Константинополь, 28 термидора II года Французской республики (15 августа 1794 года по старому стилю). 11 страница
По окончании всей церемонии, которая продлилась несколько часов, мы чувствовали себя сильно уставшими, так как день был очень жарким, и король вернулся во дворец, чтобы немного отдохнуть. Затем он отправился в ратушу, куда его пригласил глава города от имени всех жителей Варшавы – там его ожидали великолепно сервированные столы.
Глава города Закревский и я, в качестве делегата от муниципалитета Вильны, стояли возле кресла короля. Он был в веселом настроении, наговорил нам массу комплиментов и провозгласил тост за наше здоровье – в ответ на наш тост «за короля с нацией», который был поддержан громкими аплодисментами.
День закончился театральным представлением и стихийной иллюминацией по всему городу. Это был, к несчастью, последний день, когда все могли весело праздновать, доверчиво предаваясь химерическим надеждам.
С того дня на горизонте стали сгущаться тучи. Причина была вовсе не в том, что патриоты потеряли веру в правоту своего дела, и не в том, что нация перестала им верить, – каждый курьер, прибывавший в Варшаву, доставлял тревожные известия о приближении русских войск, о согласии, установившемся между дворами Петербурга и Берлина, о смуте, затеваемой внутри страны тремя главными противниками конституции – Феликсом Потоцким, Браницким и Ржевуским. Отделившись от нации, они стремились, однако, путем угроз и обещаний сделаться ее прозелитами. К тому же, многие из тех, кто хорошо знал короля, опасались его слабости и не верили его обещаниям.
|
|
|
Еще с начала 1792 года надежды польских патриотов стали понемногу тускнеть вследствие тех изменений, которые начали происходить в разных европейских кабинетах. Так, имело место сближение берлинского и венского дворов; предварительные соглашения были подписаны в Рейхенбахе; шли переговоры в Пильнице, которые вызывали опасения, так как были секретными[15].
Несмотря на все это, до определенного времени доверие поляков не было поколеблено и никакие страхи их не смущали. Но после заключения 9 января 1792 года мирного договора в Яссах между Россией и Турцией и после внезапной смерти императора Леопольда 1 марта этого же года положение дел существенно изменилось. Российская императрица сумела заинтересовать Англию и Голландию договором, заключенным ею в Яссах. Единственным препятствием для нее являлась необходимость преодолеть враждебность прусского короля; чтобы достичь этого, она окружила его своими сторонниками, которые сумели отдалить его от интересов Польши.
Впоследствии общее мнение склонялось к тому, что если бы царствование императора Леопольда продлилось, то Европа сумела бы избежать многих неурядиц, не погрязла бы в несправедливости, узурпации, насилии и кровавых войнах. Не вызывает сомнения, что только после смерти императора российский двор смог распространить свое влияние на Вену и на Берлин. Он создал видимость желания присоединиться к Венскому договору лишь для того, чтобы дать понять, что не может согласиться со статьями, касающимися Польши. Следствием такой политики стала приватная договоренность с Австрией и секретный договор с Пруссией, по которому Польша и была принесена в жертву.
|
|
|
Три члена сейма, составившие план контрреволюции и рассчитывавшие на помощь России для его осуществления, уже долгое время находились в Яссах в ожидании распоряжения отправиться в столицу империи.
Их пребывание в Яссах уже немало беспокоило сейм, но это беспокойство еще усилилось, когда стало известно, что они находятся по дороге в Петербург.
16 апреля 1792 года комиссия по иностранным делам представила официальный доклад сейму относительно враждебных намерений со стороны России. Она не могла, однако, сообщить что-либо определенное о намерениях прусского короля, несмотря на его подозрительное поведение, так как его переговоры с Россией держались в секрете. Приблизительно в это же время саксонский кандидат дал свой ответ общему собранию сейма – его содержание уже было приведено выше.
|
|
|
Все эти обстоятельства, взятые вместе, непременно должны были обеспокоить сейм, так как давали реальные поводы для тревоги, однако сейм, не желая выказывать свою обеспокоенность, сохранял внешнюю импозантность и пытался предпринять необходимые предосторожности против опасностей, грозивших государству. Никогда работа сейма не была столь согласованной и гармоничной, как в то время. Все наиболее важные решения принимались единогласно. Короля облекли такой властью, какую не имел ни один из его предшественников. Облекли его и неограниченным доверием. Вся армия была отдана в его распоряжение. Ему поручили призывать на службу иностранных офицеров – специалистов по артиллерии и инженерному делу, и даже генералов, которым он хотел бы доверить командование. Казне было приказано передать ему тридцать миллионов в том случае, если начнется война. Было решено, что провиант, фураж и всякое прочее довольствие будет доставляться специальными комиссиями по требованию короля. Ему же было поручено созвать «посполитое рушение», то есть ополчение, в случае если войско в сто тысяч человек покажется ему недостаточным.
|
|
|
За несколько дней до принятия этих решений канцлер, президент комиссии по иностранным делам, получил приказ обсудить с Луккезини известия, доходившие до сейма, и проконсультироваться с ним о мерах, которые надлежало принять сейму.
