У ИСТОКОВ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 7 страница
«Король по-прежнему обладал неограниченной, самодержавной властью; ему принадлежало окончательное решение всех внутренних и внешних дел государства, он назначал и смещал министров и чиновников, издавал и отменял законы, карал и миловал. Людовик XVI ... любил напоминать о своих самодержавных правах и ссылаться на "божественное начало" своей неограниченной власти. В годы его правления царил полный произвол ... Огромный бюрократический аппарат абсолютистской монархии охватывал своими щупальцами все области общественной и даже личной жизни ... Невежественные и продажные чиновники ревностно следили за незыблемостью установленных порядков и подвергали мелочной опеке и контролю производство, торговлю, строительство, просвещение, культуру, все сферы духовной жизни и частную жизнь подданных короля... С крайней придирчивостью правительство контролировало и держало под неусыпным полицейским надзором произведения человеческой мысли... Всякое печатное слово находилось под строгой цензурой»[221].
Если заранее не знать, что автор этих строк написал их в середине XX в., вполне можно было бы подумать, что мы имеем дело с текстом рубежа XIX-XX столетий, так сильно все здесь сказанное напоминает пассажи из работ Н.И. Кареева о "всепоглощающем" государстве.
Впрочем, ничуть не меньшее ощущение d é j à vu испытываешь при ознакомлении с характеристикой французской абсолютной монархии в трудах В.Г. Ревуненкова, написанных в гораздо более поздний период. Хотя широкую известность и в профессиональных кругах, и среди широкой читающей публики этому автору принесло участие в дискуссии 60-70-х годов о классовой природе якобинской диктатуры, ему приходилось высказываться в печати не только по этой теме, но и по самому широкому спектру проблем Французской революции, в частности как автору обобщающего труда о ней, на текущий момент последнего в отечественной историографии. Первое издание этой работы появилось в двух томах в 1982-1983 гг.[222] Последующие, выходившие одной книгой, – в 1989, 1996 и 2003 гг.[223] Причем каждое из них автор не только пополнял некоторым фактическим материалом, но и постоянно раздвигал хронологические рамки текста, добавляя к нему все новые главы. Иначе говоря, в определенном смысле можно сказать, что мы имеем дело не столько с переизданиями одного произведения, сколько с серией обобщающих трудов по истории Французской революции, над которой В.Г. Ревуненков работал на протяжении последних двух десятилетий XX в. В каждой из этих книг есть раздел о положении Франции накануне Революции, и от издания к изданию он увеличивался в объеме за счет включения в него все новых фактических данных, однако концептуальная характеристика французского абсолютизма не претерпевала ни малейших изменений:
|
|
|
"В XVIII в., как и раньше, французские короли обладали абсолютной, т.е. неограниченной властью... Король мог устанавливать и собирать любые налоги, не спрашивая разрешения у кого-либо. Он мог издавать и отменять любые законы, объявлять войну и заключать мир, решать по своему усмотрению все административные и судебные дела ... Главной фигурой в провинциальном управлении уже давно стали интенданты. Центральная власть отправляла на места высших чиновников судебных и иных ведомств, облеченных всей полнотой власти: административной, финансовой, судебной, а впоследствии даже и военной... При дворе короля царили интриги и творился чудовищный произвол. Король в гневе мог бросить в тюрьму кого угодно и держать его там десятки лет без суда, даже без предъявления обвинений"[224].
|
|
|
Как видим, если у В.Г. Ревуненкова и были острые противоречия с А.З. Манфредом в оценках якобинской диктатуры, то характеристики французского абсолютизма, данные обоими историками, полностью совпадают. Более того, эти характеристики, как видим, практически целиком совпадают и с интерпретацией французской монархии Старого порядка Н.И. Кареевым. Так же, как и он, оба крупнейших советских специалиста по истории Французской революции фактически сводят суть абсолютистского государства к знаменитому "государство – это я", причем, в отличие от Н.И. Кареева, сомневавшегося в подлинности данного высказывания, считают, что Людовик XIV, действительно, подобным образом сформулировал основополагающий принцип своего правления[225].
|
|
|
Ознакомившись с представлениями отечественных историков Французской революции о том государственном строе, который она разрушила, нетрудно убедиться, что за сто с лишним лет эти представления не претерпели существенных изменений. Почти все из рассмотренных нами авторов считали французскую монархию Старого порядка "самодержавной", а те, кто этот термин не использовал, характеризовали её как "неограниченную", что, строго говоря, означает то же самое, ведь словарь В.И. Даля определяет "самодержавие" как "управление самодержавное, монархическое, полновластное, неограниченное, независимое от государственных учреждений, соборов или выборных, от земства и чинов"[226]. Любопытно заметить, что, хотя уже в середине XX в. отечественные лингвисты ограничили употребление понятия "самодержавие" исключительно российским контекстом[227], в исторической литературе оно, как мы видели, по-прежнему применялось также и по отношению к дореволюционной Франции.
|
|
|
Но обладал ли французский король реально такой же властью, как царь в России? Действительно ли французская монархия была "самодержавной" или хотя бы, по меньшей мере, воспринималась как таковая своими современниками?
