Фрагменты допроса подсудимого Ромберга защитой
Форверк: Итак, вернёмся к положению Рашера в эксперименте.
Ромберг: Я сказал, что без Рашера никогда не было бы никакого намерения проводить эти эксперименты и они были бы невозможны. Это видно из изначальной задачи Гиммлера. Практическое подтверждение этого факта заключается в том, что эксперименты прекратились немедленно, когда возникли сложности с командировкой Рашера. Это подтверждается письмом госпожи Рашер рейхсфюреру СС, датированном 24 февраля 1942 (НО-263, экз.обв. 47). В данном письме госпожа Рашер пишёт, что есть сложности в командовании и что эксперименты остановлены; то, что Рашер должён ехать обратно в Шёнгау. Это было время, когда я поехал обратно в Берлин. Позднее, когда эксперименты действительно проводились, Рашер прямо запретил мне проводить эксперименты в Дахау без его разрешения или его присутствия, для того, чтобы я никогда не проводил эксперименты без Рашера. Я всегда ждал его. В дни, когда он находился в Шёнгау никаких экспериментов не проводилось. В целом, я даже не ходил на экспериментальную станцию. Иногда я ходил писать – но точно, никогда не проводил эксперименты. Хотя, это правило, конечно, часто затягивающее работу, казалось мне оправданным, потому что Рашер имел разрешение от Гиммлера на проведение экспериментов и был ответственным перед ним за подопытных. Также, я сам подчинялся властям лагеря Дахау, которые серьезно ограничивали мою независимость, например, мою свободу перемещения или общения с заключенными и похожие вещи. Рашер сам, с другой стороны имел очень свободное положение на основе той власти, которую он получил от Гиммлера и из-за особого пропуска. Лагерь Дахау находился под властью Гиммлера. Это показано письмом Гиммлера Мильху от ноября 1942. (1617-ПС, экз. обв. 77). В данном письме Гиммлер говорил о поведении Хольцлохнера и добавлял, что лагерь Дахау подчинялся его приказам, и Хольцлохнер должен был подчиняться. На таких условиях Рашер получил барокамеру от СС в Мюнхене и разместил её там.
|
|
|
Форверк: Кто занимался поддержанием работы камеры во время экспериментов?
Ромберг: Она не требовала многого для поддержания работы; зарядка батареи или обеспечение кислородом для экспериментов были делом Рашера и вероятно оплачивались лагерем.
Форверк: Рашер был ответственным за это перед вами?
Ромберг: Нет, Рашер вообще не был ответственным передо мной. Он был ответственным перед медицинской инспекцией, потому что камера принадлежала ей.
Форверк: Вы имели какую-либо возможность отдавать Рашеру приказы или инструкции, или что-либо запрещать?
Ромберг: Нет, это без сомнения видно из того, что я уже сказал. Я не мог отдавать ему никаких приказов. Я точно не мог запрещать ему делать, что-либо. Относительно проведения этих экспериментов по спасению с больших высот, я просто имел определенные консультационные права как заведено у двух учёных, которые работают совместно над одной задачей, когда у одного есть больше знаний о конкретной задачи.
|
|
|
Форверк: Вы сказали о начале экспериментов 22 или 23 февраля; это было, когда вы видели подопытных впервые?
Ромберг: Да. В тот день, я поехал в Дахау с Рашером впервые и впервые увидел подопытных.
Форверк: Приблизительно сколько их было?
Ромберг: Было 10 или 12.
Форверк: Их могло быть 5?
Ромберг: Пять? Нет, их точно было больше.
Форверк: Их могло быть 15?
Ромберг: Да, возможно.
Форверк: Вы говорили с подопытными в день начала экспериментов?
Ромберг: Мне кажется, в тот день мы в основном говорили. Проводились ли вообще какие-нибудь эксперименты я не помню. В любом случае я говорил с подопытными и узнал о них немного в первый день.
Форверк: О чём вы говорили с подопытными?
Ромберг: Они, конечно, были для меня совершенно новым окружением. Все они являлись профессиональными преступниками в заключении.
Форверк: Как вы это узнали?
