Теория, методология и философия

Все эти соображения приводят непосредственно к другому кругу проблем. Коротко остановимся на них. Могут спросить, будет ли это исследование только науч­ным, и не погрузится ли оно в опасные воды философии. Конечно, такое рискованное предприятие окажется не­обходимым, и в определенных местах без него будет труд­но обойтись. Поэтому было бы целесообразно сделать несколько общих утверждений относительно отношений этих дисциплин друг к другу и к исследованиям такого типа, как наше. Подобно всем другим утверждениям дан­ной главы, они будут сделаны кратко и без критического обоснования.

Основные характеристики эмпирической науки уже были даны. Отличие науки от всех философских дисцип­лин является весьма существенным. Это будет видно на любой стадии данной работы. Но это не означает, что эти две дисциплины не являются существенно взаимо­связанными и что каждая из них может позволить себе игнорировать другую. Для целей данного исследования (но не для других) справедливо определить философию как остаточную категорию. Она является попыткой до­стигнуть рационального осмысленного понимания чело­веческого бытия методами, отличными от методов эм­пирической науки.

Существование важных взаимосвязей между фило­софией и наукой, коль скоро различие между ними уста­новлено, является простой дедукцией из общей природы самого разума. Общий принцип состоит в том, что разум по своей природе стремится к рационально последова­тельному объяснению всего опыта, находящегося в его границах. Поскольку как к философским, так и к науч­ным положениям привлекается внимание одного и того же разума, то естественна тенденция установления ло­гической согласованности между ними. Отсюда точно так же следует, что в человеческом опыте не может существо­вать непроходимых перегородок. Рациональное познание является единым органическим целым.

Установленные выше методологические принципы служат каноном, который можно использовать как в этом, так и в других контекстах. Поскольку основное вни­мание в данной работе сосредоточено на характере и раз­витии конкретных теоретических систем в науке, рассмат­риваемых с научной точки зрения, философские вопросы будут затрагиваться лишь тогда, когда они будут приоб­ретать важную роль для этих систем. Обсуждение будет умышленно ограничено только важными философскими вопросами в указанном ограниченном смысле. Но нигде не будет предпринято попытки уклониться от их рассмот­рения на том основании, что они являются философски­ми или «метафизическими» вопросами и, следовательно, им нет места в научной работе. Часто такой подход ока­зывается легким путем уклонения от решения важных, но запутанных проблем.

Необходимо коротко указать некоторые главные пути, по которым философские вопросы будут втор-

гаться в проблемы данного исследования. Во-первых, несмотря на то, что научное познание отнюдь не явля­ется единственным когнитивным отношением челове­ка к своему опыту, оно обладает подлинностью и дос­товерностью. Это значит, что два ряда дисциплин находятся во взаимной корректирующей критической связи. В частности, материал для доказательства, по­лучаемый из научных источников, наблюдение фактов и теоретические средства из этого наблюдения пред­ставляют собой в той мере, в какой это носит научный характер, твердую почву для критики философских взглядов.

Далее, если правильное и имеющее отношение к важным проблемам научное доказательство вступает в конфликт с философскими положениями, эксплицит­но или имплицитно присутствующими в исследуемых работах, то это служит указанием на необходимость вникнуть в основу этих взглядов на философском уров­не. Цель здесь состоит в том, чтобы установить, в ка­кой степени философские основания являются неопро­вержимыми и не оставляют другой альтернативы, кроме пересмотра более раннего представления о том, что принято считать достоверным научным доказатель­ством. Нам встретится значительное количество при­меров такого рода конфликтов, когда философские идеи вступают в противоречие с существенно важным для данного контекста эмпирическим доказательством. Однако ни в одном из этих случаев невозможно обна­ружить убедительные философские основания для того, чтобы можно было отбросить этот фактический материал²⁴.

²⁴ Самым ярким примером является здесь положение позитивистской (в нашем смысле) философии о том, что «цели » не могут быть реальными (не-эпифеноменальными) причинными элементами действия. Эта проблема рассмотрена ниже.

 

Но эта необходимость критики философских поло­жений с научной точки зрения представляет собой не единственную важную сторону в отношениях двух дис­циплин. Любая научная теоретическая система приводит к философским последствиям, не только позитивным, но и негативным. Это не более чем естественное следствие рационального единства познавательного опыта. Столь же истинным является и утверждение, что любая систе­ма научной теории строится на философских предпосыл­ках²⁵. Эти предпосылки могут быть различными. Из них особое внимание следует обратить на «методологичес­кие» предпосылки. Такие вопросы, как обоснование эм­пирической достоверности положений науки, виды про­цедур, ведущих, исходя из общих оснований, к получению истинного знания и т.д., вторгаются в философские об­ласти логики и гносеологии²⁶.

²⁵ Следует отметить, что данные два термина обозначают два аспекта одно­го и того же явления. Две системы — философия и наука — логически вза­имосвязаны. Научные рассуждения приводят нас к философским импли­кациям. Но поскольку последние не поддаются верификации путем эмпирического наблюдения, то с точки зрения научной системы они оста­ются допущениями.

²⁶ См. обсуждение методологических вопросов в книге: Scbelting A . von . Мах Weber Wissenschaftslehre, Tubingen, 1934, Sec. I.

 

В самом деле, не будет преувеличением, если мы ска­жем, что главной проблемой современной гносеологии, начиная примерно с Локка, был именно вопрос о фило­софских основаниях достоверности положений эмпи­рической науки. Поскольку вопросы достоверности бу­дут оставаться насущными в течение всего исследования, нельзя без нежелательных последствий пренебрегать их философскими аспектами. Особенно важными эти аспек­ты будут в одном контексте: нам встретится группа ме­тодологических взглядов, которые для удобства, и толь­ко для этого, объединяются под названием «эмпиризм». Их общей характеристикой является идентификация зна­чений отдельных конкретных положений науки, тео­ретических или эмпирических, с научно познаваемой целостностью внешней реальности, к которой они отно­сятся. С их точки зрения, существует непосредственное соответствие между конкретной реальностью, могущей быть познанной при помощи опыта, и научными положе­ниями, и только в силу соответствия имеет место досто­верное знание. Иными словами, они отвергают законность теоретической абстракции. Стало уже очевидным, что такой взгляд в основе своей несовместим с точкой зре­ния на природу и статус теоретических систем, которая является основой всего нашего исследования. Поэтому нельзя избежать обсуждения философских оснований, выдвигаемых для поддержки этого взгляда.

Термином «методология» в данной работе обозна­чается именно эта пограничная область, существующая между наукой, с одной стороны, и логикой и гносеоло­гией, с другой. Поэтому этот термин относится прежде всего не к «методам» эмпирических исследований, таким как статистика, монографическое исследование, интер­вью и т.п. Последнее более целесообразно назвать тех­никой исследований. Методология рассматривает об­щие²⁷ основания достоверности научных положений и их систем. Как таковая, она не является ни чисто научной, ни чисто философской дисциплиной. Конечно, она явля­ется областью, в которой научные системы подвергаются философской критике по поводу оснований их достовер­ности, но в то же время это и область, где философские аргументы, выдвигаемые в пользу или против достовер­ности научных положений, подвергаются критике в све­те данных самой науки. Если философия имеет значение (implications) для науки, то не менее справедливым явля­ется утверждение, что наука имеет значение для фило­софии.

²⁷ В противоположность частным основаниям специфических фактов дан­ной области науки.

 

Следующий пример проиллюстрирует, что при этом имеется в виду. До Канта обычно ставили гносеологичес­кий вопрос: каковы философские основания для того, чтобы считать, что мы имеем достоверные эмпирические знания о внешнем мире? Кант полностью изменил поста­новку этого вопроса и прежде всего констатировал: фак­том является то, что у нас есть такие знания. И только после этого он спрашивал: как это возможно? Хотя от­вет Канта может быть не полностью приемлем, его по­становка вопроса имела революционное значение. Наличие таких знаний — это факт, известный так же надеж­но, как любой другой факт эмпирического опыта²⁸. Су­ществование и последствия этого факта должны остав­лять главную исходную точку для любого философского рассмотрения оснований достоверности науки.

В этом контексте можно различить три уровня рас­смотрения. Прежде всего это собственно научная теория. Мы уже более или менее подробно обсудили ее статус. Она непосредственно связана только с частными эмпи­рическими фактами и с логическими импликациями по­ложений, включающих эти факты, для других положений, включающих другие факты. Следовательно, собственно теория ограничивается формулированием и логическим связыванием положений, содержащих эмпирические факты, в прямом взаимодействии с наблюдением этих фактов, т.е. с эмпирической проверкой истинности тео­ретических положений.

Методологическое рассмотрение начинается тогда, когда мы идем дальше этого и спрашиваем, являются ли законными процедуры, при помощи которых проводи­лись эти наблюдения и проверка, включая формулиро­вание утверждений и входящих в них понятий, и спосо­бы, которыми делаются выводы из них. Мы спрашиваем, может ли, исходя из общих оснований, независимо от специфического характера конкретных фактов, такая процедура привести к достоверным результатам или же наше впечатление их достоверности иллюзорно. Про­верка научной теории на этом уровне является задачей методологии. Отсюда дальнейший путь ведет к фило­софскому уровню рассмотрения, ибо некоторые из ос­нований достоверности научной процедуры²⁹, действи­тельных или мнимых, будут философского порядка, и их надо будет рассматривать философски. Таким обра­зом, эти три уровня рассмотрения являются тесно взаимосвязанными. Но тем не менее важно помнить об их логическом различии³⁰.

²⁸ Если бы это не было фактом, то не могло бы быть и действия в том смысле, в каком оно является предметом рассмотрения настоящего исследования, т.е. вся схема, построенная на «действии », должна была бы быть выброшена из научного обихода.

²⁹ Заметьте, не единственное основание.

³⁰ Одной из наиболее распространенных серьезных ошибок является пред­ставление о том, что взаимозависимость предполагает отсутствие незави­симости. Никакие две целостности не могут быть взаимозависимы, если они в то же самое время не являются в каких-то отношениях независимы­ми. То есть в общих терминах все независимые переменные ввиду того, что они являются переменными системы, взаимозависимы с другими перемен­ными. Независимость в смысле полного отсутствия взаимозависимости свела бы отношения двух переменных к простой случайности, не поддаю­щейся выражению в терминах какой-либо логически определенной функ­ции. С другой стороны, зависимая переменная — это переменная, которая находится в фиксированном отношении к другой, так что если известна величина X (независимая переменная), то величину Y (зависимую перемен­ную) можно получить из нее с помощью формулы, выражающей их отно­шения, не прибегая к каким-либо другим эмпирическим данным. Напро­тив, в системе взаимосвязанных переменных значение любой переменной невозможно точно определить до тех пор, пока не известны величины всех остальных переменных.

 

Следует вкратце отметить два основных контекста, в которых с необходимостью встают методологические вопросы.

Первый — это область общих оснований достовер­ности теорий эмпирической науки в нашем смысле упо­требления этого термина, т.е. вне зависимости от конк­ретного класса или типа эмпирических фактов. Каждую теорию, претендующую на научность, правомерно под­вергнуть критическому анализу в этих категориях. Ме­тодологические вопросы встают в связи с суждениями, с одной стороны, о достоверности положений относитель­но конкретных типов эмпирических фактов, а с другой — о достоверности стоящего за этими положениями конк­ретного типа теоретической системы, отличной от дру­гих систем. Неразличение с достаточной четкостью этих двух порядков методологических вопросов является ис­точником ненужной путаницы и недоразумений.

