Итальянский поход 1796–1797 годов 37 страница
Сто шестьдесят лет назад Тильзит выглядел иначе. То был маленький, богом забытый городок с несколькими десятками деревянных домов, расположенных по обоим берегам реки Неман, живший в полудремоте, никем никогда не вспоминаемый до тех пор, пока в 1807 году на короткий срок — на две недели — он не оказался в центре внимания всего мира. Местные жители и сейчас, показывая на плавное течение величавой реки, округлым жестом охватывая неопределенно широкое прибрежное пространство, не без гордости объясняют приезжему, что вот именно здесь и происходили знаменитые встречи двух императоров, благодаря которым Тильзит оказался навсегда внесенным в летопись истории.
И верно, в жизни города четырнадцать дней, с 25 июня по 9 июля 1807 года, остались краткой, но памятной эрой. Тильзит был объявлен нейтральным городом. На правом берегу Немана расположился император Александр со всей своей блестящей свитой и гвардией, на левом — император Наполеон со своим штабом и императорской гвардией. Никогда еще на столь малом пространстве, под скромными кровлями небогатых тильзитских домов не собиралось столько знаменитостей: прославленных полководцев, всему миру известных государственных деятелей, министров, дипломатов, генералов.
На протяжении двенадцати дней и утром и вечером происходили встречи двух императоров. Некоторые из них шли с глазу на глаз, и содержание бесед осталось неизвестным; историки их назвали позже «тайнами Тильзита».
|
|
|
По настоянию Александра на официальные приемы и парадные обеды приглашали также прусского короля Фридриха-Вильгельма, но его положение было незавидным: Наполеон сохранял по отношению к нему сухой, холодный тон и решительно отказывался от всяких переговоров втроем. Даже когда все три монарха выезжали на прогулку верхом, Фридрих-Вильгельм, не выдерживавший быстрого аллюра, который сразу брали Наполеон и Александр, через короткое время оказывался далеко позади своих спутников. Параллельно происходили встречи императоров вместе с Талейраном и Куракиным, министров и высших должностных лиц отдельно, наконец, обеды, приемы, банкеты, совместно и весело проводимые вечера.
Тильзитские переговоры закончились в беспримерно короткий срок: первая встреча двух императоров состоялась 25 июня; основные тильзитские документы были подписаны 7 июля. 9 июля был подписан договор с Пруссией. Понадобилось менее двух недель, чтобы нащупать решение многочисленных спорных вопросов и, несмотря на разногласия, найти взаимоприемлемые условия соглашения. Вчерашние враги не только прекратили войну, они стали союзниками.
Не подлежит сомнению, что в Тильзите под покровом дружественных слов, взаимных комплиментов и любезностей, под звон хрустальных бокалов с шампанским шла невидимая посторонним, но явственно ощутимая борьба двух внешнеполитических линий, двух разных программ. Исследователи, изучавшие эти вопросы, в той или иной мере должны были это признать[885]. Последние советские публикации документов и ценные исследования А. Ф. Миллера, А. М. Станиславской и В. Г. Сиротки-на дали тому новые убедительные подтверждения[886].
|
|
|
Однако при всем том нельзя отрицать, что столь быстрое достижение соглашения между еще вчера воевавшими государствами стало возможным лишь потому, что с обеих сторон были проявлены добрая воля, несомненное желание преодолеть многочисленные разногласия. Это желание достичь соглашения было в равной мере присуще и Наполеону и Александру.
Наполеон, как уже говорилось выше, обдуманно и планомерно прокладывал пути к примирению и сближению с Россией. Задачу, поставленную в самом начале своей государственной деятельности, он никогда не забывал, не терял из виду. Со времени трагической кончины Павла I он отдавал себе отчет в том, что осуществление намеченной цели не будет ни скорым, ни легким. Ему пришлось дважды вести войну против сына Павла — против Александра, и, взявшись за оружие, он следовал правилу: на войне как на войне; он вел войну, стремясь к достижению военного успеха, победы. Но ни в 1805-м, ни в 1806–1807 годах он не вынимал первым меч из ножен против России; он мог с должным основанием утверждать, что не он искал конфликта с Россией; война была предопределена вступлением России Александра I в третью и четвертую антифранцузские коалиции. Но разве в войнах этих коалиций Россия защищала свои собственные интересы? Ради чего, собственно, французы и русские убивали друг друга?
