Власть (авторитаризм и тоталитаризм). 5 страница
разночинцев и их потомков, т.е. той самой «разночинной интеллигенции».
Наряду с тем, что большинство членов служилого слоя России вошли в него путем
собственных заслуг, их дети практически всегда наследовали статус своих
родителей, оставаясь в составе этого слоя. Особенно это касается офицерства.
Обычно, даже если родоначальник получал дворянство на гражданской службе, его
потомки служили офицерами, и род превращался в военный, гражданское же
чиновничество в значительной мере состояло из представителей служилого сословия
в первом поколении. В XIX в. дворянских родов, чьи представители находились
преимущественно на военной службе, было больше, чем тех, среди которых
преобладали гражданские чиновники (существовали роды, представители которых из
поколения в поколение служили только офицерами, во многих семьях все мужчины —
отец, братья, дяди, двоюродные братья и т.д. были офицерами); родов, где было
примерно равное число офицеров и гражданских чиновников, значительно меньше, чем
преимущественно военных или гражданских. Но к концу столетия эта тенденция
ослабела. Можно отметить, что дворянские роды даже недавнего происхождения, но
чисто служилые (чьи представители из поколения в поколение жили только на
жалованье, не имея недвижимости) обычно превосходили по проценту членов рода,
достигших высших чинов, более старые роды, владевшие собственностью. К началу XX
|
|
|
в., при том, что многие старые дворянские роды дали по нескольку сотен офицеров
и чиновников и на службе одновременно могло находиться до 20–30 представителей
одного такого рода, большинство служилого сословия составляли представители
родов, начавших служить не ранее середины XIX в., т.е. принадлежащих к нему в
первом-втором поколении. При этом важным показателем качественности этого слоя
является способность его полностью абсорбировать своих новых сочленов уже в
первом поколении. Принцип комплектования российского высшего сословия
(предполагавший, что он должен объединять все лучшее, что есть в обществе)
соединял наиболее удачные элементы европейской и восточной традиций, сочетая
принципы наследственного привилегированного статуса образованного сословия и
вхождения в его состав по основаниям личных способностей и достоинств.
Прозрачность сословных границ имела важное значение для социально-политической
стабильности. Когда набирается критическая масса образованных людей, путь
которым к более высокому статусу остается закрытым, это обычно бывает чревато
потрясениями (как во Франции, где в течение XVIII в. происходило окостенение
сословных барьеров и аноблирование было практически прекращено). Россия была
|
|
|
единственной европейской страной, где в XVIII–XIX вв. не только не произошло
окостенения сословных барьеров, но процесс пошел в прямо противоположном
направлении: если до того сословные границы были почти непроницаемы, то теперь
приток в дворянство постоянно возрастал, так что к началу XX в. 80–90% всех
дворянских родов оказались возникшими на основе принципов «Табели о рангах».
Обычно процесс перехода в высшее сословие происходил на протяжении двух-трех
поколений, иногда медленнее, но часто (на военной службе) быстрее. В начале
1720-х годов недворянское происхождение имели 30–40% офицеров, во второй
половине XVIII в. около 30%, в первой половине XIX в. примерно 26%, в 60-х годах
XIX в. — 44%, в конце XIX в. — начале XX вв. примерно половина (на 1912 г. 53,6%
офицеров, а в пехоте — 44,3 происходили из дворян, 25,7 — из мещан и крестьян,
13,6 — из почетных граждан, 3,6 — из духовенства и 3,5 — из купцов). Среди
чиновников лиц недворянского происхождения в середине XVIII в. было более 55%, в
начале — середине XIX в. — 60, в конце XIX в. — 70%, в начале XX более 80%.
Постоянное включение лучших элементов всех сословий в состав высшего и
доставление им тем самым почета и привилегированного положения, а с другой
|
|
|
стороны, включение их одновременно и в состав государственного аппарата, т.е.
теснейшее привязывание к государству, предотвращало формирование оппозиционного
государству образованного и политически дееспособного «третьего» сословия,
отделяющего себя от государственной власти и требующего себе сначала
экономических и политических уступок, а потом и подчиняющего себе само
государство (как это в острой форме проявилось во Франции и в более мягкой —
путем постоянного давления, в других европейских странах).
