Исторические источники «Вадима» 14 страница
Кроме стихотворений, озаглавленных инициалами Н. Ф. Ивановой: «Н. Ф. И…вой», «Романс к И.», «К Н. И…», «Н. Ф. И.», к ней же, безусловно, относится еще тридцать одно стихотворение: «Я видел раз ее в веселом вихре бала…» (1830), строфа восьмая в стихотворении «1831-го июня 11 дня», «Видение», «11 июля» (1831), «Не ты, но судьба виновата была…», «Ночь», «Душа моя должна прожить в земной неволе…», «Пускай поэта обвиняет…», «Вечер», «Стансы (Не могу на родине томиться…)», «Гость», «***(Сижу я в комнате старинной)», «К*** (Всевышний произнес свой приговор…)», «Сентября 28», «К*** (Зови надежду сновиденьем…)», «Я видел тень блаженства…», «К***(О, не скрывай! ты плакала об нем…)», «К*** (Ты слишком для невинности мила…)», «Настанет день — и миром осужденный…», «Силуэт», «Раскаянье», «*** (Она была прекрасна, как мечта…)» (1832), «Время сердцу быть в покое…», «К*** (Я не унижусь пред тобою…)», «Как луч зари, как розы Леля…». «Измученный тоскою и недугом…», «Когда последнее мгновенье…», «Сонет (Я памятью живу с увядшими мечтами…)», «Болезнь в груди моей…», «Послушай, быть может…», «К*** (Прости! — мы не встретимся боле…)». О ней же идет речь в стихотворениях «Стансы к Д***)», «К тебе», «7 августа»[333], в посвящении «Последнего сына вольности».
Отнесение к Ивановой такого большого числа стихотворений вызвало, в свою очередь, появление новой работы, в которой сделана попытка ограничить значение вновь открытого эпизода, так же как и число обращенных к Ивановой стихотворений[334]. Датируя окончание романа с Ивановой и начало увлечения Лермонтова Лопухиной сентябрем — декабрем 1831 года, автор этой работы — В. Л. Комарович — предложил часть стихотворений переадресовать обратно В. А. Лопухиной[335].
|
|
|
Между тем этому препятствует как хронология лермонтовских стихотворений, написанных в IV тетради в начале 1832 года и безусловно обращенных к Ивановой, так и вновь найденное посвящение «В альбом Н. Ф. Ивановой» (1832).
Мы можем с полным основанием считать, что лирические посвящения Лермонтова, создававшиеся в продолжение всего 1831 и в начале 1832 года, обращены к Ивановой либо, даже адресованные другим лицам («К Д.», «Кн. Л. Г — ой»), касаются той же самой драматической встречи.
К началу, а вернее всего — к ранней весне 1832 года относится большое прощальное послание «К***», в котором как бы подведен итог этому мучительному и напряженному чувству. С горестным упреком обратился на прощание поэт к еще недавно любимой им девушке:
Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твои укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для заблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
|
|
|
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что протекли у ног твоих,
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслию небесной
И силой духа убежден,
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец,
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец!
Я горд! — прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил, —
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку —
Безумец! — лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала — я тебя не знал![336]
Возвышенная любовь, ирония над пережитыми чувствами, гордое самоутверждение, мучительное воспоминание о своей неразделенной любви выражены Лермонтовым в этом стихотворении с такой силой, с таким сознанием своего великого поэтического предназначения, что послание «К***» невольно останавливает внимание всякого, кто берет в руки томик юношеских стихотворений Лермонтова. И нельзя не согласиться с исследователем (Н. Л. Бродским), что для биографов поэта оно представляет собою документ первостепенного значения.
|
|
|
Но более широкое значение приобретает теперь весь цикл зашифрованных и безымянных стихотворных обращений к Ивановой.
Теперь уже ясно, что нет никаких оснований зачислять эти юношеские стихи Лермонтова в разряд отвлеченных литературных упражнений в байроническом духе. В свете новых фактов они приобретают новый, совершенно конкретный смысл.
