ИНСТИНКТ ОВЛАДЕНИЯ МАСТЕРСТВОМ 32 страница
Вторая причина, по которой язык необходимо частично выучивать, в том, что неотъемлемое свойство языка – это быть кодом, разделяемым с другими людьми. Врожденная грамматика бесполезна, если вы единственный, кто ею обладает. Это танго в одиночку, хлопок одной ладони. Но геномы других людей видоизменяются, претерпевают сдвиги и по‑новому комбинируются, когда у этих людей рождаются дети. Вместо того, чтобы предоставить ребенку полностью врожденную грамматику, которая вскоре перестала бы согласовываться с чьей бы то ни было еще, эволюция дала ему возможность выучить варьирующиеся части языка как способ привести свою грамматику в согласие с грамматиками окружающих.
* * *
Вторая причина многообразия языков – это зарождение вариативности. Кто‑то где‑то должен начать говорить отлично от соседей, и инновация должна распространяться и цепляться как заразное заболевание, пока оно не примет характер эпидемии; на этом этапе его усваивают дети. Источников вариативности может быть много. Слова придумываются, заимствуются из других языков, приобретают новые значения, забываются. Новый жаргон или стиль речи может отлично звучать внутри какой‑либо субкультуры, а затем проникнуть в язык большинства. Те или иные примеры таких заимствований – это предмет восхищения журналистов, ведущих в газете колонку для «любителей» языка, они заполняют многие книги и статьи в периодике. Лично мне восхищаться ими трудно. Должен ли нас приводить в трепет тот факт, что английский заимствовал слово кимоно из японского, банан – из испанского, а мокасин – из языка американских индейцев и т.д.?
|
|
|
Благодаря языковому инстинкту, в языковых инновациях есть нечто более восхитительное: каждое звено в цепи, по которой передается язык – это человеческий мозг. Этот мозг снабжен Универсальной Грамматикой и постоянно находится в поиске примеров на различные правила в звучащей вокруг речи. Поскольку речь может быть неаккуратной, а предложения двусмысленными, иногда люди склонны переосмыслять услышанное и истолковывать его как принадлежащее к другой словарной статье или к другому правилу, а не к тому, которое на самом деле использовал говорящий.
Простой пример тому – это слово orange ‘апельсин’. Изначально оно имело форму norange, ведя происхождение от испанского naranjo. Но в какой‑то момент один неизвестный творчески мыслящий человек мог переосмыслить a norange как an orange. И говорящий и слушающий при анализе устанавливают, что эта синтаксическая группа звучит одинаково – anorange, но если у слушающего творческий подход к остальной грамматике, то изменение становится заметным, как, например, в словосочетании those oranges вместо those noranges. (Это изменение было распространено в английском. У Шекспира используется ласкательное слово nuncle – сокращение mine Uncle ‘мой Дядя’ в my nuncle, а уменьшительное Ned произошло от имени Edward таким же образом. В наше время многие люди говорят a whole nother thing (правильно – …another thing ‘совсем другая вещь’), я слышал о ребенке, который ест ectarines (правильно – nectarines ‘нектарины’) и о взрослой даме по имени Nalice (правильно – Alice ), которая отзывается о людях ею не любимых, как о nidiots (правильно – idiots ‘идиоты’).)
|
|
|
Переосмысление (следствие дискретного комбинаторного творчества языкового инстинкта) частично портит аналогию между языковыми изменениями – с одной стороны, и биологической и культурной эволюцией – с другой. Многие языковые инновации не похожи на произошедшие случайно изменения, сдвиги, искажения или заимствования. Скорее они напоминают легенды или шутки, которые приукрашиваются, совершенствуются и перерабатываются с каждым пересказом. Вот почему, хотя грамматики и быстро видоизменяются с ходом истории, они не вырождаются, поскольку переосмысление – это неисчерпаемый источник новых сложностей. Их расхождение не обязано иметь нарастающе размеренный характер, поскольку грамматики обладают способностью прыгать между колеями, проложенными в сознании у каждого Универсальной Грамматикой. Более того, одно изменение в языке может вызвать дисбаланс, который вызовет каскад других изменений где‑либо еще, совсем как при падении костяшек домино. Изменяться может любая часть языка:
|
|
|
• Многие фонологические правила возникают тогда, когда слушающий, принадлежащий к тому или иному языковому сообществу, переосмысляет быструю речь с коартикуляцией. Представьте себе диалект, в котором отсутствует правило, превращающее t в слове utter в подвергшееся «схлопыванию» d. Носители этого диалекта обычно произносят t как t, но могут и не делать этого, если говорят быстро или придерживаются небрежного «ленивого» стиля. Таким образом слушающие могут приписать им употребление правила «схлопывания», а сами они (или их дети) таким образом станут произносить «схлопнутое» t даже в аккуратной речи. Если пойти дальше, то переосмыслять можно даже основные фонемы. Так мы получили фонему v. В древнеанглийском v не было, наше слово starve изначально имело форму steorfan. Но при произнесении любого f между двумя гласными оно становилось озвонченным, поэтому ofer произносилось как over благодаря правилу, сходному с современным правилом «схлопывания». В итоге слушающие стали осмыслять v как самостоятельную фонему, а не как звуковую реализацию f, поэтому теперь мы в конце концов употребляем форму over, a v и f существуют как самостоятельные фонемы. Например, мы можем различить такие слова как waver ‘бигуди’ и wafer ‘вафля’, а Король Артур не мог.