Эмпирическим предметом данного исследования явля­ется действие человека в обществе. Можно отметить не­сколько специфических характеристик этого предмета, в связи с которыми встают методологические проблемы. Не­зависимо от того, как это будет истолковано, является фак­том, что люди приписывают своим действиям субъективные мотивы. Если спросить их, почему они совершают некоторый поступок, они ссылаются на «мотив ». Безусловно так­же, что они выражают причины своих поступков, т.е. субъективные чувства, идеи, мотивы, как при помощи язы­ковых символов, так и другими путями. Кроме того, как в действии, так и в науке, встречаются некоторые классы кон­кретных явлений, подобных следам чернил на бумаге. Их толкуют как «символы», обладающие «значением».

Эти и подобные факты порождают центральные методологические проблемы, специфические для наук о действии человека. Существует «субъективный ас­пект» действия человека. Он проявляется в языковых символах, которым придается значение. Этот субъек­тивный аспект включает мотивы, ради которых, как мы с вами считаем, мы совершаем действия. Никакая на­ука о действии человека, если она хочет проникнуть глубже, не может избежать методологических проблем отношения фактов такого порядка к научному объяс­нению других фактов человеческого действия³¹. Насто­ящее исследование будет занято преимущественно эти­ми проблемами.

Укажем на еще один пункт, связанный с предыдущи­ми, в котором философские проблемы тесно переплета­ются с проблемами наук о человеческом действии в их от­личии от естественных наук. Несомненным фактом является то, что люди имеют и выражают философские, т.е. ненаучные «идеи»³². Этот факт также порождает фун­даментальные проблемы для наук о человеческом дей­ствии, ибо несомненно, что люди субъективно теснейшим образом связывают эти идеи с мотивами, которые они приписывают своим действиям. Важно знать о соотноше­ниях таких идей и определенных действий. Это будет од­ной из центральных содержательных проблем всего ис­следования.

31 Часто понимаемых, как факты «поведения».

³² Ненаучные идеи могут быть названы философскими лишь постольку, поскольку они содержат экзистенциальные, а не императивные поло­жения.

 

Есть еще один аспект отношения к философии, о котором стоит упомянуть. То, что у ученого, как и у всякого человека, могут быть философские идеи и что они будут определять отношение к его научным теориям, яв­ляется следствием имманентной тенденции разума раци­онально интегрировать опыт как целое. В самом деле, поскольку выдающаяся научная теория подразумевает высокий уровень интеллектуальных способностей, это будет более справедливо в отношении ученых, чем в от­ношении прочих людей. Ясно, что нельзя резко противо­поставлять Weltanschaunung (мировоззрение) и научные теории выдающегося ученого. Но это не дает оснований считать, что не существует имманентного процесса раз­вития самой науки³³, а именно это развитие и будет в цен­тре нашего внимания. Прежде всего мы не будем рассмат­ривать мотивацию ученого в выборе им его предмета, за исключением тех случаев, когда это определяется струк­турой самой теоретической системы, с которой он рабо­тает. За всем этим, разумеется, отчасти лежат философ­ские и другие причины его заинтересованности в самой системе. Их рассмотрение было бы важно для полной картины развития его научных теорий. Но сейчас мы стре­мимся не к такому полному описанию, а к описанию с ограничениями, на которые указывалось выше. Все ос­тальное будет лежать в области «социологии знания» и, следовательно, выпадает из рамок данного исследования. Конечно, в силу всего сказанного, в некоторых пунк­тах личные философские взгляды изучаемых людей втор­гаются в поле наших интересов. Именно здесь они стано­вятся важными для рассматриваемой теоретической системы. Если это верно, то их следует рассмотреть не потому, что они «интересны» или «пагубны» как фило­софские взгляды, и не потому, что они бросают свет на общие мотивы их носителей, а потому, что они имеют от­ношение к определенным теоретическим проблемам, на­ходящимся в поле нашего исследования. Поэтому если мы вообще будем их рассматривать, то только в таком контексте.

³³ То есть взаимозависимость этих двух аспектов не предполагает отсут­ствия в них независимых элементов, не означает их полной взаимной де­терминации.

 

Типы  понятий

До сих пор мы говорили о теории и теоретических системах в общих выражениях, как если бы между раз­личными видами теорий и теоретически релевантными понятиями не было значительной разницы. Тем не ме­нее, неразумно было бы пытаться решать основную за­дачу без сколько-нибудь детального рассмотрения раз­личных типов теоретических понятий и различных отношений между ними и эмпирическими элементами научного знания. В нижеследующем обсуждении мы в предварительной форме попытаемся очертить основные формы понятий, имеющие прямое отношение к данно­му исследованию.

Фундаментальным положением является то, что не существует эмпирического знания, которое не было бы каким-то образом сформулировано понятийно. Все раз­говоры о «чисто чувственных данных», о «сыром опы­те» или о бесформенном потоке сознания не описыва­ют действительный опыт; это лишь методологическая абстракция, законная и важная для некоторых целей, но тем не менее абстракция. Как отметил профессор Ген-дерсон, всякое эмпирическое наблюдение выражается «в терминах концептуальной схемы»³⁴. Это справедли­во не только в отношении сложнейших научных наблю­дений, но и в отношении утверждений здравого смысла. Концептуальные схемы в этом случае заключены в структуре языка и, как знает любой человек, в совер­шенстве владеющий более чем одним языком, они силь­но отличаются друг от друга.

³⁴ См.: Henderson L.J. An Approximate Definition of Fact. University of California Studies in Philosophy, 1932.

 

Можно выделить три типа концептуальных схем, представляющих интерес для нас. Как следует из выше­приведенных соображений, описание фактов связано с наличием такой схемы. Это не просто воспроизведение внешней реальности, а упорядоченная выборка из нее. Когда научное наблюдение начинает выходить за рамки здравого смысла и приобретает определенную степень методологической сложности, возникают эксплицитные схемы, которые можно назвать описательными систе­мами координат³⁵. Они могут значительно отличаться по степени широты применимости и, возможно, по другим параметрам. Мы не будем пытаться исчерпывающе про­анализировать их здесь. Они представляют собой схему общих фактуальных отношений, имплицитно содержа­щихся в применяемых описательных терминах.

 

³⁵ Frame of reference — термин, вызывающий трудность при переводе. В не­которых случаях — как здесь — он переводится словосочетанием «систе­ма координат», в других — как в разделе «Ценности, мотивы и системы действия » из книги «К общей теории действия » — используется формули­ровка «система отсчета ». Расхождения в переводе как этого, так и некото­рых других введенных Т. Парсонсом терминов мы сохраняем, поскольку на русском языке соответствующая терминология еще не устоялась и, сле­довательно, есть смысл пока оставить читателю возможность выбора. — Прим. ред.

 

Такой схемой, к примеру, является пространствен­но-временная сетка классической механики. В ней факт, релевантный для данной теории, должен быть описан как относящийся к физическому телу или телам, которые можно локализовать в пространстве и времени относи­тельно других тел. Подобной схемой в социальных на­уках является схема спроса и предложения в экономике. Факт, релевантный ортодоксальной экономической тео­рии, также должен рассматриваться в терминах спроса и предложения. Он должен поддаваться интерпретации как товар или услуга, на которые есть спрос и которые в ка­кой-то степени дефицитны относительно спроса на них.

Совершенно ясно, что сама по себе локализация при помощи такой схемы ничего не объясняет. Но она является необходимым предварительным условием для объяснения. Утверждение, что некоторое физическое тело в данное время и в данном месте обладает некото­рым свойством, например, скоростью, еще не объясня­ет, почему оно обладает этой скоростью. Для этого сле­дует обратиться как к другим его свойствам в данное и в другое время, так и к свойствам других тел. То же самое можно сказать и об экономическом факте, напри­мер, о том, что в данный день цена на пшеницу (данно­го сорта) на чикагском рынке была 1 дол. 25 центов за бушель. Такая локализация вовсе не предусматривает возможности полного объяснения факта в терминах какой-либо одной теоретической системы — механи­ки или экономической теории. Например, скорость че­ловека, падающего с моста, в момент соприкосновения с водой есть физический факт. Но если этот человек самоубийца, то провозглашение этого физического факта никоим образом не доказывает, что все, что предшествовало этой скорости и являлось ее причиной, может быть объяснено в терминах теории механики. Подобным же образом, если в первые несколько дней войны цена на пшеницу резко возрастет, то нет ника­кого доказательства тому, что этот факт, хотя он и яв­ляется экономическим фактом, т.е. относящимся к опи­сательным и аналитическим схемам экономики, может быть удовлетворительно объяснен с помощью эконо­мической теории³⁶.

Когда речь идет о конкретных примерах, то все это кажется очевидным. Но корень многих ошибок, в част­ности в социальной науке, заключается именно в отсут­ствии понимания этого. Подобное заблуждение хорошо вскрыл профессор Уайтхед, назвав его «неправильно оп­ределенной реальностью»³⁷. Отсюда проистекают мето­дологические вопросы, которые будут иметь фундамен­тальное значение в ходе всего дальнейшего исследования.

³⁶ По поводу экономики см. гл. IV.

³⁷ Whitehead A.N. Science and Modern World, N.Y., 1925, p. 75.

 

Мы уже отметили, что такие системы координат мо­гут различаться по объему. Следует подчеркнуть, что одни и те же эмпирические факты в соответствии с науч­ным замыслом можно фиксировать в терминах более чем одной такой схемы, и эти схемы могут относиться друг к другу не только таким образом, что одна есть частный случай другой, но и так, что они пересекаются. Заслуга профессора Знанецкого состоит в том, что он указал, что одни и те же факты о «человеке в обществе» могут описываться в рамках любой из четырех³⁸ схем, которые он называет «социальным действием», «социальными отно­шениями», «социальнымигруппами»и «социальнойлич­ностью». Для нас эти термины почти не нуждаются в объяснении. Можно лишь отметить, что схема социаль­ной личности относится не к «психологии», а к конкрет­ному индивиду как члену общества, принадлежащему к группам и находящемуся в социальных отношениях с дру­гими людьми. Основой данного исследования будет схе­ма действия, в рамках которой индивиды будут рассмат­риваться как приспосабливающие средства к целям. У каждой из этих схем могут быть свои подсхемы. Спрос и предложение следует рассматривать как подсхему дей­ствия³⁹.

Дескриптивные системы координат в нашем смысле имеют фундаментальное значение для любой науки. Но они ни в коем случае не исчерпывают научную концепту­ализацию. Вне рамок такой схемы факты описать невоз­можно, но описание их в этой схеме имеет прежде всего функции определения «явления», которое подлежит объяснению⁴⁰. То есть из всей огромной массы возмож­ных эмпирических наблюдений мы выбираем только те, которые представляют смысл в рамках такой схемы и принадлежат друг другу. Таким образом, вместе они слу­жат для характеристики существенных аспектов конкрет­ного явления, которое тем самым становится объектом научного интереса. Это то, что Макс Вебер называет «ис­торической индивидуальностью ». Следует отметить, что это не простой случай рефлексии внешней реальности, но ее концептуализация в связи с определенным направ­лением научного интереса⁴¹.

³⁸ ZnameckiF. The Method of Sociology, N.Y., 1934, ch. IV.

³⁹ Эта классификация может быть, а может и не быть исчерпывающей. Дан­ный вопрос здесь не рассматривается.

⁴⁰ Причины этого станут ясными позже. См. особенно главы IV и VI.
⁴¹ См. гл. XVI.

 

Только после того, как дан такой объект, возникают дальнейшие проблемы формулирования понятий, связан­ные с «объяснением» в собственном смысле слова. Здесь открываются две фундаментальные линии процедуры, и их различение очень важно.

