Квази-конъюнктивный синтез в парадиалоге
Б л у м: <…> Свободные финансы, свободная рента, свободная любовь и свободная гражданская церковь в свободном гражданском государстве!
О’ М э д д е н Б е р к. Свободная лиса в свободном курятнике!
Дж. Джойс. Улисс.
И.П.Смирнов рассматривает квазиконъюнкцию как способ отрицания И-отношения - отрицание в форме его симуляции. Другими видами негации И-отношения выступают у него неконъюнктивное отрицание (когда конъюнкция вообще уничтожается) и антиконъюнктивное (когда она подменяется своей противоположностью). В русской литературе ХIV-ХV вв. квазиконъюнкция состояла «…в создании псевдообъединений, сопрягающих элементы в пары без достаточного на то основания. В конъюнкцию втягивались величины, заведомо не совместимые, разнокачественные, противоречащие друг другу. Если неконъюнктивный и антиконъюнктивный методы смыслопорождения негируют - каждый на свой лад - и форму, и содержание конъюнктивности, то псевдообъединения сохраняют ее форму, но делают это в приложении к таким явлениям, которые по их признаковому содержанию никак нельзя согласовать между собой. Реципиент приглашается в этом случае к тому, чтобы самостоятельно расшифровать за внешней конъюнктивностью внутреннюю несопоставимость явлений»[21].
Нечто аналогичное происходит в парадиалоге. Но есть и специфика данной «любовной связи антиномий»: связь в квазиконъюнкции не носит «интимного» характера, как в бреде или мифе; это - симулятивная, фиктивная парность. Из трех функций квазиконюъюнктивной псевдообъединительной процедуры востребованы прежде всего первые две: 1. Выхолащивание натуральной (жизненно необходимой) конъюнктивной сущности явления (ситуации), ее замена чисто формальным объединением сторон. Сюда же относится снятие вынужденной конъюнктивности, ее представление как чего-то неискреннего, поверхностного, формального. Объективная сопричастность сторон явления друг другу дополняется их взаимной отторгнутостью. 2. Квази-конъюнктивная операция применяется при изображении «ложногомировосприятия, подозревающего И-отношения там, где их нет»[22].
|
|
|
Герои нашего парадиалога используют квазиконюънктивное отрицание И-отношения при изображении отношения к советскому прошлому. Каждый из них тесно связан с «коммунистической» и «антикоммунистической» Россией: оба социализировались и делали карьеру в рамках советских реалий; но оба остались «при деле» и в России постсоветской. Теперь им нужна некая дистанция к советскому прошлому. Поэтому они стремятся выхолостить натуральность указанного отношения. Прежде всего, это характеризует позицию Ж.: в парадиалоге он выступает в роли антикоммуниста. П. как раз указывает на абсурдность претензии оппонента выступать в роли обвинителя явления, к которому он сам был по существу «обязан своей карьерой, своей партией»: «Вы родились из сюртука Владимира Александровича Крючкова. Вы были по существу, говоря языком литературным, агентом красным». В ответе Ж. просматривается стремление придать натуральному И-отношению статус формального, случайного, неестественного и вынужденного: «Причем здесь Комитет защиты мира? Это - обычное учреждение, где принимаются на работу. <…>. А причем здесь КГБ? – Да, весь организм Советского Союза был проникнут КГБ. Так это ВЫ сделали …».
|
|
|
П. надо формализовать свое И-отношение к советскому прошлому при ответе на обвинение в противоречивости его идейной позиции. «Секундант» Н.Васецкий задает вопрос П.: «Скажите, пожалуйста, <…> вот как в Вас уживается вот эта …. противоречивость? Вы по сердцу, по характеру, <…> русский человек, но в сознании, в мозгах у Вас этот марксистский коммунизм, который, в общем-то, Вами осуждается, причем осуждается очень конкретно. Вот как все это стыкуется, откровенно говоря, я не могу понять». В ответ П. тоже строит квази-конъюнкцию: «Дело в том, что к марксизму и коммунистической партии я никогда не имел отношения. … Но я - советский человек, и в моем представлении советская страна - это огромный исторически материк, <…> где были страшные репрессии, но была великая победа».
