СТИХОТВОРЕНИЯ КАТУЛЛА В ПЕРЕВОДАХ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ XVIII-XX вв.

Стр 1 из 2Следующая ⇒

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Гай Валерий Катулл Веронский

КНИГА СТИХОТВОРЕНИЙ

Для кого мой нарядный новый сборник,

Пемзой жёсткою только что оттёртый?

Он, Корнелий, тебе: ты неизменно

Почитал кое-чем мои безделки.

5 Ты в то время, из италийцев первый,

Нам дерзнул рассказать века в трёх книгах —

Труд учёный, клянусь, и преусердный.

Так, каков он ни есть, прими мой сборник!

А твоим покровительством, о Дева,

10 Пусть он век не один живёт в потомстве.

Птенчик, радость моей подруги милой,

С кем играет она, на лоне держит,

Кончик пальца даёт, когда попросит,

Побуждая его клевать смелее,

5 В час, когда красоте моей желанной

С чем-нибудь дорогим развлечься надо,

Чтоб немножко тоску свою рассеять,

А вернее — свой пыл унять тяжёлый, —

Если б так же я мог, с тобой играя,

10 Удручённой души смирить тревогу!

Плачьте, о Купидоны и Венеры,

Все на свете изысканные люди!

Птенчик умер моей подруги милой,

Птенчик, радость моей подруги милой,

5 Тот, что собственных глаз ей был дороже.

Был он мёда нежней, свою хозяйку

Знал, как девушка мать родную знает.

Никогда не слетал с её он лона,

Но, туда и сюда по ней порхая,

10 Лишь одной госпоже своей чирикал.

А теперь он идёт дорогой тёмной,

По которой никто не возвращался.

Будь же проклят, о мрак проклятый Орка,

Поглощающий всё, что сердцу мило, —

15 Ты воробушка милого похитил!…

О слепая судьба! О бедный птенчик!

Ты виновен, что у моей подруги

Покраснели от слёз и вспухли глазки!

Корабль, который здесь вы, гости, видите,

Хоть мал, а говорит, что был он всех быстрей,

Что ни одна громадина плавучая

Ни разу не могла опередить его,

5 На вёслах ли несясь, под парусами ли;

Что это подтвердит и Адриатики

Бурливой брег, и острова Кикладские,

И Родос благородный с дикой Фракией,

И Пропонтида, и лука Понтийская,

10 Где — нынешний корабль — стоял он некогда

Косматым лесом. На киторском темени

Широко он шумел листвой глаголющей.

Понтийская Амастра, щедрый буками

Китор, все это знали вы и знаете, —

15 Так говорит корабль. С времён запамятных

Он возвышался у тебя на маковке,

В твоём он море вёсла в первый раз смочил

И через столько бурь с их злобой тщетною

Хозяина доправил, слева, справа ли

20 Юпитер кликал ветры иль, содействуя,

Дул с двух сторон и ходу прибавлял ему.

Обетов никаких береговым богам

Он не принёс ни разу до прибытия

Морями всеми к озеру прозрачному.

25 Так было. А теперь он тихо старится

В укрытии, вам, братья, посвятив себя,

Двойничный Кастор и двойничный Кастора.

Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!

Пусть ворчат старики — за весь их ропот

Мы одной не дадим монетки медной!

Пусть заходят и вновь восходят солнца, —

5 Помни: только лишь день погаснет краткий,

Бесконечную ночь нам спать придётся.

Дай же тысячу сто мне поцелуев,

Снова тысячу дай и снова сотню,

И до тысячи вновь и снова до ста,

10 А когда мы дойдём до многих тысяч,

Перепутаем счёт, чтоб мы не знали,

Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,

Зная, сколько с тобой мы целовались.

Флавий! Верно, о ней, своей любезной,

Будь она недурна, не будь нескладна,

Ты сказал бы Катуллу, не смолчал бы.

Но молчишь ты, стыдясь, и я не знаю,

5 Ты с какой же связался лихоманкой?

Но что ты не вдовцом проводишь ночи,

Громко ложе твоё вопит венками

И сирийских духов благоуханьем;

И подушки твои, и та, и эта,

10 Все во вмятинах, а кровати рама

И дрожит, и трещит, и с места сходит.

Бесполезно скрывать, и так всё видно.

Что? Да весь исхудал ты с перелюба,

Значит много себе позволил дури.

15 Лучше мне обо всём, и злом и добром,

Сам скажи, — и тебя с твоей любовью

До небес вознесу в стихах изящных.

Сколько, спрашиваешь, твоих лобзаний

Надо, Лесбия, мне, чтоб пыл насытить?

Много — сколько лежит песков сыпучих

Под Киреною, сильфием поросшей,

5 От Юпитеровой святыни знойной

До гробницы, где Батт схоронен древний;

Сколько на небе звёзд в молчаньи ночи

Видит тайны любви, блаженство смертных!

Поцелуев твоих, чтоб было вдосталь

10 Для безумца Катулла, нужно столько,

Чтобы их сосчитать не мог завистник,

Нечестивый язык не мог бы сглазить.

Катулл несчастный, перестань терять разум,

И что погибло, то и почитай гиблым.

Ещё недавно были дни твои ясны,

Когда ты хаживал на зов любви к милой,

5 Которую любил я крепче всех в мире.

Вы знали разных радостей вдвоём много,

Желанья ваши отвечали друг другу.

Да, правда, были дни твои, Катулл, ясны.

Теперь — отказ. Так откажись и ты, слабый!

10 За беглой не гонись, не изнывай в горе!

Терпи, скрепись душой упорной, будь твёрдым.

Прощай же, кончено! Катулл уж стал твёрдым,

Искать и звать тебя не станет он тщетно.

А горько будет, как не станут звать вовсе…

15 Увы, преступница! Что ждёт тебя в жизни?

Кто подойдёт? Кого пленишь красой поздней?

Кого любить ты будешь? Звать себя чьею?

И целовать кого? Кого кусать в губы?

А ты, Катулл, решась, отныне будь твёрдым.

Ты, Вераний, из всех мне близких первый

Друг, имей я друзей хоть триста тысяч,

Ты ль вернулся домой к своим пенатам,

Братьям дружным и матери старушке?

5 Да, вернулся. Счастливое известье!

Видя целым тебя, вновь буду слушать

Об иберских краях, делах, народах

Твой подробный рассказ: обняв за шею,

Зацелую тебя в глаза и в губы.

10 О! Из всех на земле людей счастливых

Кто меня веселей, меня счастливей?

Вар мой с площади раз к своей подружке

Свёл меня посмотреть — я был свободен.

Мигом я увидал, что потаскушка,

Но собой недурна и не без лоска.

5 Сели, стали болтать. Зашла беседа

Про Вифинию — как, мол, там живётся

И как много нажить сумел я денег.

Отвечал я, как есть: ни с чем вернулись

Все: и сам я, и претор, и когорта,

10 Никому не пришлось принарядиться.

Да и претор — свинья: свои же люди,

А ни на волос к ним вниманья!.. — «Всё же, —

Отвечают они, — ты, верно, добыл

То, что там, говорят, вошло в обычай:

15 Для носилок людей?» И захотелось

Мне хвастнуть, что, мол, я других счастливей.

«Уж не так, говорю, мне было худо,

Хоть на долю мне край неважный выпал,

Чтоб шести не купить верзил здоровых!»

20 У меня же нигде, ни там, ни в Риме,

Ни единого нет, кто мог бы ножку

Старой койки моей взвалить на плечи…

А распутнице что? Она сейчас же:

«Мой Катулл, говорит, мне их на время

25 Одолжи, дорогой! Добраться надо

Мне к Серапису в храм». — «Ну что же, можно…

Завтра… только они… я спутал малость…

Так сказать, не мои… их мой товарищ

Цинна Гай… так сказать… себе их добыл…

30 Впрочем, он или я — совсем неважно:

Ими пользуюсь вроде как своими…»

До чего же груба ты и настырна,

Человеку не дашь чуть-чуть забыться!

Фурий и Аврелий, везде с Катуллом

Рядом вы, хотя бы он был за Индом,

Там, где бьют в брега, грохоча далече,

Волны Востока, —

5 Или у гиркан, иль арабов нежных,

Или саков, иль стрелоносных парфов,

Или там, где воды окрасил моря

Нил семиустый,

Или даже Альп одолел высоты,

10 Где оставил память великий Цезарь,

Галльский видел Рен и на крае света

Страшных бриттанов;

Что бы ни послала всевышних воля,

Все вы вместе с ним испытать готовы.

15 Передайте ж ныне моей любимой

Горьких два слова:

Сладко пусть живёт посреди беспутных,

Держит их в объятье по триста сразу,

Никого не любит, и только чресла

20 Всем надрывает, —

Но моей любви уж пускай не ищет,

Ей самой убитой, — у кромки поля

Гибнет так цветок, проходящим мимо

Срезанный плугом!

Ты рукой, Марруцин Азиний, левой

За игрой и вином нечисто шутишь:

Под шумок у зевак платки таскаешь.

Это что ж? Остроумие? Нет, дурень,

5 Ничего нет глупей и некрасивей.

Мне не веришь? Спроси хоть Поллиона,

Брата, он и талант отсыпать рад бы,

Чтоб проделки покрыть твои, мальчишка

Знает толк в развлеченьях и остротах.

10 Значит, гендекасиллаб колких триста

Получай иль верни платок сетабский.

Нет, не сам по себе платок мне дорог —

Мнемосины он дар и дружбы доброй.

Он Веранием и Фабуллом прислан

15 Из Иберии дальней мне на память.

Я подарок друзей любить обязан,

Как Веранчика милого с Фабуллом.

Хорошо ты откушаешь, Фабулл мой,

Если мил ты богам, на днях со мною,

Только сам принеси с собой получше

Да побольше обед, зови красотку,

5 Да вина захвати и острых шуток!

Если так, хорошо откушать сможешь,

Драгоценный ты мой, а у Катулла

Весь кошель затянуло паутиной.

Но зато от души любовь получишь

10 И подарок ещё, нежней и тоньше:

Ароматную мазь, моей подруге

Подношенье Венер и Купидонов.

Как понюхаешь, вмиг богов попросишь,

Чтоб ты стал целиком, Фабулл мой, носом!

Если не был бы ты мне глаз дороже,

Кальв мой милый, тебя за твой гостинец

Ненавидел бы я ватиниански.

Что такого сказал я или сделал,

5 Что поэтов ты шлёшь меня прикончить?

Да накажут того клиента боги,

Кто набрал тебе стольких нечестивцев!

Небывалый подарок! Не иначе,

Это Суллы работа грамотея.

10 Что ж, оно хорошо, премило даже,

Что не зря для него ты потрудился.

Боги! Ужас! Проклятая книжонка!

Ты нарочно её прислал Катуллу,

Чтобы он целый день сидел, как дурень,

15 В Сатурналии, лучший праздник года!

Это так не пройдёт тебе, забавник!

Нет, чуть свет побегу по книжным лавкам,

Там я Цезиев всех и всех Аквинов,

И Суффена куплю — набор всех ядов!

20 И тебе отдарю за муку мукой.

Вы же будьте здоровы, отправляйтесь

Вновь, откуда нелёгкая несла вас,

Язва века, негодные поэты!

И себя, и любовь свою, Аврелий,

Поручаю тебе. Прошу о малом:

Если сам ты когда-нибудь пленялся

Чем-нибудь незапятнанным и чистым, —

5 Соблюди моего юнца невинность!

Говорю не о черни, опасаюсь

Я не тех, что на форуме толкутся,

Где у каждого есть свои заботы, —

Нет, тебя я боюсь, мне хрен твой страшен,

10 И дурным, и хорошим, всем опасный.

В ход пускай его, где и как захочешь,

Только выглянет он, готовый к бою,

Лишь юнца моего не тронь — смиренна

Эта просьба. Но если дурь больная

15 До того доведёт тебя, негодный,

Что посмеешь на нас закинуть сети, —

Ой! Постигнет тебя презлая участь:

Раскорячут тебя, и без помехи

Хрен воткнётся в тебя и ёрш вопьётся.

Вот ужо я вас <……..>

Мерзкий Фурий с Аврелием беспутным!

Вы, читая мои стишки, решили

По игривости их, что я развратен?

5 Целомудренным быть благочестивый

Сам лишь должен поэт, стихи — нимало.

У стихов лишь тогда и соль и прелесть,

Коль щекочут они, бесстыдны в меру,

И легко довести до зуда могут, —

10 Не ребят, говорю, но и брадатых,

Тех, которым не в мочь и ляжкой двигать.

Из-за тысячи тысяч поцелуев

Перестали меня считать мужчиной?

Вот ужо я вас <…….>

О Колония, хочешь ты на мосту своём длинном

Порезвиться и поплясать, да боишься решиться:

Стар мостишко, столбами слаб, да и строен из дряни,

Бедный рухнет того гляди в тину кверху ногами.

5 Пусть же мост, как желаешь ты, ветхий сменится крепким

И окажется даже впрок для священных плясаний.

Я, Колония, между тем, всласть хочу насмеяться:

Есть у нас гражданин один — вот кого бы охотно

Я с моста твоего швырнул с головой и ногами;

10 Только там, непременно там, где болотина шире,

Где зловонная гуще грязь и бездоннее тина.

Больно он не остёр умом, понимает не больше,

Чем в дрожащих руках отца годовалый младенец.

А у глупого есть жена в лучшем возрасте жизни,

15 Избалованней и нежней, чем козлёнок молочный:

Вот за ней бы и глаз да глаз, как за спелою гроздью,

А ему-то и дела нет, пусть гуляет, как хочет,

Он лежит, не подымется, как в канаве ольшина,

Чей у корня подрублен ствол топором лигурийца,

20 И не чувствует, есть жена или всё уж пропало.

Точно так же и мой чурбан: спит — не слышит, не видит,

И не знает, кто сам он есть, и живёт он, иль мёртвый.

Вот его и хотел бы я с вашей сбросить мостины —

Тут, авось, уж встряхнётся он, как хлебнёт из болота

25 И оставит в густой грязи непробудную спячку,

Как во вмятине вязкой мул оставляет подкову.

Стихотворения 18 —20 отсутствуют

Ты, о всех голодов отец, Аврелий,

Тех, что были уже и есть поныне,

И которые впредь нам угрожают,

Вздумал ты обладать моим любимцем,

5 И притом на виду: везде мы вместе,

Льнёшь к нему и забавам всяким учишь.

Тщетно. Сколько ни строй мне всяких козней,

Всё же первый тебя я обмараю.

Если будете вы блудить, наевшись,

10 Я, пожалуй, стерплю. Но вдруг — о горе! —

Будешь голодом ты морить мальчишку?

Это дело ты брось, пока прилично,

Или бросишь, когда замаран будешь.

Суффен, которого ты знаешь, Вар, близко, —

Прелестный человек: умён, остёр, вежлив.

Но он же и стихов насочинял бездну:

В день выдаёт по десять тысяч строк с лишним.

5 И не на палимпсесте он стихи пишет,

Как водится, — папирус у него царский,

На новых палках, шнур и переплёт — красны,

Свинцом линован свиток и оттерт пемзой.

Но почитай стихи… и где ж Суффен прежний?

10 Из них глядит пастух иль землекоп серый,

И до чего же страшный, не узнать вовсе.

Так, значит, тот, кого мы шутником звали

И тёртым остряком, или ещё хуже, —

На деле груб, грубее мужичья, только

15 Своих стихов коснётся. Для него слаще

Минуты нет, когда стихи писать сядет.

Как он любуется собой и как счастлив!

Но все мы слабы: нет ведь никого, в ком бы

Не обнаружился Суффен, хотя б в малом.

20 Так суждено, у каждого своя слабость.

Никто не видит сам, что за спиной носит.

Фурий, раб за тобой ларца не носит,

Нет клопов, пауков, тепла в жаровне,

Есть родитель зато с женой, чьи зубы

Даже камень, и то глодать готовы.

5 Ты с подобным отцом и с этой чуркой,

То есть мачехой, жить отлично можешь.

Что ж тут дивного? — все вы трое здравы,

И желудок варит, и не дрожите,

Что ваш дом погорит иль рухнет за ночь;

10 Не грозит вам злодей, вам яд не страшен,

Ни иная беда, каких немало.

Тело ссохлось у вас, как роговое,

Иль, вернее, любого рога твёрже

От жары и от стуж, — к тому же голод!

15 Не на зависть ли всем такая доля?

Не потеете, не течёт из носа,

И слюна не бежит, и нет мокроты.

Но о том я скажу, что поопрятней,

Что любой солоницы зад твой чище:

20 За год десять лишь раз на низ ты ходишь,

Да и какаешь ты бобом да галькой.

Если ж их растирать начнёшь в ладонях,

Так и пальцев себе не замараешь.

Эту выгоду, Фурий, это счастье

25 Не считай пустяком, не презирай их!

Так каких ещё в долг тебе сто тысяч?

Брось просить: и без этого ты счастлив!

Всех Ювенциев цвет, причём не только

Ныне здравствующих, но живших раньше,

Даже тех, кому жить ещё придётся, —

Лучше денег ты сунь сему Мидасу

5 Без раба и ларца, чтоб он не думал

Впредь тебе докучать своей любовью.

«Разве ж он не красив?» — Красив, да только

Ни раба, ни ларца при нём не видно.

Что захочется, делай с ним, но помни:

10 Ни раба, ни ларца при нём не видно.

Распутный Талл, ты, неженка, нежней мозгов гусиных,

Ты, мягче пуха кроличья, иль нитей паутинных,

Дряблее плоти старческой, иль самой мочки уха, —

И ты же, Талл, по части краж неистовее бури,

5 Когда зевакам выпившим смежит богиня веки!

Ты плащ мне возврати, о Талл, украденный тобою,

Платок сетабский, пёстрые, узорные вифинки,

Их напоказ ты выставил, как родовые, дурень!

Ты из когтей их выпусти и мне верни скорее,

10 Не то бока завядшие и дрябленькие руки —

Дождёшься сраму! — жгучая тебе распишет плётка,

И, как корабль, застигнутый жестокой бурей в море,

Тогда ты под рукой моей заскачешь против воли!

Фурий, домик твой сельский от всех ветров

Южных, северных, западных, восточных

Загорожен, точней сказать, заложен, —

По оценке, в пятнадцать тысяч двести.

О, ужаснейший ветер и зловредный!

Мальчик, распорядись фалерном старым,

Наливай мне вино покрепче в чашу, —

Так Постумия, правя пир, велела,

Пьяных гроздьев сама пьяней налившись.

Ты же прочь уходи, вина погибель,

Ключевая струя, ступай к суровым, —

Здесь несмешанный сок Фиониана.

Вы, Пизонова рать, когорта нищих

С лёгкой кладью — одни мешки пустые!

Друг Вераний, и ты, Фабулл мой милый!

Как же сладились вы с мерзавцем вашим?

5 Вдосталь глада и хлада натерпелись?

Знать, вписали расход взамен прихода

На таблички свои? Так я, не смея

Бросить претора, лишь расход итожу.

Меммий, здорово ж ты меня и долго

10 В три погибели гнул и бил дубиной!

Ныне вижу: и вам пришлось не легче,

Так же крепко и гнуты вы и биты.

Вот, ищи себе впредь друзей из знати!

Всех бессмертных молю, чтоб вы пропали,

15 Вы, позорище Ромула и Рема!

Кто это в силах видеть, в силах вытерпеть,

Коль не развратник, не игрок, не взяточник?

Всё у Мамурры, чем владела Галлия

Косматая и дальняя Британния.

5 Распутный Ромул, долго ль будешь всё сносить?

А он теперь, надменный, загордившийся,

По всем постелям вдосталь нагуляется

Невинным голубком, самим Адонисом!

Распутный Ромул, долго ль будешь всё сносить?

10 Ты сам развратник, и игрок, и взяточник.

Не с тем ли, полководец ты единственный,

На острове том был, на крайнем, западном,

Чтоб этот ваш блудящий хрен истасканный

По двести и по триста тысяч клал в мошну?