Ромберг: Они постепенно говорили мне во время разговора. Они, конечно, не имели полного доверия в первый день и не рассказали мне всё о своих предыдущих осуждениях. Но после подробных вопросов один как оказалось был осуждён за некие, постоянно повторявшиеся преступления, и наконец был приговорён к превентивному заключению.
|
|
|
Форверк: Почему вы говорили в тот день с подопытными?
Ромберг: Совершенно естественно, когда кто-то начинает работу с такой группой, чтобы был необходим некий личный контакт. Мы должны были узнать друг друга. Я поговорил с ними об их профессии, если это можно так назвать, и конечно я рассказал им кое-что об экспериментах, о чём это всё, что им следует делать, чтобы помогать мне таким же образом как и в обычных экспериментах.
Форверк: Существовала причина по исследованию готовности подопытных к их деятельности или проверке того являются ли они действительно добровольцами?
Ромберг: Нет. Это было больше чем знать лично подопытных. Ситуация была такой: в обсуждении с комендантом лагеря на основе соглашения с Рашером и его разрешением от Гиммлера, было достигнуто очень чёткое соглашение о том, чтобы эти люди были добровольцами. Поэтому, чёткое соглашение было достигнуто об условиях, в которых не было сомнений. Когда я впервые встретил подопытных лично и поговорил с ними о принципе экспериментов и их обязанностях, и так далее, конечно, я также спросил почему они вызвались – не из-за недоверия коменданту лагеря, а по этой же самой причине.
|
|
|
Форверк: Соответственно, вы думали о том, что они были добровольцами?
Ромберг: Я не только так думал. Они мне сами сказали.
Форверк: Как вы это точно узнавали в каждом случае?
Ромберг: С течением времени – не в первый день, а с течением времени – я говорил со всеми чаще и подробнее, и постепенно они говорили мне о своих предыдущих осуждениях и том в каких тюрьмах и исправительных учреждениях побывали до лагеря, и также они говорили мне о причинах почему вызвались.
Форверк: Вы хотите сказать, что все подопытные использованные для экспериментов с большой высотой являлись добровольцами?
Ромберг: Да.
Форверк: Итак, перед входом подопытных в камеру вы готовили их к тому, что им надо делать и говорили о значимости происходящего?
Ромберг: Да, конечно. Сначала, я объяснял им весь вопрос в общих чертах, для того, чтобы они могли знать о том, что это и какова цель эксперимента. В подробностях, я особо рассказывал им, что им нужно делать в экспериментах. Был письменный тест, во время которого они должны были писать числа от 1000 к уменьшению; затем важнейшей мыслью было то, чтобы после высотной болезни во время экспериментов, они как можно быстрее, дёрнули вытяжной трос. У нас был трос привязанный к колокольчику. Под этим представлялся вытяжной трос для парашюта. Им нужно было это аккуратно объяснить, иначе они бы не поняли, и не смогли правильно среагировать.
Форверк: Итак, перед началом экспериментов, вы снимали электрокардиограммы каждого лица?
Ромберг: Да и потом снова.
Форверк: Пожалуйста поясните это.
Ромберг: Рашер сначала проверял этих людей на пригодность к экспериментам, для чего у них не должно было быть пороков сердца или чего-либо такого. Затем с целью точного контроля, до начала эксперимента, мы снимали электрокардиограмму всех подопытных. Электрокардиограммы почти всех экспериментов регистрировались и в конце, когда эксперимент завершался, мы снимали ещё одну электрокардиограмму всех подопытных с целью получить материал, потому что вероятно даже при отсутствии видимых травм, могли быть некоторые эффекты, которые можно было определить такими тестами.
Форверк: Итак, сколько приблизительно длились эти эксперименты по спасению с больших высот?
Ромберг: Что же, они действительно начались 10 или 11 марта и они длились до 19 или 20 мая.
Форверк: С учётом этого, вы подготовили доклад, который был представлен обвинением?
Ромберг: Да.
Форверк: В данном докладе есть предложение говорящее, о том что во время экспериментов по спасению с больших высот не было смертей и не было вреда здоровью; это верно?
Ромберг: Да, это верно, что такое предложение есть в отчёте, и правда то, что не было смертей или других травм.
