Начало деятельности Академии и первые проблемы
Академия наук и становление научного знания в России
Много ли в нашей стране культурных учреждений, которые существовали бы почти три века? Их почти нет. Мы еще очень молодой народ. Так называемая современная культура, с которой - хочешь не хочешь - отождествляют себя образованные русские (даже если они как славянофилы в знак протеста носят ермолки и окладистые бороды), утверждалась на нашей земле с начала XVIII века, времени петровских реформ. В 1724 году в России уже была своя Академия наук и художеств.
Просвещенные иностранцы настаивали на том, что для России разумнее было сначала обработать почву, на которой взошли бы ростки научного знания, необходимые для основания Академии. Например, начать с правильной организации школы, создать университет для воспитания собственных ученых. В начале XIX века савойский посланник в Петербурге Ж. де Местр в письме к А. Разумовскому возмущался представлениями Петра I, полагавшего, что «наука - растение, которое можно искусственно вывести, как персик в теплице» (цит. по [1]). Он указывал, что на Западе академические учреждения не насаждались сверху. «Все ученые европейские академии... начали с того, что были свободными собраниями частных лиц, соединенных любовию к науке. После некоторого времени монарх, видя общее к собраниям этим уважение, высочайшими грамотами давал им гражданское существование. Вот как образовывались академии!» [I].
И действительно, европейские академии наук возникали на основе уже существующих, завоевавших авторитет ученых обществ (например, французская, учрежденная Ришелье в 1635 году). Государственное участие в академических делах находилось в прямой зависимости от степени централизации власти в стране. В новое время оно было более значительным во Франции, но оч, ень небольшим в Великобритании. Однако такова уж российская действительность - при отсутствии гражданского общества его функции должно брать на себя государство. Именно оно «насаждало», как говорили тогда, науки (Г. Державин выразился даже с некоторым медицинским оттенком:
«...нам Петр Великий ввел науки...» 2]). На протяжении X-XVII веков в России накапливались знания о природе, языке и истории, которые тем не менее не переросли в научную систему. С начала XVIII века параллельно с развертыванием петровских реформ открываются разнообразные учебные заведения, издается множество научных и научно-популярных книг - распространение нового в области культуры идет лавинообразно.
|
|
|
Проект Академии наук и его осуществление
Реформы с неумолимой логикой требовали специалистов, и в соответствии с этим требованием почетный член Парижской академии наук император Петр I помимо основания учебных заведений занялся созданием собственной Академии наук и художеств.
Петр считал, что материальные условия для деятельности Академии достаточно подготовлены. Имелась немалая библиотека, захваченная при военных действиях в Прибалтике (она была дополнена библиотеками князей Радзивиллов после польской войны 1722 года и продолжала расти). Целям научных исследований могло служить любимое детище Петра - Кунсткамера. В 1718 году император издал указ, коим повелевалось доставлять со всех концов России в Кунсткамеру «уродов» («монстров»), редкости, старинные вещи; за доставку полагалось денежное вознаграждение, за утайку - штраф. Теперь можно было приступать к разработке структуры будущей Академии.
Петр I был практичен и требовал, чтобы новое учреждение работало «с малыми убытками» и более эффективно, чем его зарубежные аналоги («с великою пользою чинило, что в других государствах три разныя собрания чинят») (цит. по [3, с. 122]). Для этого Академия была задумана как многоцелевая организация. Структурно она состояла из трех частей: собственно научного подразделения; высшего учебного заведения для подготовки российских («натуральных») ученых и, наконец, гимназии, где юноши готовились бы к учению в Академическом университете. Существование научного и учебных заведений должно способствовать работе всего комплекса. Они призваны «подпитывать» друг друга. Петр понимал, что иначе художества и науки «не скоро в народе расплодятся» (цит. по [4, с. XXX]).
Проект Положения об Академии наук и художеств был представлен лейб-медиком Л. Блюментростом царю, который внес в него свои поправки. Общая задача сформулирована так: Академия учреждалась, «дабы науки размножены и в лутчее состояние приведены были» (цит. по [5, с. 100]).
