Глава II . Анти-скептицизм и контекст философского сомнения.
§ 1. Лингвистический аргумент и философия обыденного языка.
Несмотря на провал анти-скептической аргументации Мура, сама концепция здравого смысла получила после его выступления широкое распространение и была взята на вооружение многими философами, в том числе и критиками самого Мура. Недаром его считают основоположником философии обыденного языка - направление, которое даже доминировало одно время на философской сцене в Англии. Тем более будет полезно рассмотреть «лингвистическую» интерпретацию «защиты» Мура, поскольку она содержала в себе и критику, и попытку диагноза философии Мура с позиций самого здравого смысла, однако понятого уже как воплощенного в обыденном языке нашей повседневной жизни. Парадокс ситуации, однако, заключался в том, что «лингвистическая» интерпретация «защиты» Мура и философия обыденного языка в целом не только раскрыли потенциал понятия здравого смысла, но и (пускай часто косвенно, и даже не подозревая об этом) внутреннюю противоречивость этого понятия в философии. Действительно, многие философы этого направления утверждали, что выступление Мура против скептицизма в целом неудачно, но, вместе с тем, имеет большое философское значение и ценность, если его правильно понять и внести в него необходимые поправки. Одна из наиболее показательных в этом отношении интерпретаций принадлежит ученику Мура и Витгенштейна Н. Малкольму. Характерно, что в первой своей статье на данную тему Малкольм больше сосредоточен на позитивной стороне муровской защиты здравого смысла, он представляет Мура как нашедшего новый эвристический прием для разрешения многих философских проблем[45].
|
|
|
Суть метода Мура, по мнению Малкольма, состоит в обнаружении того, что многие философские высказывания (например, такие, как «материальные предметы не существуют» или «все эмпирические высказывания являются гипотезами») просто-напросто противоречат обыденному языку и, тем самым, идут вразрез со здравым смыслом[46]. Малкольм считает, что суть спора между Муром и скептиком не в том, какие вещи реально, т.е. эмпирически, существуют, а какие нет, а в том, какой язык следует применять для их описания. Следовательно, этот спор во многом лингвистический: «И высказывание философа, и ответ Мура являются замаскированными лингвистическими высказываниями»[47]. Здесь важно понять, что высказывания философа-скептика не являются эмпирическими, поскольку он опровергает в них любое суждение формы «Я достоверно знаю, что р», а не его всякий раз конкретное содержание. Философ как бы говорит, что понятие логической достоверности не применимо к эмпирическим высказываниям, основанным на восприятии и показаниях чувств - поскольку их никогда нельзя до конца верифицировать. На такую достоверность якобы имеют право только априорные суждения логики и математики. Сказать «я знаю, что там стоит стул» конечно можно, но сказать «я достоверно знаю, что там стоит стул» уже нельзя. Философ как бы указывает на парадокс такого рода распространенных высказываний. Что им движет в этой ситуации?
|
|
|
Прежде всего, считает Малкольм, философа поражает определенное сходство между гипотетическими эмпирическими высказываниями и эмпирическими высказываниями, которые все люди признают абсолютно достоверными. Философ вдруг делает логическое (и лингвистическое) открытие, что возможно по большому счету они на самом деле друг от друга не отличаются, и все эмпирические высказывания, независимо от степени их вероятности, в равной мере лишены логической достоверности. А это значит, что их отрицание со стороны скептика не является логически противоречивым и не лишено смысла: «ложность эмпирческого суждения, которое мы считаем абсолютно достоверным, столь же логически возможна, сколь и ложность гипотезы»[48]. Значит, все эмпирические высказывания гипотетичны, заключает философ. Если философом движет желание подчеркивать сходство и различие в употреблении определенных слов и выражений, то, прежде всего, это касается сходства выражений «абсолютно достоверный» и «в высшей степени вероятный» в эмпирических суждениях и различия в употреблении термина «достоверный» в эмпирических и априорных суждениях. Однако философ при этом, считает Малкольм, игнорирует реальные различия, существующие в обыденном языке и соответствующие логике здравого смысла. Философия для Малкольма (традиционная, разумеется) это вообще тяга к парадоксам, точнее, к их созданию, а философ – лингвистический софист, падкий на поверхностные сходства (или, как говорит Малкольм, «наслаждающийся своим парадоксом»). Философия в таком случае, говорит он, представляет собой просто-напросто критику обыденного языка и здравого смысла: «Философствование большинства наиболее влиятельных философов состояло в их более или менее искусном опровержении обыденного языка»[49]. Соответственно, философствование Мура, считает Малкольм, «состояло по преимуществу в опровержении нарушителей обыденного языка»[50]. Характерно, что Малкольм не задается вопросом о реальных мотивах такой критики здравого смысла, а сводит ее лишь к психологической особенности мышления некоторых людей.