Это и позволило Российскому государству сохранить в неприкосновенности свой
внутренний строй дольше любой другой европейской страны. В России
соответствующие настроения вылились всего лишь в формирование специфического
ублюдочного, по сути своей отщепенческого слоя т.н. интеллигенции, которая не
только не совпадала с «образованным сословием», культурно-интеллектуальной
элитой страны, но (как хорошо показано ещё в «Вехах») являлась их антиподом. Она
была чрезвычайно криклива (и потому заметна; этим объясняется тот факт, что в
глазах современных публицистов, да и современников несколько десятков
|
|
|
террористов, несколько сотен, максимум тысяч писавших журналистов затмевают
сотни тысяч молчавших, но законопослушных и верных трону чиновников, офицеров,
инженеров, врачей, преподавателей гимназий и т.д.), но политически и
экономически совершенно бессильна, и никогда бы не могла рассчитывать на
политический успех, если бы обстоятельства военного времени не позволили
иностранной агентуре поднять социальные низы.
Российская элита представляла собой уникальный сплав носителей исторического
опыта разных культурно-национальных традиций — как западных, так и восточных.
Присутствие в составе дворянства, чиновничества, офицерского корпуса и вообще
всего культурно-интеллектуального слоя выходцев из европейских стран не только
облегчало заимствование передового опыта, но и обеспечивало непосредственное его
применение. Целые отрасли промышленности были созданы ими, им же преимущественно
обязана своим возникновением и развитием и российская наука. (Особенно важную
роль закономерно играл такой уникальный по качеству служилый элемент, как
остзейское рыцарство. Во второй половине XVIII — первой половине XIX в., т.е. в
период наивысшего триумфа русского оружия его доля среди высшего комсостава
никогда не опускалась ниже трети, а временами доходила до половины. Из этой
среды на протяжении двух столетий вышло также множество деятелей, прославивших
Россию в сфере науки и культуры.) Характерно, что эти элементы и вообще
иностранные выходцы, принявшие русское подданство, отличались преданностью
российской короне и давали существенно более низкий по отношению к своей
численности процент участников антиправительственных организаций. Убожеству
советской эпохи в значительной мере способствовало, кстати, и то обстоятельство,
что в ходе революции именно европейский элемент в наибольшей степени —
практически полностью оказался вне пределов России.
Служилое сословие было в целом наиболее образованной частью общества. Не только
до 90% деятелей российской науки и культуры происходило из этой среды, но и
подавляющее большинство их сами были чиновниками и офицерами. Известное
противопоставление «дворяне — это помещики, интеллигенты — это разночинцы» или
«теория» о происхождении интеллигенции из противостояния «образованных
разночинцев» и «невежественных чиновников» (не пускавших первых в свою «касту»),
не выдерживает никакой критики, поскольку на самом деле как раз этими
«образованными разночинцами» чиновничество главным образом и комплектовалось.
Разумеется, уровень образования государственных служащих связан с общим
состоянием образования в стране. Но ни в одной другой стране на государственной
службе не было таких льгот по образованию, как в России, и нигде столь большая
доля образованных людей не находилась на государственной службе. Уже с 1737 г.
трижды — в возрасте 12, 16 и 20 лет осуществлялась проверка знаний всех молодых
дворян, причем имеющие достаточное образование могли 16 лет поступать на
гражданскую службу, а оставшиеся необученными до 20 сдавались в матросы без
права выслуги. В дальнейшем именно уровень образования служил важнейшим
фактором, обеспечивавшим быстроту чиновной карьеры в России. В то время, как все
лица, независимо от происхождения (в том числе и дворяне), обязаны были начинать
службу канцеляристами (то есть не получали даже чина низшего XIV класса), то
выпускники классических гимназий получали чин XIV класса сразу, а высших учебных
заведений — сразу получали чин XII класса (окончившие со званием действительного
студента) и даже Х класса (окончившие со званием кандидата). Имевшие ученую
степень магистра (а также врачи при поступлении на службу) получали сразу чин IX
класса, а доктора — VIII класса. И вся система чинопроизводства базировалась на
льготах по образованию: по закону 1834 года сроки производства в следующие чины
для лиц с высшим образованием были более чем вдвое короче.
Скорее, имела место другая крайность. Преимущества по службе образованным людям
были настолько велики, что это вызывало беспокойство за другие сферы жизни
общества. Департамент законов в 1856 году констатировал, что такое положение
«окончательно увлекло в службу гражданскую всех просвещенных людей, человек
образованный не остается теперь ни купцом, ни фабрикантом, ни помещиком, все они
идут в службу», и что в этом случае «Россия вперед не пойдет ни по торговле, ни
по промышленности, ни по улучшению земледелия». Поэтому ускоренное
чинопроизводство решено было отменить, оставив, однако, льготы при получении
первого чина. Даже ещё до военной реформы 1874 г. (с которой исчезли последние
преимущества дворянства) привилегии по образованию были существенней привилегий
по происхождению. Лица, поступавшие на правах по происхождению служили до
производства в офицеры: потомственные дворяне — 2 года, дети личных дворян,
почетных граждан, духовенства, купцов 1–2 гильдий, ученых и художников — 4 года,
все прочие — 6 лет. Тогда как поступавшие на правах по образованию (независимо
от происхождения): с высшим производились в офицеры через 2 месяца, со средним —
через 1 год.
