Новый консенсус власти и общества
Консерватизм в «эпоху великих реформ»
Кризис Крымской войны
https://magisteria.ru/russian-conservatism/cons-in-reforms
Традиционно тема Крымской войны и изменений в русском обществе, в общественном сознании, и тема эпохи великих реформ в рассказах и разговорах оказываются разъединенными. Однако мне кажется достаточно продуктивным совместить эти два эпизода, эти две небольшие, но в высшей степени значимые эпохи русской истории, поскольку 1860-е годы, которые фактически начинаются с 1855-1856 годов в России и продлятся до каракозовского выстрела в 1866 году, тесно связаны с событиями Крымской войны.
Собственно говоря, почему Крымская война оказывается таким испытанием для всего русского общества, для власти, почему она оказывается подобным кризисом? Это легко понять, если мы обратимся чуть назад в прошлое и посмотрим на ту ситуацию, с которой Россия вступает в Крымскую войну. К началу 1850-х годов кажется, что Российская империя достигла наивысшего могущества. Я напомню, что это череда непрерывных успехов, по крайней мере, как мы можем это описать, если мы следуем внешним вехам, внешним событиям.
Это то, что начинается со входа русских войск в Париж в 1814 году, это история про серию побед на Востоке, побед над Персией, серию победоносных войн против Османской империи. Более того, в начале 1830-х годов Российская империя добивается едва ли не полного контроля над Османской империей. Османская империя оказывается не просто слабеющей, но внешнеполитически поставленной под контроль Петербурга. Как уже говорилось в предыдущей лекции, Российская империя в 1850 году оказывается фактически вершительницей судеб Центральной Европы, определяя положение в Германском Союзе, определяя баланс между Берлином и Веной.
|
|
|
И вот на фоне всех этих, для кого-то в высшей степени ярких, для кого-то, может быть, не настолько ярких и значительных побед, но тем не менее на фоне уверенности в себе и внешнеполитического торжества в ситуации 1853-54 годов Российская империя внезапно, совершенно неожиданно для внешнеполитического ведомства, совершенно неожиданно для государя императора, обнаруживает себя буквально во внешнеполитической изоляции.
Спор из-за святых мест, конфликт, выглядящий скорее конфликтом по поводу престижа; спор между Петербургом и Парижем, между Николаем I и Луи Бонапартом, который только-только провозгласил себя императором Наполеоном III, спор по поводу того, кто является патроном святых мест в Иерусалиме, приводит к общеевропейскому конфликту, причем к такому конфликту, где Россия обнаруживает себя абсолютно без союзников.
Я напомню: война, которая начинается в 1853 году как война, объявленная Османской империи, которая начинается с успехов, со стремительной оккупации российской армией Дунайских княжеств, с разгрома турецкого флота в битве при Синопе, эта война обрушивается как снежный ком.
|
|
|
На стороне Османской империи выступают Франция, Великобритания, Пьемонт. Против России воюет и европейская коалиция. Более того, Австрийская империя, всего за несколько лет до этого спасенная Петербургом и, как кажется, опять же находящаяся во многом в кильватере петербургской политики, занимает позицию вооруженного нейтралитета, явно враждебную Петербургу, и требует недопущения активного столкновения на европейском театре военных действий, т.е. фактически связывает Петербургу руки, требует оставления дунайских княжеств, угрожая войной.
И Петербург оказывается в ситуации, когда против него выступают не только Англия, Франция, Османская империя, не только Пьемонт, но во многом и Австрийская империя. Более того, ему приходится всерьез считаться с шансами большой сухопутной войны с Австрией, строить свои военные планы, исходя из высокой реальности этой угрозы. И единственная держава, которую так или иначе в этом контексте можно назвать союзником, – это Пруссия.
|
|
|
Да и ее союзничество в этой ситуации заключается именно в том, что Пруссия стойко придерживается принципа нейтралитета, несмотря на давление остальных европейских держав, требующих перехода к более враждебной по отношению к Петербургу позиции. То есть первое, что обнаруживает Петербург, – это состояние дипломатической изоляции: вся предшествующая международная политика Российской империи привела к абсолютному краху. Никаких союзников в Европе по результатам всей этой длительной политики, всех этих вроде бы побед и торжеств, у Российской империи нет.