Луккезини ограничился устным ответом, что вероятность захвата Россией польских территорий мала и что она, вероятно, этими слухами лишь успокаивает недовольных в самой Польше. Но, в конце концов, прибавил он, Польша вправе сама заботиться о собственных интересах и прибегать к помощи других государств; меры, принимаемые самими поляками, и определят помощь, подаваемую им иностранными государствами.
Сейм оставался верен своим принципам делиться с союзниками планами своих военных операций и потому сообщил посланнику Пруссии о разработанных им оборонительных мерах. На ноту, врученную Луккезини 19 апреля, тот ответил 4 мая, что получил приказ Е[го] В[еличества] короля Пруссии сообщить о получении им сообщения, которое рассматривается им как доказательство доверия со стороны короля Польши и Речи Посполитой; однако Е[го] В[еличество] не должен располагать сведениями о решениях, принимаемых сеймом Польши.
18 мая посланник России Булгаков вручил декларацию от имени императрицы Екатерины. Это было через четыре дня после подписания Тарговицкой конфедерации. В ней было сказано следующее. Исходя из обязательства, которое взяла на себя императрица в подписанной ею гарантии, она заявляет, что самые сильные государства, в частности такие, как германские, далеки от того, чтобы отказываться от подобных гарантий. Они ищут таких гарантий, принимают их с радостью и умеют их ценить как тот вид отношений между государствами, который самым положительным образом обеспечивает их независимость и сохранность их территорий .
Далее в этой декларации сейму были адресованы упреки в создании конфедерации, в продлении его работы, в направлении посланника в Константинополь, в заключении Польшей договора с Портой.
В этой декларации императрица обещала Польше свое прощение, если та подчинится ее воле: она требовала, чтобы была отменена клятва, принесенная конституции 3 мая; в заключение императрица предлагала отнестись с доверием к ее действиям, которые вызваны исключительно ее великодушием и бескорыстием.
Эта декларация, которой, вероятно, многие ожидали, стала громом среди ясного неба для общества в целом. Страх, отчаяние, мстительность читались на лицах жителей Варшавы, которые в тот день и в последующие дни собирались группами в общественных местах, чтобы обсудить эту декларацию и последствия, которые она могла иметь.
Сейм, прежде чем принять окончательное решение, решил сообщить Луккезини, прусскому посланнику, о декларации России и о том, что она сопровождалась угрозой ввести российские войска на территорию Польши. Сейм полагал, что в соответствии с договором об альянсе, заключенном с Пруссией, он имел право требовать от нее помощи.
Луккезини начал с того, что сослался на необходимость получить на это ответ от своего двора. В ожидании ответа он, однако, может устно заявить, что прусский король не имел никакого отношения к конституции 3 мая; что если сторонники этой конституции считают нужным защищать ее с оружием в руках, то король не может считать себя обязанным помогать им в этом.
Польский король пожелал личных разъяснений и обратился напрямую к Фридриху Вильгельму: 31 мая направил ему письмо, чтобы сообщить о враждебных намерениях императрицы. «Если альянс, заключенный между Вашим Величеством и мною, является основанием для требования Вашей помощи, то мне важно знать, каким образом Вы предполагаете соответствовать взятым на себя обязательствам. Я знаю о личном добром отношении Вашего Величества, и мне оно так же необходимо в моих действиях, как и то, чтобы ваши военные силы способствовали моим успехам… Положение таково, что достоинство Вашего Величества, как нашего союзника, тесно связано с честью и независимостью моей нации, и я вправе ожидать, что Вы сообщите мне свое мнение. Мое доверие к Вам имеет лишь те пределы, которые Вы сами ему положите… Среди всех моих забот и трудов меня утешает только одно: никогда еще не было лучшего повода иметь столь уважаемого и лояльного союзника в глазах современников и последующих поколений».
