Спецсводка СПО ОГПУ № 4 о колхозном строительстве

Институт российской истории РАН Дом наук о человеке (Франция)

Центральный архив ФСБ РФ Институт истории новейшего времени (Франция)

Центр по изучению России (Франция) Российский государственный архив экономики Институт по экономической истории (Швеция)

СОВЕТСКАЯ ДЕРЕВНЯ ГЛАЗАМИ ОГПУ - НКВД

Том 3. 1930 - 1934

Книга 2.1932 - 1934

Документы и материалы

Редакционная коллегия тома: А . Берелович (ответственный редактор),

В . Данилов | (ответственный редактор),

Н.Верт, В.Виноградов, Л.Самуэльсон, Е.Тюрина, В.Христофоров

Составители тома:

Л.Борисова, [ В . Данилов ] Н.Перемышленникова, Н.Тархова

(ответственные), Т.Голышкина, С.Мякиньков, Ю.Разбоев, Т.Сорокина, Е.Степанова

Москва

РОССПЭН

2005

ББК 63.3(2)6-2 С 56

Авторы выражают благодарность МИД Франции и Дому наук о человеке

за постоянную помощь в осуществлении российско-французского научного

проекта, результатом которого является этот том, а также Фонду

Джанджакомо Фельтринелли (Италия), Совету науки Швеции,

Франко-российскому центру общественных и гуманитарных наук в Москве

и Государственному центру по научным исследованиям (Франция),

оказавшим содействие в его издании

Les auteurs expriment leur reconnaissance au Minist re des affaires trang res

fran ais et la Maison des sciences de l'homme pour le soutien constant

qu'ils ont apport depuis le d but au programme de recherches dont ce volume

est le r sultat, les auteurs remercient aussi la Fondation Giangiacomo Feltrinelli

(Italie), Le Conseil su dois de la recherche, le Centre franco-russe

en sciences sociales et humaines de Moscou, et le CNRS pour l'aide

qu'ils ont apport cette dition

С 56   Советская деревня глазами ВЧК — ОГПУ — НКВД . 1918—1939.

Документы и материалы. В 4-х т. / Т. 3. 1930—1934 гг. Кн. 2. 1932—1934 гг. / Под ред. А. Береловича,[В. Данилова]. — М.: «Рос­сийская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005. — 840 с.

Вторая книга третьего тома «Советская деревня глазами ОПТУ—НКВД» со­держит документы, относящиеся к наиболее драматическому периоду (1932— 1934) столкновения сталинского государства с большей частью крестьянства. Эти документы освещают многие формы сопротивления крестьянства (от наиболее активных до самых пассивных) насильственным поборам государства, крайнюю напряженность на «фронте хлебозаготовок», которая достигла своего апогея летом и осенью 1932 г. Документы позволяют понять механизмы, приведшие к страшному голоду, поразившему наиболее плодородные сельскохозяйственные регионы страны (Украина, Северный Кавказ, Волга). Среди наиболее впечатляю­щих документов, касающихся голода, фигурируют письма крестьян, перехвачен­ные цензурой, а также некоторое очень ограниченное число докладов ОПТУ, предназначенных для внутреннего пользования, поскольку информация об этой катастрофе, в основном вызванной политикой сталинской власти, хранилась в строжайшем секрете даже внутри самого ОГПУ. Голод 1932—1933 гг. является центральной темой этой книги, вместе с тем в книге приводятся документы, от­носящиеся к 1934 г. и содержащие очень полную информацию об этом периоде, который был ознаменован переходом к менее конфликтным отношениям между государством и крестьянством, когда голод постепенно начинает отступать. Этот материал свидетельствует о тех страшных индивидуальных и коллективных пси­хологических травмах, которые испытали люди, пережившие эту катастрофу.

© А. Берелович, IВ. Данилов , Л. Самуэльсон и др.,

2005            ----------------

© Институт российской истории РАН, 2005

© Дом наук о человеке (Франция), 2005

© Центральный архив ФСБ РФ, 2005

© Совет науки Швеции, 2005

© «Российская политическая энциклопедия», 2005

© A. Berelowitch,ly. Daniiovi, L. Samuelson, etc., 2005

© Institut d'histoire de la Russie de l'Acad mie des

sciences de Russie, 2005
© Maison des sciences de l'homme (France)
ISBN 5 86004 184 5            ® Archives centrales du FSB de la F ration de Rus-

ISBN 5 - 8243 - 0304 - 5         _@bs '_{Conseil Su dois de !a} Recherche, 2005

ISBN 5 - 8243 - 0305 - 1    © ROSSPEN, 2005

Введение

Документы и материалы, публикуемые в 2-ой книге 3-го тома настоя­щего издания, воспроизводят картину одного из самых трагедийных пери­одов в истории советского крестьянства. В 1932—1934 гг. в полной мере сказались негативные результаты антикрестьянской направленности аг­рарной политики государства, основанной на насильственной коллективи­зации, раскулачивании, создании в необжитых местах спецпоселений для репрессированных крестьянских семей. Утвержденный на первую пяти­летку план широкого кооперирования крестьянства и постепенного разви­тия коллективизации (на 18—20%) был отброшен. Вместо колхозного строительства на базе массового вовлечения крестьян в первичные формы сельскохозяйственной кооперации произошло форсирование сплошной коллективизации миллионов крестьянских хозяйств, не подготовленной ни со стороны технического обеспечения, ни в смысле готовности боль­шинства крестьянства к отказу от первичных форм хозяйствования. При­чина столь крутого поворота в процессе социального преобразования де­ревни заключалась в стремлении сталинского руководства изъять у крес­тьянства такое количество зерна, какое обеспечивало бы получение доста­точных средств для ускоренной индустриализации. Отсюда непомерно за­вышенные официальные оценки производства хлеба в крестьянских хо­зяйствах и «чрезвычайные меры» при хлебозаготовках. Продолжение ста­линской «революции сверху» практически породило в деревне настоящую гражданскую войну и голод, унесший миллионы жизней. Для нужд нара­щиваемых темпов индустриализации деревня поставляла не только хлеб и другое продовольствие: служившее важнейшим средством подавления крестьянского сопротивления раскулачивание выступало также источни­ком формирования армии принудительного труда и дешевой рабочей силы для промышленных строек, лесозаготовок, освоения необжитых районов.

Хлебозаготовительный беспредел, не считавшийся с реальными потреб­ностями семей колхозников и единоличников, остаточный принцип полу­чения крестьянскими дворами колхозных доходов, осуждение и прямой запрет традиционного способа «поедочного» распределения, спасавшего деревенское население в трудные времена, отсутствие у крестьянства, со­ставлявшего преобладавшую массу населения, одного из важнейших гражданских прав — права на свободное перемещение в пределах страны и продолжавшееся расширение и укрепление карательной системы в де­ревне повели к беспрецедентному голоду 1932—1933 гг. с огромными смертельными исходами. «Великий голод» охватил огромные районы — Украину, Северный Кавказ, Поволжье, Казахстан, а в значительной мере и Центральное Черноземье, Средний и Южный Урал, Западную Сибирь. Публикуемые документы и материалы убедительно свидетельствуют, что источником страшного бедствия 1932—1933 гг. были не природные катак­лизмы, поведшие к неурожаю, а действия высшего политического руко­водства страны, требовавшего максимального изъятия у крестьян сельско­хозяйственной продукции для снабжения города и продажи хлеба за рубе­жом. Осенью 1932 г. в разгар хлебозаготовительной кампании по инициа-

тиве Сталина, одобренной Политбюро, в основные зерновые регионы стра­ны были направлены чрезвычайные комиссии «в целях усиления хлебоза­готовок», якобы срываемых вредителями и злостными саботажниками. И именно предельно жесткая деятельность этих комиссий, опиравшихся на репрессивный аппарат, породила «великий голод». Отдельные долж­ностные лица (особенно на местах), выступавшие против непомерных изъятий зерна у крестьян, в лучшем случае теряли свои служебные посты. Протесты против непосильных поборов, обрекавших крестьян на голод и вымирание, оценивались властями как вредительство, происки классового врага¹.

В официальной сталинской версии события 1932 г. в деревне определя­лись «организационно-хозяйственным укреплением» колхозов и «завер­шением в основном сплошной коллективизации», о чем было объявлено на пленуме ЦК партии в январе 1933 г. как о важнейшем достижении первой пятилетки, выполненной за четыре года. На том же пленуме было принято решение о создании Политотделов МТС, которые осуществляли не только политическое руководство колхозами, но и политические реп­рессии через заместителя начальника Политотдела МТС от ОГПУ². Впер­вые органы госбезопасности включались в систему непосредственного ру­ководства повседневной жизнью деревни, уже ставшей колхозной и, сле­довательно, отвечавшей политике государства. И хотя послесталинская советская историография смогла сообщить о таких событиях, как «отлив крестьян» из колхозов в начале 1932 г.³, а художественная литература — даже о голоде 1932—1933 гг.⁴, но ни происхождение этих событий, ни их масштабы и последствия раскрыть было невозможно из-за строжайшей за­секреченности основных документов, относящихся к обстановке в деревне и действительной сталинской политике. Конечно, за последние полтора десятка лет с открытием секретных архивов многое сделано в исследова­нии коллективизации и раскулачивания крестьянских хозяйств.