Ясно, что документ, созданный «царем-работником» и врачом (ставшим впоследствии первым президентом Российской Академии наук), имел свои особые черты. Академия призвана была не только вести научные исследования, но и способствовать развитию «вольных художеств и мануфактур» путем создания для них «удобных машин» и инструментов. Иначе говоря, научное знание должно приносить пользу производству. «Нельзя не отметить проявившейся в этом пункте склонности к утилитарному подходу к науке, характерному для изучаемого времени, - пишет историк русской культуры Б. Краснобаев. - Вспомним, что наука как таковая в России только начинала формироваться» [3, с. 122].
Академия, по замыслу основателя, состояла из трех «классов». В первом - классе математических наук - академики занимались математикой, астрономией, географией, навигацией, механикой; во втором - классе естественных наук - изучали физику, анатомию, химию и ботанику; в третьем - классе «гуманиоры, гистории и права» - академики вели исследования в областях риторики, античной и новой истории, естественного и публичного права, политики и этики. Всего в штат входило 11 академиков: по 4 - в первом и втором «классах» и 3 - в третьем [4, с. XXX].
Академический университет, открывшийся, впрочем, не сразу, первоначально правильного деления на специальности не имел, и академики читали лекции, сообразуясь в основном со своими собственными научными интересами. Лекции были общедоступными и бесплатными.
Каждую науку в Академии представлял всего один специалист - изначально «появление коллег по цеху даже не предусматривалось» [6, с. 62]. Впрочем, и более поздний, послепетровский, документ - «Регламент и штаты Академии наук и художеств» (1747) - обнаруживал, по мнению Н. Кузнецовой, «глубочайшее непонимание смысла и назначения Академии наук» [6, с. 58]. Так, среди прочего вводилась регламентация посещений учреждения его сотрудниками.
Чего же именно ждали от академиков? Они должны были «в своей науке добрых авторов, которые в иных государствах издаются, читать», «сочинять из оных экстракты» и публиковать их «с протчими изобретениями и розсуждениями». Все новейшие «декуверты» (изобретения) следовало: «1) Розискивать и свою апробацию откровенно о том сообщать, сиречь - верны ли оныя изобретения; 2) Великой ли пользы суть или малой; 3) Известны ли оныя прежде сего бывали или нет?» [5, с. 99]. Таким образом, речь шла по преимуществу о прикладной науке. Важной функцией нового учреждения стала и популяризация научных знаний - перевод и сочинение книг, чтение публичных лекций.
Академия была не только центром изучения наук, но одновременно и Академией художеств. Здесь должны были обучаться художники, ремесленники и специалисты разных профессий по списку, составленному самим Петром I: живописцы, скульпторы, тушевальщики, граверы, столяры, токари, плотники, гражданские архитекторы, строители мельниц, шлюзов, фонтанов и специалисты по гидравлике, оптики, мастера по математическим инструментам, мастера по медицинским инструментам, слесари, медники, часовщики [7].
Умелый мастер или художник, часовщик или математик - для царя и просвещенного дворянства особенной разницы между ними не было: «...статус ученых в XVIII веке отражал общий реальный уровень престижа науки... Какой бы мировой известностью они ни пользовались, в глазах дворянской аристократии ученые мало отличались от образованной домашней прислуги (учителей, лекарей, иноземных мастеровых или комедиантов)» [8, с. 67].
Что такое академик или профессор в первой половине - середине XVIII века? Лицо с неопределенным социальным статусом. Эти слова практически ничего не говорили русскому уху. Да и самих-то российских академиков в то время было в буквальном смысле слова один на миллион.
Однако при этом сам император учитывал специфику ученых как людей особой природы. Краснобаев обращает внимание на важнейший факт - первую оценку-характеристику ученых, которую мы находим в проекте Положения об Академии. «Ученые люди, которые о произведении наук стараются, обычайно мало думают на собственное свое содержание, - подчеркивается в документе, - того ради потребно есть, чтоб академии кураторы непременные определены были, которые бы на оную смотрели, о благосостоятельстве их (ученых. - В. П.) в надобном приуготовлении старались, нужду их императору при всех сказаниях предлагали и доходы в своем ведении имели», ведь ученые «все такие люди суть, которым своим жалованием жить надобно...» 5, с. 101, 102]. Историк отмечает, что о бескорыстии ученых людей здесь заявлено «...как о необходимой характеристической черте. Пожалуй, ни к одному другому общественному слою не предъявлялось таких требований. Никому бы ведь не пришло в голову требовать, чтобы купец не заботился о своем прибытке!» [3, с. 126].