Мы начинаем с того факта, что определенный объект научного интереса описан в терминах одной или более систем координат. Теоретическое объяснение требует разбивки его на более простые элементы, которые дол­жны служить единицами одной и более теоретических систем, в терминах которых он будет описан. Эта разбив­ка может идти не в одном, а по крайней мере в двух логи­чески разных направлениях.

С одной стороны, мы можем разбить конкретный объект на части или единицы. На физическом или биоло­гическом уровне их достаточно легко увидеть. Паровой двигатель состоит из цилиндров, поршней, шатунов, кот­лов, клапанов и т.д. Таким же образом организм состоит из клеток, тканей, органов. В этом плане часть — это еди­ница, чье конкретное существование, помимо ее отноше­ния к другим частям и ко всему целому, вполне значимо, «имеет смысл ». Машину можно разобрать на части. Орга­низм нельзя разобрать на части в этом смысле, по край­ней мере не нарушив навсегда его функций, хотя можно расчленить мертвый организм и выделить его части. Об­щим для этих двух примеров является пространственное отнесение, части здесь являются образованиями, кото­рые можно пространственно локализовать относитель­но друг друга.

Но это не самое существенное. Тот же анализ мож­но провести там, где части как таковые не существуют пространственно, поскольку пространственные коорди­наты не заключены в соответствующих системах отсчета. Достаточно указать для примера, что в анализе можно различить части комплекса действий, такие как ра­циональные и нерациональные поступки или религиоз­ные и светские и т.д. Контрольным вопросом здесь все­гда будет следующий: можем ли мы мыслить такой поступок как существующий «сам по себе», т.е. как «чи­стый тип», не включающий других типов, от которых он явно отличен. Здесь не важно, что в большинстве действи­тельные конкретные поступки являются «смешанными

типами». Так, можно определить тип чисто «нордиче­ского человека » (как бы ни был определен этот тип) и вов­се не обязательно априорно предполагать, что по опре­делению в нем присутствует примесь средиземноморской или другой ненордической крови.

Основная трудность работы с понятиями «части » или «типа» связана с одним обстоятельством. Оно состоит в том, что конкретные образования, с которыми имеет дело наука, обладают разной степенью свойства, обычно на­зываемого «органичностью». То есть целое, состоящее из частей, может быть в различной степени органически це­лым. На одном полюсе будет «механический » случай, где все важные «свойства » конкретно функционирующих ча­стей могут быть определены независимо от других час­тей или всего целого. Это особенно касается тех случаев, когда часть может быть конкретным образом высвобож­дена из этих отношений и при том оставаться «той же». Так, можно разобрать паровой двигатель и осмотреть его поршни, записать их размеры, форму, прочность и т.д. То же можно сделать и с другими частями и, если только наши наблюдения будут точными, из этих наблюдений заключить, как они будут работать вместе после сборки (например, можно вычислить КПД двигателя).

Если же целое органично⁴², то такая процедура не­возможна.

⁴² Наиболее подробное рассмотрение понятия «органичность» можно най­ти в работах проф. Уайтхеда.

 

По определению, в органическом целом от­ношения определяют свойства частей. Свойства целого не являются простой суммой свойств частей. Это остает­ся справедливым как для организма, так и для других об­разований, таких, например, как «разум», «общество» и многое другое. Если это верно, то понятие «части» при­обретает абстрактный характер, поистине становится «фикцией», ибо часть органического целого не остается той же, если ее фактически или концептуально отделить от целого. Возможно, классическим утверждением это­го положения является высказывание Аристотеля о том, что рука, отделенная от живого тела, уже не рука, «разве что в том сомнительном смысле, в котором можно го­ворить о каменной руке»⁴³.

Но независимо от того, относится ли понятие части к механической «части», которую можно изучать в пол­ной изоляции от целого, не вызывая при этом существен­ных изменений ее свойства, или речь идет о части орга­низма, которая в случае конкретного отделения от целого является частью лишь «в сомнительном смысле», логи­ческий характер этого понятия остается тем же. Гипоте­тически или действительно оно относится к существую­щей конкретной целостности, как бы сильно понятие «чистого типа», особенно в «органическом» случае, ни отличалось от того, что конкретно наблюдается. Провер­ка его на пригодность состоит в том, чтобы представле­ние о нем, как о конкретно существующем, имело смысл, чтобы оно не порождало противоречия в терминах⁴⁴

⁴³Аристотель. Политика, кн. I., с. 4. Эта аристотелевская формула сама по себе не может считаться удовлетворительной. Действительно, «часть» органического целого, абстрагированная от ее отношений с остальными частями, является абстракцией и, следовательно, ее можно сравнивать с функционирующей частью только «в сомнительном смысле». Однако от­сюда не вытекает, что в механической системе отношения между частями несущественны. Машина не есть машина, она не работает, пока ее части не находятся в необходимом отношении друг к другу.

⁴⁴олее точно различие можно сформулировать, обратившись к концепции «эмерджентных свойств» органических систем (см. гл. XIX). В органичес­кой области описание конкретных систем, получаемое с помощью только так называемых «прямых генерализаций » свойств элементов, при соотне­сении с конкретной реальностью обнаруживает свою незаконченность. Пробел заполняется добавлением эмерджентных системных свойств, ко­торые в эмпирическом наблюдении изменяют свою величину независимо от «элементарных свойств». Эти сложные вопросы невозможно пытаться удовлетворительным образом разъяснить в данном введении. Это приме­чание сделано лишь для того, чтобы показать сложность проблемы орга­нического и необходимость рассматривать приведенные выше формули­ровки как грубо приблизительные, имеющие целью привлечь внимание читателя к важности данной проблемы в контексте нашего исследования. " Один из принципиальных признаков для понятия «идеальный тип » М. Ве-бера состоит в том, что он должен обязательно быть «объективно возмож-ным»(см. гл. XVI).

 

Таковым по характеру является представление об от­дельном физическом теле или системе таких тел в меха­нике. Это верно даже в случае, когда речь идет о таких понятиях, как «идеальный газ», «машина без трения» и т.д. То же самое можно сказать и в отношении химических элементов, хотя некоторые из них не могут быть най­дены в природе в чистом виде. К тому же типу понятий относится и «абсолютно рациональный поступок», «пол­ностью интегрированная группа» и т.п. Научная право­мерность, даже необходимость таких понятий не вызы­вает сомнения. Без понятий подобного рода наука не могла бы существовать.

Более того, такие понятия в своем использовании от­нюдь не ограничены определением и эмпирическим отож­дествлением их как «реальных» частей некого конкретно­го явления. Скорее они являются первым шагом научного обобщения, поскольку такие части могут идентифициро­ваться как общие для множества различных явлений. Да­лее, при случае оказывается возможным сказать многое о поведении этих частей в тех или иных определенных об­стоятельствах. Такие суждения могут привести к обобще­нию, обладающему значительной объясняющей ценно­стью, в определенных пределах абсолютно достоверному. Общие утверждения относительно возможного или веро­ятного поведения таких конкретных явлений, а также различных их комбинаций, в данных типичных обстоя­тельствах будут рассматриваться как «эмпирические обобщения»⁴⁵. Необходимо подчеркнуть радикальное ло­гическое различие между двумя видами понятий: между «типами-частями» и «эмпирическими обобщениями», с одной стороны, и другим видом, который в строгом смыс­ле может быть назван «аналитическими» понятиями. Этот вид концептуализации в действительности вытекает из первого, ибо на какие бы конкретные или гипотетически конкретные единицы или части ни разбивалось сложное конкретное явление, коль скоро эти единицы установле­ны, они с логической необходимостью наделяются общи­ми атрибутами или качествами.

⁴⁵ В этом смысле «часть », которую мы делаем «предельной » единицей ана­лиза, является в известной мере произвольной. Не существует собственно логического предела разделения действительности на все более и более «элементарные » единицы. Однако как раз в прямой зависимости от «огра­ниченности » явления, по мере увеличения элементарности единиц возрас­тают их «абстрактность» и «пустота» как понятий. Предел для проведе­ния такого типа анализа устанавливается отношением этого вида понятия к двум другим. Этот вопрос будет обсужден в последней (XIX) главе.

 

Любое конкретное или гипотетически конкретное яв­ление или единица мыслится не как свойство, а как обла­дающее способностью быть описанным в терминах опре­деленной комбинации «значений » этих общих свойств. Так, физическое тело описывается как обладающее массой, скоростью, месторасположением и т.д., когда речь идет об аспектах, релевантных для теории механики. Подобно это­му, поступок может быть описан как обладающий опре­деленной степенью рациональности, незаинтересованно­сти и т.д. Именно к этим общим атрибутам конкретных явлений, релевантным в рамках данной дескриптивной си­стемы координат, а также их определенным комбинаци­ям, относится термин «аналитические элементы».

Подобные аналитические элементы не следует мыс­лить, даже гипотетически, как конкретно существующие отдельно от других аналитических элементов той же ло­гической системы. Мы можем сказать, что такое-то тело обладает массой X, но не то, что оно является массой. Мы можем сказать, что такой-то поступок рационален (в оп­ределенной степени), но мы никогда не скажем, что это действие является рациональностью в смысле некоторой конкретной вещи. Рациональность действия существует в том же логическом смысле, что и масса тела. Различение между типами-частями и аналитическими элементами не имеет ничего общего с относительной степенью «органич­ности » тех явлений, к которым они относятся⁴⁶.

⁴⁶ А также с различиями между физическими и социальными науками, ко­торые так часто коррелируют с проблемами органичности.

 

В органи­ческих явлениях оба понятия включают «абстракцию», но по разным причинам. «Часть» органического целого яв­ляется абстракцией, поскольку она не может наблюдать­ся как существующая без отношения к целому. С другой стороны, аналитический элемент является абстракцией, поскольку он относится к общему свойству, в то время как то, что мы действительно наблюдаем, оказывается всего лишь частным «значением» данного случая. Мы можем наблюдать, что данное тело обладает данной мас­сой, но мы никогда не наблюдаем «массу» как таковую. В логической терминологии масса есть "универсалия". По­добно этому, мы можем наблюдать данное действие как рациональное, но никогда не можем наблюдать «рациональность» как таковую⁴⁷.

⁴⁷ Для того чтобы избежать путаницы в этих кардинально важных поняти­ях, могут быть даны следующие эксплицитные дефиниции:

1) единица в конкретной системе есть целостность, которая представляет собой общий референт совокупности утверждений о фактах, сделанных внут­ ри системы отсчета таким образом, что эта совокупность для целей рассматриваемой теоретической системы будет считаться адекватным описанием такой целостности, которая в рамках этой системы отсчета мыслится как независимо существующая. Эта теоретическая единица является особой комбинацией логических универсалий, находящихся в особой логической связи друг с другом, объемлющей упомянутые утверждения о фактах; аналитический элемент есть любая универсалия (или комбинация таковых), для которой могут быть найдены и определены соответствующие значения или комбинации значений, частично определяющие класс конкретных явлений. «Определение» означает здесь, что изменение этих значений в рамках той же универсалии (или универсалий) влечет соответствующее изменение в отношениях конкретных явлений, важных для данной теоретической системы.

Различение единицы и аналитического элемента является в первую оче­редь логико-операциональным различением. Любой факт или комбинация фактов могут составлять «значение» элемента до тех пор, пока этот эле­мент рассматривается как переменная, т.е. до тех пор, пока задается во­прос, меняет или не меняет изменение этой переменой конкретное явление и если меняет, то как. Аналитические элементы не всегда могут адекватно описывать конкретные или гипотетически конкретные единицы или их ком­бинации. Значительная часть элементов развитых аналитических систем, таких как масса, скорость, является лишь частичным описанием конкрет­ных сущностей. Но там, где при эмпирическом соотнесении оба типа поня­тий совпадают, часто бывает удобным говорить о структурных частях или единицах как «элементах», хотя для их адекватного описания необходим более чем один факт. Таким образом, в теории социального действия цель, норма или заданная ситуация могут быть элементами. Смешение, вероят­но, возникает только тогда, когда допускается, что, поскольку некоторые из элементов одновременно являются потенциально конкретными сущно­стями, то и все элементы должны быть ими.