Среди документальных изданий последних лет особое место занимает пятитомник «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачи­вание. 1927—1939 гг.», включающий материалы высших органов власти того времени. Опубликованные там документы 1932—1933 гг. многое объ­ясняют в происхождении голода и гибели миллионов крестьянского насе­ления в районах хлебного производства. Однако конкретная картина про­исходившего тогда в деревне полнее воссоздается документами ОГПУ как основного исполнителя репрессий, обеспечивавшего выполнение государ­ственных хлебозаготовок «несмотря ни на что». Конечно, начавшееся с 1930 г. сокращение неприятной для сталинского руководства информа­ции, сказалось на информационных документах ОГПУ и в 1932—1934 гг. Тем не менее в 1932 г. «отливы» крестьян из колхозов и отказы от выпол­нения государственных хлебозаготовок были настолько значительны, что ОГПУ практически возобновило систему информационных сводок — сис­тему более полной и регулярной информации о негативном и враждебном в деревне.

По документам 1930—1931 гг. мы видели, что основные функции ОГПУ в деревне состояли тогда в практическом проведении политики рас­кулачивания. «Кулаки 1-й категории» арестовывались и отправлялись в лагеря ГУЛАГа (если не приговаривались к расстрелу), а вместе с ними и многие другие «антисоветские» и «контрреволюционные» элементы из ду­ховенства, интеллигенции, разных «бывших». «Кулаки 2-й категории» вместе с семьями отправлялись в необжитые еще районы страны для зато-

товки леса, добычи полезных ископаемых и освоения новых земель, начи­ная с сооружения спецпоселений в виде бараков, землянок и других жилищ, обрекавших семьи на вымирание, прежде всего детей и стариков. Были кулаки и «3-й категории», которых после раскулачивания надлежа­ло разместить в пределах краев и областей их прежнего места жительст­ва⁵. Их судьба будет решаться в репрессиях 1932 г.

Документы 1931 г. обнаружили необычный эпизод в отношениях ОГПУ и сталинского Политбюро — столкновение, вызванное попыткой руководства ОГПУ ограничить дальнейшее формирование контингента сяецпереселенцев реальными возможностями их расселения и трудового использования без их массового вымирания и бегства. По оценке ОГПУ за

1931 г., общая численность спецпереселенцев по стране могла быть увели­
чена на 90 тыс., максимум на 100 тыс. семей, тогда как Сталин требовал
выселения во вновь осваиваемые районы страны 250—300 тыс. семей.
В июле этого года решением Политбюро было принято, конечно же, тре­
бование Сталина. В августе представители руководства ОГПУ, предлагав­
шие учитывать опыт 1930 г., были понижены в должности и разосланы в
разные регионы страны. Даже Г.Г. Ягода потерял на год должность перво­
го зама управляющего ОГПУ⁶.

Среди документов 1931 г. опубликованы разосланная на места в нача­ле октября сводка ГУЛАГа о скверном положении спецпереселенцев (таком же, как и в 1930 г.), а также распоряжение от 29 декабря, ограни­чившее возможности передачи детей и стариков спецпереселенцев их род­ственникам, ввиду, якобы, «улучшения положения с устройством»⁷. При­веденные сведения настолько не соответствовали действительности, что меньше месяца спустя, а именно 26 января 1932 г., Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) о спецпереселенцах, возглавляемая Я.Э. Рудзутаком, в составе членов которой были Г.Г. Ягода и М.Д. Берман, оказалась вынужденной говорить о реальном положении крестьян, выселенных в необжитые места. В протоколах названной комиссии Политбюро, сохранившихся в материалах руководства ОГПУ, видно стремление не принимать на себя ответственность за бесчеловечное отношение к людям. Заседание 26 января

1932 г. было посвящено санитарному и культурно-бытовому состоянию
спецпоселений. И то, и другое в целом определялось как «неблагонадеж­
ное» из-за    «непроведения хозорганами необходимого строительства
жилищ и подсоб-ных помещений» — колодцев, бань, лечучреждений и
др. Отмечалась «неудовлетворительная работа» органов здравоохранения,
а во многих местах и их отсутствие, «повышенная заразная заболевае­
мость и неприспособленность контингента спецпереселенцев к суровым ус­
ловиям необжитых районов», что вызвало «значительно повышенную
смертность».

Показательно, что данные подтверждали сведения, приведенные в письме В.Н. Толмачева, написанном 16 апреля 1930 г.⁸ Приводим текст из протокола от 26 января 1932 г.: «Особенно велика смертность среди детей младших возрастов (до 8-ми лет), доходящая в некоторых краях до 10% их численности в течение месяца. Эта смертность детей зависит не только от общих отрицательных факторов санитарных, бытовых, клима­тических, но и от недостаточного по количеству и неудовлетворитель­ ного по качеству их питания*.

Комиссия Я.Э. Рудзутака приняла целый ряд решений, обеспечиваю­щих хотя бы самые скромные условия существования для людей, тем более семей, оказавшихся в необжитых местах и обязанных к повседнев-

9

ному труду. Однако эти решения принимались в основном через полгода, а в лучшем случае через 3—4 месяца после разгрузки эшелонов со спецпе­реселенцами там, где их никто не ждал. Таковы были неизбежные резуль­таты сталинских решений, принятых в 1931 г. В январе 1932 г. комиссия Политбюро ЦК признала «необходимым организовать на ближайшие 6 месяцев дополнительное питание наиболее слабых детей младших воз­растов (до 8-ми лет) в первую очередь» и сделать это через сеть обществен­ного питания в детяслях, дошкольных учреждениях или специальных детских столовых путем выдачи на руки. Однако комиссия тут же оказа­лась вынужденной «установить процент детей до 8 лет, получающих доба­вочное питание, в 20% от их общего наличия» с учетом дифференциации по краям и районам в зависимости от бытового положения спецпереселен­цев. НКСнабу предлагалось отпустить для этой цели на 6 месяцев по 50 тыс. полноценных пайков, содержащих необходимые продукты. Состав пайков требовалось согласовать с НКЗдравом.

Предложения комиссии по проблемам проживания спецпереселенцев могли быть лишь предварительными и частичными, например, указыва­лось: в краях, пораженных эпидемиями, следовало организовать специ­альные комиссии из местных представителей и принять к сведению сооб­щение НКЗдрава о посылке его крупных представителей 27 января на Урал и в Казахстан «для принятия необходимых мер по борьбе с эпиде­миями».

Наркоматы и хозяйственные органы, использующие труд спецпересе­ленцев, обязывались своевременно производить строительство для них жилищных и подсобных учреждений, включая санитарные, детские и др. Это важное решение в ряде случаев находило отражение в жизни. Нами публикуется информация в комиссию о поступивших в марте заявках ряда хозяйственных организаций Средне-Волжского края на предоставле­ние рабочей силы из спецпереселенцев, в совокупности составляющих 2,2 тыс. семей. В заявках сообщалось о жилищном строительстве и дру­гих видах обслуживания спецпереселенцев по линии Наркомздрава, Нар-компроса и др. (док. № 11). Мы, однако, не можем утверждать, что со­блюдение требований комиссии стало общим правилом.

Отметим, наконец, и другие решения комиссии Рудзутака, несколько смягчавшие положение спецпереселенцев: возможность оставлять на мес­тах семьи бежавших спецпереселенцев, не имеющих трудоспособных глав, снижать отчисления с зарплаты спецпереселенцев в фонд ОГПУ с 15% до 5%. Перед Политбюро был поставлен вопрос о возможности ам­нистии и восстановления в правах спецпереселенцев по ходатайствам хоз-организаций, подтвержденным ОГПУ.

Совершенно неожиданный поворот требований комиссии Политбюро к условиям жизни и труда спецпереселенцев, признание возможности их «амнистии» и даже своего рода оправдания побегов семей без трудоспособ­ных членов, выглядят почти героическим противостоянием сталинской позиции, что, конечно, невероятно. (Несколько ниже мы коснемся ряда изменений в поведении крестьян-колхозников, что могло потребовать хотя бы осторожности и учета тех обстоятельств, которыми раньше прене­брегали.) Комиссию Политбюро по раскулачиванию во главе с безогово­рочным исполнителем сталинской воли А.А. Андреевым заменила комис­сия по спецпереселенцам во главе с Я.Э. Рудзутаком, исполнительным членом Политбюро, но вместе с тем человеком отнюдь не без самостоя­тельного мнения. Задачей комиссии оставалось количественное наращива-

10

ние спецпереселенцев как массы подневольного труда, что требовало от ОГПУ предоставления сведений о численности невыселенных кулацких семей, наряду с требованиями сведений о состоянии спецпоселений. Пер­вые справки ОГПУ по состоянию на 25 января и 15 марта 1932 г. не были приняты к рассмотрению комиссией Рудзутака из-за неполноты сведений. Достаточно сказать, что в этих справках отсутствовали сведения по Ук­раине⁹.