ПОСТСКРИПТУМ
Сведения, добытые мною и подтвержденные И. С. Маклаковой, впервые были опубликованы в 1936–1938 годах и приняты всеми комментаторами Лермонтова. Но прошло около сорока лет, и писатель Е. Д. Люфанов заявил, что «загадка Н. Ф. И.» не разгадана, что по старой орфографии имя Федор писалось через фиту, а в заглавиях стихов, посвященных Н. Ф. И., выставлена буква Ф. Возражение веское, если бы оно подтвердилось. Но дело в том, что во всех своих рукописях Лермонтов пишет Федор через Ф и ни разу через фиту. Опровержение не состоялось[337].
|
|
|
Прошло еще три года, и новые сомнения высказал М. П. Серяев. Поскольку документа, подтверждающего, что Н. Ф. И. дочь драматурга Ф. Ф. Иванова, не обнаружено, а одновременно с Лермонтовым в Московском университете учились Александр и Владимир Федоровичи Ивановы, то Н. Ф. И. могла быть сестрою одного из них. Рассказ Н. С. Маклаковой отвергнут как вымысел, стихи Лермонтова в курском альбоме, адресованные Н. Ф. Ивановой и Д. Ф. Ивановой, даже не упомянуты. «Загадка Н. Ф. И. не разгадана», заключает Серяев свою статью[338].
В то время, как писались эти опровержения, исследователь, изучающий окружение Лермонтова, Я. Л. Махлевич обнаружил в архивах ценнейшие сведения. Друг поэта Николай Поливанов, в соседстве с которым жили Ивановы, владел деревней Петрищево в пятидесяти верстах к северу от Москвы. Лермонтов бывал там: два рисунка поэта изображают поливановское поместье.
В двадцати пяти верстах от Петрищева и вдвое ближе его к Москве, на берегу Клязьмы находилось село НикольскоеТимонино, принадлежавшее вдове драматурга Ф. Ф. Иванова, которая в 1818 году вступила во второй брак — с Михаилом Николаевичем Чарторижским. В исповедных книгах сельской церкви за 1828–1832 годы поименованы все члены семьи Ивановых-Чарторижских, в их числе — сверстница Лермонтова Наталья Федоровна Иванова и ее младшая сестра Дарья. Значит, все, тут рассказанное, подтвердилось неопровержимыми документальными доказательствами[339]. Рецензию на эту поразительную по точности и полноте работу Махлевича исследователь Лермонтова Э. Э. Найдич заканчивает словами: «Загадка Н. Ф. И. действительно разгадана, и теперь уже окончательно»[340].
Утраченные записки
1
Если вам придется побывать в Пушкинском доме Академии наук в Ленинграде и пройти сквозь анфиладу комнат тамошнего музея, вы увидите в одной из витрин странную книгу — огромный переплет более полуметра в длину, оклеенный полосами черной и белой бумаги. Поверх этих полос — из голубой бумаги овалы, похожие на две буквы «О». На одном «О» — «Дева», «Близнецы», «Рак», «Козерог» и другие зодиакальные знаки, на втором нечто, напоминающее знаки масонские[341].
Эта «книга» — память о публичном выступлении семнадцатилетнего Лермонтова в зале «Московского благородного собрания» в ночь под Новый — 1832 — год.
В последний вечер уходящего 1831 года в блещущий, как и ныне, известный теперь всему миру Колонный зал съезжалась московская знать, связанная между собою родством, свойством, кумовством, служебными отношениями или соседством — по Москве, по имениям: сановники, гвардейская и фрачная молодежь, красавицы замужние, и помолвленные, и только вчера надевшие длинные платья; литераторы, студенты знатных фамилий… Оставив лакеям салопы, шубы, шинели, надев домино, капюшоны, маски, они входили в белоколонный простор, теплый от множества горящих свечей и дыханья, блещущий хрусталем люстр, улыбками, нарядами, звездами, лентами, золотом мундиров, полный сверкающей музыки. И рассаживались за столами, расставленными в кулуарах и за колоннами… Все съехалось, все готовилось к торжественной церемонии!