|
|
|
Сходным образом, «секундант» В.Алкснис упрекает Ж в противоречивости его позиции по отношению к коммунистическому режиму: «Когда Вы были искренним, 19 августа 1991 года, когда с балкона гостиницы Москва вы приветствовали войска ГКЧП, входившие в Москву, которые в принципе отводились для сохранения советской империи, или сегодня, когда Вы говорите, что вы против этого?». Ж. отвечает квази-конъюнктивной конструкцией, сопрягая в фиктивные пары элементы, заведомо якобы не совместимые и разнокачественные: коммунистов и армию; коммунистов и КГБ; коммунистов и народ; коммунистов и Ж. Ж.: «Полковник Алкснис, прекратите путать русский народ и коммунистов! <…> И 19 августа я приветствовал армию, которая хотела сохранить мою страну, а не коммунистов. И знаете - почему она проиграла? - Потому что КГБ не захотело поддержать вас, коммунистов».
|
|
|
Во втором случае каждый участник парадиалога стремится дискредитировать в качестве ложного отнесение его оппонентом самого себя к какой-то системе ценностей или классу явлений. Если один участник спора подчеркивает при этом наличие естественных И-отношений между собой и этой системой (классом), то его оппонент, напротив, изображает эти отношения как квази-конъюнкцию, как псевдо-объединение того, что нельзя объединить по природе. Так, П. стремится представить самоотнесение Ж. к демократической системе ценностей как чистое приспособление отнюдь не демократического по своим убеждениям человека, т.е. как фиктивную парность: «Вы, господин Жириновский, наконец-то сбросили свою маску. Под этой маской я видел лицо очаровательного культуртрегера еврейской организации "Шалом" <…>. Потом я видел Вас работником Комитета солидарности стран Азии и Африки, это кагэбэшная структура, <…>. Потом Вас создали еще при советском строе <…>. Затем Вы стали тем, кем Вы сейчас являетесь». Аналогичный прием использует и Ж. в адрес П. Он стремится показать квази-конъюнктивный характер отношения П. к коммунизму и, напротив, натуральность его И-отношения к капиталистической системе: «Вы же сегодня имеете свою газету, чего Вы не работаете клерком в «Российской газете»? Вы же частник, Вы – капиталист! <…> А сами защищаете тех, кто Вам не смел даже слово сказать при советской власти!».
Из упомянутых выше форм квази-конъюнкции первая применяется П и Ж при разных самоописаниях (своего прошлого и настоящего, идейно-политической позиции). Вторая используется при описании оппонента – его прошлой жизни, современной позиции, его личностных качеств и т.д. Возможно, эта функциональная дихотомия релевантна не только для рассматриваемого случая, но воспроизводится в любом политическом парадиалоге.
Парадоксы парадиалога
- Дорогой, а хорошо ли тебе было в тюрьме? – спросил Вылизаяц. Шлепочник еще раз обернулся, и большая слеза покатилась по его щеке. Но он не сказал ни слова. Л. Кэрролл. Зазеркалье.
Парадиалог связан с парадоксами по существу, а не только общей греческой приставкой. Удачное определение парадокса дал Ж. Делез: «Здравый смысл утверждает, что у всех вещей есть четко определенный смысл; но суть парадокса состоит в утверждении двух смыслов одновременно».[23] В каком смысле и виде представлены парадоксы в парадиалоге?
В теледуэли Ж-П. парадоксальность прежде всего представлена парадоксами типа парадокса лжеца и порождается речевым оборотничеством «класса «МЫ» в класс «ВЫ», и обратно. Так, Ж. постоянно характеризует некий класс объектов (=субъектов) по имени «ВЫ» как «лжецы». Потом обнаруживается, что и сам он неявно относит себя к этому классу через высказывания, которые, именно такое отнесение предполагают в качестве своих пресуппозиций. Все отождествляющие себя с советским государством – лжецы, - внушает своим слушателям Ж. (слова ложь, лжете, лжецы – одни из наиболее употребительные в его репликах), и тут же идентифицирует себя с советским государством. Так, «ВЫ» обвиняются в том, что они насильно собрали при помощи Красной Армии советскую империю. И тут же Ж. говорит: «Сегодня Киев ворует наш газ. Где наша (а не ваша!) Красная армия?». Превращение ВЫ в МЫ происходит и тогда, когда Ж. говорит об Абакумове «прекрасный министр госбезопасности» - т.е. как будто он – часть класса «МЫ», хотя по умолчанию, по определению – он часть класса «ВЫ».
Но Ж. не просто продуцирует логические парадоксы. Он – мастер парадоксальной коммуникации: создает для контрагента невыносимую коммуникативную ситуацию, строя вопросы по принципу языковых парадоксов:
Ж.: В Афганистан, зачем ВЫ пришли? В Афганистан … Зачем ВЫ пришли? Зачем? (хохот в студии).