Публикуемые в этом томе записки руководству деятелей СПО ОГПУ Г.А. Молчанова и Г.С. Люшкова (см. док. № 2, 3, 4, 5) свидетельствуют о готовности системы продолжать выселение «кулацких хозяйств», не до­жидаясь выяснения ситуации в целом, на что были направлены требова­ния комиссии Рудзутака. В этом отношении важна спецсправка СПО «О бегстве кулачества с мест постоянного жительства и из пунктов ссыл­ки». Как констатируется в документе, первые бегут «с целью уклонения от репрессий и выполнения гособязательств» (при раскулачивании), а вто­рые бегут из спецпоселений из-за «неудовлетворительных хозяйственно-бытовых условий». По сведениям на 15 марта 1932 г., речь шла о побегах 18 тыс. человек в Северо-Кавказском крае, 22 тыс. в Нижне-Волжском крае, 27 тыс. на Украине, почти 14 тыс. в Казахстане, 6 тыс. в Москов­ской обл. и т.д. (док. № 10).

Справка «О количестве учтенных невыселенных кулацких хозяйств по состоянию на 10 апреля 1932 г.» единственная, принятая к рассмотрению на комиссии Рудзутака. Общее число раскулаченных, но не выселенных семей, на 10 апреля определялось в 321 438, из которых было 85 491 «обеспеченных трудоспособными мужчинами» и «пролезших в колхозы и совхозы»; 51 117 семей, «трудоспособная часть которых находится в бегах» и «устроилась на работы в промпредприятия и строительства», проживая в городах; 73 031 семья скрывшихся «в полном составе... с по­стоянного места жительства»; 22 788 семей вовсе не имели «в своем соста­ве трудоспособных мужчин»; 64 495 семей, имевших «в своем составе трудоспособных», но отбывавших «наказания в лагерях или исправитель­ных домах» и «в ссылке». И наконец, в составе раскулаченных оказалось 18 750 семей бывших красногвардейцев, состоящих на службе в армии и даже лиц, имеющих особые заслуги перед революцией (док. № 14).

10 апреля комиссия Рудзутака рассмотрела данные о численности не­выселенных кулацких хозяйств и приняла решение «О выселении кула­ков». В течение текущего года, согласно этому решению, предлагалось выселить 30—35 тыс. семей кулаков, вычищенных из колхозов и раску­лаченных», обязавшись в ближайшее время «рассмотреть подробно, какое количество семей», «из каких районов» и «в какие края, области» напра­вить. При этом ОГПУ вменялось в обязанность обеспечить «особо тща­тельный подход» к выселению, заранее «заключить договора с хозоргана-ми на их трудовое использование» и «представить в Наркомфин Союза сметы на расходы по выселению кулаков». Отметим, что за время с 26 ян­варя по 10 апреля Комиссия по спецпереселенцам превратилась из органа Политбюро в орган ЦК ВКП(б), в результате чего значение постановлений этой комиссии сразу и намного утратило силу: из решений они стали всего лишь мнением. Характерно, что ни одна из известных нам последу­ющих справок СПО ОГПУ о невысланных кулацких хозяйствах (на 15 июля и 15 октября) для комиссии Рудзутака не была сделана — каж­дая начата, но не закончена¹⁰. Характерно также, что в документах

11

ОГПУ за 1932 г. нам больше не встречались упоминания о комиссии Руд-зутака.

Такое сокращение выселения раскулаченных семей, какое предложила комиссия Рудзутака, не было принято ни на верхах, ни в низах репрес­сивной системы. В апреле того же года СПО ОГПУ представило «Ориенти­ровочный расчет переселения кулацких хозяйств в 1932 году», охваты­вающий все 22 региона своей системы. По этому расчету в стране еще на­считывалось 85 775 кулацких хозяйств «с наличием в них трудоспособ­ных глав», из коих предлагалось выселить в течение мая—июня 38 650 се­мейств (док. № 16). Промедления не было — уже на 13 мая численность «изъятых голов кулацких семей, намеченных к выселению» достигла 17 273 человек. И это без сведений от Украины, Белоруссии, Башкирии, Казахстана и ряда других регионов¹¹. К проблеме раскулаченных семей мы еще вернемся. Главной проблемой 1932 г. стало противоборство власти и крестьянства в целом.

В стране вновь выдвинулся на передний план старый «фронт» борьбы между крестьянством и властью — «борьба за урожай», а точнее борьба за хлеб независимо от урожая или неурожая. Практически полностью изъ­ятые за 1928—1930 гг. «невидимые» хлебные запасы крестьян поставили их в прямую зависимость от урожая данного года. Неплохой урожай зер­новых 1930 г., дополненный последними запасами деревни, вычищенны­ми при раскулачивании, позволили сталинскому руководству объявить о получении невиданного урожая, начать небывалый вывоз зерна на внеш­ний рынок (48,4 млн центнеров!). При этом были даже предоставлены льготы колхозам в очередных хлебозаготовках, а также соответственно увеличены обязательства для единоличников, чтобы тем самым побуждать их к коллективизации. Из-за засухи в пяти важнейших зерновых районах страны урожай 1931 г. оказался пониженным, но это не уменьшило план государственных хлебозаготовок, которые стали проводиться как перво­очередное задание, выполняемое буквально с первых обмолотов, без опла­ты труда колхозников, создания семенного фонда и необходимых запасов для самих колхозов. И вновь за рубеж было экспортировано 51,8 млн ц. К октябрю, когда в России кончается время земледельческих работ, стало ясно, что деревня остается на зиму без хлеба¹².

В зерновых районах, особенно на Украине, официально называемые «продовольственные трудности» перерастали в настоящий голод, предоп­ределивший основные события 1932 г. в деревне. Этим же объясняется и характер документов ОГПУ 1932 г. — обстоятельные спецсводки о проис­ходящем в деревне. Таких практически больше не будет в информацион­ных документах ОГПУ. Однако не следует, что «спецсводки» 1932 г. срав­нялись полнотой и точностью сообщений со старыми сводками: сообщения о голоде преуменьшались и часто сводились к отдельным примерам, уход из колхозов приписывался воздействию кулаков, хотя и о фактическом положении дел все же сообщалось.

В первой же публикуемой нами сводке СПО ОГПУ о колхозном стро­ительстве, по данным на 15 января 1932 г., была изложена официальная трактовка новых форм противостояния крестьян государственному наси­лию. Первая вина возлагалась на «низовые, а в ряде случаев и районные совпарторганизации», которые «вплотную не подошли к вопросу органи­зационно-хозяйственного укрепления колхозов» и проявили «оппорту­низм» и «политическую близорукость» «в несвоевременном (?!) выполне­нии многими колхозами обязательств перед государством» и не смогли

12

«своевременно выявить и разоблачить классового врага»... Отмечались «крайне слабые темпы сдачи хлеба колхозами таких районов, как Украи­на, ЦЧО, СКК», то есть основных зерновых районов страны, «слабая орга­низация и учет труда», «уравниловка» и «поедоцкое распределение дохо­дов», а также «расшатывание трудовой колхозной дисциплины, усиление рваческих тенденций и выходы из колхозов». Все эти пороки, оказывает­ся, «умело используются кулачеством для усиления антиколхозной дея­тельности...» (док. № 1). Такова была официальная концепция сопротив­ления колхозного крестьянства возросшему сверх всякого предела наси­лию государственных хлебозаготовок.

В действительности, вся полнота ответственности за состояние коллек­тивных хозяйств того времени лежала на сталинском руководстве — на насильственной коллективизации крестьянских хозяйств, на безмерном форсировании и подчиненности новых форм производства посторонним целям, наконец, на полном игнорировании условий крестьянской жизни. Бросается в глаза совершенно искаженная трактовка распределения сель­скохозяйственной продукции в колхозах по едокам: «...в организации и учете труда при активном участии кулацко-зажиточных элементов фикси­руются многочисленные факты распределения доходов по едокам». Обра­щалось внимание на «факты распределения доходов по едокам по инициа­тиве правлений колхозов...» (док. № 1). В действительности же, в усло­виях нагрянувшего голода, когда селение оказывалось перед угрозой вы­мирания, распределение хлеба по едокам было естественным и необходи­мым. Это было хорошо всем известной традиционной нормой сельской жизни. Таким образом, перед нами характерное для сталинской политики объявление «кулацкой», «контрреволюционной» любой попытки самоза­щиты и протеста населения.

