружинники. Иногда посредниками выступали женщины из княжеской семьи. Так, в 1097 г. мачеха Владимира Мономаха, вдова его отца Всеволода, по просьбе киев­лян, примирила своего пасынка с киевским князем Святополком. Влади­мир «преклонился на мольбу княгини, потому что чтил ее, как мать, отца рад и своего».

Очень крупную роль играли при переговорах церковные феодалы - епископы и настоятели монастырей. В переговорах между Владимиром Мо­номахом и киевлянами, кроме его мачехи, принимал участие и митропо­лит, и это тоже оказало влияние на его решение, потому что он « и митропо­лита также чтил, сан святительский, инепреслушал мольбы его». Еписко­пы постоянно выступали в качестве послов. Среди них были выдающиеся дипломаты. Такие черты наблюдаются, например, у черниговского епис­копа Порфирия, который в 1187г. был посредником между рязанскими кня­зьями и владимирским великим князем Всеволодом Большое Гнездо, «ми­лость прося у него, дабы умирить его с рязанцами». При содействии обма­нутого им владимирского епископа Луки это ему удалось, и он сам, по просьбе Всеволода, поехал с его дружинниками в Рязань «с миром». Но в Рязани он повел свою линию, «утаився от Всеволодовых дружинников», так как его симпатии лежали всецело на стороне Рязани, которая входила в состав его епархии. Он действовал, по словам владимиро-суздальского летописца, «не по-святительски, но как переветник и лжец» и «инако из-воротилречь», т. е. проявил те свойства, которые в последующие века дол­гое время считались основными качествами настоящего дипломата. Дого­воры между князьями нередко заключались непосредственно в присутствии

епископов или в стенах почитаемых монастырей. Все это открывало широ­кую возможность духовенству вмешиваться в международную политику. Характерен случай, имевший место в 1127 г., когда игумен одного из киев­ских монастырей, Григорий, при поддержке созванного им церковного со­бора, понудил киевского князя Мстислава Владимировича нарушить дого­вор с черниговским князем, заявив: «На мне пусть будет, грех, если пре­ступишь крестное целование». Мстислав «сотворил волю» духовенства и, по словам летописца, раскаивался в этом всю жизнь.

Посольская служба

В тех случаях, когда князья не принимали личного участия в ходе пере­говоров, дипломатические сношения осуществлялись посредством послов. В 1229 г. в качестве послов со стороны Смоленска ходил в немецкие города «поп», священный сан которого должен был в какой-то мере оградить его личность в чужой стране, и «умный муж из города Смоленска».

При отсутствии налаженных сношений и элементарной безопасности в пути вопрос о неприкосновенности послов был одним из наиболее важ­ных. В Смоленском договоре 1229 г. устанавливается двойная вира (пла­та) за убийство посла: «послу что учинят... задвое за того взять, два плате­жа». Точно так же и Новгородский договор 1270 г. за убийство новгород­ского посла требует 20 марок серебра и столько же за немецкого посла вместо обычных 10 марок. Указанные оговорки не всегда были лишними. Как известно, когда в 1223 г. к русским князьям, выступившим в поход против монголо-татар, пришли татарские послы, то они были перебиты. Впрочем, в данном случае между русскими и монголо-татарами было со­стояние войны, что могло оправдать в глазах русских князей поступок, нарушавший основной закон международного права. Еще чаще послы подвергались насильственному задержанию. В 1142 г., например, послы новгородские были задержаны в Южной Руси, потому что не сговорились с киевским князем относительно того, кто будет князем в Новгороде. Так же поступали и владимирские великие князья. Андрей Боголюбский в 1167 г. «изымал», т. е. арестовал, послов новгородских и т. д. При сноше­ниях между русскими князьями послы пользовались содержанием и сред­ствами передвижения (кормом и провозом) за счет того князя, к которому были посланы, - обычай который, может быть, следует возводить к ви­зантийской традиции давать послам «слебное». Помимо исполнения сво­их прямых дипломатических обязанностей послы содействовали распрос­транению различных сведений международного значения. При отсут­ствии каких-либо других способов внешнеполитической информации эта роль дипломатических представителей являлась довольно существенной. Поэтому Владимир Мономах и рекомендовал своим сыновьям оказывать честь и послу, и купцу, «ибо они, ходя мимо, по всем землям прославляют человека либо добрым, либо злым».

Порядок заключения договоров

Тексты междукняжеских договоров XI-XIII вв. не сохранились, но со­держание их может быть в известной мере восстановлено. Это, во-первых, договоры о союзе. В договоре 1152 г. киевского князя Изяслава Мстисла-вича с галицким князем Владимиром Володаревичем союзнические отно­шения определялись в следующих выражениях: Володарь обязывался «с Изяславом быть и от него не отлучаться, ни в добре, ни в лихе, но все­гда с ним быть». В других случаях дело шло о вассальных отношениях. Формула вассальной зависимости так выражена в обращении того же Владимира Галицкого к Изяславу: «Кланяюсь тебе! Прими меня, как сы­на своего Мстислава, так и меня. Пусть ездит Мстислав подле твоего стре­мени с одной стороны, а с другой стороны подле твоего стремени еду я со всеми своими полками». Из отдельных пунктов договоров следует отме­тить обязательство выдачи смердов (крестьян) и холопов, захваченных во время войны. При методах тогдашних феодальных войн, сопровождав­шихся угоном населения и скота, в неприятельской стране иногда не оста­валось «ни челядина, ни скотины». Другим таким пунктом был возврат награбленного имущества.

Договоры, как международные, так и междукняжеские, утвержда­лись, как сказано, целованием креста и обычно заключались в форме «крестных грамот». Расторжение договора выражалось в том, что посол бросал крестные грамоты и уезжал. Естественно, что гарантия крестного целования была лишь условной, поскольку вся она держалась только на уважении к предмету культа и имела исключительно моральный харак­тер. В 1152 г. галицкий князь Владимир Володаревич не выполнил дого­вора, скрепленного целованием «креста св. Стефана». Когда Изяслав по­слал к нему одного из своих приближенных с «крестными грамотами» на­помнить о его клятве, то он отвечал пренебрежительно: «Сей ли крестец мал!» «Княже, -сказал ему на это посол, - если крест мал, то сила его велика», и напомнил вольнодумцу, что он целовал не простой, а чудесный крест, и если отступит от клятвы, принесенной на этом кресте, то «не бу­дет жив». На это Владимир хладнокровно ответил: «Вы о том досыта мол­вили, а теперь полезь вон!»

Таким образом, одного крестного целования было недостаточно. Для большего впечатления клятву приносили на «раке», т. е. у гробницы того или иного почитаемого святого, например, у раки патронов княжеской ди­настии святых Бориса и Глеба. Наконец, прибегали к требованию залож­ников, или «талей». Обычно выдачей заложников с обеих сторон обеспечи­валось соблюдение договора половцами, которых русские всегда подозре­вали в коварстве. Заложниками же обеспечивался правильный ход предва­рительных переговоров с половцами. Так, в 1095 г. пришли половецкие ханы Итларь и Кытан для переговоров в Переяславль к Владимиру Моно­маху и стали вне города. Владимир дал «в тали» своего сына Святослава, а

Итларь с лучшей дружиной вошел в город. Судя по договору 1195 г., к за-ложничеству прибегали и при переговорах с немцами. Но бывали случаи, когда и соглашения между русскими землями скреплялись выдачей залож­ников. Так, в 1139г. новгородцы, просившие у Всеволода Ольговича в кня­зья сына, «пустили к Всеволоду детей своих в тали».

0 неприкосновенности заложников говорится в договоре 1195 г., где за убийство «таля» устанавливался двойной штраф. На практике с заложни­ками не всегда церемонились. Когда Итларь в качестве заложника нахо­дился в Переяславле, дружина Владимира Мономаха советовала князю вос­пользоваться случаем и перебить Итлареву дружину. Владимир колебал­ся. «Как могу это сотворить, после того, как им поклялся?» - говорил он. «Князь, нет в том греха, - возражала дружина. - Они всегда ведь престу­пают клятву, а губят землю Русскую и кровь христианскую проливают бес­престанно» . Ночью был подослан отряд в стан Кытана, сперва выкрали Свя­тослава Владимировича, а потом убили Кытана и избили его дружину. На следующее утро ничего не подозревавшего Итларя со свитой зазвали в избу к одному из княжеских дружинников, заперли и через разобранную кры­шу перестреляли всех из луков.

Международные отношения Северо-Восточной Руси в XIII-XV вв.

После завоевания и опустошения Русской земли монголо-татарами международное значение русских княжеств очень пошатнулось. Юго-за­падные русские земли подпали постепенно под власть великих князей ли­товских и Польши и на долгое время утратили свою самостоятельность. Северо-Восточная Русь, отрезанная Литвой и немецкими рыцарями от об­щения с Западной Европой, угнетенная татарским игом, которое «не только давило, но оскорбляло и сушило душу народа, ставшего его жерт­вой»1, была почти совершенно оторвана от общения с другими народами. В течение XIV и даже первой половины XV в. международные отношения Северо-Восточной Руси ограничивались почти исключительно Золотой Ордой, Византией, Литвой и торговыми сношениями Новгорода с немец­кой и шведской Прибалтикой. Связь Северо-Восточной Руси с Византией поддерживалась зависимостью русской церкви от константинопольского патриарха. Отношения с Литовским великим княжеством определялись почти исключительно необходимостью обезопасить русские земли от на­ступления литовских феодалов. Сношения Новгорода с прибалтийскими городами, объединившимися в XIV в. в сильный Ганзейский союз, велись в тех же направлениях, какие намечались в договорах XII и XIII вв. Ха­рактерная особенность новгородских договоров XIV-XV вв. заключалась в том, что хотя они и писались от имени великого князя, но фактически

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 78.

заключались выборными властями боярской республики, каковой был в то время Новгород, - епископом, посадником и тысяцким, иногда при участии представителей «концов» (на которые делился город) и отдель­ных разрядов новгородского населения.

Русско-татарские отношения в XIII-XV вв.

Решающим моментом во внешней политике северо-восточных русских княжеств были в эту эпоху их отношения к Золотой Орде. Вассалы золото-ордынских ханов, русские князья должны были не только платить им дань и нести другие повинности, но и подчинять всю свою внешнюю политику их воле, являясь по ханскому приказу со своими войсками к ним на помощь. Хан своим вмешательством регулировал важнейшие внешнеполитические вопросы. Так, хан Менгу-Темир (конец XIII в.) обратился с указом («Мен-гу-Темирово слово») к великому князю владимирскому Ярославу Яросла-вичу о предоставлении свободного проезда немецким купцам через терри­торию его княжества: «Дай путь немецкому гостю на свою волость!»

Впрочем, вмешательство хана в международные отношения «Русского улуса» ограничивалось теми случаями, когда эти отношения непосредствен­но затрагивали интересы Золотой Орды. В остальном русским князьям пре­доставлялась возможность действовать совершенно самостоятельно, заклю­чать договоры и вести войны с кем они хотели. Зато, эксплуатируя всячес­ки Русь, ханы были крайне заинтересованы в том, чтобы не ослабевала вас­сальная зависимость от них русских князей, и настойчиво требовали всех внешних выражений этой зависимости. Князья утверждались в своем зва­нии ханскими «ярлыками» (грамотами) и сажались на престол лицами, уполномоченными ханом. По первому зову они должны были беспреко­словно являться в Орду, и уклонение от немедленного прихода рассматри­валось как государственная измена. В Орде не только княжеские послы, но и сами князья должны были исполнять самые унизительные обряды - кла­няться в землю хану, стоять перед ним на коленях. «О, злее зла честь та­тарская!» - восклицает летописец по поводу приезда в Орду Даниила Ро­мановича Галицкого.

Татарские послы, приезжавшие на Русь с ханской «пайцзе» (басма рус­ских летописей), т. е. золотой или серебряной дощечкой с ханской тамгой (условным знаком) или соответствующей надписью, принимались с рабо­лепным почетом. «Не разбирая, имеет ли ханский посол высший или низ­ший чин, - пишет один китайский писатель XIII в., - все наперерыв ему кланяются... сажают его на высшее место; правители сами чинят коленоп­реклонение и оказывают всевозможное усердие». Этому порядку приема ханских послов подчинялись долгое время и русские князья. По словам Герберштейна, даже Иван III будто бы, «когда приближались татарские послы, выходил к ним навстречу за город и выслушивал их стоя, тогда как

они сидели». Постоянные унижения, непрерывная опасность татарских набегов, наконец, отсутствие личной безопасности князей, жизнь и смерть которых зависела от произвола хана, способствовали выработке особых дипломатических приемов в отношении Золотой Орды. Начиная с велико­го князя владимирского Ярослава Всеволодовича и его знаменитого сына Александра Невского князья в основу своей золотоордынской политики полагали старание всячески угождать хану, не давать повода для его гнева, задабривать его и его приближенных подарками и покорно исполнять все требуемые обряды. Даже Дмитрий Донской вынужден был согласиться ос­тавить в Орде в качестве заложника собственного сына. Малокультурные татарские феодалы, уверенные в своей силе, в общем легко поддавались этой довольно элементарной дипломатии слабых и не всегда замечали, как под прикрытием подобострастия и покорности их русские вассалы в самой Орде плели политические козни и сводили собственные счеты, вовлекая самих ханов в эту игру. Русские князья успешно пользовались той феодальной раздробленностью, которая господствовала в Орде. У каждого из них были свои благожелатели среди татарских беков - вассалов хана. Щедрыми по­дарками хану, его советникам и женам можно было достигнуть очень мно­гого. Политика Золотой Орды, заключавшаяся в том, чтобы не давать од­ному князю усиливаться за счет другого, открывала простор для широких интриг. Постепенно ханы сами стали попадать в сети искусных в деле дип­ломатии московских князей. Маркс прекрасно охарактеризовал суть золо­тоордынской политики Ивана Калиты, которая «заключалась попросту в том, чтобы, играя роль послушного орудия в руках хана, этим путем заим­ствовать власть у него и затем обращать эту власть против соперников-кня­зей и против своих собственных подданных»1. «Иван Калита превращает хана в орудие в своих руках, посредством которого он освобождается от наи­более опасных своих соперников и одолевает препятствия, стоящие на пути его захватов». Этой политике следовали «старательно, последовательно, неуклонно, неизменно»2 и все преемники Калиты вплоть до Ивана III.

Междукняжеские договоры XIV-XV вв.

Если международные отношения Северо-Восточной Руси с XIII в. глав­ным образом сосредоточиваются на «Золотой Орде, то отношения между мелкими «полугосударствами», на которые эта Русь разбивалась, были го­раздо сложнее. В отличие от предшествующего периода, когда междукня­жеские отношения определялись обычно словесными «обетами», скреплен­ными клятвой, в XIV-XV вв. договоры между князьями заключались в письменной форме.

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 79.

2 Ibid. P. 80.

Междукняжеские договоры обеспечивали в первую очередь политиче­скую независимость каждого отдельного, даже небольшого владения. Этот принцип выражался в формуле «тобе знати своя отчина, а мне знати своя отчина». В договорах оговаривалась неприкосновенность суверенных прав каждого князя над территорией своего княжества. Князья обязывались «в чужой удел не давать жалованных грамот, не всылать своих даныциков и приставов». Запрещено было даже покупать в чужом уделе села и держать «закладчиков», т. е. зависимых людей. Особое значение имели статьи, ка­савшиеся княжеских вассалов, которые имели право выбирать себе любого сеньора: «а боярам и слугам меж нами вольным воля». К числу особо слож­ных вопросов, которые приходилось разрешать дипломатическим путем, относилась выдача беглых. Феодалы, естественно, были заинтересованы в

том, чтобы не выпускать из своих рук зависимых людей, и в том, чтобы карать нарушителей феодальных порядков.

Утверждая независимость отдельных княжеств, договоры предусмат­ривали и необходимость в известных случаях общих действий договари­вавшихся князей. Это особенно касается внешней политики. Обычно дело идет о военном оборонительном и наступательном союзе. Союзническая формула гласила так: «А кто будет мне, брату твоему старейшему, друг, то и тобе друг, а кто будет мне недруг, и тобе недруг. А тобе, брату моему молодшему, без мене не доканчивати, не ссылатися ни с кем; тако же - и мне без тобе».

При феодальной раздробленности приходилось регулировать диплома­тическим путем и торговые сношения между отдельными княжествами. В первую очередь необходимо было добиться единства таможенного обло­жения в союзных княжествах, и договоры тщательно оговаривали разме­ры таможенных пошлин и запрещение заводить новые «мыты» (таможен­ные заставы).

Процесс начавшегося государственного объединения Северо-Восточной Руси выражался на данной стадии в установлении вассальной иерархии между отдельными независимыми князьями. В договорах отношения меж­ду сеньором и вассалом выражаются в стереотипной фразе: «...держати ти подо мною княжение мое великое честно и грозно, а добра ти мне хотети во всем, а мне, князю великому, тобе, брата своего, держати в братстве, без обиды во всем... А тобе, брату моему молодшему, мне служити без ослуша­ния по згадце [договору]... а мне тобе кормити по твоей службе».

По принятому в то время обычаю место каждого князя на феодальной лестнице определялось терминами семейного права и устанавливалось тоже договорами. Так, Дмитрий Донской обязал своего двоюродного брата Вла­димира Андреевича Серпуховского иметь его, великого князя, отцом; его сына, своего фактического двоюродного племянника, Василия, - «братом старейшим», второго, Юрия, - просто «братом», а «детей меньших» - «братьею молодшей».

Положение русских княжеств под властью золотоордынских ханов ста­вило перед княжеской дипломатией ряд новых задач и вопросов, которых не знала дипломатия XI-XIII вв.

Великие князья владимирские и «всея Руси» стремились сосредото­чить в своих руках все сношения с Ордой и не допускать самостоятельных выступлений других князей или по крайней мере контролировать эти сношения: «Орду знати тобе, великому князю, а мне Орды не знати», - обязывался князь боровский Василий Ярославич в договоре с великим князем Василием Темным. Наоборот, тот же Василий Темный должен был предоставить великому князю тверскому Борису Александровичу «к царю путь чист».

Наличие большого числа слабо между собой связанных или даже совер­шенно независимых княжеств вызывало между ними частые конфликты. Это привело к созданию особой формы третейских судов для мирного раз-

решения таких конфликтов. «А что учинится между нами, князьями, ка­ково дело, - сказано в договоре Дмитрия Донского с великим князем твер­ским Михаилом Александровичем в 1368 г., - ино съедутся на рубеж, да меж нас поговорят, а не уговорятся, ино едут на третьего на великого князя Олега [Рязанского]: на кого помолвит - виноватый перед правым покло­нится, а взятое отдаст. А чьи судьи на третьего не поедут... - то правый может отнять, а то ему не в измену». В некоторых случаях «третьим» был митрополит, в других - спорящим сторонам предоставлялось право «ехать им на третий, кого себе изберут, там, ехав, перемолвятся». Порядок избра­ния «третьего» устанавливается в договоре великого князя Василия Дмит­риевича с Федором Ольговичем Рязанским. «А рати не замышлять, а тре­тий меж нас - кто хочет, тот называет трех князей христианских, а на кого идут, тот себе изберет из трех одного». В том же договоре великий князь берет на себя функции исполнителя постановления третейского судьи по спорам между рязанскими князьями.

На таких условиях строились взаимные отношения как между князья­ми, принадлежавшими к одной семье, так и между великим князем влади­мирским и местными великими князьями. Так же слагались отношения великого князя владимирского и с другими наиболее крупными вассала­ми - с Великим Новгородом и митрополитом. Многочисленные крестоце-ловальные грамоты, которые великие князья давали Новгороду, по суще­ству лишь в деталях отличались от междукняжеских. В них оговаривались обязательства Новгорода к великому князю, как к сеньору, а с другой сто­роны, гарантировалась неприкосновенность новгородской территории и со­хранение новгородских порядков. Единственный сохранившийся договор между великим князем Василием Дмитриевичем и митрополитом Киприа-ном является точным сколком с аналогичных междукняжеских договоров. В междукняжеских отношениях по-прежнему большую роль играли церковные феодалы, особенно митрополиты, которые служили посредни­ками между отдельными княжествами. Под договорными грамотами обыч­но ставили свои подписи митрополиты, которые были как бы гарантами исполнения договоров. Митрополиты являлись носителями идеи объеди­нения Руси и весь свой авторитет направляли на поддержку политики мос­ковских великих князей. Когда в 1329 г. князь Александр Михайлович Тверской, выгнанный из Твери Иваном Калитой, укрылся во Пскове, то митрополит пригрозил наложить проклятие на этот город. Это вынудило Александра покинуть Псков. «Братья мои, не буди на вас проклятья из-за меня! Еду вон из вашего города!» - заявил он псковичам.

Выдающимся дипломатом был митрополит Алексей, русский по проис­хождению, которого константинопольский патриарх даже обвинял в том, что он слишком много внимания уделял политике в ущерб церковным де­лам. Он сумел, благодаря своему такту, приобрести значительное влияние в Золотой Орде; свидетельством его дипломатических успехов в Орде явля­ются полученные им от хана Тайдуллы ярлык и перстень. После смерти великого князя Ивана Ивановича Красного, благодаря настояниям Алек-

сея в Орде, великокняжеское достоинство осталось за малолетним сыном умершего - Дмитрием Донским. Широко пользовался Алексей своими прерогативами как митрополит и в борьбе Москвы против сепаратистских стремлений других князей. Правой рукой его в этом деле был игумен Тро­ицкого монастыря Сергий. Когда, например, суздальско-нижегородский князь Борис Константинович не подчинился требованиям Дмитрия Донского, в Нижний прибыл Сергий звать Бориса в Москву, а когда тот отказался ехать,

затворил церкви, т. е. наложил интер­дикт на весь Нижний Новгород. Другой раз Сергий ездил в Рязань для заклю­чения мира с Олегом Рязанским, и князь Олег «переменил свирепость свою на кротость ».

В Новгороде вся внешняя политика фактически возглавлялась новгород­ским «владыкой» (епископом). Пере­говоры как с немцами и шведами, так и с великим князем владимирским ве­лись при его непосредственном учас­тии. Договоры заключались по его «благословению», и в договорных гра­мотах его имя со стороны Новгорода ставилось на первое место. В отноше­нии немецких купцов во время их пре­бывания в Новгороде он выступал в качестве патрона и посредника при их столкновениях с новгородцами. Нов­городский владыка являлся посредни­ком и между Новгородом и великим князем. В 1397 г., когда между вели­ким князем Василием Дмитриевичем и новгородцами произошел разрыв, архиепископ Иоанн обратился к нему

с ходатайством: «Чтобы ты, господин и сын, князь великий, благословение мое и слово принял и новгородское челобитие, а с Новгорода - с мужей воль­ных - нелюбье сложил, а принял бы их в старину». Но князь великий от­казался принять условия, предложенные митрополитом, и мира «не дал». Таким образом, новгородский архиепископ выступал защитником новго­родского боярства и брал на себя охрану «старины», т. е. порядков феодаль­ной раздробленности.

ДИПЛОМАТИЯ ПЕРИОДА УКРЕПЛЕНИЯ ФЕОДАЛЬНОЙ МОНАРХИИ

1. Священная Римская империя и папство Роль церкви в феодальной Европе

В феодальной анархии действовали и централизующие силы. Сами фео­далы - прежде всего недостаточно сильные из них - нуждались в мощ­ных централизованных органах классового принуждения для того, чтобы довершить порабощение крестьянства и безнаказанно усиливать его эксп­луатацию. Но и другие элементы феодального общества - и прежде всего возникающие с X-XI вв. города - поддерживают всякие стремления к цен­трализации. Мелкие войны и авантюры сливаются в крупные движения, захватывающие значительные слои населения в ряде стран. По мере роста производительных сил и экономических связей, по мере развития классо­вой борьбы в феодальном хаосе начинают все отчетливей выступать очерта­ния крупных политических объединений.

Образование Священной Римской империи и походы императоров в Ита­лию; усиление папства и его борьба с Империей; крестовые походы; движе­ние городских общин; рост королевской власти и формирование нацио­нальных государств - таковы крупные течения, которые в разнообразных столкновениях и сочетаниях постепенно изменяют лицо феодального мира

на Западе.

Священная Римская империя, «восстановленная» Оттоном I в 962 г., была уродливым политическим образованием с самого своего возникнове­ния. Не имея силы установить хотя бы какой-нибудь порядок в Германии, короли Саксонской, Франконской, Швабской династий бросались на раз­дробленную, политически бессильную и в то же время манившую их богат­ством своих городов Италию, захватывали, грабили, обирали несчастную страну. Почти каждый новый король начинал с того, что сперва смирял сво-

их непокорных герцогов, потом обрушивался на Италию со своими варвар­скими бандами, которые грабили, убивали, насиловали, пока король не добирался до Рима, где папа короновал его императорской короной. Неред­ко в это самое время на улицах шла резня между римским населением и чужеземными насильниками. Потом коронованный император возвращал­ся в Германию, чтобы на награбленные в Италии деньги продолжать борь­бу со своими герцогами за право обирать германский народ. Германская церковь была сообщником императора, епископы и аббаты - его верными приспешниками. За это им давались земли и власть над населением, а они предоставляли в распоряжение императора свои богатые материальные средства и свое религиозное влияние. Папство, которое переживало в X в. пору глубокого упадка и стало игрушкой в руках феодалов Римской облас­ти, теперь подчинилось германскому покровителю. Феодальная анархия особенно сказывалась на многочисленных и богатых владениях церкви. Никакие постановления и отлучения не могли служить для нее защитой от хищных соседей. Феодальная церковь была наиболее передовым хозяином того времени; другими словами, она наиболее энергично закабаляла крес­тьян на своих землях. Церковь нередко являлась пионером и в торговом деле. Все это делало для нее необходимым установление сильного органа классового принуждения и охраны ее интересов. Не находя достаточной поддержки у светских государей, церковь укрепляет свою собственную орга­низацию, пытается сплотить феодальную Европу под своим управлением и господством. У нее для этого имеются готовые организационные формы, которые надо только усилить и централизовать. У нее в руках средства ре­лигиозного воздействия, у нее же бесчисленный штат исполнителей, срав­нительно образованных в дико невежественной и безграмотной Европе. Надо только их дисциплинировать и подчинить единой воле.

Григорий VII и Генрих IV

С середины XI в. влияние папства на Западе быстро растет. Если импера­тор назначал пап по своему произволу и самовластно управлял папским престолом, то Генриху IV пришлось уже столкнуться в лице папства с гроз­ной и организованной международной силой. Важнейший вопрос, по ли­нии которого разыгрался первый этап борьбы императоров с папами (во­прос об инвеституре), был тесно связан с международной политикой пап. Папа хотел иметь в лице епископов покорных слуг папского престола. Он стремился таким образом внедрить свою власть в глубь феодальной импе­рии, овладеть теми органами, которые представляли важнейшую опору императорской власти.

Укрепление папской власти во второй половине XI в. многим обязано та­лантливой дипломатии Гильдебранда - Григория VII. Он использовал ма­лолетство Генриха IV и феодальные смуты в Германии, чтобы, не боясь вме­шательства императора, укрепить папство в организационном отношении.

Гильдебранд проводит новый порядок избрания пап коллегией кардиналов, отстраняя, таким образом, императора от влияния на папские выборы. Без­брачие духовенства должно было сделать из него покорное орудие, не от­влекаемое никакими семейными заботами. Гильдебранд заключает союз с Тосканой. Он лично едет в Южную Италию, где в это время утвердились норманны, и в Капуе заключает союз с норманнским графом Ричардом. В 1059 г. граф Ричард и Роберт Гюискар, герцог Апулии, признали себя пап­скими вассалами. На севере Италии Гильдебранду удалось подчинить папе сильных и независимых архиепископов миланских, поддерживая против них городское движение патаренов. Значительная часть Италии была объ­единена под папским верховенством, чтобы противостоять императору.

В 1073 г. Гильдебранд стал папой. Под наружностью этого маленького, коротконогого толстяка таились непреклонная и беспощадная воля, ярост­ный фанатизм и гибкий дипломатический ум. Он не знал удержу в своем исступленном красноречии. Вместо «гнев Господень» он говорил «ярость Господня». В то же время он умел искусно разбираться в самой сложной политической обстановке, ловко маневрировать в опасной и враждебной среде. Среди принципов, изложенных им в его знаменитом «Dictatus papae», рядом с провозглашением безусловной власти папы в делах церкви встре­чаются и такие положения, как «римский первосвященник имеет право низлагать императоров», «он может освобождать подданных от присяги верности по отношению к неправедным государям». Конечно, Григорий не первый выдвинул эти принципы, но он первый сделал попытку провести

их в жизнь.

Кроме силы оружия и средств дипломатии, в руках Григория и его преемников был еще и духовный меч - в виде отлучений, интердиктов, разрешения подданных от присяги. Этим оружием папы пользовались с большим искусством. Не следует, однако, приписывать слишком боль­шое значение этим средствам церковного воздействия. Не столько небес­ные громы отлучений, сколько умелое использование бесчисленных по­литических противоречий раздробленного феодального мира, - противо­речий между императорами и герцогами, между императорами и норман­нами, впоследствии между императорами и итальянскими городами, Вельфами и Гогенштауфенами, Капетингами и Плантагенетами, - было наиболее успешным приемом папской политики. Папа умеет и выступить во главе коалиции итальянских политических сил против иноземного го­сударя, и призывать иностранных государей в Италию, когда это для него выгодно. У пап было громадное преимущество в виде организованно­сти и дисциплины католической церкви и наличия в любой стране гото­вых кадров пропагандистов, осведомителей и шпионов, одетых в мона­шескую рясу.

При Григории VII получает широкое развитие посылка папских лега­тов, которые становятся одним из главных органов папского управления. Они являются повсюду, во все вмешиваются, смещают епископов, высту-

пают против государей. Папа предписывает повиноваться легатам так, как повиновались бы самому папе. Но в то же время Григорий требовал отчета от легатов и проверял все их распоряжения.

Здесь нет надобности подробно останавливаться на дипломатии папы Григория VII в его борьбе с Генрихом IV. Григорий упорно добивался права проводить церковные выборы, т. е. вмешиваться во внутренние и притом важнейшие дела Империи, преследуя симонию (продажу церковных долж­ностей) и светскую инвеституру (возведение в епископский сан императо­ром). Генрих IV всеми силами отстаивал эти права императора не только в Германии, но и во всей Священной Римской империи. Если Григорий при­своил папе право низводить императоров с трона, то Генрих использовал практиковавшееся уже ранее право императора низлагать пап. Генрих низ­лагает папу на Вормсском сейме 1076 г. и пишет ему послание, заканчива­ющееся энергичным «Ступай вон!». Месяц спустя Григорий низлагает са­мого Генриха на Латеранском соборе, разрешая «всех христиан» от клятвы верности ему и запрещая «служить ему как королю».

Побеждает папа, потому что ему удалось использовать то недовольство, которое Генрих возбудил среди князей Германии. Они присоединяются к папе, и положение Генриха делается безвыходным.

История свидания в Каноссе обросла легендой. Нелегко отделить фак­ты от вымысла. Стоял ли Генрих босой на снегу перед воротами замка, до­жидаясь, пока папа соизволит его принять, или же он ожидал этого при­ема в более комфортабельной обстановке, от этого дело меняется мало. Каносса могла показаться решительной победой папы, и его сторонники всячески старались раздуть историю унижения германского императора, придумывая все новые подробности. Но для Генриха каносское покаяние было лишь дипломатическим шагом, давшим ему передышку и спутав­шим карты папы в той борьбе, которую Генрих повел в Германии против князей и избранного ими нового короля. В 1080 г. Генрих при поддержке недовольных папой германских епископов снова низлагает Григория VII и выдвигает антипапу. Выдвижение антипап начинает играть такую же роль в императорской политике, как выдвижение антикоролей и антиим­ператоров в политике пап.

Со своим антипапой Генрих отправился на завоевание Рима. Григория выручили только южноитальянские норманны Роберта Гюискара. В числе войск, выручавших главу христианской церкви, были и отряды сицилий­ских мусульман. Генриху пришлось уйти, но норманны и арабы заодно раз­громили Рим, увели много народа в рабство, и Григорию нельзя было оста­ваться в опустошенном его союзниками городе. Он последовал за норман­нами в Салерно, где и умер (1085 г.). Вормсский конкордат 1122 г., кото­рый отделил духовную инвеституру от светской и отдал первую папе, а вторую - императору, не прекратил столкновений между императорами и папами. Это был во всех отношениях неудачный компромисс, открывавший путь для новых конфликтов.

Крестовые походы

В конце XI в. папская дипломатия сумела использовать в своих интере­сах начавшееся на Западе широкое движение на Восток - крестовые похо­ды. Крестовые походы направлялись интересами весьма разнообразных групп западноевропейского феодального общества. На Восток стремилось рыцарство, которое искало новых земель для захвата, новых крепостных для эксплуатации, жаждало грабежа и добычи. На Восток были обращены взоры торговых городов, поднимавшихся в это время в Европе и особенно в Италии и стремившихся захватить в свои руки торговые пути в восточной части Средиземного моря. О переселении на Восток мечтало и крестьянство, угнетаемое феодальными господами, разоряемое беспрестанными войнами, страдавшее от непрерывных голодовок. Деклассированные элементы фео­дального общества рассчитывали поживиться во время больших грабитель­ских походов. Папство увидело в крестовых походах удобный случай под­нять свой авторитет, подчинить своему влиянию Восток, обогатиться за счет притекавших со всех сторон Европы обильных сборов. Поэтому папство ревностно принялось за проповедь крестовых походов. Крестовые походы стали одним из орудий воздействия пап на государей Европы, новым пред­логом для вмешательства римской курии во внутреннюю жизнь европей­ских государств, источником новых доходов, средством для усиления пап­ского авторитета.

Борьба пап с императорами не прекращается во время крестовых похо­дов. Папам удается в конце концов одержать верх над императорами. Но эта победа была завоевана чужими руками. С XII в. борьба пап и императо­ров вступает в новую фазу.

Фридрих Барбаросса

В это время поднимаются торговые города Северной Италии. Их богат­ство, быстро растущее со времени первых крестовых походов, было лако­мой приманкой для германских императоров, в казне которых всегда не-хватало денег. На отнятые у итальянских городов сокровища они надея­лись укрепить свою ненадежную власть в Германии. Начинается борьба между императорами и папами за Италию. В противовес притязаниям пап на мировое владычество императоры и ученые юристы на императорской службе выдвигают теорию мировой монархии под властью императоров.

Орудием папской дипломатии было создание коалиций против импера­тора. Папа Александр III, которому император Фридрих I Гогенштауфен (Барбаросса) тщетно противопоставлял своих антипап, организует сопро­тивление большей части Италии германскому императору. Насилия, жес­токости и вымогательства «рыжебородого трубадура» вызвали создание знаменитой Ломбардской лиги городов. Папа всеми силами поддерживал

эту Лигу. К коалиции были привлечены Венеция и Королевство обеих Си­цилии. В 1176 г. Барбаросса был наголову разбит Ломбардской лигой при Леньяно. После этого в Венеции собрался конгресс, куда явились папа, император, уполномоченные сицилийского короля и представители италь­янских городов как членов Лиги, так и сторонников императора. Импера­тор пал к ногам папы и поцеловал его туфлю. Переговоры велись семью уполномоченными императора, семью кардиналами, назначенными папой, и семью представителями ломбардских городов. Император пошел на все уступки папе, а с ломбардскими городами шли еще длительные перегово­ры, закончившиеся заключением Констанцского договора (1183 г.), по ко­торому император отказался почти от всех своих притязаний.

Неудача эта была возмещена большой дипломатической победой. Фрид­рих женил своего сына, императора Генриха VI, на наследнице Королев­ства обеих Сицилии Констанции и таким образом приобрел для своей дина­стии Южную Италию и Сицилию. С варварской свирепостью, необычной даже для тех жестоких времен, Генрих VI подавил восстание своих новых подданных, не желавших его признать, и беспощадно разграбил страну. Перед императорской политикой открылись теперь новые перспективы. Сицилийское королевство было своего рода мостом между Западом и Вос­током. В нем жило много арабов, мусульман и греков; оно тесно было свя­зано с восточной торговлей. Жадные глаза свирепого грабителя, сына Бар­бароссы, устремляются на эту обетованную землю западных авантюристов. Уже шли приготовления к завоеванию Восточной империи, когда смерть (1197г.) избавила Запад и Восток от Генриха, « канальи чистейшей воды », как называет его Маркс.

Иннокентий III

Через несколько месяцев на папский престол был избран Иннокентий III (1198-1216 гг.). Его правление является временем наивысшего расцвета папской власти. Иннокентий III был даровитейшим дипломатом, исклю­чительным мастером политической интриги, сумевшим с редким искусст­вом, настойчивостью и последовательностью использовать политическую обстановку своего времени для усиления папской власти. Обычно в папы выбирали глубоких стариков, которые долго не заживались на свете. Ин­нокентию было всего лишь 37 лет. Он принадлежал к именитому роду гра­фов Сеньи, получил блестящее образование: юридическое - в Болонье, бо­гословское - в Париже. Столь же фанатически верующий в призвание папы господствовать над миром, как Григорий VII, он отличался от последнего холодным, выдержанным характером, расчетливостью и осторожностью. Неуклонно и последовательно вел он свою политику, стремясь к установле­нию власти «наместника Божьего» - папы - не более и не менее как над всем миром. Сначала он укрепил свою власть в Средней Италии, потом по­степенно вытеснил из Италии немцев, используя ненависть населения к ино-

земным завоевателям. В то же время искусными маневрами он разъединил итальянские города. Он взял на себя опеку над сицилийским королем Фрид­рихом II, младшим сыном Генриха VI. Папа стал сюзереном ряда королей, признавших себя его вассалами. Сицилийское королевство, Швеция, Да­ния стали вассальными владениями папы. Португалия еще раньше (1144 г.) признала свою вассальную зависимость от папского престола и возобнови­ла феодальную присягу при Иннокентии III. В 1204 г. вассальное подчине­ние папе признал арагонский король Педро, в 1207 г. - Польша. Короли Болгарии и Сербии хотели стать под покровительство Иннокентия, обещая ему соединиться с католической церковью. Вассальную зависимость от папы признала даже далекая Армения.

Иннокентий вел искусную и сложную дипломатическую игру, исполь­зуя борьбу за престол между Гогенштауфенами и Вельфами для укрепле­ния своего влияния на дела Священной Римской империи. Борьбой меж­ду Капетингами и Плантагенетами он воспользовался для подчинения Англии.

Известен конфликт Иннокентия III с Иоанном Безземельным, надолго превративший Англию в вассальное государство под сюзеренитетом папы. Папа сыграл в этом деле на крайней непопулярности Иоанна в Англии и на его неудачной борьбе с Филиппом II Августом за владения во Франции. С гордым и независимым Филиппом II, к тому же хитрым интриганом и дипломатом, который мог помериться с самим Иннокентием, последний раз­говаривал иногда очень повелительным тоном, но получал порой и весьма резкие ответы. В общем, однако, Иннокентий предпочитал дружить с Фи­липпом и использовать его как союзника.

Могучим орудием папской дипломатии было твердо проводимое Инно­кентием III право римской курии решать в последней инстанции все цер­ковные дела. Поскольку круг церковных дел был необычайно широк и рас­плывчат, это давало папе возможность постоянного вмешательства во внут­ренние дела любого государства. Это обстоятельство сыграло известную роль в развитии посольского дела в Европе. Для защиты своих интересов в пап­ской курии правительства посылали в Рим своих представителей - «про­кураторов». По мере увеличения числа дел в курии прокураторам прихо­дилось задерживаться в Риме на длительные сроки, а иногда их должность принимала характер постоянного представительства при папском дворе. Такой характер, например, имело положение прокураторов арагонских королей в XIV в. Донесения арагонских прокураторов своему правитель­ству представляют один из интереснейших источников по истории этого времени.

Фридрих II Гогенштауфен

Иннокентий оставил папский престол вознесенным на небывалую высо­ту. Но он завещал ему также и опаснейшего врага в лице выдвинутого им самим императора Фридриха II Гогенштауфена (1212-1250 гг.), одного из умнейших и циничнейших дипломатов Средневековья. Сын немецкого им­ператора и сицилийской принцессы из дома норманских разбойников, Фридрих II вырос в Сицилии, где причудливым образом скрещивались ита­льянская, византийская, арабская и еврейская культуры. В сущности он был человеком без отечества и национальности. Став уже в детстве игруш­кой в руках бессовестных политиков, он рано созрел и ожесточился серд­цем. Безгранично честолюбивый, он верил только в силу и ум. Беспокой­ная и неутомимая натура толкала его на новые и новые политические за­теи. Фридрих был образованнейшим человеком своего времени: он живо интересовался научными вопросами, поддерживая переписку с рядом вы­дающихся ученых, как христиан, так и евреев, а также мусульман. Осо­бенно интересовался он греческими и арабскими писателями, которых чи­тал в подлиннике. В области религии Фридрих проявлял насмешливый скептицизм, равнодушие и терпимость, хотя из политических видов и пре­следовал еретиков. В дипломатии его силу составляли гибкость и неразбор-

чивость в выборе средств, знание человеческих слабостей, кипучая и стре­мительная энергия. Но ему часто нехватало выдержки. Излишняя поры­вистость иногда слишком рано открывала врагам его хитрости. Врагом Фридриха был также его острый язык, который он не всегда умел держать на привязи. Но его выручало остроумие комбинаций, спасала быстрая, на­ходчивая смена путей политики, сбивавшая с толку его противников. Фрид­рих умел быть милостивым, проявлял иногда великодушие, но в то же вре­мя способен был и к беспредельному деспотизму, к беспощадной жестоко­сти, к вероломству и необузданной мстительности. Недаром он вызывал чув­ство недоверия в имевших с ним дело людях.

Фридрих II стал императором Священной Римской империи и королем Сицилии. Это было как раз то, чего больше всего боялся Иннокентий III, поставивший Фридриху условие, чтобы императорский и сицилийский скипетры не соединялись в одних руках. Фридрих без долгих размышле­ний согласился на это условие, а потом, также не задумавшись, его нару­шил. Папские владения оказались зажатыми, как в клещах. Благоприят­ным для папы обстоятельством было то, что города Северной Италии за­висели от императора только номинально: большинство их ненавидело императорскую власть и готово было сопротивляться всякой попытке ее усиления.

Политика Фридриха II состояла в том, чтобы укреплять свою власть и увеличивать свои доходы в богатом Сицилийском королевстве, которое он считал главным из своих владений; путем уступок духовным и светским феодалам жить в мире с Германией, используя ее военные ресурсы; прину­дить к повиновению североитальянские города; окружить папу со всех сто­рон и подчинить его себе, до поры до времени держась с ним осторожной политики.

Но в лице папы Григория IX (1227-1241 гг.) Фридрих встретил достой­ного противника. Папа ясно видел его планы и боролся с ними настойчиво и последовательно. Григорий выступил против Фридриха под предлогом, что тот, вопреки данному обещанию, все еще не отправился в крестовый поход, и поспешил отлучить его. Он воспретил крестовый поход под пред­водительством отлученного императора. Но Фридрих, по выражению Маркса, «наплевал» на это. Не обращая внимания на отлучение, он отпра­вился в крестовый поход, ставший его личным и династическим делом ввиду его притязаний на Иерусалимское королевство. На Востоке у него были дружеские связи с египетским султаном Эль-Камилем. Фридрих заключил с ним договор о мире на 10 лет. Дипломатическим путем Фрид­риху удалось получить то, чего тщетно добивались крестоносцы силой оружия: ему был возвращен Иерусалим со «святыми местами». Правда, это было достигнуто ценой важных уступок - Фридрих обязался не по­могать христианам в их борьбе с египетским султаном, в руках которого остались укрепленные пункты Палестины. В храме «Гроба Господня» Фридрих сам возложил на себя корону Иерусалимского королевства без всякого церковного обряда. В это время папа всеми средствами возбуждал

против Фридриха палестинских феодалов, особенно тамплиеров; венеци­анцы по наущению папы напали на владения Фридриха в Сирии. В Ита­лии папа двинул на его земли наемные войска, в Германии он вел через доминиканцев агитацию за избрание другого императора. Но Фридрих внезапно вернулся в Италию и расстроил планы папы, который был вы­нужден пойти на соглашение. В 1230 г. в Ананьи произошло свидание между обоими противниками. Они помирились. Жертвой их сговора ста­ла Германия, где в угоду папе «свободомыслящий» Фридрих предоставил свирепствовать инквизиторам-доминиканцам, которых взял под свое осо­бое покровительство. Церковь и государство делили пополам имущество сожженных еретиков.

Мир, однако, оказался непрочным. Новые попытки Фридриха подчинить себе ломбардские города вызвали вмешательство папы. Снова началась борь­ба, продолжавшаяся при преемнике Григория IX - Иннокентии IV. Фрид­рих со своей стороны обратился ко всем государям Европы с предложением помочь ему против общего врага - папы. «Еели папа одолеет римского им­ператора, против которого направлены первые его удары, - писал он, - то ему нетрудно будет унизить остальных королей и князей. Поэтому мы просим вас помочь нам, чтобы мир знал, что при каждом нападении на свет­ского государя страдает наша общая честь».

В разгар ожесточенной войны, охватившей Германию и Италию, Фрид­рих умер (1250 г.). Против его преемников папы призвали французов. Брат французского короля Людовика IX - Карл Анжуйский, при поддержке папы, захватил Южную Италию и Сицилию. Династия Гогенштауфенов погибла в этой борьбе. Гибель Гогенштауфенов была в сущности концом Священной Римской империи. Она продолжает существовать по имени до 1806 г. Остаются и ее претензии, но теперь они становятся смешными и жалкими. Походы германских императоров в Италию в XIV в. оканчива­ются позорным провалом.

Папа одержал победу. Он завоевал ее чужими руками - силами италь­янских городов и призванных в Италию чужестранцев. Но притязания пап на мировое господство оказались столь же призрачными, как и властолю­бивые мечтания императоров. В момент окончательного торжества пап над Империей уже приближалась пора, когда самому папе придется уйти из Рима под покровительство французского короля.

Планы мировой монархии как императоров, так и пап рассыпались пра­хом. В итоге осталось лишь политическое распыление Германии и Италии. Не императору и не папе принадлежала решающая роль в собирании раз­розненного феодального мира. Такую роль взяла на себя королевская власть, эта, по выражению Энгельса, представительница порядка в беспорядке, представительница образующейся нации в противоположность раздробле­нию на бунтующие вассальные государства1.

2. Дипломатия Франции XII-XV вв.

Возникновение национальных государств (Франция)

В Англии, во Франции, в Испании, в Северо-Восточной Руси постепенно укреплялась феодальная монархия, по мере роста экономических связей и отчасти под ударами внешних военных сил объединявшая разрозненные феодальные области. Перед монархической властью в складывающихся национальных государствах Европы стояли сложные задачи как внутрен­ней, так и международной политики. Для разрешения этих задач феодаль­ным монархам приходилось вырабатывать свои приемы войны и диплома­тии. В противоположность мечтам о всемирном господстве папы или импе­ратора их цели были реальны и осуществимы. Усвоив многие из приемов, переданных византийской, императорской и папской традицией, они вы­работали свою гибкую и трезвую дипломатию, сыгравшую немалую роль в создании национальных государств нового времени.

Классической страной роста королевской власти, постепенно торжеству­ющей над феодальной раздробленностью, явилась Франция. Короли из дома Капетингов медленно и упорно укрепляли свою власть сначала в своем не-

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. I. С. 445.

большом домене, потом и в других областях Франции, постепенно ослаб­ляя власть Плантагенетов на континенте. Настоящим основателем сильной монархии во Франции был Филипп II Август, отнявший у Иоанна Беззе­мельного большую часть его французских владений и присоединивший их к французской короне. При его внуке Людовике IX Франция стала одним из самых сильных и влиятельных государств в Европе.

Упрямо воинственный, крайне неосмотрительный и неумелый в замор­ских предприятиях во время крестовых походов, Людовик IX, однако, из­вестен своим миролюбием в европейских делах. Споры и недоразумения с соседними государствами он предпочитал улаживать не силой оружия, а дипломатическими средствами. Так, желая положить конец притязаниям арагонских королей на некоторые французские провинции, а главное, что­бы помешать Англии найти себе союзников в их лице, Людовик путем вза­имных уступок ликвидировал спорные вопросы между Францией и Араго­ном. Тем же способом урегулировал он и свои взаимоотношения с Кастили­ей. Уступками закончил он и победоносную войну против незадачливого и недалекого Генриха III Английского, пытавшегося вернуть английской ко­роне ее владения во Франции, утраченные при Иоанне Безземельном. При Людовике IX Франция, благодаря ослаблению Германской империи в борьбе с папством и внутренним раздорам в Англии, заняла преобладающее поло­жение в Европе.

Сношения с монгольскими ханами

Ко времени царствования Людовика IX относятся первые попытки за­вязать дипломатические отношения Франции с могущественными мон­гольскими ханами. Наслышавшись, будто бы монголы готовы принять христианство, Людовик отправил в 1253 г. с миссионерскими целями мо­наха Рубруквиса к хану Менгке. Во избежание возможной неудачи мис­сии не придан был характер королевского посольства. Рубруквис должен был говорить, что отправился по приказанию главы своего ордена. Еще за несколько лет до того папа Иннокентий IV посылал к монголам с такой же миссией монаха Плано Карпини. Оба монаха оставили весьма ценные описания своих путешествий. Плано Карпини, ехавший через Южную Русь к Батыю, а оттуда переправленный к главному хану в Монголию, шел еще по свежим следам недавнего нашествия монголов и собственны­ми глазами мог видеть чудовищные разрушения, произведенные ими в Киевской Руси. Когда Карпини и его спутники добрались до кочевья Ба­тыя на левом берегу Волги, то, прежде чем допустить их ко двору хана, их заставили пройти между двух очистительных огней. Раньше чем войти в ставку Батыя, они должны были, стоя на коленях, выслушать наставле­ние о том, чтобы, вступая в шатер, ни в коем случае не задеть порога. Вой­дя в шатер, они, также на коленях, произнесли речь и передали хану по­слание папы, прося толмачей для его перевода. Толмачи были им даны.