В этой области существует еще один источник недоразумений, от которо­го надо предостеречь. Те черты органических систем, которые возникают на любом уровне сложности систем, не могут, по определению, существо­вать в отрыве от соответствующих комбинаций более элементарных еди­ниц этих систем. Они не могут быть изолированы даже концептуально от этих элементарных единиц в смысле представления о них как о независимо существующих. Следовательно, там, где структурный анализ должен опи­сывать органические системы, эти эмерджентные свойства или отношения единиц должны быть включены в него. Б каждом конкретном случае необ­ходимо определить, целесообразно ли использовать эти свойства как пе­ременные. Общим для них с таким элементом, как масса, будет тот факт, что понятие «существование самого по себе » является в обоих случаях бес­смысленным. Но только от потребностей каждой теоретической системы и ее проблем зависит, находят ли одни и те же понятия себе место как в структурном, так и в аналитическом аспектах теоретической системы.

 

Общая практика науки состоит в том, что такие аналитические элементы, как только их ясно определят, ста-новаовятся в определенные единообразные отношения друг к другу, которые сохраняются независимо от любых частных рядов их значений⁴⁸. Эти единообразные отношения медржду значениями аналитических элементов будут рас-сматриваться как «аналитические законы». Выразимы они в числовых понятиях или нет, является вторичной проблемой с точки зрения целей данной работы. Возьмем пример из области действия. В той мере, в какой система действия рациональна безотносительно к значению или к степени ее рациональности, она ведет себя в соответвии с определенными законами, например, стремится "максимизировать полезность".

⁴⁸ То есть эти элементы, хотя и являются независимыми переменными, кос­венно взаимосвязаны. Речь идет об их единообразной взаимозависимости в системе.

 

Переменные в физических науках являются аналитическими элементами именно в этом смысле. Однако как термин «переменная», так и доминантный тип, которым пользуются в физических науках, способны порождать недоразумения, касающиеся соотношения количественных и качественных аспектов. Вероятно, в некотором смысле «идеальным типом» переменной является масса или расстояние, которые представляют собой свойства тел или их отношений, которые не толь­ко наблюдаются, но и измеряются. То есть только те наблюдения могут быть названы наблюдениями массы, котрторые произведены с помощью единой количественой шкалы в терминах измерения на основе постоянной и ощопределенной единицы. Там, где измерение невозмож­но, как это бывает с теми переменными, которые иногда называются неметрическими, часто все же бывает возможным расположить все соответствующие отдельные наблюдения на единой шкале значений таким образом, чтобы относительно любых двух переменных можно было сказать, какая из них больше, а какая меньше. Измерение в дополнение к этому предполагает точную локализацию данного наблюдения относительно других путем определения интервала каждой пары таким об­разом, что этот интервал можно количественно сравнить с интервалом любой другой пары. Так, в неметрических понятиях можно сказать: вода в одном стакане теплее, чем в другом, а в метрических понятиях это выражается разницей в десять градусов.

В сфере социальных наук измерения основных переменных почти совсем не существует и даже немет­рическое количественное определение порядка значе­ний встречается редко. К счастью, логические требо­вания теоретических систем допускают еще большее отклонение от идеального типа простой измеряемой переменной.

То, что факты, включаемые в научную теорию, дол­жны поддаваться измерению с той степенью точности, которая соответствует теоретическим целям системы, является методологическим требованием. В последние годы благодаря влиянию профессора Бриджмена⁴⁹ это утверждение получило общее распространение в фор­ме требования, чтобы факты добывались путем ясно оп­ределенной «операции».

⁴⁹ Bridgman P. W. The Logic of Modern Physics.

 

Как измерение, так и распо­ложение в порядке относительной величины являются типами таких операций, но этими двумя категориями не исчерпывается список научно приемлемых операций. Существуют такие наблюдения, которые хотя и явля­ются результатом «одной и той же» операции, все-таки не могут быть расположены на одной порядковой шка­ле. Это значит, что если подобные факты упорядочить, то это придется сделать с помощью классификации более сложной, чем единая шкала измерения. Но пока наблюдения являются результатом одной и той же опе­рации, т.е. пока они являются конкретными примера­ми одной и той же общей категории или универсалии, До тех пор допустимо рассматривать их как «значения » одного и того же элемента. Как будет показано, это, в частности, относится к знаменитой паретовской кате­гории «остатков», которые не могут быть измерены, но которые получены при помощи определенной опера­ции и приведены в порядок путем достаточно сложной классификации. Эта классификация станет еще более сложной в результате анализа, проделанного в насто­ящей работе⁵⁰.

⁵⁰ Следовательно, «элемент» — это общее понятие, соответствующее ка­кому-то отдельному факту или фактам, которые выводятся из явления путем операционального наблюдения.

 

Вероятно, никто не станет оспаривать, что для про­стоты и точности результатов желательно, чтобы эле­менты теоретической системы, подобно массе и рассто­янию, могли быть точно измерены по единой шкале. Здесь возникает вопрос, почему некоторые науки, по­добно социальным, должны мириться с элементами, по­добными остаточным категориям Парето. Ответ заклю­чается в характере фактов, которые, как было указано, с одной стороны, являются материей конкретных явле­ний, а с другой — стоят в определенном отношении к концептуальной схеме. Данная работа имеет дело с оп­ределенной теоретической системой в определенной фазе своего развития. Здесь не задается вопрос, воз­можны ли другие радикально отличные теоретические системы в качестве средств для понимания человече­ского поведения в обществе. Но принимая эту теорети­ческую систему как данную, в той ее форме, в какой она существовала, можно считать, что определенные про­блемы, относящиеся к фактам, заложены в самой струк­туре этой системы. Сюда относятся такие проблемы, как рациональность или, по выражению Парето, «логич­ность» действия. Эта схема эмпирически значима лишь постольку, поскольку возможно разработать операции наблюдения, с помощью которых может быть дан ответ на эти проблемы. Является фактом, что большинство операций, которыми пользовались рассматриваемые здесь ученые, дают результаты, качественная гетероген­ность которых может быть сведена к простой количе­ственной шкале переменных, с сохранением соответ­ствия данной концептуальной схеме. Это ни в коем случае не означает, что в ходе дальнейшего развития этой системы гораздо большая степень квантификации и даже измерения будут невозможны⁵¹.

⁵¹ Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что почти все настоящие из­мерения в социальной области находятся на статистическом уровне, ко­торый до сих пор представлял чрезвычайную трудность в смысле непо­средственной интеграции с аналитической теорией, подобной интеграции измерений в физике. Статистикой измеряются равнодействующие значи­тельного числа элементов, отобранные в рамках наличных теорий. Наи­большим приближением к ситуации, имеющей место в физической науке, являются, пожалуй, попытки экономистов сформулировать статистичес­кие функции спроса—предложения. Но даже здесь на пути увязывания по­лученных статистических фактов с теоретически определенными элемен­тами возникают серьезные трудности.

 

Но тот факт, что наши возможности еще невелики, не означает, что во­обще не было получено сколько-нибудь важных науч­ных результатов. Научная истина не сводится к сужде­нию типа «все или ничего», а является предметом последовательного приближения. То, что мы имеем, обладает очень существенной достоверностью и важно­стью, несмотря на значительное научное несовершенство. Примем, что «теоретическая система » для целей дан­ного исследования будет включать в себя все три типа понятий, обсужденные выше. Они так тесно переплета­ются, что система аналитических элементов никогда не существует без соответствующей системы координат и без концептуальной структуры конкретных систем, к ко­торым она применяется. Но исследования теоретических систем могут отличаться разной степенью внимания, ко­торое они уделяют этим трем видам понятий. Данное ис­следование, подобно любому другому, должно включать все три типа, но основной интерес будет сосредоточен на одном из них — на понятии «части», или единицы. Нас прежде всего будут интересовать единицы и их структур­ные взаимосвязи, из которых складываются конкретные системы действия. Эти конкретные системы суть все яв­ления, которые могут быть описаны в терминах системы координат действия. Аналитические элементы будут рас­сматриваться в различной связи, но здесь не будет пред­принята попытка систематически разработать определе­ния и взаимосвязи аналитических элементов, включенных в такие конкретные системы действия.

Рассмотрение частей или единиц действия распада­ется, естественно, на два раздела — определение и клас­сификация элементарных единиц и определение соответ­ствующих отношений единиц в системах. Последние для данных целей могут быть обозначены как структурные отношения. Тогда основным каркасом настоящей рабо­ты может считаться анализ структурного аспекта систем действия, в некотором смысле их «анатомия». Необхо­димо привлечь внимание к тому факту, что относительно тех же конкретных явлений возможно проводить функ­циональный анализ на различных уровнях. Взаимоотно­шения четырех схем, рассмотренных выше, в первую оче­редь являются отношениями различных уровней, на которых можно описывать «социальную структуру». Один из этих четырех — «действие», наиболее интерес­ный для нас, может считаться самым элементарным. Пос­ледующее является не анализом социальной структуры во всех возможных терминах, а лишь анализом в терми­нах схемы действия. Отсюда и название нашей работы — «Структура социального действия ».

Хотя все структуры должны быть рассматриваемы как то, что может быть проанализировано при помощи множества аналитических элементов, и, следовательно, эти два типа анализа тесно взаимосвязаны, отсюда не сле­дует, что только один набор элементов годен при анали­зе данной конкретной структуры, коль скоро она адек­ватно описана. Напротив, тот факт, что возможны различные наборы, достаточно хорошо установлен. Если более чем один из них работает, они, разумеется, окажут­ся взаимосвязанными. Но сама эта возможность анализа при помощи различных элементов объясняет, почему не­желательна попытка перескочить прямо от наброска структур систем действия к системе элементов. Именно на первом, а не на последнем уровне авторы, рассматри­ваемые здесь, обнаруживают почти явное единство в рам­ках общей для них системы. Но в различных их работах способ описания этой системы так широко варьируется, что оказывается невозможным без длительного и трудо­емкого анализа свести их аналитические элементы к терминам единой системы. Действительно, это чрезвычайно трудно, поскольку эксплицитная система элементов при­сутствует только у Парето.

Необходимо остановиться еще на одном пункте вве­дения. Эта работа не может считаться чем-то окончатель­ным даже в рамках тех ограничений, которые здесь при­няты. Одним из самых важных следствий из принятого нами взгляда на природу науки является то, что наука не может (без давления извне) быть статичной. Она включе­на в динамический процесс развития по самой своей сути. Следовательно, любая публикация результатов, если она выходит за пределы констатации фактов, не влияющих на структуру теории, является в некотором смысле произ­вольной фиксацией данной точки в этом процессе.

Работа, целью которой является выяснение того, был или не был убит Цезарь 15 марта 44 года до н.э., может привести к окончательному результату, потому что этот факт, когда он будет установлен, так или иначе будет со­ответствовать почти любой концептуальной схеме. В ис­следованиях, подобных нашему, дело обстоит по-другому. Как и любое научное исследование, если оно действительно научно, наша работа может рассчитывать оставить безусловно достоверный «осадок», но она не может претендовать на создание окончательной концеп­туальной схемы, в терминах которой этот осадок может быть наилучшим образом сформулирован и связан с дру­гими фактами.