|
|
|
На протяжении всей кампании 1806–1807 годов Наполеон ни на мгновение не упускал из поля зрения цель, к которой стремился. Вся польская политика Наполеона, ее внутренняя противоречивость, двойственность, непоследовательность не могут быть правильно поняты и объяснены, если не учитывать конечных целей его русской политики. Он отбрасывал в сторону, он намеренно исключал все решения, могущие навсегда или хотя бы надолго поссорить его с Александром и тем самым затруднить франко-русский союз.
В декабре 1806 года через Лукизини, в начале 1807 года через посредство прусских дипломатов Гольца и Круземарка, а затем генерала Застрова Наполеон ставил перед русским царем вопрос о возможности заключения мира между Францией и Россией. 15 февраля 1807 года он послал к Беннигсену генерала Бертрана с предложением начать переговоры о мире. Беннигсен, окрыленный почти одержанной победой под Прейсиш-Эйлау, отклонил это предложение[887]. 26 февраля в письме к прусскому королю Наполеон опять выдвинул идею мирного соглашения с Россией Англией и Пруссией[888]. Но Наполеон думал не только о мире, но и о своей старой идее 1800–1801 годов. Мир должен был быть лишь началом, первым необходимым условием на пути к союзу. Об этой важнейшей дипломатической задаче, поставленной императором, хорошо знали его ближайшие помощники — маршалы Бертье, Мюрат, генерал Дюрок; не случайно уже при первых встречах с представителями Александра I они сразу Же поставили вопрос о союзе двух держав.
|
|
|
В ближайшем окружении французского императора лишь один из его сотрудников, правда весьма влиятельный в вопросах дипломатии, не разделял этих планов. То был князь Беневентский Морис Талейран, министр иностранных дел империи. Не смея открыто оспаривать мнение императора, он пытался на практике вести иную линию: он тянул в сторону Австрии. В конце 1806 и в начале 1807 года Талейран прилагал много усилий к тому, чтобы добиться союза с Австрией. Когда стало очевидным, что в обозримом времени союз с Австрией маловероятен, он, действуя в согласии с австрийскими дипломатами Винцентом и Стадионом, стал домогаться посредничества Австрии в конфликте держав. Ближайшая практическая цель, преследуемая им, была ясна. Сближением в той или иной форме с Австрией он хотел определить (или даже предотвратить) сближение с Россией. От Наполеона не могли ускользнуть старания его министра иностранных дел направить внешнеполитический курс Франции по иному руслу. Уже к началу 1807 года расхождение внешнеполитических концепций Наполеона и Талейрана обнаружилось вполне отчетливо. Но в ту пору император еще хотел сохранить опытного, хотя и не слишком верного дипломата и потому пытался его переубедить. 14 марта 1807 года он снова напомнил Талейрану: «Я убежден, что союз с Россией был бы нам очень выгоден»[889]. Он заставлял Талейрана следовать избранному им курсу.
Одержав победу под Фридландом, Наполеон не стал преследовать разбитого и деморализованного Беннигсена. Он дал возможность русской армии беспрепятственно и спокойно отступить, а затем переправиться через Неман и сжечь за собой мосты. Всем своим поведением французская армия после Фридланда давала понять противнику, что она не стремится к продолжению военных действий.
По ту сторону Немана, в ставке императора Александра, это было правильно оценено.
