Последнее слово подсудимого Мруговски
Мой адвокат и я приложили все усилия во время моей дачи показаний и путём значительных доказательств, которые мы представили в опровержение обвинений, которые предъявлены мне, настолько же, как мы попытались содействовать установлению правды.
Итог процесса и доказательства против меня находятся в руках трибунала и заключительный обзор, и ответ на непостижимую документацию обвинения. Я твёрдо доверяю основе данного процесса тому, что этот высокий трибунал изучит все доказательства объективно и внимательно. Таким образом в своём последнем слове я просто хочу обратить ваше внимание на тот факт, что вся моя жизнь была исключительно посвящена моей профессии и моей науке. Моей целью было, не представлять какими-либо средствами некую политическую идеологию, но пойти в университет и достичь положения свободного и независимого доктора и учёного.
Обвинение вменило нам, подсудимым, разрушительные тенденции, которые предположительно являлись причинами наших действий. Я знаю, что я свободен от таких тенденций. Они никогда не случались у моих сотрудников и у меня в то время. Также и в Ваффен-СС, войска, которых находились среди храбрейших дивизий германских вооружённых сил, такие тенденции никогда не играли роли.
Что касается моих концепций этических обязанностей заинтересованных докторов, они содержатся в моей книге о медицинской этике, и я кажется всегда действовал в соответствии с принципами этой книги и жил согласно им. Моя жизнь, мои действия, и мои цели были чисты. Вот почему теперь в конце этого процесса, я могу заявить о том, что свободен от личной вины.
|
|
|
Последнее слово Рудольфа Брандта
Сейчас, после того как процесс дошёл до своего заключительного этапа, моя совесть стоит перед вопросом, считаю ли я себя виновным или невиновным. Моя ответственность, по моему мнению, должна быть протестирована тройственным вопросом:
Первое, я участвовал в экспериментах напрямую и активно?
Второе, имелись ли у меня как минимум какие-либо сведения о преступном характере экспериментов на людях?
Третье, каким, если бы я знал, могло быть моё отношение к Гиммлеру?
Каким является моё основное мнение о преступлениях против человечности я не только заявил давая показания, но об этом также свидетельствовал очень компетентный зарубежный свидетель, шведский медицинский консультант, Феликс Кёрстен.
До этого трибунала и при полных сведениях том, что я говорю, я признаю, что я испытываю отвращение – и испытывал отвращение – к любому преступлению против человечности в прошлые годы и во время своей деятельности в качестве так называемого личного референта Гиммлера. Но я также откровенно заявляю о том, что вероятно во время хода этих последних лет, мой способ мышления не всегда был таким сознательным как сегодня. Но я никогда не участвовал ни в каком преступлении против человечности осознанно, умышленно или преднамеренно, когда передавал бумаги, приказы и т.д., которые Гиммлер отдавал третьим лицам, и результатом которых было совершение преступлений на людях.
|
|
|
Я верю в то, что из доказательств и из содержания различных письменных показаний защиты трибунал убедится в том, что по правде, моя сфера власти никоим образом не соответствовала фасаду моей официальной должности. Моя реальная сфера власти была крайне мала. Она не выходила за хорошо оплачиваемого стенографиста в офисе влиятельного человека в Германии. Если трибунал начнёт с этого факта, он обратиться к реальности ближе чем обвинение в своём обвинительном заключении.
Я вступил в контакт с Гиммлером, когда был молодым, незрелым человеком, который происходил из семьи скромного достатка. Ничего кроме моей способности стенографиста, которую я приобрёл благодаря своему усердию, не было причиной для этого, и таким образом моей должностью до последних дней германского краха, несмотря на повышения в звании. Тогда я был слишком рад получить эту работу, потому что она позволяла финансово содержать моих родителей.
|
|
|
Когда я начал работать с Гиммлером, я попал, без промежуточных этапов, в ведомство, начальник которого должен был сочетать, короткое время спустя, среди прочего функции, высшей исполнительной власти в своих руках.
Я убеждён в том, что не сидел бы здесь под тяжким обвинением если бы у меня была возможность продолжить моё образование, если бы я начал с подчинённого ведомства, и рос бы понемногу к высшей должности. К сожалению, я всегда был одиноким волком пока жил,и никогда не был достаточно удачлив, чтобы иметь старшего друга, который бы мог поправить мою политическую неопытность и мою легковерность.
Однако, если за все эти годы, я представлял идеологию Гиммлера, я делал так только потому, что я не знал о преступной части характера Гиммлера. Поскольку я жил, так сказать, оторванный от мира вокруг себя и был занят более чем разнообразной работой. Я узнал лишь после краха, что громандные преступления относятся на счёт Гиммлера.
Доказательства показали, что я ни знал концентрационного лагеря как и не имел никакого отношения к концентрационным лагерям в своём официальном качестве; как и не имел никакого влияния на систему концентрационных лагерей, их администрацию и управление, как и на обращение с заключенными. По этой причине я не знал меру трагедий, которые происходили там.
|
|
|
Эти вопросы, в которых я имел достаточный взгляд изнутри во время своей безустанной ежедневной деятельности позволяли мне различать между добром и злом, не требуй они луча солнца пролитого на них.