Против таких преждевременных претензий на закон­ченность выдвигается самое серьезное предупреждение. Обсуждаемые здесь работы автор изучал более или ме­нее интенсивно в течение 6—10 лет. После продолжитель­ных занятий в других областях он возвращался к интен­сивному пересмотру этих работ. Каждый пересмотр проливал свет на весьма важные в них вещи, не замечен­ные ранее. Самые важные с точки зрения настоящего ис­следования пункты были поняты только после повтор­ного пересмотра.

Объяснение этого факта, по-видимому, состоит в том, что осмысление с течением времени само претерпевало процесс развития. Хотя важные места были прочи­таны и в некотором смысле «поняты», но в первом чте­нии они не казались такими «важными», какими стали после, поскольку тогда не было возможности связать их с теоретической системой и проблемами, которые из нее вырастали. Так как нет оснований верить в то, что про­цесс развития мысли внезапно остановится⁵², единствен­ным оправданием для опубликования результатов тако­го исследования теперь или в другое время является убеждение, что этот процесс достиг той точки, когда ре­зультаты, не будучи окончательными, все же достаточно хорошо интегрированы, чтобы быть значимыми.

Богом науки действительно является эволюция. Но для тех, кто по-настоящему исполняет свой долг, эволю­ция науки за пределы, которые были достигнуты ими са­мими, должна рассматриваться не как предательство по отношению к ним, а как исполнение их собственных высочайших надежд.

⁵²  Действительно, результат критического пересмотра различных частей данной работы под влиянием доброжелательной критики коллег хорошо подтверждает это утверждение.

Замечание о понятии «факт»

Для устранения очень распространенного источни­ка недоразумений полезно в самом начале оговорить тот смысл, в котором употребляется термин «факт». При­способив к целям данного исследования определение профессора Гендерсона⁵³, мы понимаем факт как «эм­пирически проверяемое утверждение о явлениях в тер­минах концептуальной схемы».

⁵³ Henderson L.J., op. cit.

Вопросы об источниках доказательства для таких утверждений или о законно­сти такого выражения Гендерсона, как «рецепторные опыты», здесь не будут подниматься. В различной свя­зи эти вопросы возникнут в данной работе позже. Од­нако сейчас необходимо указать только на одно разгра­ничение, которое имеет серьезное отношение к вопросу о научной абстракции. В определении, приведенном выше, факт рассматривался как «эмпирически проверя­емое утверждение о явлениях». Дело в том, что факт сам по себе вовсе не есть явление, но есть высказывание об одном или нескольких явлениях. В этом смысле все на­учные теории состоят из фактов и утверждений об от­ношениях между фактами в указанном смысле. Но это ни в малейшей степени не предполагает, что факты, включенные в какую-либо теорию, являются единствен­ными проверяемыми высказываниями, которые могут быть сделаны относительно соответствующих явлений. Система научной теории вообще является абстракцией именно потому, что факты, из которых она состоит, не составляют полного описания всех относящихся к ней явлений, а формируются «в терминах концептуальной схемы», т.е. воплощают в себе только факты о явлени­ях, которые важны для теоретической системы, исполь­зуемой в данное время. Это различие между фактом как высказыванием о явлениях и самими явлениями, кото­рые являются конкретными, реальными сущностями, поможет, если об этом постоянно помнить, избежать в дальнейшем крупных недоразумений. Эти термины бу­дут употребляться в таком смысле на протяжении всего исследования.

Из этого рассуждения следует, что ни одно явле­ние никогда не является «фактом», если только это не говорится в эмпирическом смысле. Вообще, конкретное явление может быть адекватно описано для целей даже одной теоретической системы только с помощью про­возглашения некоторого числа логически независимых фактов. Каков порядок высказываний и сколько их дол­жно быть — вопрос, который относится и к эмпириче­скому характеру явлений, и к теоретической системе, в понятиях которой они анализируются. Для целей лю­бой концептуальной схемы существует «адекватное» описание, определение достаточного числа важных фак­тов. Это количество гораздо меньше фактов, которые возможно знать о данном явлении. Даже когда мы го­ворим, что «не знаем достаточно фактов», чтобы под-

твердить данный вывод, мы подразумеваем здесь не ко­личественную недостаточность проверяемых утвержде­ний о данном явлении, а скорее то, что мы не в состоя­нии сделать определенные важные утверждения, логически необходимые для получения вывода. Важ­ность фактов определяется структурой теоретической системы.

 

Глава II Теория действия

Выше уже указывалось, что цель данного исследо­вания — подробно проследить процесс фундаменталь­ного изменения структуры единой теоретической сис­темы социальных наук. В последующих разделах первой части будет дано описание основных характеристик этой системы, в терминах которых можно будет говорить, что в процессе изменения мы имеем одну и ту же систему, описание логической структуры ее первоначального варианта или группы связанных между собой вариантов, которые стоят в начале этого процесса развития, и на­конец, краткую историю этой системы в западноевро­пейских социальных науках, вплоть до момента, с кото­рого можно приступить к углубленному анализу. Этот анализ будет уже содержанием второй части.

В целях удобства мы назовем рассматриваемую нами концептуальную схему теорией действия. Сохранение единства, на которое мы только что указали, заключа­ется в сохранении в этой схеме в течение всего периода ее развития основного концептуального рисунка, кото­рый, сколь сильно ни менялось бы его использование и сопутствующий ему фон процесса, сохраняет тем не менее на всем своем протяжении некоторые существен­ные черты.

Единица систем действия

В первой главе мы обратили внимание читателя на тот факт, что в процессе научной концептуализации конкретное явление с необходимостью расчленяется на единицы или составные части. Первой бросающейся в глаза особенностью концептуальной схемы, к разбору которой мы переходим, является специфический ха­рактер единиц, используемых ею для такого расчлене­ния. Основную единицу можно назвать «единичным актом». Подобно тому как единицы механической сис­темы в ее классическом понимании — частицы — мо­гут быть определены только в терминах их свойств, таких,как масса, скорость, место в пространстве, на­правление движения и т.д., единицы систем действия также обладают некоторыми основными свойствами, без которых невозможно представить себе такую еди­ницу «существующей ». Если продолжить аналогию, то такая неопределенная и потому «несуществующая» единица действия подобна единице материи, которая имеет массу, но не может быть локализована в про­странстве, что бессмысленно с точки зрения классиче­ской механики. Следует подчеркнуть, что, говоря о еди­нице действия как о чем-то существующем, мы не имеем в виду при этом какое-то конкретное пространствен­ное или иным образом определенное существование. Мы говорим о возможности представить себе акт дей­ствия как единицу с точки зрения определенной систе­мы координат. При этом должно существовать некое минимальное число терминов, необходимых для ее опи­сания, а также минимальное число фактов, которое нужно констатировать относительно нее, прежде чем о ней вообще можно будет говорить как о единице си­стемы.

В этом смысле «акт действия» или просто «акт» ло­гически включает в себя следующее:

1) предполагает агента, «деятеля» или «актора» (actor);

2) акт по определению должен иметь «цель» (end), т.е. будущее положение вещей, на которое ориентировано выполняемое действие¹;

3) акт предпринимается в «ситуации», направление развития которой в одном или нескольких отношениях кардинально отличается от того положения вещей, на которое ориентировано действие, т.е. от цели. Эта ситуация в свою очередь может анализироваться с помощью двух типов элементов: тех, которые актор не может проконтролировать, т.е. тех, которые он не может изменить или тех, изменения которых, противоречащие его целям,
он не может предотвратить, — с одной стороны, и тех, которые он может контролировать, — с другой². Для первых можно использовать термин «условия » действия, для вторых же — «средства»;

4) в аналитическом понимании единицы действия изначально содержится определенный способ взаимоотношений всех элементов друг с другом. То есть в выборе альтернативных средств достижения цели, в той мере, в какой ситуация представляет такие альтернативы, существует «нормативная³ ориентация » действия.

¹ В этом и только в этом смысле схема действия по своему характеру телеологична.

2 Следует отметить, что здесь речь идет не о конкретных предметах, нахо­дящихся в «поле» ситуации действия. Ситуация представляет собой усло­ вия действия в той мере, в какой актор не может ее контролировать. Усло­вия противоположны средствам, т.е. тем аспектам, на которые актор может воздействовать. Практически все конкретные аспекты ситуации действия — это либо условия, либо средства. Так, в общепринятом смысле слова авто­мобиль это средство передвижения от одного места к другому. Обыкно­венный человек не может сделать автомобиль сам. Однако, обладая той степенью и тем видом контроля над ним, который допускается особенно­стями его устройства и нашей системой собственности, человек может вос­пользоваться автомобилем для того, чтобы переместиться из Кембриджа в Нью-Йорк. Имея автомобиль и при наличии дорог, бензина и пр., он обла­дает определенной степенью контроля над тем, куда и когда будет дви­гаться автомобиль, а следовательно, и он сам. Именно в этом смысле авто­мобиль есть средство, с точки зрения аналитических целей теории действия.

³Определение и краткое рассмотрение термина «нормативный» в том смыс­ле, в котором он используется в данной работе, см. в Примечании А, поме­щенном в конце этой главы.

 

Было бы неверно предполагать, что средства, исполь­зуемые актором в пределах подконтрольной ему среды, выбираются произвольно или же зависят исключительно от условий действия; они, в некотором смысле, нахо­дятся под влиянием независимо действующего и решаю­щего селективного фактора, знание которого необходи­мо для понимания конкретных действий. Для понятия действия весьма существенно предположение, что дол­жна существовать какая-то нормативная ориентация (вовсе не обязательно конкретная, того или иного опре­деленного вида). Как мы увидим в дальнейшем, различе­ние возможных видов нормативной ориентации — это один из наиболее важных вопросов, с которым нам при­дется иметь дело в данной работе. Но прежде чем начать разбирать какой бы то ни было из них, нужно коснуться некоторых основных посылок из общей концептуальной схемы.

Первая важная посылка — это то, что действие есть всегда процесс, совершающийся во времени. Времен­ная категория — это основная категория для данной схемы. Понятие «цель» всегда предполагает соотнесен­ность с будущим состоянием, которое либо в настоя­щий момент не существует и не будет существовать, если актором что-то не будет для этого сделано, либо, наоборот, желаемое состояние существует, но оно не остается неизменным⁴, если актор не предпримет для этого каких-то действий.

⁴ В то время как феномены действия являются временными по своей при­роде, т.е. включают в себя процессы, протекающие во времени, они не яв­ляются в том же смысле пространственными. Другими словами, связи в пространстве как таковые не релевантны системам действия, рассматри­ваемым аналитически. Для аналитических целей этой теории расположе­ние действий в пространстве имеет не первостепенное, а вспомогательное значение. Или можно сказать так: пространственные отношения образуют только условия и — в той мере, в которой они доступны контролю, — сред­ства действия.

 

Процесс действия рассма­тривается преимущественно в терминах его связи с це­лями и называется по-разному: «осуществление», «реализация» или «достижение». Вторая, столь же существенная посылка предполагает наличие некото­рой сферы выбора, доступной актору, в отношении как целей, так и средств, в сочетании с понятием норматив­ной ориентации, а также предполагает возможность «ошибки » (error), неудачи в достижении цели или «неправильного » выбора средств. Различные виды ошибок и различные факторы, которыми они могут быть выз­ваны, — один из главных вопросов, которым мы будем здесь заниматься.