В связи с вопросом о тильзитских переговорах нельзя не коснуться одного частного вопроса, заслуживающего все же внимания. В исторической литературе давно уже стало почти общепринятым в изображении психологических и дипломатических коллизий, возникавших в Тильзите, рисовать Наполеона тонким и умным обольстителем, сумевшим обойти чувствительного, тщеславного и слабого Александра. В известном труде Вандаля о двух императорах, имевшем в свое время широчайшее распространение, эта точка зрения выражена с предельной отчетливостью: Александр «проявляет великодушные намерения и весьма часто полное бессилие действовать; он увлекается мечтами, проводит жизнь в погоне за идеалом, в борьбе с противоречивыми стремлениями…». В Тильзите «неуравновешенная душа Александра легко делается его (Наполеона) добычей…»[890]. С тех пор эта версия варьировалась на все лады французскими историками, не исключая даже такого глубокого и осторожного в суждениях исследователя, как Жорж Лефевр. Это противопоставление двух неравносильных психологически персонажей продолжил на свой манер и Эмиль Людвиг[891].
Эта версия, к слову сказать, создавалась не только французской историографией. В нашей Стране давно уже стало традицией смотреть на Александра I глазами Пушкина: «властитель слабый и лукавый» вызывал особо пристальное внимание поэта. Пушкин был едва ли не первым историком этого царствования, правда не осуществившим своего намерения. Но замысел его был ясен: он говорил, что напишет «историю… Александрову — пером Курбского»[892]; он не скрывал своей враждебности к царю.
Эти чувства великого поэта разделялись многими. Пушкин входил в жизнь в преддекабрьское время и позже мыслями, чувствами, личными связями был вместе с «синими гусарами», вышедшими 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь. Для поколения Пушкина и декабристов царь Александр был первым врагом[893].
Позже Лев Толстой в романе «Война и мир» (задуманном первоначально как роман о декабристах) продолжил развенчание Александра I. Портрет, воссозданный на страницах знаменитой эпопеи гениальным пером, дискредитировал царя прежде всего эстетически и этически: он представал перед читателями тщеславным, слабым и лживым человеком, позером и мелким себялюбцем.
Само собой разумеется, что речь идет не о пересмотре ставшего традиционным отношения к царю Александру и, конечно, не о какой-то его «реабилитации». Речь идет об ином — о сохранении необходимого историзма при оценке определенных действий царя Александра. Не рассматривая здесь ни его деятельности в целом, ни всех присущих ему черт, следует, отправляясь от источников, доступных историку, все же признать его дипломатическую игру в Тильзите искусной. Александр претендовал на роль военного руководителя и, вероятно, грезил о военной славе. Какой молодой монарх не мечтал о лаврах Юлия Цезаря! Кампании 1805 и 1807 годов показали, что у него нет' к тому данных: его пребывание в армии приносило ей ущерб. «Под Австерлицем он бежал, в двенадцатом году дрожал», — осмеивал царя Пушкин. Но в политической сфере и еще уже — в области дипломатии он оказался на высоте задач. Ученик Лагарпа, легко усвоивший неопределенно «вольнолюбивую» фразеологию XVIII века, гибкий, превосходный актер, скрывавший под привлекательным прямодушием коварство, Александр I был и расчетливей и жестче, чем он представлялся современникам, и во многом был на уровне века. Среди монархов династии Романовых, не считая стоявшего особняком Петра I, Александр I был, по-видимому, самым умным и умелым политиком. И среди монархов начала девятнадцатого столетия он тоже был, вероятно, наиболее современным, во всяком случае более умным и ловким политиком, чем Фридрих-Вильгельм прусский или австрийский император Франц.
Наполеон, встретившийся впервые с Александром в Тильзите и год спустя — тоже в течение нескольких дней — в Эрфурте, дал высокую оценку русскому императору. Он отметил прежде всего его ум, его способность, оставаясь любезным со всеми, в том числе и с людьми ему неприятными, скрывать свои подлинные чувства и мысли. При первых свиданиях Александр показался ему даже добрым и, может быть, слишком либеральным. Позднее он отказался от таких определений, но продолжал считать, что Александр с его обходительностью, вежливостью, галантностью как монарх «более всего подходил бы парижанам. Это монарх, который понравился бы французам». Позже, на острове Святой Елены, Наполеон называл Александра «византийцем эпохи упадка империи», но признавал, что, хотя он и не имеет военных талантов, «это, несомненно, самый способный из всех царствующих монархов»[894].