«Разводить», а тем более противопоставлять образованных людей и «бюрократию»,
игнорируя или не желая принимать тот факт, что это было одно и то же, довольно
глупо. Наиболее образованной группой в России было именно чиновничество, и на
государственную службу шло абсолютное большинство выпускников вузов, в чем
нетрудно убедиться на примерах ряда вузов, публиковавших сведения о судьбе своих
выпускников. Например, из 255 выпускников Нежинского лицея 1826–1841 гг. 60,8%
были на гражданской и 26,7% — на военной службе и только 2% никогда не служили
(о судьбе 10,6% сведений нет), из 859 выпускников 1843–1876 гг. на гражданской
службе находилось 72,8%, военной 5%, не служили 8,3%. Из всех 1 114
воспитанников 780 (70%) были чиновниками, 111 (10%) офицерами и не служили 76
(6,8%); нет сведений о 147 (13,2%). Из 1 318 выпускников Юрьевского (Дерптского)
ветеринарного института 1848–1898 гг. никогда не состояло на госслужбе только 25
чел. (1,9%). Из воспитанников Санкт-Петербургского историко-филологического
института 1871–1893 гг. на госслужбе (в основном по Министерству просвещения)
находились практически 100%. Любопытно, что из 476 его выпускников этих лет
четверть (116 или 24,4%) достигла «генеральского» чина действительного статского
советника (если исключить рано умерших и преждевременно вышедших в отставку по
болезни, то более трети).
Поэтому и образовательный уровень чиновничества был весьма высок. По списку лиц,
служивших в 1810–1910 гг. в Государственной канцелярии (из 636 по 585 приводятся
сведения об образовании) обнаруживается, что среди её чинов (включая и самые
младшие) 102 чел. окончили Александровский лицей, 83 Училище Правоведения, 190
университеты, 27 другие вузы, 25 военные училища (в том числе и Пажеский
корпус), 18 Благородные пансионы при лицее и университете, 56 гимназии и равные
им заведения, 54 уездные и другие низшие училища и 30 имели домашнее образование
(таким образом, 69% имели высшее, 17 среднее и 14 низшее образование). Примерно
та же картина выясняется из справочной книжки по Ведомству Императрицы Марии
(ведавшего благотворительными учреждениями). На 1916 г. из 442 чинов его
аппарата 24 выпускника Александровского лицея, 10 — Училища Правоведения, 158
университетов, 114 других вузов, 53 военных училищ, 46 гимназий и им равных, 13
низших училищ, 17 с домашним образованием и 7 сдавших экзамены на звание учителя
и т.п. (т.е. более 69% с высшим, 22 средним и 8 с низшим образованием).
Интересно, что и в гуманитарных вузах, не выпускавших непосредственно на службу,
а дававших дополнительное образование, в абсолютном большинстве обучались
чиновники и даже офицеры, поступавшие туда по собственному желанию. Среди 1 295
чел. окончивших Петербургский археологический институт (1880–1911)
обнаруживается 278 (21,5%) офицеров, среди 287 окончивших в 1903–1915 г.
Восточный институт (Владивосток) 130 (45,3%) офицеров, а в 1908–1912 гг. они
составляли свыше половины (до 60% и выше).
Если посмотреть на состав студентов по происхождению, то, например, в
Новороссийском университете (по которому есть подробные данные за каждый год) в
целом насчитывается 443 дворянина (24,1%), 316 (17,2%) детей офицеров и
чиновников (не выслуживших потомственного дворянства), 54 (2,9%) почетных
граждан и неслужилой интеллигенции, 463 (25,2%) духовенства, 131 (7,1%) купцов,
291 (15,9%) мещан, 51 (3,1%) крестьян и 80 (4,4%) иностранных уроженцев. Причем
по времени прослеживается совершенно однозначная тенденция: до 1875 г. наиболее
представительной группой среди студентов были дворяне (от 19 до 38% в выпуске),
с 1876 по 1883 лидируют представители духовенства (причем преобладают абсолютно,
в 1877–1882 гг. свыше половины всех — до 65%, а на историко-филологическом
факультете в эти годы — 100%), а с 1885 г. ведущей группой становятся мещане
(24–33% в выпуске). Явление массового прихода представителей духовенства в вузы
(и соответственно на госслужбу) в 60–70-х гг. хорошо заметно и по другим данным.