Форверк: Но в показаниях Неффа вы слышали о том, что были смерти?
Ромберг: Да.
Форверк: Что вы на это скажете?
Ромберг: Помимо наших совместных экспериментов по спасению с больших высот, Рашер проводил собственные эксперименты. Он не говорил мне точно о проблеме; он просто говорил, что он проводит эксперименты для Гиммлера и что они имеют отношение к болезни взрывной декомпрессии и электрокардиограммам. Он видимо проводил секретные эксперименты по данной проблеме, но тогда в моём присутствии он продолжал их с особыми подопытными. В ходе этих экспериментов первая смерть случилась в конце апреля в моём присутствии. Он сказал мне в ходе разговоров, что он хотел стать доцентом на основании этих экспериментов, которые приказал Гиммлер. Он хотел получить доктора Фаренкампа, но этого не произошло, так как экспериметы прекратились.
До этой смерти у меня не было причины возражать экспериментам, поскольку Рашер использовал других подопытных и имел особую задачу от Гиммлера. Моей задачей было проводить эксперименты по спасению с большой высоты и я проводил их вместе с Рашером.
Форверк: Сколько смертей произошло в вашем присутствии?
Ромберг: Три.
Форверк: Но Нефф говорил о пяти смертях в вашем присутствии.
Ромберг: Могло быть только три.
Форверк: Почему могло быть только три?
Ромберг: Потому что я помню. В конце концов эти смерти произвели на меня впечатление; я это знаю.
Форверк: Почему смерть в барокамере произвела на вас такое впечатление?
Ромберг: В бесчисленных экспериментах с барокамерой проводимых не только нами, но повсюду в Германии в других институтах, у нас вообще никогда не было смертей, и тогда существовало мнение о том, что любую необходимую проблему авиационной медицины следует решать без смертей.
Форверк: Итак, как получилось, что вы присутствовали при трёх смертях, поскольку вы говорите, что эти эксперименты не относились к вашей серии экспериментов?
Ромберг: В начале апреля или середине апреля, Рашер впервые сказал мне, что он проводил эксперименты с медленным подъёмом и что он попытался работать с Фаренкампом, но работа прервалась, когда последний был командирован. Я сказал, что это не имело никакого отношения к нашим экспериментам и было совершенно неважно и неинтересно с нашей точки зрения. Он это признал, но сказал, что это был особый вопрос, который особо лично его интересовал и с которым он должен был работать. Я не видел этих экспериментов, которые согласно протоколам длились от 8 до 10 часов. Возможно он всегда проводил их в те дни, когда я отсутствовал, из-за этих 8, 10 часов значительно пересекавшимися с нашими экспериментами. Он распространил эти эксперименты и проводил эксперименты с резервом времени на некоторых высотах для тестирования адаптации, которую он тестировал ранее при экспериментах медленного подъёма. Это был эксперимент в котором подопытный оставался на одной высоте, в отличие от экспериментов по падению или снижению в которых давление постоянно росло, то есть, когда снижалась высота. Как показывает его промежуточный отчёт, он распространил эти эксперименты до больших высот и запас времени изучался как с кислородом так и без. Предложение для этого отчасти очевидно шло из другой работы, такой как у доктора Клифиша.
Я иногда наблюдал данные эксперименты. Он проводил их правильно; он следил за подопытными, а значит не было возражения этим экспериментам. Единственной вещью которая вмешивалась в наши эксперименты с точки зрения времени была нехватка пунктуальности у Рашера создававшая большое раздражение. Согласно документам, также как и свидетелю Неффу, у Рашера видимо были смерти в экспериментах. Первые смерти очевидно были неожиданными. В этих неожиданных смертях, электрокардиограмма и выводы вскрытия, совместно с его отчётами, видимо породили у Гиммлера идею, что следует далее проводить эти эксперименты и следовало вызвать Фаренкампа для научного разъяснения. Факт, что Гиммлер прикрывал их, видимо заставлял его проводить в моём присутствии эксперименты, которые были опасными и в которых случились смерти. Факт того, что я присутствовал несколько раз на предыдущих экспериментах привёл к тому, что я оказался и на смертельном.