В очень трудных условиях, после Фридланда, двух проигранных войн, Александр I сумел в прямых переговоpax с Наполеоном найти и верный тон, и нужные аргументы, и необходимую гибкость, чтобы, сохраняя положение равноправного партнера, прийти в короткий срок к удовлетворяющему обе стороны компромиссу.
Тильзит во многих исторических работах изображают односторонне, как вершину успехов Наполеона. Но Тильзит был не только успехом Наполеона (против чего спорить не приходится), но и успехом русской дипломатии. Как это доказано новейшей публикацией русских документов, Александр первоначально не хотел идти на союз с Францией; он предпочитал ограничиться заключением мира. Напротив, для Наполеона союз с Россией был главной целью, к которой он стремился с 1800 года. Для Александра необходимым условием «замирения» с Францией было сохранение Пруссии, хотя бы и потерявшей часть своих владений. Это диктовалось не только и не столько клятвенными обещаниями, данными прусскому королю и королеве Луизе, сколько прямыми стратегическими интересами: Пруссия должна была быть буфером (а в дальнейшем, возможно, и противовесом), предохраняющим границы России от прямого соприкосновения с могущественной наполеоновской империей. Наполеон был склонен полностью уничтожить Пруссию, разделить ее владения.
Весьма трудной, острой, таившей множество подводных камней, была польская проблема; здесь опасность резкого расхождения взглядов и стратегических планов была особенно велика. Восточный вопрос — проблемы Восточного Средиземноморья, проблемы турецких владений, наконец, прикрываемый дымкой недоговоренности, всегда отодвигаемый вопрос о Константинополе, с давних пор притягивавший внимание и Бонапарта и Александра I, — был не только предметом взаимного интереса, но и полем возможного столкновения противоположных замыслов и планов. Исследования А. Р. Иоаннисяна о соперничестве и борьбе европейских держав в Иране в начале XIX века[895] и А. Ф. Миллера о турецком вопросе во взаимоотношениях России и Франции в ту же эпоху, и в частности в период Тильзита[896], внесли много ценного, нового в освещение восточного вопроса. К названным трудам мы и отсылаем читателей, не имея возможности по условиям места раскрыть все эти проблемы по существу.
Было немало и других спорных вопросов более частного характера.
Важнейшие документы, относящиеся к тильзитским переговорам, были опубликованы[897], и то, что сохраняется в архивах, не меняет уже известной в главном картины. Опубликованная переписка Александра и Наполеона в дни Тильзита, наконец, самый текст тильзитских соглашений показывают, какой широкий круг сложных и трудных проблем удалось обсудить и решить во взаимоприемлемой форме в столь короткий срок. Обе стороны проявили готовность к взаимным уступкам и волю к соглашению. Удивляться следует не тому, что в Тильзите выявилось много трудных проблем, — иначе и быть не могло, ведь там обсуждались все вопросы мировой политики тех лет, — а скорее тому, что так скоро, почти за неделю, была найдена почва для соглашения.
Александр пересмотрел свой взгляд на проблему союза с Францией; Наполеон изменил свои планы в отношении Пруссии. Компромисс был найден; дух согласия, господствовавший в Тильзите, преодолевал препятствия. Через пять дней после начала переговоров стали уже отчетливо проступать очертания достигнутого соглашения. Талейрану и Куракину оставалось лишь придать должную юридическую форму соглашению о мире и союзе двух держав. Основные документы: русско-французский договор о мире и дружбе, отдельные и секретные статьи, русско-французский договор о наступательном и оборонительном союзе — были подписаны 25 июня (7 июля) 1807 года и ратифицированы через два дня[898].
Выпить до дна чашу унижений в Тильзите пришлось лишь Пруссии Гогенцоллернов. По-видимому, в первые дни тильзитских переговоров Фридрих-Вильгельм с присущей этой династии самонадеянностью тешил себя надеждами, что Александр, а вслед за ним и Наполеон будут руководствоваться химерическим планом союза трех — Франции, России, Пруссии, который предложил царю 22 июня Гарденберг. Но, оставаясь в дни тильзитских феерий в весьма незавидном положении, прусский король наконец понял, что о главенствующей роли в Европе нечего думать; пока что его не приглашали даже на переговоры. Тогда на помощь была призвана королева Луиза. Ее красота оставалась последним оружием, с помощью которого Гогенцоллерны защищали свой трон.
