История государства Российского
Еще более любопытную сложную конструкцию мы найдем в «Истории государства Российского», первые восемь томов которой выйдут в 1818 году в Петербурге. «История» Карамзина посвящается императору, и в этом посвящении Карамзин пишет: «Сердцеведец читает мысли, История предает деяния великодушных царей, и в самое отдаленное потомство вселяет любовь к их священной памяти. Приимите милостливо книгу, служащую тому доказательством. История народа принадлежит царю». Это знаменитая формулировка. Однако для того, чтобы увидеть смысл этого высказывания, нам необходимо сопоставить сказанное Карамзиным в посвящении с тем, что он скажет буквально на следующей странице, в самом начале предисловия к «Истории государства Российского», где он пишет:
«История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего». И далее утверждение, кому адресуется эта история: правителям, законодателям… Но в следующем абзаце Карамзин пишет: «Но и простой гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества».
|
|
|
Когда Полевой в своей критике на «Историю государства Российского» будет говорить, что это отживший памятник, что это скорее монумент историографическим представлениям XVIII века, а отнюдь уже не века XIX, он будет во многом прав. И вместе с тем в этом тексте есть очень важная черта. Это утверждение наличия собственной древности, где возникает та самая конструкция, которую мы можем увидеть хотя бы по заголовку уже упомянутой «Записки». Я напомню, «Записка» гласит: «О древней и новой России». Это утверждение о наличии собственной русской античности и, соответственно, времен древних и времен новых.
В том же предисловии к «Истории» Карамзин пишет: «Согласимся, что деяния, описанные Геродотом, Фукидидом, Ливием, для всякого не русского вообще занимательнее, представляя более душевной силы и живейшую игру страстей: ибо Греция и Рим были народными державами и просвещеннее России; однако ж смело можем сказать, что некоторые случаи, картины, характеры нашей истории любопытны не менее древних».
Разумеется, Карамзин будет утверждать, что собственная история, история своего отечества представляет интерес хотя бы потому, что она является своей собственной историей. Но здесь и другой сюжет – сюжет на право присутствия. Здесь можно увидеть гердеровские мотивы, связанные с тем, что у каждого народа есть своя собственная история. И более того, каждый народ имеет свое место во всеобщей истории, у него есть свое собственное место по отношению не только к другим народам, но в первую очередь по отношению к Богу.
|
|
|
Вот этот карамзинский консерватизм, консерватизм осторожный, аккуратный, пронизанный историзмом, представляет интерес не только для своего времени, но и по влиятельности для последующего. Карамзинские образы, карамзинские сравнения станут долговременным фондом для русской мысли, как официозной, так и неофициальной. Карамзинская история на протяжении многих десятилетий окажется постоянным чтением, тем текстом, из которого будут черпать основные представления о русской истории либо непосредственно, либо в многочисленных пересказах повествования Карамзина.
Афиши Федора Ростопчина
Другой вариант консерватизма первых 10-15 лет александровского царствования мы можем увидеть в лице графа Федора Васильевича Ростопчина. Наиболее известен он как генерал-губернатор Москвы времен Отечественной войны 1812 года.
|
|
|
Разумеется, у всех возникает ассоциация с ним как с инициатором московского пожара, виновником пожара Москвы – то, что он отрицал, вокруг чего на протяжении долгих десятилетий велись споры. Однако здесь для нас с точки зрения истории русского консерватизма особенно интересны его афишки и патриотические брошюры.
Самым известным текстом, хотя опубликованным уже достаточно поздно, уже в 1842 году, является «Ох, французы!». Для Ростопчина характерно сочетание патриотизма, националистических мотивов и при этом архаичности во многом. Сам он остается человеком исключительно французской культуры. Его дом пронизан французскими нравами и представлениями. Но при этом та позиция, которую он считает необходимым афишировать вовне, принципиально иная.