Начнем с теоретического аспекта проблемы и рассмотрим, как представляли себе французскую монархию Старого порядка её идеологи.
Уже с конца XIII в., находившиеся на службе у французского короля правоведы – легисты – прилагали немало усилий, стремясь обосновать "абсолютный" характер власти своего монарха. Для этого они активно использовали формулировки римского права, вычленяя их из исторического контекста и перенося на французскую почву: Quod principi placuit legis habet vigorem (Что угодно государю имеет силу закона), Princeps legibus solutus est (Государь выше закона), Princeps id est lex (Государь и есть закон) и т.д.[228]
Однако эти принципы, из раза в раз воспроизводившиеся авторами юридических трактатов, вовсе не следует воспринимать как адекватное отражение политической реальности того времени. Речь скорее шла о желаемом, нежели о действительном. В самом деле, достаточно вспомнить о событиях французской истории XIV-XV вв. – о прекращении основной линии Капетингов; о претензиях английских королей на французский престол, поддержанных во время Столетней войны частью элит Франции; о гражданских войнах между королем и его могущественными вассалами, такими, как герцог Бургундский, – чтобы убедиться, насколько реальные возможности французских монархов воплощать свою волю в закон, обязательный для всех подданных, были далеки от провозглашаемых легистами принципов. Соответственно апелляция к нормам римского права, закреплявшим в древности за императором практически неограниченную власть, в исторических условиях Франции XIV-XV вв. никоим образом не могла предполагать реального наделения короля столь же безбрежными полномочиями, а скорее имела вполне конкретную и гораздо более скромную цель – обеспечить французскому монарху всю полноту верховной власти в его собственных владениях. Выводимый из римского права принцип Rex Franciae in regno suo princeps est (Король Франции – император в своём королевстве) использовался легистами для обоснования "абсолютного" характера власти французского монарха, что собственно означало независимость во внешней политике от Папы и от императора Священной Римской империи, претендовавших тогда на главенство в христианском мире, а во внутренней – право на imperium, высшую власть в государстве[229].
Однако признание за королем абсолютной власти никоим образом не означало наличия у него власти неограниченной, которую он мог бы использовать по собственному произволу. Обратимся к мнению Клода Сейсселя (1450/55-1520), одного из наиболее авторитетных в XVI в. специалистов в данной области права. Этот выходец из Савойи, долгое время преподававший юриспруденцию в Туринском университете, с 1492 г. находился на службе у французских королей Карла VIII и Людовика XII. После воцарения Франциска I (1515) Сейссель ушел в отставку, избрав духовную карьеру, но перед этим написал для молодого короля сочинение "Великая монархия Франции", где изложил основные принципы устройства и функционирования государства. Доказывая преимущества единоличной власти, Сейссель, тем не менее, подчеркивал: "Абсолютная власть государя и монарха, каковая при неразумном использовании называется тиранией, является ограниченной и упорядоченной (réduite à civilité)"[230]. В представлении Сейсселя, такие ограничения имеют моральный характер (религиозные заповеди), правовой (законы) и институциональный (суверенные суды – Парламент и Счетная палата). Причем суверенные суды, подчеркивал он, "специально созданы для этой цели – ограничивать абсолютную власть, которой хотели бы пользоваться государи"[231].
Мнение Сейсселя о правомерности подобной функции суверенных судов не разделялось другими, более поздними идеологами французского абсолютизма. Однако никто из них не ставил под сомнение сам принцип необходимости существования ограничений для королевской власти.
