Приложение 1. Строки, записанные современниками 19 страница
Я сказала, что когда все будет исправлено, его позовут.
Я зашла к нему. Тут он мне показал левую руку: на кисти было три неглубоких пореза.
Сергей Александрович стал жаловаться, что в этой «паршивой» гостинице даже чернил нет, и ему пришлось писать сегодня утром кровью.
Скоро пришел поэт Эрлих. Сергей Александрович подошел к столу, вырвал из блокнота написанное утром кровью стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака.
Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его остановил:
— Потом прочтешь, не надо!» (Устинова Е. Четыре дня Сергея Александровича Есенина. — Сб. «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания». Под ред. И. В. Евдокимова. М.; Л., 1926, с. 236).
Сам В. И. Эрлих, описывая события утра 27 декабря, так рассказывал о передаче ему листка из блокнота: «Сергей нагибается к столу, вырывает из блокнота листок, показывает издали: стихи. Затем говорит, складывая листок вчетверо и кладя мне в карман пиджака: «Это тебе. Я еще тебе не писал ведь? Правда… И ты мне тоже не писал!» Устинова хочет прочитать. Я тоже. Тяну руку в карман.
— Нет, ты подожди! Останешься один — прочитаешь. Не к спеху ведь» (Эрлих Вольф. Четыре дня. — Сб. «Памяти Есенина». М., 1926, с. 95).
Стихотворение было прочитано В. И. Эрлихом только 28 декабря.
После публикации стихотворения и материалов о смерти Есенина появилась версия, что «До свиданья, друг мой, до свиданья…» обращено к Вольфу Эрлиху. Скорее всего, источником этой версии стали слова Есенина, приведенные Эрлихом в его воспоминаниях «Четыре дня»: «Это тебе… ‹далее — см. выше›» (они написаны 28 января 1926 года).
|
|
|
Однако в книге «Право на песнь», помеченной ноябрем 1928— январем 1929 гг., из слов Есенина, якобы сказанных Эрлиху при передаче листка со стихотворением, оставлено только одно слово: «Тебе». Чем вызвано такое существенное сокращение, узнать уже невозможно. Но тут любопытно следующее. Если из первой редакции есенинских слов можно понять, что стихотворение обращено к Эрлиху («Я еще тебе не писал ведь?»), то из второго варианта («Тебе») такой вывод с полной определенностью сделать нельзя.
По еще одной версии, стихотворение связано с другим знакомым Есенина — Виктором Андрониковичем Мануйловым, впоследствии известным литературоведом. С ним, тогда молодым поэтом, Есенин познакомился в августе 1921 года в Москве, позднее встречался в Баку, где в 1924 году Мануйлов написал стихотворение «Сергею Есенину».
В 1934 году в парижском журнале «Числа» (№ 10) была напечатана заметка «О последнем стихотворении Есенина». Ее автор, близкий к семье Мануйловых А. Дехтерев, сообщал: «Мне писала О. В. ‹Ольга Викторовна, мать В. А. Мануйлова›, что накануне своей смерти Есенин все время говорил о Викторе, вспоминал встречи с ним и чуть ли не тосковал по нем. И что известные предсмертные стихи, написанные кровью: «До свиданья, друг мой, до свиданья…» — относятся именно к нему, к Виктору Мануйлову» (с. 241).
|
|
|
Сам В. А. Мануйлов так откликнулся на парижскую публикацию: «Много в этой заметке, сообщаемое о моих родителях, о годах моей юности, соответствует действительности, однако у меня нет оснований предполагать, что предсмертные стихи Есенина были обращены ко мне» (Мануйлов В. О Сергее Есенине. — Журн. «Звезда», Л., 1972, № 2, с. 187).
Таким образом, ни В. И. Эрлиха, ни В. А. Мануйлова называть адресатом есенинского стихотворения оснований нет.
Любопытно признание Валентина Катаева: «Долгое время мне казалось — мне хотелось верить, — что эти стихи обращены ко мне, хотя я хорошо знал, что это не так» («Алмазный мой венец». — Журн. «Новый мир», М., 1978, № 6, с. 116).