Сообщения о «продовольственных затруднениях» нарастали в сводках ОГПУ с наступлением весны, что соответствовало специфике деревенского голода, поскольку к марту—апрелю никаких запасов хлеба у большинства крестьян обычно не оставалось. Вместе с тем расширялась и территория «продовольственных трудностей», захватывая новые районы — Средней Волги, Урала, Западной и Восточной Сибири, Дальнего Востока и др. (см. док. № 8, 12, 14, 17, 18, 19, 21 и 22). В спецсообщении из Уральской об­ласти от 8 марта сообщалось, например, о колхозе, где «уже 3 недели как нет хлеба», «зарегистрированы случаи опухоли на почве голода». В дру­гом колхозе «...появилось массовое заболевание и опухоли», так как «кончился запас... колхозники, в том числе и школьники, сидят голод­ные ...со слезами приходят в правление и просят хотя [бы] фунт хлеба». Между собою говорят: «Надо бросать работу и уходить куда глаза глядят» (док. № 8).

Приведем сведения по Северо-Кавказскому краю из обширной сводки на 1 апреля (док. № 12): в земледельческих районах к началу апреля общее число голодающих достигло 1869 человек, зарегистрировано «смер­тей от голода — 8, опуханий — 6, употребления в пищу падали и суррога­тов — 45 случаев, покушений на самоубийство — 2». Учтем, что речь идет лишь о зарегистрированных случаях, что само по себе свидетельство­вало о неполной информации, ибо несчастья и беды всегда меньше реги­стрируются властями. Справка о положении в селах Украины начиналась с оговорки, «по неполным данным», в крестьянских семьях к началу ап­реля было «83 случая опухания от голода, 6 смертей». В ЦЧО хлеб, полу­ченный по 600 г на трудодень, колхозники съели к середине февраля и,

13

«не имея средств для его покупки, ходят по дворам и просят милосты­ню... Отмечены случаи заболевания семей колхозников и опухания детей». Из Нижнего Поволжья сообщали, что в северных (зерновых) райо­нах с декабря 1931 г. 1230 семей колхозников испытывают «острые прод-затруднения», что зарегистрированы 20 случаев опухания, 3 случая смертности и 1 случай покушения на самоубийство (док. № 12).

Сводка о продовольственных трудностях в деревне не могла обойти и связанных с ними потерь в поголовье рабочего скота, остающегося еще ос­новной тягловой силой на сельхозработах. Из-за недостатка кормов падеж лошадей исчислялся в тысячах и даже десятках тысяч голов, а сохранив­шееся поголовье на Украине оценивалось как непригодное для работ на 50%. Сходным было состояние тягла накануне весеннего сева и в других районах страны (см. док. №12).

Нарастание конфликта между сталинским режимом и крестьянством стало неизбежным и важнейшим фактором развития деревенских событий в 1932 г. Полуголодное, а местами и просто голодное существование и колхозного, и единоличного крестьянства, продолжающееся разрушение реального производства ставили сельское хозяйство страны перед катас­трофой. Все это не могло не вызвать активного протеста обманутого и ог­рабленного крестьянства.

Массовые выступления колхозного крестьянства возобновились еще в октябре—декабре 1931 г. Характер этих выступлений первоначально был местным и ограничивался требованиями преодоления угрозы голода. В Нижне-Волжском крае, как сообщала январская спецсводка, было «40 сел, где ежедневно в правления колхозов являются группы колхозни­ков (от 10 до 60 чел.), преимущественно женщины, с категорическими требованиями выдачи хлеба и угрозами расправы по адресу членов прав­ления». Отрицательные настроения проявлялись также в массовых невы­ходах на работу, в разборах обобществленного скота и имущества; «неор­ганизованном», то есть самовольном отходничестве на заработки в про­мышленные районы (док. № 1). Выступления такого типа преобладали и в других районах. На Украине, например, за время с 1 октября 1931 г. по 1 апреля 1932 г. ОПТУ насчитывало 259 выступлений, в которых приня­ло участие 23 039 человек — в среднем по 80—90 участников. «Резкий рост массовых выступлений... в марте» проявился и в количестве кон­фликтов — до 145, и в увеличении численности участников до 300— 500 человек в каждом из них (док. № 12). В справке СПО ОГПУ от 5 ав­густа приведены сведения за апрель—июнь 1932 г. с оговоркой, «по не­полным данным»: «Во II квартале 1932 г. отмечается значительный рост массовых выступлений...» — 949 против 576 в I кварале¹³. Более 1500 массовых протестов крестьянства за полугодие свидетельствовали прежде всего о том, что никаких надежд на продовольственную помощь, тем более на спасение от голода, крестьяне не питали.

Нельзя не сказать о том, что массовые выступления традиционно со­провождались физическими расправами с местным начальством, что офи­циально называлось «кулацким террором», а также распространением «листовок» и «анонимок», в которых грамотная часть протестующей де­ревни пыталась объяснить поведение власти («угроза войны» и т.д.) и призвать к активному сопротивлению. И то, и другое в октябре 1931 — марте 1932 гг. приняло весьма массовый характер и оказалось повсемест­ным, хотя и не достигло уровня предыдущего года.

14

Требования к местным властям о помощи и попытки стихийного овла­дения колхозными и другими хранилищами зерна и разных продуктов не решали проблему. Реальное спасение значительная часть крестьянских семей искала и находила в традиционном отходничестве на заработки в города и промышленные районы. С коллективизацией отходничество не прекратилось, но получило «организованный» характер и всемерно поощ­рялось. Как и до революции, в советское время в крестьянской стране многие работы в городах, в промышленности и на транспорте выполня­лись в очень большой мере руками крестьян. Их трудом осуществлялась индустриализация страны. Принятое 5 июля 1931 г. постановление ЦИК и СНК СССР «Об отходничестве» включало разделы, предусматривающие льготы для колхозников-отходников и для отходников-единоличников. Речь шла о налоговых льготах, об обеспечении семей колхозников-отход­ников «продовольствием и кормовыми средствами в том же количестве, какое получают колхозники», что предполагало оформление контрактов на работы через правления колхозов¹⁴.

«Неорганизованным отходничеством» обозначался самостоятельный отъезд на заработки колхозника, часто со всей семьей, без каких-либо обязательств, в том числе без обязательства вернуться. По данным сводки СПО ОГПУ, за январь—февраль 1932 г. «неорганизованно ушло» по 13 районам Одессщины 31 700 колхозников, по 27 районам Днепропет-ровщины — 89 300, по 13 районам Харьковщины — 4600 и по 5 районам Киевщины — 1120. В сумме это составляло 126 720 человек* (док. № 12). Эту цифру СПО ОГПУ повторило в статистической сводке о неор­ганизованном отходничестве за октябрь 1931 г. — март 1932 г. В приме­чании к этой статсводке отмечено: «Составлено по неполным данным 12 ПП». Общий итог неорганизованного отходничества колхозников за полугодие на территории всего 12 регионов составил 698 342 человека.

Система ОГПУ на местах насчитывала более 20 полномочных предста­вительств и хотя среди 12-ти приславших сведения об отходниках были ПП Украины, Среднего и Нижнего Поволжья и Московской области, где на стройках находили работу наиболее значительные массы отходников, действительная численность последних была значительно больше. К тому же отхожие заработки для крестьян оставались- необходимыми не только до уборки нового урожая, но и после (см. док. № 19, 21, 55), тем более, что в 1932 г. собрано хлеба было не больше, чем в 1931 г., а хлебозаготовки оказались еще беспощаднее¹⁵. «Неорганизованное отходничество» колхоз­ников продолжалось до вылавливания беженцев от голода в 1933 г.

Отходничество на заработки вне колхоза не исчерпывало реакции кол­хозников на порядки, обрекавшие их на полуголодное и голодное сущест­вование. Многие отходники не возвращались в колхозы, что одновременно означало и уход из родного села. Публикуемые нами документы отмечают факты невозвращения «неорганизованных отходников», но не сообщают их численности. Для ответа на этот важный вопрос потребуются специ­альные исследования.

Теперь обратимся к самому решительному и абсолютно отрицающему сталинский режим в колхозной деревне того времени явлению — к массо­вым выходам из колхозов крестьян, чьи хозяйства были коллективизиро-

* Отметим, что после сталинских хлебозаготовок в отходничество на заработки отправля­лись и единоличники: по 38 районам Украины их оказалось, «по весьма неполным дан­ным», 35,2 тыс. человек, оставивших без обработки 58 907 га земли (док. № 12).

15

ваны в 1930—1931 гг. В октябре 1931 г., то есть в разгар очередных хлебозаготовок, спасением для семей колхозников становился выход из колхозов с изъятием недавно обобществленного скота, прежде всего мо­лочного, земельного участка и инвентаря. Так начинался «отлив из кол­хозов».

При «выходе» крестьяне должны были подавать в правления колхозов заявления. Примеры наиболее радикальных из них приводились в свод­ках ОГПУ. Таким, например, было коллективное заявление колхозников с. Кикино Каменского района Средне-Волжского края, ярко воспроизводя­щее и реальные причины обобществления их хозяйств, и установившиеся порядки. Оно начиналось с сообщения о том, что «добровольного желания о вступлении в члены колхоза не изъявляли никогда, а получилось это под давлением в момент скотозаготовок, когда в нашей деревне разъезжал автомобиль с пулеметами...». Теперь же на опыте крестьяне узнали, что «...потребная норма людям, скоту и на семена и на другие фонды не учте­ны, ...норму хлеба вывозят, ничего не оставляя нам. Следовательно, можно ли жить при таких условиях? — Ясно, что нет». Результатом этого заявления прежде всего был арест «6 кулацких хозяйств» и «подстрекате­лей к массовому выходу» (док. Ml).