Первое его выступление как публициста связано с кризисом 1807 года. Во многом ситуация 1807 года в национальной памяти отходит на задний план из-за событий Отечественной войны 1812 года. Однако напомню, что в 1807 году издаются «Пасторские послания», происходит первый созыв ополчения. Речь идет о своего рода прологе Отечественной войны, который, разумеется, будет затем вытеснен из памяти, затемнен гораздо большим испытанием 1812 года.
|
|
|
Но именно в 1807 году Ростопчин в ситуации этого подъема пишет «Мысли вслух на Красном крыльце» – яркий памфлет с осуждением французомании, прославлением исконных русских добродетелей, как представляется Ростопчину. По форме это монолог дворянина, старого дворянина, разумеется, Силы Андреевича Богатырева с характерными затейливыми словечками. Например: «Во французской всякой голове ветряная мельница, гошпиталь и сумасшедший дом». Или, например: «Революция – пожар, французы – головешки, а Бонапарте – кочерга. Вот оттого-то и выкинуло из трубы». Или другая цитата из тех же самых «Мыслей вслух на Красном крыльце»: «Господи помилуй! да будет ли этому конец? долго ли нам быть обезьянами? Не пора ли опомниться, приняться за ум, сотворить молитву и, плюнув, сказать французу: "Сгинь ты, дьявольское наваждение! ступай в ад или восвояси, все равно, – только не будь на Руси"».
Эта демонстративная французофобия, этот шовинистический настрой, который звучит у Ростопчина, любопытны как попытка найти общий язык, заговорить на одном языке с народной массой, с большинством простого народа. В этом же русле лежат и знаменитые ростопчинские афишки. Вот, например, афиша от 20 сентября 1812 года, после оставления Москвы: «Оставайтесь, братцы, покорными христианскими воинами Божьей Матери, не слушайте пустых слов! Почитайте начальников и помещиков; они ваши защитники, помощники, готовы вас одеть, обуть, кормить и поить. Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси, станем бить, где ни встренутся». Ну и так далее.
Или, например, в афишке от 9 августа 1812 года, еще до битвы при Бородино, еще до оставления Москвы, Ростопчин предостерегает от изменных слухов, предостерегает от распространения всевозможной крамолы, призывая сдавать властям тех, кто распускает слухи. И, заканчивая эту афишу, он пишет: «А я верный слуга царский, русский барин и православный христианин. Вот моя и молитва: "Господи, Царю Небесный! Продли дни благочестиваго земного царя нашего! Продли благодать Твою на православную Россию, продли мужество христолюбиваго воинства, продли верность и любовь к отечеству православнаго русскаго народа! Направь стопы воинов на гибель врагов, просвети и укрепи их силою Животворящаго Креста, чело их охраняюща и сим знамением победиша"».
Собственно, по сей день в исторической науке ведутся дебаты о том, насколько эффективны были афишки Ростопчина, насколько ему действительно удавалось находить тот язык, говорить тем языком, который воспринимался в народной массе, насколько это было убедительно и значимо. Но, по крайней мере, как тенденция, как сама попытка нащупать новое пространство это в высшей степени характерно.
« Народное воспитание » Александра Шишкова
И, наконец, последняя фигура – это Александр Семенович Шишков. Кстати, самый пожилой среди этих персонажей. В отличие от Ростопчина и Карамзина, которые принадлежат уже к поколению, родившемуся во второй половине 60-х годов XVIII века, Александр Семенович 1754 года рождения. И парадоксальным образом он переживет их всех, скончавшись только в 1841 году. Одновременно решительный противник Карамзина, борец с ним в области русской литературы, создатель «Беседы любителей русского слова», президент Российской академии, то есть, собственно говоря, академии словесности, пропагандист высокого стиля, того, что у современников получит название славянофильства, что будет восприниматься как архаизм…
Литературное противоборство как попытка утвердить архаизирующий, ориентированный на церковнославянский язык стиль русской литературы (причем необходимо отметить, что Шишков отрицал существование отдельного церковнославянского языка, убежденный в существовании единого русского языка), эта необходимость обращения к высокой церковной речи, церковному Писанию здесь мыслится как обращение к истокам, обращение как раз к своему прошлому.