В 1990 году А. М. Марченко (статья «Плач по Сергею Есенину» в «Литературной газете» за 3 октября) изложила и по-своему обосновала версию о том, что последнее стихотворение Есенина адресовано Николаю Клюеву. Спустя два года такую же мысль высказала и привела собственную аргументацию Н. М. Солнцева. Ее вывод: «Клюев был единственным из предсмертного окружения Есенина, которому могли быть посвящены эти стихи» (Солнцева Наталья. Китежский павлин. Филологическая проза: Документы. Факты. Версии. М., 1992, с. 258).
|
|
|
Но как бы ни казалось, что эта версия правдоподобней других — следует помнить, что конкретный адресат стихотворения автором не назван, и это сделано вряд ли случайно.
Как считал В. Г. Шершеневич, «оно написано к несуществующему другу, в пространство» (Шершеневич Вадим. Великолепный очевидец. — Сб. «Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова». М., 1990, с. 627). По мнению же Н. Т. Панченко, «содержание этого стихотворения шире, чем прощание с конкретным человеком» (сб. «Белые ночи». Л., 1973, с. 263).
Вообще слова друг, брат в стихотворениях нередко выступают как понятия обобщенные, не связанные с конкретными личностями, например: «Наедине с тобою, брат, // Хотел бы я побыть…» (Лермонтов); «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат…» (Надсон); название стихотворения «Брату Человеку» и строки из «Черного человека» Есенина: «Друг мой, друг мой, //Я очень и очень болен…» и т. д. Это давняя традиция русской поэзии, и не только русской.
|
|
|
Так, в 1846 году в переводе с немецкого в России был опубликован цикл из 15 стихотворений под общим заглавием «Гимны». Одно из них — «Тихо спи, измученный борьбою…» заканчивалось строфой:
До свиданья, брат, о, до свиданья!
Да, за гробом, за минутой тьмы,
Нам с тобой наступит час свиданья
И тебя в сияньи узрим мы!
Сравнив эту и первую строфу есенинского стихотворения, литературовед Омри Ронен заметил, что Есенин памятливо прочел немецкую масонскую похоронную песню (см. сб. «Пятые Тыняновские чтения». Рига, 1990, с. 24).
Есть основания полагать, что эту песню Есенин мог знать.
В 1916 году в Москве вышла книга «Стихотворения Аполлона Григорьева. Собрал и примечаниями снабдил Александр Блок». Том открывался большой статьей Блока «Судьба Аполлона Григорьева». Эта книга не могла пройти и не прошла мимо внимания Есенина, которому, по его словам, «часто приходилось встречаться с Блоком» («Автобиография», 1924).
Статья Блока заканчивалась такими строками: «Я приложил бы к описанию этой жизни картинку: сумерки; крайняя деревенская изба одним подгнившим углом уходит в землю; на смятом жнивье — худая лошадь, хвост треплется по ветру; высоко из прясла торчит конец жерди; и все это величаво и торжественно до слез: это — наше, русское» (с. XI).
Спустя более восьми лет эта блоковская «картинка» нашла своеобразное продолжение в есенинской «Автобиографии» (1924), а также в стихотворении 1924 года «Этой грусти теперь не рассыпать…»:
Покосившаяся избенка,
Плач овцы, и вдали на ветру
Машет тощим хвостом лошаденка,
Заглядевшись в неласковый пруд.
Как пишет современный исследователь, «заражение» блоковско-григорьевской темой оказалось устойчивым, даже оставило свои следы в лирике Есенина навсегда» (Небольсин С. История двух совпадений. — Журн. «Литературная учеба», М., 1978, № 3, с. 226).
Видимо, как статью Блока, Есенин не забыл и стихи, вошедшие в книгу. И если в 1924 году он вернулся к блоковской «картинке», то в конце 1925 года могла всплыть в его памяти и заключительная строфа из немецкого похоронного гимна «До свиданья, брат, о, до свиданья…», переведенного Аполлоном Григорьевым.
Но от каких бы дальних или близких ассоциаций ни отталкивался Есенин, его стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» было оригинальным, глубоко прочувствованным раздумьем о жизни и смерти…
Сразу же после первых публикаций стихотворение привлекло внимание широкой общественности, в том числе литературной. Воспринято оно было по-разному.