Форверк: Вы не думаете, что необычно, чтобы во время экспериментальной серии, которую вы и Рашер проводили совместно, Гиммлер внезапно приказал Рашеру о специальных экспериментах?
Ромберг: Да. У меня нет особых сведений в этом направлении, но в принципе нет ничего необычного, когда два человека работают совместно над некой работой, и один из них получает дополнительное задание от своего начальника для проведения собственной работы. Далее, Рашер также работал в Шёнгау в то же время от имени воздушного округа VII. Я сам, имел собственную работу в ДВЛ, которую проводили мои сотрудники и о которой я спрашивал находясь в Берлине. Никто не может оспорить факт, что Гиммлер, как рейсхфюрер СС и глава германской полиции и как босс Рашера постольку поскольку он являлся членом СС, имел право давать задания своим подчиненным и приказывать им проводить эксперименты на подопытных в концентрационном лагере.
………………………………………
Форверк: Итак, по вашему мнению, в чём различие между вашим присутствием на экспериментах по спасению с больших высот и вашим случайным присутствием во время экспериментов Рашера?
Ромберг: В экспериментах по спасению с больших высот я не просто присутствовал. Я сам проводил эксперименты. То есть, я сам вызывал подопытных, или иногда Рашер их вызывал. Конечно, тогда я объяснял людям, что надо делать, что им писать, чему уделять особое внимание, и чтобы они при записи электрокардиограммы, с целью не мешать ей, не двигались; и затем, когда начинался эксперимент я сам руководил экспериментом. Я следил за высотой ртутного датчика, и рассчитывал скорость подъёма и снижения, которую я засекал по секундомеру. Конечно, в то же время я наблюдал за подопытным, другими словами, лицами в экспериментах. В экспериментах Рашера, которые были на определенной высоте – то есть, подопытные поднимались на определенную высоту и затем оставались на этой высоте – я иногда наблюдал если находился в барокамере, но иначе он проводил такие эксперименты в одиночку также как он делал, когда я не присутствовал. Он даже сильно настаивал на проведении их в одиночку. Теперь мне ясно, что он не хотел, чтобы я наблюдал особые результаты; вот видимо, почему он проводил другие эксперименты вечером, когда я уезжал.
Форверк: После первой смерти было вскрытие?
Ромберг: Да, было вскрытие.
Форверк: Вы в нём участвовали?
Ромберг: Нет я не участвовал. Я присутствовал и наблюдал за вскрытием.
Форверк: Почем вы наблюдали за вскрытием, если это был не ваш эксперимент?
Ромберг: Конечно, сегодня это выглядит по другому чем тогда. Для меня это было само собой разумеющееся. Рашер был моим коллегой. У него случился фатальный случай в эксперименте. Он попросил меня посмотреть на вскрытие и конечно я пошёл. Я также имел вполне естественный научный интерес к причине смерти, и выводах, и я признаю это откровенно, хотя я в курсе, что любой может сказать, что я тоже был заинтересован в смерти человека, но это случается в каждом госпитале; все доктора наблюдают за вскрытиями. Если, например, в хирургическом отделении, пациент умер после операции, тогда главный врач или если у него не было времени старший врач, и другие доктора, которые не имели особого отношения к пациенту, наблюдают вскрытие, и в целом даже рентгенологи приходят, у которых вообще нет пациентов. Помимо этого если бы я не присутствовал, это бы сегодня посчитали недопустимой нехваткой интереса к смерти – если бы я не принял приглашение Рашера. Если бы такая смерть случилась во время эксперимента с центрифугой в нашем институте, если бы такой несчастный случай случился не находясь в сфере моей работы, я бы точно пошёл посмотреть на вскрытие. Следует учиться на результатах; это обязанность доктора. Следует смотреть на такие вещи для того, чтобы можно было сделать свои собственные выводы и избегать последующих инцидентов.
Форверк: Вы видели какие-либо последующие вскрытия Рашера?
Ромберг: Нет.
Форверк: Почему нет?