Прусский король, внезапно изменив и свое мнение, и стиль общения, отрекся от всего, что он говорил, писал и делал всего лишь год назад. В ответе королю Польши от 8 июня 1792 года он обвинил Речь Посполитую в том, что она, без его ведома и содействия, приняла конституцию, которую он никогда не думал поддерживать. Он пояснял: «Я честно признаюсь, что после всего, что произошло за последний год, можно было легко предвидеть те затруднения, в которых теперь оказалась Польша. Не один раз маркиз Луккезини был мною уполномочен выразить как лично Вашему Величеству, так и наиболее значительным лицам Вашего правительства, мое неодобрение по этому поводу. С того момента как в Европе установилось всеобщее спокойствие и позволило мне выражать свое мнение, и после того как российская императрица выразила свое решительное неприятие революции 3 мая, мой образ мыслей и речи моих посланников ни в чем не изменились. Рассмотрев непредвзято новую конституцию, принятую Польской Речью Посполитой без моего ведома и содействия, я никогда не намеревался ни поддерживать, ни защищать ее. Я предсказывал, наоборот, что угрожающие меры и военные приготовления неизбежно вызовут недовольство императрицы и навлекут на Польшу несчастья, которых именно и хотели избежать. События подтвердили правоту моих предположений… Ваше Величество понимает, что положение дел полностью изменилось с тех пор, как мною был заключен альянс с Вами. Нынешние обстоятельства, порожденные конституцией 3 мая, никак не приложимы к тем обязательствам, которые были предусмотрены нашим договором. Я не обязан удовлетворять ожиданиям Вашего Величества, если намерения вашей патриотической партии остаются неизменными и она упорствует в поддержании своего дела. Но если она осознает трудности, которые возникают со всех сторон, и сумеет дать обратный ход событиям, то я буду готов связаться с императрицей и одновременно вступить в соглашение с венским двором, чтобы совместно договориться о мерах, способных вернуть Польше ее спокойствие».
Угрозы с одной стороны и отказ в помощи с другой имели целью запугать тех, кто до сих пор проявлял более всего постоянства, бесстрашия и патриотизма. Сейм, однако, не поддался запугиванию. Он еще более увеличил властные полномочия короля, выдал ему средства из казны и предоставил в его ведение присвоение дворянских титулов и воинских званий. Сейм также дал отсрочку для признания и искупления ошибок тем, кто искал протекции у российской императрицы и осмеливался ходатайствовать о вторжении неприятельских армий в Польшу.
Со своей стороны, король обещал, что сам станет во главе армии. Он торжественно поклялся защищать, даже ценой собственной жизни, нацию и ее конституцию.
Встал вопрос о том, не следует ли сейму прекратить свою работу. После многих дискуссий за и против было решено приостановить его работу 29 мая. При этом сейм оставил за собой право возобновить свои заседания, если обстоятельства того потребуют.
Из вышесказанного становится ясно, до какой степени нация доверяла тогда своему королю. Ему была предоставлена неограниченная власть. Все граждане торопились внести свои пожертвования на увеличение армии и усиление обороноспособности страны. Беспримерен был общенациональный порыв и то нетерпение, с которым ожидали, что король покинет Варшаву и станет во главе армии. Многочисленные волонтеры, экипированные за собственный счет, собирались со всех сторон в единый лагерь. Основная масса дворянства также присоединилась бы к ним вслед за более храбрым и предприимчивым королем.
Конечно, нельзя предсказывать, каким был бы ход войны и военные успехи армии под командованием неопытного полководца, но можно не сомневаться в том, какой славой покрыл бы себя король и вся нация. Несомненно и то, что мир, заключенный монархом, стоящим во главе своей армии, был бы совершенно другим, нежели тот, который был навязан королю, закрывшемуся в своем дворце и пожертвовавшему своей честью и судьбой своего народа ради собственного покоя.
Глава IX
Тем временем на границе Польши скапливались российские войска, готовые вторгнуться в Украину и Литву. Генералы Каховский и Кречетников, стоявшие во главе русских армий, воевавших против Турции и Швеции, теперь должны были возглавить захват Польши.
Король создал военный лагерь под Варшавой и дал торжественное обещание как можно быстрее отправиться туда самому, но затем начал колебаться, проявлять нерешительность и кончил тем, что отказался от этого намерения. Я не говорю о его предполагаемом намерении отправиться в лагерь под Дубно, где собрался корпус из двенадцати тысяч человек, так как подобное предприятие потребовало бы от него, при его склонности к прелестям мирной жизни, слишком больших жертв. Но при этом никто не сомневался в том, что он отправится в лагерь под Варшавой, в который каждый день вливалось все больше волонтеров и где одно его присутствие, даже вне всяких военных действий, подняло бы дух нации.
Вместо того чтобы отправиться туда, он созвал новый военный совет, и тот, в соответствии с намерениями короля, передал Юзефу Понятовскому, племяннику короля, который командовал армией, приказ покинуть позиции, занимаемые различными польскими корпусами, и сдвинуться по направлению к Бугу, чтобы затем иметь возможность сконцентрировать все силы возле Варшавы.
Таким образом, армия в пятьдесят шесть тысяч человек, которая горела желанием сражаться, получила приказ отступить, даже не померившись силами с противником.