Чаще всего в роли такого ограничителя выступала религия. Моральные требования, предъявляемые ею к монарху, носили в эпоху Старого порядка вполне реальный и достаточно действенный характер; они ещё не превратились всего лишь в благие и мало к чему обязывающие пожелания, как это произойдет позднее, вместе с секуляризацией общественного сознания. При коронации французский король давал клятву защищать христианскую религию, а потому откровенное нарушение им традиционных норм морали – в своей основе христианской – было чревато утратой им легитимности. Даже те идеологи монархии, кто считал короля стоящим выше земных законов (а это мнение, как мы увидим, разделяли далеко не все), полагали, что он обязан согласовывать свои действия с требованиями высшей справедливости. Именно об этом счел необходимым напомнить Франциску I президент Парламента Гийар в 1527 г.: "Мы не собираемся ставить под сомнение или оспаривать вашу власть ... Но мы хотим сказать, что вы не желаете или что вы не должны желать всего того, что можете, ведь только в этом заключаются здравый смысл и благоразумие, которые есть ни что иное, как справедливость"[232].
Знаменитый гуманист и правовед Жан Боден (1530-1596), изложивший в трактате "Шесть книг о Государстве" (1576) учение о суверенитете, которое в историографической традиции справедливо считается краеугольным камнем теории абсолютизма, также признавал существование установленных свыше законов, ограничивавших власть короля.
Суверенитет, согласно Бодену, это высшая власть в государстве. Одним из главных её признаков является неделимость: "Ведь тот, кто имеет право устанавливать для всех законы, иначе говоря, приказывать или запрещать что-либо по своему усмотрению, таким образом, что никто не вправе ему возражать или противиться его распоряжениям, не разрешит никому другому заключать мир, объявлять войну, собирать налоги, принимать присягу и почести"[233]. В зависимости от того, кому принадлежит суверенитет – всему народу, его части или одному человеку, – государства делятся на демократии, аристократии и монархии. Определяющий признак монархии как формы правления – принадлежность "абсолютного суверенитета" одному-единственному лицу, государю[234].
Однако в зависимости от способа применения этой единоличной власти Боден делит все монархии на три вида: королевские сеньориальные и тиранические: "Королевская или легитимная монархия – это та, где подданные подчиняются законам монарха, а монарх – естественным законам (lois de nature), обеспечивающим естественную свободу и неприкосновенность собственности подданных. Сеньориальная монархия – та, где государь, став силой оружия и в честной войне повелителем над собственностью и людьми, управляет подданными, как отец семейства своими рабами. Тираническая монархия – та, где монарх, попирая естественные законы, обращается со свободными людьми как с рабами, а с их собственностью, как со своей"[235].
Таким образом, если в классификации Бодена граница между сеньориальной монархией и тиранией представляется довольно размытой[236], то между ними двумя, с одной стороны, и королевской монархией – с другой, она, напротив, весьма четкая. Главным отличием королевской или легитимной монархии от остальных является соблюдение государем "естественных законов", которые определяют границы его власти, не распространяющейся на сферу личных свобод его подданных и на их собственность.
Представления о существовании некоего "естественного закона" сложились ещё в античности. Его классическое определение дал Цицерон: "Истинный закон – разумное положение, соответствующее природе, распространяющееся на всех людей, постоянное, вечное которое призывает к исполнению долга, приказывая ... На все народы в любое время будет распространяться один извечный и неизменный закон, причем будет один общий как бы наставник и повелитель всех людей – Бог, создатель, судья, автор закона"[237]. В средние века идея "естественного закона" получила развитие в томистской теологии. Таким образом, применяя данное понятие, Боден опирался на давнюю традицию западноевропейской общественной мысли, однако, в отличие, например, от Цицерона, придавал ему более конкретный смысл, трактуя как прямой запрет государю "королевской или легитимной монархии" посягать на личную свободу и собственность подданных. Ну а поскольку Францию Боден считал именно "королевской монархией", власть французского государя, согласно этой теории, отнюдь не представлялась неограниченной. В отличие, кстати, от власти царя "Московии", которую Боден относил к "сеньориальным монархиям", ибо там "подданные называются холопами (Chlopes), то есть рабами"[238].
Другие специалисты по французскому праву, современники Бодена, полагали, что власть короля ограничена не только установленными свыше "естественными законами", но и вполне конкретными нормами позитивного права, имманентно присущими французской "конституции", то есть государственному устройству страны. В 1586 г. президент Парижского парламента Ашиль де Гарлей (Harlay) так объяснял это Генриху III: "У нас, Сир, есть два вида законов: один – законы и ордонансы короля, другой – ордонансы королевства, неизменные и нерушимые, в соответствии с которыми вы взошли на королевский трон. Таким образом, вы должны соблюдать законы королевства, которые нельзя нарушить, не поставив под сомнение вашу власть"[239]. Именно с 80-х годов XVI в. тезис о существовании подобных нерушимых "законов королевства", называемых также "фундаментальными", получил во французской правовой мысли широкое распространение и в дальнейшем, до самого конца Старого порядка, воспринимался как непреложная истина. Правда, поскольку "фундаментальные законы" как таковые никогда официально не формулировались[240], относительно их числа и содержания не было единства мнений ни среди специалистов по обычному праву, ни позднее – среди историков: одни насчитывали их не больше двух, другие доводили их число до пяти. Однако все соглашались с тем, что "фундаментальными законами" бесспорно можно признать, как минимум, "салический" порядок наследования короны и запрет на отчуждение королевского домена[241].
