Группа Успенского. Беседы с Успенским 8 страница
«Я напишу ему, - сказал Успенский, - и скажу, что до тех пор, пока он не сделает новую обложку с измененными словами, я не возьму авторский гонорар за книгу и откажу в дальнейших публикациях». Он также спросил, не мог бы я поместить в газете интервью с ним, чтобы он мог публично объяснить свое отношение. Я сказал что посмотрю, что можно сделать, если он не будет принижать Гюрджиева и его работу в Америке. Он ответил, что это не является его целью. Но Успенский не обладал новостями: он приехал уже давно, у него не было недавно опубликованных книг и, следовательно, он был неинтересен для газет и журналов.
Что произошло дальше, я не знаю, поскольку вскоре я прекратил посещать группу на некоторое время. Меня не удовлетворяло то, что я мог дать, и что способен получить. Успенский хотел, чтобы я отвечал на вопросы в группе и принимал в ней активное участие, но поскольку я не мог делать это без опоры на мой собственный опыт работы с Гюрджиевым и мое понимание Рассказов Вельзевула, мне казалось неправильным поступать подобным образом. В это же время произошел один глупый случай; так случилось, что однажды вечером, как раз перед тем как я начал обзванивать группу, из оккупированной Франции прибыла наш друг, американка, бежавшая оттуда с тремя детьми. Ее муж – французский доктор спас мне жизнь в Париже, когда я заболел пневмонией. Мы сразу же отправились повидать ее и провели с ней и ее семьей весь вечер, что стало причиной возобновления наших близких отношений. Но ее неожиданное прибытие взбудоражило бурю эмоций, мой ум не напомнил мне позвонить Успенскому и предупредить о моем отсутствии на группе. День или два спустя от Успенского пришел один из младших членов группы Орейджа и сказал, что я больше не являюсь секретарем собранной мною группы, и что он занял мое место. Этого никогда бы не могло произойти при Орейдже, и я был настолько ошеломлен, что, вместо того чтобы отправиться к Успенскому и объяснить ему обстоятельства, я глупо промолчал.
|
|
|
Тем временем жизнь для меня изменилась, и обстоятельства вынудили меня покинуть Нью-Йорк. Журнал, в котором я работал, закрылся, и я очень много раздумывал о том, как заработать денег. В конце концов, я представил издателю идею книги; идея его не заинтересовала, но он спросил меня, не мог бы я сделать книгу о молодом Уинстоне Черчилле, книгу для мальчиков и девочек; если да, - то ее нужно подготовить через девять недель. Я написал две неопубликованных рукописи, и сделать книгу за девять недель казалось мне невозможным. Но нужда в деньгах помогает иногда добиваться невозможного. Я принял предложение, собрал несколько доступных книг о Черчилле и поговорил с двумя людьми, знавшими его по школе. Моя жена с младшим сыном отправилась в Талиесин, а старший остался с Элмхирстами на Мартас-Виньярде. Друзья в Коннектикуте предоставили мне свой дом, где я, не видясь ни с кем, работал по двенадцать часов в сутки, отправляя партии рукописи издателю для перепечатки. Книга была закончена во время и в итоге ее опубликовали. К моему удивлению она получила хорошие отзывы и принесла доход. Это доставило мне удовольствие, и я подумал, что мог бы выпускать по книге в год и хорошо жить при этом. Увы, мои усилия оказались напрасными; все мои попытки удовлетворить издателя пропали втуне. Объективно, я не был писателем, книга была, как они выражались, «обыкновенной» - просто так случилось. Это произошло за четырнадцать лет до того, как я написал следующую книгу.