«Загремевшие на хорах трубы возвестили о пришествии Нового года», — писал в отчете о празднике «Дамский журнал». После ужина по краям зала было расставлено несколько рядов стульев. Началась мазурка, «которая продолжалась несколько часов». «Маскарад был очень жив и многолюден», — заключает «Дамский журнал»[342].
В разгар праздника распорядитель объявил о появлении астролога. Вышел гость в маске, в странном костюме, с огромной книгой под мышкой. Остановившись, раскрыл переплет: в ачестве кабалистических знаков к каждой странице были приклеены огромные китайские буквы, срисованные с чайного ящика и вырезанные из черной бумаги[343]. Перелистывая страницы, прорицатель начал читать остроумные эпиграммы и мадригалы, адресованные гостям — известным московским красавицам Александре Алябьевой и Анне Щербатовой, Вере Бухариной, Н. Ф. И., молодой поэтессе Додо Сушковой, литератору Николаю Филипповичу Павлову, старшине «благородного собрания» сенатору Башилову, известному всей Москве повесе Константину Булгакову, входившей в славу певице Прасковье, или Полине, Бартеневой, поразившей Москву исполнением вариаций Пиксиса, — певице, которую сравнивали со знаменитою Генриэттою Зонтаг. Одна из эпиграмм была адресована редактору «Дамского журнала» князю Петру Ивановичу Шаликову, которому досталось от астролога. Тем не менее журнал благожелательно отметил в своем отчете, что «некоторые маски раздавали довольно затейливые стихи, и одни поднесены той, которая восхищала нас Пиксисовыми вариациями … сии стихи заслужили ласковую улыбку нашей Зонтаг»[344].
Но только немногие из гостей смогли угадать, что в маске и в облачении астролога читал свои стихи студент Михаил Лермонтов.
Астролог исчез…
Все ушло, все растворилось во времени и забылось. Только мадригалы остались от того новогоднего маскарада да переплет кабалистической книги, которые вызывают этот праздник из небытия.
2
Не чудно ль, что зовут вас Вера?
Ужели можно верить вам?
Нет, я не дам своим друзьям
Такого страшного примера!..
Поверить стоит раз… но что ж?
Ведь сам раскаиваться будешь,
Закона веры не забудешь
И старовером прослывешь![345]
С этим каламбурным комплиментом астролог обратился к Вере Бухариной. И будет совершенно естественно, если мы отнесем ее к числу московских знакомых Лермонтова.
Вера Бухарина приехала в Москву в 1830 году и сразу же обратила на себя внимание, как говорили, «взыскательного московского света». Она была хороша собой, высока и стройна, хотя, по мнению стариков и старух, родители ее в свое время были лучше — выдающейся внешности отец Иван Яковлевич Бухарин (1772–1858) и «очаровательная» мать — Елизавета Федоровна, урожденная Полторацкая (1789–1828).
В продолжение долгих лет Бухарин занимал видные административные посты — вице-губернатора Кавказской губернии, вице-губернатора выборгского, финляндского губернатора, рязанского губернатора. Затем несколько лет был не у дел. В 1819 году получил назначение на пост астраханского губернатора, а в следующем году переведен на пост губернатора киевского. С 1822 года находился в отставке, через пять лет принял Архангельскую губернию, а в 1830 году, получив чин тайного советника, назначен сенатором в Москву. Николай I относился к Бухарину неприязненно, обходил вниманием, и назначение сенатором в Москву надо было понимать: «не расположен». Старый сановник считался фрондером.