Статистическая сводка о выходах из колхозов с октября 1931 г. по март 1932 г. определяла, «по неточным данным 20 ПП», их количество в 253 370 хозяйств (семей). Главная неточность состояла в отсутствии дан­ных о выходах на Украине, где «отлив из колхозов» из-за голода был наиболее массовым. В примечаниях к названной статсводке указаны не­точности, порожденные, вероятно, какой-то чрезвычайной спешкой. Со­вершенно очевидно, что общая итоговая сумма выходов должна быть, по крайней мере, удвоена. Тем не менее она может послужить отправной ин­формацией для специального исследования такого важного явления как массовый выход крестьян из колхозов на первый—второй год после на­сильственной коллективизации.

За голодной зимой в деревне обычно наступает еще более голодная весна. Украинское село кипело от негодования и протеста. Выход из кол­хозов стал принимать характер массовых выступлений — «волынок». С января до середины мая насчитали 668 волынок, в том числе в марте — 152, в апреле — 282, в первой половине мая — 166. Их основные требова­ния состояли в предоставлении посевного материала (295), хлеба (157) и коров (163). В селах Андрушевка и Париевка Винницкой области крестья­не подняли вооруженное восстание во главе с красным партизаном и бед­няком. Органами ГПУ за активное участие в волынках было арестовано 840 человек (док. № 17, 23 и др.). Во второй половине мая крестьянские выступления приняли характер прямой борьбы за хлеб, включая нападе­ния на амбары. «Начиная с 15 мая, ежедневно правление артели посеща­ют группы женщин по 5—10 чел., требуя хлеба». В других селениях «с той же целью» обращались по 60, по 80 и даже по 150 женщин. Были и намерения «отнести детей в сельсоветы»(док. № 22). Волынки были не только на Украине, но и в других районах страны. В Западно-Сибирском крае, как сообщалось в спецсводке от 29 апреля, за январь—март по 14 районам зарегистрированы 22 массовые волынки с числом участников в 785 человек. В апреле было «продзатруднениями охвачено 55 районов, из них в острой форме 30 районов». В 500 колхозах отмечались «факты голодания среди колхозников». Отсюда «рост выходов из колхозов и бег-

16

ство колхозников в города», принявшие массовый характер с февраля 1932 г. (док. № 21).

Как известно, в марте приближается, а местами и начинается весенний сев, что заставило сталинское руководство наряду с репрессиями против «кулацких элементов», якобы агитировавших крестьян за выход из кол­хозов, пойти на некоторые уступки колхозникам, учитывая их требова­ния. 26 марта 1932 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О прину­дительном обобществлении скота», осуждавшем «перегибы», допущенные в отношении молочного и мелкого скота. За колхозниками теперь призна­валось право на возврат названных видов скота. Более того, предлагалось оказывать колхозникам помощь в покупке и выращивании молодняка для личных потребностей¹⁶. 6 мая СНК и ЦК приняли постановление «О плане хлебо-скотозаготовок из урожая 1932 г. и развертывании колхозной торговли»¹⁷.

Первое из названных постановлений действительно выполнялось по требованию колхозников, хотя установка на сохранение общественного стада в колхозах продолжала определять поведение партийного и совет­ского руководства. «Развод скота колхозниками» приписывался классово-чуждым элементам, запугивавшим колхозников угрозами войны и т.п. (см. док. М 25). Что же касается второго постановления, то обещание об­легченного плана хлебозаготовок и разрешения колхозам и колхозникам после выполнения этого плана с 15 января 1933 г. беспрепятственной про­дажи излишков своего хлеба по своему усмотрению, то крестьяне с пол­ным основанием не поверили ни тому, ни другому обещанию. В сводках СПО от 5 и 14 июля о настроениях сельского населения в связи с поста­новлением о хлебозаготовках и колхозной торговле кулачеству и антисо­ветским элементам приписывалось распространение всевозможных прово­кационных слухов. Записи деревенских оценок ситуации, сделанные практически во всей стране совершенно едины: «Эти решения в жизнь проведены не будут», «Осенью все равно заберут весь хлеб и оставят кол­хозников голодными», «Уменьшенный план хлебозаготовок будет велик, так как площадь посева сократится, качество посева плохое, хлеба уро­дится мало», «Постановления эти — обман», «План уменьшен на 20%, а поля засеяны на 50%. Таким образом, у нас дело будет обстоять не лучше, чем в прошлом году». С недоверием деревня отнеслась и к органи­зации колхозной торговли: «Сейчас торгуй, а затем тебя раскулачат» (док. № 29, 30).

Спецсводки ОГПУ о ходе весенней посевной кампании по состоянию на 25—29 апреля 1932 г. отмечали «рост отрицательных настроений» как в единоличном секторе, так и среди отдельных групп колхозного крестьян­ства. В УССР у единоличников происходили «сброска земли», «отказ от ссыпки семян и принятия планов» и даже «ликвидация хозяйств». В кол­хозном секторе прежде всего отмечались «усилившийся в ряде мест выход из колхозов, разбор обобществленного скота и рост неорганизованного от­ходничества» (док. № 19). Для колхозников возвращение обобществлен­ного скота было первым средством спасения своей семьи, прежде всего детей, и в то же время первым шагом к выходу из колхозов. Естественно, что и инициативу, и даже разбор скота чаще всего брали на себя женщи­ны. В мае голод в деревне не уменьшился и разбор скота стал повсемест­ным. В весьма обстоятельной спецсводке на эту тему Украинского ГПУ приводятся очень выразительные заявления женщин. Вот одно из них:

17

«Мы пухнем с голода и нам никто ничем не помогает, так мы будем ку­шать молоко» (док. № 24).

Обзорная спецсводка СПО ОГПУ по основным районам РСФСР за май 1932 г. сообщала, что разбор скота колхозниками утратил «повсеместный характер и в сравнении с апрелем значительно снизился», что в отдель­ных местах «отмечаются случаи возврата разобранных коров обратно на колхозные дворы» (док. № 25). Однако стремление забрать свой скот, причем не только корову, но и рабочую лошадь, не исчезло с началом лет­него времени. Объяснение дают более конкретные сообщения по отдель­ным регионам. «Положение власти шаткое. Скоро будет война, власти не до коров и не до колхозников». «Весной все равно будет война и колхоз­никам будет крышка, а поэтому надо забирать имущество да поскорее из него выходить», — вот разговоры, зафиксированные в процитированной выше спецсводке (Там же).

Кампания по выполнению плана государственных хлебозаготовок, ко­торая началась, как обычно, в начале июля, еще сильнее обострила на­пряженность в отношениях между крестьянством и государством, особен­но в главных зерновых районах страны (Украина, Северный Кавказ, Нижне-Волжский и Средне-Волжский края). Еще 21 июня ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР послали Центральному Комитету Коммунистической партии Украины угрожающую телеграмму, требуя «...во что бы то ни стало обеспечить зернопоставки. Никакие уклонения от выполнения уста­новленного для вашего края плана по зернопоставке колхозами и едино­личными хозяйствами и по сдаче зерна совхозами не должны быть допу­щены ни под каким видом как в отношении количеств, так и сроков сдачи зерна»¹⁸.

Несмотря на угрозы, выполнение плана по зернопоставке в 1932 г. шло поначалу очень медленно: на Украине июльский план был выполнен всего ан 15,6%, на Северном Кавказе — на 12%, в Центральной Черно­земной области на 0,3% (док. № 37). 25 июля С. Реденс, председатель ГПУ Украины отправил Менжинскому справку о постоянно возрастающем числе крестьян, выходящих из колхозов (док. № 32). О сходном положе­нии в очень многих других регионах сообщает спецсводка от 26 июля 1932 г. (док. JV? 33). Эти массовые выходы из колхозов сопровождались «разбором рабочего скота, с/х инвентаря и полным развалом колхозов». «Выходы из колхозов принимают местами обостренную форму и сопро­вождаются, помимо разбора скота и имущества, самочинным захватом и разделом на единоличное пользование земли, посевов, угрозами распра­виться с совпартработниками, а в отдельных случаях — избиением акти­вистов-колхозников». Особенно тревожило власти широкое распростране­ние слухов о бегстве из колхозов: «Заслуживает внимания появление в ряде мест подозрительных нищих, распространяющих провокационные слухи о роспуске колхозов в соседних районах. Так, например, в Октябрь­ском районе Татарии массовые выходы из колхозов начались после на­плыва нищих из смежных районов СВК, распространивших слухи, что в СВК все колхозы распались и выходцам вернули все обобществленное имущество» (Там же). Еще одно явление, к которому привлекают внима­ние сводки ОГПУ: массовое воровство колхозниками, зачастую при со­участии колхозного руководства, хлеба с полей (док. № 36).