Что еще тяжелее в этом контексте – это обнаружение, что российская армия, которая во многом имеет ореол побед, начиная с наполеоновской эпохи и последующих, не может организовать достойное сопротивление французской и английской армиям. Причем речь идет как о технической подготовке, как о вооружениях, так и о гораздо более существенной проблеме отсутствия резервов. Да, хорошо подготовленные части у Российской империи есть, однако значительных резервов, позволяющих в длительной войне развертывать армию и пополнять убывающие силы, – вот этих возможностей у Российской империи не обнаруживается.
|
|
|
И примечательно, что если мы посмотрим, это ведь конфликт достаточно локализованный: военные действия ведутся только на южном берегу Крымского полуострова, совсем небольшие военные столкновения относятся к Балтийскому морю, преимущественно к Финскому заливу, и довольно небольшие военные операции касаются Тихоокеанского бассейна. Самым известным эпизодом здесь становятся боевые действия в районе Петропавловска-Камчатского. Вот фактически несколько точек на карте, отсутствие каких-то больших движений сухопутных армий.
И даже в этой ситуации оказывается, что уже к 1855 году Российская империя вынуждена объявить ополчение, начать действительно формировать ополчение по модели войны 1806-1807 гг., по модели Отечественной войны, формировать то самое дворянское ополчение по прежней модели. Более того, сам ход военных действий, в частности, и то, что будет связано уже в 1855 году с ополчением, ведет к быстрому обнаружению факта, что количество потерь российской армии, основные потери, совершенно чудовищные, – это не боевые потери. Ополчение тает от болезней, войска тают от недостатка какого бы то ни было эффективного санитарного контроля, медицинского обслуживания и т.д.
Но это все, в общем-то, проблемы достаточно узнаваемые. Более того, стоит отметить, что в этом отношении положение союзников не намного лучше. Как раз Крымская война приведет – что у Российской империи, что у Великобритании – к формированию военно-санитарной службы. Возникает военно-полевая хирургия, возникают военные госпитали – это для всех участников Крымской войны будет общим итогом. Здесь никто не подготовлен, никто не ожидает. И более того, во многом кризисное переживание этой ситуации в русском обществе не столько связано с тем, что обнаружилось подобное положение вещей, сколько накладывается на все остальные потрясения, на все остальное, что вскрывается в Крымскую войну.
А в Крымскую войну вскрывается еще несколько самых печальных вещей. Обнаруживается, что логистически Российская империя не способна осуществить эффективную переброску своих сил, своих ресурсов на театр военных действий. Ведя войну на своей собственной территории, на своей земле, Российская империя оказывается гораздо менее эффективна с точки зрения хотя бы доставки военных сил, хотя бы доставки снаряжения, чем Великобритания и Франция.
Оказывается, что сухопутные коммуникации Российской империи так растянуты и так неэффективно организованы, что путь от Москвы до Симферополя с точки зрения затрат, с точки зрения времени, которое он требует, – это путь больший, чем требуется французским войскам, например, в Крыму, чтобы получить соответствующее пополнение, соответствующие припасы из того же Марселя. Тут же, следом, поверх этого, обнаруживается и недостаток вооружения российской армии.
Более того, оказывается, что значительная часть современного вооружения – например, связанного с паровым флотом, связанного с современным стрелковым оружием и т.п. – в российской армии непосредственно завязана на те самые державы, с которыми Российская империя оказалась в состоянии войны. Оказывается, что существующее военное производство, существующие военные заводы Российской империи производят вооружение, которое уже не современно. То, чем в первую очередь славится Российская империя, сам образ Российской империи как военной державы, как парового катка, – именно это оказывается поставлено под вопрос. И это в высшей степени болезненное открытие.
Собственно, что обнаруживает Крымская война? Что Российская империя за минувшие тридцать лет фактически проспала развилку европейской истории. Российская империя, вступающая в 1825-26 годы как одна из центрально-восточноевропейских держав, в ряду прочих, к 1854-55 годам оказывается глубоко на задворках европейского развития, оказывается аграрной военной империей, в общем-то, каковой она и была. Но когда я говорю «оказывается», имеется в виду, что за это время мир успел измениться.