|
|
|
• Из‑за переосмысления фонологические правила, отвечающие за произношение слов, могут в свою очередь быть осмыслены как морфологические правила, отвечающие за строение слов. В германских языках, таких как древнеанглийский, было правило «умлаута», по которому гласный заднего ряда изменялся в гласный переднего ряда, если следующий слог содержал гласный верхнего подъема переднего ряда. Например, в слове foti – множественном числе от слова foot ‘нога’ – гласный заднего ряда o по этому правилу изменялся в гласный переднего ряда e, чтобы прийти к гармонии с гласным переднего ряда i. Вслед за тем i на конце слова перестало произноситься, и поскольку больше не было механизмов, которые привели бы в действие соответствующее фонологическое правило, говорящие переосмыслили переход o в e как морфологическое взаимоотношение – показатель множественности, что вылилось в современное foot–feet, mouse–mice, goose–geese, tooth–teeth и louse–lice.
• При переосмыслении можно взять два варианта одного слова, одно из которых произошло от другого по правилу словоизменения и повторно категоризировать их как самостоятельные слова. В былые времена говорящие могли заметить, что правило словоизменения oo–ee применимо не ко всем словам, а только к нескольким: tooth–teeth, но не booth–beeth. Поэтому слово teeth ‘зубы’ стало осмысляться скорее как самостоятельное «неправильно» образованное слово, связанное с tooth ‘зуб’, а не как продукт действия правила, примененного к слову tooth. Изменение гласных больше не является правилом, и это дало возможность Ледереру написать свой шутливый рассказ «Foxen in Henhice» («Лисы в курятниках», правильная форма – «Foxes in Henhouses»). Тем же путем в английском появились и другие ряды слов с более или менее близким значением: brother–brethren ‘брат–братия’, half–halve ‘половина–делить пополам’, teeth–teethe ‘зубы–прорезываться’, to fall–to fell ‘падать–валить’, to rise–to raise ‘подниматься–поднимать’, и даже слово wrought ‘выделанный’, ранее бывшее формой прошедшего времени от work ‘работать’.
• Другие морфологические правила могут быть образованы, когда слова, обычно сопровождающие какое‑либо другое слово, подвергаются разрушению и затем сливаются с этим словом. Показатели глагольного времени, возможно, происходят от вспомогательных глаголов; например, как я уже упоминал, английский суффикс ‑ed, возможно, произошел от did ‘сделал’: hammer‑did –> hammered букв. ‘сделал молотком–ударил [молотком]’. Показатели падежей могут происходить от невнятно произнесенных предлогов или следующих друг за другом глаголов (например, в языке, допускающем конструкцию take nail hit it ‘возьми гвоздь, забей его’ слово take ‘возьми’ может разрушиться до показателя винительного падежа, такого как ta‑ ). Падежные показатели могут произойти и от местоимений: в конструкции John, he kissed her ‘Джон, он поцеловал ее’, he и her могут в конце концов присоединиться к глаголу как показатели согласования.
• Синтаксические конструкции могут возникнуть тогда, когда порядок слов, которому просто отдается предпочтение, переосмысляется как обязательный. Например, когда в английском были показатели падежей, можно было сказать как give him a book ‘дай ему книгу’, так и give a book him ‘дай книгу ему’, но первый вариант был более распространен. Когда в повседневной речи стерлись показатели падежей, многие предложения могли бы стать двусмысленными, если бы порядок слов по‑прежнему мог варьироваться. Таким образом более распространенный порядок слов стали бережно лелеять как синтаксическое правило. Благодаря многочисленным переосмыслениям могут возникать и другие конструкции. Английский перфект I had written a book ‘Я написал книгу’ изначально произошел от I had a book written, что означало ‘Я обладал книгой, которая была написана’. Из‑за того, что порядок слов SOV был актуален для английского, в ход было пущено переосмысление, и причастие written могло быть переосмыслено, как главный глагол предложения, a had могло быть переосмыслено как вспомогательный глагол к главному глаголу, что порождало новый вариант осмысления с близким значением.