«…Какие чудесные, искренние и трогательные стихи написал он перед смертью ‹…›. Мы потеряли великого русского поэта», — сообщал Максим Горький о Есенине бельгийскому писателю Францу Элленсу (Переписка А. М. Горького с зарубежными литераторами. Архив А. М. Горького. Т. VIII. М., 1960, с. 99).
Вспоминая о трагических днях декабря 1925 года, В. В. Маяковский писал:
«Конец Есенина огорчил, огорчил обыкновенно, по-человечески. Но сразу этот конец показался совершенно естественным и логичным. Я узнал об этом ночью, — огорчение, должно быть, так бы и осталось огорчением, должно быть, и подрассеялось бы к утру, но утром газеты принесли предсмертные строки:
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом.
Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно — стих , подведет под петлю или револьвер.
И никакими, никакими газетными анализами и статьями этот стих не аннулируешь.
С этим стихом можно и надо бороться стихом, и только стихом .
Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи о Есенине» (Маяковский В. Как делать стихи? — Полн. собр. соч. В 13-ти т. Т. 12. М., 1959, с. 95–96).
Выполняя этот «социальный заказ», сам Маяковский написал стихотворение «Сергею Есенину» (впервые опубликовано 16 апреля 1926 года в тифлисской газете «Заря Востока»). Свое стихотворение он закончил, говоря его словами, перефразировкой последних есенинских строчек:
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.
Стихотворение Маяковского получило большой общественный резонанс, особенно среди молодежи.
Размышлениями о поэте и его стихотворении «До свиданья, друг мой, до свиданья..» начал Л. Д. Троцкий свое письмо «Памяти Сергея Есенина», оглашенное 18 января 1926 года на вечере во МХАТе: «Мы потеряли Есенина — такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушел сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, — может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Он ушел из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, — не хлопнув дверью, а тихо призакрыв ее рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом» (Троцкий Л. Памяти Сергея Есенина. — Газ. «Правда», М., 1926, 19 янв., № 15).
Имея в виду заключительные строки есенинского стихотворения, А. Ревякин заявлял, что Есенин тянет людей «в болото пессимизма и заплесневевшей мути идеологии изживающих себя классов… Его расшибленность видна во всех его произведениях — вплоть до ‹…› записки, написанной кровью» (Чей поэт Сергей Есенин? М., 1926, с. 36).
Негативную оценку есенинскому предсмертному стихотворению дал А. Крученых: «Какое надругательство над жизнью! Какие неуклюжие слова! Какой Сологуб водил рукой Есенина?!..» (Гибель Есенина. На обл.: Драма Есенина. М., 1926, с. 10).
Тем не менее интерес к стихотворению был значителен. Об этом свидетельствуют многочисленные его перепечатки в периодике как в нашей стране, так и за рубежом. Например, газеты: «Известия», М., 1925, 31 дек.; «Сегодня», Рига, 1925, 31 дек.; «Парижский вестник», 1926, 6 янв.; «Последние известия», Ревель, 1926, 10 янв.; «Красный Алтай», Барнаул, 1926, 31 янв.; «Новое русское слово», Нью-Йорк, 1926, 31 янв.; «Тихоокеанская звезда», Хабаровск, 1926, 7 февр.; журналы: «Ледокол», Кострома, 1925, № 23/24 (вышел в янв. 1926 г.); Кр. нива, 1926, № 4, 24 янв.; в сб. «Памятка о Сергее Есенине», М., 1926 и т. д.
Стихотворение часто исполнялось на вечерах, посвященных памяти Сергея Есенина, в разных городах страны. Так, в отчете о вечере в Ростове-на-Дону, состоявшемся 2 февраля 1926 года, сообщалось о выступлении актрисы Алексеевой-Месхиевой. Когда она «читала предсмертное, кровью написанное есенинское стихотворение, весь зал поднялся и притаил дыхание..» (газ. «Молот», 1926, 3 февр.).
В 1927 году четыре строки есенинского стихотворения были использованы А. Н. Вертинским в романсе «Последнее письмо» («Письмо Есенина»). «От себя» Вертинский добавил восемь строк, и многие современники воспринимали весь романс как «полный» вариант стихотворения Есенина.
Приводим текст этого романса, впервые опубликованного в Париже в 1927 году (с нотами):
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Мне так трудно жить среди людей.