15 Какая щедрость — но с руки не левой ли?

Уже ль ещё он мало проблудил, проел?

Сначала он добро мотал отцовское;

Стал Понт ему второй добычей; третьей же —

Иберия, — то помнит златоносный Таг;

20 А днесь трепещут Галлия с Британией!

Зачем же зло пригрели вы? Что может он?

Лишь прожирать наследства за наследствами?

Не для того ли, в Граде первомощные,

Вы, тесть и зять, всё привели к погибели?

Ты забывчив, Альфен, ты изменил верным товарищам,

Не жалеешь того, кто у тебя верным дружочком слыл,

Не колеблешься ты пренебрегать мною, коварнейший!

Разве лживых друзей злые дела льстят небожителям?

5 А тебе всё равно: бросил меня в омуте бедствия!

Что же делать, скажи, ежели нам верить уж некому?

Мне не ты ли внушал, злой человек, чтобы душа моя

Вся любви предалась, словно я мог верности ждать в любви?

Прочь отходишь теперь: ты все слова, ты все дела твои

10 Ветрам дал унести и облакам, по небу реющим.

Ты меня позабыл; но божества — помнят, и помнит всё

Верность, карой грозя. Время придёт — горько раскаешься.

Всех полуостровов и островов в царстве

Нептуновом, в озёрных и морских водах

Жемчужина, мой Сирмион! О как рад я,

Как счастлив, что я здесь, что вновь тебя вижу!

5 От финов и вифинов воротясь к дому,

Не верю сам, что предо мной ты вновь, прежний.

О, что отрадней, чем, забот свалив бремя,

С душою облегчённою прийти снова

Усталому от странствий к своему Лару

10 И на давно желанном отдохнуть ложе!

Вот вся награда за труды мои… Здравствуй,

Мой Сирмион, ликуй: хозяин твой — дома!

Ликуйте, озера Лидийского волны!

Все хохочите, сколько в доме есть Смехов!

Я прошу, моя радость, Ипсифилла,

Наслажденье моё, моя утеха,

Днём проведать тебя позволь сегодня!

А позволишь — смотри, чтобы не в пору

5 За тобою никто не запер двери,

Да сама никуда уйти не вздумай,

Но меня поджидай и приготовься

Девять кряду со мной сомкнуть объятий.

Если так, разрешай скорей: нет мочи, —

10 Пообедал я, сыт и, лёжа навзничь,

<…>

Ты, общественных бань ворюга знатный,

О, Вибенний отец с блудягой сыном,

Всех грязнее отец в искусстве гнусном,

Всех прожорливей сын глотает гузном.

Вам бы лучше сбежать куда подальше:

Все тут знают, каков отец грабитель,

А шершавые ягодицы сына

За медяшку и то никто не купит.

Мы — Дианой хранимые,

Девы, юноши чистые.

Пойте, юноши чистые,

Пойте, девы, Диану!

5 О Латония, высшего

Дочь Юпитера вышняя,

О рождённая матерью

Под оливой делийской, —

Чтоб владычицей стала ты

10 Гор, лесов густолиственных,

И урочищ таинственных,

И потоков гремящих!

В муках родов глаголема

Ты Люциной-Юноною;

15 Именуешься Тривией,

С чуждым светом Луною!

Бегом месячным меришь ты

Путь годов, и хозяину

Добрым полнишь ты сельский дом

20 Урожаем, богиня.

Под любым из имён святись

И для племени Ромула

Будь опорою доброю,

Как бывала издревле!

Ты Цецилию, нежному поэту,

Сотоварищу мне, скажи, папирус,

Чтоб он ехал скорей в Верону, бросив

Новый Ком и Ларийское прибрежье.

5 На досуге он здесь прослушать сможет

То, что друг его (он же мой) надумал.

Если будет умён, он путь — проглотит,

Пусть хоть тысячу раз его подруга

Обвивает ему руками шею

10 И помедлить ещё умильно просит.

Ведь она, коли мне доносят правду,

Обмирает об нем, от страсти гибнет

С той поры, как при ней, ещё не кончив,

«Диндимену» читал свою — тогда-то

15 И зажглось в ней снедающее пламя.

Но сердиться не буду: ты ученей

Даже Музы Сапфо — и впрямь Цецилий

Песнь про матерь богов отлично начал!

Срам Волюзия, смрадные «Анналы»,

Выполняйте обет моей подружки!

И Венере святой, и Купидону

Обещала она, что если только

5 К ней вернусь и строчить не буду ямбов,

Писанину дряннейшего поэта

Возложить на алтарь хромого бога,

Чтоб её на дровах он сжёг заклятых, —

Вот надумала что остро и тонко

10 Негодяйка моя богам в угоду!

О, рождённая в море синем, всюду

Чтут, богиня, тебя: святой Идалий,

Урий плоский, Анкона и обильный

Тростьем Книд, Амафунт и Голг и общий

15 Адриатики всей притон Дуррахий, —

Подтверди, что обет уже исполнен,

Ибо он и не груб и не безвкусен.

Вы же смело теперь в огонь ступайте

С деревенщиной всей и всем зловоньем

20 Срам Волюзия, смрадные «Анналы!»

Таверна злачная, вы все, кто там в сборе

(Девятый столб от храма близнецов в шапках),

Вы что ж, решили, что у вас одних трости?

Что можете одни всех заиметь женщин,

5 Мужчин же всех за смрадных принимать козлищ?

Ужели, если в ряд сидите вы, дурни,

Будь вас хоть сто, хоть двести, не решусь разом

Всем стам и всем двумстам сидящим в рот вмазать?

Ещё добавьте: весь фасад норы вашей

10 Я вам похабщиной пораспишу всякой,

Раз девушка моя с моих колен встала,

Которую любил я крепче всех в мире,

Из-за которой я такие вёл битвы, —

И нынче села, богачи и знать, с вами,

15 И любите её наперебой все вы,

Вы, голытьба, срамцы, хлыщи с глухих улиц!..

А больше всех — Эгнатий, волосач первый,

Из кроличьего края, кельтибер кровный;

Густая борода — твоя, болван, слава

20 И зубы — по-иберски их мочой чистишь!

Плохо стало Катуллу, Корнифиций,

Плохо, небом клянусь, и тяжко стало.

Что ни день, что ни час, всё хуже, хуже.

Но утешил ли ты его хоть словом?

А ведь это легко и так немного!

Я сержусь на тебя — ну где же дружба?

Но я всё-таки жду двух-трёх словечек,

Пусть печальнее плачей Симонида.

Эгнатий, красотой кичась зубов белых,

Всегда смеётся, всюду. На суде, скажем,

Защитник уж успел людей вогнать в слёзы —

А он смеётся. Или — над костром сына

5 Единственного мать, осиротев, плачет, —

А он смеётся. Всюду и над всем, скалясь,

Смеётся! У него такая дурь сроду:

По мне, он невоспитан и с дурным вкусом.

Послушай же меня, Эгнатий друг: будь ты

10 Из Рима, Тибура иль из Сабин родом,

Будь бережливый умбр или этруск тучный,

Иль чёрный и зубастый ланувин, будь ты

Хоть транспаданец (и своих задел кстати!)

Иль из иных краёв, где зубы все чистят,

15 Ты попусту смеяться перестань всё же:

Нет в мире ничего глупей, чем смех глупый.

Но ты ведь кельтибер, а кельтибер каждый

Полощет зубы тем, что наструил за ночь,

И докрасна при этом трёт себе дёсны.

20 Чем, стало быть, ясней блестят его зубы,

Тем, значит, больше он своей мочи выпил!

Что за злобный порыв, бедняга Равид,

Мчит тебя на мои кидаться ямбы?

Иль внушает тебе, не в пору призван,

Некий бог между нас затеять ссору?

Иль у всех на устах ты быть желаешь?

Но зачем? Иль любой ты ищешь славы?

Что ж, надолго останешься ославлен,

Если вздумал любить моих любовниц!

Амеана, защупанная всеми,

Десять тысяч сполна с меня взыскует —

Да, та самая, с неказистым носом,

Лихоимца формийского подружка.

Вы, родные, на ком об ней забота, —

И друзей, и врачей скорей зовите!

Впрямь девица больна. Но не гадайте,

Чем больна: родилась умалишённой.

Эй вы, гендекасиллабы, скорее!

Сколько б ни было вас — ко мне спешите!

Иль играется мной дурная шлюха,

Что табличек вернуть не хочет ваших.

5 Ждёт, как вы это стерпите. Скорее!

Ну, за ней, по следам! И не отстанем!

— Но какая ж из них? — Вон та, что нагло

Выступает, с натянутой улыбкой,

Словно галльский кобель, оскалив зубы.

10 Обступите её, не отставайте:

«Дрянь вонючая, отдавай таблички!

Отдавай, дрянь вонючая, таблички!»

Не смутилась ничуть? Бардак ходячий,

Или хуже ещё, коль то возможно!

15 Видно, мало ей этого; но всё же

Мы железную морду в краску вгоним!

Так кричите опять, кричите громче:

«Дрянь вонючая, отдавай таблички!

Отдавай, дрянь вонючая, таблички!»

20 Вновь не вышло — её ничем не тронешь.

Знать, придётся сменить и смысл, и форму,

Коль желаете вы достичь успеха:

«О чистейшая, отдавай таблички!»

Здравствуй, дева, чей нос отнюдь не носик,

Некрасива нога, глаза не чёрны,

Не изящна рука, не сухи губы,

Да и говор нимало не изыскан,

Лихоимца формийского подружка!

И в провинции ты слывёшь прекрасной?

И тебя с моей Лесбией равняют?

О не смыслящий век! о век не тонкий!

Сабинская ль, Тибурская ль моя мыза —

Сабинская для тех, кто уколоть любит,

Тибурская ж для тех, кто мне польстить хочет,

Сабинская ль, Тибурская ль она, славно

5 Я за городом здесь живу в моей вилле

И даже выгнал из груди лихой кашель,

В котором мой желудок виноват, ибо

На днях объелся я роскошных блюд всяких

У Сестия, когда читал тех яств ради

10 Писанье против Анция, тугой свиток,

Напитанный отравой и чумой злобы.

Меня трепал озноб и частый бил кашель,

Пока я не бежал сюда под кров мирный

Крапивой и покоем исцелять хвори.

15 Я вновь здоров — спасибо же тебе, вилла,

За то, что ты к грехам моим была доброй.

А ежели опять свой мерзкий хлам Сестий

Пришлёт мне с приглашением, — приму, что же,

Но пусть он насморк с кашлем сам теперь схватит,

20 Пусть у него, не у меня, стучат зубы

За то, что кормит, обязав прочесть гадость.

Акму нежно обняв, свою подругу,

«Акма, радость моя! — сказал Септимий. —

Если я не люблю тебя безумно

И любить не готов за годом годы,

5 Как на свете никто любить не в силах,

Пусть в Ливийских песках или на Инде

Встречу льва с побелевшими глазами!»

И Амур, до тех пор чихавший влево,

Тут же вправо чихнул в знак одобренья.

10 Акма, к другу слегка склонив головку

И пурпуровым ртом касаясь сладко

Томных юноши глаз, от страсти пьяных,

«Жизнь моя! — говорит. — Септимий милый!

Пусть нам будет Амур один владыкой!

15 Верь, сильней твоего, сильней и жарче

В каждой жилке моей пылает пламя!»

Вновь услышал Амур и не налево,

А направо чихнул в знак одобренья.

Так, дорогу начав с благой приметы,

20 Оба любят они, любимы оба.

Акма другу одна милей на свете

Всех сирийских богатств и всех британских.

И Септимий один у верной Акмы,

В нём блаженство её и все желанья.

25 Кто счастливей бывал, какой влюблённый?

Кто Венеру знавал благоприятней?

Снова тёплые дни весна приносит,

Равноденствия смолкли непогоды

С дуновением ласковым Зефира.

Так простись же, Катулл, с фригийским краем,

5 С изобильем полей Никеи знойной:

К знаменитым летим азийским градам!

Чуя странствия, вновь душа трепещет,

Для весёлых трудов окрепли ноги.

Расставаться пора, прощайте, други!

10 Те, кто вдаль уходил из дома вместе,

Возвращаются врозь дорогой разной.

Порк и Сократион, Пизона руки,

Обе левые! — глад и язва мира!

Неужели Веранчику с Фабуллом

Вас двоих предпочёл Приап тот гнусный?

За роскошный вы пир с утра садитесь,

Наслаждаетесь всячески, мои же

Дорогие дружки на перекрёстке

Ждут, когда ж пригласят и их откушать.

Очи сладостные твои, Ювенций,

Если б только лобзать мне дали вдосталь,

Триста тысяч я раз их целовал бы.

Никогда я себя не счёл бы сытым,

Если б даже тесней колосьев тощих

Поднялась поцелуев наших нива.

Самый Ромула внук красноречивый,

Всех, кто жил и живёт, ещё, Марк Туллий,

И премногих, что жить в грядущем будут,

Благодарность тебе с поклоном низким

Шлёт Катулл, изо всех поэтов худший,

Точно так изо всех поэтов худший,

Как из всех ты патронов самый лучший.

На досуге вчера, Лициний, долго

На табличках моих мы забавлялись,

Как утончённым людям подобает,

Оба в несколько строк стихи писали,

5 Изощрялись то в том, то в этом метре,

На вино и на шутки отвечая.

Я вернулся домой, твоим, Лициний,

Остроумьем зажжён и тонкой речью,

Так, что, бедный, к еде не прикасался,

10 Даже глаз не сомкнул мне сон спокойно:

Весь я словно горел, всю ночь в постели

Провертелся, скорей бы дня дождаться,

Чтоб с тобой говорить, чтоб быть нам вместе.

А потом, когда телом истомлённым

15 На кровати лежал я полумёртвый,

Это, милый, тебе сложил посланье;

Из него о моих узнаешь муках.

Так не будь гордецом и эту просьбу

Ты уважь, на неё не плюнь, мой милый,

20 Немесида тебя не покарала б, —

Берегись ей вредить: грозна богиня!

Тот с богами, кажется мне, стал равен,

Тот богов превыше, коль то возможно,

Кто сидит напротив тебя и часто

Видит и слышит,

5 Как смеёшься сладко, — а я, несчастный,

Всех лишаюсь чувств оттого, что тотчас,

Лесбия, едва лишь тебя увижу, —

Голос теряю,

Мой язык немеет, по членам беглый

10 Заструился пламень, в ушах заглохших

Звон стоит и шум, и глаза двойною

Ночью затмились.

Праздность, мой Катулл, для тебя зловредна,

Праздности ты рад, от восторга бредишь;

15 Праздность в прошлом много царей и славных

Градов сгубила.

Ну что ж? Ещё ли медлишь умирать, Катулл?

Зобатый Ноний восседает в курии;

Ватиний без стыда клянётся консульством;

Ну что ж? Ещё ли медлишь умирать, Катулл?

И смеялся же я на днях в собранье:

Там мой Кальв с удивительным искусством

Все ватиниевы грехи представил,

И в восторге, всплеснув руками, кто-то

Вдруг вскричал: — «Ну и шиш, каков оратор!»

Голова у Отона с черепочек;

Ляжки моет Герей, но по-мужицки;

Воздух портит Либон при всех неслышно, —

Ты и сам бы от них отворотился,

И Суффиций, в котле варёный дважды,

Будешь вновь на мои сердиться ямбы

Недостойные, первый полководец?

55 + 58 b

Умоляю: коль тебе не трудно,

Мне откройся, в какой ты тьме таишься.

Я искал тебя на Малом Поле,

В Цирке был, во всех был книжных лавках,

5 Заходил к Юпитеру в храм священный,

И Помпеево гульбище обегал,

Там ко всем подходил девицам всяким,

Тем, конечно, кто был лицом получше,

Стал кричать, приставать к ним: «Эй, отдайте

10 Мне Камерия, скверные девчонки!»

А одна приоткрыла грудь, сказала:

«Тут он, в розовых спрятался сосочках».

13 Да, искать тебя — подвиг Геркулеса!

Если б стал я похож на стража Крита,

Как Пегас носился бы, стал Ладом,

Или же Персеем крылоногим,

Иль конём белоснежным биги Реса,

5 Всех прибавь летучих, оперённых,

Ветры все призови с их быстрым лётом,

И свяжи и отдай их мне, Камерий, —

Всё ж до мозга костей я был бы выжат,

Телом всем и всем нутром измаян, —

10 Так тебя я разыскивал, мой милый!

13 Ну чего ж ты молчишь так горделиво?

Лучше впредь сообщай, где пропадаешь.

15 Выходи же смелей, не бойся света!

Иль застрял у красоток белотелых?

Если будешь молчать, зажавши губы,

Лучший ты из даров любви упустишь, —

Радует Венеру говорливость.

20 Впрочем, губ не разжимай, коль хочешь,

Лишь бы вашей любви я был участник.

Презабавная вещь, занятный случай!

Он вполне твоего достоин слуха,

Так посмейся, Катон, вослед Катуллу:

В самом деле, такой забавный случай!

Я мальчишку накрыл: молотит, вижу,

Девку. Я — да простит Диона! — тут же

Твёрдой палкой своей закончил дело.

Славно два подлеца развратных спелись, —

Хлыщ Мамурра и любострастник Цезарь!

Что ж дивиться? Обоих тоги в пятнах —

Тот в столичной грязи, а тот в формийской.

5 Пятна накрепко въелись, их не смоешь.

Хворь одна у двоих: они — двояшки.

Спят в постельке одной. Учены оба!

В каждом поровну тать и соблазнитель.

На девчонок идут единым строем.

10 Славно два подлеца развратных спелись!

Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,

Эта Лесбия, что была Катуллом

Больше близких, сильней себя любима,

Нынче по тупикам и перекрёсткам

Знаменитых лущит потомков Рема!

Бононка Руфа своему сынку Руфу

И мать и <…> зараз; Менений ей мужем,

Она ж сынку ворует снедь с костров смертных:

Едва лишь с дров исчез какой-нибудь хлебец,

Сжигальщик меченый её при всех лупит.

В горах либийских принесён ты был львицей,

Иль Скиллой ты рождён, чей лает низ чрева,

И так душа твоя черна, что ты в силах

Без содрогания пренебрегать воплем

Отчаявшегося? Нет у тебя сердца!

О, холма Геликонского

Житель, племя Урании!

Ты, что нежную к мужу мчишь

Деву, о Гименей! Ио

5 Гименею, Гимену!

Ты чело увенчай венком

Майорана душистого,

Весел, в брачном иди плаще,

Белоснежные ноги сжав

10 Яркой обувью жёлтой!

Привлечённый весёлым днём,

Звонким голосом брачные

Песни пой! Ударяй ногой

Оземь и потрясай в руке

15 Смольный свадебный факел!

Ныне с Манлием Виния

(И к фригийцу-судье сама

Не прекрасней Киприда шла!)

В брак вступает при знаменье

20 Добром добрая дева,

Что взросла, как азийский мирт,

Весь цветами осыпанный, —

Хоры лёгкие нимф лесных

Для утехи своей его

25 Влагой росной питают.

Так иди же, иди сюда!

Брось утёсы Феспийские

И пещеры Аонии,

Где прохладная льётся вниз

30 Нимфа к ним Аганиппа.

В новый дом госпожу введи,

К мужу страстью горящую,

Оплети ей любовью дух,

Как блуждающий вкруг ствола

35 Плющ по дереву вьётся.

Вы же, девы невинные,

Чей уже приближается

День такой же, начните в лад,

Пойте: «О Гименей! Ио

40 Гименею, Гимену!»

Чтобы шёл к нам охотнее,

Слыша, как его славят здесь,

Свой священный исполнить долг,

Вождь Венеры благой, благих

45 Уз любви сочетатель.

Бог какой на устах всегда

У любимых и любящих?

Кто из вышних людьми почтён

Боле? О Гименей! Ио

50 Гименею, Гимену!

Дряхлый кличет тебя отец

К детям, девушки в честь твою

Поясок развязать спешат,

Жадно, в трепете, юный муж

55 Гимнам внемлет Гимена!