Когда перевод был сделан, он был представлен Батыю, который, по словам Карпини, «читал и внимательно отметил его». Не принимая сам никакого решения, Батый отпустил посланцев дальше к главному хану, которому собственно и была направлена грамота Иннокентия. Через несколько не­дель быстрой езды Карпини добрался до ставки Гуюка, избрание которого в верховные ханы - в императоры, как выражается Карпини, - происходи­ло как раз в это время. Карпини описывает пышный церемониал выборов, на которых присутствовало множество подвластных монголам государей, в том числе Ярослав Суздальский, вскоре умерший в ханской ставке, по-ви­димому, от яда. Там были сыновья грузинского царя, посол багдадского ха­лифа, в общем, по словам Карпини, более 4 тысяч послов с разнообразными богатыми дарами. Папских послов не скоро допустили к хану. Наконец Карпини был проведен к Гуюку, с которым ему пришлось говорить через посредника, ибо «у татарских императоров в обычае, что они никогда не говорят с иностранцем собственными устами, как бы он ни был знатен». После нескольких аудиенций Карпини было вручено ответное письмо Гу­юка к папе. С ним он и вернулся в Европу.

Любопытно отметить, что Плано Карпини собрал обширную информа­цию об организации военного дела у монголов и способах ведения ими вой­ны, весьма важную для европейских государств, с точки зрения подготов­ки к ожидавшемуся новому нашествию монголов.

Рубруквис ехал по другому маршруту, чем Карпини. Но и он добрался сперва до Батыя, отправившего его вместе со спутниками опять-таки к вер­ховному хану, которым был в это время Менгке. После многих мытарств Рубруквис добрался до ставки хана, где провел некоторое время, изучая нравы монголов, споря с идолопоклонниками об « истинной религии », рас­суждая с ханом о вере. Но остаться в Монголии для проповеди христиан­ства Менгке ему не разрешил и отослал его обратно с грамотой, адресован­ной Людовику IX. Хитрый хан, отлично раскусивший, что Рубруквис с его спутниками являются не просто монахами-миссионерами, предлагал Лю­довику прислать к нему настоящих послов: «Таким образом мы удостове­римся, желаете ли вы иметь с нами мир или войну». Заканчивал хан свое письмо недвусмысленными угрозами, что в случае войны европейцам при­дется плохо.

Миссия Рубруквиса закончилась безрезультатно, однако попытки уста­новить дипломатические отношения между Францией и монголами на этом не прекратились. В 1288 г. к внуку Людовика IX Филиппу Красивому яви­лось посольство от монгольского хана Аргуна, одного из потомков Чингис­хана, владевшего Ираном и рядом соседних областей. Терпя от вторжений египетских мамелюков, Аргун предлагал французскому королю военный союз для сокрушения египетско-сирийского султана и отвоевания Иеруса­лима в пользу христиан. Посол Аргуна Раббан-Саума отмечает в своих ме­муарах, что по поводу предложения хана Филипп IV ему ответил: «Если монголы, которые ведь не христиане, готовы бороться, чтобы захватить Иерусалим, то тем более оснований вступить в борьбу нам. Коли Богу будет

угодно, мы двинемся с армией». Но Богу, очевидно, это было неугодно, ибо, несмотря на все увещевания пап и заверения Филиппа, дело дальше проек­тов крестового похода не пошло. У Филиппа, как замечает один исследова­тель, было только одно желание - под предлогом крестового похода кон­фисковать земли, принадлежавшие духовно-рыцарским орденам.

Филипп IV и Бонифаций VIII

Переписка о монгольскими ханами была только эпизодом в сложной дипломатической деятельности Филиппа IV, в правление которого были заложены основы всей дальнейшей французской дипломатии. Царствова­ние Филиппа IV отмечено большим количеством переговоров, которые име­ли целью либо предотвращение войн, либо прекращение их, либо, наконец, территориальные приобретения. Все это содействовало развитию и усовер­шенствованию французской дипломатии. Дипломатия стала играть весьма важную роль, подготовляя выгодные союзы и вызывая к жизни мощные коалиции. Раньше дипломатические сношения с иностранными государ­ствами сводились к редким и кратковременным миссиям. Переговоры ве­лись большей частью устно. Лишь при Филиппе заведены были письмен­ные дипломатические сношения и посольства стали более частым явлени­ем. Представителями дипломатических миссий по-прежнему оставались капелланы и духовники короля; при составлении договора присутствовали нотариусы, формулировавшие его содержание в ясной письменной форме, свидетельствовавшие подписи и пр. Договоры составлялись обычно на ла­тинском языке, переговоры же обыкновенно происходили на французском. Начали уточняться и принимать более устойчивый характер и внешние формы переговоров.

Дипломатическим путем были разрешены сицилийский и арагонский вопросы, которые достались в наследие Филиппу IV от его отца Филиппа III Смелого. Любопытно, что для улажения их был даже созван в 1291 г. в Та-расконе настоящий международный конгресс - вроде конгрессов нового времени, на котором присутствовали представители папы, французского, английского, неаполитанского и арагонского королей и где обсуждались общеевропейские дела.

Далеко не так мирно протекали другие начинания Филиппа IV, царство­вание которого было одним из наиболее бурных в истории французской монархии.

Крупнейшим событием правления Филиппа IV, раскрывшим его дипло­матические таланты и упорство в достижении поставленных целей, было столкновение короля с папой Бонифацием VIII. 76-летний Бонифаций, из­бранный в 1294 г. папой, был выучеником римской курии, посвященным во все важнейшие интриги папского двора, при котором он успел пройти весьма разнообразную карьеру и основательно разбогатеть. Этот надменный старик известен был своей неиссякаемой энергией и необоримым упрям-

ством, которых не укротили и годы. Петрарка писал о нем, что он не знал «владыки более неумолимого, которого трудно сокрушить оружием, а скло­нить смирением или лестью невозможно». В лице Бонифация VIII папство в последний раз, перед тем как впасть в ничтожество, обычно называемое «вавилонским пленением пап», померилось силами с окрепшей королев­ской властью и потерпело в этой борьбе решительное поражение. Конфликт Филиппа с Бонифацием начался из-за чрезвычайных налогов на француз­ское духовенство. Эти налоги взимались для целей крестового похода, но Филипп пользовался ими по своему усмотрению. Последовала грозная бул­ла Бонифация: под угрозой отлучения она запрещала светским государям взимать какие бы то ни было чрезвычайные налоги с духовенства, а духо­венству уплачивать что-либо без папского разрешения. В ответ на это Фи­липп прибег к решительному средству: он запретил вывоз серебра и золота из Франции, лишив тем самым римскую курию каких-либо поступлений от французского духовенства. Папа, очутившийся в это время в крайне труд­ном положении в Италии, вынужден был пойти на уступки. Кое-как конф­ликт был на время улажен, но вскоре он разгорелся с еще большей силой

из-за притязаний Бонифация на верховенство папской власти. Последова­ла искусная кампания против папы, организованная знаменитыми легис-тами, ближайшими советниками Филиппа, - Флотом, Ногарэ, Дюбуа. Были пущены в ход фальшивки: вымышленные папские буллы и вымыш­ленные же ответы на них короля. Были созваны впервые в истории Фран­ции Генеральные Штаты, которые одобрили линию поведения короля. Вслед за этим эмиссары Филиппа «с большими денежными суммами и век­селями», как замечает Маркс, отправились в Италию; там с помощью золо­та и других средств против папы был составлен форменный заговор, к кото­рому были привлечены самые могущественные враги Бонифация. Заговор­щики проникли в папский дворец в Ананьи, где подвергли папу тяжким оскорблениям. Надломленный этой катастрофой, Бонифаций вскоре умер. Так была бита последняя ставка папства в борьбе с королевской властью. Правление следующего папы было кратковременным. В 1305 г. был избран папой архиепископ Бордоский, «считавшийся, - как отмечает Маркс, - врагом Филиппа, но бывший с ним давно в тайном соглашении». Через не­сколько лет новый папа перенес свою резиденцию из Рима в Авиньон (на границе Франции). Здесь авиньонские папы вскоре подпали целиком под влияние политики французских королей, став, по выражению Маркса, их « подручными».

В своей продолжительной войне с Фландрией Филипп старался играть на той внутренней борьбе, которая происходила во фландрских городах: там стремившаяся к власти цеховая верхушка объединилась с фландрским гра-

фом, между тем как стоявший у власти патрициат вступил в союз с фран­цузским королем. Наиболее драматическим моментом в войне Филиппа с Фландрией было восстание фландрских цехов, вспыхнувшее в таких про­мышленных городах, как Брюгге, Гент и Ипр, против французского вла­дычества. В знаменитой «битве шпор» при Куртре цеховые ополчения флан­дрских городов нанесли жестокое поражение французским рыцарям. Вся Фландрия была очищена от французов. Но вскоре Филипп предпринял но­вый поход во Фландрию. В конце концов ему удалось в результате не столько военных действий, сколько ловких дипломатических маневров навязать фламандцам в 1305 г. тяжелый мир: под видом залога за свои военные из­держки Филипп присоединил к Франции ряд фландрских городов.

К концу правления Филиппа Франция стала самой могущественной дер­жавой в Европе: папская власть была унижена; Германская империя утра­тила всякое влияние; ее князья находились на жалованье - одни у Филип­па, другие у английского короля; члены Капетингской династии правили в Неаполе, в Наварре. Французская дипломатия играла выдающуюся роль почти во всех международных столкновениях того времени.

Столетняя война

Переломным моментом в политическом развитии Франции явились со­бытия Столетней войны. В 1328 г. прекратилась династия Капетингов и на престол взошла боковая ветвь в лице Филиппа VI Валуа. Права на француз­ский престол заявил также Эдуард III Английский, внук Филиппа IV по женской линии.«Однако его притязания были отвергнуты на том основа­нии, что по салическому закону женщины якобы не имеют права на пре­стол. Внешне покорившись и принеся даже ленную присягу за Гиэнь, Эду­ард III, тонкий политик и дипломат, стал копить силы для предстоящей борьбы с французским королем. Он реорганизовал и улучшил военное дело и, кроме того, стал искать себе союзников, не жалея на это денег.

Началась необычайно сложная дипломатическая игра, в которую по­степенно оказались втянутыми почти все главные силы тогдашней Евро­пы- папа, германский император, короли шотландский, сицилийский, кастильский, многочисленные владетельные князья. На стороне Филип­па VI были папа, граф Фландрский, которому он помог расправиться с восставшими против него городами, и король Шотландский, - согласно установившейся со времен Филиппа IV традиции, французские короли помогали шотландским в их борьбе с Англией за независимость. Этот союз с Шотландией, столь искусно созданный Филиппом Красивым, про­держался вплоть до XVII в. Эдуард III со своей стороны также развернул целую систему союзов. В 1337 г. он за 300 тысяч флоринов привлек на свою сторону германского императора Людовика Баварского, находивше­гося под отлучением. Таким же образом он купил помощь графов Геннега-уского, Брабантского, Зеландского и ряда других второстепенных князей.

Богатые и могущественные фландрские города, озлобленные против свое­го графа и против французов и заинтересованные в получении английской шерсти, высказались в пользу благожелательного по отношению к Эдуар­ду III нейтралитета. Впоследствии этот нейтралитет превратился в откры­тую помощь. Тогда Филипп VI заявил о конфискации Гиэни. В ответ на это Эдуард III объявил Филиппа VI узурпатором и возобновил свои притязания на французскую корону. Попытки посредничества со стороны папы не при­вели ни к чему: в 1338 г. начались военные действия. Эдуард III открыто объявил себя королем Франции.

События и исход Столетней войны с ее поворотами военного счастья, сра­жениями, перемириями, мирными договорами, дипломатическими комби­нациями достаточно хорошо известны. Закончилась она в 1453 г. изгнани­ем из Франции англичан, у которых из всех их владений и завоеваний ос­тался только важный порт Кале. Из испытаний этой войны и сопровождав­шей ее разрухи и разорения Франция вышла более единой и крепкой, первая явив образец тех сильных национальных монархий, которые возникли на рубеже Средних веков и Нового времени.

Но к этому моменту на восточной окраине Франции выросло могуще­ственное Бургундское государство, герцог которого играл предательскую роль по отношению к Франции в самые критические моменты Столетней войны. Карл VII, при котором Франция освободилась от английских окку­пантов, не чувствовал себя еще достаточно сильным, чтобы вступить в борь­бу с этим восточным соседом. Однако король подготовлял уже ту систему союзов, которая была необходима для борьбы с бургундским герцогом и не­зависимыми князьями внутри самой Франции. Осуществление этой зада­чи выпало уже на долю его сына Людовика XI.

Людовик XI и его дипломатия

Людовика XI нередко называют родоначальником современного дипло­матического искусства, И действительно, этот король был непревзойден­ным дипломатом не только для своего времени.

Ни один государь до Людовика XI не относился столь презрительно к рыцарской военной славе. Людовик XI не любил войны: он не доверял во­енному счастью, страшась потерять в случае неудачного сражения в один день плоды долголетних усилий. Дипломатия была излюбленным орудием Людовика XI. В борьбе со своими многочисленными врагами он по возмож­ности старался избегать лобовой атаки, будучи глубоко убежден в том, что хитрость лучше, чем сила. Одной из основных черт Людовика XI была склонность к интриге.

Как отмечает его историограф Коммин, Людовик XI «день и ночь отта­чивал все новые замыслы». Ссорить своих врагов, создавать им тысячу пре­пятствий, неожиданно выступить в роли арбитра между ними и добиться

таким образом в нужный момент перемирия или мира - такова была так­тика Людовика XI.

Какой-то особой вкрадчивостью и тонко разыгранной сердечностью этот черствый, искусный притворщик умел обольщать и очаровывать людей. «Это была сирена», - пишет о нем бургундский хронист Молинэ, а милан­ский посол Налета, зорко наблюдавший за дипломатической игрой Людо­вика, сказал о нем: «Похоже на то, как будто король всегда жил и воспиты­вался в Италии». Налета был прав. Еще будучи дофином и непрерывно ин­тригуя против своего родного отца, смерти которого он так нетерпеливо дожидался, Людовик в течение ряда лет вел тайные переговоры с Венеци­ей, Флоренцией и Франческо Сфорца, герцогом Ниланским. Благодаря это­му постоянному общению с итальянцами и особенно с Франческо Сфорца, которого Людовик считал образцом дипломатического искусства, этот спо­собный ученик в совершенстве усвоил манеры и методы итальянских дип­ломатов и в первую очередь их гибкость, умение приспособляться к обстоя­тельствам, их склонность к сложной интриге, коварству, обману. Людовик XI был ловкий соблазнитель. Он не брезговал ничем, чтобы добиться рас­положения людей, в которых нуждался. Как пишет Коммин, великолепно изучивший характер своего государя, никто так не старался «склонить на свою сторону человека, который мог быть ему полезен или способен был ему повредить. Он отнюдь не смущался первым отказом человека, которо­го пытался расположить, но упорно продолжал начатое дело, осыпая его щедрыми обещаниями и действительно давая ему деньги и должности, ко­торые должны были его соблазнить». Скупой по природе, Людовик бывал щедр под давлением политической необходимости. Людовик XI был глубо­ко убежден в том, что всякого человека можно купить и что в этом отноше­нии нет никакой разницы между английским королем Эдуардом IV и его, Людовика, брадобреем, а когда нужно, то и палачом, шпионом и вором, пресловутым Оливье де Дэн.

Людовик XI был в курсе всех государственных дел, вникал во все и по­нимал, что в политике нет ничего неважного. Он тратил большую часть своего времени на то, чтобы разузнать о нужных ему людях и обстоятель­ствах, чтобы самому знакомиться с положением дел и с людьми, отдавал приказания, измышлял политические комбинации и находил время для оживленной переписки со своими «добрыми и верноподданными города­ми» и целой массой как высокопоставленных, так и совсем незнатных лю­дей. «Ни один человек, - пишет о нем Коммин, - так не прислушивался к людям, не расспрашивал о стольких вещах, не хотел знать стольких лю­дей, как он. И действительно он знал всех значительных, пользовавших­ся влиянием людей в Англии, Испании, Португалии, Италии, Бургундии и Бретани так же, как своих подданных». Людовик держал у себя на службе разветвленную шпионскую сеть, имел целый ряд досье, в которых хранил тайны, раскрытые им, купленные или украденные. Будучи са­мым разносторонним образом осведомлен о делах и людях, Людовик мог благодаря этому использовать обстоятельства и предвидеть события.

Любопытно, как вел себя Людовик со своими дипломатами. Он делал вид, что дает им полную свободу при ведении переговоров, просил их не спра­шивать у него слишком часто советов и лишь держать его в курсе всего, что они предпринимают. Но особенно настаивал король на исчерпывающей информации, когда дела шли негладко. Так, он пишет одному своему со­ветнику: «Когда дела идут хорошо, меня надлежит лишь извещать, но ког­да они идут плохо, то я должен быть в полном курсе, чтобы помочь». В этом смысле интересны дипломатические переговоры, которые велись в конце 1480 г. между Людовиком XI и Максимилианом Габсбургом. Людовик дает своим послам директиву: «Действуйте, как вам покажется нужным». В дей­ствительности же он руководит каждым их шагом. Он решительно выска­зывается против ведения переговоров в больших собраниях. «Господа, вы дураки, -пишет он своим послам, -если думаете, что подобные дела надо решать на большом собрании... Там, где много народа, всегда держатся очень заносчиво и много запрашивают, да к тому же перед таким стечением наро­да было бы стыдно признаться, что нуждаются в чем-нибудь».

Особенно советует Людовик своим послам подкупать слуг своих врагов. Он считает даром неба искусство преуспевать в этом деле. Эта система Лю­довика в совершенстве усвоена была главным дипломатом Людовика Ком-мином, который сформулировал ее следующим образом: «Послы не выхо­дят из рамок своих обязанностей и не злоупотребляют своим долгом, пре­даваясь шпионажу и торговле совестью». По мнению Людовика, больше всего дипломатические усилия его послов должны быть направлены к тому, чтобы обмануть врагов. Особенно предостерегает король своих дипломатов, чтобы они не давали себя провести. Когда во время вышеупомянутых пере­говоров его послы были обмануты человеком, к которому отнеслись слиш­ком доверчиво, Людовик в совершенном исступлении писал им: «Вы же видите, кровавые собаки, что ему нельзя доверять, верьте только тому, что вы сами увидите ».

И король заключает свое послание следующим выразительным настав­лением: «Они вам лгут. Ладно! Лгите им больше». В этой заповеди заклю­чена важнейшая суть дипломатии, как ее понимал Людовик XI.

Людовику было 38 лет, когда он вступил на французский престол. Серь­езнейшим испытанием дипломатических талантов Людовика в первые годы его правления была его борьба с образовавшейся против него обширной ко­алицией феодальной знати, так называемой Лигой общественного блага. Душой Лиги был Карл Смелый, который использовал недовольство круп­ных феодальных владетелей Франции абсолютистскими тенденциями Лю­довика. «Я так люблю Францию, - заявлял Карл Смелый, - что предпо­чел бы иметь в ней шесть государей вместо одного». И действительно, под­линной целью Лиги было всеми средствами закрепить раздробление стра­ны на уделы. Чтобы справиться с этой опасностью, Людовик уступил Геную Франческо Сфорца и приобрел в нем хитрого и ценного союзника. Этот ис­кушенный кондотьер дал Людовику совет, которым и направлялась вся борьба короля с Лигой. «Разделите своих врагов, - сказал ему Франческо

Сфорца, - временно удовлетворите требования каждого из них, а затем разбейте их поодиночке, не давая им возможности объединиться». Совет пришелся Людовику по вкусу. Вступив в переговоры со своими врагами, Людовик, как пишет Маркс, «старался перехитрить этих субъектов, пус­кая в ход дипломатию, вызывая раздоры и т. д.; сумасшедший осел Карл... оказывал ему в этом большую помощь... Чтобы избавиться от этих субъек­тов, рассорить их и обмануть каждого в отдельности, Людовик XI согла­сился на все деспотические требования союзников, стремившихся поделить между собой всю Францию». В октябре 1465 г. Людовик заключил мир в Конфлане с герцогом Бургундским и особый договор с остальными союзни­ками в Сен-Море. Этими договорами фикция общественного блага была ра­зоблачена до конца: во время мирных переговоров каждый из восставших вассалов, забыв об общественном благе, хлопотал лишь о том, чтобы урвать себе большую часть добычи. «Общественное благо, - ядовито замечает Ком-мин, - превратилось в частное благо».

Теми же методами - золотом, подкупами, шпионажем и нескончаемой сетью интриг, которую так искусно умел плести этот, по выражению хро­ниста, «всемирный паук» («araigneeuniverselle»), -Людовик пользовал­ся в борьбе с другими своими противниками. Так, он сумел отвлечь от чрез­вычайно опасного для него союза с Карлом Смелым ленивого и всецело по­глощенного развлечениями английского короля Эдуарда IV, купив его щед­рой ежегодной рентой. Людовик зло посмеивался над тем, что англичане надменно называли эту ренту данью, и платил, кроме того, тайные пенсии министрам и фаворитам Эдуарда, заявляя, что война с Англией стоила бы Франции дороже. Коммин рассказывает, что в парижской счетной палате хранились квитанции всех английских пенсионеров Людовика, за исклю­чением главного камергера Гастингса: его пришлось очень упрашивать пе­рейти на содержание французского короля, так как он находился уже на жалованье у герцога Бургундского. Но Людовик легко вышел из положе­ния: узнав, что Гастингс получает от герцога пенсию в 1 тысячу экю, Людо­вик согласился платить ему 2 тысячи экю. Сделка состоялась. При этом Гастингс выговорил себе условие, что деньги будут вручаться ему без рас­писок. «Я не желаю, - заявил он, - чтобы говорили, что главный камер­гер был пенсионером французского короля, или чтобы мои квитанции были найдены в его счетной палате».

Такими же путями Людовик купил себе союз швейцарцев, заключив так называемый «вечный союз» с восемью кантонами, из которых тогда состояла Швейцарская федерация. Как пишет Маркс, «этот договор был основой всех соглашений, заключавшихся между Францией и Швейцари­ей до самой Французской революции; он обеспечил за Францией... право вербовать швейцарскую пехоту, а за швейцарцами ежегодную дань от Франции».

Обеспечив себе нейтралитет Англии и натравив на Карла Смелого швей­царцев, Людовик добился гибели своего главного соперника и крушения бургундского могущества. Путем интриг, вероломства и частью открытой

войны Людовик завладел значительной частью бургундского наследства. Таков был финал франко-бургундской тяжбы, в которую втянута была по­чти вся Европа.

Правление Людовика XI, имевшее столь важные последствия для объ­единения Франции, оказало огромное влияние на развитие европейской дипломатии. Методы Людовика XI совершенно изменили весь характер и формы европейской дипломатии. Людовик еще в первые годы своего прав­ления сумел оценить, какое большое значение для правительства имеют хорошие дипломатические кадры. Известны имена свыше 70 лиц, являв­шихся дипломатами Людовика XI. Число же его тайных эмиссаров, кото­рые сыпали пригоршнями золото повсюду, где можно было получить ин­формацию или всякую иную помощь, было огромно.

Людовик не только сильно расширил число дипломатических миссий, которые направлялись им в различные страны, но и сделал их пребыва­ние там более длительным. Особенно стремился Людовик превратить вре­менные дипломатические сношения в постоянные представительства при дворах, в которых был наиболее заинтересован, как, например, в Бургун­дии и Англии. Со своей стороны и те страны, в которые Людовик посылал свои представительства, вынуждены были оформить у себя посольское дело и выработать систему своей внешней политики. Вскоре ни одно госу­дарство, ни один двор не могли уже обходиться без разработанной дипло­матической службы. Это, разумеется, было сделано не сразу. Во всяком случае, дипломатический механизм, заведенный Людовиком XI, побудил связанные с ним европейские государства приступить к организации дип­ломатического дела на тех основаниях, на каких оно уже давно существо­вало в Италии, и в частности в Венеции. Следует отметить, что тенденция Людовика XI сделать ведение дипломатических сношений монополией государства и лишить своих могущественных вассалов права дипломати­ческого представительства была усвоена у него и другими европейскими государями.

В то же время Людовик очень боялся чужих дипломатических предста­вителей у себя в стране, видя в них шпионов и соглядатаев. Однако он счи­тал их неизбежным злом и разработал сложные правила, чтобы по возмож­ности обезопасить себя от их любопытства.

Дипломатические правила Людовика XI были возведены в стройную си­стему Филиппом Коммином.

«Отнюдь небезопасное дело, - пишет Коммин, - отправлять и прини­мать большое количество посольств. Очень часто дело идет при этом о мно­гих дурных вещах. Тем не менее необходимо и отправлять их и принимать. Те, кто прочтут эти строки, могут спросить, какие же я знаю средства про­тив этого?.. Так вот, что бы я сделал. Я был бы за то, чтобы оказывать наи­лучший прием посольствам, исходящим от подлинных друзей, в отноше­нии которых нет оснований для подозрений...» Но все же они не должны оставаться подолгу, «ибо дружба между государями недолговечна. Если же тайные или явные послы исходят от государей, ненависть которых такова,

как я наблюдал постоянно между всеми сеньорами... то, по моему мнению, это весьма небезопасная вещь. С ними, разумеется, нужно хорошо обходить­ся и принимать их с почетом: их следует встречать, удобно размещать, при­ставлять к ним для сопровождения умных и надежных людей. Это являет­ся делом честным и верным, ибо таким образом можно узнать, кто к ним приходит, и помешать легкомысленным и недовольным людям сообщать им сведения. Я бы стоял за то, чтобы по возможности скорее их выслуши­вать и отсылать назад, так как мне кажется очень опасным держать у себя врагов. И за одного посла, которого враги нам дают, я бы им послал взамен двух. Я позаботился бы и о том, чтобы такому послу было скучно и чтобы он просил не посылать его больше, ибо нет лучшего и более верного шпио­на, лучшего соглядатая и собирателя слухов. К тому же при наличии не­скольких наших послов при чужих дворах они могут следить друг за дру­гом, чтобы кто-нибудь из них не вел разговоров с посторонними лицами. Мудрый государь всегда старается иметь какого-нибудь друга1 у своего вра­га... Скажут, пожалуй, что ваш враг может этим возгордиться. Ну и пусть! Зато таким путем можно получить больше сведений, что весьма важно, ибо преуспевающие всегда в чести».

3. Дипломатия Италии XII-XV ее.

Международные отношения Италии

Настоящей родиной современной дипломатии, по мнению большинства исследователей, является Италия. Несмотря на то что в Италии раньше, чем в остальной Европе, стали развиваться города и начали складываться капиталистические отношения, эта страна продолжала оставаться раздроб­ленной. Города Северной и отчасти Средней Италии подчинили себе окру­жающие территории и стали городами-государствами. Они играли круп­нейшую роль в экономической жизни Европы. Они были посредниками в торговле с Востоком; в них развивалась промышленность, рассчитанная на вывоз как в Среднюю и Северную Европу, так и на Восток. Они стали важ­нейшими центрами банкового дела. Внутри каждого из этих городов кипе­ла напряженная политическая жизнь; обостренная классовая борьба при­водила к непрестанным столкновениям и частой смене правительств и по­литического режима. Среди итальянских городов выдвигаются такие мощ­ные политические центры, как Венеция, Генуя, Милан, Флоренция. Но ни один из этих центров не был достаточно силен, чтобы подчинить себе ос­тальные. В то же время ни один из них не был достаточно заинтересован в объединении Италии. Внутренний рынок Италии был незначителен. Глав-

1 На дипломатическом языке того времени «верный друг» означал тайного агента.

ные интересы торговых и промышленных городов Италии и ее банкиров лежали за пределами страны. Захват новых рынков, торговое соперниче­ство на суше и на море не сближали, а разъединяли итальянские города.

Середину полуострова занимало папское государство. Бессильные объ­единить Италию, папы были достаточно сильны, чтобы помешать ее объ­единению кем-нибудь другим. Южная Италия и Сицилия были политиче­ски отделены от остальной страны. Здесь сначала утверждается государ­ство норманнов; оно сменяется владычеством Гогешнтауфенов, потом гос­подством Анжуйской династии и, наконец, Арагона. Неаполь и Сицилия политически связываются не с Италией, а с Испанией.

В течение всего Средневековья и еще долго потом Италия распадалась на ряд соперничавших между собой государств. Они то воевали друг с дру­гом, то заключали союзы и создавали всякого рода политические комби­нации против какого-нибудь общего врага из итальянских же государств или против иноземцев, зарившихся на богатый полуостров. Посольства, переговоры, соглашения стали здесь необходимым дополнением к воен­ной силе. В конце концов они привели к той системе равновесия, которая стала впоследствии образцом для крупных европейских монархий. В Ита­лии находилась резиденция папского двора, этого церковного центра ка­толической Европы с его бесчисленными международными связями и сношениями.

Организация консульской службы

Итальянские города вели оживленную торговлю с разными странами, в частности с Ближним Востоком. Поэтому, естественно, должны были возникать органы, которые защищали бы на чужбине интересы итальян­ских купцов. Итальянские торговые города - Венеция, Генуя, Пиза и дру­гие обеспечили защиту интересов своих граждан за границей путем орга­низации консульской службы. В этом отношении важнейшую роль сыгра­ли крестовые походы и основание крестоносцами своих государств в Си­рии и Палестине. Крестоносцы получали немалую помощь от Венеции, Генуи, Пизы. Силами этих городов было завоевано побережье Леванта с его гаванями, которые играли огромную роль в восточной торговле. За это итальянским городам была предоставлена крупная доля в добыче. Пизан-цам достались главные выгоды в княжестве Антиохийском и в графстве Триполи, венецианцам и генуэзцам - в Иерусалимском королевстве. Они получили по кварталу почти в каждом городе и образовали целый ряд итальянских колоний, которые пользовались особым управлением и были изъяты из общей системы администрации и суда. Во главе итальян­ских колоний стояли особые должностные лица из итальянцев же, носив­шие сначала титул виконтов (vicecornites), со своими трибуналами или куриями. С конца XII в. появляется общий глава для всех венецианских

колоний в Иерусалимском королевстве-байюло (baiulus); во главе гену­эзских колоний ставятся два консула. Пизанцы назначают сначала трех консулов, потом одного. Все они живут в столице Иерусалимского коро­левства - в Акре. Эти представители, как правило, назначаются из мет­рополии и выбираются там так же, как и прочие должностные лица ита­льянских республик. Но иногда они выбирались и населением самой ко­лонии. Между местными властями и итальянскими консулами нередко происходили столкновения. Попытки иерусалимских королей, а также графов Триполи и князей антиохийских нарушить привилегии итальян­цев вызвали с их стороны жалобы папе, который пригрозил нарушителям отлучением. Разграничение прав между местными властями и консулами в конце концов определялось договорами. Обычно уголовная юрисдик­ция, особенно по важнейшим делам, оставалась в руках местной власти. В руках итальянских консулов сосредоточивались гражданская и особен­но торговая юрисдикция по делам их соотечественников. Примеру италь­янцев последовали торговые колонии, основанные на Востоке купцами Прованса и Каталонии. Положение дела не изменилось, когда крестонос­цы были вытеснены из Сирии и Палестины и власть там перешла в руки мусульман. Подобные же колонии были у итальянцев, особенно у венеци­анцев, и в других городах Востока. У венецианцев были две фактории в Александрии. Во главе их колонии стоял консул, который имел право на десять ежегодных аудиенций у султана. На Кипре имели свои консуль­ства Генуя, Пиза, Монпелье, каталонские города. В Константинополе из­давна были итальянские колонии. Глава венецианской колонии, констан­тинопольский байюло, исполнял важные дипломатические поручения республики и, таким образом, представлял собой одновременно и консу­ла, и посла Венеции в Константинополе.

После взятия Константинополя турками венецианская колония сохра­нила свое самоуправление и своего байюло с его административными и су­дебными функциями. Он стал одновременно и постоянным дипломатиче­ским представителем Венеции при дворе султана.

Флорентийские дипломаты

Италия, и особенно Флоренция, поставляла дипломатов даже для ино­странных государств. Когда папа Бонифаций VIII устроил в 1300 г. пер­вый юбилейный год, то среди многочисленных послов, прибывших в Рим от разных народов, оказалось 12 флорентийцев, которые представляли не только свой родной город, но и Францию, Англию, Чехию и т. д. В связи с этой универсальностью флорентийцев папа назвал их шутя «пятой стихи­ей». В длинном и блестящем списке дипломатов-флорентийцев мы встре­чаем такие всемирно известные имена, как Данте, Петрарка, Бокаччо в XIV в., Макиавелли и Гвиччардини в начале XVI в.

Венецианская дипломатия

Если среди дипломатов других итальянских государств и не было таких выдающихся людей, как Данте и Макиавелли, то все же среди них было немало известных фигур. Так, в Милане в середине XV в. во главе герцог­ства стоял Франческо Сфорца, может быть, лучший дипломат своего вре­мени, наставник Людовика XI в тайнах итальянского дипломатического искусства. Среди пап было немало блестящих дипломатов - достаточно назвать Григория VII и Иннокентия III. Среди венецианских дипломатов достаточно вспомнить дожа Энрико Дандоло, этого изумительно энергич­ного 90-летнего старика, который сумел превратить четвертый крестовый поход в блестящую «торговую операцию» (Маркс), заложившую основы всего дальнейшего могущества Венеции. Но для республики св. Марка ха­рактерны не отдельные дипломаты, как бы талантливы они ни были, а вся система, вся организация дипломатического дела, создавшая из Венеции, как выражались, «школу, мастерскую дипломатии» для всего мира. Купе­ческая олигархия, крепко захватившая власть в Венеции, внесла и в дип­ломатическое дело тот дух тайны и ревнивого недоверия и в то же время ту систематичность и целеустремленность, которыми было проникнуто все ее государственное управление.

Венеция переняла у Византии методы и приемы ее дипломатии и возве­ла их до степени искусства. Все способы обольщения, подкуп, лицемерие, предательство, вероломство, шпионаж были доведены до виртуозности. Какую комедию разыграл, например, с «крестоносными ослами» (Маркс) лукавый слепец Дандоло, чтобы отклонить их от похода на Египет! Кресто­носное ополчение собралось на островках венецианской лагуны. Надо было заплатить огромную сумму за перевозку войска и за его снабжение. Но на­личных денег и собранной в дополнение к ним золотой и серебряной утвари баронов оказалось далеко недостаточно. Тогда Дандоло выступил на народ­ном собрании с речью, в которой указал, что крестоносцы не в состоянии заплатить всей суммы и что венецианцы собственно вправе были бы удер­жать полученную часть денег. «Но, -патетически воскликнул он, - как посмотрит на нас весь мир? Каким позором покроемся мы и вся наша стра­на! Предложим им лучше следующую сделку. Венгерский король отнял у нас город Зару в Далмации - пусть эти люди отвоюют ее нам, а мы дадим им отсрочку для уплаты ».

Предложение Дандоло было принято. В одно из ближайших воскресе­ний, во время богослужения, собравшего в церкви Св. Марка множество венецианцев и крестоносцев, Дандоло опять обратился к народу с речью. В ней, прославляя возвышенную цель крестоносного ополчения, он заяв­лял, что хотя он и стар и слаб и нуждается в отдыхе, но сам возьмет крест и отправится с крестоносцами. Тут, пишет участник и летописец четвертого крестового похода, наивный Виллардуэн, « великая жалость охватила народ

и крестоносцев, и немало пролилось слез, ибо этот славный человек имел полную возможность остаться: ведь он был очень стар, и хотя имел краси­вые глаза, но ровно ничего ими не видел». Плакал не только народ, но ры­дал и опустившийся на колени перед алтарем старый хитрец, которому на­шивали в это время крест. Отлично известно, к чему привело в дальнейшем крестоносное рвение Дандоло. Константинополь и почти вся остальная Ви­зантийская империя были захвачены крестоносцами. Венецианцы получи­ли огромную часть добычи, и их дожи прибавили к своему титулу звание «господина одной четверти и одной восьмой Римской империи».

А через три века жертвой лукавства венецианцев оказался уже не про­стодушная деревенщина, вроде «крестоносных неотесанных князей» (Маркс), а опытный французский дипломат, ученик Людовика XI. Меж­дународная обстановка в это время была очень напряженной. Молодой, честолюбивый Карл VIII предпринял свой знаменитый итальянский по­ход, открывший новую главу в политической истории Западной Европы (1494 г.). В связи с этим Карл VIII отправил в Венецию - лучший наблю­дательный пункт за деятельностью дипломатов Италии, да и не одной толь­ко Италии, - умного и наблюдательного Филиппа Коммина. Коммин рас­сказывает, как уже задолго до Венеции, в подвластных ей итальянских горо­дах, его принимали с большим почетом. У первых лагун его встретили 25 знат­ных венецианцев, облаченных в дорогую пурпурную одежду. По прибытии в Венецию он был встречен новой группой вельмож в сопровождении по­слов герцога Миланского и Феррарского, которые приветствовали его ре­чами. На следующий день его принял дож, после чего его опять возили по разным достопримечательным местам в Венеции, показывая ему дворцы, церкви, коллекции драгоценностей. Так в течение восьми месяцев его не­прерывно занимали празднествами, концертами и всякого рода развлече­ниями, а в это время плелась сложная интрига: подготовлялся союз против Карла VIII, куда вошли Венеция, Милан, папа, германский император и испанский король. Послы всех этих держав собрались в Венеции. Слухи о намечающемся союзе стали распространяться по всему городу. У Коммина появились подозрения, что ему «говорят одно, а делают другое». В сеньо­рии, куда Коммин обратился за разъяснениями, отделались ничего не зна­чащими фразами, а дож посоветовал ему не верить тому, что говорится в городе, ибо в Венеции, по его словам, всякий свободен и может говорить все, что хочет. Дож добавил к этому, что сеньория вовсе и не помышляет о создании союза против французского короля: о таком союзе здесь никогда не слыхивали, наоборот, имеют в виду составить лигу против турок, при­влекши в нее французского короля, испанского короля и германского им­ператора. Так эта комедия тянулась до получения известий о взятии Не­аполя Карлом VIII. Коммин еще не имел сведений об этом, когда его при­гласили в сеньорию, где он застал несколько десятков вельмож и дожа, стра­давшего припадком колик. Дож сообщил ему о полученном известии с веселым лицом, но, замечает Коммин, «никто другой из всей этой компа­нии не умел притворяться так искусно, как он». Другие сидели озабоченные,

с понурыми лицами, с опущенными головами. Коммин сравнивает действие полученной новости с эффектом, который произвело на римских сенаторов сообщение о победе Ганнибала при Каннах. Этот громкий успех Карла VIII ускорил переговоры о создании лиги против французского короля. Разно­гласия, все еще существовавшие между ее участниками, были спешно уст­ранены, и через короткий срок после своего визита в сеньорию Коммин был опять приглашен туда ранним утром. Дож сообщил ему о союзе, заключен­ном пятью державами якобы против турецкого султана. Усиленно подчер­кивая чисто оборонительный характер союза и слова «сохранение мира», которые фигурировали в договоре, он предложил Коммину сообщить об этом французскому королю. «Члены сеньории высоко держали головы и ели с большим аппетитом. У них, - замечает с горечью Коммин, - совершенно не было того вида, который они имели в тот день, когда сообщили мне о взятии неаполитанской крепости». Коммин простодушно рассказывает за­тем, как в этот день послы союзников проехали под звуки музыки в 40 гон­долах под окнами занимаемого им помещения, причем миланский посол даже сделал вид, что незнаком с Коммином. Он описывает разукрашенный и иллюминованный город и то, как он вечером одиноко катался в гондоле мимо дворцов, где происходило пиршество, но куда он не был приглашен. Венеция имела представителей в многочисленных государствах, с кото­рыми была связана торговыми и политическими отношениями. Наряду с этими официальными лицами на службе республики был огромный штат секретных агентов и шпионов. Как и Византия, Венеция особенно охотно пользовалась услугами монахов и женщин, имевших возможность прони­кать туда, куда не было доступа другим. В ряде случаев венецианцы исполь­зовали и врачей для секретных целей. Так, они доставили медиков молдав­скому и валашскому воеводам, а также в ряд других стран. Врачи эти от­правляли в Венецию настоящие дипломатические, политические и эконо­мические отчеты о странах, где протекала их деятельность. Венецианские посольства располагали, кроме того, в большинстве стран так называемы­ми « верными друзьями», что означало на дипломатическом языке того вре­мени специальный вид секретных агентов. Посольства могли требовать от них отчетов, их использовали для доставки секретной корреспонденции и других поручений. Агенты эти действовали различными способами: то это были переодетые монахи, то странствующие пилигримы. Некоторые из них были прикреплены к посольствам, и их посылали в разные страны для по­лучения информации. Нередко таким «верным другом» бывал какой-ни­будь щедро оплачиваемый местный житель высокого или, напротив, совер­шенно незначительного социального происхождения. В пограничных об­ластях Венеция использовала шпионов - exploratores.

Если сеньория считала нужным выслушать самого шпиона, то его пере­одетым пропускали во дворец дожа и вводили в его особые апартаменты.

Интересно отметить, что итальянские банки, столь многочисленные во Франции, являлись для своей родины в такой же мере политическими, как и финансовыми агентствами. Например, представители дома Медичи в Ли­оне содержали своего рода осведомительное бюро о политических делах во

Франции. Венецианцы отличались особым умением использовать в дипло­матических целях своих купцов. Нередко бывало, впрочем, что венециан­ские посольства получали информацию и от приезжих иностранных куп­цов и даже иностранных студентов.

Венецианское правительство широко практиковало систему тайных убийств, щедро платя за них. Достаточно привести такой характерный при­мер. В июне 1495 г. некий делла Скала, изгнанный из Венеции, предложил сеньории поджечь пороховой склад Карла VIII, а также с помощью «неко­торых надежных и верных средств» добиться смерти короля. Венецианский совет единодушно и горячо приветствовал это «лояльнейшее» предложе­ние делла Скалы, обещав ему помилование и большое вознаграждение. Но, поразмыслив, кандидат в цареубийцы нашел свое предприятие делом весь­ма нелегким, поэтому он предложил ограничиться одним диверсионным актом - поджогом порохового склада. Собравшаяся сеньория опять еди­нодушно приняла и это предложение, повторив свое обещание амнистии и вознаграждения, которое позволит изгнаннику вести в Венеции почетную и привольную жизнь.

Посольское дело в Венеции

Но особенно характерной для Венеции, -в чем она не имела соперниц, - была организация посольской службы. Уже с XIII в., насколько позволяют судить сохранившиеся источники, а в действительности, вероятно, с более ранних времен началось издание ряда постановлений, в которых до мелочи регулировались поведение и деятельность заграничных представителей республики. Послы должны были по возвращении передавать государству полученные ими подарки. Им запрещалось добиваться при иностранных дворах каких-нибудь званий или титулов. Послов нельзя было назначать в страны, где у них были свои собственные владения. Им запрещено было беседовать с иностранцами о государственных делах республики. Послам не разрешалось брать с собой жен из боязни, чтобы те не разгласили госу­дарственных тайн; но любопытно, что им позволялось брать своего повара, чтобы не быть отравленными. Когда установились постоянные представи­тельства, посол не мог покинуть свой пост до прибытия своего преемника. В день возвращения в Венецию посол должен был заявиться в государствен­ную канцелярию и занести в особый реестр, которым заведовал великий канцлер, сообщение о своем прибытии. По возвращении посол обязан был представить отчет о произведенных им расходах. Между прочим, вознаг­раждение послов было довольно скромным и далеко не соответствовало рас­ходам, которые им приходилось нести по должности. Послы в своих доне­сениях горько жаловались на это. Поэтому, как указывается в донесении одного из них, «неудивительно, если многие граждане предпочитают оста­ваться в Венеции и жить там частными лицами, нежели отправляться по­слами в чужие края». Против уклонявшихся от этой почетной, но обреме­нительной миссии уже с ранних пор - с XIII в. - стали приниматься меры

в виде штрафов или запрещения занимать какие-нибудь государственные должности. Послы нередко разорялись на своем посту и впадали в долги, которые потом приходилось выплачивать республике. Впрочем, венециан­ское правительство обыкновенно вознаграждало бывших дипломатов раз­ными назначениями и, в частности, выгодными постами в левантийских владениях республики.

Исключение в материальном отношении представлял пост байюло в Кон­стантинополе при турецком владычестве, один из ответственнейших, если не самый ответственный, дипломатических постов республики. При важ­ности для республики ее владений в восточной части Средиземного моря и ее левантийской торговли, а также при сложности и деликатности ее взаи­моотношений с завоевателями Константинополя, должность тамошнего байюло требовала особенно опытных лиц; поэтому на нее назначались обык­новенно старые, искушенные дипломаты, для которых она являлась вен­цом их политической карьеры.

Первоначально продолжительность посольств, пока они не являлись еще постоянным институтом, а вызывались теми или иными особыми обстоя­тельствами, зависела от большей или меньшей важности вызвавшего их дела. В XIII в. она обыкновенно не превышала 3-4 месяцев. Но с упрочени­ем дипломатических связей срок этот удлинялся. В XV в. было постановле­но, что время пребывания посла за границей не должно превышать двух лет. В следующем столетии срок этот был продлен до трех лет.

Послы должны были держать правительство республики в курсе дел го­сударства, в котором были аккредитованы. С этой целью они регулярно - первоначально раз в неделю, а с улучшением средств связи, значительно чаще - отправляли на родину депеши. Эти стекавшиеся из всех стран доне­сения давали как бы мгновенный снимок политического положения мира. Недаром говорили, что ни один европейский двор не осведомлен так хорошо, как венецианская сеньория. На депешах ее умных и наблюдательных послов основывалась в значительной мере вся дальновидная политика Венеции.

Части депеш или даже целые депеши были нередко зашифрованы. Дип­ломатические шифры всегда были объектом усиленного внимания венеци­анских правителей, столь ревнивых к тайнам своей собственной диплома­тической корреспонденции. Уже с ранних времен венецианское правитель­ство имело особых шифровальщиков, а в дальнейшем Совету десяти было поручено следить за государственными шифрами и заботиться об изобрете­нии новых. Дело в том, что искусство шифрования находилось тогда еще в зачаточном состоянии и, попав в чужие руки, шифры сравнительно легко разгадывались. Шифр обычно заключался в замене букв латинского алфа­вита либо другими буквами, либо арабскими цифрами, черточками, точка­ми, произвольными фигурами, причем для одной буквы нередко бывало два или три знака. Вводились также знаки, не имевшие никакого значения, для того чтобы запутать шифр и затруднить его разгадку для посторонних.

Шифры появляются и в других государствах Италии. В папской канце­лярии они применялись уже в первой половине XIV в. и сначала заключа-

лись в замене некоторых слов другими, условными. Так, вместо «гвельфы» писалось «сыны Израиля», вместо «гибеллины» -«египтяне», вместо «Рим» - «Иерусалим» и т. д. Хорошо разработанные системы шифров при­менялись уже в XV в. в Милане и во Флоренции.

Шифрованная дипломатическая переписка вызывала неудовольствие, а иногда протесты и репрессии со стороны заинтересованных дворов. Так, султан Баязид II, узнав, что венецианский байюло Джероламо Марчелло посылает своему правительству шифрованные письма, приказал ему в три дня покинуть страну. Султан заявил, что он вообще не намерен терпеть у себя при таких условиях венецианского байюло. Несмотря на длительные переговоры, венецианская колония в Константинополе долго после этого случая оставалась без главы.

Депеши венецианских послов дополнялись другими весьма важными документами - итоговыми отчетами закончивших свою миссию диплома­тов, так называемыми relazioni.

Согласно установившемуся с давних пор обычаю посол в течение 15 дней по возвращении обязан был прочесть в торжественном заседании сеньории речь - relazione, которая представляла подробное донесение о состоянии государства, при котором он был аккредитован. По окончании заседания посол передавал текст своего донесения великому канцлеру, который не­медленно помещал его в секретный архив дипломатических актов. Этот

своеобразный обычай сохранился до последних дней республики (1797 г.) и был закреплен особым постановлением, из которого видно, какое значение придавало венецианское правительство этим relazioni. Согласно ему послы должны были собственноручно записывать свои relazioni после их произ­несения и передавать их затем для хранения в архивы секретной канцеля­рии. «Таким образом, -говорится в постановлении об этих документах, - о них сохранится вечная память, и чтение их сможет быть полезным для просвещения тех, кто в настоящее время управляет нами, и кто в будущее время будет к этому призван».

Известно, как ценились донесения венецианских послов иностранными государствами, которые всячески стремились раздобыть их. Несмотря на всю окружавшую эти документы тайну, многочисленные копии с них все же проникли во внешний мир.

В своих донесениях послы давали подробные характеристики государей и вообще руководящих лиц страны, в которой выполняли свои обязанно­сти, описывали придворные группировки, материальные, финансовые и во­енные ресурсы государства, положение разных классов населения и т. д.

Послу при отправлении его в миссию давалась подробная инструкция, в которой указывалось, что он должен был делать, что и как говорить, за чем наблюдать. Венецианскому послу Контарини, отправленному в 1492 г. к французскому двору, было вручено обстоятельнейшее наставление, тща­тельно перечислявшее все пункты его поздравительной речи по случаю бра­косочетания Карла VIII, в которой он должен был выразить удовлетворе­ние республики по поводу столь радостного события.

«И эти вещи, - говорится в инструкции, - вы постараетесь высказать со всевозможным красноречием и изысканностью стиля». Чем красноре­чивее будет посол, тем лучше он выполнит желание республики. Однако, предостерегает инструкция, посол должен все это высказать в ни к чему не обязывающих, общих выражениях («verbis tamen generahbus»), как это и подобает посланникам. Затем инструкция переходит к поздравительной речи королеве, напоминает о необходимости посетить виднейших вельмож Франции и заканчивается наставлением о преподнесении королеве подар­ка из драгоценных венецианских тканей.

Так руководила своими послами Венеция.

По сравнению с тем хаосом и беспорядком, в котором находились в XV в. административные функции большинства европейских государств, столь точная регламентация деятельности заграничных агентов Венеции пред­ставляла строгое и стройное целое. Талантливые и блестящие дипломаты были тогда вообще нередким явлением, но дипломатия как таковая впер­вые доведена была до степени искусства и системы именно в Венеции, где, по словам Коммина, «в настоящее время дела ведутся более мудро, чем в какой бы то ни было монархии или республике мира».

Приемы итальянской, и особенно венецианской, дипломатии оказали сильнейшее влияние на дипломатию складывавшихся в это время в Европе абсолютных монархий.

Дипломатия

в Новое время (XVI-XVIII вв.)

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИПЛОМАТИИ

И ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОРГАНОВ

В XVI-XVIII вв.

Политическая карта Европы в XVI в.