За это время происходит становление индустриальной цивилизации, а Российская империя остается на том же самом треке развития, на котором она находилась и до этого. В то время как мир вокруг успел измениться, Российская империя продолжала двигаться по прежней колее своего развития, и в результате под вопрос оказываются поставлены не отдельные проблемы индустрии, не отдельные проблемы снаряжения или снабжения. Под вопросом оказывается сам военный статус Российской империи, то, что является предметом гордости, мощи, опоры, и на чем, собственно говоря, основаны притязания на статус великой державы.
И последнее по порядку, но не последнее по значимости. Та же самая Крымская война, опять же, подчеркну, не такая уж масштабная, распространяющаяся на достаточно небольшой театр военных действий, где в конце концов значительнейшая часть больших армий в действие так и не вступает, приводит к масштабному кризису российских финансов. Если всё николаевское время дефицит бюджета продолжает возрастать, то Крымская война демонстрирует не просто огромные финансовые потери, но и то, что финансовых рынков для заимствования на каких бы то ни было условиях у Российской империи фактически нет, потому что она оказывается в войне со своими основными кредиторами.
И оказывается, что не такая уж масштабная сама по себе война приводит к масштабному бюджетному, финансовому кризису в Российской империи, когда речь идет о начале мирных переговоров, которые завершатся Парижским мирным конгрессом 1856 года, когда Россия будет вынуждена подписать унизительные условия Парижского мирного трактата, отказавшись от Бессарабии, отказавшись от права на владение военным флотом на Черном море, – так вот, в этой ситуации финансовое ведомство Российской империи стоит на пороге полномасштабной катастрофы.
И это действительно очень сильное потрясение в том числе для правящих верхов Российской империи. Оказывается, что Российская империя в середине 1850-х годов просыпается в новом мире. В мире, где важна индустрия. В мире, где важны скорости, где важны коммуникации. В мире, где вопросы войны – это если не в первую, то уж точно не в последнюю очередь вопросы финансовых операций. Оказывается, что мир индустриальной и финансовой Европы, который Российская империя игнорировала или относилась к нему с пренебрежением на протяжении последних 30–35 лет, – этот мир стал реальностью для самой Российской империи.
Новый консенсус власти и общества
Крымская война ведет фактически к формированию нового консенсуса, соединяющего и значительную часть правящих верхов, и общество. Это консенсус, который уже во многом наблюдается в 1854 году, в первой начинающейся волне записок и обсуждений, в том числе записок на высочайшее имя, и то, что столь ярко скажется в оттепели первых месяцев александровского царствования, и то, что начнется с объявления реформ в 1856 году, – период, известный нам как эпоха великих реформ.
Смысл этого нового консенсуса заключается в насущной необходимости глубоких реформ в Российской империи. Это история о том, что существующий порядок вещей необходимо менять, более того, эти изменения затронут многие вещи, которые ранее представлялись незыблемыми. Более того, это история про то, что отвергать, блокировать, отворачиваться от преобладающих последние 10-20 лет в Западной Европе тенденций больше не получится.
Более того, это история о том, чтобы эти тенденции стали твоими собственными, чтобы они вошли в плоть и кровь Российской империи. И вот тут действительно значительная часть верхов и значительная часть общества оказывается в согласии друг с другом. В этом смысле действительно эпоха великих реформ, начинающаяся с 1856 года, – это не очень длинный в действительности период, но период, когда можно сказать, что между очень многими в русском обществе существует согласие если не о конкретной форме реформ, не о конкретных пунктах, то о направлении движения.
В этом плане можно сказать, что уже в 1855 году существует достаточно отчетливый общественный консенсус по нескольким пунктам. С одной стороны, это тяготение к публичности. Необходимость публичной сферы, публичного разговора. С другой стороны, это то, что становится фактически общим голосом 1855-56 гг., – это тяготение к законности. Это понимание того, что необходимо что-то делать с правовой системой, необходимо радикально менять порядок вещей в судебном ведомстве. То, что, еще раз подчеркну, в 1855-56 гг. звучит как требование законности и порядка.
