Русский государственник, джентльмен и самурай
Это не три человека. Это — Эраст Петрович Фандорин, 1856 г. р., русский, дворянин. Особые приметы? Хороший вопрос... Да у него простых-то и нет, только особые.
Послужной список — выдающийся: отмечен высшими государственными наградами Российской империи за важнейшие операции на благо Отечества. Члены императорской фамилии в критический момент могут надеяться только на него («Коронация»).
Внешность: высокий брюнет с седыми височками и голубыми глазами. Сюжетное раздолье на тему «отношения с женщинами» — влюбляются в Фандорина все, от нигилистки («Статский советник») до великой княжны («Коронация») и от богатой англичанки («Левиафан») до дочери предводителя клана японских ниндзя («Алмазная колесница»).
Личные качества: необычайно силён физически, владеет всем арсеналом восточных единоборств (это к вопросу об отношениях с мужчинами — естественно, только с преступниками), прозорлив и наблюдателен также сверх обычной меры.
Особая из особых примета: фантастически везуч в любых играх. В шахматы обыгрывает самого Чигорина («Пиковый валет»), то же относится к картам, игре в кости и дуэли на пистолетах. (Скорее всего, секрет этой везучести – наследственный, она перешла к Фандорину от отца, только с обратным знаком. Тот был столь же фатально невезуч и спустил все родовые средства в азартных играх, ни разу не выиграв).
Языками владеет многими, европейскими и восточными. Поборник технического прогресса, создаёт вседорожный мототрипед оригинальной конструкции и отправляется в пробег «Москва — Париж», сразу же после одновременного завершения двух параллельных дел (романы «Любовник Смерти» и «Любовница смерти»). Манеры безукоризненны и способны породить почтение, если не зависть, даже в европейских аристократах («Левиафан»).
|
|
|
Начав службу мелким полицейским чиновником в Москве, с годами становится победителем зла в мировом масштабе, одержав верх над международным преступным гением доктором Линдом («Коронация»).
Идеальный герой? Ну, вообще-то, конечно, да. Хотя, поскольку идеал был бы неправдоподобен, автору приходится как-то снижать образ — но так, чтобы исключительность Фандорина не пострадала. Компромисс найден: Эраст Петрович... заикается. Слегка, да и то в спокойной обстановке. А в минуты опасности, говоря на других языках или перевоплощаясь (мастерски) в других людей, от заикания избавляется.
Примечательнее система убеждений Фандорина, ревностного слуги Отечества. «В Фандорине есть то, чего нет в русском человеке, — соединение британского джентльмена и японского самурая. Отсюда, я полагаю, и привлекательность», — высказался Акунин в одном интервью. Однако для образа идеального героя, в котором прекрасно всё — и душа, и одежда, и мысли, — этого всё же недостаточно. Объединяет Восток и Запад в душе Фандорина не что иное, как русская идея. Причём не что-то расхожее и расплывчатое — «вера — царь — отечество» или «самодержавие — православие — народность», — а по-фандорински чёткая система в его обычном стиле: «Это раз. Эта два…»
|
|
|
И здесь мы впервые улавливаем некое сходство с русской классикой более серьёзное, нежели оборотики разряда «сядемте-ка, голубчик» или «графиня почивать изволили, а теперь кофий кушают-с». Убеждения Фандорина выдержаны не во владычествующем тогда стиле «модерн», но в солидном и тяжеловесном ампире. Вот образчик его риторики — дискуссия с горячей Варенькой Суворовой из «Турецкого гамбита»:
«Титулярный советник застегнул ворот, ответил серьёзно:
— Если живешь в г-государстве, надобно либо его беречь, либо уж уезжать — иначе получается паразитизм и лакейские пересуды.
— Есть и третья возможность, — парировала Варя, уязвленная «лакейскими пересудами». — Несправедливое государство можно разрушить и построить взамен него другое.
— К сожалению, Варвара Андреевна, государство — это не д-дом, а скорее дерево. Его не строят, оно растет само, подчиняясь закону природы, и дело это долгое. Тут не каменщик, т-тут садовник нужен.
|
|
|
Забыв об уместном тоне, Варя горячо воскликнула:
— Мы живем в такое тяжёлое, сложное время! Честные люди стонут под бременем тупости и произвола, а вы рассуждаете как старик, про какого-то садовника толкуете!
Эраст Петрович пожал плечами:
— Милая Варвара Андреевна, я устал слушать нытьё п-про «наше тяжёлое время». Во времена царя Николая, когда время было потяжелей нынешнего, ваши «честные люди» по с-струнке ходили да неустанно свою счастливую жизнь нахваливали. Если стало можно сетовать на тупость и произвол, значит, время на п-поправку пошло».