Новое время в истории дипломатии было подготовлено теми успехами капиталистического развития, которые стали заметны в Европе еще со вре­мени великих открытий. Одновременно с этими успехами шла политиче­ская консолидация стран, которые превращались мало-помалу в сплочен­ные и централизованные феодально-абсолютистские монархии. Эти монар­хии продолжали существовать на континенте Европы еще долгое время после буржуазной революции в Нидерландах и Англии. Вследствие прекра­щения феодальных войн между мелкими сеньорами, подчиненными теперь сильной королевской власти, создается сравнительно устойчивый внутрен­ний порядок. Он благоприятствует дальнейшему экономическому и, в част­ности, капиталистическому развитию. Оставаясь по своему классовому су­ществу дворянской, абсолютная монархия как централизованное и силь­ное государство, способное предупредить феодальный разбой прежних вре­мен и защитить вовне интересы своих подданных, оценивается буржуазией как оплот порядка и залог благоденствия.

С конца XV в. Европа вступает в новый период международных отноше­ний. К этому времени окончательно складываются большие государства: Испания, Португалия, Франция, Польша, Австрия (наследственные земли дома Габсбургов), наметившиеся в пределах Священной Римской империи германской нации. Турция, менее крупные скандинавские государства - Дания, Швеция и Норвегия - и совсем уже мелкие западногерманские кня­жества, итальянские городские республики, тирании и мелкие государства дополняют политическую карту Европы. На востоке Европы огромное Мос­ковское государство выступает на политическую арену Европы со второй

половины XVI в. С этого периода, закончив свое политическое объединение, Московское государство мало-помалу становится централизованным, а за­тем и абсолютистским государством.

«Государственный интерес» как принцип политики

Уже в XV в. необходимость государственного единства становится на­столько очевидной, что «государственный интерес» начинает рассматри­ваться как высшее мерило в политике. Этот «государственный интерес» в конечном счете есть интерес господствующего класса в целом. Но он возво­дится на уровень «общего блага», которое должно осуществляться государ­ством в случае надобности даже путем насилия.

Ради осуществления «общего блага» хороши все средства. Религия пе­рестает играть заметную роль в политике. Политика перестает связывать­ся с моралью. «.. .Начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и т. д. и т. д., - говорит Маркс, - в новейшее время, не говоря уже о более ранних авторах, сила изображалась как основа права; благодаря этому теоретиче­ское рассмотрение политики освободилось от морали...»1

Раньше других и, пожалуй, наиболее последовательно эти новые взгля­ды на государство и политику были выражены у Макиавелли.

Макиавелли (1469-1527), один из замеча­тельных политических мыслителей XVI в., вскрыл подлинные основы «реалистиче­ской» политики всех и всяких монархов - государей, укрепляющих и расширяющих свою власть всеми средствами, «дозволенны­ми» и «недозволенными». С цинической от­кровенностью, не стесняемой никакими со­ображениями морального порядка, он нари­совал в своем сочинении «Государь» тип мо­нарха, которому все дозволено ради одной цели - безграничного расширения своей власти. Но освобождая своего государя от всяких моральных стеснений, Макиавелли мечтал использовать честолюбие и жадность итальянских властителей в интересах объ­единения Италии. С этой точки зрения тео­рия дипломатического искусства подчиня­лась у Макиавелли принципу «государствен­ного интереса».

«Следует иметь в виду, - говорит Маки­авелли в своем «Государе», - что есть два

1 Маркс и Энгельс Немецкая идеология 1933 С 303

рода борьбы: один - посредством законов, другой - силы. Первый свой­ствен людям, второй - зверям, но так как первый часто оказывается недо­статочным, то приходится прибегать ко второму. Поэтому государю необ­ходимо пользоваться приемами и зверя, и человека. Если же государь при­нужден научиться приемам зверя, то он должен выбрать из числа зверей лису и льва, ибо лев не может защититься от змеи, лиса - от волков. Сле­довательно, надо быть лисой, чтобы распознать змей, и львом, чтобы рас­правляться с волками».

«Государю, - заключает Макиавелли, - необходимо обладать духом настолько гибким, чтобы принимать направление, указываемое веяния­ми и превратностями судьбы, и, как я отметил выше, не уклоняться от пути добра, если это возможно, но уметь вступать и на путь зла, если это необходимо».

О политическом реализме Макиавелли, выросшем из потребностей эпохи, свидетельствует то, что его идеи разделялись крупнейшими по­литическими деятелями и дипломатами позднего Средневековья и Нового времени.

Английский посол во Франции сэр Генри Уоттон так определял в XVI в. функцию посла: «Муж добрый, отправленный на чужбину, дабы там лгать на пользу своей стране».

Крупнейшему из дипломатов и политиков XVII в., кардиналу Рише­лье, который правил Францией с 1624 по 1642 г., принципы Макиавелли не кажутся циничными. В глазах Ришелье они не лишены подлинного ве­личия. «Государственный интерес» (raison detat) господствует у Ришелье в его взглядах и в его практике. «Государство» превыше всего. «Государ­ство» есть ценность, во имя которой все средства хороши, - таков смысл рассуждений Ришелье в его замечательном «политическом завещании». «Быть суровым, - советует он королю, - по отношению к людям, кото­рые хвалятся тем, что они пренебрегают законами и распоряжениями го­сударства, это значит действовать во имя "общего блага". Христиане дол­жны забывать об оскорблениях, наносимых им лично, но правители дол­жны помнить проступки, которые наносят ущерб общему интересу. В са­мом деле, оставлять их безнаказанными значит совершать их дважды... Бич, который является символом правосудия, никогда не должен оста­ваться без применения».

Если «общее благо» и «государственный интерес» играют такую роль во внутренней политике, то еще большее значение имеют они для политики внешней. Ришелье это доказывал на каждом шагу. Будучи католиком и кардиналом римской церкви, он действовал против католической Испании и Австрии в союзе с протестантскими князьями Германии; являясь убеж­денным сторонником и красноречивым защитником абсолютизма, он в ин­тересах Франции поддерживал мятежных немецких князей против их им­ператора. Все это оправдывалось для него «общим благом» и «государствен­ным интересом».

Органы внешней политики и дипломатии в XVI-XVIII вв. Дипломатическая служба в этот период

«...Абсолютная монархия возникает, -говорит Маркс, -в переходные эпохи, когда старые феодальные сословия разлагаются, а средневековое сословие горожан складывается в современный класс буржуазии, и ни одна из спорящих сторон не взяла еще перевеса над другой»1. Маневрируя меж­ду дворянством и буржуазией, королевская власть достигала известной са­мостоятельности. Это сказывалось и на ее внешней политике и диплома­тии. Будучи в то время тайною тайн, дипломатия замыкалась в узкий круг особо посвященных. Центром, где создавалась политика, являлся королев­ский двор. В абсолютной монархии велико было значение не только динас­тических интересов и личности самого короля. Значительна была роль и его любимцев, любовниц и просто ловких интриганов, которые влияли на короля в ущерб интересам страны и ее передового буржуазного класса.

Крупные европейские государства, которые сложились в XV-XVI вв., впервые создали соответствующие им постоянные центральные и местные учреждения - бюрократию и армию. XVI в. был веком оформления дип­ломатической службы, центральных и местных учреждений, которые об­служивали внешнюю политику нового государства. В XVII в. даже круп­ные княжества Германии стали посылать за границу своих постоянных представителей.

Под влиянием гуманистов появляется тот стиль дипломатических депеш и донесений, который становится мало-помалу обязательным для каждого дипломата. Итальянские государи в XV и XVI вв. пользовались гуманиста­ми в качестве своих секретарей по внешним делам: это способствовало вве­дению в дипломатию изящного стиля речи и письма. Первым из представи­телей дипломатического красноречия был флорентийский канцлер, извес­тный гуманист Колюччио Салютати. Письма его стали своего рода образца­ми для дипломатов XVI в. Не меньшее значение имели и донесения венецианских послов. Отчеты венецианских агентов за границей, которые предназначались для узкого круга лиц, просачивались и в широкую пуб­лику - сборники этих отчетов известны были уже в XVI в.

Фамильные отношения Габсбургов, владевших Империей и Испанией, вызывали потребность в постоянном общении и обмене мнений. В особен­ности оживились эти отношения после отречения от престола Карла V (1555 г.), когда владения Габсбургов были поделены между старшей и млад­шей линиями этого дома.

Большое значение для развития дипломатической деятельности имело правление папы Льва X (1513-1521). Этот папа, Медичи по происхожде­нию, был хорошо знаком с постоянным дипломатическим представитель­ством у себя на родине, во Флоренции. На собрании кардиналов в августе

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. V. С. 212.

1513 г. он назначил постоянных представителей (нунциев) в Германию, Францию и Англию. Таким образом было положено начало постоянной пап­ской нунциатуре.

Обстоятельствами, которые задерживали повсеместное распространение института постоянных дипломатических представителей, были большие расходы на содержание послов и посольств, отсутствие хороших путей со­общения и связи, недостаток опытных и вышколенных дипломатов. Тем не менее к концу XVI в. институт постоянного дипломатического предста­вительства складывается более или менее прочно, причем устанавливается определенная дипломатическая иерархия. Основой для нее было значение государства, пославшего агента. Короли Франции, Испании и Англии тре­бовали для своих послов большего уважения, чем какой-нибудь герцог Миланский или тем более захудалый немецкий князь.

Постепенно в посольском ритуале складываются определенные тради­ции. Наряду с послом создается дипломатический персонал, особенно в крупных государствах; иерархия складывается внутри самого посольства. В XVI в. соблюдается точное различие между послом и обычным агентом, или резидентом. Право назначать послов признавалось не за всеми госуда­рями. Карл V, император Германии, имел, например, при своем дворе толь­ко папского посла, послов короля французского, посла своего брата Ферди­нанда (короля Римского, т. е. короля Германии) и посла Венеции. Госуда­ри, которые находились в зависимости от императора или другого крупно­го монарха, могли иметь при них только простых агентов.

Обычные дипломатические сношения между государствами не всегда были достаточными. Поэтому наряду с постоянным дипломатическим представительством продолжали сохранять силу и чрезвычайные посоль­ства, снаряжаемые в особо важных случаях, как, например, при необхо­димости непосредственных переговоров кабинета с кабинетом, при восше­ствии на престол нового государя и т. д. В связи с этим возникали и неко­торые трудности. Чрезвычайные послы требовали для себя первого места не только по отношению к послу своего же государства, но и в ряду послов других держав. Некоторые, особенно крупные, государства, не желая тер­петь ущерба для своей чести, стали возводить своих обыкновенных послов в чрезвычайные. Уже в XVII в. этот обычай получил широкое распростра­нение.

XVI-XVIII вв. были временем, когда сложился новый дипломатический церемониал. Уже при императоре Карле V почести, оказываемые послам при въезде и приеме, получили строго установленный характер. При цере­мониале учитывалось значение каждой державы, послы которой прибыва­ли в Испанию. В XVI в. постепенно сложился чин посольских приемов и во Франции. Благодушнее и проще к церемониалу относились долгое время англичане. Еще в XVII в. навстречу обыкновенному послу выезжали в Анг­лии принцы крови. За это не раз англичане удостаивались насмешек со сто­роны французов, которые лучше знали толк в так называемых civilites, тон­костях дипломатического обхождения. Но и в Англии со времени поклон-

ника французских порядков, Карла I Стюарта, также установился опреде­ленный дипломатический ритуал.

Этот церемониал - система обычаев, важная с точки зрения междуна­родных отношений. Поведение посла при въезде и особенно во время пер­вой аудиенции, а также ответные действия принимающего его государя или министра символизируют взаимоотношения держав, их сравнительный удельный вес в международной жизни. Всякое отступление от принятого порядка в ритуале торжественного приема рассматривается участниками этой церемонии либо как показатель изменившихся отношений, либо как знак умаления достоинства, либо, наоборот, как дань особого уважения к стране, представляемой послом или лицом, его принимающим. Понятны поэтому постоянные споры о мелочах этикета, вечные домогательства по­слов получить такие же почести, какие были оказаны другой державе, их боязнь обесчестить своего государя недостаточным вниманием, проявлен­ным к его послу.

. В XVI и XVII вв. при папском дворе существовал, например, такой по­рядок. Торжественная аудиенция давалась папой, окруженным коллеги­ей кардиналов, которые составляли в данном случае консисторию. Посол обязан был выслушивать папу стоя, с непокрытой головой. Послы импе­ратора, коронованных особ и Венецианской республики принимались в большой, так называемой Королевской, зале, послы прочих госуда­рей - в малой, Герцогской зале. Были и такие послы, которых папа при­нимал в своих покоях, куда он на этот случай призывал нескольких кар­диналов, но в небольшом количестве, чтобы посол не подумал, что для него составлена консистория. Герцог Савойский, получив титул Кипрско­го короля, потребовал, чтобы его послов папа принимал в Большой зале. Когда ему было в этом отказано, он обиделся и на некоторое время пере­стал вообще посылать своего представителя к папе. Генуэзская республи­ка предлагала папе несколько миллионов только за то, чтобы ее послов папа принимал в Большой зале. Папа отказал под давлением Венеции, ко­торая никак не желала, чтобы Генуя была на одном уровне с нею. 13 сен­тября 1672 г. в Риме побывала и делегация царя Московского. Ей была дана аудиенция в Большой зале, папа принимал ее в окружении пятнад­цати кардиналов. Московского посла заставили проделать такую же цере­монию, как и всякого правоверного католика - он должен был сделать три глубоких поклона и поцеловать папскую туфлю. Во время обыкновен­ных аудиенций папа сидел на кресле, обитом красным шелком. Послу дозволялось сидеть на табурете; при этом посол не мог покрывать головы в течение всей аудиенции.

Нечто подобное имело место и во Франции. Здесь послов коронованных особ и папских нунциев вводили в залу приема принцы крови. В отличие от папского двора венецианские послы ставились при этом ниже, - таких почестей им не полагалось. Когда в 1635 г. во Францию прибыл англий­ский посол и явился ко двору, находившемуся в это время вне Парижа, при дворе не оказалось ни одного принца крови. Посол заявил, что не сдвинется

с места до тех пор, пока ему не будет дан в качестве вводящей персоны принц крови. Пришлось посылать за принцем в Париж.

Строгий церемониал приема послов, введенный в Англии Карлом I, не помешал его преемнику Карлу II в первые годы Реставрации устроить тор­жественный прием посольству маленькой Голландии, в которой он не раз во время английской революции находил приют в тяжелые годы своих ски­таний. В 1660 г. республика Соединенных провинций (Голландия) отпра­вила в Англию чрезвычайное посольство, чтобы приветствовать короля по случаю его «восстановления» на престоле. В Англию посольство прибыло в начале ноября. Прожив несколько дней инкогнито в Лондоне, послы отпра­вились в Гринвич. Здесь их приветствовал от имени короля лорд Ричард со свитой, предоставив в их распоряжение барки, на которых они снова, но уже торжественно, прибыли в Лондон. У набережной послов ожидал лорд Грэвен с двадцатью каретами; каждую из них везла шестерка лошадей. Послов привезли в апартаменты главного церемониймейстера Абраама Ви-льямса, где они отдохнули. Затем они отправились на аудиенцию, причем, им повсюду воздавались почести наравне с послами коронованных особ. Голландский историк этого посольства отмечает, что послы Соединенных провинций первый раз в истории удостоились чести быть встреченными лордом еще за пределами Лондона.

Зарождение науки международного права

Появление крупных государств и развитие дипломатических отношений между ними вызвало к жизни и соответствующую теорию. Возникает дип­ломатическое право и право международное. Нидерландец Бальтазар Айа-ла опубликовал в 1582 г. сочинение «О праве войны и военных учреждени­ях» (« De j ure belli et officiis bellicis »). В нем он развил учение о посольской неприкосновенности, обосновав его данными опыта и соображениями це­лесообразности. Большое распространение получила работа итальянца Аль-берико Джентили «О посольствах» (1585 г.). Этот автор был одним из наи­более известных предшественников основателя международного права - голландца Гуго Гроция. Родом из Анконы, Альберико Джентили перешел в протестантизм, вынужден был уехать из Италии и стал профессором Окс­фордского университета. Ему как юристу пришлось высказаться по поводу деятельности испанского посла Мендозы, который принял участие в заго­воре против королевы Елизаветы в пользу Марии Стюарт. По этому поводу он написал целый трактат о правах и обязанностях посла. Джентили ока­зал глубокое влияние на развитие науки о международном праве в Англии.

Пальма первенства в отношении разработки науки международного пра­ва принадлежит, несомненно, Гуго Грецию (1583-1645). Историческое зна­чение знаменитого голландского юриста заключалось в том, что в век бес­конечных войн между абсолютистскими, т. е. дворянскими, государства­ми, сопровождавшихся грабежами и разорением, он попытался теоретиче-

ски обосновать и защитить буржуазную собственность и вместе с этим ввес­ти войну в рамки правовых норм. Сочинение, которое создало Грецию сла­ву - «О праве войны и мира» («De jure belli ас pacis», 1625), исходило из права собственности как «естественного права» человека, права, «диктуе­мого здравым смыслом, т. е. природой». На основе естественного права стро­ится право положительное, т.е. законы, издаваемые государством. Источ­ником положительного права является договор. Договор лежит в основе международного права. Государства, рассматриваемые Гроцием, как от­дельные собственники договариваются между собой о нормах, регулирую­щих отношения между ними не только в мирное время, но и во время вой­ны. Война, по Грецию, является фактом естественным: она вытекает из че­ловеческого стремления к самосохранению. Однако война должна быть пред принимаема только в интересах восстановления справедливости. Ког­да она уже разгорелась, вести ее надо в пределах права и добросовестно. Чтобы война была справедливой, от воюющих сторон требуется уважение свободы торговли, свободы эмиграции, свободы морей, неприкосновенно­сти вражеской собственности в тех пределах, в каких не требуется «возме­щение убытков и удовлетворение притязаний за счет врага».

В своем труде Греции посвятил правам посла целую главу (XVIII). Она интересна в том отношении, что описывает обычаи, которые сложились к началу XVII в. в области посольского права. «Всеми признаны, - говорит Греции, - два основных права посла: 1) право быть принятым тем сувере­ном, к которому он послан, 2) неприкосновенность личности самого посла, его свиты и его имущества». Гроций подчеркивает, что права посла не столько вытекают из неизменных принципов естественного права, сколько зависят от воли отдельных народов, другими словами, от обычаев страны. Поэтому и первое, и второе из основных прав посла в разных странах имеют различный объем. Право посла быть принятым вовсе не означает, что суве­рен, к которому он направлен, обязан его принять. Необходимо лишь, что­бы отказ в приеме посла был строго обоснован. Если посол отправлен вра­гом, вторгшимся в страну, или явился с целью подстрекать чужих поддан­ных к мятежу, он с полным основанием лишается права быть принятым. Точно так же обстоит дело и с неприкосновенностью посла (§ IV). Большая или меньшая неприкосновенность посла зависит от обычаев страны, в ко­торой он аккредитован. Во всяком случае, думает Гроций, личность посла должна быть изъята из-под действия правила, согласно которому каждый иностранец подчиняется законам той страны, где он находится. С личной неприкосновенностью посла связана и его экстерриториальность. «Так как, - говорит Гроций (гл. XVIII, § IV, 8), - согласно международному праву посол представляет особу своего монарха, он находится как бы вне территории того государства, в котором выполняет свои функции. Отсюда следует, что он не обязан соблюдать законы страны, в которую послан. Если он совершит преступление, то следует либо закрыть на это глаза, либо выс­лать его за пределы государства; в случае если преступление его наносит стране, где он является послом, существенный ущерб, нужно требовать от

его государя либо наказания, либо выдачи посла. Такой же неприкосновен­ностью пользуются свита посла и его имущество. Что касается права убе­жища в посольстве, то это право имеется налицо лишь в том случае, если допускается сувереном, при котором посол аккредитован».

Гуго Гроций изложил теоретические основы международного права, и в этом огромное значение его труда. В XVII в. стали издаваться сочинения, которые ставили себе более скромные цели - именно дать послу практи­ческое руководство для наилучшего выполнения возложенных на него по­ручений. Такими были: пособие по дипломатии англичанина Ричарда Сача (1650 г.) и особенно книга голландца Авраама Викфора «Посол и его функ­ции» (1676 г.). Она выдержала несколько изданий и в течение долгого вре­мени была настольным руководством дипломатов.

Быт и нравы дипломатов XVI-XVIII вв. Типы дипломатов

Установление постоянного представительства и появление юридических норм, регулирующих положение и деятельность дипломатов, свидетель­ствовали о значительной роли, которую стала играть дипломатия как ору­дие внешней политики.

Но в сознании людей, которые выполняли дипломатические функции, деятельность эта представляла еще скорее личный, чем государственный интерес. Послы и прочие крупные дипломаты набирались из среды высше­го феодального дворянства. В этом классе живы были еще старые представ­ления, отождествлявшие государство с вотчиной. В новом централизован­ном государстве дворянство продолжало еще смотреть на доходы казны как на источник своего обогащения. Это порождало явление, знакомое и бур­жуазному государству: взяточничество и продажность, от первого министра до последней чиновной сошки, которые царили в феодальном государстве. Этот порок был свойствен и дипломатам абсолютных монархий. В еще боль­шей степени самим дипломатам приходилось подкупать влиятельных лю­дей и важных государственных чинов в странах, в которых они были ак­кредитованы. Наставник послов Викфор поместил в своей книге целую гла­ву, обозначенную: «Послу позволяется подкупать министров двора, при котором он выполняет свои функции». Однажды, рассказывает Викфор, к английскому королю Якову I явился джентльмен, который заявил, что хо­чет выдать королю некую важную тайну; однако король при этом должен дать ему полную гарантию неприкосновенности. Когда такая гарантия была дана, джентльмен заявил королю, что многие придворные и члены коро­левского совета получают пенсии от испанского короля. Яков I поднял на-смех простодушного джентльмена. Все это ему, королю, хорошо известно, сказал он. При этом король прибавил, что не возражал бы, если бы король испанский давал в десять раз больше, чем теперь: тем меньше у него было бы денег на войну против Англии. Коррупция при Стюартах была очень

сильна: ею, как известно, были затронуты сами члены королевской семьи. Карл II был просто на жалованье у Людовика XIV. Продав официально Дюнкерк Франции (1662 г.) за 5 миллионов ливров, он дал тайную распис­ку в получении 8 миллионов, из чего следует, что он положил 3 миллиона в собственный карман. Королева Елизавета была в этом отношении строже: она приказала посадить в тюрьму двух своих послов - Николая Клиффор­да и Антония Шерли за то, что они осмелились без ее согласия принять от французского короля Генриха IV ордена Св. Михаила. Королева подозре­вала, что они оказали услугу Франции, быть может в ущерб интересам Ан­глии; а простого подозрения, полагает Викфор, вполне достаточно для того, чтобы по крайней мере отозвать посла и положить конец его карьере.

XVI и XVII вв. выработали даже особый термин для посла - «почетный шпион» («espion honorable»). Еще Филипп де Коммин, знаменитый исто-

риограф королей Людовика XI и Карла VIII и менее знаменитый как дип­ломат, писал в своих мемуарах, что для посла «великое дело» проникнуть в дела чужого государя через подкуп его министра. Это - самая большая ус­луга, какую он может оказать своему государю. Поэтому, замечает Викфор, посол, подкупающий министра чужой страны, нисколько не нарушает меж­дународного права, и все согласны с тем, что он в данном случае только вы­полняет свои обязанности. Лишь бы посол не переходил границ и не зани­мался подкупом таких лиц, которые угрожают жизни государя или поряд­кам страны, в которой он аккредитован. У Викфора есть забавное сообра­жение, что обязанность посла проникать в чужие секреты путем подкупа настолько важна, что о странах, которые не пользуются этим обычаем, мож­но сказать, что они теряют миллионы экю, боясь потерять 50 тысяч. Тако­ва, например, республика Соединенных провинций. У нее нет специальных фондов, предназначенных для подкупа, а когда таковые отпускаются шта­тами, то это совершается гласно и становится всем известным, тогда как такое дело требует абсолютной тайны. Поэтому дипломатия в Голландии находится в руках принцев Оранских, а они не гнушаются получать пен­сии от французского короля. И действительно, в инструкции министра Ген­риха IV Жаннена от 11 августа 1609 г. имеются любопытные строки. В них французскому послу Прео указывается, что он должен платить определен­ную сумму денег на поддержку Морица Оранского и других высоких лиц, дабы укрепить их французские симпатии и их вражду к Испании, исконно­му врагу Франции. Король Генрих IV в примечании к инструкции назна­чил для этой цели 100 тысяч ливров.

В дипломатических кругах XVI-XVII и XVIII вв. вращалось достаточ­ное количество подозрительных людей и творилось много темных дел. При медленности передвижения в те времена и при опасности путешест­вий ограбление «неизвестными лицами» посольских курьеров, перлюст­рация почты и просто исчезновение в пути дипломатических агентов были делом обыкновенным. Французский министр Лувуа советовал од­нажды тайно арестовать австрийского посла графа Лизола, неприятного французскому правительству, добавив, что «даже убийство этого посла не причинило бы никаких затруднений» (1674 г.). Среди агентов, бравших на себя такого рода поручения, были люди, которые достигали иногда больших постов и играли крупную роль в политике. То были дипломаты по профессии и авантюристы по призванию, люди без родины и совести; они служили тому, кто больше даст, и ухитрялись получать сразу со всех. Их было особенно много в XVIII в., в пору упадка абсолютных мо­нархий. Они кишели как черви в теле дряхлеющего организма старой дворянской монархии и своей деятельностью ускоряли ее разложение. Некоторые из них получили европейскую известность благодаря своим способностям дипломатов и политиков.

Таким был, например, первый министр испанского короля Филиппа V или, скорее, его второй жены Елизаветы Пармской (Фарнезе) Джулио Аль-берони (1664-1752). Итальянец по происхождению, сын бедного винодела,

Альберони, благодаря своим способностям, образованию и исключитель­ной пронырливости, стал аббатом и наставником недорослей из знатных дворянских фамилий. Его сан и влияние покровителей позволили ему быс­тро двигаться по ступеням карьеры. В 1702 г. он сделался сводником, шу­том и политическим советником герцога Вандома, который представил его самому королю Людовику XIV. Ловкий проходимец сумел чрезвычайно быстро втереться в милость короля и получил от него пенсию в 3 тысячи ливров. От Людовика XIV он перешел к его внуку, ставшему Филиппом V, королем Испании. Здесь он скоро добился должности первого министра как своими несомненными способностями политика, так и уменьем приготов­лять итальянские кушанья для короля и королевы. После смерти короле­вы он женил короля на племяннице своего государя, герцога Пармского, Елизавете, женщине властной и умной. Вместе с нею он правил Испанией до 1719 г. Это был исключительно способный дипломат; он поставил себе целью возвратить Испании итальянские провинции, утерянные ею по Ут­рехтскому миру, и вернуть Испании ее былую мощь и влияние. Для этого надо было прежде всего расстроить старую антииспанскую коалицию дер­жав, которая создалась из Англии, Австрии и Голландии во время войны за испанское наследство. Одновременно Альберони принужден был, удовлет­воряя честолюбие своего короля, который желал получить французскую корону, плести искусную интригу и в этом направлении. Он действовал против Франции, вечно трепеща от страха, что каждую минуту может по­терять расположение своей повелительницы, а вместе с ним потерять все, ибо испанские гранды ненавидели его как выскочку и проходимца. «Я пред­почел бы быть гребцом на турецких галерах», - сказал однажды Альберо­ни. Альберони был неутомим в дипломатических комбинациях. Он купил союз с Англией, разрешив ей торговлю с американскими колониями; он подстрекал во Франции противников регента, герцога Орлеанского, поощ­рял турок против Габсбургов, всячески старался примирить Карла XII Швед­ского с Петром I, для того чтобы насолить этим непримиримому врагу - Ге­оргу I Английскому; он тайно поддерживал в Англии якобитов, сторонни­ков свергнутой династии Стюартов. Своими интригами Альберони немало способствовал тому, что Испания была втянута в бесславную войну с Анг­лией и Францией. Уже в 1719г. Филипп V принужден был заключить мир. Вместе с ним пал и Альберони, изгнанный из Испании по требованию фран­цузского и английского правительств.

Не менее колоритной фигурой был небезызвестный и в русской истории французский ренегат граф Бонневаль, авантюрист и прожектер XVIII в. (1675-1747). Это был истинный феодал по своим взглядам и поведению, человек безрассудной храбрости, но и редкой политической дальнозорко­сти, неукротимой энергии и непоседливости, готовый менять своих суве­ренов так же, как в Средние века вассалы меняли своих сеньоров. Поссо­рившись с министром Шамильяром, он перешел на австрийскую службу и сражался в 1709 г. против своих соотечественников. Затем он воевал против турок под командой знаменитого австрийского полководца Евге-

ния Савойского, но не ужился и с ним. Будучи отправлен послом австрий­ского правительства в Бельгию, принадлежавшую тогда Австрии, он за­вел здесь тайные сношения с Испанией и Францией. За это он был поса­жен в крепость, а затем, едва не попав на виселицу, был изгнан из авст­рийских владений. Бонневаль отправился в Турцию, где на него «снизо­шла турецкая благодать, внушившая ему неудержимое желание задать трепку принцу Евгению при помощи турецких батальонов». Приняв веру пророка и надев на голову тюрбан, он превратился в Ахмет-пашу Бонне-валя, но не перестал по-феодальному мечтать о новом крестовом походе. Известному Казакове, авантюристу того же стиля, что и он сам, он гово­рил, что, если бы ему под начало дали 50 тысяч евреев, он пошел бы осаж­дать Иерусалим. Он сделался политическим советником турецкого султа­на и всю свою кипучую энергию направил на то, чтобы поставить прегра­ду неудержимому движению основанной Петром Российской империи на юг и Ближний Восток. Он лелеял план оборонительного союза против России трех держав (Швеции, Турции и Польши), которые одинаково страдали от роста России. В этом отношении планы его полностью совпа­дали с планами французской дипломатии, и он всячески старался толк­нуть французское правительство на путь активной поддержки этих трех держав и крепкого союза Франции с Турцией.

Периодизация дипломатической истории XVI-XVIII вв.

и основные линии внешней политики и дипломатии

европейских государств

В Европе XVI-XVIII вв. существовали три основных узла международ­ных противоречий, три очага конфликтов, грозивших каждую минуту разгореться в войну: 1) на западе Европы сталкивались торговые и коло­ниальные интересы четырех передовых держав XVI-XVIII вв. - Испа­нии, Франции, Англии и с XVII в. Голландии; 2) в XVI в. возник и к XVIII в. окончательно сложился на юго-востоке восточный вопрос - про­блема взаимоотношений между европейскими державами и великой Ос­манской империей; наконец, 3) на северо-востоке Европы великие держа­вы севера в течение трех столетий вели ожесточенную борьбу за господ­ство на Балтийском море, решая вопрос о том, кому должно было принад­лежать господство над Балтикой.

Эти три узла переплетались друг с другом, влияли друг на друга, созда­вая самые неожиданные и сложные комбинации в международных отно­шениях.

В XVI в. после открытия Нового Света и морского пути в Индию перед западными державами впервые возник во всей остроте вопрос о захвате ко­лоний и о расширении заморских владений. Борьба в Европе осложнилась борьбой в колониях. Каждый европейский конфликт влек за собой измене­ния в колониальных владениях западных держав.

В XVI в. самыми сильными европейскими колониальными державами были Франция и Испания. Со второй половины XVI в. начинает расти ко­лониальная мощь Англии. Во второй же половине XVI в. происходит и Ни­дерландская революция - восстание Нидерландов против испанского вла­дычества; к концу XVI в. создается новое независимое государство, первая в Европе буржуазная республика Соединенных провинций, известная в ис­тории больше под именем Голландской республики. Борьба между Фран­цией и Испанией на континенте Европы, соперничество между Англией и Испанией за господство на морях - таково основное содержание междуна­родных отношений на западе Европы в XVI в. Результатом этой борьбы было ослабление Испании, силы которой были подорваны в соперничестве с Анг­лией и особенно в борьбе со своими нидерландскими подданными, и усиле­ние Англии, Франции и Голландии. В XVII в. Франция становится самой могущественной державой на континенте и притязает на гегемонию в Ев­ропе. В XVII в. создается великая колониальная французская держава и происходит буржуазная революция в Англии. Начинается борьба между двумя морскими державами - Англией и Голландией - за господство на море; этот спор решается в пользу Англии. В XVIII в. у Англии в Европе остается один соперник - Франция. В борьбе, коiорал идет между ними в

течение XVIII в., Франция остается самой сильной державой континента, но теряет большую часть своих заморских колоний. Англия к концу XVIII в. становится не только первой в Европе морской и колониальной державой, но и превращается мало-помалу в «мастерскую мира», производящую то­вары на весь мир.

Таковы основные контуры международных отношений на западе Евро­пы в XVI-X VIII вв.

Сообразно с этим историю международных отношений и дипломатии этих трех столетий можно разбить на три периода:

1. Период испанского преобладания в Европе, который охватывает по­чти весь XVI в. Это одновременно период ожесточенных религиозных войн, в которых Испания принимала деятельное участие как оплот феодально-капиталистической реакции. На западе Европы это - период испанско-французского соперничества и борьбы.

2. Период французской гегемонии в Европе. Ее кульминационный мо­мент - Вестфальский мир (1648 г.) и связанная с ним внешняя политика Людовика XIV. Это - также время напряженной борьбы между Францией и Голландией, время блестящей дипломатической деятельности молодой Голландской республики и ее представителей, время значительного усиле­ния Англии, в особенности после буржуазной революции XVII в. и усиле­ния роли ее дипломатии в Европе.

3. Третий период приблизительно совпадает с XVIII в. Это - прежде всего время борьбы между Англией и Францией за колонии и за первое место в мировой политике.

В это время на востоке Европы появляется в качестве постоянного участ­ника международных отношений молодая Российская империя.

Наиболее яркое выражение указанные международные противоречия нашли в трех крупнейших общеевропейских конфликтах XVII и XVIII вв.: в Тридцатилетней войне (1618-1648 гг.), в войне за испанское наследство (1701-1714 гг.) и в Семилетней войне (1756-1763 гг.).

ДИПЛОМАТИЯ В XVI в.

1. Дипломатия в Испании, Франции и Англии в XVI в.

Период испанского могущества в Европе. Испания Карла У и Филиппа II

В XV в. Англия была небольшим государством с 3,5-4 миллионами насе­ления.

Первое место в Европе занимали Франция, Испания - две державы, ко­торые закончили к началу века свое территориальное объединение и насчи­тывали первая до 15 миллионов, вторая до 10 миллионов населения. Обсто­ятельства международной жизни выдвинули в XVI в. на первое место Ис­панию.

Результатом предприимчивости португальцев и испанцев было откры­тие в конце XV в. Нового Света, Америки (1492 г.), и морского пути в Ин­дию (1498 г.), которое чрезвычайно обогатило обе страны. С 1516 г. коро­лем Испании сделался юноша Карл I (родился в 1500 г.), внук испанских королей-объединителей - Фердинанда и Изабеллы Католических. По своему отцу эрцгерцогу Австрийскому Карл I приходился также внуком императору Германии Максимилиану I Габсбургу. После смерти Максими­лиана немецкие князья избрали Карла императором Германии (1519 г.). В состав испанских владений в это время входили вновь открытые коло­нии в Америке, Нидерланды, Неаполитанское королевство и Сардиния. О Карле I (как император Германии он стал Карлом V), который владел одновременно Испанией, Германией, Италией, землями за океаном, гово­рили, что в его владениях никогда не заходит солнце. Это была действи­тельно огромная, невиданная до сих пор в Европе мировая империя. Но чисто феодальный характер Испании - основы этой империи - предоп­ределил структуру всей монархии Карла V, а также направление его внешней политики.

Хлынувший из вновь открытой Америки поток драгоценного металла обогатил правящие верхи испанского дворянства и тем самым укрепил класс феодалов и феодальные отношения в стране. Добытые рабским или крепо­стным трудом несчастных туземцев Америки золото и серебро в конечном счете погубили Испанию. Падение цены драгоценного металла и соответ­ствующее повышение цен на продукты и товары прежде всего сказались в Испании. Здесь это привело к резкому подъему цен на продукты первой необходимости, а вслед за ним и к повышению заработной платы. Испан­ским купцам, которые торговали с новыми колониями, оказалось выгод­нее продавать туда товары английского, французского и нидерландского, но не своего, испанского, производства. В Испании буржуазия потеряла интерес к развитию отечественной промышленности. Единственная отрасль производства, которая процветала в Испании, - разведение овец - рабо­тала на вывоз, обогащая крупных скотоводов-дворян. Испания в экономи­ческом отношении стала скатываться назад, к временам XIV в. Золото и серебро лились рекой в руки феодальной знати, которая праздно жила в великолепных дворцах; остальная дворянская масса - испанские идаль­го, по-прежнему презиравшие труд, - влачила довольно жалкое сущест­вование. Что касается народа, ремесленников и крестьян Испании, то ни­щета их стала поговоркой. На этой нищете пышным цветом распустилась католическая церковь: сотнями тысяч тунеядцев-монахов множились мо­настыри; свирепствовала испанская инквизиция - страшное орудие испан­ского абсолютизма. И в это время король Испании и император Германии Карл V мечтал о единой монархии, единой католической семье народов, во главе которой стоял бы он один, светский государь и духовный отец всех правоверных католиков. «То было время, - говорит Маркс, - когда Вас-ко Нуньес Бальбоа водрузил знамя Кастилии на берегах Дариена, Кортес - в Мексике, Писарро - в Перу; то было время, когда влияние Испании без­раздельно господствовало в Европе, когда пылкое воображение иберийцев ослепляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемир­ной монархии. Свобода Испании исчезала... но вокруг лились потоки золо­та, звенели мечи, и зловеще горело зарево костров инквизиции»1.

Во внешней политике Карла V поражает причудливое сочетание реаль­ности с фантастикой. То была политика возрождения средневековой фан­тазии о единой универсальной католической монархии. «Идеальные» цели этой политики служили прикрытием самой грубой реальности - системы захватов и грабежа.

Дворянство жаждало «рыцарских подвигов» потому, что хотело войны и добычи. На этом пути Карл V встретился с соперником - королем фран­цузским, главой еще более многочисленного и не менее воинственного фран­цузского дворянства.

Оно тоже жаждало грабежа и «подвигов» и воспевало доблесть кресто­носцев, которым всячески стремилось подражать. Таков смысл итальянских

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. X. С. 721.

войн первой половины XVI в. Два соперника, испанское и французское дво­рянство, спорили из-за добычи - богатой, но политически распыленной и немощной Италии.

Политическая идея всемирной монархии, лелеемая Карлом V, была чи­стейшей утопией. Сама « Священная Римская империя германской нации », состоявшая из столь разнородных частей, как Германия, Италия, Нидер­ланды, была, скорее, призраком, чем реальностью. Немецкие курфюрсты, которые избрали Карла императором, заявили ему во время коронации в Аахене 23 октября 1520 г.: «Помни, что этот трон дан тебе не по праву рож­дения и не по наследству, а волей князей и курфюрстов Германии». Пра­вильнее было бы сказать, что этот трон был куплен Карлом V. Для того что­бы получить его, Карл истратил на подкуп курфюрстов колоссальные сум­мы, которые после его избрания были выплачены финансовым агентом императора, знаменитым южногерманским банкирским домом Фуггеров. Глава этого дома Яков Фуггер имел полное основание писать Карлу V в 1523 г.: «Ясно, как день, что без моей помощи вы, ваше величество, не мог­ли бы получить императорскую римскую корону». Времена таких полити­ческих затей, которые напоминали притязания пап на вселенско-католи-ческое господство, прошли безвозвратно. Да и раньше то были миражи, не­способные стать реальностью. Тем большим абсурдом была эта идея в век рождения национальных государств, сплоченных единством хозяйства и деятельностью буржуазии, которая выставила уже лозунги крепкого цент­рализованного государства, защищающего интересы нации.

Сам Карл V едва ли понимал эти требования своего времени. Подавив в Испании восстание городских коммун и утвердив там абсолютизм, он при­нужден был вести совсем иную политику в Германии. Реформация и прове­денная князьями в свою пользу секуляризация церковных имуществ, а за­тем неудача Великой крестьянской войны в Германии усилили власть не­мецких князей; фактически они превратили Германию в кучу мелких и мельчайших государств-княжеств, достаточно сильных, чтобы противодей­ствовать всяким попыткам централизации, идущим со стороны императо­ра, но немощных по отношению к крупным государствам Запада. После неудачи крестьянской войны борьба в Германии «выродилась в грызню меж­ду отдельными князьями и центральной имперской властью и имела своим последствием то, что Германия на 200 лет была вычеркнута из списка по­литически активных наций Европы»1.

В этой «грызне» Карл V проявил большое дипломатическое искусство. Несмотря на это он потерпел поражение. Когда враждебные императору протестантские князья, которые заключили так называемый Шмалькаль-денский союз (1531 г.), выступили открыто против императора, Карл V су­мел ловким дипломатическим маневром привлечь на свою сторону самого сильного, но и самого беспринципного из немецких князей, поклонника Макиавелли, Морица Саксонского. За этот союз Карл V обещал Морицу

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. П. С. 296.

титул курфюрста. Протестантские князья были разбиты. На сейме 1547-1548 гг. Карл V смог провести ряд постановлений в интересах своей власти и династии Габсбургов. Его намерения шли, однако, дальше. Ему казалось, что он недалек от полного подчинения своей власти всех немецких князей. Но такое усиление власти императора испугало не только католических князей Германии, но и самого папу. Сам «Иуда-предатель» Мориц Саксон­ский начал интриги против императора. Он вошел в тайное соглашение с протестантскими князьями, заручился французскими субсидиями и вне­запно перешел на сторону врагов Карла V. В 1552 г. князья обнародовали манифест, в котором заявляли, что взялись за оружие для того, чтобы осво­бодить Германию от «скотского» рабства и засилья испанцев. Мориц быст­ро двинулся в Тироль, где в это время находился император. Последний принужден был бежать. Дело переговоров с восставшими князьями взял на себя брат Карла V, «римский король» Фердинанд I. Аугсбургский религи­озный мир 1555 г. был дальнейшим шагом к ослаблению власти императо­ра и усилению князей. Князья получили право исповедовать ту религию, которая им была больше по нраву; подданные обязаны были следовать ре­лигии своих государей (cuj us regio, ejus religio). Разгромив восставших кре­стьян и одолев императора, князья освободились также от папской опеки, подчинили себе духовенство, захватили церковные имущества и стали по­чти независимыми.

Взгляд на государство, характерный для раннего Средневековья, когда государи-сеньоры еще не делали различия между государствами и помес­тьем, между публично-правовыми и частно-правовыми функциями, был свойствен и Карлу V. По старой габсбургской привычке Карл V думал рас­ширить власть и влияние своего дома при помощи браков. Последние зани­мали видное место в дипломатии многих государей XVI в. Известно, что королева Елизавета Английская была помолвлена не менее десяти раз, но так и не вышла замуж. Екатерина Медичи также без конца суетилась со своими матримониальными планами, устраивая политические браки для своего многочисленного семейства. Однако новые времена, когда старые феодальные вотчины превратились в национальные государства, мало бла­гоприятствовали устроению политических предприятий при помощи бра­ков. Карл V мечтал ни больше ни меньше, как о том, чтобы, женив своего сына Филиппа на английской королеве Марии, подчинить Англию поли­тике Испании и Империи. Он сам был помолвлен со своей родственницей Марией (английская принцесса Мария была дочерью Генриха VIII и Екате­рины Арагонской, тетки Карла V), когда ей было еще шесть лет от роду. Потом этот предполагаемый брак расстроился. Однако Карл V считал себя «покровителем» своей родственницы и в начале 50-х годов XVI в. решил осуществить свой план в исправленном виде, женив на Марии своего сына Филиппа, который был моложе ее лет на 10. Испанскому послу в Лондоне Ренару были даны соответствующие указания. Несмотря на все происки и интриги французского посла, который пронюхал о проекте и всячески ста­рался ему помешать, предложение Карла было благосклонно принято Ма-

рией. Можно себе представить страх и негодование государственных деяте­лей Англии, когда от французского посла они узнали о происках Карла. Испания в это время была самым опасным соперником английских купцов и дворян, которые торговали шерстью и сукном и уже рыскали по всем мо­рям. Но противодействовать желаниям королевы они не могли. Не помог­ла и просьба палаты общин, которая почтительнейше умоляла королеву не забывать выгод своего народа и не искать себе супруга за пределами отече­ства. Мария твердо решила отдать свою руку и сердце Филиппу. Однако брачный договор, составленный министрами королевы, был по существу настоящим поражением для Карла. Филипп обязывался уважать законы Англии, не должен был вовлекать Англию в войну Испании с Францией и в случае смерти королевы Марии лишался права на управление государством. Одним словом, несмотря на гордый титул короля Англии, Филипп так и остался только «мужем королевы». Когда в 1558 г. Мария умерла, англи-

чане попросту забыли о своем «ко­роле».

Таким образом, рухнули все пла­ны Карла V. Он сам принужден был отказаться от престола и уйти в мо­настырь.

После отречения Карла от пре­стола его «империя» распалась. Свя­щенная Римская империя досталась его брату Фердинанду; Испания, Нидерланды, итальянские владе­ния и испанские колонии перешли к его сыну Филиппу II.

Карлу V были свойственны вели­кие, хотя и неосуществимые дерза­ния; Филипп II понимал, что меч­тать о всемирной монархии у него нет никаких оснований. Но и его политика была не менее фанатич­ной, чем политика его отца. Глубо­ко убежденный в непоколебимости своей власти и ее основ - абсолю­тизма и католицизма, - Филипп II стремился установить дорогие для него испанские порядки во всех ча­стях своего великого государства; он противодействовал протестан­тизму всюду, где это казалось ему возможным, не останавливаясь ни перед какими средствами для до­стижения своей цели.

Прямолинейная, фанатически изуверская политика Филиппа в Нидер­ландах способствовала началу первой в Европе успешной буржуазной рево­люции. Интриги короля во Франции во время религиозных войн второй половины XVI в. в пользу католиков привели к тому, что против Филиппа ополчились даже французские католики-патриоты. Его происки в Англии, где он сеял смуту вокруг несчастной Марии Стюарт, в надежде вызвать за­мешательство в стране и ослабить своего главного соперника на море, об­рекли Марию Стюарт на плаху. Его попытки прямого нападения на Анг­лию с моря привели к гибели «Непобедимой Армады», самой большой эс­кадры XVI в. (1588 г.). Везде и всюду планы Филиппа рушились, ибо были выражением политики феодальных притязаний, направленных против бур­жуазного развития Европы.

Открытие в первой половине XIX в. испанских архивов позволило за­глянуть в глубину поистине чудовищной дипломатии испанского абсолю­тизма времени упадка. У Филиппа II, кроме официальных дипломатиче­ских представителей во Франции, Англии и Нидерландах, была туча плат­ных и добровольных шпионов. Они не только доносили королю обо всем, что делалось при враждебных и дружественных дворах, но и следили за са­мими испанскими дипломатическими представителями. В Нидерландах они вели наблюдение и за наместниками короля. Эта двойная дипломатическая

бухгалтерия часто запутывала самого короля, который, не выезжая из Мад­рида, хотел все знать и всем управлять при помощи бесконечной канцеляр­ской переписки. Итоги его царствования были плачевны для Испании. «Я предпочитаю вовсе не иметь подданных, чем иметь в их лице ерети­ков» , - сказал однажды Филипп. Но еретики остались жить, а феодально-дворянская Испания бесславно скатилась на уровень второстепенной евро­пейской державы.

Опасность попасть под сапог испанского солдата, нависшая над всей Ев­ропой, в значительной мере определила политику и двух самых сплочен­ных и крепких государств XVI в. - Франции и Англии.

Франция XVI в.

Если Испания уже со второй половины XVI в. начала переживать эконо­мический упадок, за которым через полвека последовал упадок политичес­кий, то французская абсолютная монархия, сложившаяся при Людовике XI, шла в течение всего XVI и почти всего XVII в. по линии подъема. Цент­рализованное государство, хотя и феодальное, было настоящим благодея­нием для французской буржуазии, которая не забыла еще ужасов и разоре-

ния времен Столетней войны (1338-1453 гг.). Горожане всегда поддержи­вали во Франции сильную королевскую власть. Когда во второй половине XVI в. она снова было зашаталась под ударами феодально-протестантской оппозиции (гугенотские войны), горожане остались верными и королю, и королевской, т. е. католической, вере - то и другое означало для них еди­ную Францию. Значительная часть мелкого и среднего дворянства шла за­одно с буржуазией: единая и сильная монархия была для него гарантией военной службы и военной славы.

Уже первые четыре преемника Людовика XI - Карл VIII (1483-1498), Людовик XII (1498-1515), Франциск I (1515-1547) и Генрих II (1547-1559) - были абсолютными монархами и действовали в духе той реалис­тической политики, которую рекомендовал государям Макиавелли. В это время складываются основные линии внешней политики Франции. Окру­женная с начала XVI в. со всех сторон владениями Габсбургов, укрепив­шихся в лице Карла V в Испании, Италии, Германии и Нидерландах, фран­цузская абсолютная монархия стремится вырваться из этих тисков и запо­лучить для своего дворянства лакомую добычу в виде Италии. Таково про­исхождение итальянских войн и знаменитого франко-австрийского (т. е. франко-габсбургского) соперничества, проходящего красной нитью через XVI, XVII и часть XVIII в. В XVI в. это соперничество было по преимуще­ству франко-испанским: центр, откуда Габсбурги наносили удар Франции, находился в Испании.

Теснимая Габсбургами, католическая Франция, с одной стороны, сбли­жается с их исконными врагами - турками, с другой - с немецкими про­тестантскими князьями. К «великому стыду» всего христианского мира, король Франциск I, попав в битве при Павии (1525 г.) в плен к Карлу V, начинает переговоры о помощи с турецким султаном Сулейманом Велико­лепным. За этим вскоре последовало знаменитое в истории европейской дипломатии соглашение о «капитуляциях», которое дало Франции широ­кие торговые и прочие привилегии в Турции.