Ромберг: После этой смерти произошло полное изменение моего отношения к Рашеру и план нарушить эксперименты, таким образом в случае последующих смертей я не присутствовал из-за такого отношения. Мне не кажется, что он также приглашал меня на вскрытия, и в условиях Дахау я не мог пойти на них по своей инициативе.
Форверк: Вы спрашивали Рашера о том почему случилась смерть, или предупреждали его перед смертью?
Ромберг: Да, я уже сказал, что я присутствовал при экспериментах также как я иногда присутствовал на другой серии экспериментов, чисто из любопытства, я иногда следил и за ними. Тогда не было причины не доверять, но я смотрел за ними из любопытства. Так случилось, что я присутствовал при несчастном случае при эксперименте и смотрел на электрокардиограмму подопытного. На экране электрокардиографа можно видеть маленькую точку, которая движется, и она показывает работу сердца. Когда мне показалось, что она стала опасной, что работа сердца замедлилась, я сказал Рашеру: «Тебе лучше остановиться».
Форверк: И что сделал Рашер?
Ромберг: Ничего. Он сохранял высоту и внезапно случилась смерть.
Форверк: Когда вы наблюдали электрокардиограмму было достаточно ясно, что лицо умрёт за несколько секунд?
Бромберг: Нет, конечно нет. Прежде всего я никогда не видел смерть на большой высоте. Это была первая, что я увидел. Я не мог этого знать, во вторых, эта смерть случилась из-за воздушной эмболии и поэтому внезапно. В-третьих, изменение электрокардиограммы было сомнительным. Я сам бы остановил эксперимент на этой стадии, но он нет. Я только высказался, потому что я бы остановил эксперимент в тот момент.
Форверк: Вы говорили с Рашером об этом после эксперимента?
Ромберг: Мне было невозможно возразить позиции Рашера, но я говорил ему о том, что такое не должно случаться.
Форверк: И, что ещё вы сделали?
Ромберг: После той смерти я поехал в Берлин и рассказал об этом Руффу. Руфф согласился со мной в том, что нельзя допускать смерть при экспериментах с большой высотой и их никогда не случалось раньше. Однако поскольку Рашер, проводил эти эксперименты для Гиммлера с людьми которых приговорили к смерти, мы не видели способа препятствовать Рашеру после подготовки официального отчёта. В целом, когда делались возражения, Рашер просто ссылался на приказы от Гиммлера и тот факт, что он его прикрывал. Совершенно невозможно было вывезти камеру из Дахау вопреки воле Гиммлера и Рашера. И приводить смерть в качестве причины для вывоза камеры было ещё более невозможно. В первую очередь Гиммлер бы не отреагировал. Он точно бы не отдал камеру. Он мог начать разбирательство за измену или саботаж военных экспериментов. Фактически, я доложил об этом Руффу, вопреки своей подписки о неразглашении в концентрационном лагере. Как и любой другой посетитель концентрационного лагеря я должен был подписать подписку о неразглашении того, что я видел в лагере. Кроме того, в начале экспериментов Рашер получил специальную телеграмму от Гиммлера приказывающую молчать об этих экспериментах. Особое обязательство о секретности подкреплялось этим приказом Гиммлера. Поскольку я доложил о вопросе Руффу вопреки секретному обязательству, мне также следовало получить прикрытие в этом вопросе, и по этой причине мы не могли приводить смерть в качестве причины вывоза камеры из Дахау, помимо факта, что у этого не будет успеха.
Поэтому, после некоторых раздумий мы решили, что единственной возможностью для Руффа было добиться от Мильха или Гиппке просьбы о вывозе камеры, приводя предлог, что она требуется на фронте. С другой стороны, я должен был завершить эксперименты настолько быстро насколько возможно для того, чтобы Гиммлеру можно было сказать, что эксперименты завершены и что мы смогли подтвердить это, а значит мы можем попросить вывоза камеры из Дахау. Иначе бы Гиммлер несомненно приказал продолжать эксперименты пока не будет достигнута изначальная цель, то есть, выяснение вопроса о спасении с больших высот, и он бы несомненно добился у Геринга или даже Гитлера продления нахождения камеры. Он бы сказал, что использование этой камеры на фронте было неважным в сравнении с экспериментами в Дахау, и он бы не отдал эту камеру.