Не останавливаясь на теоретиках абсолютизма первой половины XVII в., являвшихся, по оценке французского историка Д. Рише, во многом интерпретаторами и эпигонами Бодена[242], сразу перейду к взглядам Жака-Бениня де Боссюэ (1627-1704) – пожалуй, последнего крупного идеолога абсолютной монархии во Франции. Знаменитый проповедник, историк и теолог, епископ Боссюэ был в 1670-1680 гг. воспитателем дофина, для которого написал своего рода инструкцию по управлению государством – трактат "Политика, извлеченная из Священного Писания".
Признавая королей наместниками (gouverneurs) Бога на земле, Боссюэ был убежден, что они должны обладать в своих государствах абсолютной властью. В его понимании, абсолютный характер власти монарха состоял в следующем: "Государь ни перед кем не должен отчитываться за свои распоряжения"; "Когда государь выносит приговор, других приговоров быть не может"[243]; "Не может существовать иной силы принуждения (force coactive, от лат. coâcto – принуждать – А.Ч.), кроме силы государя"[244].
Иными словами, абсолютному монарху, согласно Боссюэ, принадлежала вся полнота законодательной, исполнительной и судебной власти в стране. Вместе с тем, это отнюдь не означало, что король обладал неограниченной властью. Словно отвечая упомянутым нами историкам, Боссюэ писал: "Королевская власть абсолютна. Дабы сделать это понятие одиозным и недопустимым, некоторые нарочито смешивают абсолютное правление с самовластным (arbitraire). Но нет ничего более непохожего одно на другое..."[245]
По количеству предусмотренных для монарха ограничений Боссюэ оставляет Бодена далеко позади себя. Уже сама по себе характеристика, данная Боссюэ королевской власти, содержит указание на пределы её применения: "Существуют четыре основные черты или качества королевской власти. Во-первых, она священна; во-вторых, носит отеческий характер; в-третьих, абсолютна; в-четвертых, подчинена разуму"[246]. Под разумом Боссюэ имеет в виду не только присущее людям здравомыслие ("управление – это труд, требующий разума и соображения"[247]), но и промысел Божий, нашедший воплощение в "естественном законе": "Все законы основываются на главном из них – на законе природы, так сказать, на здравом смысле и естественной справедливости"[248].
Видя, подобно Бодену, в установленном свыше "естественном законе" действенный ограничитель применения монархом своей власти, Боссюэ, однако, идет ещё дальше, утверждая, что её "абсолютный" характер отнюдь не освобождает королей и от соблюдения норм позитивного права[249]. Причем, речь идет не только о "фундаментальных законах", менять которые не могут даже короли[250], но и обо всех существующих в обществе правовых нормах:
"Короли, таким образом, подчиняются, как и все остальные люди, справедливости законов, и потому, что сами должны быть справедливыми, и потому, что должны подавать народу пример соблюдения законности; однако они не могут подвергаться предусмотренным законами наказаниям; то есть они, говоря языком теологии, подчиняются законам не как власти принудительной (puissance coactive), а как власти указующей (puissance directive)"[251].
На первый взгляд может показаться, что данное положение носит исключительно декларативный характер и ни к чему реально монарха не обязывает, поскольку именно он и является творцом тех законов (кроме "фундаментальных"), подчинения которым от него требуют. Разве не может принять он по собственному произволу такие законы, соблюдение которых его потом ни в чем бы не стесняло? Оказывается, нет. Во всяком случае, по мнению Боссюэ Перечисляя обязанности государя (характерно, что перечень их значительно превосходит по объему перечень королевских полномочий), Боссюэ подчеркивает: "Цель управления – благо и сохранение государства. Чтобы его сохранить, надо в первую очередь поддерживать в нём правильное устройство (constitution)... Правильное устройство государственного организма обеспечивают две вещи – религия и законность (justice)"[252]. Причем, и сама законность имеет в своей основе присущее религии представление о высшей справедливости: "При справедливом Боге, нет места сугубо произвольной власти"[253].
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 52; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!