Это было во время первой из четырех войн Франциска I с Карлом V (1521-1526 гг.). Разбитый под Павией и взятый в плен, Франциск I отправил в Константинополь специального посла. Первое посольство оказалось не­удачным. Посол был схвачен и убит в Боснии вместе со своими двенадца­тью спутниками; его бумаги и кольцо короля, знак доверительности по­сланца, были отправлены, кажется, в Константинополь. Великий визирь Ибрагим показывал впоследствии это кольцо, красовавшееся у него на пальце, хвалясь тем, что оно некогда было на правой руке французского короля. Лишь второму послу Иоанну Франджипани удалось дойти до Константинополя и вручить султану письмо французского короля. Оно не сохранилось. Известен лишь ответ Сулеймана: «Ты, француз и король Франции, прислал верного слугу Франджипани ко мне в Порту, которая служит убежищем для монархов. Ты уведомил меня, что неприятель за­владел твоим государством, что ты находишься в настоящее время в тем­нице, и ты просил моего содействия и помощи для возвращения тебе сво-

боды. После того как все это было изложено у подножия моего трона, ко­торый служит защитой для всего мира, моя императорская ученость вникла во все подробности этого дела. Нельзя сказать, чтобы поражения императоров и взятие их в плен были неслыханными событиями; поэтому не теряй мужества и не падай духом. Наши славные предки (да освятит Господь Бог их могилу) никогда не переставали вести войны, чтобы отра­зить неприятеля и приобрести новые владения. И мы шли по их следам... И днем и ночью наш конь оседлан, и мы опоясаны мечом».

До султана дошло и первое письмо, взятое у убитого посла. Оно, как го­ворил визирь Ибрагим, побудило султана предпринять нашествие в Венг­рию. Султан, будто бы из сострадания к Франциску, решил начать войну с Карлом, «обнаружившим дурные намерения». Дело было, конечно, не в сострадании: турецкая феодальная держава сама нуждалась в постоян­ных войнах для содержания своего господствующего класса. После захва­та турками Балканского полуострова Сулейман Великолепный намерен был двинуться дальше в Европу. Письмо Франциска I пришлось весьма кстати. Уже в следующем году войска султана разгромили соединенные чешско-венгерские войска при Могаче в Южной Венгрии, а в 1529 г. под­ступили и к стенам самой Вены. Таким образом, союз Франции с Турцией с необходимостью вытекал из международной обстановки: у Франции и Турции был один и тот же враг - Габсбурги. Союз поэтому и оказался прочным. В 1535 г. был заключен первый договор, который послужил об­разцом для последующих договоров, заключенных Турцией с европейски­ми державами. В секретной части договора имелось обещание поддержи­вать Турцию в ее борьбе с Австрией и Венецией. Франции этот договор

предоставлял торговые льготы, которые позволили ей монополизировать всю торговлю Турции с европейскими странами. Значение этого договора, или первой «капитуляции», определялось односторонними льготами, предоставленными султаном французским купцам и французскому пра­вительству. Из этих льгот впоследствии выросли притязания европей­ских государств сначала на протекторат над своими подданными, прожи­вающими в Турции, а затем и над всеми христианами вообще. Сущность капитуляций Маркс определяет так:

«Капитуляции, это - императорские дипломы, грамоты и привилегии, выданные Портою различным европейским нациям, которыми подданным этих наций давалось право беспрепятственно въезжать в магометанские земли, спокойно заниматься там своими делами и отправлять богослуже­ние. От договоров они отличаются тем важным признаком, что не основы­ваются на взаимности, не обсуждаются совместно заинтересованными сто­ронами и не утверждаются ими на основе взаимных выгод и уступок. На­оборот, они являются одностороннее дарованными льготами, которые, сле­довательно, соответствующее правительство может по своему усмотрению взять назад. И в действительности Порта в разное время уничтожала при­вилегии, данные ею какой-либо нации, тем, что распространяла их и на другие или совершенно отменяла, воспрещая дальнейшее пользование ими. Этот непрочный характер капитуляций превращал их в неиссякаемый ис­точник споров, жалоб со стороны послов и вызывал бесконечный обмен про­тиворечивыми нотами и фирманами, возобновлявшимися в начале каждо­го нового царствования»1.

Той же борьбой Франции с Габсбургами определялись и отношения Фран­ции к Германии или, лучше сказать, к германским князьям. Франция была заинтересована в слабости императора - Габсбурга; она, как говорил ко­роль Генрих II (1547-1559), всегда стояла на стороне «исконной немецкой свободы», т. е. поддерживала протестантских князей против католика им­ператора. Тем самым Франция содействовала политическому ослаблению Империи, чтобы время от времени урывать куски немецкой территории. Основные линии французской политики, которые сделались своего рода аксиомами ее дипломатии, сохранялись и в XVII в., проявляясь в деятель­ности таких ее выдающихся политиков и дипломатов, как Генрих IV и его министр Сюлли, кардиналы Ришелье и Мазарини.

Английская дипломатия в XVI в.

История английской дипломатии в XVI в. значительно отличается от французской. Во Франции абсолютная монархия была сильна как нигде. Наоборот, в Англии, даже в пору наибольшей мощи королевской власти, парламент, где господствовали лорды и торговая буржуазия, не переставал

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. X. С. 8.

существовать, производя давление на королевскую власть и ограничивая ее. Дворянство и буржуазия, которые захватили уже в XVI в. командные высоты в экономике страны, в XVII в. осуществили буржуазную револю­цию; ею б.ыли установлены порядки, которые давали простор дальнейше­му развитию капитализма. В Англии поэтому сам господствующий класс, ясно сознающий свои цели и средства их достижения, вел политику и со­здавал общественное мнение, с которым правительство вынуждено было считаться.

В XVI в., особенно во второй его половине, Англия вела ожесточенную борьбу с Испанией. Эту политику делали не столько короли Англии и анг­лийское правительство, сколько английские корсары, арматоры, купцы и дипломаты. Правительство английской королевы Елизаветы (1558-1603) часто лишь санкционировало то, что делал в частном порядке тот или иной

из ее подданных. Знаменитые корсары, ставшие затем адмиралами флота ее величества, Дрейк, Гаукинс и Рэли грабили испанские флотилии, кото­рые возвращались из Америки с грузом драгоценного металла, врывались в испанские гавани и топили испанские корабли на глазах у жителей. В то же время английские дипломаты вели весьма последовательную политику при дворах европейских государей. Эта последовательность свидетельство­вала о ясном сознании целей, свойственном сильному, идущему в гору гос­подствующему классу. Яркий пример энергии и последовательности анг­лийской дипломатии XVI в. представляет деятельность одного из самых способных английских дипломатов, посла во Франции Уолсингема. Этому дипломату пришлось сыграть решающую роль в трагической судьбе шот­ландской королевы Марии Стюарт. Эта королева была дочерью лота-рингской герцогини Гиз и внучкой Маргариты, дочери английского коро­ля Генриха VII, вышедшей замуж за шотландского короля Якова V Стюар­та. Гизы были ярыми католиками. Впоследствии они стояли во главе като­лической партии, которая учинила во Франции резню протестантов в Варфоломеевскую ночь (1572 г.). Когда в Шотландии началась реформация, Мария как непримиримая католичка была изгнана своими подданными из Шотландии. Она бежала в Англию, отдавшись под покровительство коро­левы Елизаветы. Здесь Мария вскоре сделалась центром заговоров и испан­ских интриг, направленных против Елизаветы и английского протестан­тизма. Так как Елизавета, дочь Генриха VIII от одной из его многочислен­ных жен (Анны Болейн), не признавалась католиками законной королевой, Мария Стюарт сама выступила с притязаниями на английский престол. Но англичане того времени и слышать об этом не хотели. Для них Мария Стю­арт была знаменем католической реакции, представительницей самого страшного врага Англии - Филиппа II Испанского, который тайно руко­водил заговорами против Елизаветы и всюду, на континенте и в самой Анг­лии, поддерживал католицизм. Напуганные этими католическими интри­гами, англичане и английский парламент не раз выносили постановления, воспользовавшись которыми Елизавета могла бы уничтожить свою сопер­ницу. Но королева ограничивалась тем, что держала Марию долгие годы в заключении. На предание ее суду Елизавета решилась только после того, как в 1587 г. было доказано, что Мария - неутомимая заговорщица, убеж­денная, что выйдет из своего заключения не иначе как английской короле­вой. Задачу доказать причастность Марии Стюарт к последнему заговору, имевшему целью умертвить Елизавету, взял на себя английский посол во Франции Уолсингем. Все это он делал по собственному почину и во имя «спа­сения Англии от католицизма и испанцев». Почему именно он взялся за это дело, объясняется просто. Нити заговоров, которые сплетались вокруг Марии Стюарт, вели во Франции к родственникам Марии - Гизам, а Гизы в это время находились на жалованье у врага Англии - Филиппа II Испан­ского. Войдя в соглашение с начальником охраны замка Чарти, в котором в это время содержалась Мария Стюарт, Уолсингем подослал к ней своего

человека, некоего Джиффорда, доставлявшего в замок вино и пиво. При­кинувшись горячим католиком и другом Марии, тот взялся лередавать ее корреспонденцию доверенным людям. Корреспонденция была зашифрова­на и передавалась в бочках, в которых Джиффорд доставлял в замок эль. Само собой разумеется, что, прежде чем попасть по назначению, письма вскрывались секретарем Уолсингема Филиппом: он узнал секрет их шиф­ра и содержание писем сообщал Уолсингему. Скоро в руках посла оказался материал, вполне достаточный для обвинительного акта против Марии. Уолсингем дошел до того, что, владея шифром, делал приписки к письмам Марии Стюарт. Так, в одном из писем он от имени Марии спрашивал у заго­ворщиков имена тех, кто должен был в Англии напасть на замок Чарти, освободить Марию и совершить покушение на королеву Елизавету. Эти лица были, по-видимому, известны Уолсингему и раньше, но ему хотелось иметь документальное подтверждение. Данные Уолсингема были основанием для ареста Марии и для ее осуждения. Обе палаты парламента умоляли Елиза­вету, чтобы «за справедливым приговором последовало справедливое нака­зание». Когда Мария была обезглавлена, известие об этом было встречено всеобщим ликованием в Лондоне, который был по этому случаю иллюми­нован. Уолсингем знал англичан, когда вел свою интригу.

2. Дипломатия Московского государства в XVI в.

Дипломатия Московского великого княжества при Иване III

Во второй половине XVI в. на международную арену выступает и Мос­ковское государство, сложившееся как национальное целое столетием рань­ше. Первоначально оно носило скромное название Московского великого княжества и представляло собой по форме феодальную монархию. Новое государство, объединившее под своей властью обширные пространства Во­сточной Европы, заняло видное международное положение. Уже в конце 80-х годов XV в. великое княжество Московское представляло собой весь­ма внушительную политическую силу на европейском горизонте. Перед за­падноевропейской дипломатией встала задача - найти ему надлежащее место в той системе государственных взаимоотношений, которая сложилась к этому времени в Европе.

В1486 г. силезец Николай Поппель случайно попал через Литву в Моск­ву. По возвращении он стал распространять молву о Московской Руси и о богатстве и могуществе правящего в ней государя. Для многих все это было новостью. О Руси в Западной Европе ходили до тех пор только случайные слухи, как о стране, подвластной польским королям. «Изумленная Евро­па, - говорит Маркс, - в начале княжества Ивана III едва ли даже подо­зревавшая о существовании Московии, зажатой между Литвой и татарами, была ошеломлена внезапным появлением огромной империи на восточных своих окраинах »1.

В 1489 г. Поппель вернулся в Москву уже как официальный агент гер­манского императора. На тайной аудиенции он предложил Ивану III хода­тайствовать перед императором о присвоении ему титула короля. С точки зрения западноевропейской политической мысли, это был единственный способ легализировать новое государство и ввести его в общую систему за­падноевропейских государств. Но в Москве держались иной точки зрения. Иван III с достоинством ответил Поппелю: «Мы Божиею милостью госуда­ри на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога, как наши прародители, так и мы... а поставления, как напе­ред сего не хотели ни от кого, так и ныне не хотим». В ответной грамоте императору Иван III и титуловал себя «Божиею милостью великим госуда­рем всея Руси». Изредка в сношениях с второстепенными государствами он даже именовал себя царем. Сын его Василий III в 1518 г. впервые назвал себя официально царем в грамоте, отправленной к германскому императо­ру, а внук, Иван IV, в 1547 г. уже торжественно венчался на царство и тем самым с блеском определил то место, которое его государство должно было занимать среди прочих государств культурного мира.

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 81.

Новая политическая сила, о юридическом оформлении которой так за­ботились европейские дипломаты, привлекала внимание Западной Евро­пы и в другом отношении. В 1453 г. Константинополь был взят турками и вопрос о турецкой опасности встал во весь рост перед всеми странами Евро­пы. Привлечь так или иначе московского государя к общеевропейскому союзу для борьбы с Турцией стало мечтой западной дипломатии. Внедре­ние Турции в Средиземное море в первую очередь угрожало Италии. Поэто­му уже с 70-х годов XV в. как Венецианская республика, так и римский престол с надеждой взирали на далекий северо-восток. Этим объясняется то сочувствие, с которым был встречен и в Риме, и в Венеции проект брака могущественного русского государя с находившейся под покровительством папы наследницей византийского престола Зоей (Софией) Палеолог. Через посредство греческих и итальянских дельцов проект этот был осуществлен в 1472 г. Отправка в Москву одновременно с невестой и полномочного «ле­гата» (посла) папы Сикста IV - Бонумбре, снабженного самыми широки­ми полномочиями, свидетельствовала о тех широких планах, какие связы­вались папской дипломатией с этим брачным союзом. Венецианский совет со своей стороны внушал Ивану III мысль о его правах на наследие визан­тийских императоров, захваченное «общим врагом всех христиан», т. е. сул­таном, потому что «наследственные права» на Восточную империю, есте­ственно, переходили к московскому князю в силу его брака. Еще в 1519 г. папский престол призывал Василия III «за свою отчину Константинополь­скую стояти» и выступить «для общего христианского добра против хрис­тианского врага турка, кой держит наследие царя всея Руси».

Однако все эти дипломатические шаги не дали никакого результата. У Русского государства были свои неотложные международные задачи. Их Иван III и неуклонно проводил в жизнь, не давая себя прельстить никаки­ми ухищрениями Рима или Венеции.

На первой очереди стоял вопрос о воссоединении русских земель, захва­ченных Польско-Литовским государством. Объединив всю Северо-Восточ­ную Русь, Москва объявила все русские земли, входившие некогда в систе­му Киевского государства, наследственной «отчиной» московского велико­го князя. Великокняжеское правительство поэтому упорно отказывалось юридически признать захват русских земель Литвой. До разрешения этого спора оно соглашалось лишь на перемирия, уклоняясь от заключения «веч­ного мира». «Коли государь ваш похочет, - говорили в 1503 г. московские бояре литовским послам, - с нашим государем любви и братства, он бы го­сударю нашему отчины их Русской земли всей поступился». Со своей сто­роны и польско-литовское правительство протестовало против того, что московские великие князья титуловались государями «всея Руси».

Свою международную политику и Иван III, и Василий III всецело подчи­няли этой основной задаче, лежавшей перед их государством. Антитурец­кая лига не представляла для них поэтому ничего заманчивого. В ответ на посул «константинопольской отчины» в Москве отвечали, что «князь ве­ликий хочет вотчины своей земли Русской».

Более того, Москва была заинтересована в мирных отношениях с Отто­манской Портой в целях развития своей черноморской торговли. Завязав­шиеся в 90-х годах XV в. сношения между Москвой и Турцией велись в не­изменно благожелательных формах. С «Римской империей» Иван III стре­мился не только поддержать дружеские отношения, но и использовать со­перничество императора Максимилиана с польскими Ягеллонами из-за Венгрии. Он предлагал союз и намечал план будущего раздела добычи: Вен­грию - Максимилиану, Литву - себе. Однако Максимилиан думал достичь своих целей мирным путем. В зависимости от колебаний в германо-польских отношениях происходили изменения и в отношениях германо-русских, пока Максимилиан не нашел для себя более выгодным примириться с Польшей и даже предложил свое посредничество для примирения с ней и Москвы.

Борьба с Литвой была одним из оснований тесного союза Москвы с крымским ханом Менгли-Гиреем, укрепившимся «на Крымском юрте» в качестве вассала Турции. Иван III домогался этого союза ценой любых ус­тупок. Он соглашался даже, если потребует хан, титуловать его «госуда­рем» и не щадил расходов на «поминки», т. е. ежегодные подарки для сво­его татарского союзника. Московской дипломатии удалось в конечном итоге добиться заключения желанного союза. Крымские татары стали производить периодические набеги на литовские владения, проникая да­леко в глубь страны, до Киева и дальше. Этим они не только наносили ма­териальный ущерб великому княжеству Литовскому, но и ослабляли его обороноспособность.

Союз с Менгли-Гиреем вводит и в другую проблему русской внешней по­литики конца XV - начала XVI в. - проблему окончательной ликвидации зависимости от Золотой Орды. При ее разрешении Иван III более чем когда-либо действовал не столько оружием, сколько дипломатическим путем; он, по выражению Маркса, «освободил Москву от татарского ига не одним силь­ным ударом, а 20-летним упорным трудом»1. «Он не выбивает неприятеля из крепости, но искусным маневрированием заставляет его уйти из нее»2.

Союз с Крымом и был решающим моментом в борьбе с Золотой Ордой. К союзу были привлечены ногайские и сибирские татары. Ахмат при от­ступлении от Угры в 1480 г. был убит ногайцами, а в 1502 г. Золотая Орда была окончательно разгромлена Менгли-Гиреем.

Таким образом, Иван «погубил одного татарина посредством другого»3.

Действуя против Золотой Орды в союзе с Крымом, Иван III военным и дипломатическим путем добился вместе с тем вассального подчинения дру­гого татарского ханства - Казанского, - возникшего в Среднем Поволжье в первой половине XV в.

При Иване III наметилась линия внешней политики Москвы и в сторону Балтийского моря. Без выхода в море внешняя торговля великого княже-

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 81.

2 Ibid. P 82. 3Ibid. P. 83.

ства была обречена на прозябание. С другой стороны, остро ощущаемая по­требность в западноевропейской технике и специалистах не могла быть удов­летворена, пока враждебные Москве Литва и Ливонский орден прегражда­ли русским доступ к балтийским гаваням. Итальянские художники и мас­тера, украсившие столицу великого князя Московского созданиями искус­ства и техники, должны были годами перебираться в Москву через Молдавию и Крым. Разгром Ганзейского двора в Новгороде и установление дружеских отношений с Данией имели, несомненно, целью освободить новгородскую торговлю от тех преград, которые ставила ей всемогущая Ганза. С другой сто­роны, требование дани с Юрьевской епископии (Дерптской области), соглас­но договору с Ливонским орденом в 1503 г., являлось первым шагом к рас­пространению политического влияния Москвы на Ливонию.

В результате тонкой и осторожной политики Ивана III Русское государ­ство к началу XVI в., не претендуя на решающую роль в Европе, заняло в ней почетное международное положение.

«К концу его княженья мы видим Ивана III, - говорит Маркс, - сидя­щим на вполне независимом троне. Рядом с ним - дочь последнего визан­тийского императора. У ног его - Казань. Обломки Золотой Орды толпят­ся у его двора... Литва уменьшилась в своих пределах, и ее государь явля­ется орудием в руках Ивана. Ливонские рыцари разбиты»1.

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 81.

Дипломатия Ивана IV

Еще более широкий размах принимает международная политика Моск­вы при внуке Ивана III, царе Иване IV. В первые годы правления Грозного упор его внешней политики направляется на восток. Создание в 1551 г. стра­тегической базы в Свияжске, казалось, подготовило почву для полного при­соединения Казанского ханства. Переговоры об унии Казани с Москвой под главенством московского царя завершились полным успехом. Но в реши­тельную минуту в Казани возобладала военная партия, и соглашение было нарушено. Присоединение Казани в 1552 г. совершено было уже военны­ми, а не дипломатическими средствами. После падения Казани в 1555 г. сибирский хан признал себя вассалом Москвы. В 1556 г. без сопротивления сдалась Астрахань, а ее присоединение позволило завязать отношения с кабардинскими князьями Северного Кавказа и с тарковским «шевкалом». Позже, при сыне Ивана IV, Грузия, теснимая турками и персами, устано-

вила тесные отношения с Москов­ским государством. В связи со «взятием» Казани и переходом под власть Москвы торговых пу­тей по Волге и Каме открываются в 60-х годах XVI в. дипломатиче­ские сношения со среднеазиат­скими и прикаспийскими госу­дарствами, с юргенским (хивин­ским) князем, с «царями» «таш-канским», «самарканским» и «ша-махейским».

Основным направлением внеш­ней политики Ивана IV является, однако, не Восток. Все ее усилия устремлены на Запад. Сильное централизованное государство, каким становилось Московское царство в середине XVI в., не мог­ло расти и развиваться без непос­редственного общения с более культурными странами Запада. Экономические и военные интере­сы государства требовали усиле-

ния связей с Западом и привлечения оттуда специалистов. Блокада, в кото­рой фактически держали Россию враждебные ей Польша, Литва и Ливонс­кий орден, должна была быть прорвана любой ценой. Этим объясняется то удовлетворение, с которым было встречено в Москве установление прямых

сношений с Англией через Белое море после 1553 г. Но условия плавания по Ледовитому океану не могли обеспечить непрерывность сношений бело­морским путем. Москве нужен был выход к Балтийскому морю. Иван IV упорно шел в этом вопросе по стопам своего деда. Сначала, как и в вопросе о Казани, была сделана попытка разрешить балтийскую проблему диплома­тическим путем. Срок перемирия, заключенного Иваном III с Ливонским орденом, заканчивался в 1553 г. Новые условия, выдвинутые правитель­ством Ивана IV, должны были поставить Дерпт (Юрьев) и его область в по­лувассальное положение от Москвы.

Начавшаяся в 1558 г. война очень быстро развернулась в конфликт об­щеевропейского масштаба. Кампания первого года показала неспособность слабой феодально-раздробленной Ливонии оказать сопротивление Москов­скому государству. Она поставила на очередь во всей полноте балтийский вопрос в целом. Из-за прибалтийских районов разгоралась борьба между всеми заинтересованными государствами Европы. В войну вступили Лит­ва, Польша, Швеция, Дания. «Московская опасность» встревожила восточ­но-германских князей, не знавших, где остановится победоносное шествие русских армий.

На очередных собраниях представителей государств, входивших в состав Римской империи, ливонский вопрос не сходил с очереди. Среди имперских князей была группа, которая требовала вмешательства в войну против Моск­вы. Наоборот, торговые интересы заставляли ганзейские города настаивать на сохранении мира с Москвой. Император Максимилиан II пошел на ком­промисс, ограничившись объявлением блокады. Даже в таких отдаленных от театра военных действий государствах, как Франция и Испания, созда­вались проекты захвата Балтийского побережья. Подстрекаемые польско-литовской дипломатией, крымские татары и султан спешили использовать создавшуюся политическую обстановку, чтобы попытаться отвоевать Ка­зань и Астрахань. В 1569 г. литовские феодалы, «имея на спине врага», вынуждены были в целях укрепления обороны согласиться на унию с Польшей в форме федеративной Речи Посполитой. В таких условиях мос­ковская дипломатия должна была развернуть очень широкую деятельность. Иван Грозный искусно поддерживает дружеские отношения с Данией, ищет союза с Турцией, отказываясь ради этой цели от наступления на Кавказ, выдвигает свою кандидатуру на польский престол, ведет переговоры с им­ператором, предлагая раздел Речи Посполитой, с тем чтобы «корона польская» отошла к сыну императора, а самому Ивану достались Литва и Ливония. По соглашению с Данией Иван IV образует в Ливонии вассальное государство, во главе которого ставит брата датского короля герцога Маг­нуса. Во всех этих дипломатических комбинациях Иван принимал личное участие, внося в дело всю бурную страстность, весь пыл своей богато ода­ренной натуры. Все же после 24-летней изнурительной борьбы ввиду пол­ного истощения ресурсов ему пришлось отказаться от своих широких пла­нов в Прибалтике. В 1582 г. в Запольском Яме при участии представителя папы был заключен мир с Речью Посполитой на условиях, « как до войны », с обоюдным отказом от достигнутых завоеваний.

Таким образом, несмотря на длительную борьбу, в которой проявились высокие качества и русских войск, и русской дипломатии, в условиях край­не неблагоприятной для России международной обстановки Иван IV ока­зался не в силах осуществить поставленные им на Западе задачи. Но и про­тивная сторона, Речь Посполитая, была вынуждена отказаться от широ­ких планов агрессии и от своих претензий на Псков, Новгород и Смоленск. Для достижения своих целей польско-литовские дипломаты выдвинули в 1600 г. свой проект унии между Московским государством и Речью Поспо­литой. Правительство Бориса Годунова отклонило этот проект. В дальней­шем дипломатия Речи Посполитой прибегла к другому методу осуществле­ния своих планов - к самозванцам.

Крупная роль, которую Русское государство играло в международных отношениях Европы в XVI в., и связанная с ней широкая дипломатическая деятельность Москвы поставили на очередь вопрос о юридическом призна­нии новой политической силы, сложившейся на Востоке. Сам Иван IV сво­им царским венчанием в 1547 г. и присвоением себе царского (т. е. по суще­ству императорского) титула определил то место, на которое его государство

претендовало среди христианских держав. Безоговорочно титул императо­ра уже с 1554 г. предоставлялся Ивану протестантской Англией. Сложнее стоял вопрос о титуле в католических странах, в которых крепко держа­лась теория единой «священной империи». В 1576 г. император Максими­лиан II, желая привлечь Грозного к союзу против Турции, предлагал ему в будущем престол и титул «всходного [восточного] цесаря». Иван IV отнесся совершенно равнодушно к «цесарству греческому», но потребовал немед­ленного признания себя царем «всея Руси», и император уступил в этом важном принципиальном вопросе. Гораздо упорнее оказался папский пре­стол, который отстаивал исключительное право пап предоставлять коро­левский и иные титулы государям, а с другой стороны, не допускал нару­шения принципа «единой империи». В этой непримиримой позиции пап­ский престол находил поддержку у польского короля, отлично понимав­шего значение притязаний московского государя. Сигизмунд II Август представил папскому престолу записку, в которой предупреждал, что при­знание папством королевского титула за Иваном IV приведет к отторже­нию от Польши и Литвы земель, населенных родственными москвичам «ру-тенами», и привлечет на его сторону молдаван и валахов. Со своей стороны Иван IV, придавая особенное значение признанию его царского титула имен­но Польско-Литовским государством, начал добиваться этого тотчас же после коронации. Однако Польша в течение всего XVI в. так и не согласи­лась на его требование. Из преемников Ивана IV его мнимый сын Лжеди-митрий I заявил притязание на титул «императора», но король Сигизмунд, посадивший его на престол, официально именовал его просто князем, даже не «великим».

ДИПЛОМАТИЯ В XVII в.

1. Время французской гегемонии в Европе в XVII в.

Если в XVI в. первую роль в международных отношениях Европы иг­рала Испания, то в XVII в. можно говорить о настоящей гегемонии Фран­ции, по крайней мере на континенте. Из полосы великих гражданских смут второй половины XVI в. Франция вышла сильной и сложившейся абсолютной монархией. Многочисленное и трудолюбивое крестьянство Франции и богатая буржуазия давали казне в виде налогов огромные средства. Эти средства позволяли французскому королю и его дворянству вести энергичную внешнюю политику и поставили Францию на первое место в Европе.

Дипломатия Генриха IV

Опыт долгих и разорительных войн XVI в., которые закончились граж­данской войной во Франции, не прошел даром. Всякое стремление нового государства к расширению встречало сопротивление со стороны других таких же государств; всякое притязание на захваты, а тем более на миро­вое (в масштабах XVI в.) господство вызывало враждебные коалиции. По­литики и дипломаты XVII в., обобщая этот опыт, формулировали ряд по­ложений, носивших характер международных принципов. Правда, эти принципы весьма часто нарушались. Тем не менее именно эти системати­ческие нарушения, при крайней неустойчивости тогдашних международ­ных отношений, вызывали потребность в некоей норме. Такой «норма­тивный» характер имели, в частности, идеи «естественных границ» и «политического равновесия».

Политики - современники Генриха IV и в первую очередь его главный помощник Сюлли - постоянно подчеркивали, что захватывать можно лишь то, что можно сохранить. Могущество государства имеет свои грани­цы - перейдя их, оно вызывает против себя объединенные силы врагов и завистников. Сюлли в своих знаменитых мемуарах «Принципы государ­ственного хозяйства» («Les oeconomies royales») писал: «Каждый король Франции скорее должен думать о том, чтобы приобрести друзей и союзни­ков, крепко связанных с ним общностью интересов, - а это самая надеж­ная связь, - чем навлекать на себя неутолимую ненависть и вражду проек­тами, превосходящими его собственные силы». «Ты стремишься, - гово­рит замечательный французский дипломат Этьен Паскье в своем диалоге между философом и государем, - дать хорошие границы твоему государ­ству; надо, чтобы ты сначала установил должные границы своим надеждам и вожделениям».

Где же искать эти границы? Сюлли хорошо знает, что Карл Великий вос­становил империю и что при Капетингах Франция была заключена в «уз­кие государственные границы, в каких она и по сей час находится». Он констатирует, что у Франции на юге есть естественная граница - это Пи­ренеи. Он прекрасно понимает, что возвратить Франции ее былую славу - значит вернуть «соседние территории, некогда ей принадлежащие», т. е. Савойю, Франш-Контэ, Лотарингию, Геннегау, Артуа, Нидерланды. «Но можно ли притязать на все это, не вызвав ненависти врагов и разоритель­ных войн? А у самих французских королей такое честолюбие, которое для Франции страшнее всей ненависти иностранцев». Франция сыта: она до­статочно сильна, чтобы никого не бояться и быть страшной для всех. Одна­ко и Сюлли мечтал о гегемонии Франции над цивилизованным миром, над всеми христианскими народами. Отсюда ведет свое происхождение один странный проект международного соглашения, который Сюлли приписы­вал своему королю, но сочинил, вероятно, сам. «Великий замысел» («Le grand Dessein») короля Генриха IV состоял, по словам Сюлли, в том, чтобы низвести Габсбургов до уровня государей одного Пиренейского полуостро­ва, прогнать турок и татар в Азию, восстановить Византийскую империю и произвести затем перекройку всей политической карты Европы. Европа будет разделена на шесть наследственных монархий, пять избирательных монархий и пять республик. Во главе всех этих государств будет поставлен особый совет, который будет охранять общий мир и разбирать споры меж­ду государствами, между государями и их подданными. Президентом этой своеобразной республики христианских государств будет папа; первым министром его будет Франция. Тайная мысль Сюлли, скрывавшаяся за всем этим проектом Лиги наций XVII в., была ясна. Ослабить врагов Франции, усилить ее вассалов, окружить ее поясом нейтральных государств, кото­рые юридически были бы под ее покровительством, а фактически под ее командой, - вот в чем заключался этот фантастический «великий замы­сел» первого слуги короля Генриха IV.

План Сюлли известен только из его мемуаров. Действительность была далека от подобного рода проектов. Это показал и сам король Генрих IV своей практической политикой и еще больше - его блестящий преемник, круп­нейший из дворянских политиков абсолютистской Франции - кардинал Ришелье.

Не упуская из виду нормы естественных границ для своей страны, Ген­рих IV действовал во внешней политике согласно другому принципу, кото­рый получил в это время широкую практику. То был принцип «политиче­ского равновесия». Если новое государство было национальным, т. е. стро­илось на основе хозяйственного единства территории и связанного с ним единства языка и культуры, то в своих отношениях к другим государствам оно стремилось обеспечить это целое от их посягательств. Практически во внешней политике это приводило к стремлению сохранить исторически сло­жившееся соотношение сил между европейскими государствами, создать противовес всякой быстро увеличивающейся державе, при захватах же, осу­ществленных сильнейшей державой, - компенсировать слабейшие в це­лях восстановления все того же «равновесия». Конечно, все такие «прин­ципы» были действительны лишь до тех пор, пока было невозможно или опасно нарушать их силой.

Генрих IV и руководствовался «принципами», пока было опасно иным способом округлять и расширять границы Франции. «Я соглашаюсь с тем, -

говорил он, - что страна, население которой говорит по-испански, должна оставаться во владении Испании, а страна, где население говорит по-немец­ки, должна принадлежать Германии. Но те земли, в которых население го­ворит по-французски, должны принадлежать мне».

Практически Генрих стремился к двум целям: ослабить могущество династии Габсбургов и поддержать выгодно для Франции складывавшее­ся равновесие между европейскими державами. В этих видах он продол­жал сохранять дружественные отношения с Англией, которая помогла ему, как протестанту и врагу Испании завладеть французским престо­лом. Однако в то же время Генрих тайно противодействовал планам анг­лийских моряков и торговцев и проискам английских дипломатов в Ита­лии и на Востоке, где, как известно, Франция прочно укрепилась со вре­мени Франциска I. Вследствие этого послы Генриха IV в Лондоне - Тю-мери, Гарле де Бомон и Ла Бордери - стояли всегда перед трудной задачей сочетать дружбу с Англией с противодействием стремлению этой же державы занять первенствующее положение. Все в тех же целях ос­лабления Габсбургов Генрих IV способствовал заключению мира между Испанией и Голландией. Таким образом, французский король содейство­вал признанию Испанией независимости отпавших от нее семи северных провинций Нидерландов. На Востоке, в Турции, Генрих восстанавливал пошатнувшееся за время религиозных войн французское влияние при по­мощи успешной дипломатической деятельности своих послов Савари де Брева и Жана де Гонто-Бирона. Льготы, полученные Франциском I в 1535г., были полностью восстановлены в 1604 г.: все нации, желавшие торговать с Турцией, должны были посылать туда свои суда под француз­ским флагом. Исключение составляли англичане, которые сумели до­биться от султана в конце XVI в. (1599 г.) права входить в его порты под собственным флагом. Дружба Генриха с султаном была средством для того, чтобы пугать императора (Габсбурга) нашествием турецких армий, а испанского короля (тоже Габсбурга) нападением турецкого флота. И то, и другое было залогом безопасности Франции. Одновременно, однако, Генрих не мешал своим друзьям и благочестивым, но наивным поклонни­кам распространять слухи о своих наихристианнейших намерениях заво­евать Восток, изгнать султана из Европы и объявить против него кресто­вый поход. В отношении германских князей Генрих также держался ре­альной политики, завещанной ему XVI в. Его уполномоченный Бонгар уверял немецких протестантских князей, что переход Генриха из протес­тантизма в католицизм не должен их смущать: дружественное отношение короля к немецким князьям остается неизменным, как и его желание быть по-прежнему защитником «исконной немецкой свободы». Раз были сильны князья, был слаб император, вечный враг Франции Габсбург. Ген­риху IV удалось в конце концов создать коалицию против Габсбургов и приступить к организации борьбы с ними. Однако кинжал Равальяка пре­рвал его жизнь (1610 г.).

Дипломатия Ришелье

После нескольких лет смут, связанных с малолетством Людовика XIII, власть в свои крепкие руки взял кардинал Ришелье, первый министр и фак­тический правитель Франции. Ришелье был типичным представителем ин­тересов среднего и мелкого дворянства того времени, когда дворянская мо­нархия шла еще по восходящей линии. В области внешней политики и дипло­матии он был продолжателем «реалис­тической» политики Генриха IV. Поис­ки «естественных границ» Франции, отражавшие все возраставшую мощь французской монархии, и сохранение «политического равновесия» ради ос­лабления Габсбургов - таковы были основы его дипломатии. Думал или не думал Генрих IV о Рейне как восточной границе Франции, - сказать трудно. Некоторые из его современников при­писывали королю подобные намере­ния. Но у Ришелье мысль о Рейне вы­ражена была совершенно ясно. В 1633 г., следовательно, уже после разгрома отечественных протестантов гугенотов (взятие Ларошели в 1628 г.), кардинал писал королю Людовику XIII, что если король станет против австрийского дома на сторону протестантских кня­зей Германии, то они отдадут ему всю территорию до Рейна. Путь к Рейну лежит через Лотарингию. Если она будет присоединена, можно незаметно распространить владения Франции до Рейна и даже принять участие в деле­же Фландрии в случае ее восстания против Испании.

Ришелье понимал, что надо действовать не только оружием, но и пропа­гандой. Время Ришелье во Франции ознаменовалось появлением первой газеты, которую Ришелье сразу же поставил на службу своим планам. Ри­шелье старался и юридически обосновать свои притязания. Вскоре появился памфлет под заглавием «Каково наиболее верное средство для того, чтобы присоединить к Франции герцогство Лотарингское и Бар». «Император не имеет никаких прав на территорию, лежащую по левую сторону Рейна, - заявлялось в памфлете, - так как эта река в течение 500 лет служила гра­ницей Франции. Права императора покоятся на узурпации». Одним из ка­зенных перьев, которое служило, впрочем, кардиналу Ришелье не только

за страх, но и за совесть, был публицист Шантеро-Лефевр. Он доказывал, что древние франки завоевали Галлию, т. е. огромное пространство, распо­ложенное между океаном и Средиземным морем и ограниченное рекой Рейн, Пиренейскими горами и Альпами. Это пространство издавна известно под названием Галлии белгов, кельтов и аквитан. Шантеро-Лефевр включал, таким образом, в состав Франции Эльзас и Лотарингию, Савойю, Ниццу, - словом, все то, чем Франция завладела впоследствии, в пору своего могу­щества и военных успехов. Шантеро-Лефевр уверял, что мир Европы будет обеспечен, если Франция получит все эти земли. В противном случае «Ев­ропа будет по-прежнему под ударами того, кто, захватив территории и го­сударства франко-галльской короны, пытается похитить остальные, стре­мится поработить христианских государей и создать пятую монархию с намерением поглотить весь Запад». Шантеро намекал, следовательно, на политику Габсбургов. О том, чем оказались эти теоретические размышле­ния французских публицистов, говорят статьи Вестфальского договора 1648 г., окончательно расчленившие Германию. Сам Ришелье был не очень далек от проектов своих публицистов. В его «политическом завещании» со­держится такая фраза: «Цель моего пребывания у власти заключалась в том, чтобы возвратить Галлии границы, предназначенные ей природой, вернуть галлам короля-галла, поставить на место Галлии Францию и повсюду, где была древняя Галлия, установить новую».

Тридцатилетняя война и Вестфальский мир

В то время когда Ришелье был первым министром (1624-1642), угроза нового усиления Габсбургов снова нависла над Францией. К концу XVI в. напор турок на владения Габсбургов ослабел: Габсбурги снова обратили свои взоры на Германию, рассчитывая восстановить там свое влияние и импера­торскую власть, ослабленную реформацией. Началась «католическая ре­акция», т. е. борьба с протестантизмом, который, как сказано, усилил не­мецких князей и стал знаменем их сопротивления императору. Фердинан­ду II грезилась единая Германия под его безусловной и неограниченной вла­стью. Началась так называемая Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.), последняя попытка императора подчинить себе Германию. Если бы подоб­ного рода планы осуществились, рядом с Францией выросла бы огромная держава. Ришелье напрягал все свои силы, чтобы не допустить этого. Ему пришлось продолжать традиционную политику Франции, поддерживая протестантских князей против католика императора. И в то же время Ри­шелье громил собственных французских протестантов у Ларошели (1628 г.). Он начал переговоры с датским королем, который, боясь усиления импера­тора в Северной Германии и на побережье Северного и Балтийского морей, охотно принял субсидии от Англии и Голландии и начал войну с императо­ром. После того как король был разбит, Ришелье, покончивший к этому вре­мени с гугенотами, приложил все свое дипломатическое искусство, чтобы

бросить против германского императора силы Швеции и ее смелого полко­водца - короля Густава-Адольфа.

Правой рукой во всех мероприятиях Ришелье был замечательный дип­ломат XVII в. монах-капуцин отец Жозеф (Рёге Joseph, 1577-1638). Истин­ную роль его не так давно вскрыл французский историк Фанье, воспользо­вавшись попавшей в его руки обильной архивной документацией. Этот «во­нючий монах», или «серое преосвященство», как его часто называли, таин­ственно, но последовательно работал в тиши дипломатических кабинетов на пользу Франции и во славу ее короля. Средневековые грезы о новом кре­стовом походе причудливо переплетались в его голове с «реалистической» политикой его шефа-кардинала. Грезы оставались в области фантазии; меч­тателю приходилось осуществлять лишь то, что оказывалось реальным. Отец Жозеф засылал в страны Леванта, Марокко и Абиссинию многочис­ленных миссионеров, которые одновременно были и дипломатическими агентами; он считал, что его мечта о крестовом походе может быть осуще­ствлена только после того, как будет окончательно унижен император, и немецкие князья станут вассалами короля французского. Отец Жозеф дея­тельно работал в Германии, чтобы привлечь немецких курфюрстов на сто­рону Франции. Его заслугой было приобретение Францией баварской друж­бы. С 1633 г. он руководил немецкой политикой Франции, был горячим сторонником прямого вмешательства Франции в Тридцатилетнюю войну и, таким образом, вместе со своим министром подготовил торжество фран­цузской политики в 40-х годах XVII столетия.

В 30-х годах в Германию были отправлены самые способные из француз­ских дипломатов - Фанкан, Шарнасе и Марньевилль. Их задачей было за­ручиться поддержкой со стороны протестантских князей. В 1631 г. Рише­лье заключил союз с шведским королем Густавом-Адольфом. Швеция и Франция обязались «восстановить свободу Германии», т. е. поднять кня­зей против германского императора и ввести порядки, существовавшие там до 1618 г. Франция обязалась давать шведскому королю субсидию в 1 мил­лион ливров ежегодно; за это шведский король обещал держать в Германии 30 тысяч пехоты и 6 тысяч кавалерии, чтобы действовать против императо­ра. Швеция выступила, таким образом, как прямая наемница Франции; ее заданием было поддерживать политическое распыление Германии и не дать императору усилиться. Если, однако, Швеция так легко дала себя подку­пить, то это объясняется тем, что у нее были свои интересы в Балтике; они оказались бы под ударом, если бы император после победы над датским ко­ролем завладел побережьем Балтийского моря. Таким образом, вновь воз­никал вопрос о том, кому будет принадлежать господство над Балтийским морем. Швеция была в XVII в. самым сильным из скандинавских госу­дарств. Во время смуты Московское государство потеряло свои владения на побережье Финского залива, расширить которые стремился когда-то еще Иван Грозный. Шведы заняли и западное побережье Финского залива и Рижский залив: теперь они мечтали о том, чтобы захватить все побережье Балтийского моря и, поставив крепости в устьях больших рек, по которым

польские и прусские помещики вывозили хлеб в Западную Европу, брать с них пошлины в свою пользу. Когда Густав-Адольф был убит (1632 г.), Фран­ция непосредственно вмешалась в немецкие дела: во имя пресловутой не­мецкой «свободы» она систематически разоряла Западную Германию. Дли­тельная война, которая опустошила Германию и окончательно похоронила всякие надежды на ее политическое объединение, закончилась только в 1648 г.

Вестфальским миром история дипломатии начинает обычно историю европейских конгрессов. Он был заключен после длительных переговоров, которые начались еще в 1644 г. в городах Оснабрюке и Мюнстере в Вестфа-лии. В Оснабрюке заседали представители императора, немецких князей и Швеции, в Мюнстере - послы императора, Франции и других держав. Все усилия императорского посла и искусного дипломата Траутмансдорфа были направлены на то, чтобы, удовлетворив аппетиты Швеции, отколоть ее от Франции и создать более благоприятные для империи условия перегово­ров. Однако Швеция осталась крепко привязанной к французской колес­нице, которой на этот раз управлял уже первый министр Франции Мазари-ни. Последний, подстрекая курфюрста Бранденбургского против непомер­ных притязаний Швеции на территорию южной Балтики, парировал швед­ские притязания; тем самым он заставил идти Швецию вместе с Францией. Единственное, что удалось Траутмансдорфу, - это защитить австрийские владения Габсбургов от дальнейшего расчленения и, таким образом, сохра­нить государственную целостность будущей Австрии. Окончательные ус­ловия мира были подписаны в Мюнстере 24 октября 1648 г., куда незадол­го до этого приехали уполномоченные из Оснабрюка.

Значение Вестфальского мира заключается в том, что он окончательно установил внутренний строй Германии и закрепил ее политическое распы­ление, фактически покончив с Империей.

С другой стороны, определив границы государств Европейского конти­нента, Вестфальский трактат явился исходным документом для всех трак­татов и договоров, вплоть до Французской буржуазной революции конца XVIII в.

Немецкие князья получили право вести самостоятельную внешнюю по­литику, заключать договоры с иностранными державами, объявлять вой­ну и заключать мир, правда, с оговоркой, что их внешняя политика не бу­дет направлена против Империи. Но фактически эта оговорка значения не имела. Швеция добилась того, что устья восточно-европейских рек, впада­ющих в Балтийское и Северное моря, по которым шли хлебные грузы из Восточной Европы в Голландию и Англию, оказались в ее руках. Франция получила Эльзас (кроме Страсбурга) и закрепила три ранее приобретенных ею епископства - Метц, Туль и Верден. Французское требование «есте­ственных границ» стало, таким образом, воплощаться в жизнь. Мирный трактат признал также самостоятельность Голландии и независимость Швейцарии от Империи. Гарантами условий мирного договора были при­знаны Франция и Швеция.

Вестфальский мир был торжеством политики Ришелье, хотя самого кар­динала уже не было в это время в живых (он умер в 1642 г.). Продолжате­лем политики Ришелье был кардинал Мазарини. Он стоял у власти в пери­од оформления мирных условий в Оснабрюке и Мюнстере и позже заклю­чил Пиренейский договор с Испанией (в 1659 г.). Этот мир, по которому Франция приобрел а часть Люксембурга, Руссильон, Артуа и Геннегау, под­готовил гегемонию Франции в Европе. Принципы «политического равно­весия», выдвинутые во время переговоров в Мюнстере и Оснабрюке, обес­печили политическое преобладание Франции. Самый опасный из против­ников Франции - Империя - фактически перестал существовать. Торже­ствовала «исконная немецкая свобода» в Германии, «политическаясвобода» в Италии. Другими словами, достигнуты были политическое распыление и беспомощность этих двух европейских стран, с которыми Франция могла отныне делать все, что ей угодно. Вполне понятно, что Мазарини мог те­перь спокойно навязывать своим незадачливым соседям «естественные гра­ницы», ссылаясь на времена древних галлов, монархии Пипина и Карла Великого в доказательство прав Франции на немецкие и итальянские тер­ритории.

Эти права и попытался осуществить «король-солнце» - Людовик XIV. В его царствование французский абсолютизм вступил в полосу своей наи­высшей славы и наибольшего международного значения; при нем же во второй половине его царствования французский абсолютизм столь же быс­тро стал клониться к упадку.

Дипломатия Людовика XIV

Международная обстановка в первую половину правления Людовика XIV (с 1661 по 1683 г.) была чрезвычайно благоприятной для Франции. Вест­фальский и Пиренейский мир свидетельствовали о полном унижении ис­конных врагов Франции - немецких и испанских Габсбургов. Реставра­ция Стюартов в Англии (с 1660 г.) и их реакционная политика ослабили международное значение этой страны, только что закончившей свою бур­жуазную революцию. Английский король Карл II, будучи в непрерывной ссоре с парламентом, искал опоры против своих подданных вовне и, можно сказать, был на жалованье у французского короля. У Франции в Европе уже не было соперников, с которыми нужно было бы считаться; французский двор был самым блестящим в Европе; французского короля боялись все ев­ропейские государи; французский язык сделался официальным языком дипломатии и международных трактатов. Людовик XIV мог спокойно за­ниматься историческими изысканиями на тему, что принадлежало древ­ним франкам и древним галлам и что должно поэтому теперь принадлежать ему. В первую половину его царствования его первым министром, или, как он назывался, генеральным контролером финансов, был замечательный го-

сударственный деятель Франции XVII в. Кольбер. Хотя Людовик XIV и любил говорить про себя, что он сам свой первый министр, фактически дела государства находились в руках у Кольбера. Кольбер много сделал для на­саждения во Франции мануфактур, всемерно оберегая интересы промыш­ленности, торговли, и был одним из наиболее последовательных предста­вителей политики меркантилизма. Огромные территории в Северной Аме­рике в бассейне реки Миссисипи (Луизиана) были объявлены владениями французского короля, хотя начало французских владений в Америке было заложено еще в половине XVII в. (приобретение Акадии и других колоний). От Кольбера сохранилась огромная деловая переписка: в ней имеются, меж­ду прочим, инструкции министра французским послам и представителям за границей. Эти документы свидетельствуют о том, насколько Кольбера занимали интересы французской торговли и французской буржуазии. Уже в 1661 г. в докладной записке, поданной королю, Кольбер писал: «Если к естественному могуществу Франции король сможет присоединить силу, которую дают промышленность и торговля... то величие и могущество ко­роля возрастут до небывалых размеров». Кольбер тут же с завистью сооб­щал королю, что соседи-голландцы имеют до 16 тысяч кораблей, тогда как у французов их не больше тысячи, и они принуждены пользоваться гол­ландскими судами для сношений со своими американскими владениями. Собственно, замыслы Кольбера были направлены на ослабление экономи­ческой мощи голландской буржуазной республики. Он не препятствовал завоевательным планам Людовика XIV, лишь бы планы этого «преемника Карла Великого» осуществлялись в интересах французской буржуазии. Поэтому « король-солнце» на первых порах и занялся доказательством того, что древние галлы владели Бельгией. Однако ни Кольбер, ни тем более Людовик XIV недооценили способности Голландии к сопротивлению и ис­кусства дипломатии этой республики. Боясь непосредственной близости такой сильной соседки, как Франция, Голландия сделалась в XVII в. ду­шой всех коалиций, вызванных в обеспокоенной Европе французской аг­рессией. Борьба, начатая поползновением Франции захватить Бельгию, вылилась в серию «торговых войн». Эти войны между тремя самыми круп­ными и экономически сильными державами велись за морское и колони­альное преобладание.