* * *
Третья причина расхождения языков – это обособленность групп говорящих на языке, в результате которой успешные инновации не распространяются повсюду, но накапливаются по отдельности в разных группах. Хотя каждое поколение людей видоизменяет свой язык, объем этих изменений незначителен; гораздо большее количество звуков остаются неизменными, чем мутируют, и большее число конструкций осмысляется правильно, чем переосмысляется. Благодаря этому всеобъемлющему консерватизму некоторые лексические, фонетические и грамматические модели живут тысячелетиями. Они выступают в той же роли, что и окаменелые останки, указывая на маршруты массовой миграции в далеком прошлом и являясь ключом к тому, как человеческие существа распространялись по земле, чтобы достичь современных мест обитания.
Насколько же далеко в прошлое мы можем проследить за языком этой книги – современным американским английским? На удивление далеко, может быть, на пять или даже на девять тысяч лет. Наши знания о том, откуда произошел наш язык, гораздо более точные, чем ответы Господина Языка в колонке журналиста Дейва Бэрри: «Английский язык – это роскошный словесный гобелен, сотканный из языков греков, римлян, англов, клакстонов, кельтов и многих других древних народов, все из которых страдали жестоким алкоголизмом». Давайте же бросим взгляд назад.
Америку и Англию впервые разделил общий язык (по знаменитому замечанию Уайльда), когда колонисты и иммигранты пересекли Атлантический океан, изолировав себя от британской речи. К тому времени, как ее покинули первые колонисты, Англия уже была Вавилоном региональных и классовых диалектов. Семена того, что выросло в стандартный американский диалект, были посеяны честолюбивыми и неудовлетворенными своим положением представителями бедняков и среднего класса из юго‑восточной Англии. К XVIII в. американский акцент уже был заметен, а произношение на американском юге претерпело сильное влияние иммигрировавших ольстерских шотландцев. При продвижении на запад разные диалекты восточного побережья еще находились в сохранности, хотя чем дальше продвигались первые переселенцы, тем больше их диалекты смешивались, особенно в Калифорнии, где нужно было преодолевать обширную внутреннюю пустыню. Благодаря иммиграции, перемещениям, распространению грамотности и, в наши дни, средствам массовой информации, английский язык Соединенных Штатов, несмотря на значительные региональные отличия, однороден по сравнению с языками, употребляемыми на сходных по размеру территориях в остальном мире; этот процесс был назван «Вавилон наоборот». Часто говорят, что диалекты озарков и жителей Аппалачских гор – это оставшийся нетронутым английский язык времен королевы Елизаветы, но это просто странный миф, порожденный ложным пониманием языка как объекта материальной культуры. Мы думаем о народных балладах, о сшитых вручную шотландских юбках, о виски, медленно вызревающем в дубовых бочках, и легко проглатываем байки о том, что на этой земле время остановилось, а люди говорят на традиционном языке, любовно передаваемом из поколения в поколение. Но язык функционирует иначе: во все времена во всех человеческих сообществах язык изменялся, хотя разные части языка изменялись в разных человеческих сообществах по‑разному. Правда в том, что эти диалекты сохранили некоторые формы английского языка, редко встречающиеся где‑либо еще, такие как afeared, yourn, hisn и et, holp и clome как формы прошедшего времени от eat, help и climb. Но то же самое происходит с любой разновидностью английского языка, включая стандартную. Многие так называемые американизмы на самом деле были вывезены из Англии, где они впоследствии были утрачены. Например, причастие gotten, произношение a в слове path и bath как гласного звука переднего ряда «а», а не заднего ряда «ah», использование слова mad в значении angry ‘злой’, fall – в значении autumn ‘осень’ и sick – в значении ill ‘больной’ режут британское ухо своей «американскостью», но на самом деле это формы, дошедшие до нас из английского тех времен, когда колонизаторы Америки покидали Британские острова.
Английский претерпел изменения по обе стороны Атлантики, но изменялся он и до отплытия «Мейфлауер»[110]. То, что стало стандартным современным английским, было просто диалектом, на котором в XVII столетии разговаривали в Лондоне, политическом и экономическом центре Англии, и его окрестностях. В предшествовавшие этому столетия он претерпел ряд сильных изменений, как вы можете это наблюдать на примере следующих вариантов молитвы «Отче наш»:
СОВРЕМЕННЫЙ АНГЛИЙСКИЙ: Our Father, who is in heaven, may your name be kept holy. May your kingdom come into being. May your will be followed on earth, just as it is in heaven. Give us this day our food for the day. And forgive us our offenses, just as we forgive those who have offended us. And do not bring us to the test. But free us from evil. For the kingdom, the power, and the glory are yours forever. Amen.