|
|
|
Но, утверждая парадоксальность эмпирического высказывания, философ сам делает парадоксальное утверждение. Ответ Мура поэтому состоит в том, что он «будит наше чувство языка, заставляет ощутить, как странно и неправильно было бы говорить, когда мы сидим в комнате, видим стулья и дотрагиваемся до них, будто мы убеждены, что там стоят стулья, но не знаем этого достоверно, или что это только в высшей степени вероятно»[51]. Мур отвечает философу на его же, не-эмпирическом, уровне. Своим «доказательством» Мур указывает, что имеется и обыденное употребление выражения «достоверно знать» в применении к эмпирическим высказываниям. То есть это выражение по-разному, но вполне законно, применимо как к эмпирическим, так и к априорным высказываниям. И применение этого выражения к эмпирическим высказываниям в обыденном языке не может быть противоречивым (или ложным), поскольку обыденный язык является корректным языком. Это абсолютный тезис и исходная посылка для Малкольма. Все, что используется в обыденном языке, должно подходить для описания определенных ситуаций, при условии, что эти ситуации существуют. Общепринятое употребление в рамках здравого смысла и есть критерий корректности. А то, что общепринято и корректно, не может, в свою очередь, быть противоречивым и по-настоящему парадоксальным. Поэтому нет никакого противоречия в том, чтобы утверждать, что я знаю, что это моя рука и, что, следовательно, передо мной находится внешний объект. Даже на первый взгляд противоречивое высказывание, если у него есть дескриптивное повседневное употребление, т.е. если обычно оно применяется для описания какой-либо ситуации, не является по сути противоречивым (например, когда мы говорим «и да, и нет» или «это и есть, и нет»). И наоборот, подлинное противоречие ничего не может описывать. Поэтому если философ объявляет некое обыденное выражение противоречивым и ложным, то для его опровержения, говорит Малкольм, достаточно показать обыденность и общепринятость этого выражения, т.е. его дескриптивную эффективность. Отсюда следует, что тогда как эмпирическое высказывание вполне может быть парадоксальным (т.е. не соответствовать существованию общепризнанных эмпирических фактов, как это бывает с научными открытиями), но при этом иметь смысловую (семантическую) «стоимость» и быть истинным, то «парадоксальное философское высказывание не может не быть ложным»[52], поскольку утверждает ошибочность того – обыденной речи и здравого смысла – что ошибочным в принципе быть не может. С одной стороны, если обобщить, это выглядит как доказательство от противного, а с другой стороны, Малкольм также заостряет свое внимание на условиях контекстуальной приемлемости высказывания в рамках повседневного употребления языка.
|
|
|
Однако Мур, по мнению Малкольма, действовал так, будто противопоставлял одно эмпирическое суждение («я знаю, что это рука») другому («вы никогда не можете знать точно, что перед вами рука»). Поэтому ему якобы и не удалось высветить лингвистическую, не-эмпирическую природу философского парадокса.
