В стихотворении Б. Пастернака «Ночь
Стихотворение Б. Пастернака "Ночь" уже не раз привлекало внимание исследователей, вызывая в памяти те или иные параллели и связываясь с разнообразными культурными традициями. В.А. Рогачев сопоставлял "Ночь" с тютчевскими космическими образами[170] В.С. Баевский указал на возможную связь стихотворения с лермонтовским "Демоном", байроновским романтизмом[171].Однако, несмотря на то, что в своей монографии В.С. Баевский неоднократно отмечает огромное значение символистской поэтики для формирования художественного мира Пастернака[172], стихотворение "Ночь" в контексте этой традиции до сих пор не рассматривалось.
Возможность сопоставления "Ночи" с символистскими текстами в какой-то степени подсказана серией статей М.Л. Гаспарова о ритмико-синтаксических клише и семантическом ореоле метра. В статье о семантическом ореоле трехстопного ямба выделена особая тематическая группа, сложившаяся на рубеже Х1Х – ХХ вв. и условно названная "Кредо", — нетрудно догадаться, что речь идет о программных поэтических декларациях. Трехстопный ямб выступает в этой тематической группе в двух разновидностях: с чередованием дактилических и мужских окончаний ("Хочу, чтоб всюду плавала / Свободная ладья") и с чередованием женских и мужских окончаний ("Нам вольные кочевья / Сулила Красота"). "Ночь", по словам М.Л. Гаспарова — "классический образец этой семантики"[173]. В числе стихотворений того же типа (с чередованием женских и мужских рифм), написанных до "Ночи", М.Л. Гаспаров упоминает два стихотворения Вяч. Иванова 1904 г. — "Поэты духа" и "Крест зла". К ним необходимо добавить еще одно стихотворение К. Бальмонта из сборника "Будем как Солнце" (1903) — "Мне снятся караваны..." По крайней мере два из этих стихотворений — "Поэты духа" и "Мне снятся караваны..." – содержат несомненные лексические и тематические переклички с текстом "Ночи", очевидные даже при самом поверхностном чтении.
|
|
|
| К. Бальмонт | Вяч. Иванов |
| * * * Мне снятся караваны, Моря и небосвод, Подводные вулканы С игрой горячих вод. Воздушные пространства, Где не было людей, Игра непостоянства На пиршестве страстей. Чудовищная тина Среди болотной тьмы, Могильная лавина Губительной чумы. Мне снится, что змеится И что бежит в простор, Что хочет измениться – Всему наперекор. | Поэты духа Снега, зарей одеты В пустынях высоты, Мы — Вечности обеты В лазури Красоты. Мы — всплески рдяной пены Над бледностью морей. Покинь земные плены, Воссядь среди царей! Не мни: мы в небе тая, С землей разлучены, — Ведет тропа святая В заоблачные сны. |
Б. Пастернак. Ночь
|
|
|
| Идет без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром летчик Уходит в облака. Он потонул в тумане, Исчез в его струе, Став крестиком на ткани И меткой на белье. Под ним ночные бары, Чужие города, Казармы, кочегары, Вокзалы, поезда. | В Париже из-под крыши Венера или Марс Глядят, какой в афише Объявлен новый фарс. Кому-нибудь не спится В прекрасном далеке На крытом черепицей Старинном чердаке. Он смотрит на планету, Как будто небосвод Относится к предмету Его ночных забот. |
| Всем корпусом на тучу Ложится тень крыла, Блуждают, сбившись в кучу, Небесные тела. И страшным, страшным креном К другим каким-нибудь Неведомым вселенным Повернут Млечный путь. В пространствах беспредельных Горят материки. В подвалах и котельных Не спят истопники. | Не спи, не спи, работай, Не прерывай труда, Не спи, борись с дремотой, Как летчик, как звезда. Не спи, не спи, художник, Не поддавайся сну, — Ты — вечности заложник У времени в плену. |
|
|
|
Сравнивая "Ночь" со стихотворением Бальмонта, легко заметить совпадение перечислительных конструкций («Мне снятся караваны, / Моря и небосвод" — "Под ним ночные бары, / Чужие города"), лексические переклички ("Воздушные пространства" — "В пространствах беспредельных"; "Моря и небосвод" — "Как будто небосвод").
В стихотворениях Вяч. Иванова и Пастернака всего ярче переклички программных деклараций ("Мы — Вечности обеты / В лазури Красоты" — "Ты — вечности заложник / У времени в плену"), у Вяч. Иванова эта афористичная формула открывает стихотворение, у Пастернака — завершает. Мотив "плена" есть и в стихотворении Вяч Иванова ("Покинь земные плены"). Повторяется и мотив “таять”: “Не мни: мы, в небе тая” — “И тает ночь”.