В руки ярому юноше

Ты цветущую девушку

Отдаёшь с материнского

Лона. О Гименей! Ио

60 Гименею, Гимену!

Без тебя наслаждения,

С доброй славой согласного,

Дать не может Любовь — но даст,

Коль захочешь! Какой же бог

65 С этим богом сравнится?

Дом не даст без тебя детей,

И не сможет уже отец

Обеспечить свой род — но даст,

Коль захочешь! Какой же бог

70 С этим богом сравнится?

Без обрядов твоих святых

Не дала бы защитников

Для окраин страна — но даст,

Коль захочешь! Какой же бог

75 С этим богом сравнится?

Так снимите ж с дверей засов

Перед девою! Факелы,

Видишь, кудри блестящие

Разметали? Но медлит стыд…

80 …

Не поборет стыда и льёт

85 Слёзы: время идти ей.

Перестань же ты плакать, Ав-

рункулея, и страх откинь:

Ведь прекраснее женщины

Завтра светлый не встретит день,

90 Вставший из океана.

У владельца богатого

В пёстром вешнем саду такой

Гиацинта встаёт цветок!

Но ты медлишь… Уходит день, —

95 Выходи, молодая!

Выходи, молодая, раз

Ты согласна, послушайся!

Видишь, брачные факелы

Треплют кудри златистые?

100 Выходи, молодая!

Твой супруг, легкомысленно

Любодейству предавшися,

Чувству низкому следуя,

Не захочет лежать вдали

105 От грудей твоих нежных.

Нет, как гибкая льнёт лоза

К близ растущему дереву,

Так к объятьям твоим и он

Будет льнуть. Но уходит день, —

110 Выходи, молодая!

О, постель, что для каждого…

…

115 Белой ножкою ложа.

Сколько ныне супруга ждёт

Новых радостей! Сколько их

Ночью ль тёмной, средь бела ль дня

Вкусит он! Но уходит день, —

120 Выходи, молодая!

Взвейте, мальчики, факелы!

Брачный, вижу я, плащ грядёт!

Выступайте и пойте в лад:

«О Гимен, Гименей! Ио

125 Гименею, Гимену!»

Фесценнинские шутки пусть

Раздаются — чего ж молчать?

И орехов пусть мальчикам

Даст наложник, — утратил он

130 Ныне страсть господина!

Дай же, дай же орехов им

Ты, дружок нерадивый! Сам

Наигрался орехами!

Послужи-ка Таласию!

135 Сыпь, наложник, орехов!

Ты вчера ещё был безус

И селянками брезговал, —

А уже брадобрей тебя

Бреет! Бедный же, бедный ты!..

140 Сыпь, наложник, орехов!

Скажешь ты, раздушенный муж:

Нелегко отвыкать тебе

От безусых? — да срок пришёл!

О Гимен, Гименей! Ио

145 Гименею, Гимену!

Знаем: лишь разрешённое

Ты изведал. Но нет, не то

Подобает женатому!

О Гимен, Гименей! Ио

150 Гименею, Гимену!

Ты ж, супруга, коль просит муж,

Берегись, не отказывай,

Чтоб не шёл он других просить!

О Гимен, Гименей! Ио

155 Гименею, Гимену!

Вот как счастлив и как богат

Перед тобою супруга дом.

Будет он навсегда твоим, —

О Гимен, Гименея! Ио

160 Гименею, Гимену!

До тех пор, пока белая

Старость все не сведёт концы,

Головою седой тряся.

О Гимен, Гименей! Ио

165 Гименею, Гимену!

С добрым знаменьем чрез порог

Золотой перейди стопой

Под лоснящейся притолкой!

О Гимен, Гименей! Ио

170 Гименею, Гимену!

Посмотри же: внутри супруг

Лёг на ложе пурпурное,

Весь к тебе устремился он.

О Гимен, Гименей! Ио

175 Гименею, Гимену!

Нет, не менее, чем в твоём,

Тайно в сердце его горит

Пламя — глубже горит оно!

О Гимен, Гименей! Ио

180 Гименею, Гимену!

Ручку тонкую девушки

Бросьте, мальчики-спутники!

К ложу мужнину пусть идёт!

О Гимен, Гименей! Ио

185 Гименею, Гимену!

Вы же, добрые женщины,

Старикам своим верные,

Уложите вы девушку!

О Гимен, Гименей! Ио

190 Гименею, Гимену!

Время! Можешь идти, супруг!

В спальню мужа взошла жена!

Молодое цветёт лицо,

Словно белая лилия,

195 Словно мак огнецветный.

Но, супруг (мне свидетели

Боги в том), ты не менее

Сам прекрасен, Венерою

Не забыт… Но уходит день…

200 Так не медли же боле!

И не долго промедлил ты —

Вот идёшь! Да поможет вам

Всеблагая Венера. Ты

Взял открыто желанное

205 И любви не скрываешь.

Тот песка африканского

Иль сверкающих звёзд ночных

Подсчитает вперёд число,

Кто захочет исчислить игр

210 Ваших тысячи тысяч!

Так играйте ж и вскорости

Принесите детей: нельзя,

Чтоб остался столь древний род

Без потомства. Всё тот же, пусть

215 Возрождается вечно!

Вскоре маленький пусть Торкват

Потянувшись ручонками

С лона матери, радостно

Засмеётся родителю,

220 Ротик приоткрывая.

Пусть с родителем, с Манлием,

Будь схож: из незнающих

Пусть любой узнает его.

Пусть стыдливость и матери

225 На лице его будет.

Пусть от матери доброй честь

Так же сыну достанется,

Как от матери, лучшей всех,

Пенелопы, обрёл навек

230 Телемах свою славу.

Дверь закройте, о девушки!

Будет праздновать. Добрая,

Ты счастливой живи, чета,

Принося постоянные

235 Жертвы юности бодрой!

Юноши

Юноши! Веспер взошёл. Подымайтесь! Веспер с Олимпа,

Жданный нами давно, наконец свой факел возносит.

Стало быть, время вставать, отходить от столов изобильных.

Скоро невеста придёт, и славить начнут Гименея.

5 К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Девушки

Юношей видите ль вы, подружки? Вставайте навстречу!

Правда, вечерней звезды показался огонь из-за Эты.

Значит, время пришло, — поспешно юноши встали.

Смело встали, сейчас запоют: нужна им победа!

10 К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Юноши

Други, победная ветвь не легко нам достанется ныне:

Девушки молча стоят, задумавшись, припоминают.

Припоминают не зря, достойное что-то готовят.

Дивно ли, если они так в мысли свои углубились?

15 Мы же — и слух не настроен у нас, и рассеяны мысли.

Нас победят поделом: победа усердие любит.

Медлить поздно, пора! Берегитесь, внимательны будьте!

Девушки скоро начнут, и нам отвечать им придётся!

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Девушки

20 Веспер! Жесточе тебя несётся ли в небе светило?

Можешь девушку ты из объятий матери вырвать,

Вырвать у матери вдруг ты можешь смущённую дочку,

Чистую деву отдать горящему юноше можешь.

Так ли жестоко и враг ведёт себя в граде пленённом?

25 К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Юноши

Веспер! Какая звезда возвещает нам большее счастье?

Брачные светом своим ты смертных скрепляешь союзы, —

Что порешили мужи, порешили родители раньше.

Но сочетают союз не прежде, чем ты загоришься.

30 В радостный час что желанней тебя даруют нам боги?

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Девушки

Веспер жестокий от нас одну отторгнул, подруги…

Ибо с приходом твоим всечасно бодрствует стража…

Юноши

Ночью скрывается тать, но сам ты его обличаешь,

35 Лишь под названьем другим с востока появишься, Веспер.

Плачутся девушки пусть и притворно тебя упрекают, —

В чём упрекают тебя, не жаждут ли девушки тайно?

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Девушки

Скромно незримый цветок за садовой взрастает оградой.

40 Он неизвестен стадам, не бывал он плугом встревожен;

Нежат его ветерки, и росы питают и солнце,

Юношам многим он люб, он люб и девушкам многим.

Но лишь завянет цветок, подрезанный тоненьким ногтем,

Юношам он уж не люб, и девушкам боле не люб он.

45 Девушка так же: доколь не тронута, все её любят.

Но лишь невинности цвет осквернённое тело утратит,

Юношей больше она не влечёт, не мила и подругам.

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Юноши

Если на поле пустом родится лоза одиноко,

50 Сил не имея расти, наливать созревшие гроздья,

Юное тело своё сгибая под собственным весом,

Так что верхушка её до самых корней ниспадает,

Ни садовод, ни пастух о лозе не заботится дикой.

Но коль случайно сплелась она с покровителем-вязом,

55 И садовод и пастух о лозе заботиться станут.

Девушка так же, храня своё девство, стареет бесплодно.

Но если в брак она вступит, когда подойдёт её время,

Мужу дороже она и меньше родителям в тягость.

<…>

Перед супругом таким теперь не упорствуй, невеста!

60 Ты не упорствуй пред тем, кому тебя отдал родитель,

Сам твой родитель и мать — во всём их слушаться надо.

Девственность вся ли твоя? В ней есть и родителей доля:

Третья часть у отца, и также у матери третья,

Третья лишь часть у тебя! Так против двоих не упорствуй,

65 Коль над тобою права с приданым отдали зятю.

К нам, о Гимен, Гименей! Хвала Гименею, Гимену!

Чрез моря промчался Аттис на бегущем быстро чёлне

И едва фригийский берег торопливой тронул стопой,

Лишь вошёл он в дебрь богини, в глубь лесной святыни проник, —

Он во власти тёмной страсти здравый разум свой потеряв,

5 Сам свои мужские грузы напрочь острым срезал кремнём.

И тотчас узрев, что тело без мужских осталось примет,

И что рядом твердь земная свежей кровью окроплена,

Белоснежными руками Аттис вмиг схватила тимпан,

Твой тимпан, о мать Кибела, посвящений тайных глагол,

10 И девичьим пятиперстьем в бычью кожу стала греметь,

И ко спутникам взывая, так запела, вострепетав:

— «Вверх неситесь, мчитесь, галлы, в лес Кибелы, в горную высь,

О, владычной Диндимены разблуждавшиеся стада!

Вы, что новых мест взыскуя, вдаль изгнанницами ушли,

15 И за мной пустились следом и меня признали вождём,

Хищность моря испытали и свирепость бурных пучин,

Вы, что пол свой изменили, столь Венера мерзостна вам,

Бегом быстрым и плутаньем взвеселите дух госпожи!

Нам теперь коснеть не время, все за мной, за мною скорей —

20 Во фригийский дом богини, под её фригийскую сень,

Где звенит кимвалов голос, где ревут тимпаны в ответ,

Где игрец фригийский громко дует в загнутую дуду,

Где плющем увиты станы изгибающихся менад,

Где о таинствах священных вдаль гласит неистовый вой,

25 Где вослед богине рыщет без пути блуждающий сонм!

Нет иной для нас дороги. В путь скорее! Ног не жалеть!»

Так едва пропела Аттис, новоявленная жена, —

Обуянный отвечает хор трепещущим языком,

Уж тимпан грохочет лёгкий, уж бряцает полый кимвал.

30 И на верх зелёной Иды мчится хор поспешной стопой.

Их в безумьи, без оглядки, задыхаясь, Аттис ведёт,

Ввысь и ввысь, гремя тимпаном, их ведёт сквозь тёмную дебрь.

Так без удержу телица буйно мчится прочь от ярма.

За вождём, себя не помня, девы-галлы следом спешат.

35 Но едва примчались девы в дом Кибелы, в самый тайник,

Обессиленные впали без даров церериных в сон,

Их окутало забвенье, взор смежила томная лень,

И в разымчивой дремоте их затих неистовый пыл.

Но когда златого Солнца обозрел сияющий взор

40 Бледный воздух, крепь земную и морскую грозную хлябь,

И прогнал ночные тени прозвеневший топот копыт, —

Вмиг от Аттис пробуждённой Сон отпрянул и убежал,

И на перси Пасифея приняла его, трепеща.

Из разымчивой дремоты Аттис, умиротворена,

45 Пробудившись, всё, что было, стала думой перебирать,

И рассудком ясным видит, без чего осталась и где,

И назад уже стремится и обратно к морю спешит.

Здесь, увидя ширь морскую и обильно слёзы лия,

К милой родине, горюя, одиноко стала взывать:

50 «Край родной, земля родная, ты, родительница моя,

Я ль тебя постыдно бросил, как своих бросает господ

Беглый раб, и к дебрям Иды свой направил горестный путь,

Чтобы жить, где снег не сходит, где морозны логи зверья,

Чтоб в беспамятном порыве подбегать к убежищам их?

55 Где, в каких широтах мира я тебя представить могу?

Сами очи, сами жаждут устремиться взором к тебе

В краткий срок, пока от буйства мой свободен бедственный дух.

Я ли, дом родной покинув, в эти дебри перебегу?

Край родной, друзья, угодья, мать с отцом — мне жить ли без вас.

60 Форум, стадий и палестра, и гимнасий — брошу ли их?

Горе, горе! Вечно плакать — вот отныне участь моя.

Кем я был и кем я не был? Сколько я обличий сменил!

Нынче дева, был я мужем, был юнцом и мальчиком был.

Был я цветом всех гимнастов и красою был я борцов.

65 У меня в дверях толпились, стыть порог мой не успевал,

По утрам цветов венками был украшен празднично дом,

В час, когда с восходом солнца полагалось с ложа вставать.

Мне ли быть богам служанкой? Мне ли быть Кибеле рабой?

Я ли буду оскоплённый жить менадой, частью себя?

70 Мне ль в горах зелёной Иды обитать, где холод и снег?

Я ли дни сгублю младые у фригийских острых вершин?

Где олень лесной таится, где кочует в чаще кабан?

Что же, что ж я натворила! Как ужасно ныне казнюсь!»

И едва такие звуки, излетев из розовых уст,

75 До ушей богов бессмертных донесли нежданную новь, —

Тотчас львам своим Кибела отпустила путы ярма

И впряжённого ошую тотчас так дразнить начала:

— «Прянь, свирепый, поусердствуй, чтобы он в неистовство впал,

Чтобы вновь в порыве яром он вернулся в чащи мои, —

80 Он, кто в вольности чрезмерной мнит бежать от власти моей!

Бей хвостом бока и спину, плетью собственною хлещи!

Пусть ужасный вновь отдастся по глухим урочищам рёв.

На своей могучей вые ржавой гривой страшно тряхни!»

Так рекла Кибела грозно и сняла со зверя ярмо.

85 Сам свой норов возбуждает зверь свирепый — и побежал!

Влево, вправо он кустарник, мчась, ломает шалой ногой.

Вот уж близок берег пенный, близок мрамор зыби морской,

Лютый зверь завидел деву и схватить добычу готов, —

Но уже в самозабвеньи Аттис в дикий лес унеслась,

90 Там служить своей богине навсегда осталась она.

О Кибела, о богиня, ты, кого на Диндиме чтут!

Пусть мой дом обходят дальше, госпожа, раденья твои, —

Возбуждай других к безумству, подстрекай на буйство других!

Древле корабль из сосны, на хребте Пелиона рождённой,

Плыл, как преданье гласит, по водам текучим Нептуна,

В край, где Фасис течёт, к пределам владыки Эета,

В год, когда юношей цвет, аргосской краса молодёжи,

5 Страстно похитить стремясь Золотое руно из Колхиды,

Быстрой решились кормой взбороздить солёные воды,

Вёсел еловых концом голубую взрывая поверхность.

Им богиня сама, что твердыни блюдёт на высотах

Градов, корабль создала, дуновению ветра покорный,

10 Сосны своею рукой скрепляя для гнутого днища.

Килем впервые тогда прикоснулся корабль к Амфитрите.

Только, взрезая волну, в открытое вышел он море,

И, под веслом закрутясь, побелели, запенились воды,

Из поседевших пучин показались над волнами лица:

15 Нимфы подводные, всплыв, нежданному чуду дивились.

И увидали тогда впервые смертные очи

В ясном свете дневном тела Нереид обнажённых,

Вплоть до упругих сосцов выступавших из пены кипящей.

Тут и к Фетиде Пелей, — так молвят, — зажёгся любовью,

20 Тут и Фетида сама не презрела брака со смертным,

Тут и отец всемогущий вручил Фетиду Пелею.

Вам, о рождённые встарь, в блаженное время былое,

Вам, герои, привет, матерей золотое потомство!

23a Племя богов! Вам дважды привет! Благосклонными будьте!

Часто я в песне своей призывать вас буду, герои!

25 Первым тебя призову, возвеличенный факелом брачным,

Мощный Фессалии столп, Пелей, кому и Юпитер,

Сам родитель богов, уступил любимую деву.

Ты ль не возлюбленный муж прекраснейшей дщери Нерея?

Ты ли не тот, кому уступила внучку Тефия

30 И Океан, что весь круг земной морями объемлет?

Время пришло, и когда желанные дни наступили,

В гости Фессалия вся сошлась к палатам Пелея.

Вот уже царский дворец весёлой полон толпою;

Гости подарки несут, сияют радостью лица;

35 Скирос весь опустел, Темпейские брошены долы,

Пусты Краннона дома, обезлюдели стены Лариссы, —

Все к Фарсалу сошлись, посетили фарсальские сени.

Поле не пашет никто, у быков размягчаются выи,

Не прочищают лозы виноградной кривою мотыгой,

40 Вол перестал сошником наклонным отваливать глыбы;

Не убавляет и нож садовника тени древесной;

Дома покинутый плуг покрывается ржавчиной тёмной.

Царский, однако, дворец на всём протяженье роскошно

Светлым блестит серебром и золотом ярко горящим.

45 Тронов белеется кость, на столах драгоценные чаши

Блещут — ликует дворец в сиянии царских сокровищ.

Посередине дворца — богини брачное ложе,

Всё из индейских клыков, пеленою покрыто пурпурной —

Тканью, ракушек морских пунцовым пропитанной соком.

50 Вытканы были на ней деяния древних героев,

Славные подвиги их она с дивным искусством являла.

Вот Ариадна, одна, с пенношумного берега Дии,

Неукротимый пожар не в силах сдерживать в сердце,

Смотрит, как в море Тесей с кораблями поспешно уходит;

55 Видит — не может сама тому, что видит, поверить:

Что, от обманчивых снов едва пробудясь, на пустынном

Бреге песчаном себя, несчастная, брошенной видит.

Он же, про деву забыв, ударяет вёслами волны,

Бурному ветру свои обещанья вручая пустые!

60 С трав, нанесённых волной, в печали глядит Миноида,

Как изваянье, увы, как вакханка из мрамора. Смотрит,

Смотрит вдаль и плывёт по волнам великих сомнений.

Тонкий восточный убор упал с головы золотистой,

Полупрозрачная ткань не скрывает шею нагую,

65 И уж не вяжет тесьма грудей белоснежнее млека.

Что упадало с неё, с её прекрасного тела,

Всё омывали у ног морские солёные волны.

Но не смотрела она на убор, на влажные платья, —

Дева, надеясь ещё, к тебе лишь, Тесей, устремлялась

70 Сердцем и всею душой и всею — безумная — мыслью.

Ах, несчастливица! Как омрачала ей дух Эрицина

Плачем, не знавшим конца, тревог в ней тернии сея,

С дня того, как Тесей, на мощь свою гордо надеясь,

75 К злобному прибыл царю и увидел гортинские кровли.

Город Кекропа пред тем, подавлен чумой жесточайшей,

Дал, по преданью, обет искупить Андрогея убийство

И посылать Минотавру, как дань, насущную пищу:

Юношей избранных цвет и лучших из дев незамужних.

80 Но, как от бедствий таких необширный измучился город,

Сам своё тело Тесей за свои дорогие Афины

В жертву отдать предпочёл, чтобы впредь уже не было нужды,

Не хороня, хоронить на Крит увозимые жертвы.

Так на лёгком своём корабле, при ветре попутном,

85 Он к горделивым дворцам Миноса надменного прибыл.