Войны Людовика XIV

Четыре войны, которые вел Людовик XIV в свое царствование, весьма поучительны с точки зрения истории дипломатии. Первая война была вы­звана стремлением Людовика XIV захватить Бельгию, т. е. ту часть Нидер­ландов, которая после нидерландской революции осталась в руках Испа­нии. Предлог для войны соответствовал духу времени: он был чисто динас­тическим. Основываясь на том, что новый король Испании, сын Филип-

па IV, Карл 11(1665-1700), происходил от второго брака, а по законам Флан­дрии дети от второго брака не наследовали своему отцу, Людовик XIV, же­натый на дочери Филиппа IV от первого брака, заявил от имени своей жены притязания на Бельгию. Против этого восстала Голландия, боявшаяся, что за Бельгией наступит и ее черед. Войне открытой предшествовала таможен­ная война. Еще в 1667 г. Кольбер ввел запретительные тарифы, направлен­ные против Голландии, на что последняя ответила исключением со своих рынков французских товаров. Голландия заключила союз с Англией и Швецией. Война была непродолжительной (1667-1668 гг.), но она показа­ла, что всякое наступательное действие Франции вызывает коалицию про­тив нее. Людовик поэтому ограничился лишь присоединением по Аахен-скому миру нескольких пограничных крепостей (Лилль и др.) и занялся дипломатической подготовкой новой войны. Он отвлек Швецию от союза с Голландией, дал субсидию Карлу II Английскому и начал новую войну (1672-1679 гг.). Французам чуть было не удалось захватить Амстердам, но голландцы прорвали плотины и затопили страну, а их флот нанес пораже­ние соединенному англо-французскому флоту. На помощь Голландии при­шел бранденбургский курфюрст Фридрих-Вильгельм («великий курфюрст»). Он предпочитал иметь в качестве соседа своих рейнских владений сравни­тельно слабую Голландию, но не могущественную Францию. Против Фран­ции выступили немецкие и испанские Габсбурги и, наконец, Империя. Династическая политика английского короля Карла II вызвала недоволь­ство самих англичан: в XVII в. они уже начинали видеть во Франции своего наиболее сильного соперника. Англичане заставили своего короля растор­гнуть союз с Францией и прекратить войну. Единственным дипломатичес­ким успехом Франции было вовлечение Швеции в войну с Бранденбургом. Но при Фербеллине (1675 г.) «великий курфюрст» Фридрих-Вильгельм Бранденбургский нанес шведам решительное поражение. Франция пошла на мир (в Нимвегене в 1679 г.), по которому она получила еще несколько пунктов в Бельгии (Камбрэ, Валансьен) и целую область на востоке - Франш-Контэ.

Нимвегенский мир

Нимвегенский мир знаменовал период наибольшего могущества Фран­ции в Европе. Пользуясь политической слабостью Германской империи, Людовик XIV стал присоединять пограничные с Францией германские тер­ритории. Были созданы особые «присоединительные палаты», в которых французские юристы занимались установлением «прав» короля на ту или иную территорию Германии. В 1681 г. Людовик XIV внезапно захватил Страсбург. Так как в это время зашевелились турки и угроза их нашествия нависла над самой Веной, Империя и Испания по соглашению в Регенсбур-ге (1684 г.) признали за Людовиком XIV все эти присоединения.

Франко-голландское соперничество. Вильгельм III Оранский. Оксеншерна

Продолжающееся усиление Франции всполошило всю Европу: Голлан­дия создала коалицию против Франции. Во главе Голландской республики стоял выдающийся политический деятель и дипломат штатгальтер Виль­гельм III Оранский (1672-1702). Уже во время второй войны Людовика XIV

он настоял на прорыве плотин и, та­ким образом, спас Амстердам от за­хвата его французами. Немедленно же после Нимвегенского мира (1679 г.) он развил энергичную дипломатиче­скую кампанию, направленную к изо­ляции Франции как самого опасного врага, угрожавшего нарушением принципа «политического равнове­сия». В переписке Вильгельма с им­ператором и курфюрстом Бранден-бургским развивались широкие пла­ны совместной борьбы против Фран­ции. Его дипломатическому искусст­ву обязан существованием тайный оборонительный союз, «Аугсбургская лига», заключенный против Фран­ции. В эту «лигу» вошли император, Испания, Голландия, Савойя, неко­торые мелкие немецкие князья, ита­льянские государи и, что особенно важно, Швеция, давнишний «друг» Франции. В течение первой полови­ны XVII в. Швеция, заинтересован­ная в ослаблении Германии, была в союзе с Францией и действовала за­частую по указке и на субсидии Франции. Усиление Франции во второй половине XVII в. и ее попытки захватить Бельгию и Голландию, держав­шую в своих руках шведский вывоз, вызвали в Швеции опасения. Выдаю­щийся дипломат Швеции Оксеншерна считал, что при создавшейся обста­новке Швеции следует идти в союзе с морскими державами - Англией и Голландией, ибо обе заинтересованы в ослаблении Франции. Вместе с тем он ставил перед шведской дипломатией задачу использовать англо-голланд­ское соперничество на море для того, чтобы достигнуть наивыгоднейших условий для шведской торговли. С 1680 г. Оксеншерна получил в свое уп­равление министерство иностранных дел и уже в 1681 г. заключил с Виль­гельмом Оранским союз, направленный против Франции. Этот союз был

блестящим ходом в политической игре Оксеншерны, так как после так на­зываемой «славной революции» в Англии (1688 г.) и изгнания Якова II Стю­арта Вильгельм Оранский стал королем Англии. Вокруг Франции замкну­лось кольцо ее врагов. С этого периода Франция вступает в полосу длитель­ной борьбы с Англией: эта борьба заполняет собой историю международ­ных отношений всего XVIII в.

В 80-х годах Людовик XIV снова начал захватывать земли по Рейну. Кольбера, который сдерживал короля указаниями на недостаток средств, уже не было в живых. Военный министр Лувуа был истинным представи­телем французского дворянства, которое жаждало воинской славы и гото­во было воевать во имя «славы короля», не считаясь с ресурсами страны. Началась третья война (1688-1697 гг.), крайне истощившая обе стороны. Это, однако, не остановило Людовика XIV. Его четвертая и последняя вой­на оказалась для Франции подлинным разорением. Эта четвертая война носит название войны за испанское наследство.

2. Дипломатия Английской буржуазной революции

(1640-1660 гг.)

Дипломатия Английской буржуазной революции занимает особое мес­то в дипломатической истории Европы. В отличие от периода абсолютных монархий с их склонностью к интриге, таинственности, сложным хитро­сплетениям, дипломатия Английской революции была примечательна простотой замысла, целеустремленностью и смелостью в исполнении. Это находилось в полном соответствии с той ясностью политического понима­ния, какая свойственна общественному классу, только что одержавшему победу.

Революция поставила у власти людей, которые воплощали в себе инте­ресы буржуазного развития Англии. Они знали, чего хотят, и ясно понима­ли, как им следует действовать.

Дипломаты Английской буржуазной революции делали то, что в XVI в. совершали корсары, арматоры и купцы Англии, даже не прибегая к помо­щи своего правительства. Теперь они сами стояли у власти: их правитель­ством был сначала выражавший их интересы парламент, затем - их дик­татор Оливер Кромвель, этот, по выражению Маркса, Робеспьер англий­ской революции, ставший затем ее Наполеоном.

Дипломатия Долгого парламента

Политика английской революции на первых порах, пока решалась борьба между королем и парламентом, между феодализмом и капитализмом, но­сила печать полного безучастия к тому, что делалось в Европе. Флот, свя­занный интересами буржуазии и торговли, с самого начала стал на сторону

парламента и революции, - это обеспечило революцию от континентальной интервенции в пользу короля и феодального порядка. Впрочем, континен­тальные монархии плохо разбирались в значении английских событий и были мало обеспокоены тем, что происходило в Англии: они не боялись револю­ции, потому что чувствовали себя в полном расцвете сил и не понимали, что это - революция. Поэтому гражданская война в Англии и мдгла протекать без помехи. Все попытки Карла I заручиться французской помощью остались тщетными: они способствовали лишь его окончательной дискредитации, пос­ле того как дипломатическая переписка короля в битве при Нейзби (1645 г.), решившей исход борьбы, попала в руки парламентской армии.

Победивший класс - новое дворянство и буржуазия, - захватив власть в свои руки и произведя в свою пользу перераспределение богатств, жаж­дал установления прочного порядка и восстановления нормальных торго­вых и дипломатических отношений с державами континента. Люди «де­нежного мешка », нажившиеся от распродажи имущества и земель « врагов революции», на откупах, акцизах и на государственных займах, готовы были броситься на завоевание европейского рынка с тем же пылом, с ка­ким они отстаивали «дело Божье», т. е. свою буржуазную революцию от врагов справа и слева. Определялась программа борьбы с главными мор­скими противниками и торговыми соперниками Англии - Голландией, Ис­панией и Францией. Пуританские фанатики призывали республику к бес­пощадной борьбе с Голландией. «Бог, - говорил один из них, - предал Гол­ландию англичанам: туда должны направиться праведники, туда идти и низвергнуть с трона вавилонскую блудницу, чтобы основать на континенте царство Христово».

Впрочем, ставшие у власти «люди Божьи», при всем своем религиозном увлечении, никогда не забывали о своих земных интересах. Их трезвость и реализм дали повод шведской королеве Христине сказать английскому по­слу в Швеции Уайтлоку: «Вы, англичане, притворщики и лицемеры. Я не говорю о вашем генерале [т. е. Кромвеле], ни о вас самих, но, мне кажется, в Англии много таких людей, которые, надеясь извлечь из того выгоду, выказывают больше святости, чем имеют ее в душе».

В конце 40-х и начале 50-х годов внешняя политика и дипломатия анг­лийской революции находились в ведении парламента. После разгона его «охвостья», в 1653 г., она целиком сосредоточилась в руках самого Кром­веля. Основной задачей английской дипломатии на первых порах было вос­становление нормальных дипломатических и торговых сношений с держа­вами континента. Дипломатические агенты этих держав в большинстве случаев продолжали жить в Лондоне, но воздерживались от сношений с новым правительством, не имея новых верительных грамот от своих госу­дарей, которые не спешили признать республику. Известно, что француз­ское правительство опоздало сделать представление в пользу приговорен­ного к смерти короля Карла I, а французский посол в Лондоне Бельевр даже не попросил с ним свидания. Его поведение тем не менее было впоследствии оправдано в королевском совете.

Наиболее снисходительным к республике оказалось самое нетерпимое из всех правительств - испанское. Испанский посол в Лондоне дон Алонсо Карденья, хотя и не получил новых верительных грамот, был тем не менее уполномочен войти в тайные сношения с республиканским правительством. Он и сделал это с большим искусством. Причиной было желание Испании предупредить свою исконную соперницу Францию и насолить при помощи англичан недавно отделившимся от Испании португальцам (1640 г.). По­следние находились в самых дурных отношениях с Англией из-за помощи, оказанной Португалией английским королевским корсарам, которые гра­били английские республиканские торговые суда.

Англо-французские отношения около этого времени стали портиться. Еще до казни короля Карла I Людовик XIV, считая, что Англия, занятая внутренней борьбой, окончательно обессилена, запретил ввоз во Францию английских шерстяных и шелковых изделий (1648 г.). В ответ на это анг­лийский парламент запретил ввоз французских вин. Кардинал Мазарини, стоявший в то время у власти во Франции, старался добиться у Англии уступок в этом вопросе. Но французского поверенного в делах в Англии, Крулле, постигла полная неудача. Англичане ответили ему, что, «несмот­ря на прежнюю веру в короля, они легко обходятся без него; так же легко обойдутся они и без французского вина». Началась таможенная война. Дело дошло даже до обоюдного захвата торговых кораблей и до войны без формального ее объявления. Карденья ловко использовал натянутые от­ношения между Францией и Англией и добился от мадридского двора но­вых верительных грамот (в декабре 1650 г.), уверяя своего короля, что он, как первый, признавший республику, сможет извлечь из этого признания великие выгоды. Выгоды были, пожалуй, и невелики, но унижения свое­го врага и соперника - Франции - посол действительно добился. В де­кабре 1650 г. Карденья был принят парламентом в торжественном заседа­нии и вручил ему свои грамоты, а Крулле в тот же день был арестован. Со­хранилось описание торжественного приема парламентом испанского по­сла и собственноручное письмо Крулле к Мазарини, повествующее о его невзгодах.

Три комиссара парламента, в числе которых был граф Солсбери, отпра­вились за Карденьей в правительственных каретах. Тридцать или сорок экипажей сопровождали Карденью, когда он ехал в парламент; в них сиде­ли английские и испанские дворяне. По пути его следования были выстро­ены два полка кавалерии, полк пехоты его конвоировал. В парламенте по­слу было приготовлено особое кресло. Сев в него, Карденья предъявил спи­керу свои верительные грамоты, написанные по-латыни, и произнес на ис­панском языке большую речь, в которой выразил удовольствие, что он первый от имени величайшего христианского государя признает эту пала­ту верховной властью нации.

В тот самый час, когда парламент оказывал такие почести испанскому послу, в дом французского поверенного в делах Крулле ломились солдаты. Сам Крулле был арестован и вскоре выслан из Англии.

Как ни неприятны для французов были все эти события, Мазарини и его помощник Кольбер, оберегавший интересы французской буржуазии, при­нуждены были добиваться восстановления нормальных дипломатических отношений с Англией. Французские коммерсанты, которых грабили анг­лийские корсары, толкали свое правительство на такое соглашение.

В записке, составленной в 1650 г., Кольбер писал королю, жалуясь на затруднения, испытываемые французской торговлей: «С тех пор как по сте­чению неблагоприятных обстоятельств англичане ведут с нами войну... тор­говле нашей трудно поправиться, пока она будет страдать от мести англи­чан.. . Чтобы поправить торговлю, необходимы два условия: безопасность и свобода, а их можно достигнуть, лишь восстановив добрососедские отноше­ния с Англией. Пункт, на котором англичане особенно настаивают, - за­ключал Кольбер, - есть признание их республики, в чем испанцы нас опе­редили. Можно опасаться еще более тесного союза вследствие действий ис­панского посла в Англии. Францию простят и Бог, и люди в том, что она вынуждена признать эту республику для предупреждения враждебных за­мыслов испанцев, творящих всевозможные несправедливости и готовых на всякие низости для того, чтобы нам вредить».

Сам кардинал готов был «решиться на низость», т.е. продать признание республики за приличное вознаграждение, иными словами, - за союз с Англией против Испании. Мазарини с тем большим рвением решил нала­дить отношения с Англией, что его враги, сторонники Фронды, непрочь были договориться с республикой, хотя и опасались, не будет ли это недо­стойно чести истинных католиков и добрых французов. У самого Мазари­ни, поклонника силы и почитателя Макиавелли, таких сомнений не было. Понимая, что в 1652 г. фактически внешними делами ведал не парламент, а Кромвель, Мазарини вступил с ним в переговоры через посредников. Вско­ре ему сообщили от имени Кромвеля, что республика требует только, что­бы король французский признал ее и немедленно назначил своего посла в Англию. При этом подданным республики должно быть уплачено возна­граждение за потери, понесенные за время морского каперства. В случае, если бы борьба Мазарини с Фрондой сложилась не в пользу кардинала, Кромвель любезно предлагал Мазарини убежище в Англии. Эти условия были очень далеки от желаний кардинала. Но положение Мазарини и ко­ролевского двора час от часу становилось все более затруднительным. Фрон­дирующие принцы соединили свои усилия с революционным движением в южнофранцузском городе Бордо, который мечтал в союзе с Английской республикой восстановить свои былые вольности. Испанцы также прила­гали все усилия, чтобы склонить англичан к союзу с ними. При таких усло­виях Мазарини не оставалось ничего другого, как согласиться на англий­ские предложения. В декабре 1652 г. в Англию был отправлен интендант Пикардии де Бордо с письмом короля английскому парламенту. В инструк­ции посланному предписывалось «не говорить ничего, могущего произвес­ти разрыв или оскорбить англичан, дабы не дать им предлога объявить себя врагами французской короны. Его величество находит, что в настоящее

время пусть лучше англичане плавают по морям и разбойничают, нежели предпримут что-либо еще худшее, - соединят свои силы с испанцами или возьмут под свое покровительство мятежников [т. е. бордосцев]».

Письмо французского короля было адресовано «нашим любезнейшим и великим друзьям, членам парламента Английской республики». Однако парламент нашел это обращение недостаточно почтительным, и французам пришлось заменить прежнее обращение другим: «Парламенту Английской республики». После этого Бордо было объявлено, что парламент готов его принять и выслушать, но так как он, г. Бордо, не является в собственном смысле послом, то ему аудиенция будет дана не в парламенте и не в госу­дарственном совете, а лишь в комитете, ведающем внешней политикой. 21 декабря 1652 г. злополучный посланец французского короля произнес в комитете речь, в которой заявлял, что «союз, могущий существовать меж­ду двумя соседними государствами, не зависит от формы их правления. Поэтому, если Богу угодно было промыслом своим изменить бывшую преж­де в этой стране форму правления, то это еще не вызывает необходимости перемен в торговых отношениях и взаимном согласии Франции и Англии. Последняя могла изменить свой вид и из монархии сделаться республикой, но положение остается неизменным: народы остаются соседями и по-пре­жнему заинтересованы друг в друге посредством торговли, а трактаты, су­ществующие между нациями, обязательны не столько для государей, сколь­ко для народов, потому что их главная цель - взаимная выгода». В конце своей речи Бордо упомянул, что «его величество готов удовлетворить спра­ведливые претензии английских судовладельцев, потерпевших от француз­ского каперства».

Легко представить негодование бывшей королевы английской Генриет­ты-Марии, когда она узнала о действиях Мазарини. В письме к своему вто­рому сыну, будущему королю английскому Якову II, она писала: «Сын мой, пишу тебе это письмо, чтобы известить тебя, что отсюда отправили в Анг­лию посла с признанием этих гнусных изменников, несмотря на все проте­сты, какие мы могли заявить. Признаюсь тебе, со времени моего великого несчастья [т. е. казни мужа, короля Карла I] я еще ничего подобного не ис­пытывала! »

Окончательно договор с Францией был оформлен несколько позже, в 1655 г., после долгих проволочек, во время которых Кромвелю удалось, иг­рая на франко-испанских противоречиях, получить от Франции еще ряд уступок.

Иначе обстояло дело с Голландией, самой могущественной морской и торговой державой Европы XVII в. Голландцы были самыми опасными со­перниками англичан повсюду, где встречались их корабли. Происки гол­ландцев в Московском государстве привели к отмене тамошних торговых привилегий английских купцов. Английское общественное мнение было за самую решительную политику по отношению к Голландской республике: либо крепкий союз двух морских держав, почти слияние их в единое госу­дарство, либо борьба не на живот, а на смерть с целью принудить Голлан-

дню признать английскую гегемонию на море. Отсюда резкие колебания английской дипломатии в отношениях к торговой республике. Начав са­мыми дружескими заявлениями, Англия кончила открытым разрывом.

В феврале 1651 г. два чрезвычайных посла английского парламента, Сен-Джон и Страйкленд, были отправлены в Голландию. Их сопровождали 40 джентльменов и около 200 слуг в качестве свиты. В Гааге они были при­няты с необыкновенной торжественностью депутацией Генеральных Шта­тов, которую сопровождали 27 карет. Но массы зрителей выражали скорее неудовольствие при виде англичан. Во время дальнейшего пребывания ан­глийское посольство могло убедиться, что англичане не пользуются попу­лярностью в этой стране.

Тем не менее во время торжественной аудиенции в Генеральных Штатах семь комиссаров республики заявили английским послам, что Соединен­ные провинции предлагают свою дружбу Английской республике и что они готовы не только возобновить и сохранить нерушимо добрые отношения, всегда существовавшие между английской нацией и ими, но и заключить с республикой трактат в видах общей пользы. В ответ на это английские по­слы, поймав на слове представителей республики, заявили, что их предло­жения идут еще дальше. «Мы предлагаем, - заявили они, - чтобы суще­ствовавшие в прежнее время дружба и добрые отношения между англий­ской нацией и Соединенными провинциями не только были восстановлены и нерушимо сохраняемы, но чтобы эта нация и Провинции вступили в союз, более тесный и более искренний, так чтобы для блага той и другой стороны был между ними взаимный интерес, более существенный и более сильный». Последняя фраза привела голландцев в смущение, и они допытывались, чего же хотят от них англичане. Последние от прямого ответа уклонились и за­явили, что Провинции сами должны сделать английской республике опре­деленные предложения. Истинный замысел англичан, впрочем, был доволь­но ясен: предложить Голландии слияние с Англией, т. е. предложить ей добровольно подчиниться Англии, и, в случае отказа, порвать с ней - та­ков был скрытый смысл дружеских объятий, в которые англичане готовы были заключить голландцев. Общественное мнение Голландии с негодова­нием отвергло самую мысль о подобного рода дружбе. Голландский поли­тик Ян де Витт впоследствии говорил по поводу последовавшего вскоре раз­рыва, что наряду с негодованием голландцев виной этому был «нестерпи­мый нрав англичан и их бесконечная ненависть к нашему благосостоянию».

Пока одна сторона старалась перещеголять другую в изъявлениях друж­бы, действительные отношения между двумя республиками становились все более натянутыми. Англичане захватывали голландские корабли, а во­енный флот Голландии под командой знаменитого адмирала Тромпа уси­ленно крейсировал около английских берегов. Английские послы запраши­вали свой парламент, что им делать дальше и не следует ли им возвратиться домой. Парламент, не получая ответа от Генеральных Штатов, предложил своим послам представить наконец его предложения о дружбе, походившие более на ультиматум. Они содержал и семь пунктов. Английская республика

и республика Соединенных провинций должны были выступать как еди­ное государство в вопросах войны и мира, международных договоров и со­юзов. В некоторых случаях Генеральные Штаты должны были подчинять­ся постановлениям английского парламента даже во внутренних делах. Как будто бы боясь, что он будет неправильно понят, английский парламент прибавлял устами своих послов, что если эти предложения будут приняты, то «будут предложены статьи еще более важные и обещающие еще более значительные последствия для блага обеих республик».

После всего этого послам Английской республики не оставалось ничего другого, как уехать восвояси. Это было в начале июля, а 5 августа парла­менту был предложен и в том же году с необычайной поспешностью опуб­ликован знаменитый Навигационный акт Кромвеля. То был типичный про­дукт меркантилизма XVII в. Он показал голландцам истинное значение недавно предлагавшейся английской дружбы. Согласно этому акту, в Анг­лию позволялось ввозить иностранные товары только на английских кораб­лях, которые находятся под командой англичан и имеют в составе команды не менее трех четвертей английских матросов. Но и при этих условиях в Ан­глию можно было ввозить товары только из мест их происхождения. Гол­ландия, занимавшаяся по преимуществу посреднической торговлей, исклю­чалась, таким образом, из торговли с Англией. Война(1652-1654 гг.) нача­лась раньше, чем ее объявили стороны. Голландия была разбита и принуж­дена была признать Навигационный акт.

Дипломатия Кромвеля

Роспуск «охвостья» Долгого парламента, переход власти в руки Кром­веля в 1654 г. сделали последнего диктатором. Отныне вся власть и руко­водство внешней политикой сосредоточены были в его руках. Фактически же Кромвель стал диктатором значительно раньше. Сам он был джентль­меном средней руки, который понял с первых дней революции, что настало время действовать во имя будущего, не считаясь с обычаями прошлого и не занимаясь парламентскими дебатами на тему о правах парламента и пре­рогативах короны. Один из скульпторов изобразил спокойную и решитель­ную фигуру Кромвеля со шпагой в одной руке и молитвенником в другой, - оружием, при помощи которого он разрешал или, лучше сказать, разрубал самые сложные вопросы своего бурного времени. Насмешники из числа парламентариев говорили о нем после разгона « охвостья », что Кромвель - претендент на непосредственные сношения со святым духом и что он выда­ет свои распоряжения за повеления самого Бога. В этой насмешке была из­вестная доля истины. Убежденный в своей миссии, Кромвель облекал тре­бования своего класса в проповедь, подкрепленную ссылками на Библию и Бога. Действовал он с быстротой и решительностью, свойственной классу, который прочно захватил власть и не желает ни с кем ею делиться. Лондон­ский купец Морель, состоявший в переписке с кардиналом Мазарини, пи-

сал ему: «Мы возлагаем большую надежду на десять, чем на двести (т. е. на Кромвеля и его непосредственных помощников, а не на парламент). Боль­ше тайны - больше быстроты, меньше слов - больше дела, и четыре года не пройдут по-прежнему в ораторских упражнениях».

При вступлении в свои обязанности Кромвель отправил своего церемо­ниймейстера ко всем иностранным послам «с поручением уверить их, что эта перемена не изменит ни отношений, ни дружбы, существующих между их государями и Англией». Государственный совет поручил пяти своим членам продолжать дипломатические дела, начатые раньше парламентом. Обстоятельства способствовали упрочению власти диктатора. В июне 1653 г. английский флот одержал решительную победу над голландцами. С Гол­ландией было покончено. Корнелий де Витт на собрании Генеральных Шта­тов Соединенных провинций заявил: «Моя обязанность сказать вам, что теперь и мы, и море во власти Англии». Война еще продолжалась некото­рое время, пока велись переговоры. Англичане по-прежнему настаивали на слиянии двух республик, но Кромвель, убежденный в необходимости ско­рейшего заключения мира, отказался от этого требования и добился за­ключения мира в июне 1654 г. Участниками договора были не только гол­ландцы, но и их союзники: король датский, протестантские кантоны Швей­царии, ганзейские города и некоторые протестантские князья Северной Германии.

Одновременно с этим договором Кромвель заключил торговые договоры с другими, менее опасными для Англии державами: Швецией, Данией и Португалией.

Еще в 1653 г. Кромвель отправил в Стокгольм английского дипломата Уайтлока, который должен был заключить договор со Швецией. «Это, - говорил Кромвель Уайтлоку, - чрезвычайно важно для республики; кро­ме королевы Христины, во всем христианском мире нет такого государя и такой державы, с которыми мы могли бы рассчитывать связать себя узами дружбы... Ваше нынешнее назначение послужит лучшим средством к уст­ройству наших дел с голландцами и датчанами, а также и дел нашей тор­говли ». Уайтлоку пришлось употребить много усилий, чтобы победить пред­убеждение шведского дворянства, которое с возмущением смотрело на со­бытия в Англии и считало, что дело парламента есть дело «компании порт­ных и сапожников». Тем не менее 28 апреля 1654 г. Уайтлок подписал мирный и союзный трактат с Швецией. В трактате с Данией в сентябре 1654 г. Англия выговорила себе право прохода через Зунд на тех же усло­виях, которыми до сих пор пользовались голландцы. Договор с Португали­ей, представитель которой долгие месяцы ждал ответа на свои предложе­ния, был началом экономического подчинения Португалии Англии. «Мы заключили, - говорил Кромвель, - мир с двором португальским; купцы наши, там торгующие, будут иметь право свободного вероисповедания и полную свободу славословить всевышнего в собственных своих церквах».

Это нисколько не помешало Кромвелю предать суду брата португальского посланника Панталеона де Са за то, что тот позволил себе со своими друзья-

ми устроить драку у новой Биржи в лондонском Сити, причем были убитые и раненые. Суд приговорил португальского дона к смерти, и он был обез­главлен перед многочисленной толпой. За несколько часов до этого послан­ник, его брат, выехал из Англии с только что подписанным договором, что­бы не видеть страшного зрелища.

Труднее обстояло дело с Испанией. Несмотря на то что Испания была первой страной, которая признала Английскую республику, несмотря на все старания Карденьи, дело с подписанием договора подвигалось вперед чрезвычайно медленно. Ненависть англичан к этой великой колониальной стране была давнишней и понятной. Как только Кромвель был провозгла­шен протектором, Карденья, боясь, что его предупредит Франция, в част­ном разговоре предложил Кромвелю помощь со стороны Испании для ут­верждения его власти. Он обещал от лица своего короля, что Испания отка­жется поддерживать какие бы то ни было домогательства Карла Стюарта, сына казненного короля Английского. За это Карденья требовал, чтобы Кромвель выступил совместно с Испанией против Франции. Но Мазарини оказался более ловким, чем испанское правительство. Он готов был титу­ловать Кромвеля от имени короля «братом», «кузеном» и т. д., но Кром­вель просил сказать кардиналу, что никакого иного титула, кроме протек­тора, он не потерпит. Мазарини намекал, что, если понадобится, он «веж­ливым образом» готов выпроводить из Франции семью казненного короля, и предлагал Кромвелю деньги и союз. Кромвель неторопливо выслушивал предложения соперников и ставил им все новые условия и требования. По существу он давно уже решил вопрос о том, кого предпочесть. Франция была сильна, и борьба с ней была чревата неожиданностями. Испания находи­лась в состоянии упадка и представляла богатую и легкую добычу. Испа­ния не разрешала Англии торговать со своими колониями. Она подвергала английских купцов, еретиков с испанской точки зрения, суду инквизиции. Кромвель потребовал от Испании свободы плавания в Вест-Индию и пре­кращения инквизиционного преследования. Это было чересчур даже для испанского посла. Карденья с негодованием заявил: «Требовать освобож­дения от инквизиции и свободного плавания в Вест-Индию - все равно, что требовать обоих глаз моего государя». Всегда необходимая в глазах Кром­веля война с Испанией стала теперь неизбежной. Она могла занять матро­сов, офицеров и солдат, дать им возможность нажиться; она могла успоко­ить умы фанатиков, метавших громы против папистов; она, наконец, сули­ла дать Англии господство в Новом Свете, который попал в руки католи­ков-испанцев, а должен был принадлежать суровому протестантскому богу Кальвина, богу торговли, капиталистической эксплуатации и нарождаю­щейся биржи. К берегам Нового Света была отправлена эскадра Пенна, в Средиземное море - эскадра страшного Блэка, который крейсировал око­ло испанских берегов. Пенну даны были инструкции начать захват испан­ских колоний. Однако попытка овладеть островами Сан-Доминго была, к стыду англичан, отбита испанцами. Когда это происшествие стало извест-

но в Испании, на английские корабли и имущество в Испании было нало­жено эмбарго, многие из купцов были арестованы и король приказал Кар-денье покинуть Англию. Когда Карденья садился на предоставленный ему фрегат в Дувре 24 октября 1655 г., Кромвель подписывал мирный и торго­вый договор с Францией. «Если этот договор, - писал французский посол в Англии Бордо, - и утратил свою прелесть от долгого ожидания, зато раз­рыв с Испанией, кажется, должен придать ему новую цену». 28 ноября со­общения о договоре с Францией и войне с Испанией были обнародованы на улицах Лондона.

В сентябре 1656 г. Кромвель следующими словами характеризовал со­здавшееся положение: «Мы в войне с Испанией. Мы начали эту войну по необходимости. Испания наш величайший враг, враг естественный и как бы указанный самим Богом, ибо она - воплощенный папизм. Нет средств ни добиться от Испании удовлетворения, ни обезопасить себя от нее. Мы требовали от нее для наших купцов только позволения иметь в кармане Библию и молиться Богу по-своему, но нечего ждать от испанца свободы совести». Война окончилась уже после смерти Кромвеля и была неудач­ной для Испании. Англия захватила остров Ямайку, центр работорговли в Америке.

3. Международное положение Московского государства

eXVlIe.

Международное положение и дипломатия Московского государства в начале XVII в.

Взрыв крестьянской войны и интервенция со стороны Речи Посполитой и Швеции в начале XVII в. не могли не отразиться на международном поло­жении России, которое сильно пошатнулось. Чтобы обеспечить поддержку своей авантюры со стороны польского короля, панов и папы, Лжедимит-рий I заключил ряд тайных договоров. Если бы они вошли в жизнь, то при­вели бы к расчленению и разорению Московского государства. После смер­ти самозванца эти договоры были опубликованы и вызвали сильное негодо­вание против поляков. Но и правительство Василия Шуйского, лишенное опоры в населении, оказалось вынужденным пойти на позорный договор с Швецией, которым оно ценою уступки Карелии, русской части побережья Финского залива, купило иноземную помощь.

По мере того как слабела власть Шуйского, отдельные группы русских бояр заключали договоры с интервентами. 4 февраля 1610 г. представите­ли московской знати, служившей тушинскому «царьку», договорились с Сигизмундом о приглашении его сына Владислава на московский пре­стол. После поражения правительственных войск и свержения Шуйского Временное боярское правительство о том же заключило в августе 1610 г.

договор с гетманом Жолкевским. Уния Москвы с Речью Посполитой по­служила поводом и для Швеции, которая враждовала с Польшей, предъ­явить свои требования. Новгородская администрация вместе с верхушкой местного населения подписала с шведским полководцем Яковом Делагар-ди договор, согласно которому Новгород признавал царем брата шведско­го короля. В основе всех этих договоров, отдававших страну в руки иност­ранцев, лежало одно и то же стремление правящих групп - сохранить власть в своих руках и устранить опасность народного восстания. Только широкий патриотический подъем, охвативший народные массы, позво­лил ополчению князя Пожарского и Минина освободить Москву от засев­ших в ней поляков.

Из «великого разорения» Московское государство вышло сильно рас­шатанным. Сигизмунд, который успел захватить Смоленск и Чернигово-Северскую землю, продолжал угрожать Москве. Владислав, его сын, не отказывался от своих мнимых прав на русский престол. Новгород был ок­купирован шведами, и шведский кандидат продолжал предъявлять при­тязания на московский престол. Правительству нового царя Михаила пришлось, таким образом, начинать свою деятельность в очень напря­женной международной обстановке. Михаил Федорович по вступлении на престол немедленно обратился ко всем европейским державам с «обвеще-нием» о своем избрании и с просьбами о займе и о союзе против Польши и Швеции. Отсутствие уверенности в прочности нового правительства отра­зилось на результатах этих переговоров. Империя признала нового царя только в 1616 г.

Дольше всего отказывалась Речь Посполитая признать царем «нынеш­него государя их [Михаила Федоровича], которого они, русские, ныне ве­ликим государем у себя именуют». Только по Поляновскому договору 1634 г. Владислав отказался от своих претензий и признал за Михаилом царский титул. Благодаря посредничеству Голландии и Англии, заинте­ресованных в восстановлении правильной торговли с Россией, заключен был мир и с Швецией. За признание и Англия, и Голландия, и даже Фран­ция требовали предоставления транзита через Московское государство в Персию, но московское правительство проявило в этом вопросе большую твердость.

Основные направления внешней политики Московского государства в XVII в.

Оправившись от последствий военной интервенции шведов и поляков, Московское государство при первых Романовых постепенно принимает черты более или менее мощной абсолютной монархии. Начиная с середи­ны XVII в, Россия играет настолько крупную роль в политической жизни Восточной Европы, что ни одна международная проблема уже не может быть разрешена здесь без участия Москвы.

Таким образом, ко второй половине столетия уже стало определяться значение Московского государства как одной из сильных европейских ве­ликих держав.

Три основные международные проблемы стояли перед Россией в XVII в. Оставался нерешенным вопрос о воссоединении украинских и белорусских земель, которые находились под властью Речи Посполитой (Польши). Не менее насущным был вопрос о продвижении в Прибалтику. К концу столе­тия четко обрисовалась и третья задача - необходимость борьбы с Турци­ей и ее вассалом Крымом. Все три проблемы переплетались между собой, чем осложнялось разрешение каждой из них в отдельности. В борьбе с Польшей естественными союзниками Москвы были Швеция, Турция и Крым. Но эти же государства являлись и соперниками Москвы в отноше­нии литовско-польского наследства: Швеция претендовала на польскую Прибалтику и на Литву, Турция и Крым - на Украину. С другой стороны, борьба с Швецией за Балтику толкала Москву к союзу с Речью Посполитой и требовала установления мирных отношений с мусульманским югом. Точ­но так же и против Турции можно было действовать лишь в союзе с Польшей, т. е. отказавшись от Украины. Такова была сложная междуна­родная обстановка, в которой приходилось действовать Москве во второй половине XVII в.

Кризис, который переживала Речь Посполитая в середине XVII в., открыл Москве широкие перспективы. Восстание украинского народа под руковод­ством Богдана Хмельницкого против гнета польских панов, перекинувшее­ся на белорусские земли, являлось моментом, чрезвычайно благоприятным для перехода к наступлению. Обращение Переяславской рады в январе 1654 г. к московскому правительству с просьбой о присоединении Украины к рус­скому государству послужило внешним поводом для начала военных дей­ствий, которые развивались очень успешно для Москвы. Но в самый разгар русских успехов в войну неожиданно вмешалась Швеция. Сепаратное выс­тупление Швеции на польском театре военных действий было отнюдь не в интересах Москвы, так как «царского величества у ратных людей свейские ратные люди дорогу переняли». Москва примкнула к образовавшейся в то время антишведской коалиции, в которую входили Империя, Дания и Бран-денбург. Коалиция эта имела целью остановить чрезмерное усиление Шве­ции. Русские войска стали с успехом продвигаться в Ливонии, Курляндия официально перешла под патронат России. Однако Швеция сумела выйти из создавшегося положения. Добившись в 1658 г. Валиесарского перемирия с Москвой на три года, Швеция в том же году заключила выгодный мир с Да­нией, а в следующем - мир с Речью Посполитой (в Оливе). Речь Посполи­тая, развязав себе руки Оливским миром, возобновила войну с Московским государством. Вести войну на два фронта Россия была не в силах. Ради Укра­ины в Москве решили поступиться Ливонией. По Кардисскому договору 1661 г. все завоевания в Прибалтике были возвращены Швеции.

Война с Речью Посполитой между тем затягивалась и шла с переменным успехом. Неоднократно делались попытки прекратить ее дипломатическим

путем. Еще в 1654 г. Москва, сообщая Франции о начавшейся войне, про­сила о ее посредничестве. По ходатайству короля Яна-Казимира в 1655 г. посредничество взял на себя император Фердинанд III. При участии его представителей было заключено перемирие в Вильно. В 1661 г. преемник Фердинанда III Леопольд II вновь послал в Москву посольство во главе с бароном Мейербергом. Посредничество и на этот раз не привело к осязатель­ным результатам. Однако самый факт этих попыток со стороны Империи показывает, что русско-польский конфликт потерял в это время свой мест­ный характер и приобрел общеевропейское значение. Несколько раз оба воевавшие между собой государства пытались достигнуть мира путем из­брания на польский престол либо самого царя Алексея, либо его сына. Од­нако в Москве понимали, что уния с Речью Посполитой может быть купле­на лишь ценою больших уступок в украинском вопросе. С другой стороны, Польша, нуждаясь в русской помощи против Турции, боялась усиления России. Таким образом, и из этих переговоров ничего не вышло.

Нараставшая угроза со стороны Турции привела, наконец, к сближению воевавших между собой государств. В 1667 г., после трехлетних перегово­ров, в Андрусове было заключено перемирие, по которому к России отхо­дили вся Левобережная Украина и на два года Киев. Это был большой дип­ломатический успех Москвы. Договору был придан характер акта общеев­ропейского значения. В случае безуспешности дальнейших переговоров о «вечном мире» предполагалось «призвати государей христианских за по­средники» . Еще важнее было обязательство Речи Посполитой не заключать договоров с Турцией без участия Московского государства.

Прекращение войны с Речью Посполитой давало Москве возможность перейти к разрешению двух других неотложных внешнеполитических за­дач. В связи с этим ей приходилось выбирать между двумя политическими комбинациями, которые разделяли Западную Европу на два лагеря. Возра­ставшее могущество Швеции вызывало беспокойство среди ее ближайших соседей. Дания, Бранденбург и Империя всячески стремились привлечь Московское государство к союзу, направленному против Швеции. За спи­ной Швеции стояла самая сильная европейская держава XVII в. - Фран­ция; к антишведскому блоку примыкали Голландские Штаты, которые опасались Франции и тоже хлопотали о союзе с Москвой против Швеции. Разрыв с Швецией означал отказ от продолжения активной политики на юго-западе и Украине, - на это не могли решиться ни царь Алексей Ми­хайлович, ни его сын Федор Алексеевич, выросший под сильным белорус­ским и украинским влиянием. Тем не менее московское правительство в 1676 г. двинуло на границу Швеции значительные военные силы. «Это об­стоятельство, - по признанию голландцев, - пожалуй, более всего... спо­собствовало успеху» союзников. В то время как датские дипломаты всячес­ки внушали Москве мысль о необходимости более решительных действий против Швеции, шведское правительство со своей стороны хлопотало об «аллиансе» (союзе), обещая Москве помощь против Турции. В ответ мос­ковские дипломаты требовали уступки Ингерманландии и Карелии в виде

«сатисфакции» за ущерб, нанесенный русским действиями шведов в войне с Речью Посполитой. Таким образом, уже в XVII в. назревала мысль о «се­верном союзе» против Швеции, осуществившаяся в XVIII в.

С момента заключения мира с Речью Посполитой внимание Москвы все более сосредоточивается на турецко-татарской проблеме. Уже после Андру-совского перемирия Андрей Виниус был отправлен из Москвы послом к анг­лийскому королю Карлу II с просьбой о помощи Польше против Турции.

Полное поражение Речи Посполитой в войне с Турцией в 1672 г. вызвало со стороны Москвы ряд энергичных дипломатических шагов. Генерал Ме-незий отправлен был к курфюрсту Бранденбургскому, в Вену, Венецию и к папе, Андрей Виниус - во Францию и Испанию, Емельян Украинцев - в Швецию и Голландию, чтобы побудить их к выступлению на помощь Польше. На призыв Москвы откликнулся только курфюрст Бранденбург-ский. Само московское правительство уклонилось от того, чтобы брать на себя какие-либо обязательства. Однако война с Турцией все-таки вспыхну­ла из-за Правобережной Украины. Она тянулась с 1676 по 1681 г. Это вы­звало в 1679-1680 гг. посылку Чаадаева во Францию и Англию и Кривого-Бутурлина в Вену и Берлин. В 1686 г. состоялось, наконец, то объединение всех европейских сил для борьбы с Портой, о котором так упорно хлопота­ла Москва: Империя, Франция, Венеция, Бранденбург, Речь Посполитая и Москва заключили общий союз. На долю России выпадала война с Крымом. Заключению антитурецкой коалиции предшествовал договор Москвы с Речью Посполитой о «вечном мире» на основах Андрусовского перемирия. Не только Левобережная Украина, но и Киев, первоначально уступленный только на два года, остались за Москвой.

Естественно, что с устремлением внешней политики Московского госу­дарства на юг вопрос о Прибалтике был надолго снят с очереди. В 1683 г. Кардисский мир был подтвержден «без паки прошения отобранных про­винций».

Дипломатическая деятельность московского правительства не менее широко развернулась и в восточном направлении. Враждебные отношения к Турции способствовали установлению дружбы с ее историческим вра­гом - Персией; к этому побуждали Москву и торговые интересы, посколь­ку через Московское государство шел персидский шелк в Западную Евро­пу. С 1654 г. делались попытки завязать дипломатические и торговые сно­шения с Китаем. Долгое время эти попытки оставались безуспешными. По­явление русских казаков и промышленников на Амуре и постройка в Приамурье русских острогов заставили, однако, правительство китайско­го императора Кан Си пойти на переговоры для разрешения пограничных споров. Впервые в истории Китая из Пекина выехали «великие послы» для встречи с иностранными послами. В тех условиях, в каких велись перего­воры, перед лицом китайской армии, готовой в любой момент поддержать оружием требования пекинского правительства, Нерчинский договор 1689 г. был в сущности очень большим успехом московской дипломатии. Он обеспечил утверждение России в верхнем бассейне Амура и открыл ши-

рокие возможности для русской торговли с Китаем. На базе Нерчинского договора строились русско-китайские отношения до середины XIX в.

Таким образом, к концу XVII в. и на Западе, и на Востоке международ­ное положение Москвы укрепилось. Наметились те основные направления, по которым пошла внешняя политика Русского царства в XVIII в.

Дипломатические учреждения Московского государства

Сложные задачи, стоявшие перед Московским государством со времени Ивана III в области внешней политики, требовали создания особого учреж­дения для руководства дипломатическими сношениями.

При Иване III такого учреждения еще не существовало. Вопросы внеш­ней политики обсуждались и решались самим великим князем совместно с Боярской думой. Техническая сторона приема послов возлагалась на вели­кокняжеских казначеев, которые играли в то время роль министров фи­нансов. В качестве послов первое время выступали находившиеся на служ­бе у великого князя греки и итальянцы. Таковы греки Юрий Траханиот, Дмитрий Ралов, итальянцы Вольпе, Джисларди. Более культурные, чем природные москвичи, ловкие, оборотистые, знающие европейские поряд­ки и политическую обстановку на Западе, они казались незаменимыми как дипломаты. Но среди них были типичные авантюристы, для которых дип­ломатическая служба московскому государю была только средством обога­щения. С такими чертами, например, выступает Антонио Вольпе, денеж­ный мастер, выкрест; он служил одновременно и Ивану III, и Венецианской республике, и римскому престолу, и Золотой Орде и всех их обманывал. Од­нако очень скоро рядом с иностранными специалистами на дипломатиче­ской службе появляются и русские. В княжение Василия III иностранные источники с уважением говорят о великокняжеском дьяке Дмитрии Гера­симове, который неоднократно ездил с дипломатическими поручениями в Рим, к цесарю, в Данию, в Пруссию. Довольно образованный, он владел латинским и немецким языками, участвовал в работах известного гречес­кого ученого монаха Максима Грека по переводу священных книг на рус­ский язык, интересовался богословскими вопросами, ценил итальянскую музыку и знакомился за границей с памятниками старины.

Организация особого учреждения, которое ведало международными сно­шениями, падает на XVI в. Постепенно из числа влиятельных великокня­жеских дьяков выделяются те, которые специализируются на переговорах с иностранными послами. В 1549 г. «посольское дело» было «приказано» дья­ку Ивану Михайловичу Висковатому (в то время он «был еще в подьячих»). Этим назначением и положено было начало Посольскому приказу как особо­му учреждению. В 1561 г. Висковатый получил звание «печатника», т. е. канцлера. Назначение лица неродовитого на столь ответственную должность объясняется, по-видимому, тем, что руководство внешней политикой царь оставлял за собой и по-прежнему решал связанные с нею вопросы сообща с

Боярской думой, а «печатник» заведовал только канцелярией. «Знал бы ты свои дела, которые на тебя положены, не разроняй списков!» - говорил Вис-коватому митрополит. Очень скоро, однако, скромный начальник посольской канцелярии стянул в свои руки всю текущую дипломатическую работу и сде­лался очень важным звеном во всей внешнеполитической деятельности пра­вительства. «Отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве», Висковатый не был лишен талантов: «его уму и искусству, как москвича, ничему не учившегося, по словам иностранца-современника, очень удивлялись иностранные послы». Висковатый пал жертвой крупного дип­ломатического поражения, которое потерпело Московское государство в 1569-1570 гг., когда Турция и Крым вступили в Ливонскую войну. Обви­ненный в турецкой ориентации и в самостоятельных сношениях с султанс­ким правительством, он был казнен в декабре 1570 г.

Висковатого в Посольском приказе сменили братья Щелкаловы, Анд­рей и Василий. Думный дьяк Андрей Щелкалов, «человек необыкновенно пронырливый, умный и злой», в течение четверти века управлял Посоль­ским приказом и приобрел громадное влияние на все стороны правитель­ственной жизни. Типичный представитель нарождавшейся бюрократии, «не имея покоя ни днем, ни ночью, работая, как безгласный мул, он был недоволен тем, что у него мало работы, и желал еще больше работать» (Иса­ак Масса). Сменивший его брат, думный дьяк и печатник Василий Щелка-лов, «далеко уступал Андрею своими дарованиями».

Как учреждение Посольский приказ еще в начале XVII в. не был велик; в нем в 1594-1601 гг. числилось, кроме «посольского думного дьяка» и его товарища, тоже дьяка, всего 15-17 подьячих не считая переводчиков и низ­шего персонала. В XVII в. Посольский приказ значительно разросся. Кро­ме руководства внешней политикой, он занимался делами иностранных купцов и всех приезжих иноземцев (кроме военных). Приказ управлял вновь присоединенными территориями в первое время после их завоевания (например, Сибирью, Смоленской областью, Украиной и т. д.) и ведал сбо­ром денег на выкуп пленных («полоняничных денег»). Наконец, Посольс­кому приказу были подчинены некоторые второстепенные приказы (чет­верти Новгородская, Галицкая, Устюжская и Владимирская и Печатный приказ). Смешение функций крайне затрудняло правильное течение дел в Посольском приказе. Это дало повод одному из умнейших его начальников (Ордин-Нащокину) сказать с досадой, что нельзя смешивать «великие го­сударственные дела» с «кружечными», т. е. со сбором доходов с кружеч­ных дворов (кабаков).

Разнообразие и обширность функций Посольского приказа в XVII в. по­требовали значительного расширения его штатов. В 1689 г. в Посольском приказе было 53 подьячих, 22 переводчика и 17 толмачей1.

1 Языков «еллинского» (греческого), латинского, польского, немецкого, «цесар­ского», «аглинского», «свейского», «галанского», итальянского, французского, венгерского, белорусского, армянского, татарского, турецкого, калмыцкого, но­гайского, хивинского, персидского, «мунгальского».

Крупное значение, которое приобрели международные отношения в жизни Московского государства, нашло себе выражение и в том, что начиная с 1667 г. во главе приказа стояли уже не дьяки, а бояре, иногда с титулом «царственные большие печати и государственных и великих дел сберегате­ля», т. е. канцлера. Одно время самому приказу присваивалось наименова­ние «Государственный приказ посольской печати». Все это свидетельство­вало о возросшем значении внешнеполитической деятельности правитель­ства. Таким образом, в течение XVII в. Посольский приказ вполне офор­мился как учреждение. Но царь сохранил за собой бдительный контроль за деятельностью своих дипломатов. При царе Алексее был организован осо­бый Приказ тайных дел, состоявший под непосредственным его ведением, куда «бояре и думные люди не входят и дел не делают, кроме самого царя». Из этого приказа, в частности, прикомандировывались к послам «в госу­дарства» и на посольские съезды подьячие «для того, что послы в своих по­сольствах много чинят не к чести своему государю, в проезде и в разговор­ных речах, и те подьячие над послами надсматривают и царю, приехав, ска­зывают». Контроль этот был, впрочем, малодействителен, ибо послы, «ве­дая в делах неисправление свое и страшась царского гневу», подкупали этих подьячих, «чтоб они, будучи при царе, их, послов, выславляли, а худым не поносили» (Котошихин).

Русские дипломаты XVII в.