И столь же ясно, что назревший и, наверное, даже перезревший к этому времени вопрос – это крестьянская реформа. И вот здесь, если мы говорим о консервативных идеях, консервативных представлениях, важен тот курс, который обозначит правительство с самого начала. В 1856 году Петербург будет стремиться добиться от местного дворянства подачи адресов-прошений на свое имя, где речь будет идти о том, чтобы дворянство выступило в качестве инициатора крестьянской реформы.
Речь идет, разумеется, о создании общественной атмосферы, о создании представления, согласно которому именно само дворянство выступает здесь инициатором. Как мы все помним, эти адреса пойдут от дворянства северо-западных губерний. Собственно, знаменитый рескрипт 1856 года, с которого и начнется разработка крестьянской реформы, будет адресован генерал-губернатору северо-западных губерний Назимову, это знаменитый назимовский рескрипт, с которого и начинается публичное обсуждение. И вместе с тем необходимо отметить, что общественный консенсус, который здесь существует, – это консенсус среди немногих: среди образованных, среди части правящего слоя.
Консервативные настроения, которые очень сильны, – это настроения оппозиции, это стремление не менять, стремление сопротивляться, стремление сохранить свои представления. Не случайно, когда затем по всей Российской империи начнется работа губернских комиссий, то они смогут работать благодаря назначенным членам от правительства. И большая часть работы этих комиссий будет заключаться в подаче мнений от большинства и от меньшинства, где мнения от меньшинства в значительной степени будут мнениями членов от правительства, а уже редакционные комиссии в дальнейшей разработке будут опираться на эти самые мнения меньшинства.
Стоит отметить, что и общий итог крестьянской реформы, который получится, и сама ее разработка оправдывает сопротивление дворянства. Потому что итог той крестьянской реформы, которую мы увидим, которая будет объявлена в манифесте, датированном 19 февраля 1861 г., а объявленном почти две недели спустя, – это, как затем совершенно верно напишет Некрасов, «порвалась цепь великая». И дальше он скажет свои знаменитые слова: ударив «одним концом по барину, другим по мужику». В этой хрестоматийной цитате обычно упускается тот момент, что у Некрасова эта цепь, вообще-то говоря, ударяет по обеим сторонам.
Разумеется, масса литературы достаточно подробно описывает то, в каком сложном положении по итогам реформы оказалось крестьянство. Но зачастую выпадает из поля зрения, что одновременно эта реформа действительно оказывается и наносящей большой урон российскому дворянству. Кто выходит победителем из этой реформы? Собственно, победителем выходит государство. Именно оно укрепляет свое положение, оно укрепляет в том числе местную власть, оно оказывается тем единственным игроком в этом раскладе, который действительно побеждает в этом состязании, который получает основные преимущества.
Положение об общине
На двух консервативных эпизодах, связанных с крестьянской реформой, необходимо остановиться подробнее. Первый эпизод будет связан с тем, что, как мы знаем, в «Положение о крестьянах» 1861 года войдет знаменитая 161-я статья об общине. Фактически, реформу 1861 года во многом связывают со славянофильскими идеями как идеями общинного землепользования. Такая трактовка сильно упрощает реальное положение вещей.
Действительно, в ходе работы редакционных комиссий целый ряд их участников, в первую очередь Юрий Федорович Самарин, известный представитель славянофильства, выступает в защиту общинного землепользования, в защиту мира как основной единицы крестьянского управления, самоуправления и организации в том числе и хозяйственной деятельности. В качестве того реального собственника, который возникнет по итогам этой реформы. Хотя сразу же необходимо отметить, что защита общины – это отнюдь не консервативная на этот момент позиция.
Я напомню, что в это же время активными защитниками общины являются, например, Александр Иванович Герцен, Николай Платонович Огарев, уже упомянутый выше Николай Гаврилович Чернышевский. В этом смысле спор об общине явно выходит за пределы вообще разграничения взглядов как консервативных, либеральных и социалистических. Вопрос заключается в том, что именно видят в общине.