Тотчас на гостя глядит желанья исполненным взором

Царская дочь, что жила в объятиях матери нежных,

Средь благовонных пелён своей непорочной постели, —

Миртам подобна она, над струями Эврота возросшим,

90 Или же ярким цветам, под дыханьем весны запестревшим.

Девушка пламенный взор оторвать не успела от гостя,

Как уже чувствует: зной разливается жгучий по телу,

Вглубь, до мозга костей проникает пылающий пламень.

Ты, о безжалостный бог, поражающий сердце безумьем,

95 Мальчик святой, к печалям людским примешавший блаженство!

Ты, о богиня, кому Идалийские рощи подвластны!

О, по каким вы бросали волнам запылавшую деву,

Как заставляли её о русом вздыхать чужеземце!

Как страшилась она, как сердце её замирало,

100 Как от пыланья любви она золота стала бледнее

В час, как Тесей, устремясь с чудовищем буйным сразиться,

Шёл, чтобы встретить конец или славу добыть как награду!

Хоть и напрасно, богам обещая угодные жертвы,

Не позволяла слетать молениям с уст молчаливых,

105 Как необузданный вихрь, что валит дыханием мощным

Дуб, чьи на Тавре крутом под ветром колышутся ветви,

Или же ломит сосну шишконосную с потной корою,

И упадают они, накренясь, исторгнуты с корнем,

Всё, что вокруг, широко своим сокрушая паденьем, —

110 Так и Тесей распластал свирепого, наземь повергнув:

Тщетно воздух пустой полубык бодает рогами!

Тут со славой Тесей обратно идёт невредимый,

Свой неуверенный шаг направляет он ниткою тонкой,

Чтобы, когда Лабиринтом пойдёт, по коварным изгибам,

115 Не заблудиться ему в недоступных для взора покоях.

Но для чего, отступив далеко от замысла песни,

Стану ещё вспоминать, как, родителя дома покинув,

Бросив объятья сестры, объятья матери бедной,

Плакавшей горько о том, что дочь дорогая исчезла,

120 Дева всему предпочла любовные ласки Тесея?

Иль как корабль уносил её к пенному берегу Дии?

Или о том, как супруг с забывчивым сердцем покинул

Вскоре её, когда ещё сон ей сковывал вежды?

Долго она, говорят, кипела душой исступлённой

125 И глубоко из груди исторгала звенящие клики;

То в печали, одна, поднималась на горы крутые,

Острый взор устремив на ширь кипящего моря;

То против трепетных волн бежала в солёную влагу,

Мягкий подол приподняв, обнажив белоснежные ноги.

130 Вот её скорбная речь, последние пени несчастной,

С влажных слетавшие губ, холодевшей слезой орошённых:

«Ты ль, вероломный, меня разлучив с алтарями родными,

Здесь, вероломный Тесей, на прибрежье покинул пустынном?

Иль, обещанья забыв, священною волей бессмертных

135 Ты пренебрёг и домой возвращаешься клятвопреступным?

Или ничто не могло смягчить жестоких решений?

Или в душе у тебя и малости нет милосердья,

Чтобы хоть жалость ко мне почувствовал ты, бессердечный?

Льстивым голосом ты не такие давал мне обеты,

140 И не такие внушал надежды мне, злополучной, —

Радостный брак мне сулил, говорил мне о свадьбе желанной!

Всё понапрасну; мои упованья развеяли ветры!

Женщина пусть ни одна не верит клятвам мужчины

И не надеется пусть, чтоб муж сдержал своё слово.

145 Если, желаньем горя, к чему-либо алчно стремятся,

Клясться готовы они, обещать ничего им не страшно.

Но лишь насытилось в них вожделение жадного сердца,

Слов уж не помнят они, не боятся они вероломства.

Боги! Не я ли тебя из вихря самого смерти

150 Вырвала и потерять скорей не решилась ли брата,

Нежели в миг роковой тебя, обманщик, покинуть!

Вот за какую вину на съеденье зверям и пернатым

Я отдана, и никто мой прах не покроет землёю.

Львица какая тебя родила под скалою пустынной?

155 Море какое, зачав, из бурной пучины извергло?

Сиртами ль ты порождён, Харибдой иль хищною Скиллой?

Так-то ты мне воздаёшь за спасение сладостной жизни?

Если уж были тебе наши брачные узы не милы

Или отца-старика ты суровых укоров боялся,

160 Всё же ты мог бы меня отвезти в вашу дальнюю землю;

Радостно было бы мне служить тебе верной рабою,

Белые ноги твои омывать водою прозрачной

Или на ложе твоё стелить пурпурные ткани.

Но, обезумев, зачем я ветрам, разуменья лишённым,

165 Жалуюсь тщетно? Они, человеческим чуждые чувствам,

Кликам не внемлют моим и дать не могут ответа.

Он уже в море меж тем проплыл половину дороги,

А на пустынной траве и следов человека не видно.

Так и в последний мой час, надо мной издеваясь жестоко,

170 Рок не пошлёт никого мои скорбные выслушать песни.

О всемогущий отец, Юпитер! Когда бы от века

Наших гнозийских брегов не касались Кекроповы кормы,

И никогда, ополчившись в поход на свирепого зверя,

На берег Крита канат вероломный моряк не закинул,

175 Умысел злой утаив под обличием, сладким для взора,

И не вкусил бы, как гость, покоя под нашею кровлей!

Ах! Но куда мне идти? Для погибшей какая надежда?

Вновь ли к Идейским горам устремиться? Но грозного моря

Бездна простёрлась, увы, без края теперь между нами.

180 Помощи ждать от отца, которого бросила я же,

Следом за юношей мчась, обагрённым погибелью брата?

Иль утешенье найду в любви неизменной супруга?

Морем не он ли бежит, выгибая упругие вёсла?

Кровли нет надо мной — лишь берег, лишь остров пустынный…

185 Выхода нет мне: вокруг только волны морские бушуют,

Мне невозможно бежать, мне нет надежды, всё немо,

Всё безотрадно кругом и всё о смерти вещает.

Пусть! Но не раньше мои потускнеют глаза перед смертью,

И не скорее душа истомлённое тело покинет,

190 Чем у богов за обман испрошу правосудной я кары

И хоть в последний свой час узнаю небес справедливость.

Вы, что деянья людей наказуете, мстя, Эвмениды!

Вы, на чьей голове извиваются лютые змеи,

Гневом чей лик искажён, в беспощадном сердце кипящим, —

195 Мчитесь, о, мчитесь сюда, внемлите словам моих жалоб!

Тщетно, злосчастная, их из глубин я души исторгаю,

Сил лишаясь, пылая огнём и слепа от безумья.

Если я вправду скорблю и жалуюсь чистосердечно,

Не потерпите, молю, чтоб рыдала я здесь понапрасну,

200 И, как Тесей вероломно меня одинокую бросил,

Так пусть, богини, себе и своим принесёт он несчастье!»

Только исторгла она призыв свой из груди печальной

И за жестокость его в смятенье о каре взмолилась,

Волю явил повелитель богов — кивнул головою, —

205 Затрепетала земля, всколебались угрюмые воды

Моря, и сонм в небесах мерцающих звёзд содрогнулся.

Разум Тесея меж тем окутался тьмой беспросветной:

Памяти сразу лишась, он все позабыл наставленья,

Те, что в прежние дни неизменно в уме его были:

210 Добрый не поднят был знак, не узнал скорбящий родитель,

Что невредимо Тесей вновь узрел Эрехфейскую пристань.

Передают, что, когда от стен пречистой богини

Сына Эгей отпускал, ветрам его доверяя,

Вот какие, обняв, он юноше дал наставленья:

215 «Сын мой, ты, что один мне долгой жизни желанней,

Ты, возвращённый едва мне в годы старости поздней,

Сын мой, кого принуждён я отдать судьбе неизвестной,

Ныне мой рок и твоя беззаветная доблесть отторгнут

Снова тебя от отца, — а мои ослабелые очи

220 Я не насытил ещё возлюбленным образом сына.

Нет, не в веселье тебя провожу, не с лёгкой душою;

Благоприятной судьбы не дозволю нести тебе знаки.

Нет, сперва из груди я жалоб немало исторгну,

Прахом летучим, землёй свои я посыплю седины,

225 Тёмные я паруса повешу на зыбкую мачту, —

Пусть всю горесть мою, пожар скорбящего сердца,

Парус иберский своей чернотою расскажет унылой.

Если ж пошлёт тебе Та, что в святом обитает Итоне,

Благоволив наш род защищать и престол Эрехфея,

230 Чтобы кровью быка свою обагрил ты десницу,

Пусть в душе у тебя и в памяти будут всечасно

Живы мои наставленья везде и во всякое время:

Только лишь очи твои холмы наши снова завидят,

Скорбные пусть со снастей корабельных опустят полотна,

235 Белые пусть паруса на кручёных поднимут канатах,

Чтобы, завидевши их, познал я великую радость,

Что невредимым тебя мне день возвращает счастливый».

Помнил сначала Тесей отца наставленья, теперь же

Вдруг отлетели они, как тучи, гонимые ветром,

240 С горных слетают вершин, снегами вечно покрытых.

А с крепостной высоты отец устремлялся очами

Вдаль, и туманили взор ему постоянные слёзы.

И лишь завидел вдали из полотнища тёмного парус,

Тотчас с вершины скалы он стремительно бросился в море:

245 Думал отец, что Тесей безжалостным роком погублен.

Так, возвратившись под сень, омрачённую смертью отцовской,

Жестокосердый Тесей испытал не меньшее горе,

Чем Миноиде он сам, забывчивый сердцем, доставил.

Дева в печали меж тем, на корму уходящую глядя,

250 Много мучительных дум питала в душе оскорблённой.

Но уж с другой стороны цветущий Иакх приближался

С хором сатиров, с толпой силенов, на Нисе рождённых, —

Звал он тебя, Ариадна, к тебе зажжённый любовью.

Буйной толпою неслись в опьяненье весёлом вакханки,

255 Вверх запрокинув лицо, «эвоэ!» восклицали протяжно.

Тирсы одни потрясали — листвой перевитые копья,

Те, растерзавши тельца, рассевали кровавые части,

Эти извивами змей опоясали тело, другие

Таинства знаки несли, в плетёных скрыв их кошницах

260 (Лишь посвящённым одним возможно те таинства ведать).

Вскинувши руки, меж тем другие били в тимпаны

Иль заставляли бряцать кимвалы пронзительным звоном;

Роги у многих в устах хрипящий гул издавали,

Страх наводящий напев раздавался из варварских дудок.

265 В изображеньях таких богатая ткань устилала

Брачное ложе, его украшая узорным покровом.

Тут фессалийский народ, насытясь зрелищем этим,

В сторону стал отходить и богам уступать своё место.

Как, дуновеньем своим спокойное море тревожа,

270 Будит зефир поутру набегающий зыбкие волны.

В час, как Аврора встаёт у порога бегущего солнца,

Волны же, тихо сперва гонимые лёгким дыханьем,

Движутся — нежно звучит их ропот, как хохот негромкий, —

Но уже ветер сильней, и множатся больше и больше,

275 И, в отдаленье катясь, багряным отсветом блещут, —

Так покидали дворец из сеней уходящие гости

И по своим разбредались домам походкой нетвёрдой.

После ухода гостей, с вершины сойдя Пелиона,

Первым прибыл Хирон, подарки принёс он лесные:

280 И полевые цветы, и те, что в краю фессалийском

Произрастают средь гор, и те, что в воздухе тёплом

Возле реки рождены плодоносным дыханьем Фавона, —

Все их принёс он, смешав и нескладно связав в плетеницы.

Благоуханием их услаждённый дом улыбнулся.

285 Вскоре пришёл и Пеней, покинув Темпейские долы,

Долы, которые лес опоясал, с гор нависая,

Те, что сестёр Мнемонид прославлены хором искусным.

Он не без дара пришёл: с собою могучие буки

С корнем и лавры он нёс со стволом высоким и стройным,

290 Трепетный также платан он влёк и сестру Фаэтона

Испепелённого; нёс кипарис, возносящийся в небо.

Их, друг с другом сплетя, перед входом дворцовым расставил,

Чтобы он весь зеленел, осенённый свежей листвою.

После него Прометей появился, умом исхищренный, —

295 Лёгкие знаки ещё носил он той кары недавней,

Что претерпел, вися на скале, над отвесным обрывом,

Там, где тело его цепями приковано было.

Вот и Родитель богов с детьми и святою супругой

С неба сошёл, — ты один не явился, о Феб златокудрый,

300 С единородной сестрой, живущей в нагориях Идра,

Ибо, как ты, и сестра на Пелея смотрела с презреньем

И не хотела почтить Фетиды свадебный факел.

Боги едва возлегли на ложах своих белоснежных,

Поданы были столы с обильной и разной едою!

305 Дряхлое тело меж тем качая слабым движеньем,

Парки начали петь правдиворечивые песни.

Тело дрожащее их обернувшая плотно одежда,

Белая, около пят полосой окружалась пурпурной;

А над их алым челом белоснежные вились повязки,

310 Ловким движеньем рук они вечный урок выполняли:

Левая прялку рука держала, одетую волной,

Правая нитку легко, персты изгибая, сучила,

Быстро пальцем большим крутя, её оправляла,

Круглое веретено вращая с подвешенным диском;

315 Зуб работу равнял, ненужное всё обрывая,

И на иссохших губах шерстяные висели обрывки,

Те, что, мешая сучить, на тоненьких нитках торчали.

Возле же ног их лежала, хранясь в плетёных корзинах,

Тонкая, нежная шерсть, руна белоснежного волна.

320 Шерсть чесали они и голосом звонко звучащим

В песне божественной так приоткрыли грядущие судьбы,

В песне, которой во лжи обличить не сможет потомство:

«Ты, о Эматии столп, о муж, прославленный сыном!

Ты, что великий почёт приумножил доблестью вящей,

325 Слушай, что в радостный день тебе предскажут правдиво

Сёстры! А вы между тем, предваряя грядущие судьбы,

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Скоро придёт для тебя несущий желанное мужу

Веспер, а с ним, со счастливой звездой, придёт и супруга,

330 Та, что наполнит тебе любовью ласковой сердце,

Вместе свой нежащий сон съединить готова с тобою,

Нежно руками обвив твою могучую шею.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Дом ни один никогда любви подобной не видел,

335 Также любовь никогда не скреплялась подобным союзом

Или согласьем таким, что царит у Фетиды с Пелеем.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Сын родится от вас — Ахилл, не знающий страха.

Враг не спину его, но храбрую грудь лишь увидит.

340 Будет всегда победителем он на ристаниях конских,

Он быстроногую лань по горячему следу обгонит.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

С ним герой ни один на войне не посмеет сравниться,

Той, где тевкрская кровь окрасит берег фригийский,

345 И разорит Пелопа коварного третий наследник

Трои высокий оплот, сломив его долгой осадой.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Храбрую доблесть его и светлые мужа деянья

На погребенье сынов вспоминать будут матери часто,

350 Пряди седые волос распустив над горестным прахом,

Немощно, дряхлой рукой в увядшую грудь ударяя.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Ибо как с жёлтых полей собирая обильную жатву,

Жнёт земледелец свой хлеб под жарко пылающим солнцем,

355 Так он троянских сынов враждебным скосит железом.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Будет Скамандра волна свидетелем подвигов славных,

Где постепенно она в Геллеспонт изливается быстрый:

Грудой порубленных тел теченье её преградится,

360 Воды до самых глубин согреются, смешаны с кровью.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Будет свидетелем та обречённая смерти добыча

В час, когда круглый костёр, на холме воздвигнутый, будет

Тела прекрасного ждать для жертвы заколотой девы.

365 Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Ибо, лишь только судьба позволит усталым ахейцам

Цепи Нептуна порвать, оковавшие дарданян город,

Над погребальным холмом прольётся кровь Поликсены.

Как под двуострым мечом бессильная падает жертва,

370 Так на колени она повергнется телом безглавым.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Будьте же смелы теперь, в желанной любви сочетайтесь!

Пусть счастливый союз супруга свяжет с богиней,

Пусть жена наконец отдастся горящему мужу!

375 Вечно ведущие нить, бегите, кружась, веретёна!

Завтра кормилица, вновь на рассвете её увидавши,

Шею её окружить вчерашнею ниткой не сможет.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!

Пусть не волнуется мать, что дочь в разладе с супругом,

380 Ей не позволит мечтать о рожденье внучат драгоценных.

Вейте бегущую нить, бегите, кружась, веретёна!»

Так, предсказанья свои прорицая когда-то Пелею,

Пели счастливую песнь воодушевлённые Парки.

Ибо нередко тогда к целомудренным домам героев

385 Боги спускались с небес и в смертном являлись собранье, —

Ибо ещё никогда не страдало тогда благочестье.

Часто Родитель богов, восседая в сверкающем храме,

В праздник, бывало, когда годовые приносятся жертвы,

Сам на земле созерцал, как сотни быков умерщвлялись.

390 Часто и Либер хмельной с высокой вершины Парнаса

Вёл восклицавших тиад, растрепавших небрежные кудри.

Ревностно Дельфы тогда, из ограды толпой высыпая,

Бога спешили встречать, и дым алтарный курился.

Часто в смертельном бою, бывало, участвовал Маворс,

395 Или Тритона-ручья богиня, иль Дева Рамнунта.

Вооружённых бойцов возбуждали бессмертные боги.

Ныне ж, когда вся земля преступным набухла бесчестьем

И справедливость людьми отвергнута ради корысти,

Братья руки свои обагряют братскою кровью,

400 И перестал уже сын скорбеть о родительской смерти,

Ныне, когда и отец кончины первенца жаждет,

Чтобы, свободный, он мог овладеть цветущей невесткой,

Иль нечестивая мать, неведеньем пользуясь сына,

Уж не боится святых опозорить бесстыдно Пенатов,

405 Всё, что преступно и нет, в злосчастном спутав безумье, —

Мы отвратили от нас помышленья богов справедливых;

Боги оказывать честь не хотят уже сборищам нашим,

И не являются нам в сиянии света дневного.

Правда, что горе моё и тоска постоянная, Ортал,

Мой отвлекают досуг от многомудрых сестёр,

И что не может душа разрешиться благими плодами

Доброжелательных Муз, бурей носима сама, —

5 Срок столь малый прошёл с тех пор, как в пучине забвенья

Бледную брата стопу Леты омыла волна.

В дальней троянской земле на плоском прибрежье Ретея

Брат мой лежит недвижим, отнят у взоров моих.

Если к тебе обращусь, твоих не услышу рассказов,

10 Брат мой, кого я сильней собственной жизни любил,

Видеть не буду тебя, но любить по-прежнему буду,

Песни печальные петь стану о смерти твоей.

Как их в тенистой листве горевавшая Давлия пела,

О беспощадной судьбе Итиса громко стеня.

15 Всё же и в горе тебе я, Ортал, стихи посылаю, —

Их перевёл для тебя, а сочинил Баттиад, —

Так не подумай, чтоб мог я доверить гульливому ветру

Просьбы твои, чтобы мог выронить их из души,

Как выпадает порой из пазухи девушки скромной

20 Яблоко, дар потайной милого сердцу дружка,

Спрятанный скорой рукой в волнистые складки одежды

И позабытый, — меж тем к ней уже мать подошла,

Катится яблоко вниз, а девушка молча поникла,

И на смущённом лице медлит румянец стыда.

Тот, кто все рассмотрел огни необъятного мира,

Кто восхождение звёзд и нисхожденье постиг,

Понял, как пламенный блеск затмевается быстрого солнца,

Как в им назначенный срок звёзды уходят с небес,

5 Как с небесных путей к высоким скалам Латмийским

Нежным призывом любовь Тривию сводит тайком, —

Тот же Конон и меня увидал, косу Береники,

Между небесных огней яркий пролившую свет,

Ту, которую всем посвящала бессмертным царица,

10 Стройные руки свои к небу с молитвой воздев,

Тою порою, как царь, осчастливленный браком недавним,

В край ассирийский пошёл, опустошеньем грозя,

Сладостный след сохраняя ещё состязанья ночного,

Битвы, добывшей ему девственных прелестей дань.