Если бы я сам не вернулся в Дахау, тогда Рашер проводил бы эксперименты по спасению с больших высот в одиночку; он бы несомненно продолжил свою эксперименты. По этой причине я неохотно вернулся в Дахау.
Форверк: Итак, какой была цель вашей поездки в Берлин?
Ромберг: Целью было доложить Руффу.
Форверк: Это было единственной целью.
Ромберг: Да.
Форверк: Как вы объяснили эту поездку Рашеру?
Ромберг: Я сказал Рашеру, что я поеду из-за состояния жены. Моя жена родила в марте, это было хорошим предлогом для моей поездки в Берлин.
Форверк: Сколько вы были в Берлине?
Ромберг: Только 1 или 2 дня; потом я поехал в Дахау.
Форверк: Итак, перед тем как вы уехали вы убедились в том, что Руфф, сделает, что-нибудь в ответ на ваш доклад, он сделал, что-либо для вывоза камеры из Дахау?
Ромберг: Да. Руфф попытался связаться с Гиппке, но не смог тогда, а значит я не знаю, что происходило и что было сделано.
Форверк: Вы заметили, что-либо особое в камере, когда вы вернулись в Дахау?
Ромберг: Да. Когда я вернулся, барометр был сломан, как уже говорил Нефф; и я должен был поехать в Берлин для ремонта барометра.
Форверк: Сколько на этот раз вы оставались в Берлине?
Ромберг: Сколько требовалось для ремонта; около 2 недель.
Форверк: Значит в это время не было экспериментов?
Ромберг: Нет.
Форверк: Когда эксперименты возобновились?
Ромберг: В начале мая или середине мая я вернулся с отремонтированным аппаратом; затем мы завершили эксперименты настолько быстро насколько возможно.
Форверк: Вы сократили программу, которую запланировали или изменили её как-либо, или следовали тому же пути?
Ромберг: Нет. Мы сократили её. У нас были спешные эксперименты на разных высотах с целью завершить всё насколько возможно быстро, но таким образом, чтобы это было действительно завершено с адекватными результатами.
Форверк: Когда случилась вторая смерть при которой вы присутствовали?
Ромберг: Это было спустя несколько дней после моего возвращения в Дахау.
Форверк: Смерть подопытного случилась похожим образом как и первая?
Ромберг: В целом, да. Я точно не знаю, что произошло. Насколько помню, это был эксперимент на достаточно большой высоте, и смерть случилась быстрее, более внезапно.
Форверк: И когда случилась третья смерть в вашем присутствии?
Ромберг: Это было сразу после этого, на следующий день или второй день.
Форверк: После этих смертей, у вас, когда-либо были споры с Рашером об этих экспериментах и способе их проведения?
Ромберг: Да, у нас были небольшие споры возникшие из-за моих возражений, которые он всегда отказывался принимать; но после третьей смерти, когда я снова стал возражать, он сначала сказал, что Гиммлер приказал и чтобы я не вмешивался. Когда я позднее снова поднял тему, он потерял терпение и вышел из себя. Я спросил его почему он проводит эти эксперименты; чего он хотел добиться. Он сказал, что хотел выяснить проблему кессонных болезней, то есть воздушной эмболии, потому что так приказал Гиммлер. Он был первым человеком подтвердившем эти воздушные пузырьки в крови во время вскрытия под водой. Также следовало прояснить вопрос электрокардиографии кессонной болезни и высотной болезни, так как Гиммлер поставил ему особую задачу, и Фаренкамп должен был делать эту работу вместе с ним. Более того он хотел квалификации профессора за свою работу.
Затем он показал мне письмо и прочёл мне о том, что эксперименты следует продолжать; что профессор Фаренкамп был вызван; и что люди выжившие в экспериментах, конечно будут помилованы. Затем он забрал у меня письмо и спросил могу ли я прочесть подпись Гиммлера и удовлетворён ли я этим.
Форверк: Это письмо было 1971-Б-ПС, экземпляром обвинения 51?
Ромберг: Да, 1971-Б-ПС, экземпляр обвинения 51.