Каждый шаг мой стерегут страданья.
В этой жизни счастья нет нигде.
До свиданья, догорели свечи…
Как мне страшно уходить во тьму!
Ждать всю жизнь и не дождаться встречи,
И остаться ночью одному.
До свиданья, без руки, без слова —
Так и проще будет и нежней…
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Вспоминая об одной из встреч с Ф. И. Шаляпиным, Вертинский писал: «… Федор Иванович бесцеремонно взял меня за руку и повел на эстраду. Что было делать? Пришлось петь. Первой песней моей было «Письмо Есенина» — «До свиданья, друг мой, до свиданья…», написанное в том же году. Шаляпин слушал и… вытирал слезы платком (клянусь вам, что это не актерское бахвальство, а чистая правда)» (Вертинский Александр. Юрий Морфесси. — А. Вертинский. За кулисами. М., 1991, с. 160).
Строки есенинского стихотворения «перепевались» и советскими поэтами того времени. Назовем Петра Орешина («Милый, ты назначил встречу…»), Бориса Кисина («Свою судьбу провидит каждый…»), Веру Звягинцеву («Сергею Есенину»), Дмитрия Покровского («До свиданья, друг мой, до свиданья…»)…
В период борьбы с так называемой «есенинщиной» заключительные строки стихотворения Есенина оценивались не иначе, как упадочные, выражающие «потерю всякого интереса к жизни, состояние полнейшего безразличия к ней, ‹…› сознание своей ненужности „в этой жизни“» (Сб. «Против упадочничества, против «есенинщины». М., 1926, с. 43–44).
С годами все больше открывалась философская суть стихотворения. Появились исследования, где эти строки рассматривались уже в контексте всего творчества Есенина.
Стихи на случай
Частушки
«„Пророк“ мой кончен, слава Богу… » (с. 247). — Газ. «Приокская правда», Рязань, 1967, 18 авг., № 194 (в статье Д. Коновалова «Новое о Сергее Есенине. Найдены неопубликованные письма поэта»).
Печатается по автографу в письме к М. П. Бальзамовой, датируется 1913 г. по почтовому штемпелю на конверте (ГМЗЕ, ОНФ, № 54/11).
Четверостишие представляет собой как бы авторское раздумье после завершения «Пророка», замысел которого восходит к августу 1912 года. «Благослови меня, мой друг, на благородный труд, — обращался тогда Есенин к Г. Панфилову. — Хочу писать «Пророка», в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу ‹…›» — см. т. 6 наст. изд.
Второе упоминание о «Пророке» содержится в письме Есенина к М. П. Бальзамовой 1913 г. «Пишу много ‹…›. Начал драму «Пророк», — сообщал поэт. — Читал ее у меня довольно образованный человек, кончивший университет историко-филологического факультета. Удивляется, откуда у меня такой талант, сулит надежды на славу…» (там же). Судя по последним фразам, драма, как называет автор свое произведение, была не только начата, но и в значительной степени написана. В письме, где содержится комментируемое четверостишие, Есенин указывает, что «Пророка» он «очень удачно ‹…› написал в экономическом отношении (черновик — 10 листов больших и 10 листов беловых написал)» и что «только уж очень резко ‹…› обличал пороки развратных людей мира сего» (там же).
Каких-либо других сведений о произведении Есенина «Пророк», кроме четверостишия и упоминаний в письмах, не найдено.
«Перо не быльница… » (с. 248). — Журн. «Нева», Л., 1967, № 7, с. 219 (в статье О. Точеного «Неизвестное стихотворение Сергея Есенина»).
Печатается и датируется по автографу, вписанному в «Альбом, принадлежащий Ф. Ф. Фидлеру, 1915–1916 гг., с автографами писателей начала XX века» (ГЛМ, ф. 240, РОФ 4173, л. 36). Под стихотворением — рукой Есенина: «В поминание Федору Федоровичу Фидлеру».
Фидлер Ф. Ф. (настоящее имя и отчество Фридрих Фридрихович; 1859–1917), поэт-переводчик, библиограф. Перевел на немецкий язык произведения Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Никитина.