XVII в. видел во главе Посольского приказа несколько крупных полити­ческих деятелей. На первом месте среди них стоит Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Это был государственный человек европейского масшта­ба, «мудрый министр, который не уступит ни одному из европейских», по словам одного иностранца. Сын скромного псковского помещика, он выд­винулся благодаря своим исключительным дипломатическим талантам, которые имел возможность впервые проявить в качестве уполномоченного по разграничению Псковского уезда с Швецией. Особенно отличился Ор­дин-Нащокин при заключении Валиесарского перемирия (1658 г.), соглас­но которому Швеция уступила русским завоеванные ими в Ливонии горо­да, и Андрусовского перемирия с Польшей (1667 г.), по которому Москва приобрела Левобережную Украину и Киев. Ордин-Нащокин имел и неко­торую теоретическую подготовку: он умел писать «слагательно», знал ма­тематику, латинский и немецкий языки, был осведомлен в иностранных порядках - про него говорили, что он «знает немецкое дело и немецкий обычай знает же». Не будучи безоговорочным сторонником заимствований всего иноземного, он считал, что «доброму не стыдно навыкать и со сторо­ны, даже у своих врагов ». Ордин-Нащокин был дипломатом первой вели­чины - «наихитрейшей лисицей», по выражению страдавших от его ис­кусства иностранцев. «Это был мастер своеобразных и неожиданных поли­тических построений, - говорит о нем проф. Ключевский. - С ним было

трудно спорить. Вдумчивый и находчивый, он иногда выводил из себя ино­земных дипломатов, с которыми вел переговоры, и они ему же пеняли за трудность иметь с ним дело: не пропустит ни малейшего промаха, никакой непоследовательности в дипломатической диалектике, сейчас подденет и поставит втупик неосторожного или близорукого противника». При всей своей изворотливости Ордин-Нащокин обладал одним дипломатическим качеством, которого не имели его соперники, - честностью. Он долго хит­рил, пока не заключал договора, но, заключив, считал грехом его нарушать и категорически отказывался от исполнения соответствующих указаний царя. В 1667 г., уже в чине боярина, Ордин-Нащокин был назначен началь­ником Посольского приказа. Он очень высоко ставил дипломатическую службу - «промысел». В его глазах Посольский приказ был высшим из всех

государственных учреждений. Это - «око всей великой России». Задача Посольского приказа - « расширение государств от всех краев... тем и честь, и низость во всех землях; и других приказов к Посольскому приказу не при­меняют». Посольский приказ надо поэтому, «яко зеницу ока хранить». Ордин-Нащокин ратовал на высокое качество личного дипломатического состава, потому что «надобно мысленные очеса на государственные дела устремить беспорочным и избранным людям». У Ордин-Нащокина была своя совершенно определенная программа, которую он проводил с большим упорством и последовательностью, входя нередко в конфликты с самим царем Алексеем. С большой политической прозорливостью он считал необ­ходимым направить все усилия Московского государства на приобретение «морских пристаней» на Балтике. Чтобы достигнуть этой цели, он стремил­ся создать коалицию против Швеции и отнять у нее Ливонию. Он хлопотал поэтому о мире с Турцией и Крымом, настаивал на том, чтобы с Польшей «мириться в меру» (наумеренных условиях), готов был даже пожертвовать Украиной: «стоит ли стоять за черкасов, если они изменяют?» Ордин-На-щокин мечтал даже о союзе с Речью Посполитой, о «славе, которой покры­лись бы славянские народы, если бы все они объединились под главенством России и Польши». У Ордин-Нащокина были свои взгляды и по вопросам экономической политики. «Русский Ришелье», как его называли шведы, он последовательно проводил в жизнь принципы меркантилизма. Внешне­политическая программа Ордин-Нащокина (отказ от Украины, союз с Польшей и отнятие у Швеции Ливонии) не встречала сочувствия у царя, несмотря на большое доверие и расположение, которое он постоянно ока­зывал своему министру. Назначенный в 1671 г. полномочным послом в Польшу для заключения мира на условиях, не согласных с его убеждения­ми, Ордин-Нащокин подал в отставку и ушел в монастырь. Перед смертью он участвовал еще с успехом в переговорах о продлении Андрусовского пе­ремирия в 1679 г.

Назначение на место Ордин-Нащокина А. С. Матвеева, сторонника сбли­жения с Швецией и большого покровителя украинцев, придает уходу Ор­дин-Нащокина характер министерского кризиса, вызванного разногласи­ями с верховной властью по коренным вопросам внешней политики.

Из других начальников Посольского приказа дипломатические способ­ности проявил фаворит царевны Софии, князь Василий Васильевич Голи­цын. Его искусству Россия была обязана заключением вечного мира с Ре­чью Посполитой на условиях Андрусовского перемирия.

«Посольский обряд»

В XVI-XVII вв. оформился и московский «посольский обряд», т. е. вне­шние приемы дипломатических сношений, дипломатический этикет. Вы­работался он не сразу. В конце XV в. определенного церемониала еще не существовало. Принимая Поппеля на тайной аудиенции, Иван III о секрет-

ном деле говорил с послом, отойдя в сторону от присутствовавших бояр. Во время приема в Москве венецианского посла Контарини Иван III так ув­лекся в разговоре, что стал наступать на своего собеседника, который из уважения к великому князю пятился назад.

Московские дипломаты, попадая на Запад, внимательно присматрива­лись к тамошнему дипломатическому церемониалу, учились и по-детски копировали существовавшие там порядки. В 1489 г. Иван III посылал к гер­манскому императору послом Юрия Траханиота. Из доклада Траханиота после его возвращения великому князю стало известно, что ему была ока­зана « великая честь», что на аудиенциях император и сын его, король, «сами встречали его, сступив с своего места ступени три-четыре, да руку подава­ли стоя», что император посадил Траханиота «против себя на скамейке близ­ко». Когда с ответным посольством прибыл в Москву от императора Георг фон Турн, то Иван III принял его таким же образом, «сступив с своего мес­та, да подал ему руку, да велел ему сести на скамейке против себя».

Постепенно, иногда на основании случайных наблюдений и прецеден­тов, и выработался в течение XVI в. характерный для московской дипло­матии очень сложный этикет. В основе этого этикета лежали несомненно западноевропейские образцы. Весь московский «посольский обряд» резко отличается и от восточного, и от византийского; но, перенесенный из За­падной Европы, «обряд» в Москве утратил свою гибкость, принял закос­тенелые формы, оброс азиатскими условностями и не допускавшими из­менения мелочами. В конечном итоге московские дипломаты уверовали, что созданный ими посольский чин и есть настоящий, общепризнанный порядок, которому подчиняются или должны подчиняться все государ­ства. В 1654 г. послы царя Алексея заявили цесарским «думным людям», что они будут править посольством не так, как от них требуют, а «как в посольских обычаях ведетца», а «иных государств послы и посланники нам не в образец».

В представлении московских дипломатов все государства делились на ран­ги в зависимости от их политического значения. Далеко не каждого госуда­ря московский царь мог признать себе братом. Прежде чем вступить в дипло­матические сношения с тем или иным государем, в Москве старались узнать, действительно ли он независимый правитель или «урядник» (вассал). Швед­ских королей из дома Ваза в Москве долгое время считали простыми «обдер-жателями» (регентами), недостойными сноситься непосредственно с самим царем, и требовали, чтобы сношения велись через новгородских наместни­ков, против чего шведское правительство всячески протестовало. Иван IV и Сигизмунда-Августа попрекал, что он называет шведского короля братом: ведь он должен был бы знать, что дом Ваза происходит от простого водовоза. По договору 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался при приеме рус­ских послов проявлять особую почтительность, так как московское прави­тельство курфюрста ставило ниже короля. Еще в конце XVII в. бранденбург-ские послы тщетно хлопотали о том, чтобы им в Москве оказывалась та же почесть, какую оказывают император и все короли.

Вне зависимости от ранга того или иного государства все сношения с иностранными державами строились на принципе охранения государевой «чести».

«Честь» эта выражалась в первую очередь в «именовании», т. е. в титу­ле. «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское име­нование. Начальное и главное дело государей чести остерегать». «Не толь­ко нам есть, но и на свет зреть не можем», - говорил во Франции в 1668 г. стольник П. И. Потемкин по поводу «прописки» в царском титуле, увидев в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом вели­ком его государском деле страшное нарушение». Вопрос о титуле стоял все­гда на первом месте. Настойчивость русских дипломатов в этом вопросе раз­дражала иностранцев, а иногда их придирчивость и смешила. Но за отвле­ченными спорами скрывались совершенно реальные соображения, посколь­ку титул выражал определенные права, и всякое умаление в титуле косвенно означало отказ от этих прав. Это отлично понимали и западноевропейские дипломаты, проявлявшие неменьшее упорство в вопросах титула. Их шо­кировала только грубость формы, в которой московская дипломатия отста­ивала свои претензии.

« Государева честь» выражалась и в ряде мелочей, которые должны были обозначать более или менее высокое положение государей, представляемых послами. Московское правительство настаивало, чтобы грамоты к царю печатались обязательно большой печатью; представители царя должны были всегда требовать первого места, чтобы русских послов принимали по тому же обряду, как принимали иностранных послов в Москве, и т. д. Все это практиковалось и при западноевропейских дворах, но европейская дип­ломатия не могла никак отделаться от представления о « московитах », как о варварах, и потому крайне нетерпимо относилась к их щепетильности в вопросах этикета.

Сношения с иностранными государями велись через посредство «послов великих», «легких послов» или посланников и «гонцов». Различие зависе­ло отчасти от важности и цели посольства, частично от удаленности от Моск­вы государства, куда отправлялись посольства. Чем выше был ранг посы­лаемого лица, тем больше была и сопровождавшая его свита, и тем труднее был ее проезд до места назначения. «К цесарскому величеству, - говорит Котошихин, - великие послы не посылаваны давно, потому что дальний проезд, через многие разные государства, и послам великим в дороге будет много шкод и убытков, а посылаются к цесарю посланники». В зависимо­сти от важности посольства во главе его ехал боярин, окольничий, стольник или человек меньшего чина.

Послы, какое бы звание они ни носили, получали от Посольского прика­за наказ, в котором детально излагались инструкции, как поступать при посольстве и даже что и как говорить. В последнем случае делалась, впро­чем, оговорка: «А будет учнут спрашивати о иных каких делах, чего в сем великого государя наказе не написано, и им [послам] ответ держать, смотря

по делу... а лишних речей не говорить». Неограниченных полномочий по­слы не получали и ничего решить не могли без сношений с Москвой; поэто­му они обычно на всякое непредвиденное предложение отвечали: «... и мы о том скажем его царскому величеству, как, бог даст, увидим его светлые очи». Послов посылали только для предварительных переговоров, «а за­крепить нам договорные статьи без указа великого государя не можно », - говори ли они.

Наказы подробно излагали и весь церемониал посольства. Послам за­прещалось до аудиенции у государя вести какие-либо переговоры с мини­страми и даже бывать у них, «да и ни в которых христианских государствах того не бывает, что, не быв у того государя, к которому кто послан, наперед ходить и дела объявлять думным людям». Это условие вызывало обычно много споров, так как, несмотря на категорическое заявление московских дипломатов, предварительные встречи с руководителями внешней полити­ки были в обычае, хотя бы в виде взаимной любезности. При первом же по­сольстве в Константинополе в 1496-1497 гг. произошло на этой почве недо­разумение: паши (турецкие вельможи), желая сделать любезность москов­скому послу М. Б. Плещееву, пригласили его до аудиенции у султана на пир и хотели сделать ему подарки. Но Плещеев «от доброй чести и подчива-ния» отказался довольно грубо: «...мне с пашами речи нет; я пашино пла­тье не вздеваю и данных денег их не хочу, с салтаном мне говорити». Такие эпизоды происходили постоянно и в позднейшее время. Когда в 1668 г. П. И. Потемкин проезжал через Бордо, то представитель короля маркиз де Сен-Люк осведомился, сделает ли ему посол ответный визит, если он его посетит. Потемкин ответил, что, «по царскому указу, он под страхом смер­ти не может посещать кого-либо, прежде чем представится королю», и, что­бы смягчить впечатление от отказа, послал маркизу собольи меха, но тот их не принял.

Другим требованием было, чтобы русский посол не представлялся госу­дарю одновременно с послами других государств и даже в один и тот же день сними.

Далее следовали указания, как приветствовать иностранного государя. Московское правительство следило, чтобы послы не допускали никаких унизительных проявлений почтения. Послам, отправлявшимся к султану, давался наказ «поклон правити стоя, а на колени не садиться». В 1588 г. посол в Персии Васильчиков наотрез отказался от целования «шаховой ноги»: «.. .я того и слухом не слыхал, что государя нашего послам и послан­никам государей в ногу целовать». Не согласился он также, чтобы шах взял царскую грамоту, сидя верхом на лошади. В том и другом персы уступили. В Крыму московское правительство боролось против обычая ханских есау­лов (чиновников) бросать перед послом свои посохи и требовать «пошли­ны» за переход через эти посохи.

Подобные столкновения происходили не только при восточных дворах. В 1614 г. гонцу Ивану Фомину при «цесарском» дворе говорили, что его предшественники учились кланяться императору и на аудиенции прекло-

нялись до земли. Фомин ответил, что «во всей вселенной у великих госуда­рей того не ведется, которые посланники и гонцы от великих государей к великим государям посыланы бывают, что им до земли кланяться; подоба­ет то делать подданным». Еще в 1654 г. посланника Баклановского «дум­ные люди» императора германского спрашивали: «как вы будете у цесар­ского величества, какую ему честь вздадите и как учнете кланяться?» Бак-лановский ответил, что «учиться мы у думных людей не будем... А буде предков великого государя нашего... посланники учились, и то они учини­ли простотою» (глупостью).

Следующим камнем преткновения был вопрос о том, как будет спраши­вать иностранный государь о царском здоровье и снимет ли он шляпу при произнесении царского титула. В 1613 г. император, которому представ­лялся посланник царя Михаила Ушаков, «государеву имени маленько пре­клонялся, и шляпу сымал», а при отпуске «приказывал челобитье сидя». И в следующем году, когда гонец Фомин передавал императору поклон царя, то император, «сидя на месте, тронул у себя на голове шляпы немного, а против... царского именованья не встал». Фомин сделал ему замечание, что он нарушает обычай. Император приказал гонцу продолжать говорить, но Фомин ответил, что ждет, когда император встанет и спросит о здоровье царя. Император велел сказать Фомину, что не помнит, вставали ли его предшественники, когда им передавались царские поклоны, и приказал Фомину идти к себе на квартиру и ждать указа. В данном случае, впрочем, поведение императора объяснялось тем, что Михаил Федорович еще не был признан им официально. В 1667 г., при приеме Потемкина, испанский ко­роль снял шляпу в ответ на его поклон, но стоял в шляпе, пока посланник произносил «царское именование». Потемкину разъяснили, что «как де вы, посланники царского величества, вошли в палату, и королевское величе­ство снял шляпу в то время для брата своего, великого государя вашего... а не для вас посланников». По договору в 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался слушать именование и титул царя стоя, сняв шляпу, «с непокро-венною головою» и принимать царскую грамоту своими руками и отдавать ее точно так же.

Порядок принятия царской грамоты и вручения ответной был одним из скользких дипломатических вопросов. Московское правительство требова­ло, чтобы иностранные государи делали это своеручно. Когда в 1614 г. им­ператор велел канцлеру взять грамоту у Фомина, то гонец отказался пере­дать ее канцлеру и вручил ее самому императору. Длительный конфликт произошел в 1674 г., когда посланнику П. И. Потемкину император на ауди­енции передал ответную грамоту не лично, а через одного из приближен­ных. На протест московского правительства последовал ответ, что при им­ператорском дворе принято ответные грамоты отсылать прямо на кварти­ры к послам и что в данном случае сделана была любезность в отношении московского посла.

При представлении иностранным государям послы говорили речи соглас­но полученному ими наказу, зорко следя, чтобы при произнесении царско-

го титула государь ветал. Речь произносилась, если можно так выразиться, коллективно: один член посольства начинал, другие продолжали. Первый посол, «вшед в палату», говорил, от кого и к кому прислано посольство, причем добросовестно перечислял все титулы обоих государей, держа в ру­ках грамоту. На вопрос о здоровье московского государя отвечал второй член посольства: «как они поехали от великого государя царя... и великий госу­дарь наш... дал Бог, [был] в добром здоровье». Затем третий член посоль­ства говорил, что с ними прислана «любительная грамота». После вруче­ния грамоты преподносились «любительные поминки» (подарки) от царя, преимущественно меха, иногда ловчие птицы.

По возвращении послы представляли в Посольский приказ подробнейший отчет о своей поездке в виде дневника, в котором изо дня в день, по «стать­ям», излагалось все, что они делали, видели, говорили и слышали за грани­цей. Эти так называемые «статейные списки» представляют громадный ин­терес не только для истории русской дипломатии, но и для пополнения на­ших знаний по истории тех государств, куда ездили русские послы. Впро­чем, в той части, в которой излагался ход переговоров, в статейных списках кое-что приукрашивалось; иностранных государей заставляли говорить язы­ком «холопов» московского государя, а собственные слова послов излагались в самом выгодном для них свете, «и те все речи, которые говорены, и кото­рые не говорены, пишут они в статейных списках не против того, как говоре-но, прекрасно и разумно, выставляючи свой разум на обманство, чтоб достать у царя себе честь и жалованье большое» (Котошихин).

Не менее сложен был ритуал приема иностранных послов в самой Моск­ве. На границе послов встречал пристав, высланный навстречу воеводой пограничного города. Уже тут начинались местнические счеты. Обе сторо­ны зорко следили за тем, кто раньше снимет шапку, и наблюдали за тем, чтобы не сделать лишнего шага навстречу друг другу и ехать «о высокую руку», т. е. с правой стороны, пускаясь на всевозможные хитрости, причем иностранцы бывали изобретательны не менее русских.

С момента вступления на русскую почву послы получали «корм» в зна­чительном количестве. Достаточно сказать, что цесарскому послу Мейер-бергу, приезжавшему к Алексею Михайловичу, полагалось на день по 7 ча­рок вина двойного, по 2 кружки «ренского», по 2 кружки романеи, по l/z ведра и 4 кружки различных сортов меду и по ведру пива и т. д. Содержание по­слов, тем более такое, по их собственному выражению, «изобильное», за счет государства, куда их посылали, было не в обычае в Европе и вызывало изумление; но качество продовольствия было невысокое, и на этой почве происходили часто недоразумения. В пути за снабжением посольства всем необходимым наблюдал приставленный к нему пристав. Со своей стороны и русские послы за границей пользовались всюду казенным содержанием и даже получали денежные субсидии на дорожные расходы, так как сумм, отпускаемых из приказа, обычно нехватало.

По дороге в Москву послов всюду встречали с почетом, но воеводы не долж­ны были обмениваться с ними визитами, так как твердо держалось прави-

ло, что до царской аудиенции никакое должностное лицо не должно с ними видеться. Голландское посольство въезжало в Вологду в 1675 г. «при зву­ках труб и литавр», в сопровождении выехавших им навстречу дворян и немецких купцов. В течение всего пребывания оно пользовалось всевозмож­ными знаками внимания со стороны воеводы, который, однако, по указан­ной причине был лишен возможности «беседовать» с самим послом, а ви­делся только с лицами из его свиты. Случалось, что по пути представители местного населения обращались к послам с просьбами о заступничестве пе­ред местными властями, и такие ходатайства имели иногда успех.

За несколько верст не доезжая Москвы, посольство должно было остано­виться в ожидании разрешения на въезд в столицу. В день, назначенный для въезда, из царской конюшни высылались возки или кареты и верхо­вые лошади. Перед самой Москвой навстречу выезжали новые «московские» приставы. Начинались неизбежные споры и проволочки относительно того, посол или пристав первый выйдет из своей кареты или слезет с коня, и Гер-берштейн очень хвалится тем, что обманул москвича, сделав вид, что пер­вый готов сойти с лошади. Затем читались от имени царя приветствия, и пристав садился в карету к послу, тоже предварительно поспорив, какое место в ней займет. В 1678 г. спор между польско-литовскими послами и приставами тянулся два часа: «...шествие остановилось, доложили вели­кому князю, и он... решил, чтоб два русских имели в средине поляка, во втором ряду два поляка - москвича и т. д.». С этого момента приставы, или « попечители», как их называли иностранцы, не отходили почти от сво­их опекаемых, заботились об их устройстве и снабжении, служили посред­никами между ними и Посольским приказом и одновременно разведчика­ми, через которых московское правительство старалось узнать намерения послов и получить сведения об европейской ситуации. Приставы получали соответствующие инструкции из приказа, о чем говорить и как отвечать на те или иные вопросы.

Въезд послов в Москву происходил с большой пышностью, при большом стечении народа. Вдоль всего пути стояли конные служилые люди и бояр­ские холопы в богатом вооружении, на роскошно убранных конях, и выст­роена была пехота со знаменами и пушками. Вся эта обстановка должна была внушать послам представление о богатстве и могуществе московского царя.

Уже в XVI в. для помещения особенно часто приезжавших в Москву по­слов, крымских, ногайских и польско-литовских, существовали особые дворы; остальные располагались в частных домах. С начала XVII в. в Ки­тай-городе, на Ильинке, был устроен особый Посольский двор. Послов стре­мились изолировать, под предлогом охраны их личности к ним приставля­лась стража, которая никого не пропускала к ним; не разрешалось им и выходить со двора. «Заперли передний двор, - рассказывает участвовав­ший в голштинском посольстве к царю Михаилу Олеарий, - и приставили 12 стрельцов с тем, чтобы до первого представления [царю] никто из нас не выходил из дому, и чтоб никто из посторонних не входил к нам; но приста-

вы ежедневно посещали послов и справлялись, не нуждаются ли они в чем. Кроме того, в нашем дворе постоянно находился при нас русский перевод­чик, который распоряжался стрельцами для наших услуг и рассылал их за покупками разных вещей, потребных для нас». Но после аудиенции голш-тинским послам было объявлено, что им разрешено выходить из своего по­мещения, что город открыт для них и что если они пожелают выехать куда-нибудь, то им пришлют лошадей.

В течение XVII в. полутюремный режим послов в Москве постепенно был смягчен. Им разрешалось даже приглашать и самим посещать знакомых. Конечно, в отношении послов враждебных Москве держав продолжали при­нимать всяческие предосторожности.

В день аудиенции к послам являлись назначенные для того придворные со свитой. Опять возникал спор о том, где встретить этих посланников. При­ставы настаивали на том, чтобы послы встречали их у подножья лестницы. Послы видели в этом умаление чести их государей и делали вид, что их за­держивает то одно, то другое, и старались ухитриться встретить гостей по­средине лестницы. Приставы поспешно переодевались в нарядное казенное платье, чтобы сопровождать послов во дворец. Для послов подавали опять лошадей с царской конюшни или (в XVII в.) царскую карету. Шествие дви­галось с большой торжественностью. Впереди шли стрельцы, затем следо­вали подарки царю - причудливые серебряные сосуды, кони, всякие «за­морские диковинки». Перед послами секретарь посольства или кто-нибудь другой из их свиты вез, высоко подняв в руке, верительную грамоту, завер­нутую в камку (шелковая материя), затем уже ехали послы в сопровожде­нии приставов. Вдоль пути опять выстраивались войска. Все улицы быва­ли усеяны народом, сбежавшимся поглазеть на пышную церемонию. Рус­ские видели в этом многолюдстве, с одной стороны, проявление могуще­ства их царя, а с другой - выражение уважения к послам. Потемкин в Париже, когда ехал на королевскую аудиенцию, обиделся, что на улице по этому случаю было мало народа.

О выезде с Посольского двора царь уведомлялся гонцами; и далее, по мере приближения процессии, все время давали знать во дворец, а из дворца де­лались распоряжения либо ускорить, либо задерживать шествие. В одном случае литовские послы сильно запоздали и заставили царя Ивана IV до­жидаться, пока они дослушивали обедню «у своих попов». Царь обиделся и тут же приговорил с боярами другой раз царю идти к обедне и заставить послов «дожидаться того, как государю обедню отпоют». Это был вопрос не только такта, но и этикета. Послы слезали в некотором расстоянии от Крас­ного крыльца. В 1566 г. литовский гонец захотел слезть у самой лестницы и пытался подъехать к ней «сильно», но стрельцы его не пустили и царь не оказал ему никаких знаков внимания потому, что он «приехал на двор не­вежливо». На лестнице и в покоях, через которые проходили послы, сто­яли дворяне, приказные люди и гости (купцы) «в золотном платье» и в ме­ховых шапках и низшие чины в «чистом*платье». Парадное «золотное» платье выдавалось по этому случаю из царских кладовых и по миновании

надобности возвращалось обратно, причем в случае какого-либо изъяна неаккуратный придворный подвергался жестокому наказанию.

Во дворце послов встречали назначенные к тому бояре. В зависимости от политического значения государства, от которого приезжали послы, таких встреч бывало несколько (до трех). Прием происходил в различных палатах дворца - в Столовой, в одной из Золотых подписных, иногда в Грановитой. Царь принимал, сидя на престоле «в большом наряде», т. е. в кафтане из золотой парчи, в «шапке Мономаха», со скипетром в руке, иног­да с «царским яблоком» в другой. Перед престолом стояли «рынды» - мо­лодые люди в белых кафтанах с серебряными топориками в руках. Вдоль стен сидели на лавках бояре в роскошных кафтанах и меховых «горлат-ных» шапках.

Послы представлялись в шляпах. Только во второй половине XVII в. в Москве стали требовать, чтобы послы являлись с непокрытой головой. Из-за этого произошел конфликт с Швецией, окончившийся тем, что обе сто­роны обязались соблюдать один и тот же порядок представления послов с непокрытой головой. Точно так же и с Польшей договорились в 1671 г., чтобы послы являлись на аудиенцию без шапок. Другим требованием, ко­торое сильно возмущало иностранцев, было, чтобы послы приходили во дворец без шпаг. По-видимому, это был порядок, заимствованный от татар­ских ханов. Послов «являл», т. е. представлял, один из окольничих (вто­рой думный чин после бояр). Посол «правил поклон», т. е. осведомлялся о здоровье царя, и произносил приветственную речь. В ответ царь вставал и спрашивал о здоровье государя, от имени которого прибыл посол; корону он при этом не снимал. Когда в 1658 г. царь Алексей спросил о здоровье венгерского короля, не сняв короны, то послы заявили протест. Им ответи­ли, что царь принимал послов не в шляпе, а в венце, которого не снимают даже в церкви во время богослужения. После обмена взаимных приветствий посол вручал «верющую» (верительную) грамоту, которую принимал по­сольский дьяк. Затем царь допускал послов к руке. «Пока мы подходили, - описывает эту церемонию один из членов цесарского посольства к Алексею Михайловичу в 1661 г., - царь перенес скипетр из правой в левую руку и протянул нам правую для целования; князь Черкасский (двоюродный брат царя) поддерживал ее, а царский тесть Илья Милославский так и сторожил и «кивал нам, чтобы кто-нибудь из нас не дотронулся до нее нечистыми ру­ками» . По окончании этой церемонии царь обмывал руку из стоявшего тут же серебряного рукомойника, что очень обижало иностранцев. «Точно об­мывается для очищения», - говорил Поссевин. К целованию руки допус­кались только христиане. Мусульманским послам вместо этого царь клал руку на голову. После целования руки послам ставили скамейку против престола. Посидев немного, послы излагали в краткой речи цель своего при­езда и «являли» подарки, привезенные царю. В 1692 г. среди подарков, привезенных персидскими послами, были живые лев и львица, которых доставили во дворец «порознь» в санях и во дворец, конечно, не вводили, а только подержали немного у Красного крыльца.

В день аудиенции полагалось угощение послов царским обедом. В XVI в. царь обычно приглашал их к собственному столу. Ульфельд описал подроб­но парадный обед у Ивана IV в Александровской слободе. Во время обеда ку­шанья подавались на царский стол в разрезанном виде, и царь рассылал кус­ки гостям, в том числе и членам посольства. Почтенный таким образом гость вставал и кланялся царю и на все четыре стороны, «и как перемен кушаний весьма было много, так и вставать весьма часто должно было, ибо сколько разподавано было оное, столько вставать надобно было, и то делалось 65 раз». Таким же образом следовало угощение медом, и, наконец, царь велел налить в кубок мальвазии (вино), отпил немного и в знак особой милости послал ку­бок Ульфельду, который, со своей стороны, отведав, передал по очереди всем членам посольства, «дабы все чувствовали щедрость его и милость сердца». В XVII в. вместо парадного обеда угощение обычно непосредственно достав­лялось на двор к послам. На посольский двор приезжал один из придворных, и с ним приходило множество людей, несших кушанья. Накрыв стол скатер­тью, ставили серебряную посуду. Царский уполномоченный садился за глав­ным концом стола и сажал послов рядом с собой. Угощение расставлялось на серебряных блюдах, но прибор ставился только послам, так что Кленку, по­слу Голландских Штатов, пришлось для всех остальных членов посольства велеть подать собственные тарелки. Во время обеда по определенному цере­мониалу произносились здравицы в честь царя и того государя, от имени ко­торого правилось посольство.

Через несколько дней после торжественной аудиенции назначалась вто­рая в более скромной обстановке, во время которой царь сообщал послам, что, ознакомившись с содержанием «верющей» (верительной) грамоты, он назначил несколько бояр «в ответ», т. е. для переговоров с ними по всем поднятым ими вопросам. Затем их вели в так называемую «ответную пала­ту» или в какую-нибудь другую, и начинались переговоры, нередко преры­вавшиеся резкой перебранкой. Заседания происходили несколько раз, и по окончании их назначалась последняя прощальная аудиенция. Если пере­говоры приводили к хорошему результату, царь на отпуске угощал послов медом. Обычно послы, выпив мед, клали за пазуху и сосуд, из которого пили; «для таких бессовестных послов деланы нарочно в Аглинской земле сосу­ды медные, посеребренные и позолоченные».

Наряду с приходом послов в Москву и посылкой послов из Москвы в «го­сударства» очень часто дипломатические переговоры были предметом осо­бых посольских съездов, обычно в пограничных городах. И здесь также очень много времени и сил уделялось вопросам местничества и этикета. Послы размещались в шатрах, и много споров возникало о том, в чьем шат­ре должны были происходить конференции. Иногда для равенства чести послы переговаривались из своих шатров, поставленных на таком расстоя­нии друг от друга, чтобы можно было слышать голоса. Бывали случаи, ког­да шатры ставились совсем рядом, и послы сидели за общим столом, один конец которого находился в одном шатре, а другой - в другом, и тут во­прос уже шел о том, на чьей стороне была большая часть стола.

Договоры в изучаемый период утверждались по-прежнему присягой - «крестным целованием». Царь присягал в присутствии иностранных по­слов. Придворный протопоп после молебна читал «заклинательное письмо о содержании вечного покоя», за ним повторял слова царь, а «грамота до-кончальная в то время лежит под Евангелием». По окончании чтения тек­ста клятвы царь прикладывался к кресту, потом, взяв докончальную гра­моту, отдавал ее послам. Исполняя со всей пунктуальностью требуемые обряды, цари так же внимательно наблюдали за исполнением их и против­ной стороной. Иван IV требовал, чтобы польский король при присяге при­кладывался «в самый крест», а не «мимо креста, да и не носом», отчего ма­гическая сила обряда терялась бы.

Утвержденный крестным целованием договор считался ненарушимым «во всех статьях, запятках и точках, безо всякого умаления... в целости». Форма договоров была заимствована из западноевропейских образцов.

До конца XVII в. московские государи договоров не подписывали, а подписывали вместо них царское имя дьяки, потому что «цари и бояре ни к каким делам руки не прикладывают, для того устроены думные дьяки».

Существовавший ранее обычай скреплять договорные отношения брач­ными связями с иностранными дворами вышел в XVI в. из употребления. Последний случай относится к концу XV в., когда Иван III выдал свою дочь Елену за литовского великого князя Александра в расчете, что этот брак будет способствовать укреплению мира. Но к этому времени религи­озная исключительность и нетерпимость настолько обострились, что брачные союзы становились фактически невозможными. Католическая церковь как условие такого брака требовала перехода православного в унию, а церковь православная не допускала и мысли об этом.

В XVI в. в Москве возникла мысль о создании в Ливонии вассального государства, государь которого был бы связан с московским царским до­мом брачным союзом. В этих целях Иван Грозный выдал за брата датско­го короля Магнуса свою племянницу Екатерину Владимировну, но муж ее изменил и перешел на сторону врагов царя. Для тех же целей готовил Борис Годунов сперва шведского королевича Густава, который, однако, в конечном итоге отказался от брака с дочерью царя Ксенией под предло­гом нежелания принять православие. Затем Годунов прочил в женихи Ксении брата датского короля принца Иоанна, который в качестве буду­щего зятя уже находился в Москве, но тот умер. При Михаиле Федорови­че началось за-тяжное и скандальное дело о бракосочетании царевны Ирины Михайловны с датским принцем Вальдемаром. Принц приехал в Россию, но отказ его перейти в православие, а с другой стороны, призна­ние русскими церковными авторитетами недопустимости того, чтобы ко­ролевич вошел в церковь для венчания «некрещеным», привели после долгих переговоров к разрыву. Вальдемар уже после смерти царя Михаи­ла был выслан из Москвы. Это была в XVII в. последняя неудачная по­пытка прибегнуть к брачному союзу как средству укрепления междуна­родных связей.

Новые явления в дипломатии Московского государства

XVII в.

Вопросы, разрешавшиеся в XVI-XVII вв. дипломатическим путем, были гораздо сложнее и разнообразнее, чем раньше. В их числе было мно­го таких, которые до тех пор не входили в круг дипломатических сноше­ний: выдача политических преступников (например, самозванца Анкуди-нова), покупка боевых припасов, наем военных сил, заключение займов, разрешение закупки в России хлеба и т. д. В XVII в. московская диплома­тия начинает активно интересоваться и внутренними делами иностран­ных держав, причем уже тогда усваивает роль блюстителя монархиче­ских начал в Европе. Так, правительство Алексея Михайловича порвало торговые сношения с Англией в виде репрессии за казнь Карла I, за то, что англичане «всею землею учинили злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти», и отказывалось признавать Английскую рес­публику; царь Алексей продолжал осведомляться о здоровье вдовы Кар­ла I и оказывал денежную помощь ее сыну, претенденту на английский престол, будущему Карлу II. Так же недоброжелательно относилась мос­ковская дипломатия и к поддержке, которую оказывали короли француз­ский и датский «мужикам» голландцам против английского короля. Ор-дин-Нащокин считал, что лучше соединиться всем государям Западной Европы, чтобы уничтожить все республики, которые суть «не что иное, как места заблужения».

И в другом отношении московская дипломатия XVII в. уже намечала пути царской дипломатии XVIII и XIX вв. В борьбе с Турцией она исполь­зовала естественную вражду покоренного турками православного населе­ния против своих поработителей. В лице греков и славян, особенно духо­венства этих народов, Москва имела преданных агентов, дававших цен­ную информацию. Устанавливались даже методы секретной переписки. В 1682 г. патриарх иерусалимский просил через русских посланников, приезжавших в Константинополь, чтобы государь приказал «писать к нему, патриарху, без имени и грамоты складывать малые и печатать ка­кою малою печатью, чтобы того никто не знал, и он-де таким же образом станет писать о великих делах, о которых потребно и государю надлежит ведать».

К XVII в. относится и начало борьбы с заграничной прессой в целях пре­кращения печатной пропаганды против царской России. Так, московское правительство протестовало перед Швецией против печатавшихся в Риге во время восстания Разина «авиз» (сообщений), в которых унижалось цар­ское достоинство, «и такие полные лжи куранты [листки] распространя­лись подданными короля во всей Европе». Протестовало оно и против напе­чатанного в 1655 г. в Ревеле пасквиля на московских царей, в котором царь Иван Васильевич назван тираном, а сам Алексей Михайлович уподоблялся

Герострату за то, что «своевольно тиранствовал в Ливонии». В договор с Речью Посполитой 1650 г. была внесена специальная статья об истребле­нии книг, отзывавшихся неблагожелательно о Московском государстве; одним из поводов для расторжения мира с Польшей московская диплома­тия выставляла напечатание «по королевскому и панов-рады велению» книг, в которых имеется «про... великих государей наших и московского государя, про бояр и про всяких чинов людей злые бесчестия и укоризны и хулы ».

Осложнение и расширение дипломатических и торговых отношений Московского государства с государствами Западной Европы вызвало по­явление в Москве иностранных резидентов и агентов, представлявших интересы различных государств. Уже в 1585 г. упоминается английский резидент, функции которого приближались к консульским; с 1623 г. анг­лийские резиденты действуют непрерывно, за исключением времени раз­рыва дипломатических сношений с Англией в связи с образованием в ней республики. В конце 20-х годов появляются «датские прикащики». В 1631 г. Голландским штатам было разрешено иметь своего резидента, но этим правом они воспользовались только в 1678 г. С 1631 г. в Москве жили постоянно шведские агенты; польские были допущены в 1673 г., но действовали с перерывами. Попытки Франции в 1629 г. и Бранденбурга в 1676 г. завести своих резидентов в Москве не увенчались успехом. Офи­циально резиденты назначались «для удобнейшего по делам изустно, не­жели через почту донесения». В действительности помимо консульских обязанностей по защите торговых интересов своих соотечественников они выполняли функции шпионов и осведомителей. Шведскому резиденту поручалось следить за резидентами и посланниками других европейских государств, «со всем прилежанием наблюдать за происходящим при цар­ском дворе» и обо всем доносить своему двору. Действительно, в донесе­ниях шведских резидентов в XVII в. содержатся очень ценные для их правительства сведения о военных силах Московского государства, о тор­говле, о народных движениях и, наконец, о борьбе придворных партий. Резидент Поммеринг не ограничивался этим: он занимался и прямым подрывом зарождавшейся русской оружейной промышленности. В этих целях Поммеринг добивался выезда за границу иностранных специали­стов, работавших на русских заводах. «Как эти уедут отсюда, - писал он в 1648 г., - тульский или другие русские горные заводы не в состоянии будут вредить горным заводам Вашего королевского Величества в Шве­ции, ибо я достал Петру Марселису [содержателю тульских заводов] пло­хого кузнечного мастера...» Неудивительно поэтому, что московское пра­вительство стремилось всячески избавиться от иностранных резидентов, неоднократно заявляя, что в мирное время им «быть не для чего». Само оно в течение XVII в. только приступило к организации постоянных мис­сий за границей. Дело шло в первую очередь о тех двух государствах, с которыми Москва была наиболее связана, - о Швеции и Польше.

В 1634 г. в качестве резидента был послан в Швецию крещеный немец Д. А. Францбеков, но пробыл в своей должности всего полтора года; после него только в 1700 г. был отправлен «на резиденцию» в Стокгольм князь Хилков. Вопрос о миссии в Речи Посполитой возник в 60-х годах XVII в. и был решен в 1673 г. Первый русский резидент в Речи Посполитой Василий Тяпкин нес свои обязанности с 1673 до 1677 г. В 1660 г. англичанин Джон Гебдон был назначен «комиссариусом» в Голландию и Англию.

Отсутствие постоянных миссий за границей неблагоприятно отражалось на деятельности русской дипломатии, которая весьма слабо была осведом­лена в иностранной политике. Отправленный в 1656 г. к венецианскому дожу Франциску Чемоданов по прибытии узнал, что этого «Францискуса волею Божиею не стало, а после де его нынешний князь уже третий». Для пополнения этого пробела выписывались газеты, или «куранты», которые переводились в Посольском приказе. Этим курантам русские, по ирониче­скому замечанию шведских дипломатов, верили, «как Евангелию». Газет­ная информация, конечно, не заменяла информации дипломатической; от­сюда ряд вопиющих ошибок, допускавшихся московскими дипломатами. Так, в 1687 г. поехал во Францию князь Яков Федорович Долгоруков с де­ликатной миссией предложить французскому королю Людовику XIV союз против Турции, с которой Франция в это время сама заключала союз.

Разнообразная дипломатическая деятельность должна была вырабо­тать у московских государственных деятелей известные навыки в сноше­ниях с иностранцами. Сами иностранцы с раздражением отмечали выда­ющиеся природные дипломатические способности русских. «Они собира­ют вместе все тонкости закоснелого лукавства, чтобы провести иностран­цев, - говорит автор описания посольства Мейерберга, - либо выдавая ложь за правду, либо умалчивая, о чем надобно сказать, и ослабляют обя­зательную силу всяких решений на совещаниях тысячью хитрых изворо­тов, дающих превратный толк, так что они совсем рушатся». Но вековая отсталость России сказалась и здесь, как и в других сторонах русской жизни XVII в. Отсутствие образования и точных знаний давало себя чув­ствовать во всех выступлениях московских дипломатов. Их приемы были часто весьма наивны. Лихачев, ездивший послом в 1658-1659 гг. во Фло­ренцию, с поразительным простодушием расспрашивал на аудиенции «грандуку» Фердинанда о том, не знает ли он, какое имел поручение от польского короля к Испании проезжавший через Флоренцию польский по­сол и «был ли с ним к тебе лист, и... в этом листу о чем к тебе писал?» Не­достаток знаний московские дипломаты заменяли апломбом. Им ничего не стоило сослаться на несуществующие грамоты или заявить, что импе­ратор Гонорий и Аркадий прислали корону первому московскому князю Владимиру. Когда же им указывали, что эти императоры жили за 600 лет до Владимира, они, не моргнув, утверждали, что были другие Гонорий и Аркадий, современники Владимира. Наконец, послы прибегали к обыч­ному оружию слабых - к упрямству, сопровож/шлтемуся грубостью;

это, конечно, производило неблагоприятное впечатление на иностранных дипломатов, которые по существу пользовались теми же приемами, но в более утонченной форме. Приближенные флорентийского «грандуки» внушали Лихачеву: «...а про то б ведали посланники, что прочих держав послы, бывши во Флоренсии, не бранились и не бесчестили, как они». Навстречу князю Долгорукову в 1687 г. в Дюнкирхен (Дюнкерк) из Па­рижа был послан запрос, «не для упрямства ли какого приехали они, и не будут ли в чем воле королевского величества противны?»

ДИПЛОМАТИЯ ЕВРОПЕЙСКИХ ГОСУДАРСТВ

В XVIII в.

1. Война за. испанское наследство и начало упадка международного значения Франции

Со второй половины царствования Людовика XIV начинается новый пе­риод дипломатической истории Европы, который был ознаменован посте­пенным усилением международной роли Англии в ее борьбе с Францией за первенство в грабеже колоний. Важнейшим этапом этой борьбы была вой­на за испанское наследство. Она была начата как династическая война, но фактически превратилась в первое огромное столкновение между Франци­ей и Англией за господство на море и в колониях.

Поводом к войне за испанское наследство (1701-1Г14 гг.) послужила смерть бездетного Карла II Испанского. Людовик XIV считал себя наслед­ником испанских владений. Это было самое богатое из наследств, когда-либо существовавших. Дело шло не только о нарушении «политического равно­весия» в пользу Франции, но фактически о мировой гегемонии Франции. Кроме самой Испании, «наследнику» - Людовику XIV - должны были достаться итальянские, нидерландские, а также многочисленные африкан­ские и американские владения Испании.

Еще в 90-х годах XVII в. Людовик вел переговоры с другими державами о дележе этого наследства. Англия и Голландия охотно выслушивали его предложения в расчете поживиться богатой добычей. Но у испанского ко­роля оказался еще один наследник - австрийский эрцгерцог Карл, кото­рый приходился внуком испанскому королю Филиппу III. Людовик рас­считывал, заинтересовав Англию и Голландию, выступить с ними единым фронтом против притязаний Габсбургов и, таким образом, предотвратить возможную антифранцузскую коалицию. Послы Франции в Лондоне и Га­аге убеждали англичан и голландцев в том, что вступление на престол Ис­пании одних только Бурбонов или только Габсбургов нарушит равновесие.

Французский посол в Вене настойчиво убеждал императора разделить Испанию между претендентами во имя сохранения европейского мира. Французские дипломаты добились весьма существенных результатов. В 1698 и 1700 гг. были заключены два соглашения о разделе Испании - оба, само собой разумеется, втайне от самого испанского короля Карла П. Можно легко себе представить его негодование, когда он узнал, что дела­лось за его спиной. Вначале Карл в пику Франции и Империи решил обла­годетельствовать своим наследством дальнего «бедного родственника» - курфюрста Баварского. Но тот семилетний мальчик внезапно и по неизвест­ной причине умер. Тогда Карл II решил передать все наследство, но обяза­тельно целиком, французскому принцу, - он правильно рассчитывал, что французский принц во главе нерасчлененной Испании лучше, чем раздел страны. К этому решению короля толкали французская дипломатия и сами испанцы, ибо, говорит Минье, «национальная партия ненавидела австрий­цев, потому что они уже давно находились в Испании, и любила францу­зов, потому что они еще не вступали в Испанию ». 2 октября 1700 г. Карл II, посоветовавшись со своим духовником, богословами, юристами и самим папой, подписал завещание, которое передавало после его смерти Испанию со всеми ее владениями в Старом и Новом Свете внуку Людовика XIV гер­цогу Филиппу Анжуйскому. 1 ноября того же года король умер. Людо­вик XIV оказался перед двумя возможностями, созданными его собствен­ной дипломатией и прямо противоположными друг другу. Принятие наслед­ства означало войну почти со всей Европой. Непринятие его и верность до­говорам о разделе, заключенным с Англией, Голландией и императором, могли вызвать войну с Испанией, не желавшей, естественно, подвергнуть­ся разделу. В конце концов взяло верх честолюбие короля и его главных советников, среди которых уже не было крупных людей первой половины царствования. Слова испанского посла при французском дворе, будто «Пи­ренеи почти уже развалились», были подхвачены и приписаны самому Людовику XIV; король будто бы сказал: «Нет больше Пиренеев!»

Ни Англия, ни Голландия не были намерены воевать с королем фран­цузским, предпочитая мир опасностям войны и нарушению торговли. Они удовольствовались торжественным обещанием Людовика XIV, что Испа­ния никогда не будет соединена с Францией. Но последующее поведение французского правительства как будто подтверждало самые худшие пред­положения. В начале 1701 г. Людовик XIV особой грамотой признал права Филиппа V на французский престол, ввел французские гарнизоны в крепо­сти нидерландских провинций Испании и приказал испанским губернато­рам и вице-королям повиноваться ему как своему государю. Сторонники войны в Нидерландах и в Англии подняли вопль, упрекая Людовика XIV в том, что он добился у них согласия на предоставление ему части наслед­ства, а на самом деле захватил его полностью. Вильгельм стал распускать слухи, что Людовик XIV намеревается вмешаться в английские дела в пользу только что изгнанных из Англии Стюартов. Людовик XIV со своей стороны, казалось, прилагал все усилия для того, чтобы сделать эти слухи

правдоподобными. Он навестил умиравшего во Франции бывшего англий­ского короля Якова II и дал ему торжественное обещание, что признает за его сыном королевский титул вопреки собственному за несколько лет до этого официальному признанию королем Вильгельма III. Узнав об этом, палата общин вотировала субсидии на войну. Наиболее воинственно был в это время настроен император. Международная обстановка казалась ему чрезвычайно благоприятной для нанесения решительного удара Бурбонам, вековым врагам дома Габсбургов. Незадолго до этого он заключил мир с турками (в Карловичах в 1699 г.). Его дипломатическая агитация среди гер­манских князей, раздраженных хозяйничанием французов в Германии, тоже увенчалась успехом: они изъявили готовность помочь императору. Положительный ответ дали также Дания и Швеция; они боялись гегемо­нии Франции еще со времен Вестфальского мира. Впрочем, начавшаяся почти одновременно с войной за испанское наследство Великая Северная война отвлекла их силы на северо-восток, и никакой помощи от них импе­ратор не получал.

Дела в Европе принимали неблагоприятный для Франции оборот. Сно­ва была восстановлена коалиция 80-х годов XVII в., когда против Фран­ции была почти вся Европа. Начавшаяся весной 1701 г. война была не­удачна для Франции. Она кипела на четырех фронтах сразу: в Италии, Испании, Нидерландах и в прирейнской Германии. За сомнительными ус­пехами Франции в первый ее период (1702-1704 гг.) последовали годы по­ражений и тяжелых неудач. Истощенная прежними войнами, страна го­лодала в эти годы (1704-1710 гг.) и восстаниями камизаров - протестан­тов Севеннских гор - выражала свое крайнее негодование. В последний период (1710-1714 гг.) французам удалось несколько поправить военные дела. Это позволило Людовику XIV заключить не слишком унизительный для Франции мир.

Вторая половина царствования «короля-солнца» была вообще бедна вы­дающимися людьми и военными талантами. Живые силы страны стояли вне официальных кругов начавшей дряхлеть блестящей монархии. Между тем на стороне ее противников были выдающиеся дипломаты и генералы: Вильгельм III Оранский, Мальборо и даровитый австрийский полководец принц Евгений Савойский. Людовик XIV мечтал только об одном, как бы выйти из войны с не совсем ощипанными перьями.

Помогли разногласия и противоречия в среде его врагов. Дипломаты Людовика XIV почти после каждой кампании пытались завязать сношения с голландцами, убеждая их в том, что англичане собираются захватить Ост-и Вест-Индию, а Габсбурги, завладев Испанией, хотят восстановить импе­рию Карла V и ее былую гегемонию в Европе. Голландцам нужно было лишь обезопасить себя со стороны Франции и продолжать свои торговые дела; поэтому они добивались только выгодных торговых договоров и установле­ния так называемого барьера, т. е. права держать гарнизоны в нынешней Бельгии, принадлежавшей тогда Испании. В общем, они не склонны были к дорого стоившему ведению войны.

Англичане каперствовали в это время на море, успели захватить ключ к Средиземному морю - Гибралтар (1704 г.) - и навязали Португалии торговый договор (Метуэнский, 1703 г.), который подчинил Португалию Англии в экономическом отношении. На основании договора англичане получили право беспошлинного ввоза в Португалию своих мануфактур­ных изделий, которые затем потоком контрабанды полились и в Испа­нию. В Америке бостонские и нью-йоркские колонисты захватывали одну за другой области новой Франции. Но главные расходы войны падали на Англию; в Англии тоже крепли мирные настроения. Выборы 1710 г. дали торийское большинство, враждебное войне: героя многих кампаний Мальборо обвинили в казнокрадстве, что было правдой. В 1711 г. (апрель) умер император Иосиф I, и на престол был избран младший его брат Карл, претендент на испанский трон. При этих условиях угроза восстановления империи Карла V и нового расцвета Средней Европы (Германии и Ита­лии), за счет которой выросли и Англия и Голландия, стала казаться вполне реальной. Империя, казалось, снова готова была восстать из гро­ба, заколоченного Вестфальским миром. К 1710 г. ставленнику францу­зов Филиппу V Испанскому удалось, наконец, утвердиться в своем новом отечестве: кампании 1711 и 1712 гг. не привели к победе союзников, и ан­гличане первые протянули французам руку мира истинно по-английски, т. е. за спиной у своих союзников. Еще с января 1711 г. во Францию явил­ся тайный агент английского правительства, предложивший заключить сепаратный мир без голландцев, «которые потеряли благорасположение короля». Предложение было принято, и дальнейшие переговоры велись настолько тайно, что в них не хотели посвящать даже английских дипло­матов. Английские требования привез во Францию поэт Прайар с запис­кой, которая была помечена самой королевой Анной. В октябре изумлен­ные союзники Англии, голландцы и немцы, прочли об условиях мира между Англией и Францией, смутно догадываясь о касавшихся их самих пунктах, которые, конечно, не были опубликованы.