|
|
|
Работа над книгой истощила мои нервные и физические силы, поэтому я поехал в Бедфорд, Массачусетс, где забрал сына, и вместе с ним мы проделали весь путь до Талиесина другим, нежели год назад, путем, чтобы больше посмотреть Америку. В Талиесине мы зажили прежней жизнью, как будто бы не прошел год, и два месяца повторялись события нашего первого визита. Хотя, конечно же, ощущения и опыта оказались не такими интенсивными, как в первый раз, тем не менее, лето в Талиесине выдалось спокойным и умиротворяющим. Мы возвращались в Нью-Йорк через Чикаго, посетив по пути построенное для компании Джонсон Вакс здание Френка Ллойд Райта, - оазис функциональной красоты в пустыне безобразных фабрик, заехали на Ниагарский водопад, а потом вернулись домой, в Нью-Йорк. Здесь мы сняли квартиру в пустынном районе на 114-й Стрит около Колумбийского университета и Кафедрального собора св. Ионна Богослова.
|
|
|
Поскольку сегодня организованная религия теряет свою внутреннюю живительную силу совсем не удивительно, что этот собор, будучи американским, сегодня является самой большой церковью в мире; собор – последний из построенных в готическом стиле, и обладает всем, кроме сердца и сущности.
Наша квартира на четвертом этаже была темной, в окна никогда не заглядывало солнце, но она располагалась по соседству с нашими старыми друзьями, была дешевой, и таким образом служила своему назначению.
По приезду мы узнали что Успенский, через некоторых своих учеников, приобрел Франклин Фармс в Мендэме, Нью-Джерси – очень большой сельский дом с тремя сотнями акров земли. Нас туда пригласили, и мы приехали чудесным жарким октябрьским днем индейского лета. Казалось, Лэйн Плейс американизировали и перенесли в Нью-Джерси; не только дом и парк, сады и лужайки были схожи, но во многом присутствовали те же самые люди, воспроизведена была даже атмосфера Лэйн. Здесь присутствовала та же самая роскошь и тот же самый тип работы, установлены те же самые правила – никаких разговоров во Франклин Фармс о Гюрджиеве или Рассказах Вельзевула, никаких разговоров об организации в целом с посторонними людьми; не было никаких детей, хотя они приглашались на специальные группы; ученикам, даже из группы Орейджа, было сказано, что они не должны обращаться друг другу по именам.
|
|
|
Тем не менее, если вы голодны и хотите краюху хлеба, и если кто-то предлагает вам четвертушку, вы не будете ее отталкивать. Мой инстинктивный центр страстно жаждал физической работы, а здесь, по крайней мере, имелась возможность удовлетворить эту жажду. Я снова начал посещать группы Успенского, в которые теперь приходило много учеников – старых и новых. Не имея в то время определенной работы, я спросил, не мог бы я приехать и работать во Франклин Фармс. Поскольку я согласился с условиями - не говорить здесь о Гюрджиеве или Рассказах Вельзевула с учениками, мне позволили. Я наслаждался физической работой, хорошей едой и окружением; и мне нравились люди, хотя я и чувствовал себя здесь паршивой овцой. В то же время я смог повернуть обстоятельства к собственной выгоде. Например, я всегда был готов и желал обсуждать идеи и способ работы Гюрджиева с любым, кто этим интересовался; а здесь, задание не обсуждать их в то время, пока я работал на Франклин Фармс, стало хорошим стимулом вспоминать себя. Ученики Успенского чрезвычайно любопытствовали о Гюрджиеве, и время от времени даже упоминали при мне его имя, как будто в надежде научиться чему-нибудь, но я четко следовал соглашению не обсуждать Гюрджиева или Рассказы Вельзевула во Франклин Фармс.
Очень скоро мс-с Ховарт и моя жена учили танцам в Мэндэме, как раньше в Лэйн Плейсе, по выходным было очень много деятельности, и, несмотря на все ограничения и запреты, организация Успенского стала положительным фактором для тех новых людей, которые никогда не изучали систему; очень многие люди могут вспоминать Успенского с благодарностью. В мире лунатизма и фантазий он, по крайней мере, предлагал им возможность получить нечто настоящее. Изучая жизни некоторых «святых», со всеми их спорными сторонами и ограничениями, можно осознать, что жизни Успенских принадлежали высокому уровню.