В Западной Европе, особенно Германии, профессора традиционно были окружены почетом, всеобщим уважением, общественный статус их был высок. Поэтому было непросто набрать для Российской Академии видных ученых, которые согласились бы оставить родные пенаты ради снежной «страны варваров». От них трудно было ожидать стремления покинуть свои академии и университеты, где они занимали известное положение; приглашение же неизвестных молодых ученых могло обернуться неудачей всего предприятия.
Поэтому подбор кандидатов стал важнейшим делом, от которого во многом зависело будущее нового учреждения. Приглашениям ученых предшествовала длительная переписка. Реформатор православной церкви, советник царя и бывший ректор КиевоМогилянской академии Ф. Прокопович, авторитетнейший немецкий ученый X. Вольф, вице-президент Коллегии иностранных дел А. Остерман и другие перебирали имена, обсуждали достоинства будущих российских академиков. Но наконец и это препятствие удалось преодолеть, кандидаты были названы. И в действительности состав Академии оказался лучше, чем можно было ожидать - в Россию приехали настоящие ученые. Соратникам Петра I удалось пригласить, как он того требовал, «самолутчих ученых людей». Среди них были естествоиспытатели Г. Стеллер, Д. и Н. Бернулли, И. Гмелин и Г. Рихман, астроном Ж. Делиль, математик Л. Эйлер, историк Г. Миллер и др.
В России их ожидало немало трудностей, но тем не менее историк Н. Невская отмечает, что тут «...они нашли наиболее благоприятные в то время в Европе условия для занятия наукой. Прежде всего над учеными не тяготело здесь бремя картезианской догматики, как во Франции, не давил авторитет X. Вольфа, как в Германии, или И. Ньютона, как в Англии» [9, с. 5]. Великий математик Эйлер писал даже: «я и все остальные, имевшие счастье состоять некоторое время при Русской имп. Академии, должны признать, что тем, чем мы являемся, все мы Обязаны благоприятным обстоятельствам, в которых мы там находились. Что касается меня лично, то при отсутствии столь превосходного случая я бы вынужден был заняться другой наукой, в которой, судя по всем признакам, мне предстояло бы стать лишь кропателем» (цит. по [10]).
Петр I был озабочен устройством быта ученых. Житейские условия, на которых приглашались первые академики, были привлекательны. Жалованье было положено по тем временам огромное (от 500-600 руб. до 1800), а кроме того, каждому полагалась квартира, дрова, свечи. Для содержания Академии наук выделялись денежные средства - 24912 руб. Годовой доход России в 1724 году составлял всего 8, 5 млн руб. [II]. Таким образом, расходы на Академию равнялись 0, 3% годового дохода империи1.
Не понаслышке зная грешную человеческую природу, император распорядился сделать жизнь ученых возможно более замкнутой, а для этого «дом академический домашними потребами удостачить... кормить (академиков. - В. П.) в том же доме, дабы, ходя в трактиры и другие мелкие домы, непотребными обращаючись, не обучились их непотребных обычаев, и в других забавах времени не теряли бездельно, понеже суть образцы такие: которые в отечестве своем добронравны, бывши (т. е. общаясь в России. - В. П.) с роскошниками и пьяницами, в бездельничестве пропали и государственного убытку больше, нежели прибыли, учинили» (цит. по [10, с. XXXIV]).
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Начало деятельности Академии и первые проблемы
Академии наук и художеств был отведен дворец опального вице-президента Коллегии иностранных дел П. Шафирова. Для общих собраний предназначался большой зал с круглым, крытым зеленым сукном столом. Нравы в Академии были довольно демократичными. Президентом стал автор проекта Положения об Академии наук и художеств Блюментрост. Историк Ф. Байер, в чьем ведении находилась гимназия, с оптимизмом писал: «академическая юрисдикция зависит от президента и от нас» [4, с. 26].