П.: Зачем я сюда пришел? Я пришел защищать Советский Союз!
Здесь части вопроса Ж относятся к разным уровням языка: «пришли в Афганистан» - объектному языку, а конструкция «ВЫ» - к метаязыку. Это аналогично предложению «Шел дождь и два китайца» или «Владимир Жириновский – известный политик и вкусная водка».
Еще один род парадоксов парадиалога связан с игровым статусом его дискурса. Как показал Г.Бейтсон, игра есть парадоксальное действие. Она принадлежит классу обычных действий, и в то же время стоит над ним, поскольку снабжена метакоммуникативным указанием на то, что речь в данном случае идет не о настоящем (реальном, серьезном) действии, но о действии условном, о «как бы» действии, о «действии понарошку». В нашем случае формальная коммуникативная рамка диалога-дуэли (кто больше наберет голосов телезрителей?) предполагает игру по правилам, т.е. игру в смысле game, а не игру в смысле play. Реально же участники диалога постоянно соскальзывают в парадоксальное пространство play -игры.
Срыв в игровое пространство, на другой уровень абстракции, совершает прежде всего Ж. Он - коммуникативный лидер в диалоге с П. Он совершает проломы и расколы дискурса, экспериментирует с его семантическими рамками (уровнями абстракции), а не только с его содержанием, с выбором тем, с парадоксами их содержания. Более того, коммуникативный лидер прибегает к коммуникативным санкциям, когда другие участники общения стремятся также экспериментировать с его рамками. В этом случае лидер саботирует переход на другой уровень абстракции или разоблачает эту попытку как сумасшествие, аномалию, нечестность, требуя возвращения к «правилам игры». Именно так ведет себя Ж. в диалоге с П.
Ж. говорит: «А сегодня народ безмолвствует» и указывает рукой на сидящих в студии людей. Этим жестом он как бы проговаривает: а теперь мы поиграем в игру. Пусть эти люди в зале будут народ. Далее Ж. заявляет: «А если я выкормыш Крючкова - он еще жив – давайте спросим. (Кричит, как будто Крючков сидит рядом в зале). Владимир Александрович! (переходит на командный тон) Генерал Армии Крючков! Скажите, чей я выкормыш?!». Тем самым игровая ситуация окончательно закрепляется. Примечательно, что П., вместо того, чтобы вернуть рамки дискурса в привычное и серьезное русло, сразу же «ведется» за Ж. и подхватывает игровое направление.
П.: (по-детски кривляясь): «Отвечает Крючков: ‘Мой, мой выкормыш!’, - кричит генерал КГБ…».
Со стороны не сразу понятно, желает ли П. довести эту стратегию до абсурда и тем самым разоблачить ее, или же просто переиграть Ж. в рамках самой игры. П., как видно из дальнейшего разговора, выбирает вторую стратегию, для себя заранее проигрышную.
Коммуникативное лидерство Ж. выражается также в несравненно более частом, чем у П., использовании речевого акта вопрошания. Своими абсурдными вопросами Ж. ставит оппонента в неловкое положение, похожее на известную ситуацию double bind: на эти вопросы невозможно корректно ответить в силу их парадоксальности; но молчание в ситуации вопрошания еще хуже, чем любой вербальный ответ.
П.: Вы никогда не были на танке! Вы всегда были на койке, либо с бабой, либо с каким-либо персонажем странным, либо за стойкой бара, когда мы воевали! Ж.: Вы, Вы были на танке? Где этот танк? Где этот танк?!
П.: (в смущении кивает рукой на свой барьер): Вотэтот танк! Я по-прежнему стою на этом танке! (хохот в студии).
В этом фрагменте диалога Ж. создает для П. парадоксальную ситуацию: придает вопросу «Где этот танк?» одновременно буквальный и метафорический смысл. П. не может ответить на вопрос «нет этого танка» и тем самым согласиться с тем, что он говорит неправду. С другой стороны, чем больше и подробнее П. доказывал бы истинность своего утверждения (что он стоял на каком-то танке), тем больше он подтверждал бы коммуникативное превосходство Ж., перед которым надо в чем-то отчитываться, подобно ребенку перед взрослым или обвиняемому перед судьей. Более удачным и остроумным был бы ответ П., ломающий это коммуникативное обрамление и выходящий на новый уровень абстракции. К примеру: «А кто Вы такой, чтобы я перед вами отчитывался?» или (по аналогии с героем известного кинофильма): «Моя биография слишком известна, чтобы ее тут рассказывать!». Но П. защищается как шизофреник или ребенок: придает метафорическому смыслу оттенок буквального, вызывая у публики колоссальный комический эффект.