Третья посылка состоит в том, что система коор­динат данной схемы в определенном смысле субъектив­на. А именно: она имеет дело с явлениями, с предмета­ми и событиями, как они представляются тому актору, действие которого анализируется и подвергается рас­смотрению. Конечно, явления «внешнего мира» игра­ют главную роль, когда речь идет об их влиянии на дей­ствие. Но чтобы быть использованными именно в данной теоретической схеме, они должны быть сведены к тер­минам, которые в этом особом смысле являются субъек­тивными. Этот факт имеет решающее значение для пони­мания некоторых особенностей рассматриваемых здесь теоретических структур. Он влечет за собой одно даль­нейшее осложнение, которое надо постоянно иметь в виду. Можно сказать, что вся эмпирическая наука име­ет дело с осознанием явлений внешнего мира. Следо­вательно, факты действия для ученого, который их изу­чает, — это факты внешнего мира и в этом смысле они — объективные факты. То есть, когда ученый вы­двигает утверждения, которые он называет фактами, эти утверждения есть символическое выражение «вне­шних»⁵ по отношению к ученому явлений, а не содер­жимого его собственного сознания.

⁵ «Внешние» не пространственно, а эпистемологически. Внешний мир рас­положен «вне» познающего субъекта не в пространственном смысле. От­ношение субъект—объект не есть отношение, разворачивающееся в про­странстве.

 

Однако в этом слу­чае в противоположность тому, что имеет место в естественных науках, изучаемые явления имеют науч­но релевантный субъективный аспект. Это означает, что ученый-обществовед, хотя он имеет дело с изуче­нием содержания своего собственного сознания, по­стоянно занимается изучением содержания сознания тех лиц, действия которых он исследует. Это приводит к необходимости различать объективную и субъективную точки зрения. Это различение, а также отношение этих двух элементов друг к другу имеют большое зна­чение. В данном контексте под «объективным» мы все­гда понимаем — «с точки зрения наблюдающего дей­ствие ученого», а под «субъективным» — «с точки зрения актора».

Существует еще одно следствие, которое вытека­ет из «субъективности» категорий теории действия. Когда биолог или психолог-бихевиорист изучает чело­веческое существо, он изучает его как организм, как единицу, которую можно пространственно ограничить. Единица отсчета, которую мы рассматриваем в каче­стве актора, — это не организм, а «эго », или «я ». Прин­ципиальное отличие такого рассмотрения заключает­ся в том, что тело актора как раз представляет для него такую же часть ситуации действия, как и «внешнее окружение». Среди условий, которыми обусловлено его действие, есть и условия, связанные с его собствен­ным телом, так же как среди наиболее важных средств, которыми он располагает, есть «сила» его тела и, ра­зумеется, его «ум». Ясно, что аналитическое различе­ние актора и ситуации не совпадает с различением орга­низма и среды, которое характерно для естественных наук. Вообще речь идет здесь не о различении конк­ретных «вещей», ибо организм является реальной це­лостностью⁶. Речь идет скорее об анализе, необходи­мость которого вызвана категориями эмпирически полезных теоретических систем.

⁶ Актор тоже является реальной целостностью в неменьшей степени, чем организм. Последний включает в себя только те аспекты человеческой сущ­ности, которые релевантны «биологической» системе координат.

 

А теперь рассмотрим четвертое следствие, вытека­ющее из теории действия. Разумеется, ситуация дей­ствия включает в себя элементы того, что на общепри­нятом языке называется физическим окружением и биологическим организмом — если упоминать хотя бы только два этих аспекта. С одинаковой уверенностью эти элементы ситуации действия можно анализировать как в терминах физических, так и в терминах биологических наук, и явления, которые мы рассматриваем, бы­вают предметом анализа в терминах тех единиц, кото­рые используются вышеупомянутыми науками. Ска­жем, о мосте можно сказать, что он состоит из атомов железа, некоторого количества углерода и т.д. и из со­ставляющих их электронов, протонов, нейтронов и т.д. Нужно ли тому, кто изучает действие, становиться физиком, химиком, биологом для того, чтобы раз­обраться в своем предмете? В некотором смысле — да, но для целей теории действия нет необходимости или желательности проводить такой анализ настолько глу­боко, насколько это вообще возможно сделать. Грани­цы анализа устанавливаются системой координат, с ко­торой работает исследователь действия. Это означает, что явления, не сводимые к терминам действия, инте­ресуют его постольку, поскольку они определенным образом вторгаются в схему действия, т.е. играют роль условий или средств. Покуда их свойства, важные в та­ком контексте, могут быть точно определены, их мож­но понимать в качестве данных без дальнейшего ана­лиза. Главное, что электроны, атомы или клетки не могут служить единицами для построения теории дей­ствия. Членение любого явления на единицы, выходя­щие за пределы контекста, где это явление рассматри­вается как средство или условие действия, автоматически выводит нас в иные, нерелевантные теоретические схе­мы. Для теории действия наименьшей из всех возмож­ных конкретной единицей является единичный акт (unit act). И хотя его в свою очередь тоже можно анализи­ровать с помощью элементов, о которых здесь уже говорилось, таких как средства, условия и регулирую­щие нормы, дальнейший анализ явлений, аспектом ко­торых эти элементы в свою очередь являются, релеван­тен теории действия только в той мере, в которой единицы, получаемые при этом, могут быть рассматри­ваемы как эти элементы единичного акта или системы таких актов.

Следует указать на еще одно общее положение, от­носящееся к статусу данной концептуальной схемы,

прежде чем приступать к рассмотрению отдельных слу­чаев ее использования, которые будут нас здесь инте­ресовать. Ее можно использовать на двух уровнях, ко­торые можно назвать «конкретным» и «аналитичес­ким». На конкретном уровне под единичным актом понимается конкретный действительный акт, а под его «элементами » — конкретные целостности, из которых он состоит. Так, под конкретной целью подразумева­ется предполагаемое будущее положение вещей в це­лом в той мере, в которой оно релевантно системе ко­ординат теории действия. Например, студент может иметь непосредственной целью написание статьи на данную тему. Хотя в самом начале развития действия он будет не в состоянии наглядно представить себе ее содержание со всеми подробностями (то же самое можно сказать и о многих других конкретных целях), у него все же будет общая идея, представление о ста­тье в самых общих чертах. Детализированное содержа­ние может появиться только в процессе действия. Но это предвидимый продукт, и, возможно, его реализа­ция — это и есть конкретная цель. Точно так же конк­ретные средства — это те предметы и ситуации, над которыми актор имеет достаточную степень контроля, например, книги, которыми он обладает или которыми располагает библиотека, бумага, карандаш, пишущая машинка и пр. Конкретные условия — это такие аспек­ты ситуации, которые он как актор не может контро­лировать в связи с непосредственными ближайшими целями, например, тот факт, что ему приходится огра­ничиваться книгами, которые есть в библиотеке его колледжа и т.д. Функция такого конкретного прило­жения схемы действия по преимуществу описательная. Факты могут иметь значение для ученого, исполь­зующего эту схему, в той мере, в которой они увязыва­ются с сущностями, имеющимися в схеме, с «целями» или другими нормативными элементами, со «средства­ми» или «условиями» актов или с системами действия. Но в таком контексте они служат только для того, что­бы упорядочивать данные по определенной схеме, а не для того, чтобы подвергать их анализу с целью объяс­нить их.

Для объяснения необходим дальнейший шаг в на­правлении абстрагирования. Он заключается в генера­лизации концептуальной схемы таким образом, чтобы можно было выявить функциональные связи, заключен­ные в фактах, уже упорядоченных в описании. Этот пе­реход, по-видимому, наиболее наглядно можно увидеть в том, что одна из наиболее важных функций аналити­ческой схемы как схемы, которая противопоставляется конкретной описательной, — разграничивать различные роли нормативных⁷ и ненормативных элементов дей­ствия. Эта проблема хорошо просматривается в труд­ностях, возникающих в связи с понятием "цель". Как мы уже определили, цель — это конкретно предвидимое бу­дущее положений вещей.

⁷ Под нормативным здесь понимается телеологический элемент только с точки зрения актора. Для наблюдателя в нем нет ничего этически обяза­тельного (см. Примечание А).

 

Но совершенно очевидно, что не все это положение вещей в целом, а только некото­рые аспекты или черты его можно приписать норматив­ным элементам, и следовательно, действиям актора, а не особенностям ситуации, в которой он действует. Так, если воспользоваться уже приведенным примером, можно сказать, что в процессе действия, в итоге кото­рого должна появиться статья, многие аспекты конкрет­ной цели не зависят от действий данного студента, например, наличие в библиотеке только данных книг, а также другие условия, имеющие отношение к данному акту. Тогда цель в аналитическом смысле следует определить как различие между предвидимым будущим положением вещей в результате действий актора и тем положением вещей, которое можно было бы предска­зать, исходя из начальной ситуации, если бы в нее не вме­шалось действие актора. Соответственно, в теорети­ческом смысле, средствами будут не сами конкретные предметы, которые используются в ходе действия, а только те элементы и аспекты их, которые актор может проконтролировать, и только в той мере, в которой он их может проконтролировать⁸ при достижении своей цели ⁹.

⁸ Контроль включает как изменение, так и предотвращение изменения, ко­торое имело бы место при отсутствии контроля.

⁹ Особенно важен один особый случай такого различения. Мы уже отмеча­ли, что актор — это «эго», или «я», а не организм, и что его организм — это часть «внешнего мира», с точки зрения субъективных категорий тео­рии действия. В этой связи необходимо иметь в виду разницу между двумя различениями. С одной стороны, существует используемое обычно биоло­гами различение между конкретным организмом и его окружением. По­этому в конкретных средствах, используемых для определенного действия, часто бывает необходимо или полезно различать конкретные физические возможности актора, т.е. силу его мускулов, его умение и средства, кото­рые имеются в его окружении, например инструменты и пр. На аналити­ческом же уровне аналогичное расчленение будет совершенно другим. Это различие наследственности и среды в том смысле, какой эти термины име­ют в биологической теории. Очевидно, что конкретный организм в любой момент времени не является только продуктом наследственности, а пред­ставляет собой сложное следствие взаимодействия факторов наследствен­ности и среды. «Наследственность» в этом случае выступает как название тех влияющих на структуру и функции организма элементов, которые мо­гут рассматриваться как предопределенные составом половых клеток, из слияния которых и образуется конкретный организм. Точно так же кон­кретное окружение развитого организма нельзя в принципе рассматривать как результат исключительно влияния факторов среды в аналитическом смысле этого слова, так как в той мере, в какой его можно считать сложив­шимися под влиянием на него действий организмов, оно есть продукт и наследственных факторов. Совершенно очевидно, что при рассмотрении такого организма, как человек, эти соображения имеют огромное значе­ние. И поскольку биологический аспект в человеке играет огромную роль, в конкретном анализе, рассуждая о действии, часто бывает очень неудоб­но использовать такие термины, как наследственность и среда. Поступая так, всегда исключительно важно иметь в виду, какая из двух понятийных пар, описанных нами выше, применима в данном случае, и делать выводы только о терминах, релевантных этой паре.