И, пожалуй, здесь один из парадоксов и сложных моментов вообще русской истории: это то, что на протяжении длительного времени как русские социалисты, так и русские консерваторы в значительной части будут видеть именно в общине оплот своеобразия, спокойствия и защиты. И в дальнейшем консервативная политика правительства 80-90-х годов XIX века, направленная на защиту общины, будет видеть в сохранении общины как раз сохранение патриархальных нравов, оплот существующего порядка вещей. И речь идет не просто о неких тактических соображениях или о том, что в данный момент кажется выгодным.
Речь действительно идет об убеждениях участвующих лиц. Это очень ярко проявится в ситуации 1905 года. Позволю себе такой хронологический переход – напомнить об этих событиях. В 1905 году сначала в рамках Булыгинской законосовещательной думы будет обсуждаться, как устроить избирательную систему. И вот эта избирательная система, предназначенная для Булыгинской думы, затем сохранит свою силу уже при выборах в Первую Государственную думу, которая будет не законосовещательной, а имеющей силу именно принятия законов после манифеста 17 октября 1905 года.
Так вот, в рамках этого обсуждения сознательно, целенаправленно избирательное законодательство формулируется таким образом, чтобы дать большое количество голосов именно русскому крестьянству. Потому что в глазах Петербурга и в том числе в глазах самого государя императора крестьяне будут выступать опорой существующего порядка вещей, на них предполагается опереться как на лояльных.
Все мы, естественно, помним, что результаты выборов по этому законодательству в Первую и Вторую Государственные думы дадут перевес радикалам и социалистам, дадут большое число голосов, отданных не столько за кадетскую аграрную программу, но и знаменитое пришествие «трудовиков» во Вторую Государственную думу и тому подобное. Здесь речь идет о том, что такое идеологическое, такое идейное видение непосредственно определяет в том числе конкретные политические действия. Это образ реальности, который диктует принятие решений, который оказывает долгосрочное воздействие на саму политику властей.
На этом стоит остановиться подробнее. Чем становится знаменитое положение об общине в решении крестьянского вопроса? Как мы знаем теперь из целого ряда фундаментальных исследований, посвященных крестьянской реформе (в частности, стоит напомнить выдающуюся работу Христофорова, посвященную как раз разработке крестьянского вопроса), мы знаем, что сами дебаты в редакционных комиссиях первоначально носят, естественно, идейный характер. Сталкиваются позиции сторонников индивидуального землепользования и сторонников общинного землепользования. И эти дебаты вроде бы не имеют никакого прямого выхода, никакого прямого разрешения. Компромисс между сторонами действительно найти достаточно сложно.
Однако затем, уже на уровне разработки самого положения, возникают гораздо более прагматические вопросы. А именно – как конкретно реализовывать крестьянскую реформу? Как конкретно реализовывать разные режимы землепользования? И тут выясняется довольно банальная вещь: что в Российской империи не существует нормативной системы землепользования, отсутствует кадастр, размежевание по имениям по большей части не произведено и, более того, работа эта затянется на целый ряд десятилетий даже с учетом новых сил и новых сотрудников, которые будут заниматься межеванием.
И, соответственно, реформаторам, независимо от их личных идейных представлений, склонностей и того, каким они видят идеальное сельское хозяйство в России, не остается другого выхода, кроме как в качестве временной меры (как это первоначально и войдет в положение 1861 года) определить, что землепользование там, где существует общинное хозяйство, осуществляется через общину, она является в данном случае субъектом.
Это вынужденное решение, связанное сугубо с техническими вопросами, в дальнейшем обрастет целым рядом идейных и идеологических мотиваций. Но еще раз подчеркну, что именно в ситуации 1860 года, когда вырабатываются эти конкретные нормы, речь идет отнюдь не о победе сторонников общинного землепользования – речь идет о принятии существующего положения вещей, о понимании, что земельная реформа должна происходить в какой-то более или менее ограниченный по времени срок, а раз так, никакого другого варианта, помимо сохранения общинного землепользования, у реформаторов не остается.
Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 52; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!