Наличие третьего лица (ведущего, модератора, рефери и т.п.) не является непременным условием парадиалоговой коммуникации, но если таковой имеется, его статус парадоксален. В теледуэли Ж.-П. это хорошо видно по роли и поведению ведущего В.Соловьева. Он здесь, скорее, вождь, чем просто ведущий; он - «мистер Парадокс». Обычно роль модератора не выходит за рамки дискурса, который он модерирует. Соловьев же время от времени прорывает дискурсивную рамку и дает метакомментарий. Уже в самом начале он с грубой иронией замечает по поводу тирады П.: «Неважно, какой смысл. Но слог-то какой!». Это - не просто выражение мнения по поводу сказанного П.; это – оценка его дискурса в целом со стороны субъекта, ставящего себя вне этого дискурса, но продолжающего в нем пребывать. В этом - парадоксальность роли ведущего Соловьева. Но тем самым он беседует с участниками теледуэли с позиции коммуникативной силы; в ходе теледуэли они не столько его гости, сколько «подданные».
Вообще, роль ведущего Соловьева парадоксальна уже своей многоликостью. То он - олицетворение уравновешенной Мудрости и Нормальности, опытный врач-психиатр, знающий, как повести себя как с тихо-, так и с буйно помешанными:
Ж.: Ну что вы лжете, лжете! <…> большевички стали в офицеров стрелять! ВЫ уничтожили армию! <…>.
ВЕДУЩИЙ: Успокойтесь, пока проиграли вы в ПАСЕ, <…>, успокойтесь. Все хорошо.
А вот В.Соловьев в роли опытного мастера, организующего злобежку псов или схватку боевых петухов:
ВЕДУЩИЙ: Господин Проханов, вы обещали укокошить Жириновского, пока что не получается…
Появляется перед нами и Соловьев-Мефистофель, почти с дьявольской иронией отпускающий метакоммуникативные замечания относительно своих «человеческих кукол» и разбавляющий их бред байками из истории тщеты человеческой. Публике дается понять: политика есть дурь и дичь, чушь и гиль, и эта теледуэль - тоже дурь, и вообще все есть «суета сует».
Но парадоксален не только коммуникативный статус ведущего в парадиалоге Ж.-П. Здесь также парадоксальны сами рамочные условия. Они носят игровой характер, ибо теледуэль строится как определенный жанр развлекательной передачи. Но, с другой стороны, в ней участвуют не мастера эстрады и не «люди с улицы», а профессиональные политики и вообще солидные люди с общественно релевантным статусом. Обсуждаемые темы тоже крайне серьезны, даже драматичны для страны. Таким образом несерьезность игры парадоксально сочетается с серьезностью ее тематического содержания, что и рождает парадоксальное восприятие происходящего: сознание зрителя постоянно пребывает в раздвоенном состоянии: оно вынуждено воспринимать все несущееся с «голубого экрана» серьезно и несерьезно, как реальность и фикцию одновременно.
Парадоксально, сверх того, сочетание самих правил игрового действа: понятие дуэли предполагает защиту чести и достоинства в поединке со строго определенным ритуалом. В нем меньше всего места оскорблениям, брани и пр. (в реальной жизни все это бывало причиной дуэли, а не ее содержанием); у Соловьева же дуэлянты начинают выяснять отношения на уровне коммунальных кухонь, опускаясь до откровенной брани и площадных оскорблений. В теледуэли Ж.-П. даже «секундант» С. Шаргунов (писатель) не удержался и обозвал Ж. «бесом». Для «секунданта» поведение тоже весьма парадоксальное. Далее, еще один парадокс, на который зритель даже не сразу обращает внимание: с одной стороны, подразумевается именно дуэль, а с другой – здесь почему-то сидят «судьи». Но если зритель подумает, что имеются в виду судьи в смысле спортивных состязаний, то опять возникает неясность: а зачем тогда секунданты? А те тоже ведут себя странно: то ли как свидетели, то ли как сообщники. Одним словом – сплошной парадокс, как в увлекательном сновидении. И он крайне усиливает театрально-игровой эффект, впечатление фиктивности, ирреальности происходящего. Картинки, которые получает зритель на выходе, порой завораживают своей нелепостью, в любом случае, развлекают, но они мало просвещают относительно реального положения дел в стране. И этим передача Соловьева маркирует собой целую эпоху; она, безусловно, станет знаковой для оценки русского общественного телевидения эпохи 2000-ых годов.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!