Прибывшие в Россию академики были удостоены аудиенции императрицы Екатерины I, их приветствовал могущественный царедворец князь А. Меншиков, который даже представил гостям своего сына как будущего слушателя Академического университета.
Торжественное открытие Академии состоялось уже после смерти ее основателя в 1725 году. Это был пышный праздник, собравший весь высший свет тогдашнего Санкт-Петербурга. Герцог Голштинский дал в честь академиков обед, где их угощала дочь Петра Елизавета. И позже императрица Екатерина I неизменно покровительствовала Академии, посещала заседания, беседовала с учеными. В академическую гимназию записалось немало отпрысков благородных семей; всего же здесь в 1726 году проходили обучение 112 детей.
Начало, как видим, было вполне благоприятное. Но вниманием властей Академия наук пользовалась недолго - императрица Екатерина, разделявшая замыслы своего супруга, умерла уже через три года, а подлинного социального статуса новое учреждение не получило. Придворная политическая борьба, интриги, а позже давление «русской партии» при дворе Елизаветы Петровны - все это отодвинуло Академию наук с ее немецким составом на задний план.
Двор в 1725 году переехал в Москву, и за все время пребывания его там Академия не получала никаких средств. Да и позже общим правилом была постоянная нехватка денег. Образовался немалый дефицит, долги Академии росли. Много лет содержание членам Академии не выплачивалось вовсе или, в обход распоряжений, выплачивалось частично. Нередко долг перед служащими гасили при помощи «натуральной оплаты» - отпечатанными в Академической типографии книгами, которые нужно было продавать самим. Торговать книгами приходилось и М. Ломоносову, назначенному адъюнктом в Академию уже в начале 1742 года. Ему было положено жалование в 360 руб. в год, и «на эти деньги можно было жить вполне обеспеченно, если бы оно выдавалось аккуратно; но безденежье в Академии было такое, что жалование выдавали книгами по номинальной цене: получившим книги предоставлялось продавать их кому угодно» [12, с. 29].
Постоянная нехватка денег, полное невнимание властей к проблемам Академии, равнодушие общества - все это были неприятности внешние. Но, увы, и внутри самой Академии существовал немалый очаг напряжения. Неблагополучие, которым характеризовалась жизнь Академии на протяжении более полувека, было заложено изначально, уже при составлении проекта Положения Академии наук и художеств. Точного, обдуманного устава Академии дано не было. Она управлялась «по обычаям», т. е. прежде всего по воле и усмотрению президента. Академики от руководства делами были устранены.
Первый президент Академии Блюментрост (1725-1733) в соответствии с веяниями времени не очень интересовался ею. Чтобы оставаться на виду, он вместе с двором переехал в Москву, где занял должность начальника Московского госпиталя. Президентские же полномочия он фактически возложил на своего помощника, секретаря Академии философа И. Шумахера. Той же традиции в течение 30 лет следовали преемники Блюментроста на посту президента: Г. Кайзерлинг (1733), барон И. Корф (1734-1740), К. Бреверн (1740-1741) и граф К. Разумовский, занявший эту должность в возрасте 18 лет и сохранявший ее более полувека (1746-1798).
Шумахер, стоявший у истоков Академии наук, воистину много сделал для нее и доброго, и злого. Он справедливо полагал, что ученые скорее добьются признания, внимания и содействия со стороны власть имущих, если будут выполнять поручения вельмож, даже украшать их жизнь - к примеру, разрабатывать программы праздников, устраивать фейерверки, аллегорические группы, чеканить медали. Только так, считал он, можно было приблизиться ко двору, а следовательно, получить средства для дальнейшего существования. Сын своего времени, администратор Шумахер не поднимался в нравственном смысле выше среднего начальника, приравнивая доверенное ему учреждение к собственной вотчине. К науке как таковой и к своим подчиненным - ученым он уважения не испытывал, хотя в свое время закончил Страсбургский университет, защитив диссертацию с весьма туманным названием «De Deo, mundo et anima» («О Боге, мире и душе», 1711). Его наклонностям соответствовало и распределение академических средств: на кунсткамеру, библиотеку, канцелярию и мастерские шло денег гораздо больше, на непосредственно научные нужды - меньше. Академикам постоянно отказывали в покупке инструментов, открытии новых лабораторий.