Кода сообщили новость о вторжении Германии в Россию, я случайно находился рядом с Успенским. Он был поражен и потрясен. «Невероятно! - воскликнул он. - Как это могло произойти? Это казалось невозможным!»
«Почему столь невероятно? - спросил я. - Вы сами писали, что подобная ситуация должна случиться».
«Где я это писал?»
«В Новой модели, где вы пишете об империях как огромных организмах, которые охотятся на маленькие страны и поглощающие их; и как в конечном итоге эти огромные организмы поворачиваются друг против друга и сражаются. Вот вам пример».
Он забыл. Почему мы часто забываем то, что сами написали или сказали – даже некоторую объективную истину? Потому что факты приходят только из одной части нас, из ума; они не прочувствываются и не прорабатываются, это не понимание, а всего лишь информация, и мы забываем ее.
Через некоторое время мы с женой, собираясь отправиться на чай к знакомым, случайно включили радио. Из прибора голосил отвратительный певец, будто бы терзаемый тупой болью; но это было всего лишь одно из проявлений того, что они называли «пением» «наивысшего уровня цивилизации, когда-либо известной в мире». Практически сразу же его прервали, и мужской голос начал возбужденно говорить; с трудом переводя дух, он едва мог выталкивать из себя слова. «Я должен сообщить, - говорил он, - об одной из величайших – величайшей, уф, катастрофе, какую когда-либо знал мир; одну из наиболее ужасных вещей в истории человечества: японские самолеты разбомбили Перл Харбор, множество кораблей затонуло, двенадцать тысяч человек погибли!» И так далее. Потрясение было столь сильным, что мы не смогли его воспринять и отправились пить чай со знакомыми, где в пол уха слушали говорившую о недостатках Успенского женщину. Только на следующий день мы ухватили суть и, осознав, что произошло, смогли обдумать возможные последствия. Газеты и радио пестрели новостями о вступлении Америки в войну, а диктор вещал о замеченных над Лонг-Айлендом вражеских самолетах; паники не было, только растущее осознание грядущих событий. Мое первое чувство ступора сменилось облегчением: Англия больше не была в одиночестве – мы и Американцы теперь были вместе. Затем выросло чувство сожаления о тысячах живых пока молодых американцах, которые, рано или поздно, будут вовлечены в эту вторую массовую мировую катастрофу и погибнут. Тем не менее, жизнь продолжалась, и, конечно же, не появилось никаких вражеских самолетов; мы находились слишком далеко, в безопасности от бомб.
И вновь произошло заметное изменение отношения американцев по отношению к нам; даже самые ярые анти-британцы теперь не могли обвинить Англию в попытке втянуть их в войну – это сделала Япония.
Случай с уничтожением Перл Харбора, который я посетил годы спустя, показал пример того, как тысячи жизней зависят от небольшой вещи, от отношения, проистекающего из тщеславия и самолюбия одного незначительного человека. Кажется, один из радистов, чьей обязанностью было слушать подозрительные звуки, доложил своему командиру, лейтенанту, что слышит похожие на моторы странных самолетов звуки, но этот тщеславный и глупый человек сказал ему «забыть», и радар выключили. Так, вместо того, чтобы быть предупрежденными, военные оказались абсолютно не подготовлены. В противодействии событиям войны, как землетрясению или извержению вулкана, один человек бессилен; все происходит так, как предназначено произойти; все должно случиться так, как должно случиться. Вызванные космическими силами и ненормальной жизнью людей причины находятся в прошлом; и война может остановиться только тогда, когда результаты причин сами себя исчерпают.
Одним из результатов вовлечения Америки в войну стало то, что мы теперь остались отрезанными от контактов с Гюрджиевым, последние новости пришли о том, что он забрал свою семью и отправился в сельскую местность. Только после войны мы узнали о его экстраординарной активности во время оккупации, о формировании его первой французской группы и их интенсивной работе. Снова он обратил неудобства в выгоду для себя и других; сложившаяся необычная и сложная ситуация, под наблюдением немцев и правительства Виши, производила факторы для самовоспоминания, самонаблюдения среди членов его группы.