Форверк: И на что указывало это письмо?
Ромберг: Что же оно показывало, что Гиммлер действительно приказал эти эксперименты и что, следовательно он, имел полное официальное прикрытие, что подопытных следовало миловать. В письме говорится: «Конечно, лиц приговорённых к смерти следует помиловать пожизненным заключением в концентрационном лагере». Затем оно говорит, что с Фаренкампом проконсультировались. На следующей странице говорится, что этот приказ Гиммлера пошёл начальнику полиции безопасности и СД и бригадефюреру Глюксу, с копией для их сведения.
Форверк: Рашер предоставил вам какую-либо дальнейшую информацию из письма?
Ромберг: Поскольку письмо заставило меня ничего не делать, я спокойно спросил его, в чём заключается идея этих экспериментов, что он хотел сделать, чего хотел добиться. Он сказал, что доктор Фаренкамп поможет ему и что у него будут электрокардиограммы сбоя сердца по самым разным поводам и что он сравнит их с электрокардиограммой в случае смерти на большой высоте при изменении с тяжёлой высотной болезни на последующее восстановление. Далее, в госпитале Мюнхена у него были электрокардиограммы в случае нарушений работы сердца. В Дахау, он сказал, что он также зарегистрировал электрокардиограммы, когда были расстрелы. Если он сможет собрать воедино весь материал с кардиологом, тогда у этого, конечно будет достаточная ценность.
………………………………………
Форверк: Итак, вы, что-либо делали, и что, с целью остановить эксперименты Рашера и вы подвергались опасности из-за этого, и если так, то как?
Ромберг: То, что я делал было вопреки приказам Гиммлера и вопреки подписки о неразглашении, тот факт, что я сообщил об инцидентах своему боссу, который передал информацию – всё это было опасно. Следует понимать условия, если бы Гиммлер узнал это. Свидетель Нефф описывал моё отношение к экспериментам. Он подтвердил, что я вмешивался в одном случае в его присутствии. Вероятно он ничего не знал о других моих возражениях. В целом, дискуссии между Рашером и мной не проходили в присутствии заключенных. Барокамера была вывезена из Дахау раньше запланированного по нашей инициативе. Вопреки желаниям Рашера и Гиммлера, она никогда не возвращалась в Дахау. Степень обвинений предъявленных СС в данном направлении видна из документа. Эти усилия начались с телеграммы Вольфа Мильху 12 мая, на что был отрицательный ответ Мильха от 20 мая. (343-А-ПС, экз. обв. 62). В ответ на дальнейшие усилия Гиммлера, Мильх приказал, чтобы камера оставалась в Дахау на 2 месяца дольше. Документ НО-284, экземпляр обвинения 64 это ответ на письмо от 5 июня. Само письмо к сожалению не доступно. Это письмо, без сомнения, говорит, что камера была вывезена из Дахау в мае, в то время как обвинение предполагает, что эксперименты продолжались до августа. Тогда была определенная пауза в усилиях Рашера и Гиммлера, потому что Рашер был занят в экспериментах с холодом. Когда фильм показывали в министерстве авиации в Берлине, Рашер снова не забыл сказать Мильху о своих видах на барокамеру. Но вряд ли имея первую фазу экспериментов с холодом – серию с Хольцлохнером – завершённой, когда он писал Гиммлеру 9 октября (1610-ПС, экз.обв. 73). Он просит Гиммлера получить для него барокамеру, для того, чтобы он мог экспериментировать и квалифицироваться как профессор. В письме от 21 октября 1942 (НО-226, экз. обв. 75), Зиверс пишет Брандту о продолжении экспериментов с большой высотой, которых хочет Гиммлер, но зная о существующих сложностях, или по другим причинам, он добавляет, что Гиммлер не сомневается, в том, чтобы написать Мильху для получения камеры. Это случилось 27 ноября 1942 (НО-269, экз. обв. 78) – письмо от Вольфа Мильху от имени Гиммлера. Явная просьба барокамеры, которая выражена в письме даёт точное подчеркивание упоминание оппозиции докторов Люфтваффе. Я узнал из телефонного звонка от Зиверса, который он упоминал в своих показаниях, что он должен был купить барокамеру для Рашера от имени Гиммлера. Я был сильно потрясён этим телефонным звонком, потому что я очень хорошо знал, что Рашер точно не хочет делать это публичным. Итак, этот телефонный звонок всё прояснил. Тогда я проинформировал Руффа об этом звонке и он заставил Бекер-Фрейзинга предпринять последующие шаги, как он говорил вчера. В официальном письме в различные службы СС, датированном 13 декабря 1942 (1612-ПС, экз. обв 79), Рашер приводил личную задачу Гиммлера о проведении экспериментов с большой высотой. 14 марта 1943 (НО-270, экз. обв. 110), Рашер рассказал о своих дискуссиях с Гиппке и снова сказал, что хочет проводить эксперименты с барокамерой, совместно со мной; посредством соглашения совета исследований Рейха с Гиммлером, получив передвижную барокамеру с целью проведения экспериментов. Вместе с тем, несмотря на усилия Рашера и Гиммлера, Рашер никогда вновь не получал в своё распоряжение барокамеру для экспериментов.