При Академии в то время работали типография, словолитня, разнообразные мастерские: переплетная, для резьбы по камню, по металлу, отделки камней, гравировальная и рисовальная палаты. Шумахер в основном заботился об этих заведениях, придавая им больше важности, чем научным занятиям. Это было, впрочем, общее мнение людей той эпохи. Поэзия, к примеру, ставилась тогда заведомо выше науки. Так, Ломоносов не раз должен был оправдываться перед своим покровителем графом И. Шуваловым в своих занятиях «низменной» химией. Тот настойчиво требовал от своего протеже стихов и работы над российской историей. Например, первоочередной задачей для Ломоносова и В. Тредиаковского на 1750 год считалось сочинение трагедий для постановки в придворном театре [13].
Таким образом, ученые Российской Академии неоднократно испытывали унижение даже в стенах собственного учреждения, встречали оскорбительно высокомерное отношение со стороны своего начальника. Однако сама специфика труда ученого предполагает, наряду с критическим мышлением, достаточно высокую самооценку и обостренное чувство собственного достоинства (вспомним классические слова Ломоносова: «Не токмо у стола знатных Господ, или у каких Земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл» (цит. по [14, с. 241). И здесь возникает неустранимое противоречие.
Замечу, что противостояние внутри Академии наук совершенно не соответствовало (вопреки длительной историографической традиции) национальному делению: там боролись вначале, пожалуй, две основные партии - Шумахера и его противников. В числе последних были, например, иностранцы Ф. Байер, Ж. Делиль, Д. Бернулли. Они роптали, что уже спустя 10 лет после основания Академии не заведены обсерватория и химическая лаборатория, анатомический театр и физический кабинет. Они были недовольны и присоединением к Академии наук отделения художеств и ремесел. Не нужна была также, по их мнению, словолитня при типографии - ведь во всем мире типографии закупают шрифты в Голландии, «где подешевле достать могут». И, конечно же, канцелярия, по мнению ученых, слишком велика, чиновников чересчур много, и весь этот бюрократический аппарат имеет чрезмерно много власти и поглощает чуть ли не все средства.
Некоторые академики, видя бесполезность и утомительность борьбы, устранялись от нее и, наконец, уезжали, пользуясь истечением срока контракта. Уехали Г. - Б. Бильфингер и Я. Герман, Гмелин, Делиль; в 1735 году уехал под предлогом слабого здоровья Бернулли; в 1741 году, получив место в Берлине, покинул Россию Эйлер (вернувшийся уже после смерти Шумахера, спустя 20 лет). Миллер так вспоминал о Шумахере: «Для избежания его преследования я вынужден был отправиться в путешествие по Сибири, чему он один благоприятствовал, лишь бы удалить меня от тех, которые пользовались тогда моим пером. Кто бы мог подумать, что в продолжении столь долгого путешествия и такого большого промежутка времени гнев его против меня не мог утихнуть?» (цит. по [4, с. 26]). (Всего же Миллер провел в Сибири 10 лет.)
Упреки уязвленных ученых были во многом, конечно, справедливы. Действительно, управление Академией было далеко от правил «ученой республики», она авторитарно управлялась Шумахером, который сам решал, на что и сколько потратить денег и т. п.;
он, не стесняясь, выдвигал своих родственников на важные посты, случалось, зачислял в Академию людей, не имевших ничего общего с наукой, чтобы потрафить придворным...