У руководителей партии все это вызывало большую тревогу, и Сталин решил ответить радикальными мерами. «Терпеть такое положение немыс­лимо. Предлагаю издать закон», — пишет он 20 июля Кагановичу и Мо-

18

лотову¹⁹. Переписка Сталина и Кагановича, к настоящему времени опуб­ликованная, проливает свет на возникновение знаменитого закона от 7 ав­густа 1932 г., обрекшего на долгое пребывание в лагерях, а порой даже на смерть, сотни тысяч крестьян, которые, не получая практически ничего в счет трудодней, «воровали» колоски на колхозных полях, чтобы не уме­реть с голоду. Другая репрессивная мера ОГПУ изложена в разосланном в начале августа циркуляре № 40435 «О борьбе со спекулянтами-перекуп­щиками» (док. № 35). Это прямой ответ на распоряжение Сталина, содер­жащееся в письме от 20 июля: «Взять под строгое наблюдение базары, рынки и всех спекулянтов и перекупщиков, изымать, конфисковать, на­правлять в концлагеря». Тем не менее, судя по «записке по прямому про­воду зам. председателя ОГПУ Г. Ягоды всем полномочным представитель­ствам ОГПУ об изъятии спекулянтов-перекупщиков» от 16 сентября 1932 г. (док. № 41), сотрудников ОГПУ, и без того засыпанных директи­вами относительно всесторонних репрессий против «воров», пришлось призывать к усилению борьбы со «спекулянтами-перекупщиками»; о по­лученных результатах им было предписано докладывать в центр. «Работу по изъятию спекулянтов, — напоминал Г. Ягода, — надо рассматривать не как кампанию, а как постоянную, возложенную на ОГПУ специальным декретом правительства, [...] задачу [...]».

В ходе «сражения за хлеб» на «фронте хлебозаготовок» постоянным источником тревоги для властей служило оппортунистическое, а местами упадническое настроение части работников низового совпартаппарата, от­крыто заявляющего о нереальности планов, что выполнение их создаст голод, разрушит колхозы и т.п. (док. № 37). Особенно интересны в этом отношении «Докладная записка ГПУ Украины об отрицательных настро­ениях районного и сельского актива в связи с хлебозаготовками» от 22 ав­густа 1932 г. (док. № 38) и сводка СПО ОГПУ, посвященная тем же на­строениям на Северном Кавказе» (док. № 43). В первом из этих докумен­тов речь идет об оппозиции районных партийных работников 73 районов 5 областей Украины (Днепропетровской, Киевской, Харьковской, Одес­ской и Винницкой). Районные партийные работники твердят в один голос: «План хлебозаготовок неисполним»; «исполнить план — значит об­речь колхозников на голодную смерть». На более низком уровне оппози­ция была ничуть не менее сильна: в середине августа украинское ГПУ от­мечает 220 случаев отказа от сдачи зерна, исходящих от председателей колхозов или председателей сельсоветов. Второй документ, датированный 18 сентября, посвящен оппозиции со стороны рядовых партийных работ­ников, в числе которых немало пламенных сторонников Советской власти («красные партизаны»). Оппозиция эта проявляется открыто на собрани­ях колхозных активов, где люди осмеливаются даже говорить вслух об опасности, грозящей соседней Украине, — голоде: «Если кто из предста­вителей колхозов согласится с предложенным планом, то он будет преда­телем и с ним будет поступлено как с предателем» (выступление покрыто криками «правильно»!). «Хлеба вывозить мы не дадим. Пусть заявят в ГПУ, пусть судят, но Украину у себя не допустим!» (док. JV? 43). На фоне этих документов становится вполне ясна встревоженная интонация, с ко­торой Сталин пишет 11 августа 1932 г. Кагановичу: «Дела на Украине из рук вон плохи. Плохо по партийной линии. Говорят, что в двух областях Украины (кажется, в Киевской и Днепропетровской) около 50-ти райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным. В дру­гих райкомах обстоит дело, как утверждают, не лучше. На что это похоже?

19

Это не партия, а парламент, карикатура на парламент. Вместо того чтобы руководить районами, Косиор все время- лавировал между директивами ЦК ВКП и требованиями райкомов и вот — долавировался до ручки [...]. Плохо по линии советской. Чубарь — не руководитель. Плохо по линии ГПУ. Ре-денсу не по плечу руководить борьбой с контрреволюцией в такой большой и своеобразной республике, как Украина. Если не возьмемся теперь же за вы­правление положения на Украине, Украину можем потерять...»²⁰.

В сентябре 1932 г. положение на «фронте хлебозаготовок» продолжало ухудшаться, причем особенно скверно шли дела в самых стратегически важных районах: на Украине, на Северном Кавказе в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях. Сводки Секретного политотдела ОГПУ подробно описывали многочисленные хитрости, на которые шли местные власти ради того, чтобы утаить часть урожая от «конвейерного метода», насажда­емого центром; метод этот заключался в том, чтобы производить помол зерна немедленно и сразу же отправлять его на элеваторы, минуя хране­ние в колхозных амбарах. Одной из наиболее распространенных хитрос­тей, применявшихся для укрытия хлеба, была «практика списания части урожая и малоурожайных посевов как «погибших» (док. № 40). Согласно сводке от 26 сентября (док. № 44), отказы части сельсоветов и колхозов от утверждения плана хлебозаготовок становились все более частыми: на Украине с начала кампании по выполнению плана такие отказы имели место в 446 сельсоветах 92 районов (Там же). Та же сводка подчеркивает, что «укрытие и разбазаривание хлеба достигло в ряде районов значитель­ных размеров. Вновь учтены многочисленные факты нарушения директив партии о выдаче натуральных авансов. В некоторых районах Украины колхозникам выдано до 50—75% обмолоченного хлеба [...] Укрытие и разбазаривание хлеба идет также по линии умышленной затяжки обмоло­та, обмолота наиболее неурожайных площадей, искусственного задержи­вания хлеба на токах, в амбарах и т.п. [...] В ряде районов СКК и УССР выявлены нелегальные мельницы, производящие помол хлеба ручным способом или с помощью конского привода. В СКК учтено свыше 100 по­добных мельниц [...] По целому ряду районов продолжаются факты хище­ния колхозного хлеба и массовой спекуляции, причем последнее явление имеет тенденции к росту» (см. там же).

Хотя 17 августа Политбюро снизило план для Украины на 40 млн пудов, в главных зерновых районах сентябрьский план был выполнен не более, чем на 30%²¹. В октябре положение ухудшилось: 20 октября ме­сячный план по Украине был выполнен всего на 22%, а по Северному Кавказу и того меньше — на 18%²². 22 октября Политбюро решило на­править в эти стратегически важные области две «чрезвычайные комис­сии»: одну под руководством В. Молотова, другую — под руководством Л. Кагановича, дабы «ускорить выполнение плана хлебозаготовок». В эти «чрезвычайные комиссии» входили самые высокие чины ОГПУ (включая Генриха Ягоду). Несколько тысяч агентов ОГПУ и полномочных предста­вителей партии были отправлены на места для усиления не справляю­щихся с поставленными задачами местные партийные организации. Спец­сводки ПП (полномочных представительств) ОГПУ и Секретного политоде-ла (СПО) за ноябрь—декабрь 1932 г. (док. № 47—61) свидетельствуют о масштабе репрессий, обрушившихся в этот период прежде всего на Украи­ну, Северный Кавказ, Нижне-Волжский и Средне-Волжский края, Запад­ную Сибирь; репрессиям подвергались виновные в «срыве плана хлебоза­готовок», в том числе многочисленные колхозные руководители и мелкие

20

сельские служащие, а также, разумеется, «традиционные враги» Совет­ской власти, именуемые «кулацко-белогвардейскими элементами», «ка­зацкой белогвардейщиной» и проч. Эти «оперативные» документы дают представление о численности «расхитителей» и саботажников, арестован­ных ОГПУ: 8881 человек (из них более 2000 «бывшие петлюровцы» и «бывшие махновцы»!) арестован на Украине за один только ноябрь 1932 г. (док. JV? 54); 3529 человек арестовано в Нижне-Волжском крае с 15 по 29 ноября (док. № 58); 11 187 человек арестовано на Северном Кавказе в течение того же периода (док. JV? 56)²³. По мнению авторов сводок, арес­тованные принадлежали по большей части к организованным группам «кулацко-белогвардейских» саботажников, находившихся под влиянием «петлюровской идеологии». Слово «петлюровщина» (напомним, что писал на этот счет Сталин в уже неоднократно цитированном выше письме от 11 августа 1932 г.: «Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых эле­ментов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — пря­мых агентов Пилсудского») быстро становится главным политическим яр­лыком, навешиваемым как на простых колхозников, утаивших несколько пудов зерна, так и на деревенских коммунистов и местных чиновников, которые не выполняют своего «долга перед государством» и выдают кол­хозникам «авансы» натурой (док. № 59). «Спецсводки» Секретного полит­отдела и областных полномочных представительств изобилуют подробны­ми рассказами о хитростях, которые изобретают крестьяне, нередко сооб­ща с колхозным руководством, в ходе борьбы за хлеб, а точнее, за выжи­вание: они прячут зерно в «зерновых ямах» и «черных амбарах», мелют его «ручным способом» на нелегальных мельницах кустарного производ­ства, утаивают при перевозе на элеваторы или во время взвешивания. Впрочем, как ни разнообразны были эти способны утаивания зерна, свод­ки ОГПУ свидетельствуют, что объемы зерна, попавшего на эти «тайные склады», были смехотворно малы — от силы несколько тысяч тонн, иначе говоря от 0,1% до 0,2% от «плана хлебозаготовок» (док. № 53, 61).