Мать Бухариной приходилась двоюродной сестрой Анне Петровне Керн и племянницей Елизавете Марковне Олениной — жене статс-секретаря и президента Академии художеств Алексея Николаевича Оленина. Смолоду Е. Ф. Бухарина жила в оленинском доме. Бурный успех мужа у женщин довел ее до самоубийства[346].
Вера Ивановна родилась в 1813 году. Детские годы ее прошли в харьковском имении Боброво, где первым учителем ее был автор «Ябеды» — талантливый драматург Василий Васильевич Капнист, а затем в Киеве. Воспитывалась она в Петербурге, в Смольном монастыре, по окончании которого приехала с отцом в Москву и сразу была замечена, окружена успехом и в 1832 году вышла замуж за адъютанта великого князя Михаила Павловича тридцатитрехлетнего полковника Николая Николаевича Анненкова (р. 1799), совершавшего весьма успешное восхождение по ступеням военно-иерархической лестницы. Вскоре он был назначен командиром гвардейского Измайловского полка, затем произведен в генералы[347]. В конце 30-х годов Анненковы жили в Москве. В их доме бывал Лермонтов. В апреле 1841 года, за три месяца до гибели, он писал бабушке: «Был вчера у Николая Николаевича Анненкова и завтра у него обедаю: он был со мною очень любезен…»[348]
В конце 40-х годов Анненков был назначен в Государственный совет и произведен в генерал-адъютанты, после «освобождения крестьян» занял пост генерал-губернатора киевского, волынского и подольского. Умер он в 1865 году[349]. Заслуги его, по мнению вдовы, были умалены, разумные действия заведомо искажались. Это побудило Веру Ивановну рассказать его жизнь, которая в продолжение тридцати трех лет проходила у нее на глазах. Описание его трудов, его службы должно было органически войти в ее мемуары, в которых она решила вспомнить всех интересных людей, кого ей доводилось встречать, видеть, слышать: Пушкина, Лермонтова, Ермолова, Крылова, Вяземского, Александра Тургенева, Александра Раевского, декабристов, Истомину, Тальони, Тамбурини, Рашель, Фанни Эльслер, Зонтаг, Загоскина, Мятлева, Соллогуба, Хомякова, Рубинштейна, Львова, Венявского…
Свидетельница пяти царствований, Анненкова умерла в Петербурге в мае 1902 года, дожив до восьмидесяти девяти лет.
3
Через месяц после ее погребения в газете «Новое время» появилась большая статья «Памяти В. И. Анненковой», автор которой вместо имени своего поставил в конце три звездочки[350].
По существу, вся статья представляет собою краткий обзор содержания записок. К этому можно прибавить напечатанную в «Историческом вестнике» за 1902 год статью-некролог Н. И. Мердер «Воспоминания о Вере Ивановне Анненковой», которые относятся к последним годам ее жизни[351]. Это все, чем располагают комментаторы Лермонтова. Исследователи Пушкина этих записок тоже не видели никогда и только в последнее время ввели в научный оборот факты, пересказанные в статье «Нового времени»[352].
О том, что после В. И. Анненковой остались интереснейшие записки, известно было многим исследователям — В. И. Саитову, Б. Л. Модзалевскому, Д. И. Абрамовичу, Б. М. Эйхенбауму — редактору лучшего и самого полного собрания сочинений Лермонтова («Асаdemia», 1934–1937). И с В. М. Лавровым, который комментировал для этого издания «Новогодние мадригалы и эпиграммы», мы говорили не раз об этих записках (он погиб в сравнительно молодые годы во время ленинградской блокады — был очень серьезный исследователь!). Но ни в «Новом времени», ни в «Историческом вестнике» не содержится даже намека на то, где находится рукопись Анненковой, в каком ее надо искать архиве или у кого из наследников. А между тем автор «Нового времени» их значение понимает очень отчетливо. Этим запискам, начинает он некролог Веры Ивановны Анненковой, «не скоро придется сделаться общественным достоянием ввиду крайней прямолинейности и строгости внесенных ею в анализ характера многих известных сановников и оценки многих событий, для которых не настало еще время обнаружения их истинной подкладки»[353].