Прибыли несколько американских учеников, вовремя успевших сбежать из Парижа от немцев. Гюрджиев предупреждал их не позволять себе быть пойманными волной массового психоза, и «держать» себя – «Ирамсамкип», «Я поддерживаю себя». То обстоятельство, что теперь мы оказались отрезанными от Парижа, заставило сблизиться тех, кто работал с Гюрджиевым в Нью-Йорке. Мы встречались и обсуждали идеи, разговаривали о том, как мы понимаем их применение в наших жизнях и, хотя возникали дискуссии и даже перебранки об обычных земных вещах, несогласия служили тому, чтобы наши общие корни устремлялись все глубже. Уже немало – не соглашаться с другом по жизненно интересующему тебя вопросу, и, тем не менее, не позволять несогласию разрушать дружбу.
Пока мы жили в унылой квартире на четвертом этаже на 114-ой Вест Стрит, я получил опыт, сделавший впоследствии ясными некоторые вещи. Дверной звонок нашей квартиры очень пронзительно звенел; после нескольких недель жизни в этой квартире я проснулся среди ночи от звонка в дверь, поднялся из постели и открыл ее. За дверью никого не было. Время от времени все повторялось. Никто из моей семьи его не слышал; я думал, что кто-то шутит, хотя никого не замечал. Потом звонки прекратились. Несколько месяцев спустя я проснулся среди ночи от пронзительного звука того же самого звонка на ферме в Вермонте. Я сел, думая, что нахожусь в Нью-Йорке, а потом вспомнил, что я - в Вермонте и в доме совсем нет звонка. Приснился он мне – или скорее я слышал его отзвук во сне; или это была галлюцинация? Осознав, что он не настоящий, я никогда больше его не слышал. У этого случая было продолжение. Несколько лет спустя, когда я уже вернулся в Англию, умер мой отец; по прошествии некоторого времени моя мама начала выглядеть обеспокоенной, и, наконец, рассказала нам, что начала просыпаться среди ночи от трехкратного стука в дверь. Она вставала и открывала дверь, но за которой никого не было. Она верила, что это мой отец пытается связаться с ней, но никогда не видела его призрака. Ее священник, зашедший повидаться, посоветовал молиться и сказал, что тоже будет молиться за упокой души моего отца, но все это не остановила мистического стука.
Семья начала волноваться о ней. Я задумался над этой загадкой, и через некоторое время обнаружил, что каждое утро компаньон моей мамы приносил ей в постель чашку чая, троекратно стучась в ее дверь прежде, чем войти. Я поговорил об этом со своей матерью, рассказал ей о своем опыте в Америке и объяснил, что у нее может быть то же самое эхо или галлюцинация. Понемногу она осознала, что все должно быть так и есть, и никогда не слышала больше этого стука. Многие истории о привидениях основываются на похожих отголосках снов; то же самое относится и к видениям, видимые во сне фигуры могут существовать некоторое время после того, как спящий проснется – гипнопомпия; несколько секунд человек действительно думает, что видит фигуру, а поскольку она растворяется в воздухе, она должна быть призраком.
Не существует границ человеческой внушаемости и само-внушаемости. Человек может верить во что и в кого угодно, если кто-нибудь, или даже он сам, направит его в определенном направлении.
Школа Патни, Вермонт
Осенью я отправился погостить у молодой пары в Гилфорде, Вермонт, где меня столь восхитили и захватили сельская местность и люди, что я начал планировать привезти сюда свою семью. Следующей весной эта же пара предоставила нам дом, неподалеку от своего, где мы провели Пасхальные выходные. Они рассказали нам об интересной школе неподалеку, в Патни, и написали ее главе – мс-с Хинтон, которая пригласила нас на обед. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили там несколько мальчиков и девочек из школы Баджис Хилл в Хэмпстеде, где преподавала моя жена и учились наши сыновья. Это было очень счастливое воссоединение. Последним мужем мс-с Хинтон был сын Ч.Г. Хинтона, написавшего Научные Романы – фантастику, идеи которой были навеяны Г. Уэллсом.