Утрехтский мир

В феврале 1712 г. был созван конгресс в Утрехте, на котором были под­писаны мирные договоры - Утрехтский - 11 апреля 1713 г. и Раштадт-ский - 1714 г. Оба договора имели огромное значение в истории Европы XVIII в.

Бурбонам было дозволено остаться в Испании, но с условием, что король Испанский никогда не будет одновременно королем Французским. За это Испания должна была уступить: 1) Габсбургам - Неаполитанское коро­левство, Сардинию, часть Тосканы, Миланское герцогство и испанские Ни­дерланды; 2) курфюрсту Бранденбургскому - испанский Гельдерн (в Ни­дерландах); 3) герцогу Савойскому - Сицилию; 4) Англии - Гибралтар, укрепленный пункт на острове Минорке; Англия же приобрела гнусное

«асиенто», т. е. предоставленное английской компании исключительное право торговли неграми. Франция поплатилась небольшими отрезками территории в пользу Габсбургов в Нидерландах, вывела свои войска из Лотарингии и уступила незначительные земли на юге герцогу Савойско-му. Наибольшие потери Франция понесла в Америке. Здесь ей пришлось отдать земли вокруг Гудзонова залива, Ньюфаундленд и Акадию, т. е. земли к северу от реки Св. Лаврентия, заселявшиеся французскими коло­нистами еще с начала XVII в. Это было прологом к ликвидации французс­ких владений в Северной Америке. Для Англии наступал период полного ее преобладания на море.

Французская дипломатия при Людовике XV

Царствование преемника Людовика XIV является началом полного разложения французского абсолютизма и неудач его внешней политики. Три войны, в которых Людовик XV принимал участие, -- война за польское наследство (1733-1735 гг.), война за австрийское наследство (1740-1748 гг.), Семилетняя война (1756-1763 гг.), не были в такой мере необходимы для Франции, чтобы нельзя было их избежать, - они полу­чили поэтому название «войн роскоши». С точки зрения интересов усили­вающейся буржуазии, эти войны были явно вредны. Вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на защите французских колоний в Америке, Людовик XV дал втянуть себя в ряд континентальных войн, ослаблявших Францию. Результатом этого были потери американских колоний (Кана­ды и Луизианы), которые перешли к англичанам и испанцам, и полный провал французской политики в Индии, которая в итоге /деятельности знаменитого французского предпринимателя и организатора Жана Дюп-ле чуть было не стала французской.

У Франции этого времени не было недостатка в способных министрах и дипломатах (Вержен, Шуазель, д'Аржансон), но и самый талантливый дип­ломат не мог сделать хорошей дурную политику своего правительства.

Война за польское наследство

В начале первой половины XVIII в. Россия, усилившаяся за счет Тур­ции, Польши и Швеции, искала союза с Францией. Но французское прави­тельство боялось потерять своих старых друзей, какими были эти три го­сударства, и Россия пошла на сближение с Австрией. Когда умер курфюрст Саксонский, он же король Польский Август II, Россия и Австрия поддержа­ли кандидатуру его сына Августа III на польский престол, тогда как Фран­ция выставила в качестве кандидата Станислава Лещинского, который и раньше был королем, но был свергнут с престола. Политика французского

двора объяснялась тем, что Людовик XV был женат на дочери Станислава Марии. «Его величество, - писал д'Аржансон, - женился на простой де­вице, и было необходимо, чтобы королева стала дочерью короля». Так вой­на, которую собиралась навлечь на себя Франция поддержкой кандидату­ры Лещинского на польский трон, имела своим основанием королевское тщеславие.

Французский посол в Варшаве Монти истратил 3 миллиона ливров на то, чтобы расположить поляков в пользу Лещинского. Чтобы отвлечь вни­мание русских и австрийцев, некий кавалер Тианд, выдав себя за Лещин­ского, с большой помпой высадился в Бресте и направился к Балтике; в это же время настоящий Лещинский тайком пробирался в Варшаву, переоде­тый коммивояжером. Однако польские шляхтичи, получив французские деньги, быстро разошлись по домам и не выказали большой охоты сражаться с Россией и Австрией за честь королевы французской, тем более что против Лещинского довольно сильна была партия и в самой Польше. Россия была недосягаема для Франции, и французское правительство впервые получи-

ло предметный урок, как опасно для него пренебрегать русской дружбой. Франция попыталась натравить на Россию Швецию и Турцию, но встрети­лась с их отказом. Пришлось защищать несчастного Лещинского собствен­ными силами. Но флот, направленный к Данцигу, был обращен в бегство русскими кораблями, а французский десант взят в плен и отправлен в Пе­тербург. Тогда Людовик XV, до которого дошли слухи, что русская царица по-прежнему благоволит к Франции, отправил в Россию тайного посла, не­коего аббата Ланглуа под именем Бернардони, чтобы предложить Анне Иоанновне признать королем польским Станислава Лещинского. Аббат с величайшими затруднениями, постоянно меняя платье и скрываясь, доб­рался наконец до Петербурга; но его скоро оттуда выпроводили. Предос­тавленная собственным силам Польша должна была согласиться на требо­вание Австрии и России (1735 г.).

«Секрет короля»

Личное влияние короля Людовика XV стало сказываться после 1743 г., когда он сам взялся за дела. Результатом этого была прежде всего резкая перемена курса политики по отношению к Германии. Вместо традицион­ной борьбы с Габсбургами и поддержки протестантских князей, к середине 50-х годов XVIII в., т. е. к началу Семилетней войны, Людовик XV круто повернул в сторону Австрии, против Пруссии и ее короля Фридриха П. Сам по себе этот поворот не был вреден для Франции. Наоборот, он освобождал Францию от традиционной угрозы со стороны ее исконного врага Габсбурга и мог бы развязать ей руки для борьбы с Англией за господство на море и в колониях, но Людовик XV был возмущен «коварной» политикой Фридри­ха II. В январе 1756 г. прусский король внезапно заключил договор с Анг­лией о защите ганноверских владений. Точнее сказать, Фридрих был взят на работу английским королем Георгом II для защиты фамильных владе­ний английской династии (английские короли по происхождению были ган­новерскими курфюрстами). Людовик XV ввязался в абсолютно ненужную войну на континенте с той целью, чтобы помочь императрице Марии-Тере-зии отвоевать у Фридриха II Силезию, захваченную им во время войны за австрийское наследство (1740-1748 гг.). Результаты для Франции были самые плачевные. Силезия осталась за Фридрихом II, а Франция была раз­бита на море и в колониях. Французская Америка и Индия попали в руки англичан (1763 г.).

Все это было результатом личной политики Людовика XV.

Король в такой мере не доверял окружающим, боясь их воздействия на свою волю, и до такой степени презирал своих министров, что создал осо­бый тайный кабинет, во главе которого с 1743 г. стоял принц Конти. Это был своего рода заговор короля против своих собственных министров. Ко­роль помимо официальных послов имел в других государствах собствен-

ных тайных агентов, с которыми переписывался через голову своих мини­стров. В числе этих тайных агентов были такие выдающиеся дипломаты, как граф Бройли, Бретейль и Вержен. Часто по приказу короля они вели политику, прямо противоположную той, которую проводил официаль­ный представитель французского правительства, и, несмотря на все свое искусство, в конце концов принуждены бывали делать глупости. Королю нравилось водить за нос своих министров, не посвящая их в «секрет коро­ля», а то, что от такой дважды тайной политики страдает Франция, Лю­довика XV тревожило мало.

2. Внешняя политика Англии в XVIII в.

В XVIII в. Англия, после двух революций окончательно сформировав­шая свой политический строй, ведет планомерную политику расширения торговли и колоний. Островное положение Англии оберегает ее от нападе­ний со стороны Европы. Поэтому все свои усилия она направляет на замор­ские предприятия, ограничиваясь в Европе политическими комбинация­ми, о которых Бисмарк впоследствии сказал: «Политика Англии всегда за­ключалась в том, чтобы найти такого дурака в Европе, который своими бо­ками защищал бы английские интересы». Это была политика найма «друзей» и натравливания их на своего главного врага, каким в XVIII в. для Англии стала Франция.

XVIII в. - время, которое создало великую Английскую империю, - был временем ожесточенного поединка за эту империю между Францией и Англией. В течение XVI в. Англия нанесла смертельный удар Испании; в XVII в. она победила Голландию, которая в XVIII в. стала уступать Англии и в торговом отношении. Но существовала еще Франция - величайшая держава континента, которая приобрела в XVII веке огромные территории в Америке и протягивала руки к Индии. Французы утвердились далее, на Антильских островах. В середине века Франция явно начинала наступать на Англию и грозила вырвать у нее гегемонию на море. Французский ми­нистр Машо (1745-1757 гг.), желая поддержать отечественное мореходство, повысил пошлины с иностранных кораблей до 5 ливров с тонны. В начале 50-х годов XVIII в. Франция усиленно строила военный флот и пополняла арсеналы вооружением: в 1756 г. французский флот почти равнялся анг­лийскому. В первую половину XVIII в. в английском парламенте гос­подствовала партия вигов; эта партия не желала осложнять капиталис­тическое преуспевание страны внешними конфликтами. «Если придут французы, платить им я буду, но драться - покорно благодарю!» - таков был лозунг этого времени. Однако французские успехи скоро вызвали воз­буждение в господствующем классе Англии. Пора мирных отношений с бес­покойным соседом миновала. Вдохновителем непримиримой борьбы про­тив Франции стал Уильям Питт Старший.

Питт Старший

Властный, суровый и решительный политик, который ставил превыше всего могущество Англии и ее власть над морями, Питт воспользовался тем, что Франция нелепой политикой своего короля была втянута в так называ­емую Семилетнюю войну (1756-1763 гг.) на стороне Австрии, России, Шве­ции и Саксонии против Фридриха II Прусского. Как истый представитель английских моряков, торговцев и колонизаторов, Питт решил сокрушить колониальную и морскую мощь Франции. Он энергично поддержал Фрид­риха II, предоставив ему очень большую субсидию. Одновременно он бло­кировал французские берега, бомбардировал порты и разрушал доки. Глав­ное же внимание Питт обратил на колонии. Он вооружил английских коло­нистов в Северной Америке, и скоро при их помощи была завоевана вся стра­на, занятая до сих пор французами, т. е. Канада. При заключении мира в Париже в 1763 г. Англия закрепила за собой Канаду и все земли к востоку от Миссисипи (Луизиану). Испания уступила ей Флориду. Незадолго до это­го было покончено и с ост-индскими владениями Франции.

Политика Англии в Индии

Огромная страна - Индия- в XVII в. была объединена мусульман­скими султанами, так называемыми Великими Моголами. К началу XVIII в. это единство распалось, и страна сделалась добычей европейских завоевателей. Сперва здесь имели перевес французы (в 40-х годах), но французское правительство не поддержало своих колонизаторов. Одного из них, Лабурдонне, посадили в Бастилию, другого, Жана Дюпле, энер­гичного и талантливого организатора, в самый разгар его предприятий отозвали и отдали под суд. Его преемник Лальи остался без поддержки в борьбе против англичан. Когда он был разбит, его отправили на эшафот. Словом, правительство Людовика XV осталось верным себе, - безрассуд­ным. Напротив, английская Ост-Индская компания успешно действовала в Индии как представитель государства, встречая полную поддержку со стороны своего правительства. Особенно прославился своими победами Клайв, приказчик Ост-Индской компании, ставший впоследствии лор­дом. Англичане захватили крупнейшие пункты торговли на обоих побере­жьях Индостана (Бомбей, Мадрас, Калькутта в устье Ганга). Местные князьки (раджи и султаны) сохраняли свою власть, но компания брала у них на откуп сбор податей, которые затем нещадно выколачивались у на­селения. Доходы раджей зависели, таким образом, от деятельности ком­пании. Раджи сделались пайщиками и соучастниками эксплуатации страны компанией, которая крепко держала их в руках благодаря неслы­ханным барышам от откупов и торговли.

3. ГерманияXVIII в. Австро-прусское соперничество

Война за австрийское наследство. Фридрих II как дипломат

В XVIII в. господствующий класс в Англии имел уже в своем распоря­жении колоссальные средства: он мог покупать себе повсюду союзников, готовых отстаивать своими боками английские интересы. Это было тем легче, что в Европе не было недостатка в желающих продаться за почтен­ную сумму. Страной, которая кишела государями, согласными служить за деньги чужим интересам, по преимуществу стала Германия. Полити­чески окончательно распавшаяся после Тридцатилетней войны, Герма­ния представляла жалкое зрелище в XVII-XVIII вв. В ней было, по выра­жению самих немцев, столько государств, сколько дней в году. В действи­тельности их было еще больше. Так, владения так называемых имперс­ких рыцарей, т. е. мелких сеньоров, подчинявшихся непосредственно императору, - а их было больше тысячи, - были тоже фактически неза­висимыми государствами: власть императора вне наследственных земель Габсбургов давно свелась к нулю. Вся эта коронованная мелочь влачила довольно жалкое существование и, постоянно нуждаясь в деньгах, приду­мала особый способ обогащения. Мелкие князья Германии, получившие по Вестфальскому миру (1648 г.) право вести самостоятельную политику, занимались тем, что за субсидии уступали свои армии любому, кто готов был дать за это деньги. Происходила самая бесстыдная продажа солдат, а вместе с ними и своей родины. За одну только половину столетия немец­кие князья заработали таким путем не менее 137 миллионов ливров от Франции и 46,5 миллиона фунтов стерлингов от Англии. Дело это оказа­лось настолько прибыльным, что немецкие князья учиняли настоящие облавы на подданных, забирая их в солдаты, а затем продавая их целыми армиями своим богатым союзникам. Так, ландграф Гессенский для усми­рения восставших против Англии американцев продал Англии 17-тысяч­ную армию; за это он получил, кроме вознаграждения за убитых и ране­ных, 2800 тысяч фунтов стерлингов. Четыре других менее крупных не­мецких княжества в 70-х годах XVIII в. за 5 лет таким же путем заработа­ли до 33 миллионов талеров.

Среди этого политического хаоса в Германии постепенно выделяются два действительно крупных государства: Австрия и Пруссия. В XVII и XVIII вв. быстрое расширение Пруссии и превращение ее в великую державу состав­ляет важнейший факт истории Восточной Европы. Ядром этого государства было курфюршество Бранденбургское, которое попало в начале XV века в руки дома Гогенцоллернов. В начале XVII в. к Бранденбургу была присое­динена Пруссия, т. е. бывшие земли Тевтонского ордена, принадлежавшие другой ветви тех же Гогенцоллернов. Со времени Фридриха-Вильгельма I, так называемого великого курфюрста (1640-1688 гг.), Бранденбург - Прус­сия начинает играть уже значительную роль в международных событиях.

С этого же времени Пруссия становится соперником Австрии в пределах Германии. Пруссия была типичной военно-крепостнической державой. Ее господствующий класс - дворянство - жил эксплуатацией барщинного труда крестьян, прикрепленных к поместью, продукты которого сбывались на рынках капиталистически развивающейся Западной Европы. Курфюр­сты бранденбургские, впоследствии прусские короли, сами были крупней­шими помещиками. Необходимость охраны речных торговых путей и по­стоянной борьбы с соседями, в первую очередь с Швецией, за ов­ладение побережьем Балтики, че­рез которую хлеб и другое сельс­кохозяйственное сырье сбывалось за границу, превратила Пруссию в военную державу. Прусские ко­роли были под стать своим юнке­рам, как называли здесь дворян. Жадные скопидомы, беззастенчи­вые во внешней политике, они, пользуясь благоприятным момен­том, за счет владений соседних князей увеличивали территорию Пруссии. Фридриху II (1740-1786) принадлежат наибольшие успехи в деле расширения своего государ­ства.

Фридрих начал свое царствова­ние с того, что вопреки данному его предшественником обещанию признать наследницей австрий­ского престола дочь Карла VI Ма-рию-Терезию потребовал от нее за такое признание богатую и про­мышленную Силезию. Когда Ма-рия-Терезия ему отказала, он вступил в антиавстрийскую коа­лицию (война за австрийское на­следство 1740-1748 гг.) и захва­тил Силезию. «Не говорите мне о величии души! - сказал Фридрих по этому поводу одному английскому дипломату. - Государь должен иметь в виду только свои выгоды». Когда Франция, ведя свою традиционную политику против Габсбургов, решила использовать затруднительное положение Марии-Терезии, Фридрих II дал заверение французскому послу в том, что «поделится с Францией, если ос­танется в выигрыше». Результатом этого было соглашение Франции, Ис­пании, Баварии и Пруссии о разделе австрийского наследства. В то время

как французы вели свои войны в Германии и «работали на прусского коро ля» («pour le roi de Prusse»), сам прусский король уже заключил тайное соглашение с Марией-Терезией. Он обещал ей никогда не требовать ничегс другого, кроме Нижней Силезии с городами Бреславлем и Нейсе; для тоге же, чтобы продемонстрировать свою верность союзникам, он договорился с Марией-Терезией, что будет для видимости две недели осаждать Нейсе, i затем город сдастся. Впоследствии Фридрих утверждал, что поступил тар потому, что Франция-де стремится к разложению Германии, а он, Фрид рих, по этой причине решил «спасти» Марию-Терезию. Когда австрийцы, освободившись от самого опасного врага, прижали франко-баварские войс­ка, Фридрих II прислал им на помощь... один гусарский полк. Одновремен но он добился от курфюрста Карла-Альберта Баварского, избранного пo^ давлением французов императором, согласия на присоединение к Пруссик Верхней Силезии, фактически принадлежавшей той же Австрии. Понимая, что австрийцы добровольно не уступят ему этой области, Фридрих крутс повернул фронт против австрийцев и разбил их при Чаславе, затем при под держке англичан получил всю Силезию. Когда все эти махинации Фридри­ха II стали известны в Париже, негодованию не было предела. «Друг» коро ля Вольтер, который не совсем понимал, что произошло, и поздравляв Фридриха с успехом, принужден был публично отречься от поздравитель­ного письма, чтобы не попасть в Бастилию.

Нет необходимости следить за дальнейшими перипетиями войны. Аахен-ский мир 1748 г. окончательно отдал Силезию в руки Фридриха П. Мария-Терезия была вне себя от ярости. Она заявила английскому послу, который имел неосторожность поздравить ее с миром, что скоро надеется вернуть свое, «хотя бы ей пришлось отдать на это последнюю юбку». Для нее былс ясно, что отныне самым опасным соперником Австрии в германских делах будет Пруссия, которая стала великой державой Европы. Марии-Терезии удалось создать против Фридриха II коалицию, в которую вошли Франция и Россия. После этого против Пруссии начата была так называемая Семи­летняя война (1756-1763 гг.).

Семилетняя война и дипломатия Фридриха II

Семилетняя война была последним общеевропейским конфликтом, кото­рый имел место перед Великой буржуазной революцией во Франции. В этом конфликте наметились те противоречия и та расстановка международных сил, которые определились вполне во время революции; после этого они су­ществовали в течение значительной части XIX в. Во-первых, в новую фазу вступила англо-французская борьба за колонии и за мировое господство. Во-вторых, соперничество Австрии и Пруссии из-за гегемонии в Германии приобрело особую остроту. Эти два главных противоречия и лежали в осно­ве всего конфликта. Одновременно исчез вековой антагонизм между Фран­цией и Австрией - между Бурбонами и Габсбургами. Он превратился в свою

противоположность - франко-австрийский союз. Наконец, в европейский конфликт энер­гично вмешалась Российская империя. Это явилось характернейшим новым моментом, который свидетельствовал о неуклонно возра­ставшем удельном весе России и о росте ее международного влияния.

Французы недаром называют период со вто­рой половины XVII в. до наполеоновских войн включительно «второй Столетней войной». Как и в первой Столетней войне (1338-1453 гг.), Англия и Франция боролись за первенство в мире. Но в XVII в. мир был гораздо более ши­рок, чем в XIV, когда фактически он еще огра­ничивался одной Европой. Быстро развиваю­щаяся капиталистически Англия ревниво на­блюдала за успехами французского агента Дюпле в Индии и захватами Франции в Аме­рике. Торговый флаг Англии в это время стал развеваться во всем мире; ее колонисты в Се­верной Америке исчислялись сотнями тысяч, тогда как французов там было не более 30 ты­сяч. Со времени войны за испанское наследство Англия вела скрытую войну с Францией. В 50-х годах ее корабли стали открыто охотиться за

французскими торговыми судами: в 1755 г. в течение одного месяца они захватили 300 судов с 8 тысячами человек экипажа. Когда Людовик XV заявил протест и довольно нерешительно потребовал наказания виновных, англичане в ответ захватили два французских фрегата. Людовику XV при­шлось начать войну.

Напряженные отношения между Австрией и Пруссией не прекращались со времени войны за австрийское наследство. Мария-Терезия деятельно го­товилась к новой войне. Австрия, Пруссия, Франция, Англия - все вели энергичную дипломатическую работу, запасаясь союзниками. В результа­те в конфликт была вовлечена почти вся Европа.

Неожиданный для всей Европы союз двух старых соперников - Фран­ции и Австрии - и выступление Франции против своего старого союзни­ка - Пруссии - осуществились следующим образом.

Англия со времени второй Столетней войны поддерживала в Европе мо­нархию Габсбургов как соперницу Франции. С XVIII в. эта политика стала вдвойне необходимой, так как Англии приходилось защищать от францу­зов на континенте Ганновер - фамильное владение новой английской ди­настии. Но со времени войны за австрийское наследство англичанам ста­ло ясно, что на континенте появилась новая военная держава: это была Пруссия, которая наряду с Россией и Австрией непрочь была получать анг-

лийские субсидии. Так как Мария-Терезия требовала слишком большую сумму за защиту Ганновера и было мало надежды, что, занятая войной за Силезию, она сможет эту защиту осуществить, англичане отказались ей платить (1755 г.) и попробовали «нанять» Фридриха II. Тот согласился с тем большей охотой, что это спасало его от возможной диверсии со стороны России. Кроме этого, Фридрих надеялся, что его дипломатического искус­ства хватит на то, чтобы договор, фактически направленный против Фран­ции, не поссорил его с французами.

В России были не на шутку встревожены успехами Фридриха II. Канц­лер Бестужев занял решительную позицию против Пруссии, находя ее опас­ной для России « по причине ее соседства и увеличения ее могущества». Так как протестантская Германия, а в частности Пруссия, находилась в друже­ственных отношениях с Францией, врагом Англии и Австрии, то Бестужев в 1755 г. заключил с английским послом Вильямсом договор. По нему Рос­сия, нанявшись к Англии, обязывалась за 500 тысяч фунтов единовремен­но и 100 тысяч ежегодной субсидии выставить против врагов Англии на континенте 80-тысячную армию. В качестве врага, естественно, подразу­мевалась Пруссия.

«Нанимая» Фридриха II, англичане считали, что Австрия и так будет воевать против Франции: таким образом, Англии удастся по дешевой цене получить коалицию из России, Австрии и Пруссии, которая сокрушит Лю­довика XV на континенте. В то же время она сама будет захватывать фран­цузские колонии. Фридрих, заключая договор с англичанами, думал, что, войдя в компанию с англичанами и русскими, он обезопасит себя от напа­дения со стороны России. Что же касается своего «друга» Франции, то он рассчитывал выступить посредником в англо-французском споре и зарабо­тать таким путем благоволение Франции, не порывая с Англией. К тому же он тяготился презрительно-высокомерным покровительством Людовика XV и считал, что самому ему пора проявить «самостоятельность».

Можно представить себе негодование русских и французов, когда они узнали, что между Фридрихом и Англией подписан в Уайтхолле договор (16 января 1756 г.), согласно которому та и другая сторона обязывались поддерживать мир в Германии и выступать с оружием в руках « против вся­кой державы, которая посягнет на целость германской территории ». И Ав­стрия, и Россия увидели в этом договоре предательство со стороны Англии. Последняя, убедившись, что результаты ее дипломатической стряпни пря­мо противоположны ее ожиданиям, спокойно укрылась на своем острове. Все шишки достались на долю Фридриха II. Франция в пылу негодования на неблагодарность прусского короля бросилась в объятия Австрии.

Мария-Терезия после войны за австрийское наследство считала возмож­ным привлечь Францию на свою сторону. Во Францию был отправлен едва ли не самый крупный дипломат в Европе XVIII в. Кауниц: он еще в 1748 г. доказывал любовнице Людовика XV мадам де Помпадур, что Австрия гото­ва отказаться от части бельгийских провинций (Фландрии и Брабанта), если только Франция поможет Австрии возвратить Силезию. В 1751 г. Кауниц

был назначен австрийским послом в Париж. Здесь он внушал французам, что только благодаря попустительству таких великих держав, как Фран­ция и Австрия, выросли Пруссия и Сардиния, задача которых - сеять раз­дор между великими державами и пользоваться этим, чтобы округлять свои владения.

Таким образом, почва для сближения Австрии и Франции была подго­товлена. Последним толчком к союзу между ними была в данном случае излишняя «тонкость» дипломатии Фридриха. Тотчас же после разбойного нападения англичан на французские суда в 1755 г. Фридрих II предложил Людовику XV смелый план. Пусть Людовик XV захватывает немедленно Бельгию; он, Фридрих, вторгнется в Богемию и, разгромив австрийцев, за­владеет всей Германией. Таким образом, прусский соблазнитель еще в XVIII в. замышлял план, напоминавший идеи Бисмарка в 1866 г. В Вене в это время уже стало известно, что Фридрих одновременно ведет перегово­ры с Англией. Мария-Терезия немедленно довела об этом до сведения Лю­довика XV. Известие о заключении Уайтхоллского договора между Фрид­рихом и Англией было подтверждением венских предупреждений. Людо­вик XV решился. 1 мая 1756 г. был заключен первый Версальский договор между Австрией и Францией о взаимной гарантии: каждая из сторон обе­щала в помощь другой армию в 24 тысячи человек против всякого агрессо­ра. Незадолго до этого императрица Елизавета отказалась ратифицировать англо-русский договор и заключила оборонительно-наступательный союз с Австрией (25 марта 1756 г.). Для нападения на Фридриха II Россия обя­зывалась дать в помощь Австрии армию в 80 тысяч. В случае победы над Фридрихом Австрия должна была получить Силезию, Россия - Восточную Пруссию. Французские дипломаты добились вовлечения в эту коалицию Августа III, курфюрста Саксонского и короля Польского. В 175 7 г. к коали­ции примкнула и Швеция, соблазненная субсидиями и надеждами на По­меранию.

Окончательно коалиция была сформирована двумя союзными договора­ми: русско-австрийским (2 февраля 1757 г.), который повторял условия предыдущего договора, но давал России субсидию в 1 миллион рублей еже­годно, и вторым, Версальским (1 мая 1757 г.), по которому вместо 24 тысяч Франция обязывалась выставить 105 тысяч человек и давать Марии-Тере-зии ежегодно субсидию в 12 миллионов флоринов. Началась война. Поло­жение Фридриха скоро стало катастрофическим, хотя он и обнаружил в этой войне блестящие дарования полководца. Фридрих действовал быстро и ре­шительно, поспевая ко всем границам, бил врагов поодиночке и из десяти битв проиграл только три. Фридриху помогали исключительная бездар­ность французских генералов, военные достоинства которых определяла мадам де Помпадур, непростительная медлительность австрийских полко­водцев и обилие притекавших к нему английских субсидий. Самые тяже­лые поражения нанесли Фридриху русские при Гроссегерсдорфе в 1757 г. и при Кунерсдорфе в 1759 г. В 1760 г. русские войска на некоторое время за­няли даже Берлин. К началу 1762 г. положение Фридриха стало настолько

тяжелым, что в письме к своему брату, принцу Генриху, он писал: «Если, вопреки нашим надеждам, никто не придет нам на помощь - прямо гово­рю вам, что я не вижу никакой возможности отсрочить или предотвратить нашу гибель». Фридриха спасла смерть импепатрицы Елизаветы Петров­ны (5 января 1762 г. нов. ст.). На русский престол вступил горячий поклон­ник Фридриха Петр III. Новый император не только отказался от всех заво­еваний в Пруссии, но и изъявил желание оказать Фридриху помощь. Кор­пусу Чернышева было предписано соединиться с Фридрихом для совмест­ных наступательных действий против Австрии.

Таковы были события на Восточном театре европейской войны.

Чем больше Франция увязала в ненужной для нее антипрусской аван­тюре, тем большее удовольствие испытывала Англия: для нее европейские державы усердно таскали каштаны из огня. Занятая на востоке, Франция оказалась бессильной на западе. Англичане захватили к 1759 г. Канаду и в 1761 г. завладели Пондишери в Индии. Французский флот был почти пол­ностью уничтожен. Война была закончена друмя мирными трактатами: Парижским - на западе (10 февраля 1763 г.) и Губертсбургским - навое-токе (15 февраля 1763 г.). Франция потеряла Кар аду со всеми относящими­ся к ней областями, т. е. долину реки Огайо и весь левый берег реки Мисси­сипи, за исключением Нового Орлеана. Вдобавок она должна была отдать Испании правый берег той же реки и уплатить вознаграждение за уступ­ленную Англии испанцами Флориду. Франция принуждена была отказать­ся и от Индостана, сохранив за собой лишь пя гь городов. Австрия навсегда потеряла Силезию.

Таким образом, Семилетняя война на западе покончила с заморскими владениями Франции, обеспечила полную гегемонию Англии на морях, а на востоке положила начало гегемонии Пруссии в Германии.

Этим было предрешено будущее объединение Германии под эгидой Пруссии.

4. Дипломатия Российской г империи в XVIII в.

Внешняя политика Петра I

Петр I унаследовал от XVII в. две сложнейшие проблемы: турецкую и шведскую. Разрешение и той, и другой означало выход к морю, в первом случае - к Черному, во втором - к Балтийскому. Первые годы царствова­ния Петра были посвящены всецело черноморской проблеме. Черное море было до тех пор внутренним морем Турции. Оттоманская Порта, по образ­ному выражению одного русского дипломата, берегла его, «как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикоснуться не смеет. Скорее сул­тан допустит кого во внутренние свои покои, чем согласится на плавание чужих кораблей по водам черноморским; это может случиться разве тогда, когда Турецкая империя обратится вверх ногами».

К Петру от правления Софьи пере­шел антитурецкий «аллианс» (союз), и он в союзе с Австрией, Венецией и Ре­чью Посполитой продолжал войну. Взя­тие Азова и постройка Таганрога обес­печили России господство на Азовском море. Однако пока Керченский пролив был в руках турок, это еще не давало ей доступа в Черное море. Между тем со­юзники России, удовлетворенные до­стигнутыми успехами, уже склонялись к заключению мира.

«Великоепосольство» 1697-1698 гг., в котором Петр участвовал инкогнито, имело задачей добиться продолжения войны и привлечения новых союзни­ков. До тех пор во внешней политике

Петр все еще шел старыми путями, но когда он убедился в полной неудаче своей дипломатической миссии, он с необычайной быстротой перестроил все основания своей внешней политики. Ввиду невозможности при данной международной обстановке пробиться к Черному морю, вновь всплыл ста­рый план «северного союза» против Швеции и завоевания если не всей При­балтики, то по крайней мере Ингерманландии и Карелии.

Момент был благоприятен. При участии известного лифляндского аван­тюриста Паткуля, который мечтал оторвать Ливонию от Швеции, склады-

валась коалиция прибалтийских стран - Дании, Речи Посполитой и Бранденбурга (Пруссии) - против Швеции. К этой коа­лиции хотели привлечь Россию, приняв, однако, меры к тому, «чтобы этот могуще­ственный союзник не выхватил из-под носа жаркое и не шел дальше Нарвы и Чудского озера».

3 августа 1698 г. в Раве Петр заключил словесное соглашение с королем Польским и курфюрстом Саксонским Августом II об общих действиях против Швеции. Кур­фюрст Бранденбургский Фридрих и Петр еще в 1697 г. при проезде посольства че­рез Бранденбург уже договорились о том же. В Москве в 1699 г. заключен был тай­ный договор с Речью Посполитой, направ­ленный против Швеции; одновременно, чтобы устранить подозрения шведов, Петр подтвердил Кардисский договор, отказав-

шись, впрочем, принести клятву на кресте. Так сложился тройственный союз России, Речи Посполитой и Дании; Бранденбург от непосредственно­го участия в войне воздержался. С этого момента Петр принимал все меры, чтобы ускорить окончание войны на юге и развязать себе руки на севере. Миссия дьяка Украинцева в Константинополе, поддержанная внушитель­ной демонстрацией русского флота, увенчалась полным успехом: за Росси­ей остались все ее завоевания. На следующий день по получении известия о мире с Портой, 9 августа 1700 г., была объявлена война Швеции. К этому времени одна из союзниц, Дания, уже вышла из войны, вынужденная за­ключить сепаратный мир в Травендале. Занятие Карлом XII Польши и вы­ход из войны другого союзника Петра, Августа II, который уступил польский престол ставленнику шведского короля Станиславу Лещинскому, застави­ли и Россию искать посредников для заключения мира, чтобы удержать завоевания, произведенные на побережье Финского залива. С этой целью Петр обращался и к Голландским штатам и к Людовику XIV. Одновремен­но он искал новых союзников. В Англии А. А. Матвеев вел на эту тему раз­говоры с английскими министрами; они, однако, оказались «в тонкости и пронырствах субтильнее самих французов». Делались попытки убедить Данию возобновить военные действия. Таким образом, в этот решающий момент войны Петр развил активнейшую дипломатическую кампанию.

Блестящая Полтавская «виктория» сразу перевернула всю политиче­скую обстановку. Война, которую вела Россия с Швецией в союзе с давниш­ними противниками этой державы, сразу превратилась в войну общеевро­пейскую. Все хотели теперь получить свою долю в наследии разваливавше­гося государства. Вместе с тем остро ставился вопрос и о сохранении при этом принципа европейского равновесия. В Польше был немедленно вос­становлен Август II, Дания опять присоединилась к антишведской коали­ции, а в 1714 г. в войну вступила и Пруссия (Бранденбург). С Ганновером был заключен договор, гарантировавший доброжелательный нейтралитет. Наоборот, торговые державы - Англия и Голландия - были заинтересо­ваны в том, чтобы не допускать в Прибалтике усиления России, которое грозило их торговле. Обе державы стремились путем дипломатических ин­триг расстроить расширение антишведской коалиции. Франция, занятая войной за испанское наследство, не могла активно вмешаться в дела Север­ной Европы; тем не менее, пытаясь не допустить разгрома Швеции и усиле­ния влияния России и Речи Посполитой, она побуждала к выступлению Турцию, которая и без того была встревожена победами русского оружия. После неудачных попыток найти в Европе союзников против турок Петр прибег к тому средству, которое уже намечалось в XVII в. Он повел агита­цию среди христианского населения Турецкой империи и заключил дого­воры с христианскими вассалами султана - с молдавским и валахским гос­подарями. Прутская кампания была неудачна для русских, но благода­ря дипломатическому искусству вице-канцлера П. П. Шафирова и подку­пам удалось добиться от турок сравнительно легких условий мира. Ценой

возврата Азова и других приобретений 1700 г. Петр обеспечил себе тыл в дальнейшей борьбе с Швецией.

Северная война, перекинувшись на территорию Германии, принимала все более широкие размеры. Ввод русских войск в Померанию и проект де­санта в Швецию через Данию встревожили Англию, которая, по выраже­нию Маркса, «должна была явиться главной опорой или главной помехой планам Петра Великого »1. В выходивших в Анг чии политических памфле­тах резко критиковалась политика правительства, которое не выполнило своих обязательств в отношении Карла XII. Английская дипломатия пус­тила в ход все средства. До сведения Петра было доведено, что Англия не допустит разгрома Швеции. Интригами Анг пли объясняется отсутствие единства в действиях союзников, среди которых из английских источни­ков распространялись слухи о широких завоевательных планах Петра в Европе. «Болтаемся туне, - жаловался Петр, - ибо, что молодые лошади в карете, так наши соединенные [союзники], а наипаче коренные, сволочь хотят, да коренные не думают ».

При натянутых отношениях с Англией Петру естественно было искать союза с враждебной ей Францией. Для этого в 1717 г. он и ездил в Париж. Результатом этой поездки был Амстердамский договор между Россией, Францией и Пруссией. По этому соглашению участвовавшие в нем держа­вы обязались охранять договоры, которые должны были прекратить Север­ную войну. Амстердамское соглашение показало, насколько возросло в Ев­ропе значение русской дипломатии. Вместе с том оно подготовило почву для дальнейших переговоров. В 1718 г. на Аландских островах открылся мир­ный конгресс русских и шведских уполномоченных. Однако вследствие смерти Карла XII он был прерван, и война шзодолжалась. Англия еще бо­лее активно повела свою политику, стремясь приостановить успехи России на германской территории. В 1720 г. под давлением английской диплома­тии Дания вновь заключила сепаратный мир с Швецией, отказавшись от всех своих завоеваний. Примирилась с Швецией и Пруссия. Наконец, в Вене между Империей, Англией и Речью Посполитой, не без участия Франции, заключен был оборонительный союз, острием своим направленный против России. Со своей стороны русские дипломаты вета в 1718 г. переговоры с испанским правительством о наступательном союзе против Англии с целью свержения Ганноверской династии и восстановления Стюартов. Союз не состоялся, но Петр не прервал сношений со Стюартами, имея в виду исполь­зовать угрозу реставрации для давления на английское правительство. Тогда Англия открыто стала на сторону Швеции, заключила с ней союз, и анг­лийский флот дважды - в 1720 и 1721 гг. - появлялся в Балтийском море якобы для охраны берегов Швеции от русски* гтесантов. В действительно­сти имелось в виду принудить Россию принять посредничество Англии. Петр на это не пошел. Дело ограничилось безрезульлатной морской демон-

1 Marx К. Secret diplomatic history of the X VTI1T contui у. P. 90.

страцией. Услуги посредничества предлагали не только английский король, но и регент Франции, и венский двор. Было принято посредничество Фран­ции. Ништадтский мир 1721 г. закрепил за Россией Лифляндию, Эстлян-дию, Ингерманландию и часть Финляндии с Выборгом. «Сила и престиж Швеции», тяготевшие над Европой со времени Тридцатилетней войны, пали. Мир открывал для России возможность добрососедских отношений с Швецией, с которой в 1724 г. русское правительство вступило даже в союз­ный договор.

Таким образом, полуторавековая борьба за Прибалтику кончилась в пользу России. «Воину шведскую, - говорит Маркс, - с точки зрения как ее целей, так и результатов и продолжительности, мы можем спра-

ведливо назвать основной войной Петра Великого»1. «Ни Азовское, ни Черное, ни Каспийское море не могли открыть Петру прямой выход в Ев­ропу»2. Благодаря завоеванию Прибалтики «России было обеспечено пре­восходство над соседними северными государствами; благодаря ему же Россия была втянута в непосредственный и постоянный контакт с любым государством Европы. Наконец, им были заложены основы для установ­ления материальных связей с морскими державами, которые, благодаря этому завоеванию, попали в зависимость от России в отношении материа­лов для кораблестроения»3. Вместе с тем Россия в результате своей побе­ды над Швецией заняла одно из первых мест в «концерте» европейских держав. «Мы, - говорит Петр, - от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают».

На востоке Петр проявлял большой интерес к Средней Азии, через ко­торую шел транзитный путь в Индию. Несчастная экспедиция А. Бекови-ча-Черкасского должна была «хивинского хана склонить к верности и подданству, привести и бухарского хана, хотя не в подданство, то в друж­бу». Едва освободившись от Северной войны, Петр уже в декабре 1721 г. перешел к выполнению новой задачи - войне с Персией. Тут, как и в Турции, он опирался на поддержку христианских подданных шаха. Кар-талинский (грузинский) царь Вахтанг перешел на сторону России; одно­временно и армянский католикос обратился к Петру от имени армянского народа за помощью против персов. Блестящие успехи русских войск при­вели к завоеванию Дербента и Баку с прилегающими землями провинций Гиляна, Мазандерана и Астрабада. Укрепление России в прикаспийских странах вызвало осложнение и в отношениях с Турцией, которую возбуж­дали против России Англия, Франция и Венеция. Турецкие войска были двинуты в Закавказье, и Карталинское царство вынуждено было при­знать верховенство султана. Тем не менее разграничение, произведенное в 1724 г. между Россией, Персией и Турцией, закрепило за Россией боль­шую часть ее завоеваний.

Таковы были в основном итоги внешней политики Петра I.

«Этот действительно великий человек, - говорит Энгельс, - ...первый вполне оценил изумительно благоприятную для России ситуацию в Евро­пе. Он ясно увидел, наметил и начал осуществлять основные линии русской политики как по отношению к Швеции, Турции, Персии, Польше... так и по отношению к Германии»4.

Провозглашение Петра I императором 22 октября 1721г. было внешним выражением достигнутых в его царствование международных успехов Рос­сии. Акт этот не сразу был признан европейской дипломатией. При жизни Петра только Голландия и Швеция официально признали этот титул.

1 Marx К. Secret diplomatic history of the XVIII century. P. 90.

2 Ibid.

3 Ibid. P. 89.

4 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. II. С. 12.

Дипломатические учреждения и методы дипломатической работы при Петре I

Та сложная внешнеполитическая деятельность, которая развернулась при Петре I, требовала реорганизации учреждения, ведавшего международ­ными сношениями, и создания новых дипломатических кадров. Доморо­щенные дипломаты с их приемами, выработанными на ходу, уже не были пригодны для новых задач внешней политики, выдвинутых сложной меж­дународной обстановкой начала XVIII в. При Петре вся дипломатическая служба реорганизуется по западноевропейскому образцу. В иностранных государствах образуются постоянные дипломатические миссии, отсутствие которых давало себя так сильно чувствовать еще в XVII в. Уже в 1699 г. в Голландию был послан А. А. Матвеев в звании «чрезвычайного и полномоч­ного посла», в 1701 г. был назначен «министр» в Вену и т. д. Одновременно в важнейших европейских и некоторых внеевропейских странах появля­ются русские консулы для охраны торговых интересов царских подданных. С другой стороны, и при царском дворе с конца XVII в. возникают постоян­ные иноземные представительства. Петр с большой настойчивостью прово­дил принцип неприкосновенности личности послов, когда дело шло о пред­ставителях его страны.

Большой шум наделал в 1708 г. случай с русским послом в Англии А. А. Матвеевым, который был арестован за долги, причем подвергся оскор­блениям и даже побоям. Этот инцидент вызвал сильное волнение среди всего дипломатического корпуса в Лондоне, увидевшего в оскорблении русского посла нарушение международного посольского права. Матвеев был освобож­ден. Пострадавшего посетили все «до единого иностранные министры, содро­гаясь о таком афронте, от века не слыханном и нигде в историях... бесприк­ладном» . Королева Анна выразила сожаление по поводу случившегося. Петр потребовал смертной казни для лиц, нанесших оскорбления его послу. Ви­новные, действительно, были привлечены к ответственности. На очередной сессии парламента поступок против Матвеева был признан преступлением «как перед английскими законами, так и перед международным правом, на коем основывается привилегия посланников». Внесен был специальный за­конопроект «о сохранении привилегий послов и публичных министров»; он уточнил ряд вопросов, связанных с посольской неприкосновенностью. В вы­работке текста закона принял участие и дипломатический корпус. Конечно, о применении смертной казни не могло быть и речи, но английское прави­тельство снарядило специальное чрезвычайное посольство к Петру I с изви­нениями. Посольство было принято с исключительной торжественностью, и Петр, «принимая на вид внимание нации, выраженное в парламентском акте, а также честь, оказанную ему королевой настоящим посольством», не наста­ивал на своем требовании. Таким образом, данный инцидент, благодаря энер­гичному вмешательству Петра, послужил поводом для законодательного оформления посольского права. Сам Петр, однако, гораздо меньше стеснял-

ся с иностранными послами. В 1718 г. он арестовал голландского резидента в Петербурге Дебиса, который обвинял­ся в посылке неблагоприятных для России донесений своему правитель­ству и в подозрительных сношениях с русскими подданными царя; к послу был приставлен караул, у него были отобраны все бумаги, сам царь подверг его допросу. Петр потребовал от Гол­ландских Штатов его отзыва.

Старый Посольский приказ уже не удовлетворял новым потребностям государства в работоспособном органе внешнеполитических сношений. Уже в начале XVIII в. рядом с ним возни­кает при Петре «походная Посольская канцелярия», к которой постепенно переходят все функции Приказа. По образцу Швеции в 1716 г. в Посоль­ской канцелярии был введен коллегиальный порядок решения дел, и она сама была переименована в «Посольскую коллегию». Наконец, в 1720 г. была образована особая Коллегия иностранных дел, которая сменила ста­рый Посольский приказ. Во главе коллегии были поставлены канцлер граф Г. И. Головкин и подканцлер П. П. Шафиров. При них были «канцелярии советники» А. И. Остерман, который впоследствии выдвинулся на первый план на дипломатическом поприще, и В. Степанов. На их обязанности ле­жало «сочинять грамоты к чужестранным государям, рескрипты к мини­страм, резолюции, декларации и прочие бумаги великой важности и тай­ны». Работа коллегии шла под непосредственным контролем самого царя. При обсуждении особо важных «государственных тайных дел» он «высо­кой особой присутствовать в коллегии изволит».

Европейские порядки не сразу прививались в русской дипломатической среде. Под новой оболочкой продолжали держаться старые навыки мест­ничества и понятия чести. Из иностранной практики черпались в первую очередь соответствующие стороны этикета. «Русские, - писал в 1710 г. датский посланник Юль, - не отрешаются ни от одного из старых русских обычаев, которые могут служить им к возвеличению, и в настоящее время изучают чужие обычаи, пригодные для такого поддержания и умножения их достоинства и чести». Иностранные послы обижались на то, что русские официальные лица никогда не делали первыми визитов. В отношении це­ремониала дипломаты Петра I были так же придирчивы, как и дипломаты его отца. При подписании русско-датского договора в 1710 г. возник спор, в какой очереди должны быть размещены подписи уполномоченных. Датский уполномоченный соглашался, чтобы в русском экземпляре на первом мес­те стояли подписи русских уполномоченных, но требовал, чтобы в датском

на первом были подписи датских. Русские министры уступили, но прибег­ли к невинной уловке: канцлер подписался и приложил свою печать на по­следнем месте, выше его подписался подканцлер, а на первом месте - дат­ский посланник; «этим русские хотели намекнуть, что последнее место они считают первым и обратно». Любопытный случай местничества произошел при пожаловании Меншикову датского ордена Слона. Датский посланник предварительно взял с Меншикова обязательство отдавать предпочтение этому ордену перед всеми остальными, не исключая ордена Андрея Перво­званного. Меншиков его обманул и стал носить оба ордена попеременно. Даже сам Петр не отрешился еще от старинных понятий чести. При приеме иностранных послов он не имел при себе «ни шляпы, ни другого чего, чем покрыть голову», очевидно, чтобы не снимать шляпы при произнесении чуждого титула. Стоял царь под балдахином у самого края, не оставляя для посла места около себя. Все эти ухищрения, к которым прибегали еще в первое десятилетие XVIII в., конечно, были пережитком торжественного церемониала московских царей. С самими иностранными послами обраща­лись порой не с тем уважением, какого требовал царь в отношении собствен­ных послов. До приезда в столицу их окружали по-прежнему самым бди­тельным и придирчивым надзором, их служителей не выпускали со двора, а сами послы могли выходить лишь с разрешения местного коменданта.

Не сразу выработалось и необходимое для ведения широкой политики дипломатическое умение. Очень неодобрительно отзывались в 1708 г. ми­нистры Людовика XIV о русских послах, приезжавших во Францию, кото­рые, по их словам, «ничего не искали к пользе государя своего у короля и только делали гордые запросы». Дипломатические приемы в некоторых от­ношениях по своей наивности недалеко ушли от XVII в. Так, например, русские дипломаты редко соглашались давать ответы в письменной форме, боясь связать себя этим. В 1710 г. царские министры требовали, чтобы Юль представил им зашифрованное полномочие с переводом на обороте; когда он отказался на том основании, что это значило бы выдать ключ к шифру, ему с деланной наивностью отвечали, «что особенной беды в этом не было бы, так как между царем и королем датским не должно существовать ника­ких тайн».

Таковы были кадры, с которыми Петр начинал свою дипломатическую работу в совершенно новых по обширности и смелости масштабах. Тем бо­лее поражают те быстрые успехи, которые делает молодая петровская дип­ломатия. Ко второй половине царствования Петра уже вырастает новое по­коление умелых и тонких дипломатов, которые отлично ориентировались в международных отношениях и действовали и с большой ловкостью, и с несомненным тактом. Инструкция, данная в 1718 г. Петром уполномочен­ным на Аландском конгрессе, является, несомненно, образцом дипломати­ческого такта и искусства. Петр предлагает «шведских уполномоченных глубже в негоциацию ввести... и весьма ласково с ними обращаться». В ос­нову переговоров должно быть положено стремление «не только со Шве-циею мир заключить, но и обязаться дружбой». «Когда, - писал Петр в

особой инструкции Остерману, - между обеими державами прежняя враж­да и зависть исчезнет, а вечная дружба установится, то не только можем себя от других обезопасить, но и баланс в Европе содержать». Поэтому царь считал нужным предложить приемлемые для Швеции условия. «Мы зна­ем, - писал он Остерману, - что хотя бы мы через оружие свое и привели короля шведского к уступке всего нами завоеванного, то Швеция всегда будет искать возможности возвратить себе потерянное, и таким образом война не пресечется. Поэтому мы предлагаем следующий способ к искоре­нению всех ссор: если король уступит нам провинции, которые теперь за нами (кроме Финляндии), то мы обяжемся помочь ему вознаградить его потери в другом месте, где ему нужно». Наконец, Петр проводит мысль о единстве интересов всех союзников, воюющих против Швеции. Поэтому он отказывается от сепаратного заключения мира: «...если нам о прусском и польском королях не поставить условий, то этот мир будет на слабом осно­вании, ибо нам нельзя их оставить в войне».