 

Второй в высшей степени важный аспект этого раз­личения конкретного и аналитического применения схе­мы действия состоит в следующем. Господствующая био­логическая схема «организм — среда — окружение » уже упоминалась нами. И хотя конкретную схему действия невозможно с ней отождествлять, она в некоторых от­ношениях аналогична ей. Конкретный актор мыслится как действующий для достижения конкретных целей в дан­ной конкретной ситуации. Однако новая логическая си­туация возникает, как только мы пытаемся сделать обоб­щения относительно тотальных систем действия в терминах функциональных взаимосвязей факторов, ус­тановленных относительно них. Примером и здесь может служить проблема различения роли нормативных и не­нормативных элементов. С точки зрения отдельного кон­кретного актора в данной конкретной ситуации, к ней (ситуации) относятся как имеющие место, так и предви­димые результаты действий других; следовательно, их можно связать с действием индивида, о котором идет речь, в качестве средств и условий. Но в оценке роли нор­мативных элементов в системе действия в ее целостно­сти, в которой этот отдельный актор представляет собой единицу, включать эти элементы в ситуацию системы как целого было бы незаконно, так как то, что для одного актора является ненормативными средствами и условия­ми, в целостной социальной системе можно объяснить только в терминах нормативных элементов действия дру­гих единиц системы. Эта проблема соотношения анализа действия отдельного конкретного актора в конкретном, частично социальном окружении с анализом целостной системы действия, включающей множество акторов, бу­дет играть центральную роль в дальнейшем изложении. Она, например, является одним из ключей к пониманию происхождения теоретической системы Дюркгейма.

Утилитаристская система

До настоящего момента наше рассмотрение ограни­чивалось только самыми общими чертами подхода к опи­санию человеческого поведения с позиций схемы действия. Хотя единичный акт является основным во всех теорети­ческих структурах, отправляющихся от этой схемы, нет ничего удивительного в том, что различные возможности ее основных элементов не были исчерпаны в первый пери­од развития данной теоретической системы как целого. В самом деле, в XIX веке в западноевропейской социальной мысли господствовала одна из подсистем этой системы (или, лучше сказать, группа тесно связанных между собой подсистем). Она была сконструирована в основном из тех же единиц, что мы здесь описываем, но сведенных в еди­ное целое способом, решительно отличным от того, который применен в возникшем позднее ее варианте, выявляе­мом в данном исследовании. Поскольку нам необходимо рассмотреть процесс возникновения подсистемы, сформи­ровавшейся позднее, из подсистемы, существовавшей ра­нее, то прежде всего нужно достаточно подробно остано­виться на исходной точке этого процесса, с тем чтобы стали очевидны характер и глубина этого изменения.

Появление способа мышления в терминах системы действия столь древне и покрыто таким мраком неизве­стности, что бесполезно пытаться отыскать ее начало. До­статочно указать на то, что, подобно схеме классической физики, схема действия своими корнями уходит в глуби­ну повседневного опыта обыденной жизни, и с позиции всеобщности этого опыта ее можно считать универсаль­ной для всех человеческих существ. В доказательство это­го положения можно сослаться на тот факт, что основ­ные элементы этой схемы имеются в структуре всех языков. Например, во всех языках существует глагол, со­ответствующий русскому «делать». Особенность ситуа­ции, с которой мы начинаем наш анализ, состоит в том, что у более изощренных мыслителей этот материал по­вседневного опыта подвергался выборочной организации таким образом, что на свет появилась специфическая кон­цептуальная структура, которая, несмотря на многооб­разие своих вариантов, на всем протяжении своего су­ществования сохраняла некоторые общие черты. Особенности этой структуры коренятся в избирательном подчеркивании некоторых проблем и в специфичности способов рассмотрения человеческого действия¹⁰.

¹⁰ Последующее рассмотрение возможных исторических влияний, под воз­действием которых формировалась утилитарная теоретическая система, не есть результат систематического исследования. В основе изложения лежат некоторые общие представления о данном предмете. Более того, эта часть исследования не является столь уж необходимой, и ее можно опустить, не нарушая логической конструкции исследования. Она введена, чтобы дать читателю представление об эмпирической релевантности того, что в про­тивном случае могло бы показаться рядом очень абстрактных положений.

 

Первая бросающаяся в глаза особенность историчес­ки более раних описаний систем действия — это их неко­торый «атомизм». Его можно описать как отчетливую тенденцию рассматривать главным образом свойства кон­цептуально изолированных единичных актов и выводить свойства систем действия только посредством процесса «прямого» их обобщения. Это означает, что рассматри­ваются только простейшие и наиболее очевидные типы взаимодействий единичных актов, только такие типы, без которых совершенно нельзя обойтись при применении идеи системы. Они должны быть сгруппированы соответ­ственно тому, чьими актами они являются, т.е. образуя актора как агрегатную единицу. Потенциальные акты одного актора могут быть релевантны в качестве средств и условий ситуации действия другого и т.п. Корни этой тенденции лежат на поверхности. Вполне естественно, что на ранних стадиях развития теоретической системы сторонникам ее приходится работать с наиболее простой из всех представляющихся им адекватными концептуаль­ных схем. Только по мере накопления фактического зна­ния и по мере того, как все более тонко и тщательно от­брасывались следующие из него логические выводы и осознавались создаваемые им трудности, во внимание начинали приниматься все более сложные возможности. На той стадии развития, которая следует непосредствен­но за обыденным уровнем, в научных теориях, как пра­вило, проявляются атомистические тенденции.

Но эта естественная для данной стадии атомистичес­кая тенденция, несомненно, была очень усилена некото­рыми специфическими особенностями западноевропей­ской интеллектуальной традиции, сформировавшейся во времена Реформации. Во-первых, противоположная, ан­тиатомистическая тенденция, в особенности на срав­нительно примитивном аналитическом уровне, будучи примененной к целостным социальным системам дей­ствия, порождала органические теории общества, кото­рые совершенно растворяли индивида в чем-то более широком. Эта тенденция шла наперекор очень глубоко укоренившемуся индивидуализму, который в большей части Европы¹¹ успешно ей противостоял.

¹¹ Германия является главным исключением.

 

Правда, содержание этого индивидуализма было в основном этическим, а не научным. Он делал упор на этическую автономность и ответственность индивида, в особенности по отноше­нию к властям. Но не следует забывать при этом, что то четкое различение, которое мы делаем между фактом и ценностью, введено в употребление очень недавно, в осо­бенности в социальных науках. Большинство тех мысли­телей, которым мы обязаны развитием обсуждаемых здесь идей, в конечном счете, больше (как правило, го­раздо больше) интересовалось обоснованием поведения или политики, которые они считали этически правильны­ми, чем объективным объяснением фактов человеческо­го действия. Эти два угла зрения в истории мысли безна­дежно перепутаны.

Возможно, первичный источник индивидуалистичес­кой предрасположенности европейской мысли заключен в христианстве. В этическом и религиозном смысле хрис­тианство всегда было глубоко индивидуалистично. Это означает, что его главной проблемой было благоденствие, прежде всего в потустореннем мире, индивидуальной бес­смертной души. Все души были для него всегда как бы «сво­бодными и равными от рождения». Этим христианская мысль резко отличается от мысли времен классической античности до эпохи эллинизма. Духовное растворение индивида в социальной единице, которое было самооче­видно для Платона и даже для Аристотеля, совершенно немыслимо на христианской основе, несмотря на все мис­тические концепции церкви как «духовного тела».

В католическом христианстве, однако, индивидуали­стическая струя в ее практических последствиях для со­циальной мысли и поведения была в значительной степе­ни смягчена ролью католической церкви. Последняя выступала в роли чего-то вроде универсального распо­рядителя духовным блаженством отдельных душ, чей доступ к духовной жизни становился возможным толь­ко благодаря священному посредничеству церкви. Через всю средневековую мысль красной нитью проходят идеи корпоративного объединения и представления о церкви, как о главной форме человеческой жизни. Все это, одна-

ко, радикально меняется с Реформацией. Непосредствен­ное общение отдельной души с Богом, характерное для протестантского христианства, породило новые веяния в социальной мысли в последнее столетие перед тем, как социальная мысль стала преимущественно светской по своему духу. Сочетание преимущественно этической оценки отдельной души и устранение священной церкви как посредника между индивидом и Богом выдвинуло на первый план свободу индивида в достижении его религи­озного благоденствия и в выборе способов поведения, рассматриваемых как дозволенные средства. Вмешатель­ство в его религиозную свободу, с одной стороны, като­лической церкви, а с другой — мирских властей представ­ляло собой потенциальную, но в то же время основную религиозную опасность в условиях социальной жизни того времени. Тогда же возникли национальные государ­ства и центр внимания переместился к проблеме соотно­шения религиозной свободы (необходимого условия ре­ализации высших христианских ценностей) и долга гражданина.

В условиях католицизма средних веков проблема религиозной свободы, естественно, сосредоточилась на отношениях церкви и государства, так как церковь была повсюду признана уполномоченной выражать религиоз­ные интересы всех. Но в новых условиях, возникших в результате Реформации, речь шла о свободе индивида, а не некоторого корпоративного целого. И хотя все — за исключением некоторых радикальных сект — были со­гласны между собою в том, что существует объективная совокупность явлений в откровении религиозных истин, ни за одной организацией не признавалось монопольное право на их интерпретацию и на отправление религии. «Истинная» церковь перестала быть конкретной видимой Церковью и стала невидимым собором правоверных и из­бранных. Видимая же церковь была сведена на положе­ние средства просвещения и поддержания внешней дис­циплины. В конечном счете индивид, и только он, стал ответственным за свое собственное поведение в той сфе-Р^е> которую все признавали высшей, т.е. в сфере религии.

Следовательно, центр тяжести переносился не на сохра­нение традиции ценностей, разделяемых всеми членами общины или даже всеми христианами, а на гарантию сво­боды совести индивида, как единицы, автономной по отношению к другим, в особенности, когда имели место попытки принудить его к конформизму по отношению к организации или властям. Таким образом, в той мере, в которой отмечался усиленный интерес к целям челове­ческого действия, особенно к конечным его целям, этот интерес формулировался в терминах разнообразия целей от индивида к индивиду. В таком подходе содержался зародыш того, что может быть названо «утилитарным» способом мышления.

Дальнейшим последствием протестантской прямой связи индивида с Богом было соответственное обесцени­вание его привязанностей к своим собратьям, и прежде всего тенденция сводить связи с другими к неличностным, неэмоциональным формам и рассматривать других не столько с точки зрения их ценности самих по себе, сколь­ко с точки зрения полезности их в конечном счете для Бога, а в более близкой перспективе — для личных целей «эго». Из этой установки возникает сильная склонность к «рационалистическому» взгляду в терминах «сред­ства—цель », характерному для утилитарного мышления.

Разумеется, индивидуализм никоим образом не ограничивается только христианством или протестантиз­мом, он имеет и другие корни в нашем культурном наслед­стве. Хотя мысль классического греческого государства преимущественно ограничена в смысле, противополож­ном индивидуализму, в поздний период античности воз­никают школы совершенно аналогичные современному индивидуализму. Сама христианская мысль, несомненно, была под сильным влиянием эллинистической филосо­фии. Но в ранний период новой истории, когда оформ­лялись течения социальной мысли, безусловно имело ме­сто и независимое от христианства влияние классики через гуманизм. Из этих влияний, по-видимому, наибо­лее сильно интегрированным и наиболее отчетливо вы­раженным было влияние римского права, возрождение

которого являлось одной из главных особенностей это­го периода.

Для римского права характерна концепция государ­ства как единого корпоративного целого, которая доми­нировала и в греческой социальной мысли, и это создава­ло непреодолимые трудности в поисках узаконенного места в этом социальном единстве для такой организа­ции, как католическая церковь. Но невиданным для Пла­тона и Аристотеля, хотя и не без влияния поздних гре­ков, особенно стоиков, римское право поставило рядом с этим единым государством организацию свободных и независимых индивидов, отдельных и автономных в част­ной среде. В ходе развития этот аспект, «частное право», возвышался на все более значительное место.