РАННЕНОВОАНГЛИЙСКИЙ (17 век): Our father which are in heaven, hallowed be thy Name. Thy kingdom come. Thy will be done on earth as it is in heaven. Give us this day our daily bread. And forgive us our trespasses, as we forgive those who trespass against us. And lead us not into temptation, but deliver us from evil. For thine is the kingdom, the power, and the glory, for ever, amen.
СРЕДНЕАНГЛИЙСКИЙ (15 век): Oure fadir that art in heuenes halowid bi thi name, thi kingdom come to, be thi wille don in erthe es in heuene, yeueto us this day oure bread ouir other substance, & foryeue to us oure dettis, as we forgeuen to oure dettouris, & lede us not in to temptacion: but delyuer us from yuel, amen.
ДРЕВНЕАНГЛИЙСКИЙ (11 век): Faeder ure thu the eart on heofonum, si thin nama gehalgod. Tobecume thin rice. Gewurthe in willa on eorthan swa swa on heofonum. Urne gedaeghwamlican hlaf syle us to daeg. And forgyf us ure gyltas, swa swa we forgyfath urum gyltedum. And ne gelaed thu us on contnungen ac alys us of yfele. Sothlice.
Английский язык уходит корнями в одну область на севере Германии рядом с Данией, которая в начале первого тысячелетия была населена языческими племенами, называвшимися англы, саксы и юты. После того, как войска пришедшей в упадок Римской империи покинули Британию в V в., эти племена вторглись на ту территорию, которая станет Англией («Страной англов»), и вытеснили ее коренных обитателей – кельтов – в Шотландию, Ирландию, Уэльс и Корнуэлл. В лингвистическом смысле поражение было полным: в английском практически нет следов кельтского языка. С IX по XI вв. Англия подвергалась набегам викингов, но их язык – общескандинавский – был достаточно похож на англо‑саксонский и не оказал на древнеанглийский существенного влияния, если не считать многочисленных заимствований.
В 1066 г. в Британию вторгся Вильгельм Завоеватель, неся с собой нормандский диалект французского языка, который стал языком правящих классов. Когда Джон, король Англо‑Нормандского королевства, вскоре после 1200 г. утратил господство над Нормандией, английский восстановил себя в правах единственного языка Англии, хотя и с заметным влиянием французского, которое имеет место и по сей день в формах тысяч слов и разнообразных грамматических хитростях, которые им сопутствуют. Эта «латинизированная» лексика, включающая такие слова как donate ‘даровать’, vibrate ‘потрясти’ и desist ‘прекратить’, имеет больше синтаксических ограничений: например, можно сказать give the museum a painting ‘подарить картину музею’, но не donate the museum a painting, можно сказать shake it up ‘взболтать [смесь]’, но не vibrate it up. У этой лексики также есть собственное характерное звучание: латинизированные слова большей частью многосложны, с ударением на втором слоге, как например, desist ‘прекратить’, construct ‘воздвигнуть’ и transmit ‘осуществить передачу’ в то время как их английские синонимы stop ‘остановить’, build ‘построить’ и send ‘послать’ односложны. Латинизированные слова также вызывают многие фонетические чередования, из‑за которых английская морфология и правописание так причудливы, например: electric–electricity [ɪ'lektrɪk–ɪlek'trɪsətɪ] и nation–national ['neɪʃən–'næʃənəl]. Поскольку латинизированные слова длиннее и более формальны, так как в прошлом они звучали в церквях, школах и правительственных кругах нормандских завоевателей, злоупотребление ими производит эффект старомодности в языке, единодушно осуждаемой учебниками по стилистике, например: The adolescents who had effectuated forcible entry into the domicile were apprehended ‘Юноши, осуществившие насильственное вторжение в жилое помещение, были задержаны’ вместо We caught the kids that broke into the house ‘Мы поймали ребят, которые вломились в дом’. Вялость латинизированного английского была обыграна Оруэллом в его переводе отрывка из Экклезиаста на современный язык формализма:
I returned and saw under the sun, that the race is not to the swift, nor the battle to the strong, neither yet bread to the wise, nor yet riches to men of understanding, nor yet favour to men of skill; but time and chance happeneth to them all.
И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех их.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!