По стопам Петра шли и его помощники на поприще дипломатии. Запис­ка, поданная М. П. Бестужевым-Рюминым в 1720 г. по поводу английского проекта «медиации» (посредничества), является образцом отчетливости мысли и здравого смысла. Шаг за шагом Бестужев распутывает нити анг­лийских интриг. Будучи посланником в Швеции, тот же Бестужев не толь­ко тонко вникал в современное состояние страны, в которой он был аккре­дитован, но и изучал ее историю. Московская «грубость» отошла в область преданий. Когда английский государственный секретарь Стенгоп в резкой форме сообщил в 1720 г. русскому послу Веселовскому о заключенном Ан­глией союзе со Швецией, Веселовский промолчал, «ибо, -писал он, -если бы я хотя бы несколько слов сказал не по нем, то без противности не разо­шлись бы, потому что зело запальчивый человек».

С расширением сферы дипломатической деятельности функции русских дипломатов при Петре чрезвычайно усложнились. На них лежала литера­турная борьба с вредными для России политическими настроениями за гра­ницей. Когда в Гаагу пришло известие о Нарвском поражении, русский по­сол Матвеев составил и подал штатам мемориал, долженствовавший рассе­ять дурное впечатление, произведенное этим известием; шведский посол был вынужден заказать опровержение. Позже князь Куракин должен был в Гааге наблюдать, чтобы в газетах не печаталось ничего предосудительно­го для России, и опровергать печатаемое; он даже жаловался на «газете-ров» голландскому правительству. В 1711 г. Волков, будучи во Франции, рекомендовал « курантелыцика [редактора газеты] чем-нибудь приласкать, чтобы принимал и печатал добрые о нас ведомости». Принимались и дру­гие меры для обработки европейского общественного мнения. Матвеев в Гааге «на каждую неделю уставил быть в своем доме собрания всем здеш­ним первым господам и госпожам, для собрания и забавы картами и иных утех», чтобы «лучший способ к пользе и воле монаршей учинить».

С большим мастерством использовала петровская дипломатия те внут­ренние противоречия, которые имелись в неприятельских странах. Вмеша-

тельство во внутренние дела соседних государств было обычным средством воздействия на их политику. В 1703 г. П. А. Толстому, одному из выдаю­щихся дипломатов Петра, удалось, например, добиться в Константинопо­ле не только смены, но и казни визиря, враждебно настроенного к России. Для своих целей русское правительство при Петре, как и при его предше­ственнике, пользовалось агентурой турецких христиан. Так, ценным осве­домителем был племянник константинопольского патриарха. В Швеции после окончания войны русская дипломатия поддерживала партию «пат­риотов» . Особенно сложную интригу вела русская дипломатия в отноше­нии наиболее опасной для России державы - Англии. Русский резидент в Лондоне Веселовский внушал англичанам, что Англия управляется инте­ресами и политикой Ганновера; в Петербурге поддерживались сношения с претендентом на королевский престол Англии Яковом Стюартом и его сторонниками якобитами.

Одним из основных «каналов», какими про­изводилось воздействие на политику иностран­ных государств, были подкупы, посредством ко­торых получалась ценная политическая инфор­мация. При заключении мирного договора с Тур­цией в 1711 г. оказалось нужным дать большие взятки не только визирю и муфтию (главе му­сульманского духовенства), но и английскому и голландскому послам; в 1720 г. для достижения «вечного мира», кроме турецких сановников, подкуплены были французский посол и его жена.

Взятки считались необходимыми не только в Константинополе. В 1701 г. министр при вен­ском дворе князь П. А. Голицын жаловался на отсутствие средств для подкупов, хотя «не так мужья, как жены министров бесстыдно бе­рут». «Сами знаете, каков здешний двор и как министры здешние избало­ваны подарками других потентатов [государей]», - писал он в 1703 г. ехавшему в 1706 г. послом в Англию Матвееву было поручено склонить на русскую сторону всемогущего в то время герцога Мальборо, хотя Петр и сомневался в успехе, «понеже через меру богат, однакож обещать тысяч около 200 или больше». Мальборо запросил княжества в России. Петр был в то время настолько заинтересован в союзе с Англией, что согласил­ся было дать герцогу на выбор Киевское, Владимирское или Сибирское княжество с ежегодным доходом в 50 тысяч ефимков, самый большой в мире камень рубин и орден Андрея Первозванного. Из этой сделки ничего не вышло.

К тем же приемам прибегали и иностранные правительства в России. Особенно обвинялся во взяточничестве подканцлер Петра I, умный, но жад­ный до денег Шафиров.

Петр I как дипломат

Петр крепко держал в своих руках все нити русской дипломатии. Он лично участвовал во всех переговорах, выполняя функции и посла, и мини­стра иностранных дел. Он дважды ездил за границу с дипломатическими целями и лично заключал такие важные договоры, как соглашение в Раве (1698 г.) и договор в Амстердаме (1717 г.). У себя на родине царь непосред­ственно сносился с иностранными послами и беседовал с ними запросто в домашней обстановке, - это был самый верный, а иногда и единственный способ довести то или иное дело до конца. Определенных аудиенций не было, царя надо было «отыскивать на пирах и там исполнять свои поручения». «Я воспользовался нынешним обедом, - рассказывает Юль, - за которым сидел с ним рядом, чтобы, согласно приказанию моего государя и короля переговорить с ним о разных вещах; во время этой беседы царь весьма бла­госклонно и охотно слушал меня и отвечал на все, что я ему говорил». При содействии царских денщиков можно было видеть царя и дома, где тот же Юль раз застал его «неодетым, в кожаном, как у ремесленников, фартуке, сидящим за токарным станком». Петр терпеть не мог никаких официаль-ностей. Не без юмора повествует Юль о тайной аудиенции, которую он ис­просил у царя через канцлера. Аудиенция была назначена на адмиралтей­ской верфи. Посланник поспешил в назначенное место в расчете, что царь примет его в каком-нибудь доме и выслушает. Когда Петр подъезжал в шлюпке к берегу, Юль спустился к нему навстречу. Царь тут же начал очень громко говорить с ним о государственных делах, так что все окружающие могли слышать. Юль стал просить выслушать его наедине, но Петр прика­зал сказать прямо, в чем его поручение, а когда посланник заговорил шепо­том, то он отвечал нарочито громко. «Тем и окончилась эта испрошенная мною частная аудиенция, от которой царь таким образом отделался, чтобы не слышать того, чего слушать не хотел».

У Петра были свои принципы международной политики. Основным его правилом была политическая добросовестность и верность обязательствам. «Лучше можно видеть, - писал он, - что мы от союзников оставлены бу­дем, нежели мы их оставим, ибо гонор пароля [честь данного слова] дражае всего есть».

Сила внешней политики Петра заключалась в том, что он не разбрасывал­ся на несколько проблем, а сосредоточивался на одной; этой одной проблеме он и подчинял все усилия своей дипломатии, отказываясь от выполнения других, раз они не стояли на первой очереди. Так, польский вопрос для Пет­ра существовал только в рамках Северной войны. Единственный раз Петру пришлось против воли уклониться от этого основного принципа его внешней политики, - это было в 1711 г., во время навязанной ему войны с Турцией. Этим отличается внешняя политика Петра I от колеблющейся и противоре­чивой политики его предшественников. Такой твердости в проведении опре­деленной линии не было и в политике его ближайших преемников.

Внешняя политика России в период 1726-1755 гг.

Из трех основных задач, которые стояли перед Россией в XVII в., одна, шведская, была полностью разрешена при Петре I. Оставались две другие - польская и турецкая. Они и являлись стержневыми вопросами русской внешней политики в течение всего XVIII в. Наряду с этим вопрос «европей­ского баланса» (равновесия) и стремление играть решающую роль в обще­европейских делах и поддерживать международный престиж, приобретен­ный Россией при Петре I, определяли ряд других дипломатических меро­приятий.

В конце царствования Петра I Западная Европа разделялась на две про­тивостоявшие группы держав: Франция, Англия и Пруссия осенью 1725 г. заключили договор, направленный про­тив Австрии и Испании. Господство Рос­сии над Прибалтикой продолжало беспо­коить Англию, и это создавало натяну­тые отношения между обоими государ­ствами, вызвавшие даже появление английской эскадры в Балтийском море в мае 1726 г. При таких условиях Рос­сия неизбежно должна была примкнуть к Австрии, которая являлась к тому же естественной ее союзницей против Тур­ции. Оборонительный союз с Австрией был заключен в августе 1726 г. Задачей Франции с этого момента было создать вокруг России окружение из враждеб­ных ей государств - Швеции, Польши и Турции. Обе группировки столкнулись между собой в Польше по вопросу о пре­емнике Августа П. Здесь Австрии с Рос­сией противостояли Франция и союзная с ней Швеция. Август III, сын умершего короля, утвердился на польском престо­ле при поддержке русских войск. Во вре­мя конфликта из-за избрания польско­го короля французская дипломатия производила энергичный нажим на Турцию в целях вызвать выступление ее против России. Со своей стороны правительство Анны Иоанновны ценой возвращения Персии областей, за­воеванных Петром I, добилось заключения с могущественным шахом На­диром «вечного мира», направленного против Порты. В 1735 г. началась тяжелая война в союзе с Австрией против Турции и Крыма. Она закончи­лась бесплодным для России Белградским миром, заключенным при посред­ничестве Франции в 1739 г.

Театром другого столкновения с англо-французской союзной системой была Прибалтика, где под влиянием французской дипломатии в 1741 г. против России выступила Швеция. Война закончилась Абоским миром, который закрепил и частично расширил условия Ништадтского мира.

В середине 40-х годов XVIII в. Россия была втянута в войну между Авст­рией и Англией, с одной стороны, и Францией и Пруссией - с другой. В этой войне русская дипломатия, впрочем, не проявляла достаточной чет­кости и определенности. Решительному выступлению предшествовал дли­тельный период колебаний, вызванных столкновением иностранных и ме­стных влияний при петербургском дворе. Последовательную антипрусскую политику вел умный и тонкий канцлер А. П. Бестужев-Рюмин, который стоял за союз с Австрией. В 1746г. возобновлен был оборонительный союз с Австрией. В 1747г. Англия связала Россию «субсидной конвенцией», в силу которой русское правительство обязалось за соответствующую денежную субсидию выставить военный корпус для защиты ганноверских владений английского королевского дома. В 1750 г. Англия даже присоединилась к австро-русскому союзу, а в 1755 г. ею заключена была на более широких началах новая «субсидная конвенция» с Россией.

Семилетняя война

В 1756 г. политическая конъюнктура в Западной Европе неожиданно и резко изменилась. Начавшаяся война между Англией и Францией побуди­ла английское правительство заключить соглашение с Пруссией, чтобы га­рантировать нейтралитет Германии в этой войне (Уайтхоллский договор). Ввиду того что Россия была связана «субсидной конвенцией», можно было рассчитывать, что и она будет вынуждена примкнуть к этому соглашению. Уайтхоллский договор 1756 г. выявил новую перегруппировку политиче­ских сил в Европе. Франция пошла на сближение и союз с Австрией. В Пе­тербурге проявлялись колебания и боролись английское и французское вли­яния. Наконец, русское правительство заняло совершенно определенную позицию и ввиду опасности, которую представляло для России чрезмерное усиление Пруссии, примкнуло к австро-французскому союзу, «чтобы, ос-лабя короля прусского, сделать его для здешней стороны нестрашным и незаботным». Намечался раздел Пруссии, в результате которого должны были получить разрешение насущные вопросы внешней политики России - турецкий и польский. В конце концов Россия официально присоединилась к австро-французскому оборонительному союзу. С Англией дипломатиче­ские отношения не были порваны, так как обе стороны дорожили выгода­ми, которые давала им взаимная торговля. Это открывало широкий про­стор для интриг Англии в Петербурге. Успехи русского оружия в Пруссии приближали Фридриха II к «краю гибели». Он готов был уже отречься от престола, когда смерть Елизаветы в 1762 г. освободила его от самого опас­ного из врагов.

Петр III, большой поклонник Фридриха II, снова резко повернул направ­ление русской внешней политики, не только заключив мир с Пруссией, но и поспешив вступить с ней в союз.

Русская дипломатия в период 1726-1762 гг. в борьбе с западноевропейской дипломатией

Недостаток устойчивости во внешней политике России открывал перед иностранными державами возможность вести чрезвычайно бесцеремонные интриги в Петербурге и открыто вмешиваться во внутренние дела Россий­ской империи. Как известно, Елизавета Петровна в 1741 г. была посажена на пре­стол гвардией, при деятельном содействии французского посла Шетарди, который надеялся добиться этим путем сближения России с Францией. Шетарди финансиро­вал переворот и первое время пользовался большим влиянием при дворе. Однако он встретил серьезного и умного противника в лице канцлера А. П. Бестужева. Во вре­мя отсутствия Шетарди в России австрий­ский посол маркиз Ботта-Адорни, вооду­шевленный успехом своего французского коллеги, повел разговоры среди оппозици­онно настроенной части русской знати о возможности восстановления на престоле свергнутого Иоанна Антоновича. Чтобы устранить Бестужева, его враги попыта­лись замешать его в этот заговор. Это не удалось. В 1744 г. Шетарди вернулся в Пе­тербург с миссией вовлечь Россию в войну на стороне Франции и Пруссии; он открыто заявлял, что намерен свалить канцлера. В союзе с Шетарди была преданная Фридриху II принцесса Ангальт-Цербстская, мать невесты ве­ликого князя Петра Федоровича, будущей Екатерины II. Бестужев посту­пил со свойственной ему решительностью: перехваченная переписка Ше­тарди помогла ему скомпрометировать французского посла, который и был выслан из России. Позже, в 1756 г., английский посол Чарльз Вильяме раз­рабатывал с великой княгиней Екатериной Алексеевной план захвата ею власти после смерти Елизаветы Петровны. Эта смелая игра иностранных дипломатов в Петербурге объясняется той легкостью, с какой, при поддерж­ке кучки гвардейцев, в России в XVIII в. происходили перевороты.

Русское правительство в этом отношении было менее предприимчиво. Оно позволяло себе вести крупную интригу только в Швеции, где постоян­ная борьба аристократии с королевской властью открывала такую возмож-

ность. Тратились значительные средства для создания среди шведской зна­ти русской партии в противовес другой группировке, которую такими же средствами поддерживало правительство французское. На этом поприще английская дипломатия действовала в 40-х годах рука об руку с диплома­тией русской, принимая значительную часть расходов на счет своего каз­начейства. В 1740 г., например, русский и английский посланники догово­рились дать на соответствующие цели по 50 тысяч ефимков. В 1746 г. для подкупа депутатов сейма было ассигновано в Петербурге 20 тысяч рублей; «патриоты», для которых они предназначались, требовали 100 тысяч руб­лей на содержание столов для «благонамеренных депутатов», но рекомен­довали, «чтобы с деньгами поступали осторожно, выдавали не всякому, кто выставит свою благонамеренность на продажу, - давали бы только тем, кто будет рекомендован главами патриотической партии». Шведское прави­тельство официально жаловалось в Петербурге на вмешательство русского посла барона Корфа во внутренние дела Швеции и требовало его отозвания. Из Петербурга отвечали жалобами на действия антирусской партии. В сле­дующем году новый русский посланник Н. И. Панин развернул в письме к русскому канцлеру целую программу действий на случай смерти хворав­шего шведского короля. По его словам, перед Россией стоят три задачи: не допускать установления в Швеции самодержавия, низвергнуть настоящее министерство и поставить на места министров добрых «патриотов». Панин предлагал «склонить» на сторону России какого-нибудь влиятельного чле­на французской партии, но настаивал вместе с тем и на применении вооружен­ного вмешательства: «раздача же денег никакой пользы не принесет».

Та же система подкупов в сочетании с вооруженным вмешательством практи­ковалась и в Речи Посполитой, и в Кур­ляндии. В этой непрерывавшейся борь­бе за влияние в чужих государствах во всей Европе середины XVIII в. широко применялся подкуп не только частных лиц, но и министров. Так, в 173 7 г. из Пе­тербурга были посланы богатые подарки гофмейстеру шведского короля Горну; он долго отговаривался, но все-таки при­нял подарки с большой предосторожно­стью: чек получил на банк, якобы в уп­лату за товары, и выдал расписку, а на следующий день русский посланник от­вез ему эту расписку обратно. Очень много денег тратили иностранные правительства на подкупы русских министров и сановников. В 1725 г. французскому послу Кампре-дону было разрешено его правительством истратить до 60 тысяч червон-

цев на «гратификации публичные и секретные» всем лицам, которые были полезны для заключения союза между Францией и Россией, начи­ная с всесильного Меншикова, канцлера Головкина, Остермана и других и кончая приближенными к Екатерине I дамами. Принято было выплачи­вать регулярно ежегодные пенсии руководителям внешней политики Рос­сии, и самые выдающиеся государственные деятели той эпохи не гнуша­лись принимать такое вознаграждение сразу от нескольких иностранных дворов. Не без юмора описывает подобный эпизод английский посол Ви­льяме. «Уже с некоторого времени, - писал он в августе 1756 г., - канц­лер [Бестужев] просил меня доставить ему крупную пенсию от короля, го­воря, что ему здесь дают ежегодно лишь 7 тысяч руб., а на такое жалова­нье он не может жить по своему положению; что ему известны интересы его отечества, связанные с интересами Англии, и что потому тот, кто слу­жит хорошо России, служит и Англии; таким образом, он может служить королю, не действуя против своей совести и не нанося вреда своему отече­ству... Но он страшно удивился, когда я в понедельник сказал ему: "ко­роль жалует вам пожизненную пенсию в 12 тысяч руб. в год". Он был этим озадачен, он в самом деле не поверил мне. Он меня не благодарил и при моем уходе не обратил никакого внимания на свою пенсию». Только после того как банкир Вольф заверил его в правильности сообщения, канц­лер поспешил выразить Вильямсу свою благодарность. «Скажите ему, - велел он передать, - что мы заживем вместе наилучшим образом, что я сделаю все возможное для него».

Однако, получая деньги от всех иностранных дворов, руководители внеш­ней политики России вели свою собственную линию, отнюдь не жертвуя интересами своей страны ради чужих интересов.

Все правительства стремились иметь в чужих государствах своих аген­тов, через которых получались необходимые им сведения. Русская развед­ка была поставлена неплохо. Достаточно сказать, что при Анне Иоанновне русский посланник в Турции Неплюев имел агента в свите французского посла и через него получал известия о всех шагах своего соперника. В Шве­ции в 1747 г. пришлось даже изменить систему канцелярской переписки, потому что русский посланник барон Корф имел возможность узнавать обо всех тайных государственных делах. В 1726 г. выяснилось, что прусский советник Фербер сообщал в Петербург об интимных разговорах своего госу­даря; Фербер был казнен.

Более дерзко, чем Россия, использовали тайную агентуру тогдашние ее враги - Англия и Пруссия. В этом смысле они сумели использовать даже будущую императрицу, великую княгиню Екатерину Алексеевну, урож­денную немецкую принцессу. Еще мать ее была агентом Фридриха II, пока не была выслана из России по распоряжению императрицы Елизаветы. Английский посол Вильяме сумел найти доступ и к Екатерине как через своего секретаря Станислава Понятовского (будущего польского короля), так и путем крупных займов, предоставляемых ей из средств английского короля. Наконец, одной из характерных черт этого периода является уси­ление секретной дипломатии, действовавшей помимо официальных пред­ставителей и органов, призванных руководить внешней политикой. Так, императрица Елизавета Петровна и французский король Людовик XV на­ходились между собой в тайной переписке без ведома своих министров.

Хитросплетенная паутина дипломатических интриг и путей воздей­ствия на политику соседних стран ярко отражает сложность международ­ной обстановки в Европе накануне Французской буржуазной революции 1789 г., в период окончательного образования национальных государств. К чести русской дипломатии той эпохи следует отнести ее умение не толь­ко закрепить успехи, достигнутые при Петре I, но и играть решающую роль в делах Западной Европы. Отсталая по сравнению с Западной Евро­пой Россия XVIII в. менее своих соседей испытывала противоречия между строем феодальным и буржуазным, которые раздирали страны, стоявшие на более высокой ступени экономического развития. Поэтому ее прави­тельство и могло проводить, несмотря на смену лиц на престоле, более ре­шительную политику.

Международным успехам России способствовало и наличие в составе правительства выдающихся дипломатов. Таков был знаменитый Андрей Иванович Остерман, начавший свою карьеру при Петре I в качестве одного из участников мирных переговоров с Швецией; его настойчивости и ловко­сти Россия была обязана блестящим Ништадтским миром. Опыт и природ­ные дарования выработали в нем совершенно исключительные дипломати­ческие качества. « Часто, - пишет о нем Манштейн, - иностранные мини­стры в течение двух часов проговорят с ним и по выходе из его кабинета знают не больше того, сколько знали, входя туда. Что он ни писал, что ни говорил, могло пониматься двояко. Тонкий, притворный, он умел владеть

своими страстями и в случае нужды даже разнежиться до слез. Он никогда не смотрел никому в глаза из страха, чтобы глаза не изменили ему, он умел держать их неподвижно». Про Остермана говорили, что у него проявлялась подагра в руке всякий раз, когда надо было подписать опасную бумагу.

Человеком другого типа был А. П. Бестужев-Рюмин, честолюбивый, хитрый, владевший всеми тайнами дипломатических успехов, но далеко не умевший так скрывать свои чувства, как Остерман. Бестужев был созда­телем определенной политической системы, которую он и проводил после­довательно в жизнь; в основу ее он полагал союз России с Австрией для про­тиводействия возраставшему могуществу Пруссии и для наступления на Турцию.

Дипломатия Екатерины II

Деятельность русской дипломатии в период между 1726 и 1762 гг. под­готовила разрешение тех основных проблем внешней политики, которые стояли перед Россией с конца XVII в. «На севере - Швеция, сила и пре­стиж которой пали именно вследствие того, что Карл XII сделал попытку проникнуть внутрь России... На юге - турки и их данники, крымские та­тары, представлявшие собою лишь обломки прежнего величия... бывшая в состоянии полного развала Польша... неспособная по своей конституции ни к какому общенациональному действию и обреченная тем самым стать легкой добычей своих соседей... За Польшей лежала другая страна, кото­рая, казалось, пришла тогда в состояние безнадежного развала, Германия. Со времени Тридцатилетней войны Римско-германская империя являлась государством лишь по имени... И в качестве соперницы австрийской дина­стии уже начинала наряду с нею постепенно выдвигаться прусская» Ч « Ни­когда мировое положение не было более благоприятно для завоевательных планов царизма, чем в 1762 г. ...Семилетняя война расколола всю Европу на два лагеря. Англия сломила мощь французов на море, в Америке, в Ин­дии, а за тем покинула на произвол судьбы своего континентального союз­ника, прусского короля Фридриха П. Этот последний стоял на краю гибели в 1762 г.»2 Такова была международная обстановка, в которой пришлось действовать вновь образовавшемуся правительству Екатерины II. Во главе ведомства иностранных дел фактически стоял один из наиболее образован­ных и умных государственных деятелей того времени - Н. И. Панин - «са­мый искусный, самый смышленный, самый ревностный человек при моем дворе», как писала о нем Екатерина II тотчас по вступлении на престол. Неподкупно честный, Панин, по словам одного английского дипломата, не преследовал «других целей, кроме тех, какие соответствуют пользе и чести его государыни и укреплению в России правительства». «Один из самых

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. III. С. 9-11.

2 Там же. С. 14.

любезных людей», на языке которого, если верить его недоброжелателям, не было слова «нет», он в серьезных вопросах твердо и последовательно про­водил свою линию.

С первых же шагов большое и активное участие во внешней политике своего государства принимала сама Екатерина. Ни один серьезный вопрос в этой области не проходил мимо нее, ни одно ответственное решение не принималось без непосредственного ее вмешательства. «Я хочу управлять сама, и пусть знает это Европа!» - говорила она Потемкину. С молодых лет вовлеченная придворными интригами в большую политику, Екатерина имела уже значительный опыт в деле дипломатии и свои недюжинные дип­ломатические способности развила в дальнейшем до совершенства. Она об­ладала большим искусством притворства, которое в XVIII в., как и часто позже, считалось основным качеством дипломата. «Весьма ошибутся, - говорила она сама про себя, - кто по персональным приемам будет судить о делах». Не менее искусно использовала Екатерина П «просветительную» фразеологию, которой она умело прикрывала свои честолюбивые замыслы. Нарушая права Польши как независимой державы, подготовляя ее расчле­нение, она облекала свои действия в форму защиты «свободы» польского народа. «"Просвещение" - это был в восемнадцатом веке лозунг царизма в Европе...», -говорит Энгельс1.

Сила Екатерины как дипломата заключалась, однако, не в этом. Как умная женщина, она понимала, что достоинство страны, которой она уп­равляет, есть и ее собственное достоинство. В своих дипломатических вы­ступлениях она выставляла себя поборницей национальной политики, не отделяя себя от России. «Я императрица России, - писала она по поводу задевшего ее лично притязания датского двора участвовать в опеке над ве­ликим князем Павлом Петровичем, - и худо оправдала бы надежды наро­да, если бы имела низость вручить опеку над моим сыном, наследником русского престола, иностранному государству, которое оскорбило меня и Россию своим необыкновенным поведением». Она так часто повторяла по­добные суждения, что, наконец, сама убедила себя в их истине, и это дава­ло всем ее действиям большую уверенность и силу.

В течение почти 20 лет Екатерина работала рука об руку с Паниным, хотя лично ему не доверяла и не любила его, считая его сторонником ограничен­ной формы правления. В ноябре 1780г. Панина сменил «полномочный для всех негоциации» князь А. А. Безбородко. Даровитый и работоспособный, исполнительный чиновник, владевший отлично даром составлять докла­ды, он был в сущности только прекрасным исполнителем воли императри­цы. Официально Безбородко занимал должность ее секретаря. Занявший место Панина вице-канцлер, сын знаменитого отца, сам полная бездар­ность - граф Иван Андреевич Остерман, «автомат» и «соломенное чучело, ничего не делающее и не имеющее веса», был «первоприсутствующим» в иностранной коллегии только по имени. Зато непосредственное участие во

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. П. С. 14.

всех «политических тайнах» принимал в это время Потемкин. Екатерина любила называть Потемкина своим «учеником» в политике, но сама подда­валась увлекательности и блеску его внешнеполитических проектов.

В момент вступления на престол Екатерины II русской дипломатии пред­стояло в первую очередь принять меры к восстановлению международного престижа России, расшатанного за время правления Петра III выходом из Семилетней войны и резким переходом от союза с Австрией к союзу с Прус­сией. Правительство Екатерины II под давлением общественного мнения порвало военный союз с Фридрихом II. Однако оно не нарушило мирного договора. Эта осторожная политика не удовлетворила ни одной из воюющих сторон; тогда Екатерина предложила свое посредничество; оно было откло­нено, и Губертсбургский мир был заключен без всякого участия России. В позиции, которую заняла Екатерина в отношении участников Семилет­ней войны, сказалось новое направление международной политики России. Новый внешнеполитический курс заключался в том, чтобы Россия могла «следовать своей собственной системе, согласной с ее истинными интереса­ми, не находясь постоянно в зависимости от желаний иностранного двора». Правительство отлично понимало, какой ущерб для интересов и достоин­ства России происходил «от сопряжения дел политической системы нашей империи с другими посторонними державами», которые только искали « пользоваться нами ». « Мы систему зависимости нашей от них [дворов вер­сальского и венского] переменим, - заявлял Панин, - и вместо того уста­новим другую беспрепятственного нашего собою в делах действования». «Время всем покажет, -писала Екатерина в начале своего царствования, - что мы ни за кем хвостом не тащимся ». Поэтому Екатерина все свои усилия направляла к тому, чтобы заставить западноевропейские державы служить интересам Российской империи и помогать ей осуществить планы, кото­рые со времени царя Алексея и Петра I не сходили с очереди: воссоединить украинские и белорусские земли, все еще находившиеся под властью Речи Посполитой, укрепить положение России в Прибалтике и продвинуться к Черному морю. На пути осуществления этой программы стояла в первую очередь Франция, которую поддерживала Австрия. Вся политическая сис­тема Франции в Восточной Европе строилась издавна на Польше, Швеции и Турции, которые должны были служить оплотом против возраставшего влияния России. С другой стороны, Франция была заинтересована в том, чтобы не допускать проникновения русского торгового капитала на Ближ­ний Восток в ущерб французской торговле.

Первым по времени в связи со смертью короля Августа III стал на очере­ди польский вопрос. Екатерина в инструкции своим агентам выдвинула задачу избрания короля, «интересам империи полезного, который бы, кро­ме нас, ниоткуда никакой надежды в достижении сего достоинства иметь не мог». Уже раньше намечалось сближение с Пруссией, имевшее целью «вырвать» Фридриха II «из рук Франции», т. е. предотвратить объедине­ние его государства с основным врагом России. Пруссия являлась естествен­ным противником германского императора. Однако, по словам Энгельса,

«этот противник был еще слишком слаб, чтобы обходиться без помощи Франции или России, - особенно России, - так что чем больше он осво­бождался от вассального отношения к Германской империи, тем вернее он попадал в вассальное отношение к России»1. Сближение между Россией и Пруссией вылилось в оборонительный союз, заключенный в апреле 1764 г. в Петербурге. Секретными статьями договора были предусмотрены: денеж­ная субсидия России от Пруссии в случае войны с Турцией, единство дей­ствий в Швеции и, наконец, недопущение каких-либо изменений в консти­туции Польши, так как обе договаривавшиеся державы были заинтересо­ваны в поддержании политической слабости Речи Посполитой. Союз с Прус­сией позволял, таким образом, России влиять на польские дела, сдерживать Турцию, «первенствовать на севере» и «играть первую роль в Европе... без больших затрат со стороны России». Этот крупный успех русской дипло­матии был первым результатом внешнеполитической программы Панина, ориентировавшегося на дружбу с Пруссией; назначение его в конце 1764 г.

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI Ч. II. С. 12.

«первоприсутствующим в Коллегии иностранных дел» знаменовало офи­циальное признание этой программы.

В 1766 г. был заключен торговый договор с Англией. И в данном случае согласие русского правительства было куплено ценой полного единодушия с ним в польском вопросе, проявленного со стороны Англии. Англию свя­зывали с Россией и более широкие политические соображения, поскольку у них был один общий противник - Франция. Отсюда единство действий русской и английской дипломатии и в Швеции, находившейся в союзе с Францией.

В отношении Швеции русская дипломатия совместно с английской дер­жалась приблизительно тех же методов, что в Польше. Она и тут стреми­лась искусственно сохранить архаическую форму шведского государствен­ного устройства и поддерживала на сейме англо-русофильскую партию: на создание такой партии оба правительства, русское и английское, тратили по-прежнему очень значительные средства. Большие субсидии выплачива­лись и шведскому правительству. Этим путем надеялись не допустить во­зобновления франко-шведского союза. В 1765 г. к этим расходам была при­влечена и Дания, ценой уступки ей голштинских владений великого князя Павла Петровича; в договор Панин включил и пункт о помощи в случае вой­ны России с Турцией.

Сепаратные соглашения с отдельными государствами по вопросам севе­роевропейской политики Панин пытался объединить в общую «северную систему». Мысль о такой системе подал еще в 1764 г. русский посол в Да­нии барон Корф. Проект его заключался в том, чтобы «на севере составить знатный и сильный союз держав» против Франции и ее союзницы Австрии с участием Англии. В состав «северного аккорда» должны были войти Рос­сия, Пруссия и Дания, «в качестве держав активных», Польша и Швеция - «в качестве держав пассивных»; от последних требовалось только сохране­ние мира. «Северный аккорд» должен был «вывести Россию из постоянной зависимости » от других держав и предоставить ей « в общих делах знатную часть руководства», особенно на севере. Идея «аккорда» не встретила, од­нако, сочувствия в Берлине. Фридрих II был уже вполне удовлетворен ре­зультатами, достигнутыми благодаря союзу с Россией, и вовсе не хотел брать на себя какие-либо новые обязательства, клонившиеся к усилению между­народного могущества своей союзницы.

Несмотря на неудачу проекта Корфа-Панина, Россия в достаточной сте­пени развязала себе руки в отношении Польши. Как повод для вмешатель­ства в дела Речи Посполитой и подчинения ее воле российского самодержа­вия был использован дипломатией прием защиты интересов некатоличе­ского населения Польши (диссидентов). Уже в 1764 г. Россия и Пруссия, поддержанные Англией и Данией, выдвинули перед польским сеймом тре­бование равноправия диссидентов. С другой стороны, последовательно оп­ротестовывались все мероприятия, имевшие целью укрепить государствен­ный строй республики. В 1766 г. Россия и Пруссия потребовали сохране­ния во что бы то ни стало права «либерум вето», являвшегося наиболее вредным архаизмом в сеймовой конституции. Широко использованы были подкупы, но прибегали и к более решительным мерам: отряды русских войск не покидали польской территории. Русскому послу Репнину удалось в 1767 г. объединить диссидентов и часть католиков, недовольных правительством, и образовать конфедерацию (союз шляхты). Под предлогом помощи этой конфедерации в Варшаву были введены русские войска; это заставило сейм принять закон об уравнении диссидентов в правах с католиками. Одновре­менно Россия взяла на себя гарантию сохранения старой польской консти­туции, без отмены которой невозможно было и думать о выходе Речи Посполитой из состояния непрерывной анархии, выгодного для ее соседей.

Чтобы остановить дальнейшие успехи русской политики, Австрия и Франция прибегли к содействию Турции. Под непосредственным воздей­ствием австрийского и французского послов Турция в конце 1768 г. объ­явила войну России. В связи с турецкой войной и был выдвинут вопрос о разделе Польши. Эта идея обсуждалась в русских и прусских дипломати­ческих кругах едва ли не с 1763 г. Екатерина неоднократно зондировала почву в Берлине. Едва началась турецкая война, как Фридрих II уже выс­тупил открыто с проектом раздела.

Он даже намекал, что Россия могла бы за счет польских земель не толь­ко вознаградить себя за военные издержки, но и получить помощь со сторо­ны Пруссии и Австрии против турок. С величайшим мастерством Екатери­на и Панин оттягивали прямой ответ, несмотря на чрезвычайную настой­чивость прусского короля; они желали точнее узнать намерения своего со­юзника и, по возможности, снизить его требования. Только заключение летом 1771 г. Австрией оборонительного союза с Турцией заставило рус­ское правительство поторопиться с разделом. В начале 1772 г. уже было достигнуто предварительное соглашение между заинтересованными держа­вами. Окончательно оно было скреплено в августе. Россия получила польскую часть Ливонии и часть Восточной Белоруссии. За это ей пришлось понизить свои требования в отношении Турции. По Кучук-Кайнарджий-скому договору 1774 г. Россия получила Кинбурн, Керчь, Еникале и Азов и добилась признания независимости Крыма. Последний пункт Кучук-Кай-нарджийского договора открыл, однако, русской дипломатии возможность вмешательства в крымские дела: это завершилось в 1783 г. присоединени­ем Крымского полуострова к владениям Российской империи.

С конца 70-х годов Екатерина, получив от союза с Фридрихом II все, что могла, начинает отклоняться от панинской ориентации на Пруссию и ис­кать новых путей в своей европейской политике. Чувствуя силу государ­ства, во главе которого она стояла, русская императрица хочет играть ре­шающую роль в судьбах Центральной Европы и осуществить мечту, не по­кидавшую ее с первых лет ее царствования, - «быть вершительницей су­деб Европы». Разразившаяся в Европе война за баварское наследство между Пруссией и Австрией дала Екатерине удобный повод для этого. Фридрих в качестве союзника ожидал военной помощи от России; но Екатерина пред­почла выступить властным посредником и обратилась в Вену с грозной дек-

ларацией, предлагая Марии-Терезии «вполне удовлетворить справедливые требования немецких князей». С другой стороны, представитель Екатери­ны в прусском лагере «вел себя как полномочный министр, прибывший предписывать законы Германии именем своего двора». Таким образом, сразу стало очевидно, что «знаки дружбы России к Пруссии служили лишь же­ланию Екатерины вмешаться под этим предлогом в дела Германии для рас­пространения своего влияния на всю Европу». Тешенский мир 1779 г., за­кончивший войну, был триумфом русской императрицы. Она выступала в качестве не только посредника, но и гаранта закрепленного договором по­рядка. С этого момента Россия становилась, говоря словами современни­ков, как бы «сочленом империи» и «по своему усмотрению» могла участво­вать в делах Германии. Немецкие князья осаждали своими просьбами им­ператрицу, обращаясь к ней за разрешением своих споров и недоразуме­ний, славословя ее «за дарованный Германии мир, прославляя ее, яко спасительницу ее, и прося, чтобы, продолжая таковые излиянные благоде­яния в качестве ручательницы германской конституции, ни на час ее от ми­лостивейшего воззрения не отлучала». В Петербурге при Коллегии иност­ранных дел даже возникло особое немецкое отделение, служившее провод­ником русской «инфлюенции» (т. е. русского влияния в Германии). Сам пре­старелый Фридрих II заискивал перед «северной Семирамидой», в надежде при ее содействии создать под своим главенством союз князей в Германии и образовать грозную антианглийскую коалицию.

Германией не ограничивались перспективы екатерининской внешней политики. Англия стремилась использовать русские силы для войны с Аме­рикой и даже предлагала за это уступить России остров Минорку. Однако Екатерина и тут предпочла предписывать международные законы, а не сра­жаться за других. В связи с англо-американской войной Россия выступила 28 февраля 1780 г. со знаменитой декларацией о морском вооруженном ней­тралитете. Этот акт устанавливал права нейтральных судов на море защи­щать себя оружием. К декларации присоединилась большая часть госу­дарств, кроме Англии, против которой она и была направлена.

Тешенский мир и декларация о «вооруженном нейтралитете» наглядно показали, насколько далеко шли теперь притязания русской дипломатии, и какого значения достигла Россия в области международных отношений. Но они же свидетельствовали и об отходе от «северной системы» Панина.

С1780 г. начинается сближение России с Австрией; встреча Екатерины II с императором Иосифом в Могилеве в этом году нанесла «ужасный удар влиянию прусского короля». На этом свидании установлено было «одина­ковое положение» России и Австрии в отношении Турции и Польши, и пу­тем обмена собственноручными письмами заключен оборонительный союз. В следующем году Панин был уволен в заграничный отпуск.

Все внимание русской дипломатии, руководимой непосредственно самой Екатериной и всесильным Потемкиным, отныне направлено было на раз­решение турецкой проблемы и осуществление так называемого греческого проекта. Дело шло уже не о территориальных приобретениях за счет Тур-

ции, а о полном изгнании турок из Европы и о восстановлении Греческой империи, корона которой предназначалась внуку императрицы Констан­тину Павловичу; из Молдавии и Валахии предполагалось образовать буфер­ное государство Дакию; Австрия со своей стороны должна была получить западную часть Балканского полуострова. «Царьград в качестве третьей российской столицы, - говорит Энгельс, - наряду с Москвой и Петербур­гом, - это означало бы, однако, не только моральное господство над вос­точно-христианским миром, это было бы также решительным шагом к гос­подству над Европой»1. К этому «решительному шагу» русская диплома­тия готовилась исподволь. Приняты были меры к тому, чтобы ослабить со­противление Франции. Торговый договор, заключенный с этой страной в конце 1786 г., способствовал значительному улучшению отношений меж­ду обеими странами и, в частности, отказу Франции от антирусской агита­ции в Константинополе. Наконец, знаменитое путешествие Екатерины в Тавриду имело целью демонстрировать подготовленность России к войне за Черное море, а участие в нем австрийского императора Иосифа скрепля­ло антитурецкий союз с империей.

Порта не стала ожидать нападения. Она сама объявила в 1787 г. войну России, побуждаемая к тому Англией. Согласно Могилевскому соглашению 1780 г., в союзе с Россией выступила Австрия. Неожиданно в войну вступи­ла и Швеция, которая попыталась использовать удобный случай для воз­врата части потерянных при Петре прибалтийских земель. Англия и Прус­сия, теперь стоявшие на враждебной к России позиции, не допустили, что­бы Дания, союзница России, вмешалась в шведско-русскую войну. Был момент, когда, казалось, Петербургу грозила опасность. Однако, в конеч­ном итоге, по миру в Вереле 1790 г., Швеция должна была отказаться от какого-либо изменения границ. Шведская война и заключение сепаратно­го мира Австрией расстроили планы Екатерины в отношении Турции; по­ход на Константинополь не мог состояться, и Ясский мир 1791 г. только продвинул границы России до Днестра и утвердил односторонний акт о при­соединении Крыма.

В итоге - русская дипломатия эпохи Екатерины в основном разреши­ла задачи, унаследованные ею от XVII в.; закреплены были достижения Петра Великого в Прибалтике; воссоединены земли, населенные род­ственными русскому народу белоруссами и украинцами. Россия стала твердой ногой на Черном море. Наконец, Российская империя завоевала решающий голос в делах общеевропейских. Во внешней политике Екате­рины, по выражению Энгельса, «уже отчетливо намечены все существен­ные черты» политики царизма в XIX в., - устремление на Балканский полуостров, «ослабление морского превосходства Англии посредством ог­раничительных международных правил», вмешательство в дела герман­ских государств.

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. II. С. 10.

Возросшее в течение XVIII в. международное значение России сказалось и в том, что постепенно за ее правителями был признан присвоенный им императорский титул (Германской империей - в 1744 г., Францией - в 1762 г. и Речью Посполитой - в 1764 г.). В то время как Западная Ейропа раздиралась внутренними противоречиями, отсталая, но «единая, однород­ная, молодая, быстро растущая Россия, почти неуязвимая и совершенно недоступная завоеванию», сумела занять выдающееся положение среди прочих европейских держав.

Деятельность русской дипломатии второй половины XVIII в. не ограни­чивалась внешнеполитическими успехами. Ей принадлежит видное место в разработке принципов международного права. Акт о вооруженном нейт­ралитете лег в основу общепризнанного международного морского права. Конвенция с Турцией 1783 г. устанавливала принципы консульского пра­ва, также получившие международное признание.

Дипломатические методы Екатерины II

При Екатерине II стали применяться и некоторые новые методы дипло­матической работы. Екатерина очень широко поставила дело политической пропаганды за границей. Эту цель преследовала, в частности, ее собствен­ная переписка с Вольтером, Гриммом, Дидро и другими представителями «Просветительной эпохи». Вместе с тем Екатерина деятельно следила за заграничными изданиями, которые могли принести вред России или ей лично как императрице. Ей удалось остановить печатание книги Рюльера о перевороте 1762 г. По ее поручению в Амстердаме был напечатан «Анти­дот» - опровержение на вышедшую в Париже книгу аббата Шапп д'Оте-роша о России и т. д. К числу новых дипломатических приемов следует от­нести и приглашение иностранных дипломатов к участию в поездках импе­ратрицы по России, - например, в 1785 г. для осмотра водного пути из Бал­тийского моря на Волгу и в 1787 г. - в Крым. Здесь, в непринужденной беседе с самой императрицей или с Потемкиным, затрагивались, а нередко и разрешались самые сложные дипломатические вопросы. Французский посол Сегюр в своих записках многословно рассказывает, как им использо­вались эти совместные поездки для пропаганды идеи франко-русской друж­бы. Так, во время поездки 1785 г. была подготовлена почва для заключе­ния франко-русского торгового договора, ратифицированного в Киеве на пути в Крым. Большое значение имели и непосредственные переговоры с иностранными государями. Екатерина вела оживленную «партикулярную» переписку с Фридрихом II, стремясь этим путем воздействовать на полити­ку союзного государства и получать необходимые сведения. Не довольству­ясь перепиской, Екатерина устраивала и личные свидания. Так, она потре­бовала, чтобы принц Генрих, брат Фридриха II, поехавший в 1770 г. с визи­том в Швецию, оттуда заехал и в Петербург. В 1780 г. состоялось свидание

Иосифа II и Екатерины в Могилеве. Она добилась в 1787 г. участия его в поездке в Тавриду, несмотря на явное желание императора уклониться от встречи, которая к очень многому обязывала. Во время этих встреч «коро­нованных особ» между развлечениями и обедами в шутливых разговорах разрешались важнейшие вопросы международной политики.

Из старых приемов дипломатического воздействия при Екатерине II осо­бенно широко применялась демагогическая агитация среди православного населения в чужих странах. Известно, как использовала царская диплома­тия диссидентский вопрос для вмешательства в дела Речи Посполитой. Во время первой турецкой войны правительству Екатерины II удалось вызвать восстание на островах Архипелага, и впервые в Кучук-Кайнарджийский договор с Турцией внесены были статьи, касавшиеся религиозных прав христианского населения Турции. Той же политики держалась Екатерина и в отношении Крыма. Под предлогом спасения местных христиан - гре­ков и армян - от насилия со стороны татар все они принудительно были выселены в 1779 г. на побережье Азовского моря. Словом, всюду в отноше­нии христиан «царизм мог принять позу «освободителя»1, чтобы достиг­нуть своих собственных целей.

В области дипломатического этикета Россия во второй половине XVIII в. уже ничем не отличалась от Западной Европы. Впрочем, русская практика вносит некоторые уточнения в деталях. Так, в 1750 г. Елизавета Петровна решила допускать к аудиенциям только послов, посланников и «полномоч­ных министров», а простые министры и резиденты должны были вручать свои грамоты в Коллегии иностранных дел. При Екатерине II введено было одно новшество, которое должно было подчеркнуть высокое положение России среди прочих государств Европы. При официальном представлении императрице иностранные послы должны были употреблять международ­ный в то время французский язык, на каковом отвечала и императрица; если же посол произносил приветствие на своем родном языке, то она отве­чала по-русски, хотя, как известно, сама говорила на русском языке не впол­не правильно. Так, когда лорд Букингем приветствовал Екатерину на анг­лийском языке, она отвечала по-русски; его преемник Макартней, чтобы выслужиться перед императрицей, произнес речь на французском языке. Ту же цель - не уронить достоинства России - имело требование, чтобы послы при представлении целовали руку императрицы; из-за этого произо­шел конфликт в 1762 г. с австрийским послом графом Мерси, который спер­ва отказался выполнить эту церемонию под предлогом, что она не принята при венском дворе, а затем потребовал было обязательства, что и русский посол в Вене будет целовать руку австрийской императрице, но должен был уступить и в этом. Очень большую щепетильность проявляло правитель­ство Екатерины II и в вопросе о ее титуле. В 1766 г. французский двор отка­зался к титулу «Majeste» («величество») прибавить «Imperiale» («импера-

1 Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. П. С. 9.

торское»), утверждая, будто такое добавление противно правилам француз­ского языка. Екатерина написала по этому поводу не лишенную достоин­ства резолюцию: «...противу же правилам языка и протокола российского принимать грамоты без надлежащей титулатуры». Что касается диплома тического местничества, столь характерного для XVII в., то оно продолжа­ло существовать лишь в той мере, в какой было признано в западноевро пейском обиходе. Более того, в Петербурге дипломатический этикет соблю­дался менее строго, чем в других западноевропейских государствах, но когда французское правительство рекомендовало своим представителям «повсю­ду настаивать на первенстве перед русскими добровольно или насильствен­но», то и Панин предложил русским послам «защищать свое место добро­вольно или насильственно». Свой взгляд на значение дипломатического этикета в отношении между государствами Панин определял так: «Этикет, регулирующий форму их корреспонденции, тем более строг, что он служит мерилом их взаимного уважения и взаимного почтения к своим силам».

Дипломатические учреждения России 1726-1796 гг.

Сложность дипломатической деятельности во второй половине XVIII в. поставила на очередь реорганизацию учреждения, ведавшего внешнеполи­тическими сношениями. При Петре I иностранная коллегия была еще срав­нительно небольшим учреждением (в 1718 г. в ней числилось всего 120 слу­жащих); в 1762 г. их было уже 261. Бюджет ее достигал более полумиллио­на рублей. Коллегия имела президента, носившего обычно звание канцле­ра, и вице-президента и делилась на 1) Секретную экспедицию, или политический департамент, в котором между двумя чинами распределя­лись дела европейские и азиатские, и 2) Публичную экспедицию, в которой отдельные лица заведовали «управлением казной», «текущими делами», «почтовыми делами» и в которую входил, кроме того, «церемониальный департамент». Предполагалось, что дела вершились коллегиально. Факти­чески хозяевами были президент и его заместитель, хотя Екатерина II еще в 1781 г. указом напоминала о необходимости делать все дела сообща. Во время длительных отъездов двора в Москву (при Петре II и Елизавете Пет­ровне) коллегия переезжала с ним, и в Петербурге оставлялась для теку­щих дел «Петербургская контора».

Значение внешней политики в государственной жизни империи требо­вало сосредоточения дел, связанных с этой отраслью управления, и при­ближения их к носителю верховной власти, без санкции которого не могло быть принято ни одно решение. Такую цель преследовал основанный в 1726 г. Верховный тайный совет, в котором наряду с другими делами до­кладывались и обсуждались «министерские реляции и доношения». Тес­ная связь существовала у иностранной коллегии и с «кабинетом», учреж­денным Анной Иоанновной в 1731 г. В 1756 г., в связи с началом военных действий против Пруссии, Елизавета Петровна, по предложению Бестуже­ва-Рюмина, учредила особую «конференцию при императорском дворе» из доверенных сановников, дабы «с потребной скоростью и силой» управлять движением войск. В конференции, кроме чисто военных вопросов, обсуж­дались и дела внешней политики. При Екатерине II в 1768 г., в связи с вой­ной с Турцией, был образован особый совет для обсуждения дел военных и политических. Совет должен был решать только общие вопросы, не входя в детали. Однако при императрице, которая лично решала все основные воп­росы внешней политики, совет не мог играть большой роли.

Коллегиальная организация управления внешней политикой, установ­ленная в XVIII в., была, несмотря на выяснившиеся ее недостатки, отмене­на только в XIX в. Впрочем, учреждение министерств при Александре I по манифесту 8 сентября 1802 г. коснулось сравнительно мало Коллегии ино­странных дел. Она продолжала существовать под руководством мини­стра и его товарища; но постепенно ее значение умалялось и, наоборот, уси­ливалась единоличная власть министра. Окончательно коллегия была унич­тожена указом 10 апреля 1832 г. и вместо нее было создано Министерство иностранных дел.

---

Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!