1936 год. Я полон энергии и надежд на успех. И приступаю к поискам (как можно предвидеть заранее!) ценнейшего литературного документа.
4
Начнем с родословия Анненковых. У Веры Ивановны и мужа ее Николая Николаевича — сын и четыре дочери. Сын — Михаил Николаевич, генерал, состоящий в свите царя, числящийся по Генеральному штабу. Он — строитель Закаспийской железной дороги. Покончил самоубийством в 1899 году. Все четыре дочери — фрейлины императорского двора. Одна — Нелидова, вторая — Голицына, третья — за русским посланником Кириллом Васильевичем Струве, живет в Токио, в Вашингтоне, в Гааге. Четвертая дочь — за известным французским историком русской литературы графом Мельхиором де Вогюэ: он — секретарь французского посольства в Петербурге.
Никого из них нет на свете.
А где третье поколение? — внуки и внучки Веры Ивановны: фрейлины Мария Михайловна и Вера Михайловна Анненковы, сын Струве и дочери — в замужестве Шевич, Мещерская, Орлова и Мумм? Дочь Голицыной — Галл? Где правнуки Анненковой?
Сведения о детях извлечены из «Родословного сборника», который составили Руммель и Голубцов[354]. О внуках и правнуках, которых в сборнике нет (он выпущен в 1886 году!), — узнал от знаменитого генеалога Николая Петровича Чулкова, ныне покойного. Это он помог выяснить мне, кто какое имя носил и кто за кого вышел замуж.
Заполняю один за другим бланки адресных бюро — в Москве, в Ленинграде. Пишу фамилии: Шевич, Мещерский, Галл… Приблизительный возраст…
— Не проживают! Генеалогическая линия поисков ничего не дает. На данном этапе (конец 30-х годов) ее можно считать исчерпанной. Кто писал статью для «Нового времени»? Чье имя скрывают три звездочки — так называемый «астроним»?
Обращаюсь к Ивану Филипповичу Масанову — уникальному специалисту, составителю «Словаря псевдонимов».
Спрашивает, как расположены звездочки: так: ***; так: ***; так: ***; или, может быть, так: ***.
Объясняю: три подряд, так — ***!
Обещает прислать письмо.
Получаю справку: в 1902 году в «Новом времени» астроним*** никто из постоянных сотрудников под своими статьями не ставил. Некролог В. И. Анненковой написал человек для газеты «Новое время» чужой.
Беседую со старыми ленинградцами, которые знали сотрудников «Нового времени» — с В. Ф. Боцяновским, Н. А. Энгельгардтом… Не знают, кто мог подписаться под этой статьей, разговоров о записках Анненковой не помнят.
Значит, через автора статьи подойти к запискам тоже не удается: имя его неизвестно.
У Бухариной был брат — в свое время генеральный консул в Марселе, одесский градоначальник, женатый на сестре писателя Болеслава Маркевича. Выясняю: у него был сын — племянник Веры Ивановны, Михаил Николаевич, инженер-путеец, член совета министра путей сообщения, писавший «в драматической форме». Он умер в 1910 году. Но с ним, очевидно, линия обрывается — детей у него нет[355].
Обращаюсь в архивы — нету! Ни в Пушкинском доме, ни в Ленинградском историческом архиве — он тогда назывался ЛОЦИА, ни в Московском литературном музее, ни в Библиотеке имени В. И. Ленина, ни в Государственном архиве феодально-крепостнической эпохи (ГАФКЭ), ни в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР), ни в Центральном государственном историческом архиве Москвы (ЦГИАМ), ни в Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА). А главное — пришел в Рукописное отделение Государственной Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде, к Ивану Афанасьевичу Бычкову, который заведует отделением с 80-х годов — более полувека… Я ему:
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 55; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!