Непопулярность в нигилистических кругах государственнических взглядов, конечно, полностью преодолевается личным обаянием голубоглазого брюнета в такой вот, например, голливудской сценке:
«Эраст Петрович подождал, не последует ли выстрел, а когда заметил, что рука в пуховой перчатке дрожит и дуло качается из стороны в сторону, быстро шагнул вперёд, взял мадемуазель Литвинову за маленькую кисть и отвёл ствол в сторону.
— Вы непременно хотите сегодня подстрелить кого-нибудь из слуг закона? — тихо спросил Фандорин, глядя в бырышнино лицо, оказавшееся совсем рядом.
|
|
|
— Ненавижу! Опричник! — прошептала она и ударила его свободным кулачком в грудь.
Пришлось бросить трость, взять девушку и за вторую руку.
— Ищейка!
Эраст Петрович присмотрелся повнимательней и отметил два обстоятельства. Во-первых, мадемуазель Литвинова в обрамлении припорошенного снежинками меха, в бледном свете газа, звезд и луны была головокружительно хороша. А во-вторых, для одной только ненависти её глаза горели что-то уж слишком ярко.
Вздохнув, он нагнулся, обнял ее за плечи и крепко поцеловал в губы — тёплые вопреки всем законам физики.
— Жандарм! — выдохнула нигилистка, отстраняясь.
Однако в ту же секунду обхватила его обеими руками за шею и притянула к себе. В затылок Фандорину врезалось жёсткое ребро револьвера.
— Как вы меня отыскали? — спросил он, хватая ртом воздух.
— И дурак к тому же, — заявила Эсфирь. — Сам же сказал, в каждой адресной книге…
Она снова притянула его к себе, да так яростно, что от резкого движения револьверчик пальнул в небо, оглушив Эрасту Петровичу правое ухо и распугав сидевших на тополе галок» («Статский советник»).
Но противостояние нигилизму только ярче высвечивает мудрость Фандорина. Террор не смеет прикрываться какими угодно благородными личинами. Личное достоинство человека превыше соображений политеса.
Но всё же — государство выше личностей, составляющих его как систему. Будь то даже личности самого императора и высочайшего семейства: в их присутствии суперсыщик не испытывает никакого трепета («Коронация»), а цинику и «нигилисту сверху» великому князю Симеону Александровичу отказывается подать руку:
«— Хочешь знать, что именно я тебе предлагаю? Не прогадаешь, не бойся. Завтра же подпишу указ о назначении тебя московским обер-полицеймейстером, а это, если не ошибаюсь, двенадцать тысяч жалованья плюс четырнадцать тысяч представительских, плюс выезд и казённая резиденция, да еще особые фонды, которыми ты будешь распоряжаться по своему усмотрению. Должность соответствует четвертому классу, так что в самом скором времени получишь генеральский чин. А камергерское звание я тебе выхлопочу незамедлительно, прямо к Пасхе. Ну что? Как говорят ваши московские купцы, по рукам?
Великий князь раздвинул губы в улыбке и вновь протянул чиновнику узкую ладонь. Однако августейшая десница так и повисла в воздухе.
— Знаете, ваше высочество, я решил оставить государственную службу, — сказал Эраст Петрович ясным, уверенным голосом, глядя вроде бы в лицо его императорскому высочеству, а в то же время словно и сквозь. — Мне больше по нраву частная жизнь.
И, не дожидаясь конца аудиенции, направился к двери» («Статский советник»).
Так что же сделало Бориса Акунина столь популярным среди современной читающей публики? С ним вряд ли сможет сравниться, скажем, Леонид Юзефович с во многом весьма схожими детективами о старшем современнике Эраста Петровича, начальнике Санкт-Петербургской сыскной полиции Иване Дмитриевиче Путилине («Костюм Арлекина», «Дом свиданий» и «Князь ветра»).
«Я одним из первых в этой стране попытался соединить два жанра — высокий и низкий. У нас всегда отсутствовало промежуточное звено — развлекательное чтение для взыскательного читателя. Так было и в прошлые, и в советские времена, за редчайшими исключениями вроде Алданова, а между тем это род литературы, который необходим любому человеку. Даже если он жить не может без Хайдеггера, всё равно ему надо дать отдых мозгам. В книжках, которые я сочиняю, нет ничего сложного. Там есть исторические и литературные игры, но вникать в них совершенно необязательно, потому что, я надеюсь, сюжета достаточно и самого по себе. Мой читатель — это человек, который может получить удовольствие не только от сюжета, но и от стиля».
Рискнём ответить так: наглядность и неоспоримость схемы. Схема идеального героя, схема литературных и исторических игр с читателем, схема bien publique. Устойчивость и функциональность схемы — вот что сымпонировало душе современного читателя. А он, усталый, просит схемы.
Дата добавления: 2020-12-22; просмотров: 51; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!