Правда, среди причин быстрого усвоения римского права светскими вождями периода Реформации было то, что они видели в классической концепции единого госу­дарства удобное оружие в борьбе с корпоративными объединениями в их собственном обществе, с которым они находились в конфликте, в особенности с феодаль­ными корпорациями и церковью. Но в своеобразных ус­ловиях тогдашней религиозной ситуации не смогла не приобрести большого влияния и другая сторона жестко­го дуализма римского права — концепция общества сво­бодных и независимых «некооперированных» индивидов. Чем больше политическая власть противопоставлялась корпоративным привилегиям, тем более, в свою очередь, ей противопоставлялись права индивидов и тем более разобщенность и изолированность этих единиц-индиви­дов ложилась в основу мышления. Поразительно, как эти два совершенно независимых источника индивидуализ­ма координировались друг относительно друга и связы­вались между собой.

Результатом влияния индивидуалистических элемен­тов европейской культурной традиции в том аспекте, в котором они интересуют нас здесь, был акцент на дис­кретность (разобщенность) отдельных индивидов, состав­ляющих общество, в особенности в том, что касается их Целей. Все это препятствовало созданию некоторых наи-

более важных предпосылок теории действия, связанных с проблемой интеграции целей в системе, состоящей из множества акторов. Преобладала скорее тенденция к сосредоточению внимания на анализе единичного акта как такового, в результате чего из поля зрения выпадали связи между целями отдельных акторов в системе или же, когда их все-таки рассматривали, упор делался на их ра­зобщенность и отсутствие интеграции. Теперь можно подойти к элементу того варианта теоретической систе­мы действия, который имеет для нас особый интерес, а именно к определению особенностей нормативного эле­мента связи цели со средствами в единичном акте. Тот способ мышления, о котором мы сейчас ведем речь, уде­ляет особое внимание одному из типов такой связи, ко­торый можно назвать «рациональной нормой эффективно­сти». Следовательно, вторая отличительная особенность описываемой системы взглядов (первая была названа «атомизмом») определяется важностью места, которое в ней занимает проблема «рациональности» действия. Было бы правильно говорить о «рационализме» всего этого течения в целом, так как большая часть входящих в него направлений, характеризуется как раз своим стрем­лением минимизировать роль рациональных норм. Но несмотря на расхождения взглядов относительно конк­ретной роли рациональности, все эти направления опи­рались на общий для них критерий рациональности, и — что столь же важно — не пользовались какими бы то ни было другими позитивными концепциями относительно нормативных элементов, управляющих связью средств с целями. Отклонение от рациональной нормы описыва­лось такими негативными терминами как «ирра­циональное » и «нерациональное ». По мере разработки и усовершенствования этого систематического подхода, термины эти, как будет показано ниже, приобрели совер­шенно особый смысл, но пока нам важен тот факт, что внимание ученых было сосредоточено именно на этом особом типе норм.

Мы не будем пытаться дать здесь исчерпывающий исторический анализ тех влияний, которые определили такую именно сосредоточенность интереса. Следует ука­зать, однако, на три из них. Во-первых, совершенно оче­видно, уже обыденная жизнь дает солидные основания для того, чтобы приписывать рациональности в действии очень большое значение. Все мы заняты разнообразны­ми практическими видами деятельности, где многое за­висит от «правильного» выбора соответствующих средств достижения наших целей, где выбор в пределах знаний, имеющих распространение в данное время и в данном месте, основывается на нашем проверенном эмпиричес­ки знании внутренней связи между используемыми нами средствами и реализацией нашей цели. Любое общество, очевидно, обладает значительным набором технических процедур, основанных на такого рода познаниях. Хотя это не решает вопроса о том, почему другие виды челове­ческой практики, возможно столь же распространенные, но не обладающие столь же очевидной внутренней свя­зью средств с целями, не послужили этим ученым моде­лью или типичным случаем, нельзя отрицать, что рацио­нальная практика действительно присутствует во всех системах человеческого действия. Наиболее значитель­ным классом конкретных действий, выпавшим из поля зрения рационалистов, оказались действия «ритуаль­ные». Дело в том, что оба составляющих наше культур­ное наследие течения, которые мы описали выше, весьма враждебно относятся к ритуалу и, следовательно, имеют тенденцию преуменьшать его значение. Что касается про­тестантизма, то он энергично выступил против ритуализ-ма католической церкви. Ритуалы почти всех видов были им запрещены как суеверие, которое вообще может су­ществовать только благодаря невежеству и извращенно­сти людей и ни в коем случае не является естественным и полезным. Это, конечно, соответствовало общественно­му строю, в котором монастыри с их приверженностью к ритуалам утратили свой авторитет, и по тем или иным причинам люди стали в основном направлять свою энер­гию на практические дела своей мирской жизни. Гумани­стический же элемент нашей традиции был отмечен ^сильной рационалистической направленностью, унасле-

дованной от античного мира, в котором на суеверия смот­рели так же недоброжелательно. Негативная оценка ри­туала — это один из немногих пунктов, в которых суще­ствовало полное согласие между пуританами и людьми гуманистического Возрождения.

Каковы бы ни были влияния, способствовавшие тому, что проблема рационального действия попала в центр внимания, несомненно, что на формулировку этой про­блемы в социальных науках решающее влияние оказал факт возникновения науки современного типа, в особен­ности естествознания. По мере ослабления интереса к религии наука и связанные с нею философские пробле­мы стали главной сферой умственной деятельности с ук­лоном в систематическое теоретизирование. И на науку стали смотреть как на самое характерное достижение рационального человеческого разума. Такое сильное ин­теллектуальное влияние не могло не оставить отпечатка на пластической структуре социальной мысли на раннем этапе ее формирования.

Главенствующее место науки в интеллектуальном климате того времени оказалось одной из главных при­чин особого интереса социальных мыслителей к пробле­ме рациональности действия, и одновременно оно же слу­жило главным материалом, от которого отправлялись при формулировании самой нормы рациональности. Какова бы ни была в этом роль обыденного опыта для огромного большинства попыток сформулировать на достаточно уточненном уровне понятие рациональности, общей была точка зрения, что действие рационально в той мере, в ко­торой его можно понимать в качестве управляемого со стороны актора при помощи научного или, по крайней мере, принимаемого за научное знания условий той си­туации, в которой он находится.

Простейшее и наиболее распространенное понима­ние рациональности — это то, которое очерчивает оп­ределенный тип нормы связи средств с целью, понимая цель как данную и не исследуя ее рациональность или «обоснованность». Его можно сформулировать таким образом.

Действие рационально в той мере, в которой оно пре­следует цели, достигаемые в условиях данной ситуации и при помощи наиболее подходящих средств, которыми располагает актор. «Наиболее подходящими» считают­ся средства, оцениваемые с точки зрения критериев, ус­танавливаемых и верифицируемых позитивной эмпири­ческой наукой.

Поскольку наука — наиболее типичный пример воз­можностей рационального разума, то и описываемый здесь подход принимал форму аналогии между ученым-исследователем и актором в его повседневной деятель­ности. Он исходит из представления об акторе как о субъекте, которому известны факты той ситуации, в ко­торой он действует, т.е. условия, необходимые для реа­лизации его целей, и средства, имеющиеся в его распоря­жении. Применительно к связи между средствами и целью речь идет, по сути, о точном предсказании потенциаль­ных последствий различных способов изменения ситуа­ции (путем использования различных средств) и, следо­вательно, об их выборе. Если отвлечься от вопросов о выборе целей и от вопросов, связанных с усилиями, — т.е. о тех областях, в которых действие есть нечто боль­шее, нежели автоматическое следствие знания, — то там, где критерий рациональности вообще применим, нетруд­но представить себе актора чем-то подобным ученому, действие которого в основном обусловлено его знания­ми, в той степени, в которой действительный ход действия актора согласуется с ожиданиями наблюдателя, который, как выразился Парето, "обладает более широким знани­ем обстоятельств".

То, что мы представили здесь, есть — с некоторыми отступлениями, касающимися их происхождения, — две главные особенности теоретической системы, основан­ной на понятии «действие», которая и будет предметом нашего рассмотрения в начале работы. Это теория, явля­ющаяся по преимуществу атомистической в указанном выше смысле этого слова, использует в качестве единицы системы действия, которой она занимается, «рациональ­ный единичный акт». Нет никакой необходимости рассматривать здесь все особенности этой единицы как та­ковой; наступило время обратиться к вопросу о том, как из этих единиц конструируются системы, и рассмотреть некоторые свойства этих систем.

Рациональный единичный акт, который мы описа­ли, — несущественно, мнимо или действительно рацио­нальный — является конкретной единицей конкретных систем действия. Это единица, которая в рамках общей схемы действия получается посредством максимизации важного свойства единичных актов — рациональности. Если предположить, что конкретная система в целом со­стоит только из таких единиц, мы получим картину сис­темы полностью рационального действия. Это простей­ший и наиболее очевидный способ использования данной концептуальной схемы - предположение, часто сделанное наивно, без всякого учета вытекающих отсю­да следствий, что конкретные системы действия, если их исследовать, окажутся просто агрегатами таких рацио­нальных единичных актов. Но даже и здесь могут воз­никнуть, как мы увидим в следующей главе, некоторые трудности. Но пока мы должны ограничиться общими проблемами, связанными с вопросом об отношении та­кой концептуальной схемы с конкретной действитель­ностью.

Указанное выше представление включает в себя не­которые очень важные следствия. Если конкретную сис­тему рассматривать как систему, которая поддается ана­лизу исключительно в рациональных единицах действия, то отсюда следует, что, хотя представление о действии, как о состоящем в движении к осуществлению целей, яв­ляется для этой схемы фундаментальным, в ней нет ниче­го, что бы объясняло соотношение целей друг с другом. Иными словами, она объясняет только характер отноше­ния между целью и средствами. Если концептуальная схе­ма не является сознательно «абстрактной », а претендует на то, чтобы точно описывать конкретную действитель­ность, по крайней мере в той степени, в которой послед­няя является «важной», то этот пробел весьма существе­нен. Ибо невозможность сказать что-либо позитивное

относительно связи целей между собой может означать только одно, а именно, что существенных связей между ними не существует, т.е. что цели случайны в статисти­ческом смысле этого слова. Посредством этого импли­цитного вывода, а не посредством какой бы то ни было положительно сформулированной теоремы, и сформи­ровалась последняя, определяющая особенность рас­сматриваемой системы — противоположность целей дей­ствия (по крайней мере, его конечных целей). Хотя это положение редко формулируется явно, тем не менее оно, как мы увидим, имплицитно присутствует как одна из ло­гических посылок, на которых основывается вся теоре­тическая структура.

Теоретическая система действия, которая характе­ризуется этими четырьмя особенностями: атомизмом, рациональностью, эмпиризмом и постулатом произволь­ности целей — в данной работе будет называться утили­тарной системой социальной теории. Этот термин,как и большинство терминов такого рода, отчасти совпадает, отчасти же расходится с общепринятым употреблением этого слова. К сожалению, в самом общепринятом упот­реблении существуют расхождения и приходится делать выбор. Однако то, что было нами описано выше, пред­ставляет собою логическую основу исторического комп­лекса идей, обычно называемого утилитаризмом, хотя с этим названием в разное время связывали и некоторые другие доктрины, отчасти совпадающие с вышеописан­ной, отчасти нет. Выбор, сделанный нами, основывается прежде всего на том, что наиболее последовательно ло­гические следствия, указанные выше, были разработаны современной экономической доктриной полезности (утилитарности). При том, что они нуждаются во всевоз­можных поправках, связанных с помещением их в более широкую теоретическую схему, принимающую во внима­ние также и другие элементы, элементы полезности че­ловеческого действия, как мы увидим ниже, на самом деле были элементами, к правильной оценке которых ближе всех подошла именно утилитарная теория в вышеуказан­ном смысле.

---

Дата добавления: 2019-07-17; просмотров: 188; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!