Спецсводки Секретного политотдела ОГПУ за ноябрь—декабрь 1932 г. содержат также информацию о других формах репрессий, которым под­вергались крестьяне главных зерновых районов, в частности, занесение в «черный список» целых деревень и казацких станиц, а порой и целых районов. Занесение в «черный список» за «срыв плана хлебозаготовок» влекло за собой следующие репрессивные меры: полное опустошение ма­газинов, полная остановка всякой торговли, требование немедленно вер­нуть все кредиты, как индивидуальные, так и коллективные, чрезвычай­ное налогообложение, арест и высылка всех «социально-чуждых элемен­тов». Эти меры, предполагавшие коллективную ответственность, приводи­ли к массивной высылке целых деревень, обрекали десятки «строптивых» районов на голод. Л. Каганович, отправленный на Кубань, особенно рьяно преследовал «контрреволюционные петлюровские элементы, перекочевав­шие весной из Украины». В станице Полтавская Славянского района, куда Каганович прибыл 8 ноября 1932 г., московский спецпредставитель обнаружил «образцовый заговор» (док. № 50). Незадолго до приезда Кага­новича здесь были арестованы четыре десятка человек, которые якобы поддерживали связи с бывшим станичным атаманом Григорием Омель-ченко, членом Украинской рады в 1918 г. «Уликой», позволившей обви­нить несколько десятков человек в «кулацко-белогвардейском контррево­люционном заговоре», стало письмо, которое Омельченко отправил своим

21

землякам-казакам из Праги. В речи, произнесенной перед общим собрани­ем станичников, Каганович подчеркнул, что классовый враг изменил так­тику, что теперь он стремится «проникнуть в колхозы, разложить их из­нутри, выхолостить из колхозов их социалистическую сущность и превра­тить их в своего рода крестьянские союзы, организующие крестьян про­тив советского государства, против пролетарской диктатуры»²⁴. Закончил Каганович свою речь откровенной угрозой: «Что же от вас, полтавцев, станичников, передать правительству — Калинину, Сталину, Молотову, Ворошилову, Буденному и другим? Если мы увидим, что в станице начал­ся перелом, есть сдвиг, по-честному сдают имеющийся хлеб, мы пойдем навстречу, поможем вам. Если нет, Советская власть имеет достаточно силы и крепости, чтобы переселить срывающих государственные задания на Север, а на их место переселить с Севера трудолюбивых крестьян. Кубанские земли — прекрасные земли, они не заслуживают такого обращения с ними, как делаете вы. Так засорить кубанские земли — это ганьба (позор)!»²⁵ Уг­розы эти были приведены в исполнение: в течение ближайших недель десят­ки тысяч казаков из четырех кубанских станиц, не выполнивших план хле­бозаготовок (Полтавской, Медведовской, Уманской, Урупской), были пересе­лены в Сибирь²⁶. Кроме того, комиссии Молотова и Кагановича подавили последние очаги сопротивления со стороны местных организаций Коммунис­тической партии Украины и областного комитета Коммунистической партии Северного Кавказа. 29 декабря 1932 г. руководство Украинской Коммунис­тической партии пошло на попятную в самом важном пункте: было поста­новлено, что колхозы, которые еще не выполнили плана по хлебозаготов­кам, должны в течение десяти дней выдать свой «семенной фонд» — пос­ледние запасы, призванные обеспечить посевную следующего года, а в самом крайнем случае спасти крестьян от голодной смерти²^.

В январе 1933 г. исход колхозников из областей, где свирепствовал голод, ускорился. 22 января Сталин составил от имени Центрального Ко­митета партии и правительства директиву, приказывающую немедленно положить конец массовому бегству крестьян с Украины и Кубани «за хле­бом». «До ЦК ВКП и Совнаркома допели сведения, — писал Сталин, — что на Кубани и Украине начался массовый выезд крестьян «за хлебом» в ЦЧО, на Волгу, в Московскую область, в Белоруссию. ЦК ВКП и Совнар­ком не сомневаются, что этот выезд крестьян, как и выезд из Украины в прошлом году, организован врагами Советской власти и агентами Польши с целью агитации «через крестьян» в северных районах СССР против кол­хозов и вообще против Советской власти»²⁸. В тот же день Г. Ягода разо­слал полномочным представительствам ОГПУ циркуляр № 50031, предпи­сывавший перехватывать всех «беглецов» с Украины и Северного Кавка­за. После «фильтрации» пойманных «закоренелых контрреволюционеров» надлежало арестовать и отправлять в лагеря; «тех, кто откажется вер­нуться домой», следовало выселять в деревни для спецпереселенцев в Казахстане, а остальных — «отправлять домой» (док. М 63). На следую­щий день Политбюро Компартии Украины запретило продавать крестья­нам билеты на поезд²⁹. ОГПУ организовало на местах специальные патру­ли для поимки беглецов, прежде всего вокруг вокзалов и на дорогах; был создан десяток «фильтрационных центров». Уже за первую неделю было поймано 25 000 беглецов (док. JV? 64). За два месяца число пойманных возросло до 225 000; из них 80% были отправлены домой (док. № 104). Ежедневные сводки ОГПУ о «мерах по предотвращению массового бегства крестьян», адресованные непосредственно Сталину и Молотову (док.

22

№ 64, 65, 66, 69, 71, 72, 73, 75, 79, 90, 99, 104) ничего не сообщают о фи­зическом состоянии пойманных. В этой чрезвычайно напряженной обста­новке, когда голод начинает свирепствовать в районах, и без того исто­щенных в ходе кампании по выполнению плана хлебозаготовок, на самом высоком уровне начинается разработка нового грандиозного плана: в на­чале февраля 1933 г. Политбюро принимает решение о выселении одного миллиона человек в Казахстан (док. № 70) и еще одного миллиона — в Западную Сибирь...³⁰ Напомним, что с октября—ноября 1932 г. выселе­ние шло в ускоренном темпе, особенно на Северном Кавказе (Кубань), на Украине, в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях (док. № 113, 114). Выселениям этим, производимым в рамках карательных операций против людей, срывающих план хлебозаготовок, подвергались не только «кулаки» (что вообще могло означать это слово в конце 1932 г., в описан­ной выше обстановке?), но и огромное множество крестьян-единолични­ков и колхозников, которые в той или иной мере «не выполнили» своих «обязательств перед государством», а зачастую все без исключения жите­ли деревнь, записанные на «черную доску». Кроме того, в январе 1933 г. началась кампания «паспортизации» жителей «режимных» городов, в ходе которой выселению подвергался новый контингент нежелательных элементов (в первую очередь «бывшие кулаки, бежавшие с мест, назна­ченных им для проживания»). Проект нового, массового переселения, вы­работанный в первой половине февраля 1933 г. верхушкой ОГПУ и ГУЛАГа (док. № 70, 74), был столь грандиозным, что сами Ягода и Берман при­знавали: «Для уточнения плана переселения и окончательного выяснения реальных возможностей удовлетворения выявившихся при предваритель­ной проработке потребностей в денежных и материальных ресурсах необ­ходимо создать специальную комиссию» (док. № 74). Докладная записка ОГПУ № 50073 от 13 февраля 1933 г., подписанная Ягодой и Берманом, описывает основные мероприятия, связанные с размещением двух милли­онов спецпереселенцев в Казахстане и Западной Сибири. Следовало вы­строить не меньше тысячи спецпоселков, построить в одной лишь Запад­ной Сибири 125 000 двухквартирных домов; для перевозки переселенцев и их вещей от железнодорожных станций до места поселения требовалось 90 000 лошадей, 2416 грузовиков, 1200 тракторов. Выполнение этого про­екта было сопряжено с таким обилием финансовых и материально-техни­ческих проблем, «планы обустройства» переселенцев были настолько не­реалистичны, а политическое руководство на местах высказывало столь сильные сомнения в возможности разместить такое множество переселен­цев³¹, что в начале мая 1933 г. планы переселения были существенно су­жены: секретная инструкция от 8 мая 1933 г. за подписью Сталина (от Центрального Комитета) и Молотова (от Совета Народных Комиссаров) предписывала резкую остановку начатого процесса: возлагая (по уже не раз опробированному сценарию) ответственность за «перегибы» в репрес­сиях последних месяцев на местных партийных работников, которые «не разобрались в новой обстановке... более не требующей массовых репрес­сий», вожди партии требовали за два месяца уменьшить число арестован­ных в два раза (от 800 000 довести его до 400 000³²) и «немедленно пре­кратить массовые высылки крестьян», ограничив число переселенцев 12 000 семей (или 48 000 человек). «Наступил момент, когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников. Дальнейшее примене­ние острых форм репрессии может свести к нулю влияние нашей партии в

23

деревне»³³. Согласно справке Секретного политотдела ОГПУ от 21 апреля 1933 г. (док. № 114), начиная с октября 1932 г. высылке подверглись 147 283 человека — количество, разумеется, гораздо меньшее, чем пред­усматривал грандиозный план февраля 1933 г., но все же свидетельствую­щее о том, что, несмотря на истощение сельского населения, численность которого значительно уменьшилась из-за голода, общая политика по отно­шению к нему оставалась неизменной.