Известна знаменитая сцена первого свидания Наполеона с королевой Луизой, кстати сказать рассказанная самим Наполеоном с явным удовольствием. Прусская королева показалась Бонапарту значительно лучше, чем он ожидал: она была красива, умна, находчива. Желая быть вежливым по отношению к даме, тем более красивой, Наполеон оказал ей все знаки внимания, предоставил лучшие кареты и первым нанес ей визит. Она встретила его в парадном платье, с диадемой на голове, гордая, величественная — истинная королева. Она приехала в Тильзит, унизилась до свидания с неприятным ей человеком ради великой цели, ради служения своей несчастной родине. «Она приняла меня с трагизмом, как мадемуазель Дюшенуа[899] в Химене. Государь! Справедливость! Справедливость! Магдебург!»[900] — так изображал Наполеон их первую встречу. Он был озадачен этой непредвиденной тирадой в стиле классической трагедии и не знал, как остановить королеву. В одну из драматических пауз ее взволнованного монолога он подвинул стул и тоном галантного кавалера предложил ей сесть. Человек практического склада ума, он резонно полагал, что сидя труднее продолжать речи Химены, чем стоя: сидячая поза не предрасполагает к риторике. Но королева отвергла эти любезности; она продолжала взволнованную речь о страданиях и бедствиях своей родины, о славе Фридриха Великого, о воспоминаниях об этой эпохе, увлекших Пруссию на путь, за который она так жестоко расплачивается. Улучив еще одну паузу в каскаде обвиняющих слов, Наполеон спросил ее деловито-любезным тоном: «Какое чудесное платье! Скажите, это креп или итальянский газ?» Он стремился к «снижению стиля», к переключению беседы в иной жанр; частично ему удалось этого достичь.
За обедом королева сидела между двумя императорами, соревновавшимися в любезностях. Она искусно направляла беседу, и Наполеон не мог не воздать должное ее уму и красоте. Впоследствии он признавался, что если бы королева приехала раньше, то, вероятно, ему пришлось бы пойти на уступки.
Вечером, после обеда, он преподнес королеве розу. Она сказала, что согласна ее принять лишь в обмен на Магдебург. «Но ведь розу предлагаю я, а не вы», — отчитал Бонапарт. Луиза не осталась в долгу. Когда в следующий раз, за столом, Бонапарт подшутил над ее тюрбаном: «Прусская королева носит тюрбан. Кому она хочет сделать приятное? Во всяком случае не русскому императору, воюющему с турками», королева тут же парировала шутку. «Вероятно, — холодно сказала она, — я хочу сделать приятное вашему мамелюку Рустану». Наполеон был в восторге от нее[901]. «Прусская королева действительно очаровательна; она кокетничает со мной, — писал он Жозефине, — но не ревнуй; все это скользит по мне, как по клеенке. Мне стоило бы слишком дорого ухаживать за ней»[902].
Последний род оружия, введенный Гогенцоллернами в бой, — чары королевы Луизы — не дал ощутимых результатов. Наполеон был в большей мере склонен считаться с желанием своего союзника. Благодаря настояниям Александра Пруссия сохранилась на европейской карте. Но подписанный 9 июля договор с Пруссией, составленный торопливо, небрежно, как бы на ходу, был для побежденной стороны ужасен. Пруссия была отдана на милость победителя. Он мог с ней делать что хотел. Французские войска оставались на территории Пруссии до тех пор, пока не будет выплачена полностью контрибуция. Но как могла Пруссия избавиться от ига оккупации, если в тексте договора не была даже определена сумма контрибуции? С завязанными глазами Пруссия должна была следовать за колесницей победителя до тех пор, пока он не смилостивится — не определит окончательно размера дани.
Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!