В соответствии с декларацией России от 18 мая 1792 года армия императрицы, состоявшая из восьмидесяти тысяч линейных войск и двадцати тысяч казаков и стоявшая уже на границе, получила приказ продвигаться вперед. 19 мая часть ее перешла границы Польши, а остальная часть вошла в Литву 21-го числа того же месяца.
Русский генерал Каховский с тремя корпусами продвинулся на Украину, причем каждый из этих корпусов должен был двигаться в своем направлении. Три дивизии польской армии (одной командовал генерал-аншеф Понятовский, другой – Михал Виельгорский, третьей – Костюшко), защищавшие южные области Польши, получили приказ отступить и затем объединились в Полонне.
В различных стычках, которых невозможно было избежать, успехи были переменными с обеих сторон, но если превосходство в количестве и давало преимущества русским, то их отдельные победы доставались им дорогой ценой, так как поляки сражались с отчаянием обреченных. Убедительное доказательство тому – бой под Зеленцом 18 июня, где поляки покрыли себя славой, бой под Полонной, где особо отличился во главе кавалерии генерал Мокрановский. А 17 июля под Дубенкой поляки дали самое великое доказательство своего бесстрашия и преданности своему командиру. Во главе с Костюшко они разбили неприятельский корпус, в три раза превосходивший их числом, причем потери неприятеля были особенно велики. Поляки отступили только тогда, когда русские перешли границу Галиции и атаковали их с той стороны, с которой они не ожидали быть атакованными, так как Галиция была нейтральной страной и не могла быть использована ни одной из сторон.
«Дело под Дубенкой» добавило славы к лаврам Костюшко, которые он заслужил своими подвигами в Америке. Оно стало прологом к усилиям, приложенным этим великим человеком двумя годами позже для спасения чести нации и защиты свободы и независимости своей родины.
Вообще же, все офицеры и солдаты выполняли свой долг во время той печальной кампании, желая и надеясь видеть рядом с собой короля, как он это и обещал. Они были убеждены, что, сражаясь за родину под началом таких полководцев, да еще и на глазах короля, единого со своей нацией, они не отступили бы ни перед какой силой и обязательно победили бы.
Такова была, однако, несчастная судьба Польши – терпеть поражения в ответ на все свои усилия. В Литве немногочисленный авангард, но возглавляемый мужественным Беляком, отступал, очень медленно, перед русскими частями под командованием Кречетникова. Затем, после передачи командования принцу Людвигу Вюртембергскому, литовская армия оказалась дезорганизованной и перешла под начало Юдицкого, который, потерпев серьезное поражение под Миром, повел свою армию к Гродно и затем получил приказ короля передать ее под начало Михала Забелло, а самому отправиться в Варшаву.
По мере продвижения русских армий предводители конфедерации вербовали себе все новых сторонников и заставляли их присоединяться к себе.
Кречетников, войдя в Вильну, объявил Коссаковского великим гетманом литовским в соответствии с волеизъявлением нации [16]. Вышеупомянутый К…, вместе со своим братом епископом, составил акт о конфедерации Литвы, назначив ее маршалком князя Александра Сапегу – без его ведома. Эта конфедерация присоединилась затем к Тарговицкой.
Князь Юзеф Понятовский, исполненный самых благородных чувств, что он и доказал во многих обстоятельствах и благодаря чему его имя сохранится в памяти потомков, был смущен и даже изумлен, получив приказ от своего дяди короля отступить, не принимая боя с противником. Он высказал несколько замечаний, которые не были поняты и навлекли на него упреки; затем последовал новый приказ короля, еще более решительный, – прикрывать только подход к Бугу.
Впрочем, поскольку эту реку можно без труда перейти в нескольких местах и, следовательно, невозможно было оборонять все эти предполагаемые пункты переправы, то военачальники сочли эти распоряжения короля несостоятельными – какой, впрочем, была и вся его политическая деятельность в данных обстоятельствах.
Тем временем уже половина территории страны была оставлена нашими войсками и ресурсы для ведения войны были почти исчерпаны, поэтому король приказал князю Юзефу договориться о перемирии. Его предложение было отвергнуто русскими генералами: они заявили, что с этим нужно обращаться в Петербург.
Я не покидал Варшаву с момента празднования годовщины конституции 3 мая и потому имел возможность часто видеть короля и напомнить ему о нашем разговоре в Лазенках. Тогда я позволил себе сказать ему, что желательно было бы так же рассчитывать на его твердость в деле поддержки конституции 3 мая, как он мог рассчитывать на стремление каждого поляка защищать ее ценой своей жизни.
В течение еще некоторого времени после получения декларации от 18 мая король не менял своей риторики и повторял, с видимостью энтузиазма и веры в свои слова, что ничто не может заставить его изменить свои намерения и что он предпочел бы умереть, нежели предать доверие нации и пожертвовать интересами своих подданных.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!