В государственной карьере Шишкова будут две высшие точки. После опалы Сперанского он будет назначен на его место государственного секретаря и станет автором императорских манифестов времен Отечественной войны. В этой должности он пробудет вплоть до своей отставки в 1814 году, после чего будет назначен в Госсовет. И аналогично в 1824 году после отставки Голицына, министра народного просвещения, о чем речь пойдет на следующей лекции, Шишков займет этот пост опять же как символ консервативного поворота, как обозначение возвращения не столько даже консервативного, сколько к традиционным представлениям.
И при этом во многих своих взглядах Шишков 10-20-х годов близок Карамзину, что осознается обоими этими персонажами. Их литературное противоборство и их противоборство политическое отнюдь не совпадает, политически они во многом оказываются союзниками в своих представлениях, что и проявляется через избрание Николая Михайловича Карамзина в Российскую академию.
В «Рассуждении о любви к Отечеству», которое Шишков прочтет в «Беседе» в 1811 году, он утверждает, обозначая свою программу: «Воспитание должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый-чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания в своих науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к Отечеству, точно так же как я не могу вложить в него чувств моих к моей матери. Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастье или несчастье предбудущих времен и призывает на главу нашу или благословение, или клятву потомков».
Здесь уже возникает осознание необходимости борьбы за умы, работы с общественным мнением, работы через систему народного просвещения. И в своем первом выступлении на посту министра народного просвещения в 1824 году он говорит во многом то же самое, возвращаясь к своим ключевым тезисам, отмечая: «Науки, изощряющие ум, не составят без веры и без нравственности благоденствия народного… Сверх того, науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишества их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином».
И тут можно видеть сочетание новых тенденций и отчетливого консерватизма Шишкова. Новые тенденции заключаются в том, что задача народного образования – формирование определенной системы взглядов, в первую очередь воспитание в рамках веры и преданности престолу. А с другой стороны, это же история про сословное обучение, история про то, что образование не должно работать как социальный лифт, должно не изымать тебя из соответствующей среды, а готовить тебя для того положения, которому ты изначально предназначен. Для каждого слоя, для каждого сословия, для каждого рода людей должно быть обучение, которое соответствует их месту. Это история не про универсальное образование, это одновременно не история и про универсальную систему взглядов. Это, напротив, история про ранжирование, про классификацию, про существующие сегменты и слои.
Шишковский взгляд не отличается предельной последовательностью. Шишков здесь характерен как фигура переходная. Так, достаточно показательно, что целый ряд мотивов, которые даже самим императором будут восприниматься как имеющие протонационалистическую окраску, как имеющие возможные последствия с точки зрения уже ранних национальных движений, в частности, тематика славянской взаимности, самим Шишковым в этом, политическом ракурсе осознаваться не будут. Шишков примечателен как симптом и вместе с тем как фигура, во многом намечающая, обозначающая те темы, которые будут развиваться в русском консерватизме на протяжении XIX и в начале ХХ веков.
[1] Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями. XIII. Карамзин (Из письма к Н.М. Я...ву).
Литература
Альтшуллер М. Беседа любителей русского слова. У истоков русского славянофильства. – М.: Новое литературное обозрение, 2007.
Койре А. Философия и национальная проблема в России начала XIX века. — М.: Модест Колеров, 2003.
Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. – М.: Книга, 1987.
Минаков А. Ю. Русский консерватизм первой четверти XIX в. – Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 2011.
https://magisteria.ru Курс: "Русский консерватизм в эпоху империй". Лекция: "Ранний русский консерватизм"
Дата добавления: 2021-02-10; просмотров: 77; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!