Я не отрицаю, что некоторые из документов представленных здесь обвинением проходили через мои руки, но я отрицаю – и я молю трибунал поверить мне – что я знал о содержании документов именно по отчётам и следовательно существенном ядре экспериментов на людях.
Я знал о том, что окружение было против меня. Лишь внешнее окружение привело обвинение к моему обвинению в данном процессе и комментированию меня в своей заключительной речи, не входя в суть дела. Таким путём оно пришло к совершенно ошибочной оценке, которая не соответствует фактам и преувеличивает моё положение и мою деятельность.
Это окружение, которое говорит против меня будет развеяно как только будет рассмотрено моё реальное положение в котором я находился в качестве так называемого референта Гиммлера многие годы. Давая показания я свидетельствовал правду, которая подтвердилась свидетелями которые знали реальные факты по своему опыту.
Не противоречит опыту то, что среди тысяч входящей и исходящей почты – то есть, сотен тысяч по ходу лет – должно было быть незначительно малое количество документов, которые личный референт, по приказам своего начальника, пересылает третьим лицам, не зная их содержания более подробно, более того если они касаются вопросов, которые не имеют никакого отношения к обычным обязанностям личного референта.
Мне кажется, что американский трибунал знает о том как оценивать вышеуказанное, хотя я скорее опасаюсь, что ситуация которая существовала в Германии в годы до краха и преобладала в высших правительственных ведомствах никогда не возникнет дома у американских судей.
Поэтому, я отказываюсь снова обсуждать своё положение тогда и игнорирование преступных экспериментов на людях, которые являлись последствием. В этом отношении я согласен со своим защитником. Мне не требуется опасаться заявления профессора Айви, который заявил о том, что даже дилетанта должно было возмутить чтение отчётов Рашера, из-за того факта, что дилетант должен был читать отрывки из отчётов, очевидно являвшихся нарушением человеческого достоинства, это естественная предпосылка для мнения профессора Айви, и этой предпосылки не существует в моём деле.
В соответствии с правдой я повторяю, то, что я сказал давая показания, что у меня были общие сведения об экспериментах на людях. Я уже не могу сказать, когда и в связи с чем у меня появилась возможность получить эти сведения. Но только этот факт не заслуживает смерти, потому что я никогда не чувствовал, что я участвовал в таких преступлениях своей деятельностью личного референта.
Такое осознанное участие требовало, того, чтобы референт знал о содержании и сути писем Гиммлера, приказов, и т.д. и передавал их несмотря на эти сведения о содержании и их сути. Я только, что сказал о том, что окружение против меня, но мне кажется я смог подтвердить, то, что я не имел таких сведений. Я молю трибунал следовать линии этих доказательств и я думаю, это не слишком большая просьба, так как опыт повседневной жизни говорит в мою пользу.
Различные письменные показания, которые я представил и которые были предметом волнительной аргументации, нашли своё объяснение. В некоторых пунтках я ошибся и попытался исправить свои ошибки. Я не хотел осознанно говорить неправду, которая могла быть вредной или неблагоприятной для третьего лица. Я прошу трибунал не забывать о том, что я находился в очень слабом общем состоянии, когда подписывал эти письменные показания. Лишь несколько месяцев назад я весил сорок пять килограммов; соответственно моя душевная сила была сведена к минимуму.
Во время моей деятельности, которая растянулась на много лет я действовал исключительно по прямым приказам Гиммлера не принимая никакого решения со своей стороны. Я могу считать данный факт доказанным.
На вопрос, какое отношение я должен был занимать, знай, я о подробностях бесчеловечных экспериментов, я могу ответить лишь гипотетически. Имей я приблизительные сведения, как имею сегодня, я бы боролся против передачи такого приказа в силу моего общего взгляда на вопросы гумманости. Так как, однако, я не имел таких сведений, с моей стороны не могло быть никакой оппозиции. Я прошу учесть, тот факт, что в течение всех этих лет, я относился к вопросам, которые находились в моей сфере со своей точки зрения, и пытался воплощать в жизнь свои идеалы. Я видел свой долг в верном выполнении своей задачи и вёл чистую личную жизнь. Я всегда стремился не причинять никакого вреда никакому человеку, а понимать ситуацию любого лица нуждающегося в помощи, и затем помогать ему так как хотел бы, чтобы помогали мне в такой ситуации как у него. Я напомню вам заявление свидетеля Мейнера от 21 марта 1947.
Тот факт, что мои подписи стоят на документах, которые представило обвинение глубоко меня задел, потому что весь мой взгляд на гумманость и принципы гуманизма совершенно противоположны им. То, что я понимаю под гуманностью, также начинает применяться в меньших деталях жизни также для меня.
Несмотря на мои хорошие намерения и это я говорю в ответ на вопрос заданный в начале – несмотря на мои хорошие намерения я был втянут в вину, я понимаю это как вину в которую люди попадают при трагических обстоятельствах не имея никакого намерения со своей стороны. Но признание такой вины было достаточным, чтобы сильно потрясти мое душевное и моральное равновесие.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 108; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!