В дальнейшем от легкого упрека в незавершенности философской позиции Мура Малкольм переходит к острой критике самой позиции Мура. В целом Малкольм согласен с муровской защитой здравого смысла, но полагает, что Мур делает это непоследовательно и, в конечном счете, противоречит самому здравому смыслу, поскольку также как и скептик выходит за пределы повседневных контекстов употребления нашего языка[53]. Малкольм указывает, что в том, как Мур озвучил суждения здравого смысла, он неправильно употребил выражения «я знаю», «я достоверно знаю», «у меня нет никаких сомнений» и т.п. Такие суждения как «я знаю, что это рука», «я знаю, что я человек» и т.д., которые Мур невозмутимо противопоставлял аргументам скептика, в этом контексте философского спора идут вразрез с их правильным повседневным употреблением. Такого рода высказывания могут произноситься только в определенных, а не любых, ситуациях и при определенных обстоятельствах в нашей жизни у них особый эпистемический статус. В ситуации, когда в очень густом тумане трудно различать контуры окружающих предметов или когда декорации театральной сцены под открытым небом, выполнены настолько искусно, что трудно отличить дерево-декорацию от настоящих деревьев, окружающих с обеих сторон сцену, - во всех этих случаях один человек вполне уместно (и законно) может сказать другому «я достоверно знаю, что это дерево». Однако если два человека находятся в саду и один из них, указывая на стоящее рядом дерево, которое оба они ясно и отчетливо воспринимают, говорит «я знаю, что это дерево», то мы столкнемся в этом случае с неправильным употреблением языка. Налицо будет некоторая искусственность и странность такого заявления в этой ситуации. На самом деле, утверждает Малкольм, все примеры суждений, которые Мур приводит как парадигматичные для нашего здравого смысла, являются искусственными и чуждыми здравому смыслу.
Каковы же тогда «естественные» обстоятельства для этих суждений? В статье «Защищая здравый смысл»[54] Малкольм указывает на три основные требовния:
1) произнесению подобных высказываний должно предшествовать сомнение, неопределенность или несогласие во мнениях, которые должны быть разрешены.
2) утверждая «я знаю, что это дерево», человек должен быть в состоянии привести основания для этого.
3) в каждом случае должна быть возможность провести исследование, которое бы разрешило все сомнения и затруднения.
Очевидно, добавляет, Малкольм, что ни одно из суждений Мура в защиту здравого смысла не удовлетворяет этим требованиям. Его утверждение «я знаю, что это рука» делается в ситуации, когда ни у кого нет никакого сомнения в том, что это рука.
Все дело в том, что Мур делает это высказывание и использует выражение «я знаю» в философском контексте, т.е. как ответ на философский вопрос и сомнение скептика (своего оппонента), а не в повседневном контексте. Очевидно, говорит Малкольм, что его оппонент не стал бы выражать сомнение по поводу того, что «это рука», или «это дерево» если бы действительно имелась неопределенность в этих случаях, требующая своего разрешения через исследование и приведение доказательств. Иначе это было бы не философское, а вполне обычное и практическое сомнение. Нет, философский вопрос относительно достоверности того, что это дерево, возникает как бы на ровном месте и без каких-либо эмпирических поводов. Более того, отсутствие обычного эмпирического сомнения в том, что это дерево, которое предшествовало бы постановке теоретического философского вопроса, является необходимой отличительной чертой философского контекста. Здесь Малкольм как будто забывает, что Декарт в качестве основания для философского сомнения приводил вполне повседневные (эмпирические) случаи сомнения относительно достоверности нашего восприятия. Малкольм, на наш взгляд, стремится неоправданно резко противопоставить философский и повседневный контексты, с тем, чтобы подчеркнуть искусственность и неестественную избыточность философского сомнения с точки зрения здравого смысла, а, следовательно, и философского ответа Мура.
В данном случае особенно показательно то, как Малкольм противопоставляет естественное употребление выражения «я знаю, что я не сплю и у меня нет галлюцинаций» философскому[55]. В естественной ситуации мое сомнение относительно того, сплю ли я или вижу галлюцинации, выражалось бы, например, в моем страхе, в том, как бы я себя при этом вел, проверяя так это или нет. Все говорило бы, что произошло нечто исключительное. Результатом могло бы быть подтверждение или опровержение моих сомнений и опасений. В случае же Мура, когда он читает свой доклад в Британской Академии, ничего экстраординарного не происходит, и ни у кого нет сомнения в том, что он не спит, и нет никакого повода задавать вопрос об этом. А это значит, категорически заявляет Малкольм, что в такой ситуации философское сомнение относительно того, спит он или нет в принципе не будет сомнением, и называть его так, все равно что называть вопросом риторический вопрос. Если же он действительно чувствует сомнение в том, не видит ли он сейчас сон или галлюцинацию, то такое сомнение ни в коем случае нельзя назвать философским. В свою очередь, это означает, что нет повода произносить, как это делает Мур, «У меня есть очевидные свидетельства того, что я сейчас не сплю», поскольку никто (и он в том числе) в этих свидетельствах в тот момент не нуждаются. И философский вопрос скептика, и философский ответ Мура-реалиста на него, т.о., не более чем бессодержательная риторика и, более того, незаконны с точки зрения здравого смысла.