Мс-с Хинтон открыла школу несколько лет назад. Что нас чрезвычайно заинтересовало и что придавало всему редкую жизненность, это трех-центровой образ жизни – очень похожий на Талиесинское Содружество. Английская идея здорового ума в здоровом теле хороша, но она оставляет в стороне третью силу – примиряющую или нейтрализующую, эмоции. Идея Патни заключалась в том, что ученики, в возрасте от двенадцати до семнадцати лет, должны жить хорошей физической жизнью – не организованные игры и физические тренировки, а нормальная жизнь, возможная при работе на тысяче акрах поместья; интеллектуальную жизнь питали три Р[1] и обычная школьная работа; молодые растущие эмоции подпитывались музыкой, пением, изобразительным искусством и драмой. Школа произвела на нас глубокое впечатление, и по возвращению в Нью-Йорк у меня начала вызревать идея. С одной стороны, мне невозможно было получить работу, и мне было не по себе. Идея получить работу в школе Патни начала расти в моем уме и, в конце концов, завладела мной. Я не могу сказать, что решил что-то сделать, нечто во мне толкало меня к этому; возможно, «нечто» снова подталкивало меня в соответствии с планом моей жизни. В любом случае, желание отправиться в школу Патни становилось все сильнее, но в то же время мое нежелание покидать семью также росло; наша совместная жизнь, с тех пор как я приехал в Нью-Йорк, была удовлетворительной, а, после Нью-Рошелла, очень счастливой.
Повторилась давняя борьба – желание сделать что-нибудь полезное и желание остаться с моей семьей.
В итоге я написал письмо, предложив поработать на ферме в Патни за хлеб и кров; если они будут довольны мною, то могут заплатить что-то, если нет – я вернусь в Нью-Йорк. Мс-с Хинтон согласилась, и я, загрузив вещи, включая два больших тома Рассказов Вельзевула, в свою машину оторвал себя от своей семьи и отправился за две сотни миль в Вермонт.
Когда я приехал, стоял ранний май, грязь после апрельской слякоти прошла, и воздух был кристально чистым. Работники поместья, к которым я тоже теперь относился, мало со мной разговаривали день или два; они приглядывались ко мне, но так как я не важничал и делал свою работу настолько хорошо, насколько мог, они очень быстро приняли меня за своего. Жизнь для меня, практически с самого начала, протекала очень интересно. Здесь присутствовало то же самое чувство созидания и роста, которое я оставил в Талиесине, чувство, приходящее от жизни и работы с использованием трех центров. Каждый ученик часть времени работал на ферме - чистил конюшни, помогал со скотом, работал на полях или плотничал. Рабочие фермы, плотники, маляры и все остальные были вермонтцами до мозга костей; некоторые жили в поместье, другие по соседству в долине Патни, но учителей собрали со всей Америки. Коренные вермонтцы были настоящим представителями старого племени Новой Англии. Их стиль жизни походил на английский, даже акцент представлял собой разновидность смешения Белдфордширского и Дорсетского; местность отличалась красотой – зеленые горы, покрытые лесом, и плодородные долины между ними. Большинство ферм располагались на верхушках холмов, так как ранее, когда Вермонт был новой северо-западной границей, двигавшиеся вдоль побережья англичане поднимались на холмы, подальше от державшихся речных долин индейцев. Мальчишкой в Хертфордшире я читал книгу из библиотеки Воскресной школы под названием Мальчики зеленой горы; она рассказывала об этой части страны, история об Итане Алане и его людях, сражавшихся с англичанами в войне за независимость. Книга тогда произвела на меня впечатление – и вот я здесь; будто вызванные прочтением книги впечатления и чувства были предчувствием происходящего сорок лет спустя. Вермонт – «Зеленая гора».
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 126; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!