15 Разве любовь не мила жене новобрачной? И разве,

В брачный вступая чертог, плача у ложа утех,

Дева не лживой слезой омрачает родителей радость?

Нет, я богами клянусь, — стоны неискренни дев.

В том убедили меня стенанья и пени царицы

20 В час, как на гибельный бой шёл её муж молодой.

Разве ты слёзы лила не о том, что покинуто ложе,

Но лишь о том, что с тобой милый твой брат разлучён?

О, как до мозга костей тебя пронзила тревога,

Бурным волненьем своим всю твою душу объяв!

25 Чувства утратив, ума ты едва не лишилась, а прежде,

Знаю, с детства ещё духом была ты тверда.

Подвиг забыла ли ты, который смутит и храбрейших,

Коим и мужа и трон завоевала себе?

Сколько печальных речей при проводах ты говорила!

30 Боги! Печальной рукой сколько ты вытерла слёз!

Кто из бессмертных тебя изменил? Иль с телом желанным

В долгой разлуке бывать любящим так тяжело?

Кровь проливая быков, чтобы муж твой любимый вернулся,

Ты в этот час и меня всем посвящала богам, —

35 Лишь бы вернуться ему! А он в то время с Египтом

В непродолжительный срок Азию пленную слил.

Сбылись желанья твои — и вот, в исполненье обетов,

Приобщена я как дар к сонму небесных светил.

Я против воли — клянусь тобой и твоей головою! —

40 О, против воли твоё я покидала чело.

Ждёт того должная мзда, кто подобную клятву нарушит!

Правда, — но кто ж устоит против железа, увы?

Сломлен был силой его из холмов высочайший, какие

Видит в полёте своём Фии блистающий сын,

45 В те времена, как, открыв себе новое море, мидяне

Через прорытый Афон двинули варварский флот.

Как устоять волосам, когда всё сокрушает железо?

Боги! Пусть пропадёт племя халибов навек,

С ним же и тот, кто начал искать рудоносные жилы

50 В недрах земли и огнём твёрдость железа смягчать!

Отделены от меня, о судьбе моей плакали сёстры, —

Но в этот миг, бороздя воздух шумящим крылом,

Единородец слетел эфиопа Мемнона — локридской

Конь Арсинои, меня в небо неся на себе.

55 Там он меня поместил на невинное лоно Венеры,

Через эфирную тьму вместе со мной пролетев.

Так Зефирита сама — гречанка, чей дом на прибрежье

Знойном Канопа, — туда древле послала слугу,

Чтобы сиял не один средь небесных огней многоцветных

60 У Ариадны с чела снятый венец золотой,

Но чтобы также и мы, божеству посвящённые пряди

С русой твоей головы, в небе горели меж звёзд.

Влажной была я от слёз, в обитель бессмертных вселяясь,

В час, как богиня меня новой явила звездой.

65 Ныне свирепого Льва я сияньем касаюсь и Девы;

И — Ликаонова дочь — рядом Каллисто со мной.

К западу я устремляюсь, к волнам Океана, и следом,

Долгий в закате своём, сходит за мною Боот.

И хоть меня по ночам стопы попирают бессмертных,

70 Вновь я Тефии седой возвращена поутру.

То, что скажу, ты без гнева прими, о Рамнунтская Дева,

Истину скрыть никакой страх не заставит меня, —

Пусть на меня, возмутясь, обрушат проклятия звёзды, —

Что затаила в душе, всё я открою сейчас:

75 Здесь я не так веселюсь, как скорблю, что пришлось разлучиться,

Да, разлучиться навек мне с головой госпожи.

Где я была лишена умащений в девичестве скромном,

После же свадьбы впила тысячу сразу мастей.

Вы, кого сочетать долженствует свадебный факел!

80 Прежде чем скинуть покров, нежную грудь обнажить,

Юное тело отдать супруга любовным объятьям,

Мне из ониксовых чаш праздничный лейте елей,

Радостно лейте, блюдя целомудренно брачное ложе.

Но если будет жена любодеянья творить,

85 Пусть бесплодная пыль вопьёт её дар злополучный, —

От недостойной жены жертвы принять не хочу.

Так, новобрачные, — пусть и под вашею кровлей всечасно

Вместе с согласьем любовь долгие годы живёт.

Ты же, царица, когда, на небесные глядя созвездья,

90 Будешь Венере дары в праздничный день приносить,

Также и мне удели сирийских часть благовоний,

Не откажи и меня жертвой богатой почтить.

Если бы звёздам упасть! Вновь быть бы мне царской косою —

Хоть бы горел Водолей там, где горит Орион!

(Поэт)

Нежному мужу мила, мила и родителю тоже

(Пусть Юпитер тебе много добра ниспошлёт!),

Здравствуй, дверь! Говорят, усердно служила ты Бальбу

В годы, когда ещё дом принадлежал старику.

5 Но, уверяют, потом, когда уж хозяин загнулся,

Не без проклятия ты стала служить молодым.

Не обессудь, расскажи, почему же ты столь изменилась.

Что перестала блюсти верность былую свою!

(Дверь)

Нет (уж, пусть извинит Цецилий, мой новый хозяин),

10 Это вина не моя, как ни судили б о том,

Нет, не скажет никто, что в чём-либо я погрешила.

Видно, такой уж народ: все нападают на дверь!

Ежели кто-либо где неладное что-то приметит,

Сразу набросится: «Дверь, в этом виновница — ты!»

(Поэт)

15 В двух словах обо всём не расскажешь, чтоб было понятно;

Ты постарайся, чтоб нам слушать и видеть зараз!

(Дверь)

Что ж я могу? Ведь никто ни спросить, ни узнать не желает.

(Поэт)

Я, вот, желаю. Мне всё, не усумнясь, расскажи.

(Дверь)

Прежде всего: что хозяйку в наш дом ввели непорочной —

20 Ложь. Не беда, что её щупал былой её муж —

Тот, у которого кляп свисал, как увядшая свёкла,

<…>

Но говорят, что сыну отец осквернял его ложе,

Тем опозорив совсем их незадачливый дом:

25 То ли слепая любовь пылала в душе нечестивой,

Или же был его сын сроду бесплоден и хил, —

И приходилось искать человека с упругою жилой,

Кто бы сумел у неё пояс девичества снять.

(Поэт)

Вот настоящий отец, который возвышенно любит,

30 И не смутился отлить в лоно сыновней любви!

(Дверь)

Есть и другие дела, притязает на знанье которых

Бриксия, что у пяты Кикновой башни лежит.

Там, где спокойно струит свои воды жёлтая Мелла,

Бриксия, добрая мать милой Вероны моей.

35 Может она рассказать, как Постумий, а также Корнелий

Оба блудили не раз с новой хозяйкой моей.

Кто-нибудь может спросить: — «Но как ты об этом узнала,

Дверь? Ведь хозяйский порог ты покидать не вольна,

К людям не можешь сойти, к столбу ты привинчена крепко, —

40 Дело одно у тебя: дом запирать — отпирать!»

Слышала я, и не раз, как хозяйка, бывало, служанкам

Много болтала сама о похожденьях своих,

Упоминала о тех, кого я сейчас называла,

(Будто бы нет у дверей ни языка, ни ушей!),

45 Упоминала ещё одного, чьё имя, однако,

Не назову, чтобы он рыжих не вскинул бровей.

Ростом он очень высок; в делах о брюхатости ложной

И подставных животах был он замешан не раз.

Ради того, удручён судьбы жестоким ударом,

Ты мне послание шлёшь с явными знаками слёз,

Чтобы тебя подхватил я у пенной пучины крушенья,

К жизни тебя возвратил, вырвал у смерти самой, —

5 Ибо тебе не даёт святая Венера на ложе,

Прежнем приюте любви, нежиться в сладостном сне,

Не услаждают тебя песнопеньями древних поэтов

Музы, и бодр по ночам твой растревоженный ум.

Радостно мне, что своим меня называешь ты другом,

10 Просишь вновь у меня Муз и Венеры даров.

Но, чтоб о бедах моих ты не был в неведеньи, Аллий,

И не подумал, что я гостеприимство забыл,

Знай, как ныне я сам судьбы затопляем волнами,

И у несчастного впредь счастья даров не проси!

15 В годы, когда получил я белую тогу впервые,

Был я в расцвете своём предан весельям весны.

Вдоволь знавал я забав, была не чужда мне богиня,

Та, что умеет беде сладости горькой придать.

Но отвратила меня от привычных занятий кончина

20 Брата. О горе! Навек отнят ты, брат, у меня.

Брат мой, смертью своей ты всё моё счастье разрушил,

Вместе с тобою, о брат, весь наш и дом погребён.

Вместе с тобой заодно погибли все радости наши,

Всё, что, живя среди нас, нежным ты чувством питал.

25 После кончины его изгнал я из мыслей всецело

Эти усердья свои, прежнюю радость души.

Если ж коришь ты меня, что якобы стыдно Катуллу

Медлить в Вероне, пока здесь из столичных любой

Греет свои телеса в его опустелой постели, —

30 Это уж, Аллий, не стыд, это, скорее, беда.

Значит меня ты простишь; дары, о которых ты просишь,

Скорбь у меня отняла: не подарить, чего нет.

Кроме того, у меня и книг здесь мало с собою, —

Я ведь в Риме живу, там настоящий мой дом,

35 Там постоянный очаг, там вся моя жизнь протекает;

Из упаковок своих взял я с собой лишь одну:

Ежели всё это так, не хочу, чтобы ты заподозрил

Умысел некий во мне или души кривизну.

Не по небрежности я не ответил на две твои просьбы:

40 Всё я послал бы и сам, если б имел, что послать.

Я умолчать не могу, богини, в чём именно Аллий

Мне помогал и, притом, в скольких делах помогал,

Пусть же времени бег и недолгая память столетий.

Дел дружелюбных его ночью слепой не затмят.

45 Вам я скажу, а от вас пусть тысячи тысяч узнают,

Пусть и мой ветхий листок впредь говорит за меня;

…….

Пусть и посмертно о нём слава растёт и растёт;

Пусть рукодельник паук, расстилающий поверху ткани,

50 Аллия имя своим не заплетёт ремеслом.

Как я измучен бывал Аматусии двойственной счастьем,

Знаете вы, и какой был я бедой сокрушён.

Был я тогда распалён подобно скале тринакрийской,

Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил.

55 Полные грусти глаза помрачались от вечного плача,

По исхудалым щекам ливень печали струя,

Словно прозрачный ручей, который на горной вершине

Где-то начало берёт между замшелых камней

И устремляется вниз, по крутому откосу долины,

60 Через дорогу, где люд движется взад и вперёд,

И утомлённых, в поту, прохладой бодрит пешеходов

В час, когда тягостный зной трещины множит в полях;

Тут-то, как для пловцов, кружащихся в чёрной пучине,

Благоприятный встаёт ветер, дыша в паруса,

65 Слёзной молитве в ответ, Поллуксу и Кастору спетой, —

Аллий бывал для меня, — верный помощник в беде.

Поприще он широко мне открыл, недоступное прежде,

Он предоставил мне дом и даровал госпожу,

Чтобы мы вольно могли там общей любви предаваться,

70 Здесь богиня моя в светлой своей красоте

Нежной ногою, блестя сандалией с гладкой подошвой,

Через лощёный порог переступила, входя.

Лаодамия вошла не так же ли к Протесилаю,

Пламенно мужа любя, в им недостроенный дом

75 В час, как священная кровь по уставу заколотой жертвы

Не призвала ещё в дом благоволенья богов?

О, пускай никогда не даст Рамнусийская дева

Мне домогаться того, что неугодно богам!

Как голодавший алтарь томился о жертвенной крови,

80 Лаодамии пришлось, мужа утратив, узнать:

Оторвалась поневоле она от шеи супруга

Раньше, чем зиму зима в ходе обычном сменив,

Так утолила любовь несытую страстной подруги,

Чтобы сумела она в прерванном браке прожить.

85 Парки знали о том, что муж её вскоре погибнет,

Если как воин пойдёт вражеский брать Илион

В оное время, когда совершилось хищенье Елены

И призывала к себе Троя аргивских мужей —

Троя, общий погост и Азии всей и Европы,

90 Троя, горестный прах стольких отважных бойцов,

Ныне не ты ль моему уготовила брату погибель

Жалкую? Горе же мне: отнят мой брат у меня!

Брат мой несчастный, увы, отрадного света лишённый,

Вместе с тобою, о брат, весь наш и дом погребён,

95 Вместе с тобою, увы, мои все отрады погибли,

Всё, что питал ты, живя, нежной любовью своей.

Ныне лежишь далеко, и рядом чужие могилы,

Где ни один близ тебя сродника прах не зарыт.

Троя зловещая там, проклятая Троя постыдно

100 Держит останки твои где-то у края земли —

Там, куда, говорят, поспешала всей Греции младость,

И покидала свои в отчих домах очаги,

Чтобы Парису не дать с похищенной им любодейкой

Мирное счастье вкушать в брачном покое своём!

105 Вот злополучьем каким, прекрасная Лаодамия,

Отнят был муж у тебя, жизни милей и души,

Вот с какой высоты кипение страсти любовной

В бездну низвергло тебя: так, по преданью отцов,

Там, где Килленский Феней, зияют расселиной недра

110 И осушают, осев, жирную почву болот,

Пропасть же ту, говорят, неподлинный амфитрионов

Выкопал сын, перерыв тайные глуби горы

Древле, когда по веленью того, кто много был хуже,

Меткими стрелами он чудищ стимфальских разил,

115 Чтобы в ворота небес и новые боги вступили

И чтоб недолго уже девою Геба была.

Всё же любви твоей глубь была этой пропасти глубже,

И научила тебя иго носить, покорясь.

Даже единая дочь у согбенного годами старца

120 Так не лелеет сынка, поздно узревшего свет,

Что наконец-то предстал, родового богатства наследник,

И в завещание был дедом своим занесён.

И уповавшей родни нечестивую радость рассеял,

От благородных седин коршуна прочь отогнав.

125 С белым своим голубком никогда никакая голубка

Так не любилась, его клювиком острым своим

Не уставая щипать и его поцелуи срывая

Алчные, только одним женщинам вольным подстать.

Ты же из женщин одна победила неистовство страсти,

130 Лишь с белокурым своим мужем сойдясь навсегда.

Не уступала ты ей ни в чём, иль разве в немногом, —

Свет мой! — когда, приспешив, пала в объятья мои.

А между тем Купидон, вокруг виясь и порхая,

Реял и ярко сиял в тунике жёлтой своей.

135 Если ж подруге моей одного не хватало Катулла, —

Скромной прощу госпоже ряд её редких измен,

Чтоб по примеру глупцов не стать уже слишком несносным:

Часто Юнона сама, первая между богов,

Свой полыхающий гнев на провинности мужа смиряла,

140 Новую весть услыхав о Сластолюбце своём.

Впрочем людям ни в чём с богами равняться не должно:

Брось отца-старика неблагодарную роль!

Ведь не отцовской рукой была введена она в дом мой,

Где ассирийских духов брачный стоял аромат.

145 Маленький дар принесла она дивною ночью, украдкой

С лона супруга решась тайно похитить его.

Я же доволен и тем, что мне одному даровала

День обозначить она камнем белее других.

Вот я подарок в стихах, как мог, сочинил тебе, Аллий.

150 Это ответ мой на всё, чем ты способствовал мне,

С тем, чтобы имя твоё не знало ржавчины едкой

Нынче и завтра, и впредь, долго и долго ещё.

Боги, прибавьте даров в изобильи, какими Фемида

Вознаграждала в былом благочестивых мужей!

155 Счастья же вам — и тебе, и той, кем жив ты, и дому,

Где мы тогда с госпожой знали утехи любви.

Будь же счастлив и тот, мне давший пристанище первым,

Тот, которому всем был я обязан добром.

Прежде же прочего ты, что меня самого мне дороже,

160 Свет мой, чья сладкая жизнь сладость и жизни моей!

Не удивляйся тому, что женщины нет ни единой,

Руф, согласной к тебе нежным прижаться бедром,

Хоть порази ты её подарком роскошного платья

Или чистейшей воды пообещай ей алмаз.

5 Портит всё дело слушок, что в твоих волосатых подмышках,

В самой их глубине, страшный таится козёл.

Вот и боятся его. Что ж странного? Он преопасный

Зверь. Неужели же с ним будет красотка лежать?

Значит, или скорей устрани вонючую пакость,

10 Иль не дивись, что бегут женщины прочь от тебя.

Милая мне говорит, что меня предпочтёт перед всяким,

Если бы даже её стал и Юпитер молить.

Так, но что говорит влюблённому страстно подруга,

Нужно на ветре писать или на быстрой волне.

Если кому-нибудь влез козёл под мышки зловонный

(И по заслугам!), кого злая подагра свела, —

Этот соперник, твою у тебя отбивающий девку,

Чудным образом слил две воедино беды.

Только свершат они блуд, жестоко наказаны оба:

Вонью он душит её, сам — от подагры чуть жив.

Ты говорила не раз, что любишь только Катулла,

Лесбия, — не предпочтёшь даже Юпитера мне,

И полюбил я тебя не так, как обычно подружек,

Но как родитель — сынов или дочерних мужей.

Ныне тебя я узнал и ежели жарче пылаю,

Много ты кажешься мне хуже и ниже теперь.

Спросишь: как? почему? При таком вероломстве любовник

Может сильнее любить, но уж не так уважать.

Расположенья к себе заслужить ни в ком не надейся,

Ни от кого никогда верности прочной не жди.

Не благодарен никто. Другому оказывать благо —

Проку в том нет, наживёшь только унынье и гнёт.

Так, ненавидит меня и яростней всех и жесточе

Тот, у кого я досель другом единственным слыл.

Геллий слушал не раз, как дядя бранил постоянно

Тех, кто играет в любовь или болтает о ней.

Чтобы того ж избежать, он смело супружницу дяди

Взял в обработку, и тот стал Гарпократом самим.

Малый достиг своего: теперь он может и дядю

В дело пустить самого — тот и на это смолчит.

Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла,

Как я себя погубил преданной службой своей!

Впредь не смогу я тебя уважать, будь ты безупречна,

И не могу разлюбить, что бы ни делала ты.

Если о добрых делах вспоминать человеку отрадно

В том убежденьи, что жизнь он благочестно провёл,

Верности не нарушал священной, в любом договоре

Всуе к богам не взывал ради обмана людей, —

5 То ожидают тебя на долгие годы от этой

Неблагодарной любви много веселий, Катулл.

Всё, что сказать человек хорошего может другому

Или же сделать ему, сделал и высказал я.

Сгинуло всё, что душе недостойной доверено было, —

10 Так для чего же ещё крёстные муки терпеть?

Что не окрепнешь душой, себе не найдёшь ты исхода,

Гневом гонимый богов не перестанешь страдать?

Долгую трудно любовь покончить внезапным разрывом,

Трудно, поистине, — всё ж превозмоги и решись.

15 В этом спасенье твоё, лишь в этом добейся победы,

Всё соверши до конца, станет, не станет ли сил.

Боги! О, если в вас есть состраданье, и вы подавали

Помощь последнюю нам даже и в смерти самой, —

Киньте взор на меня, несчастливца! и ежели чисто

20 Прожил я жизнь, из меня вырвите злую чуму!

Оцепененьем она проникает мне в жилы глубоко,

Лучшие радости прочь гонит из груди моей, —

Я уж о том не молю, чтоб меня она вновь полюбила,

Или чтоб скромной была, что уж немыслимо ей,

25 Лишь исцелиться бы мне, лишь бы чёрную хворь мою сбросить,

Боги, о том лишь молю — за благочестье моё.

Руф, кого я считал бескорыстным и преданным другом

(Так ли? Доверье моё дорого мне обошлось!), —

Ловко ко мне ты подполз и нутро мне пламенем выжег.