Но не слишком ли Малкольм спешит, заранее решив, что ни у септика, ни у Мура нет повода для их заявлений? Не слишком ли легко он хочет решить проблему только с помощью соответствия или несоответствия здравому смыслу? И что значит это соответствие здравому смыслу, в том числе и для высказываний с выражением «я знаю»? Если сначала соответствие состояло в удовлетворении трем описанным выше требованиям, то в дальнейшем этот список был расширен до двенадцати[56]. Но можно ли свести все случаи повседневного употребления языка к этому списку? К тому же Малкольм сам признает, что этот список далеко не полный.
В том же духе Малкольм говорит и об отсутствии у Мура возможности доказать или как-то обосновать свое утверждение «я знаю, что это дерево», в чем Мур сам и признавался. Об этом же говорит и скептик, философский оппонент Мура: в философском контексте любое эмпирическое свидетельство может быть частью галлюцинации или сна. И вообще, делает вывод Малкольм, в философском контексте нет ничего, что можно было бы назвать «доказательством», «свидетельством» или «основанием», этот контекст исключает любую процедуру подтверждения. Дело не в том, поясняет Малкольм, что у философа (в данном случае, у Мура) нет доказательства, хотя оно якобы в принципе возможно. Нет, в философском контексте вообще нет понятия доказательства. Если в повседневной ситуации высказывание «я знаю, но не могу доказать» все-таки предполагает возможность доказательства (в силу определенных причин отсутствующего), то в философском контексте, как для Мура, так и для скептика, понятие знания в принципе не связано с понятием доказательства, что является, заявляет Малкольм, грубым насилием над логикой обыденного языка[57]. Это же можно сказать и о возможности исследования: любые исследовательские процедуры иррелевантны для философского контекста, тогда как обычно понятия знания и доказательства напрямую связаны с изучением. Но ни Мур, ни скептик явно не собираются изучать вопрос, действительно ли это дерево перед ними. Создается впечатление, что философский контекст в собственном смысле контекстом не является. Поэтому у многих философских высказываний, и у скептического сомнения в частности, просто нет своего контекста употребления (разве что только некий квази-контекст), если единственно возможным контекстом может быть только повседневный контекст. А результатом выхода за его рамки может быть только парадокс и бессмыслица.
Однако прежде, чем говорить о насилии со стороны философов над обыденным языком, Малкольм должен продемонстрировать нелегитимность философского контекста для различных сомнений и утверждений. Перечисление отличительных черт и различий между философским и повседневным контекстами еще не является основанием для этого. Мы этим просто устанавливаем наличие философского употребления некоторых наших выражений, но само его отличие от повседневного употребления еще не является противоречием здравому смыслу. Однако Малкольму этого видимо достаточно. Сам Малкольм, кажется, также разделяет идею безошибочности знания: для него только доказанное и обоснованное знание является правильным и в собственном смысле слова знанием. Наконец, Малкольм утверждает, что философский контекст, в котором задает свой вопрос скептик, исключает возможность любого доказательства и процедуры исследования (подтверждения или опровержения), как это происходит в обычных обстоятельствах. Однако скептик отклоняет только один вид доказательств – эмпирических, и Малкольму еще надо показать, что других не бывает. А ведь скептик спрашивает именно об этом - есть ли другие способы доказательств? Но для нас важно, что Малкольм все-таки подчеркивает контекстуальный характер философского сомнения, пусть даже объявленного незаконным, но это открывает возможность более глубокого изучения статуса этого сомнения и его источников.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 267; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!