В частности, состав выпускников Санкт-Петербургского историко-филологического
института таков: дворяне 6,3% (30 чел.), дети офицеров и чиновников 17,5% (83),
духовенство 57% (270), неслужилая интеллигенция 2,3% (11), купцы 1,3% (6),
низшие сословия мещане, крестьяне, солдатские дети 15,6% (74); тут, правда, за
счет духовенства необычно низка доля дворян (обычно в те годы она вдвое-втрое
выше; в том же Юрьевском ветеринарном институте 12,6% — 158 чел. из 1252, о ком
есть данные).
Довольно превратные представления существуют и относительно материального
достатка основной массы российской элиты. Современное общественное сознание
переносит на все дворянство представление о благосостоянии полутора тысяч
богатейших помещиков, построивших дворцы типа Останкинского и оказывается
неспособно воспринять тот факт, что благосостояние большинства неслужащих дворян
не отличалось существенно от среднекрестьянского, поскольку производимая
«прибавочная стоимость» позволяла десятерым содержать на том же уровне ещё
только одного неработающего, а уже по 8-й ревизии (1834 г.) менее 20 «душ» имели
45,9% дворян-помещиков (а ещё 14% были вообще беспоместными). К 1850 г. из 253
068 человек потомственных дворян 148 685 вообще не имели крепостных, 23 984
имели менее 10 душ и при этом 109 444 сами лично занимались хлебопашеством, хотя
последнее явление вроде бы довольно хорошо известно по мемуаристике и было общим
местом для современников. (Вспомним хотя бы Пушкина: «Будучи беден, как и почти
все наше старое дворянство, он... уверял, что... возьмет за себя княжну
Рюриковой крови, именно одну из княжон Елецких, коих отцы и братья, как
известно, ныне пашут сами и, встречаясь друг с другом на своих бороздах,
отряхают сохи и говорят: «Бог помочь, князь Андрей Кузьмич, а сколько твое
княжье здоровье сегодня напахало?» — «Спасибо, князь Ерема Авдеевич...».)
Уже в конце XIX века среди всех потомственных дворян помещиками были не более
трети, а среди служивших их было и совсем немного. Но даже если перенести это
соотношение на всех потомственных дворян, служивших офицерами, то в конце XIX —
начале XX в. помещиков среди всех офицеров не могло быть более 10–15%. Реально
их было много меньше. В 1903 г. даже среди генерал-лейтенантов помещиками были
лишь 15,2%, среди полных генералов 58,7% не имели никакой собственности. В целом
среди офицеров (за исключением гвардейской кавалерии, где традиционно служили
обеспеченные люди) лишь очень немногие обладали какой-либо недвижимостью,
достаточно сказать, что среди армейской элиты — полковников корпуса Генерального
штаба никакой собственности не имели 95%). Жалованье же младших офицеров было
невелико и соответствовало среднему заработку мастеровых на петербургских
заводах (штабс-капитан получал в месяц 43,5 руб., поручик — 41,25, а мастеровые
— от 21,7 до 60,9 руб.). В ещё большей степени то же относится к гражданским
чиновникам. Даже в середине XVIII в. 61,8% чиновников не имели крепостных
крестьян. В дальнейшем доля беспоместных только увеличивалась. В середине XIX в.
не имела собственности, например, половина чинов 5-го класса. Даже среди
верхушки бюрократии — чинов «генеральских» (первых 4-х) классов процент лиц, не
имевших никакой недвижимости и живших только на жалованье, составлял 32,3% в
1853 г., 50% — в 1878 г. и 51,2% в 1902 г. (в том числе среди чинов 4-го класса
— 75,9%).
Если представить коллективный «имущественный» портрет высшей бюрократии
Российской империи на последние годы её существования, взяв в качестве источника
последние доступные «Списки гражданским чинам первых 4-х классов» (там есть
сведения как о полном объеме всех видов содержания, так и о владении имуществом
— отдельно родовом и благоприобретенном, в том числе родителей и жены), то
обнаружится следующая картина. Речь идет в общей сложности о 6149 лицах на конец
1915 — начало 1916 г.: 85 чел. 2-го, 708 — 3-го и 5356 — 4-го классов (в 1-й,
как и в армии, давно не производили), которыми и исчерпывался весь высший слой.
Внутри этого слоя от чина содержание практически не зависело, и сам он имел в
основном «престижное» значение (чины 2-го класса по должности имели, например,
члены Госсовета, и в основном он был достоянием очень старых заслуженных лиц,
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 45; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!