С. А. Есенин и Н. А. Клюев 6 октября 1915 года были приглашены на обед к петроградскому литератору Александру Алексеевичу Измайлову (1873–1921), где присутствовал и Фидлер. «После обеда, — записал в своем дневнике Фидлер, — я позвал их к себе: 27-летний Ник‹олай› Алексеев‹ич› Клюев (в рубашке из цветного ситца ‹…›) и 20-летний Серг‹ей› Александр‹ович› Есенин (приятное мальчишеское лицо с доверчиво-наивными глазами из-под светлых курчавых волос)». — Цит. в переводе с немецкого К. Азадовского по его статье «Клюев и Есенин в октябре 1915 года (по материалам дневника Ф. Ф. Фидлера)». — Журн. «Cahiers du Monde russe et soviétique», Париж, 1985, т. 26(3–4), с. 417.
В этот же день поэты оставили записи в альбомах хозяина дома. Сохранилось письмо Есенина к Ф. Фидлеру (см. т. 6 наст. изд.).
«Любовь Столица, Любовь Столица… » (с. 249). — Журн. «Русская литература», Л., 1970, № 3, с. 159 (в статье А. П. Ломана и В. Ф. Земскова «Дарственные надписи С. А. Есенина (инскрипты)»).
Печатается по списку рукой неизвестного лица на листе бумаги со штампом: «Петроград, гостиница «Селект». Лиговская ул., д. 4» (собрание Я. С. Сидорина, хранится у наследников, Санкт-Петербург). Под четверостишием помета: «915 г. Сергей Есенин». В списке в ст. 4 к слову «зорьно» дан вариант «зорько».
Автограф неизвестен.
Датируется по помете в списке.
Столица Любовь Никитична (урожд. Ершова; 1884–1934), поэтесса и драматург, автор нескольких сборников стихотворений, поэм («Зоя и Авенир», «Лебединая Родина», «Голос незримого»), романа в стихах «Елена Деева», многих пьес («На весах судьбы», «Московские невесты», «Звезда от Востока», «Рогожская чаровница»…). Ею написан также ряд статей, в том числе о поэзии А. Блока, Н. Клюева.
В конце 1918 года Л. Столица с мужем и сыном уехала на юг страны, а в 1920 году эмигрировала. Умерла в Софии.
Строки из ее стихотворения «Казак» (1914) Есенин цитировал в статье «Ярославны плачут», опубликованной в феврале 1915 года (см. т. 5 наст. изд.).
Личное знакомство Есенина с Л. Н. Столицей состоялось, видимо, в начале 1915 года. В это время в Университете им. А. Л. Шанявского Есенин подружился с поэтом Д. Н. Семёновским. Позже Дмитрий Николаевич рассказывал, что они с Есениным «несколько раз бывали в салоне богатой москвички, пишущей стихи. Это была Любовь Столица». По словам Семёновского, «гостиная у нее была обставлена на боярский лад, а в углах стояли на подставках настоящие снопы с приставленными к ним цепами. У Столицы можно было не только послушать и почитать стихи, но и плотно закусить… Сергей Есенин охотно посещал такие вечера, но ничем не выделялся в среде начинающих поэтов…» (Шошин Михаил. Фабрика за овином. Повесть и рассказы. М., 1977, с. 153).
Как вспоминала литератор и художница Н. А. Серпинская, в 1915–1916 гг. на квартире Л. Н. Столицы и ее мужа проводились литературные вечера под названием «Золотая гроздь». Среди гостей там бывали поэтессы Софья Парнок, Ада Чумаченко, актрисы Вера Юренева и Вера Холодная, писатели Николай Телешов и Николай Клюев, хирург Петр Герцен и член Государственной думы Михаил Новиков… «Хозяйка дома — хмельная и «дерзкая», — пишет Серпинская, — с вакхическим выражением крупного лица с орлиным властным носом, с серыми пристальными глазами, в круглом декольте с красной розой, с античной перевязью на голове ‹«Она как демон, она как львица…»› с точки зрения комильфотной элегантности выглядела и держалась вульгарно, крикливо ‹…›. Вели себя все, начиная с хозяйки ‹…› — весело, шумно, непринужденно. Здесь все считали себя людьми одного круга, веселились и показывали таланты без задней мысли и конкуренции» (РГАЛИ, ф. 1463, оп. 1, ед. хр. 10, л. 167).
Дата добавления: 2020-11-23; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!