Форверк: Что же, что вы хотите подтвердить этими заявлениями?
Ромберг: Это без сомнения подтверждает, насколько велики были усилия Рашера и Гиммлера и что моё поведение в таких обстоятельствах было не только не трусливым, но что даже более грамотным и более успешным. Даже если бы у меня были какие-либо юридические обязательства помешать ему силой, если бы у меня были какие-либо обязательства напасть на Рашера и если бы я попытался и не смог, тогда меня бы посадили или убили и Рашер смог бы продолжать свои эксперименты длительное время без ограничения.
Форверк: Тогда, в Германии существовала возможность сопротивляться, и что вы видели под такой возможностью?
Ромберг: Было возможно только три типа сопротивления. Прежде всего, эмиграция для лица, которое могло; второе, открытое сопротивление, что означало концентрационный лагерь или смертную казнь, и по моим сведениям никогда не имело никакого успеха; третье, пассивное сопротивление видимым выполнением, перекладыванием и затягиванием приказов, критикой среди своих друзей, короче, то что писатели сегодня называют «внутренней эмиграцией». Но у этого мало общего с вопросом. Что касается непосредственно вопроса предотвращения, я хочу сказать, нечто большее. Приводя пример из медицинской сферы, мне неизвестно и я не могу представить, например, чтобы ассистент научного работника, который делает инъекции смертельной болезни, например, лепры, заключенному, чтобы этот ассистент помешал вводить учёному эту инфекцию силой – вероятно выбив у него из рук шприц и закричав: «Не делай этого, человек умрёт!». Я могу представить, что некий ассистент, по личным причинам, откажется участвовать в таких экспериментах, но я не могу представить, что если будет процесс против такого доктора обвинение потребует, чтобы ассистент мешал учёному таким образом.
Форверк: Значит вы убеждены, что помешать силой было невозможно?
Ромберг: Да.
Форверк: Но вы могли предъявить обвинения, например в полиции или прокуратуре против Рашера?
Ромберг: Да, конечно, я мог бы, но если бы я пошёл и сказал: «Рашер проводит эксперименты, приказанные Гиммлером – главой германской полиции и кем он там ещё был – рейхсфюрером СС, государственным секретарём министерства внутренних дел», они бы вероятно сказали: «Ну, нам с этим ничего не поделать. Если это его приказ ничего не поделаешь».
Эксперименты по обморожению
А. Введение
Подсудимым Карлу Брандту, Хандлозеру, Шрёдеру, Гебхардту, Рудольфу Брандту, Мруговски, Поппендику, Зиверсу, Бекер-Фрейзингу и Вельцу вменялась особая ответственность за участие в преступных деяниях включающих эксперименты по обморожениб (пар. 6 (Б) обвинительного заключения). По данному обвинению подсудимые Хандлозер, Шрёдер, Рудольф Брандт и Зиверс были признаны виновными. Подсудимые Карл Брандт, Гебхардт, Мруговски, Поппендик, Бекер-Фрейзинг и Вельц были оправданы.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 211; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!