Во всех трех стихотворениях чрезвычайно важен мотив сна. Стихотворение Бальмонта начинается и завершается словами "Мне снятся" — "Мне снится". Стихотворение Вяч. Иванова завершается образом заоблачных снов". В конце стихотворения Пастернака — настойчивое: "Не спи, не спи, работай <...> Не спи, не спи, художник, / Не поддавайся сну"..
|
|
|
Однако все три стихотворения резко различаются в самом важном: в способе развития поэтической темы, в построении лирического сюжета. Здесь уместно будет сказать, что проблема тематического развития в лирических жанрах как важнейшего аспекта изучения поэтики была поставлена еще в работе Б.В. Томашевского "Теория литературы. Поэтика"[174], но до сих пор не получила надлежащей разработки. На перспективность такого подхода указывал и Н. Коварский, утверждая, что способы развития темы в лирическом стихотворении, как и стихотворные размеры, "отличаются значительно большей устойчивостью, нежели элементы стиховой семантики, зависимость которых от метода и мировоззрения поэта гораздо более непосредственна"[175].
Стихотворение Бальмонта с точки зрения развития темы - образец символистского "парадигматического" объединения разнородных реалий, сфер бытия: караваны, моря, небосвод, вулканы, непостоянство, воздушные пространства, могильная лавина губительной чумы сначала объединены лишь тем, что они "снятся" лирическому "я", а в конце стихотворения именная цепочка расшифровывается с помощью цепочки глагольных предикатов и обретает подлинное единство: "Мне снится, что змеится / И что бежит в простор, / Что хочет измениться / Всему наперекор". В работах И.В. Корецкой уже говорилось, что в особом пристрастии символистов к тому, "что круглится, ветвится, вьется сказалось стремление уйти от того жестко ограненного, прямолинейного, угловатого, что присуще противоестественному механическому миру"[176]. Дважды повторенное слово "игра" ("С игрой горячих вод" и "Игра непостоянства") вместе с глагольными предикатами создает прихотливо изменчивый образ мира — и природного и человеческого. Художник же в этом мире оказывается в роли "сновидца", прозревающего текучую глубину мироздания. Характерно, что в стихотворении Бальмонта нет ни одного четко очерченного предмета: названы либо стихийные явления, либо душевные движения (“Игра непостоянства / На пиршестве страстей”).
Совершенно иначе мотивирована перечислительная конструкция в стихотворении Пастернака. Во-первых, перечисленные реалии — не сновидения, а то, что видит поднявшийся в самолете летчик. Во-вторых, видит он прежде всего материальные предметы и даже (что очень странно) людей вполне земных и простых профессий (кочегары, истопники). Художник появляется лишь во второй половине стихотворения, причем "узнается" не сразу, а по мере "приближения" (сначала это "кто-нибудь", затем "он" и лишь затем — "художник"). В-третьих, совпадающие с бальмонтовскими образы "беспредельных пространств", "материков" и "небосвода" у Пастернака принципиально уравнены в правах с "подвалами", "котельными" и даже, кажется, находятся в причинно-следственной зависимости (“горят материки” — “не спят истопники”). Сказывается это и в стилистическом спектре пастернаковского текста, где привычные в символистском словаре поэтизмы ("тает ночь", "туман" и т.п.) соседствуют с разговорными и бытовыми "идет без проволочек" и "меткой на белье". Стилистическая иерархия разрушается так же, как иерархия "земного" и "небесного".
Обратимся теперь к стихотворению Вяч. Иванова. Внутренний мир этого стихотворения организует привычная для "младших" символистов вертикальная композиция, противопоставляющая "земные плены" "заоблачным снам". Путь от "земного" к "лазури Красоты", восхождение к "небу" ("воссядь среди царей") и есть подлинное назначение поэта ("тропа святая"). И снова обращает на себя внимание отсутствие каких бы то ни было предметов во внутреннем мире стихотворения, а также принципиальная дематериализация лирического "мы" ("Мы — Вечности обеты / В лазури Красоты").
И снова следует сказать, что главный для Иванова мотив восхождения к небу получает у Пастернака "земную" и материалистическую мотивировку: "подъем" доступен не "поэтам духа", а летчику. Более того, художник должен уподобиться не только "звезде", что вполне привычно для романтической и символистской поэтики, но прежде всего "летчику". Самое же главное, в чем должен уподобиться художник "летчику" и "звезде" сформулировано с отчетливостью декларации "не спи, борись с дремотой".
Мы подошли к ключевому мотиву "сна" резко отделяющему стихотворение Пастернака от символистских текстов. И у Бальмонта, и у Вяч. Иванова "сон" — символ творческого освоения мира, а у Иванова еще и возможность выхода за пределы земного плена.
У Пастернака мотиву "сна" вначале возвращается предметное значение ("Кому-нибудь не спится"). Затем значение его вновь расширяется, но теперь "сон" становится символом духовной лени. Знаменитые строки "Не спи, не спи, работай, / Не прерывай труда" выглядят как полемическое противопоставление символистской концепции поэтического творчества постсимволистскому осмыслению творчества как труда, как искусства-ремесла в средневековом понимании, и, еще шире — как активного духовного соучастия в мировом бытии, принципиально не выстраивающем иерархию между "вечностью", "космосом" и "временным", "земным" и вещным. Отсюда — незаметное, но существенное переосмысление декларативной формулы "Мы — Вечности обеты/В лазури Красоты" в соседстве с императивным "Покинь земные плены" на полемическое: "Ты — вечности заложник / У времени в плену".
Символизм или постсимволизм?
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 222; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!