Как у несчастного смог все ты похитить добро?

Всё же похитил, увы, ты, всей моей жизни отрава,

Жестокосердный, увы, ты, нашей дружбы чума!

С Галлом два брата живут. Один женат на красотке,

А у другого подрос премиловидный сынок.

Галл со всеми хорош, — он и этих двоих поощряет —

Пусть, мол, с красавцем юнцом тётка красотка поспит.

Галл, однако же, глуп: давно и женатый и дядя,

Учит племянника сам дяде рога наставлять.

Лесбий красавец, нет слов! И Лесбию он привлекает

Больше, чем ты, о Катулл, даже со всею роднёй.

Пусть он, однако, продаст, красавец, Катулла с роднёю,

Если найдёт хоть троих поцеловать его в рот.

Геллий, скажи, почему твои губы, подобные розам,

Кажутся нынче белей зимних чистейших снегов,

Если взглянуть на тебя, когда утром ты из дому выйдешь

Или в восьмом часу после полдневного сна?

Не приложу и ума, что сказать. Но, может быть, правду

Шепчет молва, что <…….>

Да, конечно! О том вопиют изнурённые чресла

Виктора, и от того след у тебя на губах.

Как же ты мог не найти, Ювенций, в целом народе

Мужа достойной красы, с кем бы ты сблизиться мог?

А полюбился тебе приезжий из сонной Пизавры,

Мраморных статуй бледней с раззолоченой главой!

Сердце ты отдал ему, его предпочесть ты дерзаешь

Мне? Берегись же, пойми, что преступленье творишь!

Если желаешь ты быть драгоценнее глаз для Катулла,

Квинтий, или того, что драгоценней и глаз,

Но отнимай у него, что глаз ему драгоценней,

Ежели есть что-нибудь, что драгоценнее глаз.

Лесбия часто меня в присутствии мужа порочит,

А для него, дурака, радость немалая в том.

Не понимает осёл: молчала бы, если б забыла, —

Значит, в здравом уме. Если ж бранит и клянёт, —

Стало быть, помнит, притом — и это гораздо важнее —

Раздражена, — потому так и горит, и кипит.

«Хоммода» стал говорить вместо общего «коммода» Аррий,

Вместо «инсидиас» — «хинсидиас» говорит.

Воображает, что он образчик тончайшего вкуса,

Если, хотя бы с трудом, «хинсидиас» произнёс.

5 Мать, вероятно, его и вольноотпущенник дядя

Так говорят, а до них — матери мать и отец.

В Сирию послан он был, — и тогда отдохнули все уши,

Стали всё те же слова чисто звучать и легко.

Мы перестали дрожать, что привьются такие словечки, —

10 Но неожиданно весть страшная к нам донеслась:

Только лишь Аррий успел переплыть Ионийское море, —

Как Хионийским уже стали его называть.

Ненависть — и любовь. Как можно их чувствовать вместе?

Как — не знаю, а сам крёстную муку терплю.

Квинтии славят красу. По мне же она белоснежна,

И высока, и пряма — всем хороша по частям,

Только не в целом. Она не пленит обаяньем Венеры,

В пышных её телесах соли ни малости нет.

Лесбия — вот красота: она вся в целом прекрасна,

Лесбия всю и у всех переняла красоту.

Женщина так ни одна не может назваться любимой,

Как ты любима была искренно, Лесбия, мной.

Верности столько досель ни в одном не бывало союзе,

Сколько в нашей любви было с моей стороны.

Что же он, Геллий, творит? — известно, что мать и сестрица

Зуд облегчают ему ночью, рубахи спустив.

Разве же ты не слыхал, что тот, кто препятствует дяде

Мужем доподлинно быть, занят преступной игрой?

И преступленья не смыть, о Геллий, ни крайней Тефии,

Ни Океану не смыть, лёгких родителю нимф.

Если бы даже, свершить не успев преступлений тягчайших,

Голову низко нагнув, стал он казнить сам себя.

Худ стал Геллий. А что? Живёт при матери доброй,

Да и здоровой вполне, и с миловидной сестрой,

Сколько в родне у него прелестных девушек разных,

Кстати и дядя добряк — как же ему не худеть?

Пусть он не трогал того, что ему не положено трогать,

Ясно и так, что ему не исхудать мудрёно.

Да народится же маг от неслыханной связи любовной

Геллия с матерью; пусть персов изучит волшбу!

Матери с сыном родным породить полагается мага,

Ежели только не лжёт их нечестивый закон.

Пусть же будут богам его заклинанья угодны

В час, когда жертвенный тук в пламени таять начнёт.

Геллий, не потому тебе доверял я всецело

В этой несчастной моей и безнадёжной любви,

Не потому, что тебя я считал человеком надёжным

И неспособным ко мне гнусные чувства питать, —

5 Нет: потому что тебе не матушка и не сестрица

Та, к которой меня злая снедала любовь.

И не настолько с тобой, я думал, мы были друзьями,

Чтобы за это одно мог ты мне яму копать.

Ты по-иному судил. Тебя привлекает любое

10 Дело, если ты в нём чуешь преступный душок.

Лесбия дурно всегда, но твердит обо мне постоянно.

Нет, пропади я совсем, если не любит меня.

Признаки те же у нас: постоянно её проклинаю,

Но пропади я совсем, если её не люблю.

Меньше всего я стремлюсь тебе быть по сердцу, Цезарь:

Что мне, белый ли ты, чёрный ли ты человек?

Хрен пустился блудить. Пустился блудить? что ж такого?

Как говорят у людей: овощу нужен горшок.

«Смирну», поэму свою, наконец мой выпустил Цинна,

Девять посевов и жатв он протрудился над ней,

Триста тысяч стихов успел в то же время Гортензий…

………

5 «Смирну» везде разошлют, до вод глубоких Сатраха

Свиток её развивать будут седые века.

А в Падуанском краю Анналы Волузия сгинут

И на рубахи пойдут тамошним карпам речным.

Будь же в сердце моем необъемистый подвиг поэта, —

10 Чернь же радует пусть дутый болтун Антимах.

Если к могилам немым долетев, от нашего горя

Может повеять на них миром и радостью, Кальв,

Страстно желаем ли мы возврата любви не забытой

Или же плачем о днях дружбы, когда-то живой, —

Верно Квинтилия так не горюет о ранней кончине,

Сколь веселится, твою верную видя любовь.

Нет, я сказать не смогу, что хуже (простите мне, боги!)

Пахнет — Эмилиев рот или Эмилиев зад.

Рот ли грязней у него, или зад у него неопрятней,

Чище всё-таки рта и приспособленней зад.

5 Главное: он без зубов. А зубы Эмилия — с локоть,

Кажет он дёсны — точь-в-точь старый дорожный сундук,

А между ними провал — как отверстие потной мулицы,

Ставшей пузырь облегчить в жаркий полуденный час.

Многих он женщин имел, из себя он корчит красавца, —

10 А не послать ли осла в мельне вертеть жернова?

Что же о тех я скажу, кто его обнимать не стыдится?

Больше им было б к лицу гузно лизать палача!

Лучше подходит тебе, чем кому-либо, пакостный Вектий,

То, что народ говорит про болтунов и шутов:

Славно таким языком, лишь только представится случай,

Задницы можешь лизать и сапоги мужичья.

Ежели нас погубить всех сразу желаешь ты, Вектий,

Рот лишь открой — и уже сделал ты дело своё.

Я у тебя за игрой похитил, мой нежный Ювенций,

Сладостный с губ поцелуй — сладостней пищи богов.

Не безнаказан был вор. О, помню, более часа

Думалось мне, что повис я в высоте на кресте.

5 Стал я прощенья просить, но не мог никакими мольбами

Хоть бы на йоту смягчить твой расходившийся гнев.

Лишь сотворил я беду, ты тотчас следы поцелуя

Истово начал с лица всей пятернёй обтирать.

Словно затем, чтоб моей на лице не осталось заразы,

10 Будто пристала к нему уличной суки слюна!

Кроме того, не скупясь, предавал ты меня, несчастливца,

Гневу Амура, меня всячески ты распинал.

Так что тот поцелуй мимолётный, амбросии слаще,

Стал мне казаться теперь горше полыни самой.

15 Если проступок любви караешь ты столь беспощадно,

То я могу обойтись без поцелуев твоих.

100

Целию мил Авфилен, а Квинтий пленён Авфиленой, —

Сходят с ума от любви, юных веронцев краса,

Этот сестру полюбил, тот брата, — как говорится:

Вот он, сладостный всем, истинно братский союз.

Счастья кому ж пожелать? Мой Целий, тебе, несомненно, —

Редкую дружбу свою ты доказал мне, когда

Неудержимая страсть у меня всё нутро прожигала,

Будь же, мой Целий, счастлив, знай лишь победы в любви.

101

Брат, через много племён, через много морей переехав,

Прибыл я скорбный свершить поминовенья обряд,

Этим последним тебя одарить приношением смерти

И безответно, увы, к праху немому воззвать,

5 Раз уж тебя самого судьба похитила злая, —

Бедный, коль на беду отнят ты был у меня!

Ныне же, как нам отцов завещан древний обычай,

Скорбный обряд совершу, — вот на могилу дары;

Пали росою на них изобильные братнины слёзы.

10 Их ты прими — и навек, брат мой, привет и прости!

102

Ежели есть человек, хранить умеющий тайны

Друга, которого он честную душу познал,

Я, мой Корнелий, таков, святому закону причастен, —

Можешь отныне меня ты Гарпократом считать.

103

Лучше отдай мне, Силон, мои десять тысяч сестерций

И сколько хочешь потом будь и заносчив и груб,

Если же любишь деньгу, тогда перестань, умоляю,

Сводником быть и притом груб и заносчив не будь.

104

Значит, веришь и ты, что я мог оскорбленьем унизить

Ту, что мне жизни милей и драгоценнее глаз?

Нет, — а если бы мог, не пылал бы столь гибельной страстью.

Ты же, совсем как Таппон, призракам верить готов.

105

Тщетно пытается хрен на Пимплейскую гору взобраться;

Вилами тотчас его музы оттуда спихнут.

106

Каждый, кто с крикуном красивого мальчика видит,

Скажет: как жаждет юнец, чтобы купили его!

107

Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаем

Сверх ожиданья, стократ это отрадней душе.

Так же отрадно и мне, поистине злата дороже,

Что возвращаешься ты, Лесбия, к жадному мне.

К жадному ты возвращаешься вновь, и сверх ожиданья;

Ты ли приходишь, сама! Ярко отмеченный день!

Кто же сейчас счастливей меня из живущих на свете?

Что-либо можно ль назвать жизни желанней моей?

108

Если народ, о Коминий, твою седовласую старость

С пятнами мерзостных дел казнью пресечь порешит, —

Прежде всего твой язык, враждебный достойнейшим людям,

Вырвут и тут же швырнут коршуну в жадную пасть.

Вынут глаза — пожрёт их глоткою чёрною ворон,

Потрох псы поедят, всё, что останется, — волк.

109

Ты безмятежную мне, моя жизнь, любовь предлагаешь —

Чтобы взаимной она и бесконечной была.

Боги, сделайте так, чтоб могла обещать она правду,

Чтоб говорила со мною искренно и от души,

Чтобы могли провести мы один навсегда неизменный

Через всю нашу жизнь дружбы святой договор.

110

Мы, Авфилена, всегда хороших подруг восхваляем, —

Уговорившись, они плату законно берут.

Ты же, сперва обещав, ничего не дала мне, ты — недруг!

Взять и оставить ни с чем — это уж злостный обман.

Честная выполнит долг, стыдливая не обещает,

Но, Авфилена, вперёд деньги у всех забирать

И оставлять ни при чём подобает развратнице жадной,

Что беззастенчиво всем тело своё продаёт.

111

Да, Авфилена, всю жизнь одним быть мужем довольной —

Это похвально для жён, даже похвальней всего.

Но отдаваться подряд кому-либо всё-таки лучше,

Чем потихоньку себе братьев от дяди рожать.

112

Нос, ты очень велик. Однако спускаться на площадь

Не с кем тебе. Почему? Всем подставляешь ты зад.

113

В пору, мой Цинна, когда Помпей стал консулом, двое

Спали с Мециллой. Теперь консулом стал он опять.

Двое остались при ней, но выросла тысяча рядом

С каждым из них. Семена мечет обильно разврат.

114

Хрен богатеем слывёт: у него близ Фирма именье.

Как не прослыть, коли в нём всякого столько добра.

Пашни, луга и поля, и птицы, и рыбы и звери,

Только всё не в прок; выше дохода расход.

Пусть же слывёт богачом, но лишь бы всего не хватало;

Будем именье хвалить, лишь бы он сам захирел.

115

Много у Хрена земель: под покосами югеров тридцать

Сорок под пашню полей; прочее — море воды.

Как же ему не вступить в состязанье с богатствами Креза,

Если в именье одном столько добра у него?

Нивы, луга, леса преогромные, пади, болота,

К гиперборейцам самим, до Океана дошли!

Да, это всё велико, но сам он и этого больше —

Не человек, а большой, всем угрожающий Хрен.

116

Долго я формы искал, как ищет охотник, прилежно,

Чтоб Баттиада стихи мог я тебе поднести,

С тем, чтобы мягче ты стал и свои ядовитые стрелы

Впредь перестал бы метать, в голову целясь мою.

Вижу теперь, что мои пропадают напрасно усилья,

Геллий, и ты ни во что просьбы не ставишь мои.

Знай, от любых твоих стрел я укроюсь полою накидки,

Ты же от каждой моей будешь мученье терпеть.

ДОПОЛНЕНИЯ

СТИХОТВОРЕНИЯ КАТУЛЛА В ПЕРЕВОДАХ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ XVIII-XX вв.

В. К. Тредиаковский

НА НЕКОЕГО АЗИНИЯ

Азиний! Левою рукою

Не кстати за столом дуришь:

Салфетки крадёшь ловко тою,

Оставлены когда те зришь...

Так триста сам, в позор для предку,

Иль от меня стихов смотри ж,

Иль мне отдай мою салфетку.

А. И. Бухарский

ПОДРАЖАНИЕ КАТУЛЛОВОЙ ЭЛЕГИИ

LUGETE О VENERES

С французского перевода

Восплачьте, Грации, Амуры;

Лезбиин милый воробей

Исполнил смертью долг натуры

И прервал цепь счастливых дней.

Она любовь к нему питала,

А он был верен ей и мил:

Всегда она его лобзала;

Всегда он вкруг её шалил.

Хоть улетит в иную пору,

Но знак от ней приметит чуть,

К её назад порхнёт он взору

И сядет к ней на нежну грудь.

Но в нём исчезла жизни сила.

Ты, Парка, к нам была люта,

Сразив то, что любовь творила

И что любила красота.

Свирепым дышущая жаром

О непреклонна адска дочь!

Твоим повержена ударом

Краса стремится в вечну ночь.

О ты, что жизнь моей любезной

Всегда старался веселить,

Ты умер!., стон её, ток слёзный

Тебя не может оживить.

Предмет любви и обожаем,

Достойный нежности венка;

Вот сколько слёз мы проливаем!

Суди ж, как смерть твоя жалка!

Я. Ю. Львов

ЭПИТАЛАМ МАНЛИЮ И ЮНИИ

Лик юношей . Вечерняя звезда является! Юноши, восстаньте из-за трапезы! Геспер, толь долговременно ожидаемый, мещет с высот Олимпа трепещущий луч свой; время оставить пирование. Скоро предстанет новобрачная красота, скоро начнётся торжество Гименея.— Гимен! о Гименей! се грядёт Гимен, се Гименей.

Лик младых дев . Младые девы! оставим трапезу, подобно сим юношам. Уже блещут лучи звезды, нощь предваряющей; не для чего медлить. Воззрите на юнош: они уж удалились. И не напрасно; им начинать пение.

Лик юношей . Други! победа будет пе малотрудна. Посмотрите внимательно на сих младых красавиц: с каким размышлением совещаются они о пении! И не тщетно. Но мы, развлечённые иными заботами, несомненно побеждены будем. Превосходство требует большего рачения. По крайности хотя на сей раз совокупите мысли ваши; пусть начнут оне пение: мы должны будем ответствовать им.— Гимен! о Гименей! се грядёт Гимен, се Гименей.

Лик дев . О Геспер! есть ли какая иная звезда в небесах, которая бы ужаснее тебя сияла? Ты безжалостно исторгаешь юную деву из объятий матери её. Не взирая на все её сопротивления, ты изъемлешь её из рук родительницы, чтобы предать её юноше, пламенеющему любовию. Самые враги, по долгом облежании во град вступившие, свирепее сего поступить не могут.— Гимеи! о Гимеией! се грядёт Гимен, се Гименей.

Лик дев . Она подобна цветку, во внутренности вертограда тщательно возращаемому; цветку, который, не страшася ни острого рала, ни челюстей стада, приемлет токмо любовные лобзания зефиров; оживлённый благотворною теплотою лучей солнечных, оп роскошно растёт, и плодотворные дожди орошают его; ои прельщает и младых дев и юных отроков; но когда бывает сорван и лишится прелести своей, тогда он не имеет более для них зараз. Тако и дева мила бывает, доколе хранит своё девство; но коль скоро лишится сего драгоценного цвета, тогда юноши не обретают в ней прежней очаровательности, и подруги её престают столь горячо любить её — Гимен! о Гименей! се грядёт Гимен, се Гименей.

Лик юношей . Одинокая виноградная лоза, на пустом поле прозябшая, никогда не вьётся вверх сама собою, никогда она одна не приносит сладких и благовонных ягод. Её леторосли пресмыкаются вокруг её корня, ни единый виноградарь о ней не печётся... Но если она хотя нечаянно сочетается с молодым вязом: тогда бывает цветна и плодоносна. Так перестаривается в одиночестве дева, брака чуждая, и на что же дни её гаснут? Но если она вступает в счастливый союз, да и в лета, природою ей для того определённые, тогда соделывается она дражайшим предметом супруга её и менее равнодушною к сродникам.

С. Е. Раич

К ЛЕСБИИ

Лесбия! время летит!

Пламенем нашей любви

Крылья ему подожжём!..

Пусть старики, с охладевшею кровью,

Морщатся, брезгуют нашей любовью;

Что нам за дело до них!

Солнце зайдёт и взойдёт;

Нам же, пришельцам земли,

День погостить на земле;

День наш промчится, и вечный мрак ночи

Ляжет на жадные к прелестям очи.

Что же нам время терять?

Лесбия! день ещё наш;

Неге его до конца!..

Дай мне скорей поцелуй!..

Мало!., дай тысячу, дай и другую!..

Друг мой, ещё! я без счёту целую;

Что поцелуи считать?..

Сто поцелуев ещё!..

Мало! дай тысячу вновь:

После, как счёт уж совсем потеряем,

Вместе мы все поцелуи смешаем,

Чтобы не сглазили нас.

А. С. Пушкин

МАЛЬЧИКУ

Пьяной горечью Фалерна

Чашу мне наполни, мальчик!

Так Постумия велела,

Председательница оргий.

Вы же, воды, прочь теките

И струёй, вину враждебной,

Строгих постников поите:

Чистый нам любезен Бахус.

И. П. Крешев

ДРУЗЬЯМ

Товарищи — Аврелий, Фурий!

Поди я в глубь индийских стран,

Где в берега восточной бурей

Так звучно плещет океан;

К арабам ли, размякшим в неге,

К парфянам ли стрельцам, туда ль,

Где семирукий Нил в разбеге

Окрашивает моря даль;

Чрез дикие ли Альпов кручи,

Трофеи цесаревых дел,

Туда ль, где галльский Рейн кипучий,

Где бритты... и земле предел,—

За мною вы готовы всюду,

Куда б меня ни кинул рок...

Нет, об одном просить вас буду:

Снесите милой мой упрёк.

Пускай блестит она средь новых

Друзей; для сердца не избрав

Ни одного, пускай в оковах

Растлит их сладостью отрав,

Но пусть моей любви воспетой

Не ждёт, сразив её виной...