Но именно в это время в стенах Академии появляются и первые русские ученые, молодые и талантливые, подготовленные академиками «первого призыва». Влияние императрицы Елизаветы Петровны на дела Академии было неоднозначным. Она заявила о себе как продолжательнице дела отца и покровительнице русских талантов. В ряду других реформ она сделала попытку навести кое-какой порядок в Академии наук. Был принят к сведению донос злейшего врага Шумахера механика и изобретателя А. Нартова. В доносе было написано, что Шумахер, «враг русского народа», умышленно старался уничтожить «намерения Петра Великого об Академии», присваивал казенные деньги [12, с. 33]. Елизавета назначила следственную комиссию. Шумахер был отставлен и находился какое-то время под домашним арестом. Он должен был давать письменные объяснения в своих действиях.
И Шумахер, и его противники стоили друг друга. Так, назначенный вместо него секретарем Академии Нартов стал так грубо обходиться со своими коллегами, что былые враги Шумахера (В. Тредиаковский, В. Адодуров, Г. Теплов и др.) предпочли дать о нем комиссии благоприятные отзывы. Даже Ломоносов и Делиль, сначала всецело поддерживавшие Нартова, отвернулись от него.
В конце концов после долгого разбирательства из всех обвинений против Шумахера комиссия поддержала только одно - была обнаружена растрата им некоторого количества «казенного вина», которое приобреталось под предлЬгом сохранения анатомических препаратов («на содержание монстров», как значилось в документах). Были, однако, наказаны другие академики. И в их числе неистовый Ломоносов, который, как выяснилось, «непристойными выходками прерывал заседания», «нередко в нетрезвом виде обращался к академикам свысока и с бранными словами» [12, с. 33]. Более полугода Ломоносова продержали под караулом, еще год он не получал жалованья и должен был принести перед Академической конференцией извинения. В итоге «бунт» в Академии закончился ничем - доносчик был наказан плетьми, а Шумахер восстановлен в должности. Он сохранял свой пост в течение 30 лет.
В 1747 году Академия наук получила новый устав и штат - «Регламент Императорской Академии наук и художеств». Согласно этому документу. Академия была разделена на два учреждения: собственно академию и университет. В Академии числилось 10 академиков, при каждом из них состояли адъюнкты (непременно из русских, которые должны были со временем заменить иностранцев на «природных русских людей»): кроме того, полагалось иметь 10 почетных членов, работающих вне стен Академии. Для заведывания делами Академии назначался президент, а для ведения журнала академического собрания - конференц-секретарь. В начале каждого года Академии надлежало ставить задачи исследований по разным отраслям наук. Наилучшие сочинения предлагалось переводить на русский язык и печатать.
Сохранялась неограниченная власть президента и канцелярии, т. е. академики попрежнему полностью зависели от начальства. А это неизменно порождало скандалы и интриги. Президент Академии К. Разумовский должен был вмешиваться, заявляя, что «господам членам рекомендуется впредь излишние между собою споры оставить, наблюдая благопристойность и честь Академии» [12, с. 36].
Академики стремились иначе организовать научную жизнь. Так, Ломоносов составил пожелания для нового устава, среди которых было и такое замечание: «Не худо, чтобы Университет и Академия имели какия-нибудь вольности, а особливо чтобы они освобождены были от полицейских должностей» [12, с. Зб]. Мысль Петра I о необходимости избрания президента и о праве академиков присуждать ученые степени оставалась неосуществленной. Впрочем, недостаточно иметь какое-то право - надо уметь им воспользоваться. Очевидно, что по уровню своего воспитания и самосознания не все ученые были способны воспользоваться правом самоуправления. В таких случаях присутствие третейского судьи, например просвещенного влиятельного лица в роли президента, могло сыграть положительную роль. Это ярко видно на примере истории Московского университета. В первое десятилетие его существования также многократно вспыхивали ссоры между канцелярией и профессурой - но все они мягко гасились просвещенным куратором Шуваловым, не принимая скандального характера и не мешая работе университета. Но таких вельмож было мало. Похоже, именно его имел в виду Ломоносов, когда писал, что распоряжаться делами Академии должно «профессорское собрание» [13, т. 10, с. 121], президентом следует быть «человеку именитому и знатному, имеющему доступ до монаршей особы», а «еще превосходнее, когда б президент был при знатности своей и люблении наук достаточен в разных науках» [15, т. 10, с. 139].
Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 229; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!