Так блекнет в поле цвет, задетый

Неосторожной бороной.

Н. В. Гербель

НА СМЕРТЬ ВОРОБЬЯ

Плачьте, Грации, со мною,

С поколением людей,

Одарённых красотою:

Умер бедный воробей

Милой девушки моей,

Воробей, утеха милой,

Радость друга моего,

Тот, кого она хранила

Пуще глаза своего!

Как он ласков был с тобою!

Как младенец мать свою,

Знал он милую мою.

Неразлучен с госпожою,

Он попрыгивал вокруг

И чириканьем, порою,

Веселил и нежил слух.

А теперь — увы!— он бродит

По печальным берегам

Той реки, с которой к нам

Вновь никто уж не приходит.

Прочь из глаз, скорее прочь,

Смерти сумрачная ночь,

Ты, что мчишь в Аид с собою

Всё, что блещет красотою!

А он был так дорог ей,

Этот ласковый, тобою

Похищенный воробей!..

О судьба! О мой несчастный!

Чрез тебя глаза прекрасной

Милой девушки моей

От горячих слёз распухли,

Покраснели и потухли.

А. А. Фет

К ЛЕСБИИ

Жить и любить давай, о Лесбия, со мной!

За толки стариков угрюмых мы с тобой

За все их не дадим одной монеты медной.

Пускай восходит день и меркнет тенью бледной.

Для нас, как краткий день зайдёт за небосклон,

Настанет ночь одна и бесконечный сон.

Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова

Ещё до тысячи, опять до ста другого,

До новой тысячи, до новых сот опять.

Когда же много их придётся насчитать,

Смешаем счёт тогда, чтоб мы его не знали,

Чтоб злые нам с тобой завидовать не стали,

Узнав, как много раз тебя я целовал.

К МАЛЬЧИКУ-ПРИСЛУЖНИКУ

Фалерна старого, служитель-мальчик, нам

Лей в чаши горечи хмельной и беспощадной,

Такой закон дала Постумия пирам,

Пьянее ягоды налившись виноградной.

Прочь, вы, струи воды, куда угодно вам,

Губителям вина; вы к строгим ворчунам

Ступайте: чистого здесь царство Тионейца.

К ДИАНЕ

Мы под защитой Дианиной,

Чистые девы и мальчики,

Встретим Диану, мы чистые,

Песнию благочестивой.

О, Латония, вышнего

Дочь Громовержца великая,

Ты, породила которую

Мать под Делосской оливой,

Чтобы была ты владычицей

Гор и лесов зеленеющих

И по сокрытым ущелиям

Рек с громозвучной волною.

Ты и Люцина томящимся*

Ты и Юнона родильницам,

Тривия тоже, с заёмным ты

Светом зовёшься Луною.

Ты, в обращении месячном

Меря теченье годичное,

В закромы сельского пахаря

Сыплешь и сбор нарочитый.

Будь, под каким бы ты именем

Ни пожелала, священною,

И как издревле, будь правнукам

Ромула вечной защитой.

К ЛИЦИНИЮ

Мы вчерашний день с тобой, Лициний,

Всё играли на моих табличках,

Наперёд решивши забавляться.

Мы стишки с тобой писали оба,

То в одном, а то в другом размере,

Отвечая на вино и шутки.

Я ушёл, твоей красой, Лициний,

И твоим пленённый остроумьем,

Так, что, бедный, я лишился пищи,

И очей не свёл мне сон покоем,

А по всей постели, как безумный,

Я кидался в ожиданьи света,

Чтоб с тобой, беседуя, быть вместе.

Но когда измученное тело

Улеглось в кровати полумёртвым,

Сочинил стихи тебе я эти,

Чтоб ты, милый, грусть мою увидел.

Берегись теперь ты быть надменным

И, прошу, не презирай молений.

Попадёшь в ответ пред Немезидой.

Вспыльчива богиня; не прогневай.

КАЛЬВУ О КВИНТИЛИИ

Если в немые могилы отрадно и сладостно может,

Кальв, проникнуть хотя нечто и нашей тоски,

Как давнишнюю мы любовь обновляем стремленьем

Или о дружбе, давно скрывшейся, слёзы мы льём,

Верно, не столько скорбит о ранней Квинтилия смерти,

Сколько твоя принесёт ей утешенья любовь.

К ЛЕСБИИ

Ты говорила когда-то, что знаешь ты только Катулла,

Лесбия, что предпочтёшь ты и Зевесу меня.

И тебя я любил не как чернь свою любит подругу,

А как отец сыновей любит своих иль зятьёв.

Ныне тебя я узнал; и теперь хоть страстней я пылаю,

Но для меня уж не так ты и близка и ценна.

Ты говоришь: почемуі Потому, что такая обида

Больше внушает любви с меньшим желаньем добра.

О СВОЕЙ ЛЮБВИ

Хоть ненавижу, люблю. Зачем же?— пожалуй, ты спросишь.

И не пойму, но в себе чувствуя это, крушусь.

Ф. Е. Корш

Будем, Лесбия, жить, пока живы,

И любить, пока любит душа;

Старых сплетников ропот брюзгливый

Пусть не стоит для нас ни гроша.

Солнце сядет чредой неизменной

И вернётся, как было, точь-в-точь;

Нас, лишь свет наш померкнет мгновенный,

Ждёт одна непробудная ночь.

Дай лобзаний мне тысячу сразу

И к ним сотню и тысячу вновь,

Сто ещё, и к другому заказу

Вновь на столько же губки готовь.

А как тысяч накопится много,

Счёт собьём, чтоб забыть нам итог,

Чтоб завистник не вычислил строго

Всех лобзаний и сглазить, не мог.

Деве-красотке поклон мой покорный,

Нос у которой не мал, не казист,

Ножки не стройны, а глазки не чёрны,

Пальцы не длинны, а ротик не чист,

Речь, если правду сказать, не робея,

Тоже не самая прелесть и сласть.

Здравствовать, дева, желаю тебе я,

Мота Формийского нежная страсть!

Ты ль красота, о которой так ложно

Голос провинции суд свой изрёк?

С Лесбией спорить тебе ли возможно?

Что за безвкусный, бессмысленный век!

Меня порочит Лесбия всечасно

И речи все её мной заняты сполна;

Так пусть я пропаду напрасно,

Когда в меня она не влюблена.

Как это знать? Да по себе мне ясно:

Своими узами я вечно возмущён,

Но пусть я пропаду напрасно,

Когда в неё и сам я не влюблён.

Любовь и ненависть кипят в душе моей.

Быть может, «почему»? ты спросишь. Я не знаю,

Но силу этих двух страстей

В себе я чувствую и сердцем всем страдаю.

О, если радость есть какая

В воспоминаньях добрых дел,

Когда, былое воскрешая,

Ты мыслью строгой усмотрел,

Что чтил ты всё, что людям свято,

Что в дружбе не был ты лукав,

Что не обманывал ты брата,

Себя с ним клятвою связав,—

Катулл, какой запас утехи

Хоть в долгой жизни вновь и вновь

Тебе готовит без помехи

Твоя бесплодная любовь!

О, да: чем дело или слово

Служить в пределах наших сил

Способно счастию другого,

Ты всё сказал и совершил.

Но всё добро пропало тщетно

С неблагодарностью в борьбе.

К чему же мукой безответной

Терзаться долее тебе?

Зачем не ищешь ты свободы,

С собой вступив отважно в спор,

И не стряхнёшь с себя невзгоды

Самим богам наперекор?

Как трудно страсти застарелой

В единый миг сказать «прости»!

Хоть трудно, но смелей за дело,

Не размышляя о пути!

Вот в чём одном твоё спасенье,

Вот где яви над сердцем власть;

Туда направь своё стремленье,

Хоть победишь, хоть должен пасть.

О боги, если стон унылый

От смертных к вам находит путь,

И если на краю могилы

Спасали вы кого-нибудь,

На горький мой удел призрите,

И если был я не злодей,

Отраву эту удалите

Из груди страждущей моей,—

Недуг мертвящий, охвативший

Всё существо моё до дна

II навсегда меня лишивший

Того, чем жизнь была красна.

Уж не о том моё моленье,

Чтоб ей взаимно стал я мил,

Иль чтобы всем на удивленье

В ней женский стыд заговорил:

Об исцеленье лишь молю я,

Чтоб сбросить мерзостный недуг,

О боги, это лишь даруя,

Воздайте Цену мне заслуг!

Згадай Северский

Я ненавижу и люблю.

Как это сталось, я не знаю.

Но это так: я сознаю,

И мучусь этим и страдаю.

Аврелий с Фурием, вы — всюду за Катуллом,—

Хотя б меня влекла далёкая страпа,

Тот берег Индии, где бьёт с немолчным гулом

Восточная волна,

Хотя б к изнеженным арабам направляясь,

Воителей парфян я землю посетил,

Иль край тот, где, семью потоками вливаясь,

Окрасил море Нил,

Хотя б я перешёл громады Альп высоких

Туда, где Цезарь был среди полночных стран,

Туда, где галльский Рейн, Британцев край

далёких

И грозный Океан.

Всё, что мне ни пошлёт богов соизволенье,

Со мною оба вы готовы испытать,—

И я красавице в ответ моё презренье

Прошу вас передать.

Пускай себя толпой влюблённых окружает,

Пускай, их молодость в огне страстей губя,

Навстречу каждому объятья раскрывает,

Любя одну себя.

Скажите, что она уж не до; ждётся боле —

Тому сама виной — любви моей былой,

Увядшей, как цветок, подрезанный на поле

Безжалостной косой.

Несчастный! Пора прекратить этот бред!

Ты всё потерял невозвратно.

В сиянии солнечном был ты согрет

Его теплотой благодатной,

Когда на условленном месте тайком

Встречал ты свою дорогую.

Её ты глубоко любил, как потом

Уже не полюбишь другую.

Ты много смеялся, шутил вместе с ней,

Желаньям она уступала.

Да, солнце тебя теплотою своей,

Сияньем своим согревало!

Она уж не хочет, она холодна...

Смири же, бессильный, желанья.

За ней не иди, пусть уходит она!

Несчастье сноси без роптанья.

Прощай. Ты ушла и забыла меня,

Я также тебя позабуду.

Но будет печальною участь твоя:

Тебя умолять я не буду.

О, горе презренной! Как станешь ты жить?

Кого увлечёшь красотою?

К кому приласкаться? Кого полюбить?

Катулл, ты обязан её позабыть:

Будь твёрд и не падай душою.

121

К. А. Котельников

ПОСВЯЩЕНИЕ

Книжку мне подарить свою кому бы,

Книжку новенькую, красу-вещицу,

Что блестит полировки свежим лоском?—

Без сомненья, тебе, конечно, Непот:

Ты ведь только один мои безделки,

Ты признал не совсем ничтожной вещью,

Ты, который, один из италийцев,

Все века описать дерзнул и в трёх лишь

Свитках, правда, учёных, кропотливых.

Оттого-то бери из этой книжки

То лишь, впрочем, что есть в ней такого,

Что одно проживёт хотя столетье

Или более,— если ты захочешь,

Муза, девственная моя богиня!

Б. В. Никольский

2+2Ь [ИЗ КАТУЛЛА],

Воробей, моей девы утешенье,

С кем играет она, кого у сердца

Часто держит иль, самый кончик пальца

Острым клюва щипкам подставляя, дразнит:

Как погибельной деве, по преданью,

Мило яблочко было золотое,—

Утешенье в досаде, что развязан

Долго стянутый пояс,— мне отрадно,

Коль прекрасной моей, моей желанной

С милым чем-нибудь пошутить угодно.

Верь: чтоб только унять столь жгучий пламень,—

Я бы рад был играть с тобой, как дева,

И заботы смягчать души печальной.

В. Я. Брюсов

Плачьте, Венеры все и все Эроты,

Плачьте, сколько ни есть людей достойных!

Ах, воробушка нет моей любезной,

Птички, радости нет моей любезной,

Что она больше глаз своих любила;

Ах, как сладок был оп, хозяйку так он,

Так, как девочка мать родную знает;

Никогда не слезал с её груди он,

Но туда и сюда скача по груди,

Лишь её призывал он детским писком.

Вот теперь он идёт путём туманным

В мир, откуда нельзя назад вернуться.

Ах, да будет вам зло, о злые тени

Орка,— вам бы глотать всё, что прекрасно.

Птичку милую мне назад отдайте.

Бедный мой воробей! судьбина злая!

Ведь, в тоске по тебе, моей любезной

Стали красны от слёз, потухши, глазки.

А. И. Пиотровский

К ЛЕСБИИ

Будем жить и любить, моя подруга!

Воркотню стариков ожесточённых

Будем в ломаный грош с тобою ставить!

В небе солнце зайдёт и снова вспыхнет,

А для нас, чуть погаснет свет мгновенный,

Непробудная наступает полночь.

Так целуй же меня раз сто и двести,

Больше, тысячу раз и снова сотню,

Снова тысячу раз и сотню снова.

Много сотен и тысяч насчитаем,

Все смешаем потом и счёт забудем,

Чтобы злобой завистников не мучить,

Подглядевших так много поцелуев!

ПОДРАЖАНИЕ САФО

Верю, счастьем тот божеству подобен,

Тот, грешно ль сказать, божества счастливей,

Кто с тобой сидит и в глаза глядится,

Слушая сладкий

Смех из милых уст. Он меня, беднягу,

Свёл совсем с ума. Лишь тебя завижу,

Лесбия, владеть я бессилен сердцем,

Рта не раскрою.

Бедный нем язык. А по жилам — пламень

Тонкою струёю скользит. Звенящий

Гул гудит в ушах. Покрывает очи

Чёрная полночь...

Праздность, друг Катулл, для тебя — отрава,

Праздность чувств в тебе пробуждает буйство.

Праздность и царей и столиц счастливых

Много сгубила.

СКОЛЬКО ПОЦЕЛУЕВ

Спросишь, Лесбия, сколько поцелуев

Милых губ твоих страсть мою насытят?

Ты зыбучий сочти песок ливийский

В напоённой отравами Кирене,

Где оракул полуденный Аммона

И где Ватта старинного могила.

В небе звёзды сочти, что смотрят ночью

На людские потайные объятья.

Столько раз ненасытными губами

Поцелуй бесноватого Катулла,

Чтобы глаз не расчислил любопытный

И язык не рассплетничал лукавый.

ПТЕНЧИКУ

Милый птенчик, любовь моей подружки!

На колени приняв, с тобой играет

И балует она, и милый пальчик

Подставляет для яростных укусов.

Когда так моя прелесть, жизнь, отрада

Забавляется бог весть как, смеётся,

Чтоб найти утешеньице в заботах,

Чтобы страсть (знаю — страсть!) не так пылала,

Тут и я поиграть с тобой хотел бы,

Чтоб печаль отлегла и стихло сердце.

НА СМЕРТЬ ПТЕНЧИКА

Плачь, Венера, и вы, Утехи, плачьте!

Плачьте все, кто имеет в сердце нежность!

Бедный птенчик погиб моей подружки,

Бедный птенчик, любовь моей подружки.

Милых глаз её был он ей дороже,

Слаще мёда оп был, и зпал хозяйку,

Как родимую мать дочурка знает.

Он с колен не слетал хозяйки милой,

Для неё лишь одной чирикал сладко,

То туда, то сюда порхал, играя.

А теперь он идёт тропой туманной

В край ужасный, откуда нет возврата.

Будь же проклята ты, обитель ночи,

Орк, прекрасное всё губящий жадно!

Ты воробушка чудного похитил!

О, злодейство! Увы! Несчастный птенчик!

Ты виной, что от слёз солёных, горьких

Покраснели и вспухли милой глазки.

СЧАСТЛИВАЯ ПРИМЕТА

Обнял Акму, любовь свою, Септимий.

Нежно к сердцу прижал. Сказал ей: «Акма!

Если крепко в тебя я не влюбился,

Если вечно любить тебя не буду,

Как пропащие любят и безумцы,

Пусть в пустыне ливийской иль индийской

Кровожадного льва я повстречаю!»

Так сказал. И Амур ему ответил,

Тотчас справа чихнул ему на счастье.

Акма голову тихо наклонила

И коснулась пурпурными губами

Глаз любимца, желаньем опьянённых.

И сказала: «О жизнь моя, Септимий!

Пусть любовь нами правит безраздельно!

Знай, двойное во мне пылает пламя,

Знай, двойная меня сжигает ласка!»

Так сказала. Амур и ей ответил.

Тотчас справа чихнул на счастье Акме.

И сбылись на диковинку приметы.

И любовники связаны любовью.

Все сокровища Сирии и бриттов

Не возьмёт за свою Септимий Акму.

Акма, верная одному лишь другу,

Лишь Септимию дарит страсть и нежность.

Кто же видел счастливее влюблённых?

Кто Венеру видал такою вещей?

ЛЕСБИЯ ВСЕХ КРАСИВЕЙ

Квинтию славят красивой. А я назову её стройной,

Белой и станом прямой. Всё похвалю по частям.

Не назову лишь красавицей. В Квинтии нет обаянья.

В теле роскошном таком искорки нету огня.

Лесбия — вот кто красива! Она обездолила женщин,

Женские все волшебства соединила в себе.

ДЕРЕВЕНСКАЯ КРАСАВИЦА

Добрый день, долгоносая девчонка,

Колченогая, с хрипотою в глотке,

Большерукая, с глазом, как у жабы,

С деревенским нескладным разговором,

Казнокрада формийского подружка!

И тебя-то расславили красивой?

И тебя с нашей Лесбией сравнили?

О, бессмысленный век и бестолковый!

СОПЕРНИКУ

Что за чёрная желчь, злосчастный Равид,

В сети ямбов моих тебя погнала?

Что за мстительный бог тебя подвинул

На губительный этот спор и страшный?

Или хочешь ты стать молвы игрушкой?

Иль какой ни на есть ты славы жаждешь?

Что ж, бессмертным ты будешь! У Катулла

Отбивать ты осмелился подружку.

КАК ЗАБАВНО

Как забавно, Катон мой, как занятно!

Стоит, право, послушать! Смейся громче!

Чрезвычайно забавно и занятно!

Я мальчишку в углу накрыл с девчоикой,

Я ремённым хлыстом его ударил.

Да простит мне Венера прегрешенье!

ЛЕСБИЙ КРАСИВ

Лесбий красив? Ну ещё бы! Он Лесбии нравится больше,

Горький Катулл мой, чем ты с домом и родом своим.

Пусть он красив! Но пускай пропаду со всем домом и родом,

Если хоть трое друзей в рот поцелуют его.

К ЦЕЛИЮ

Целий! Лесбия, Лесбия (ты слышишь,

Чуешь?), Лесбия, та, что самой жизни,

Милых всех для меня была дороже,

В переулках теперь и в подворотнях

Эта Лесбия тешит внуков Рема.

ССОРА

Все сюда, мои ямбы, поспешите!

Все сюда! Соберитесь отовсюду!

Девка подлая смеет нас дурачить.

II не хочет стихов моих тетрадку

Возвратить. Это слышите вы, ямбы?

Побегите за ней и отнимите!

Как узнать её, спросите? — По смеху

Балаганному, по улыбке сучьей,

По бесстыдной, разнузданной походке.

Окружите её, кричите в уши:

«Эй, распутница! Возврати тетрадки!

Возврати нам, распутница, тетрадки!»

В грош не ставит? Поганая подстилка!

Порожденье подлейшего разврата!

Только мало ей этого, наверно!

Если краски стыдливого румянца

На собачьей не выдавите морде,

Закричите ещё раз, втрое громче:

«Эй, распутница! Возврати тетрадки!

Возврати нам, распутница, тетрадки!»

Всё напрасно! Ничем её не тронуть!

Изменить вам придётся обращенье,

Испытать, не подействует ли этак:

«Дева чистая, возврати тетрадки!»

НЕНАВИЖУ - ЛЮБЛЮ

Да! Ненавижу и всё же люблю. Как возможно, ты спросишь?

Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.

РАСКАЯНИЕ

Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом

Ту оскорбить, что милей жизни и глаз для меня?

Нет, не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.

Вам же с Таппоном во всём чудится бог знает что!

МОЛЬБА

Если желаешь ты глаз моих свет подарить мне, мой Квинтий,

Иль даже то, что милей света чудесного глаз,

Не отнимай же того у меня, что намного дороже

Глаз и всего, что милей света чудесного глаз!

ПРИМИРЕНИЕ

Если желанье сбывается, свыше надежды и меры,

Счастья нечайного день" благословляет душа.

Благословен же будь, день золотой, драгоценный, чудесный,

Лесбии милой моей мне возвративший любовь!

Лесбия снова со мною! На что я надеялся, сбылось!

О, как сверкает опять великолепная жизнь!

Кто из живущих счастливей меня? И чего ещё мог бы

Я пожелать на земле? Сердце полно до краёв!

ЛЕСБИЯ ОБЕЩАЕТ

Жизнь моя! Будет счастливой любовь наша, так ты сказала.

Будем друг другу верны и не узнаем разлук!

Боги великие! Сделайте так, чтоб она не солгала!

Пусть её слово идёт чистым от чистой души!

Пусть поживём мы в весельи спокойные, долгие годы,

Дружбы взаимной союз ненарушимо храня.

ВЕСЁЛАЯ ЖЕРТВА

Хлам негодный, Волюзия анналы!

Вы сгорите, обет моей подружки

Выполняя. Утехам и Венере

Обещалась она, когда вернусь я

И метать перестану злые ямбы,

Худший вздор из дряннейшего поэта

Подарить хромоногому Гефесту

И спалить на безжалостных поленьях.

И решила негодная девчонка,

Что обет её мил и остроумен!

Ты, рождённая морем тёмно-синим,

Ты, царица Идалия и Урий,

Ты, Анкону хранящая и Го лги,

Амафунт, и песчаный берег Книда,

И базар Адриатики, Диррахий,—

Благосклонно прими обет, Венера!

Вы ж не ждите! Живей в огонь ступайте,

Вздор нескладный, нелепица и бредни,

Хлам негодный, Волюзия анналы!

УЛИКА

Лесбия вечно ругает меня. Не молчит ни мгновенья.

Я поручиться готов — Лесбия любит меня!

Ведь и со мной не иначе. Её и кляну и браню я,

А поручиться готов — Лесбию очень люблю!

ЖЕНСКИЕ КЛЯТВЫ

Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

Так говорит. Но что женщина в страсти любовнику шепчет,

В воздухе и на воде быстротекущей пиши!

ЛЕСБИЯ ВСЁ-ТАКИ ЛЮБИТ

Лесбия вечно поносит меня и бранит при супруге.

Это осла и глупца радует чуть не до слёз.

Вовсе ослеп ты, безмозглый! Ведь будь я забыт и покинут,

Так замолчала б она. Если ж шумит и кричит,

Значит, наверное, помнит. Нет, больше, во много раз больше!

Лесбия сердится. Что ж?—Лесбия любит меня!

ЛЮБОВЬ И ЖЕЛАНИЕ

Лесбия, ты говорила когда-то, что любишь и хочешь

Только меня. Что тебе самый Юпитер не мил.

Что ж, и тебя я любил. И не так, как подружку желают,

Нет же, -гак добрый отец любит родимых детей.

Знаю тебя я теперь. И хоть страсть меня мучает жарче,

Много дешевле ты всё ж, много пошлей для меня.

Что же случилось? Твоё безрассудство виной, что любовник

Жаждет тебя всё сильней, но уж не может любить.

НЕ РАЗЛЮБИТЬ

Нет, ни одна среди женщин такой похвалиться не может

Преданной дружбой, как я, Лесбия, был тебе друг.

Крепче, чем узы любви, что когда-то двоих нас вязали,

Не было в мире ещё крепких и вяжущих уз.

Ныне ж расколото сердце. Шутя, ты его расколола,

Лесбия! Страсть и печаль сердце разбили моё.

Другом тебе я не буду, хоть стала б ты скромною снова,

Но разлюбить не могу, будь хоть преступницей ты!

ДРУГУ КОРНИФИЦИЮ

Горько мне, Корнифиций, видят боги!

Горько мне, твоему Катуллу, тяжко,

С каждым днём тяжелей и с каждым часом!

Ты же, друг, ведь прошу я не о многом.

Мне сказал хоть словечко в утешенье?

Я сердит. За любовь ты плохо платишь.

А ведь друга коротенькое слово

Симонидовых жалоб мне дороже.

К СЕБЕ САМОМУ

Катулл бедняга, перестань чудить праздно,

И что давно минуло, то считай прошлым!

Блистали некогда и для тебя звёзды.

Летал ты радостно на сладкий зов милой.

(Любимой так не быть уж ни одной в мире).

Забав и нежностей бывало там много,

Тебе желанных и приятных ей, милой.

Блистали в те поры и для тебя звёзды.

Теперь она не любит, не люби также!

Не рвись за уходящим, не живи в горе.

Терпи и твёрдым будь! В беде скрепи сердце!

Прощай, красавица! Катулл скрепил сердце.

Твоих не просит ласк, тебя желать бросил.

Но нежеланной ты наплачешься, помни!

Преступная! Какой грозит тебе жребий!

Кто подойдёт к тебе? Кто назовёт розой?

Кого полюбишь ты и чьей теперь будешь?

Чьи будешь целовать, кого кусать в губы?

Но ты будь твёрд, Катулл! Терпи, скрепив сердце.

ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ЛЮБВИ

Если о детстве, о юности память, о радостях чистых

Смертному сладка,—когда ясною видит он жизнь,

Знает, что не был неверным, что клятвою лживой не клялся,

Имя святое богов не призывал на обман,

Знай, если так, то наверное в жизни счастливой а долгой

Ждёт ещё радость тебя, проданный подло КатуллІ

Всё, чем влюблённое сердце любимого словом и делом

Может обрадовать, всё сделал ты, всё ты сказал.

Всё, что доверчиво отдал, поругано, попрано, сгибло!

Что же ты любишь ещё? Что же болит твоя грудь?

Тратишься в чувстве напрасном, не можешь уйти и забыться.

Или назло божеству хочешь несчастным ты быть?

Трудно оставить любовь, долголетней вскормленную страстью.

Трудно, и всё же оставь, надо оставить, оставь!

В этом одном лишь спасенье. Себя победи! Перемучай!

Надо! Так делай скорей! Можно ль, нельзя ли, живи!

Боги великие! Если доступна вам жалость, и если

Даже и в смерти самой помощь вы людям несли.

Сжальтесь теперь надо мною за то, что я жил непорочно,

Вырвите эту напасть, ужас и яд из груди!

Вот уже смертная дрожь к утомлённому крадётся сердцу,

Радость, веселье и жизнь — всё позабыто давно.

Я не о том уже ныне молюсь, чтоб она полюбила,

И не о том, чтоб была скромной, не может ведь, да!

Нет, о себе лишь прошу, чтоб здоровым мне стать и свободным!

Боги, спасите меня, вознаградите за всё!

КАБАЦКАЯ СВОРА

Кабак презренный, вы, кабацкая свора

У пятого столба от «Близнецов в шапке»,

Мужчинами считаете себя только?

Иль девушки родятся вам одним в радость?

Вам пить и веселиться, мы ж ослов стадо?

Расселась сотия дурней или две сотни,

И думаете нагло, с вами нет сладу?

Не растянуть мне разве дураков двести?

Ошиблись. Будет жечь над кабаком надпись,

Из яда скорпионов и моей злости.

Подружка милая из рук моих скрылась,

Любимой так другой уж не бывать в мире.

Великие я вёл из-за неё битвы.

Теперь средь вас она, она лежит с вами,

Вы все с ней тешитесь (постыдная правда!),

Вы, шелопаи, гниль, озорники, ферты.

Эй, слышишь, волосатый, коповод шайки,

Ты, кроличье отродье, кельтибер мерзкий,

Эгнатий! Чем гордишься? — бородой клином?

Оскалом челюстей, что ты мочой моешь?

ОТЧАЯНЬЕ

Как! Иль страшилище ливийских скал, львица,

Иль Сциллы лающей поганое брюхо

Тебя родило с каменным и злым сердцем?

В тоске последней, смертной я тебе крикну.,

И рассмеялась ты, жестокая слишком!

ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА

Фурий ласковый и Аврелий верный!

Вы — друзья Катуллу, хотя бы к Инду

Я ушёл, где море бросает волны

На берег гулкий.

Иль в страну гиркан и арабов пышных,

К сакам и парфянам, стрелкам из лука,

Иль туда, где Нил семиустыи мутью

Хляби пятнает.

Перейду ли Альп ледяные кручи,

Где поставил знак знаменитый Цезарь,

Галльский Рейн увижу, иль дальних бриттов

Страшное море.

Всё, что рок пошлёт, пережить со мною

Вы готовы. Что ж, передайте милой

На прощанье слов от меня немного,

Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружитI

По три сотни их обнимает сразу,

Никого душой не любя, но печень

Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!

По её вине иссушилось сердце,

Как степной цветок, проходящим плугом

Тронутый на смерть.

АТТИС

По морям промчался Аттис на летучем, лёгком чёлне,

Поспешил проворным бегом в ту ли глушь фригийских лесов,

В те ли дебри рощ дремучих, ко святым богини местам.

Подстрекаем буйной страстью, накатившей яростью пьян,

Убелил он острым камнем молодое тело своё.

И себя почуяв лёгким, ощутив безмужнюю плоть,

Окропляя тёплой кровью кременистый выжженный луг,

Он взмахнул в руке девичьей томнозвучный, гулкий тимпан.

Это — твой тимпан, Кивева, твой святой, о матерь, тимпан!

В кожу бычью впились пальцы. Под ладонью бубен запел.

Завопив, к друзьям послушным исступлённый голос воззвал:

«В горы, галлы! В лес Кивевы! В дебри рощ спешите толпой!

В горы, галлы! Диндимены-госпожи покорная тварь!

Рой изгнанников, за мною понеслись вы к чуждым краям,

По следам моим промчавшись, повинуясь речи моей.

Не страшил вас вал солёный, не смутила зыбкая хлябь.

Презирая дар Венеры, убелили вы свою плоть.

Веселитесь, быстро мчитесь, пусть взыграет сердце в груди.

Порадейте в честь богини! Поспешите, галлы, за мной!

В лес фригийский! В дом Кивевы! Ко святым фригийским местам!

Там рокочет гулко бубен, там кимвалы звонко звенят.

Там менад, плющом увитых, хороводы топчут траву.

Восклицают там менады, в исступлённой пляске кружась!

Там безумствует богини вдохновенно-буйная рать!

Нам туда помчаться надо! Нас туда желанья зовут!»

Дева телом, бледный Аттис так вопил, сзывая друзей.

Отвечал мгновенным воплем одержимый, бешеный сонм.

Зазвенела медь кимвалов. Загудел протяжно тимпан.

По хребтам зелёной Иды полетел, спеша, хоровод.

Ударяет в бубен Аттис, задыхаясь, хрипло кричит.

Обезумев, мчится Аттис, через дебри яростный вождь.

Так, упряжки избегая, мчится тёлка, скинув ярмо.

За вождём, за буйной девой, в исступленьи галлы летят.

И к святилищу Кивевы добежал измученный рой.

И уснул в изнеможеньи, не вкусив Цереры даров.

Долгий сон тяжёлой дрёмой утомлённым веки смежил.

Под покровом тихой лени угасает ярости пыл.

Но когда на утро солнца воссиял сверкающий глаз,

Сквозь эфир, над морем страшным, над пустынным ужасом гор,

И прогнал ночные тени огненосных коней полёт,

Тут покинул, в даль умчавшись, быстролётный Аттиса сон,

В мощном лоне Пасифея приняла крылатого вновь.

Исчезает в сердце ярость, легковепный входит покой.

Всё, что сделал, всё, что было, вспоминает Аттис дрожа

Попимает ясным взором, чем оп стал, куда залетел.

С потрясённым сердцем снова он идёт на берег морской.

Видит волн разбег широкий. Покатились слёзы из глаз.

И свою родную землю он призвал с рыданьем в груди.

«Мать моя, страна родная, о моя родная страна!

Я, бедняк, тебя покинул, словно раб и жалкий беглец.

На погибельную Иду, ослеплённый, я убежал.

Здесь хребты сияют снегом. Здесь гнездятся звери во льдах.

В их чудовищные норы я забрёл в потайной щели.

Где же ты, страна родная? Как найду далёкий мой край?

По тебе душа изныла, по тебе тоскуют глаза.

В этот миг короткий ярость ослабела в сердце моем.

Или мне в лесах скитаться, от друзей и дома вдали?

От тебя вдали, отчизна, вдалеке от милых родных?

Не увижу я гимнасий, площадей и шумных палестр.

Я, несчастный, их покинул. Буду снова, снова рыдать!

О, как был я горд и счастлив, о, как много я пережил!

Вот я дева, был мужчиной, был подростком, юношей был.

Был палестры лучшим цветом, первым был на поле борьбы.

От гостей гудели двери, от шагов был тёплым порог.

Благовонными венками был украшен милый мой дом.

От постели, вечно весел, подымался я поутру.

И теперь мне стать служанкой, стать Кивевы верной рабой!

Стать менадой, стать калекой, стать бесплодным, бедным скопцом!

Стать бродягой в дебрях Иды на хребтах, закованных в лёд.

По лесным влачиться щелям, во фригийских страшных горах!

Здесь козёл живёт скакучий, здесь клыкастый бродит кабан.

Ой-ой-ой! Себя сгубил я! Ой-ой-ой! Что сделать я мог!»

Чуть сорвался вопль плачевный с утомлённых, озовых губ,

Чуть до слуха гор богини долетел раскаянья стон,

Тотчас львов своих Кивева отпрягает, снявши ярмо.

Бычьих стад грозу и гибель, подстрекает левого так:

«Поспеши, мой друг свирепый, в богохульца ужас всели!

Пусть охвачен тёмным страхом возвратится в дебри лесов

Тот безумец, тот несчастный, кто бежал от власти моей.

Выгибай округло спину, ударяй ужасным хвостом.

Дебри гор наполни рёвом, пусть рычанью вторит земля!

Потрясай жёсткой гривой, пусть дыбится рыжая шерсть!»

Так велит Кивева зверю, и снимает с шеи ярмо.

Стервенеет лев. Как пламя, входит в сердце яростный гнев.

Он идёт, рычит, ломает под когтем кустарник сухой.

На гремучий вышел берег, убелённый пеной морской.

Видит Аттиса: у моря, у надбрежных, мраморных скал.

Лев прыгнул, и мчится Аттис, оробев, в дремучую дебрь.

Там служанкой прожил Аттис до конца безрадостных дней.

О, богиня! О, Кивева, диндименских гор госпожа!

Пусть пребуду в отдаленьи от твоих чудовищных тайн!

Пусть других пьянит твой ужас! Твой соблазн безумит других!

ОТРЫВКИ ИЗ ПОЭТОВ-ЛИРИКОВ -

СОВРЕМЕННИКОВ КАТУЛЛА

Лициний Кальв

«БЕЗДЕЛКИ»:

1. Курий, в кости игру преизучивший...

2. Сёл суровых бежит и работящих...

3. Тигеллий Сард, прогнивший лоб, идёт с торга!..

ЭПИГРАММЫ:

4(18). Страх наводящий Помпей головку пальчиком чешет.

В чём сомненье его, кто ему надобен? Муж.

5(17). ...и всё остальное,

Чем у вифинцев владел Цезарев задний дружок.

«КВИНТИЛИЯ»:

...а уже — буду я пепл золотой!

8(16). Будет этому рад, может быть, самый твой пепл.

ЭПИТАЛАМИИ:

9(4). Ногтем белым бродящая

Режет лилию нимфа...

10(5). Блеск перед собой потрясая закатный...

11(6). И научила законам святым, и тела сочетала

Милые браком, и градам дала основанье великим...

12(7). И Венера, властительный бог...

13(8). ...такого достойная дара.

«ИО»

14(9). Ах, несчастная дева! пастись тебе горькой травою...

15(10). Дух мой суровый, себе предвещающий всё в исступленьи...

16(11). Строгий, безмерным когда был сном зрачок покоряем...

17(12). Хладный бистонский край уже минуется быстро...

18(13). Не забывает и Солнце в пути отдохнуть непрерывном..

19(14). ...в тяжёлом носила рождение чреве...

РАЗНОЕ:

20. Почва всё рождает сама...

21. Заплело язык и ноги

Вино...

Гельвий Цинна

«БЕЗДЕЛКИ»:

1. А меня мимо вётел ценоманских

Мчит повозка на карликовых мулах...

2. Пунийские так сонную змею псиллы...

ЭПИГРАММЫ:

3(11). Эти песни в бессонных ночах при лампаде Арата

Сочинены, чтобы знать тайны небесных огней;

Их, как в книжку, вписав на листья подсушенной мальвы,

Я на прусейской ладье вёз в подношенье тебе.

4(14). Пусть же в долгих веках живёт «Диктинна» Катона!

5(12). Шлемом отважился он снабдить несчастных девчонок...

6(13). ...Альпийская камедь.,.

«НАПУТСТВИЕ ПОЛЛИОНУ»:

7(3). Не подивишься на те даренья, груды которых

В неисчисляемые скопились старинные века

С тех времён, когда рождался город Белидов,

И кекропический град, и тирийским ставленный Кадмом...

8(4). Ярко сияет когда верхушка мачтовой щеглы...

9(5). Крепкий рейный канат пусть твёрдо блюдёт направленье...

10(6). И собирает блестящий кристалл, подобие снега...

«СМИРНА»:

12(8). Видел тебя в слезах Эой, светило рассвета,

Видел тебя по свершении дня тождественный Геспер...

13(9). А преступленье росло в нечистом чреве у Смирны...

Квинт Корнифиций

1. Я, пронзительным голосом болтая...

2. ...усмирять двухчленных кентавров...

3. ...как сени листвия,

Деревьями рождаемые плодными...

Тицида

1. О, постель, ты единая,

Столько страстью блаженная...

Кто понимает, для тех «Лидия» — трудная вещь!

Фурий Бибакул

«БЕЗДЕЛКИ»:

1. Лишь грамматик Катон, сирена римлян,

И читает и создаёт поэтов.

2. Друг мой Галл, а Катоново именье

Всё с торгов распродал заимодавец!

Удивительно, как такой наставник,

Знаменитый грамматик, стихотворец,

Находивший решенья всех вопросов,

Не нашёл поручителя себе же,—

То-то ум Зенодота, дух Кратеса!

3. Кто увидит у нашего Катона

Домик, крытый раскрашенною дранкой,

С парой грядок под стражею Приапа,—

Подивится, какой такой наукой

Он дошёл до великого уменья

Полуфунтом муки да кочерыжкой

Да двумя виноградными гроздями

Пропитаться до старости глубокой.

4. А где Орбилий, позабывший грамоту?..

5. Оскский старик, гетера из Кум, катанийский мальчишка...

6. ...на моей кровати...

«ЛЕТОПИСЬ»:

7(8). Между тем Аврора, восстав с Океанова ложа...

8(9). Тяжкой раною вдруг надломленный, сразу поводья

Он выпускает из рук, и рушится наземь, и латы

Медный звук издают...

9(10). ...и смягчительный сон по сердцам расточает.

10(11). Меч на меч, ступпя на ступню, на воина воин...

11(12). Что сей за род людской, о святейшее чадо Сатурна?..

12(13). Сеют за слухами слухи, чинят расспросы о многом...

13(14). Каждого он зовёт по имени, напоминает:

Срок пришёл исполнению слов..

14(15). И укрепляя, речами, бодрит горячие души

Встать достойно на брань и умы возбуждает к сраженью...

15(16). Снегом Юпитер седым плюёт на зимние Альпы...

16(17). Здесь, где широкие рвы вели черту межевую...

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 497; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!