В последние годы голод 1932—1933 гг. стал предметом многочислен­ных публикаций в России и в особенности на Украине³⁴. Документы, опубликованные в третьем томе «Трагедии советской деревни» позволили, основываясь на различных источниках (протоколы и резолюции Политбю­ро, переписка основных партийных и советских руководителей: Сталина, Кагановича, Молотова — с руководителями Украинской компартии, резо­люции областных комитетов партии и компартии Украины, и проч.), вос­становить ту цепь политических решений, которая стала источником пос­леднего великого голода в Европе, приведшего к гибели, по приблизитель­ным оценкам, которые еще нуждаются в дальнейшем уточнении, от 5 до 7 млн человек. Документы, которыми мы располагаем сегодня, убедитель­но доказывают полную ответственность за случившееся всей советской верхушки, и прежде всего лично Сталина: с начала 1932 г. всех руководи­телей партии и правительства неоднократно предупреждали с разных сто­рон, на основании разных источников и на разных уровнях, о том, что если совершенно неисполнимые планы по хлебозаготовкам, навязанные Украине, Северо-Кавказскому краю и приволжским областям — главным зерновым районам СССР, уже истощенным как хлебозаготовками 1931 г., так и сильной засухой, — не будут уменьшены, этим районам грозит голод. Представленные в настоящем томе документы, составленные ответ­ственными работниками ОГПУ в марте—июне 1933 г. (док. № 84, 85, 86, 88, 88, 93—97, 101, 102, 105, 107, 112, 115, 117, 121, 125, 126, 135) и по­священные «продзатруднениям» (термин «голод» возникает в названиях сводок лишь в исключительных случаях, даже если он употребляется в самом тексте сводки; ср. док. JV? 125), не вносят в общую картину ника­ких существенных изменений. Они подтверждают, что, с точки зрения ра­ботник ОГПУ, ответственность за голод ложилась на самих крестьян, ко­торые вели «тихую» войну с Советской властью, войну на измор (форму­лировка из письма Сталина писателю Шолохову от 6 мая 1933 г.) и пото­му не заслуживали помощи. Документы эти свидетельствуют о том, что в самый разгар голода главной и первостепенной заботой властей были реп­рессивные меры. Как с замечательной проницательностью и поразитель­ным мужеством писал один сельский врач в перехваченном ОГПУ письме Канторовичу, наркому здравоохранения Украинской ССР, «очень распро­странена среди руководящих и рядовых работников политически вредная «теория», что в голоде виноваты сами голодающие, не хотели, мол, рабо­тать, говорят, а раз так — пускай дохнут, не жалко [...] Какой-то коммер­ческий, чисто эксплуататорский подход к голодающим. Их рассматривают не как людей в несчастье, а только как живую силу, которую нужно ис­пользовать для работы. Отсюда не борьба с голодом, как с народным бед­ствием, а только задание восстановить живую силу, причем лошадь в б лыпем почете, чем человек. За потерю лошади наказывают, а за массо­вую гибель людей никого не наказывают» (док. № 128).

24

К числу самых потрясающих документов, сохранившихся в архивах ОГПУ—НКВД относятся письма голодающих крестьян сыновьям, служа­щим в Красной армии; письма эти были перехвачены военной цензурой, тщательно следившей за тем, чтобы информация о происходящем в райо­нах, охваченных голодом, не распространялась по стране (док. № 81). В простых и неуклюжих словах крестьяне описывают ужас своего положе­ния, говорят о покорном ожидании неизбежной смерти: «Ты спрашиваешь, почему у нас дело плохо в отношении хлебозаготовок. Это потому, что у нас в колхозе почти все люди разбежались еще в 32 г., даже раньше, и работать некому, а план был большой [...] сильно ударили по крестьянству по выпол­нению всех кампаний и сильно ударили по классовому врагу [...] Забрали весь хлеб и сейчас [...] люди голодные». «Все взяли, что могли, и отдали нас на голодную смерть». «Люди сейчас полоумные, а работать заставляют, за невыход на работу выкидывают из колхоза и сажают в тюрьму, и забира­ют все мертвое и живое. А что делается в тюрьме — расстреливают и от голода умирают» (Там же).

Относительно малое число документов, посвященных голоду, в архи­вах ОГПУ объясняется стремлением сохранить истинное положение дел в тайне. В этом смысле весьма характерны инструкции, которые Всеволод Балицкий, начальник ГПУ Украины, дает своим подчиненным. «[Я] пред­ложил, — пишет Балицкий Ягоде, — начальникам областных отделов по этим вопросам [о продзатруднениях. — Авт.] информировать только пер­вых секретарей обкомов и только устно, после тщательной проверки пере­даваемых сведений, для того чтобы наши записки не «бродили» по аппа­ратам и, в свою очередь, не стали источниками различных слухов. Также предложил по этим вопросам не составлять специальных докладных запи­сок для ГПУ Украины, а информировать только меня своими личными письмами» (док. № 102).

Сохранившиеся в архиве ФСБ редкие сводки, говорящие напрямую о голоде, составлены между мартом и июнем 1933 г., то есть в период, когда голод на Украине, на Северном Кавказе и в Поволжье достиг апо­гея. Тексты эти, которые любопытно сравнить с внутренними сводками, составленными работниками другим ведомств³⁵, отражают сугубо поли­цейскую и весьма отстраненную точку зрения на положение голодающих; сотрудники ОГПУ совершенно хладнокровно объясняют ситуацию «сабо­тажем кулацких и контрреволюционных элементов, проникших в колхо­зы» (Всеволод Балицкий). Особенно характерны в этом отношении сведе­ния, сообщенные С. Крауклисом, начальником Днепропетровского област­ного отдела ГПУ, по поводу вскрытий, произведенных сотрудниками ГПУ для выяснения «точных причин смерти» голодающих (в самом ли деле эти люди умерли от голода? а может быть, это очередная «вражеская про­вокация»?), а также по поводу случаев каннибализма и некрофагии. Кра-уклис пишет обо всем этом с хладнокровием этнолога, описывающего нравы дикарей из первобытного племени (док. № 85, 94). Сотрудники ГПУ больше всего боялись «дезинформации» со стороны «классового врага» и использования им слухов о голоде «в своих целях». Продолжим цитату из инструкции В. Балицкого подчиненным: «Указал начальникам областных отделов на то, что классовый враг использует продовольствен­ные затруднения для агитации против Советской власти, будет сеять па­нику, провоцировать нас и т. п. [...] Предложил тщательно проверять ис­точники получаемых нами сведений, учтя, что «двойники» и другие к/р петлюровские элементы постараются дезинформировать нас [...] Указал,

25

что многие районные и даже областные руководящие работники, в том числе и чекисты, вместо борьбы и отпора всякой провокации, нередко сами поддаются паническим настроениям и повторяют всякого рода про­вокационные слухи» (док. № 102). Другая навязчивая идея сотрудников ОГПУ — боязнь, что голодающие, о чьих «антисоветских разговорах» не­однократно докладывали составители сводок, поднимут восстание. В самый разгар голода десятки тысяч крестьян по-прежнему насильственно выселяли из родных деревень (док. № 91, 103), власти по-прежнему со­ставляли грандиозные планы переселения и из страха перед крестьянски­ми мятежами наделяли тройки ОГПУ новыми полномочиями...³⁶ Репрес­сии по-прежнему стояли в повестке дня на первом месте. «По линии СПО ПП, — докладывал 6 апреля 1933 г. Рудь, начальник ГПУ Нижне-Волж-ского края, — арестовано около 10 тыс. чел., вскрыто 1,1 тыс. к/р образо­ваний, в том числе 15 крупных к/р организаций [...] Ликвидируется ши­рокое эсеровское подполье» в бывшей Саратовской губернии и крупная старообрядческая организация с центром в Сталинграде (док. JV? 109).

Сводки ОГПУ показывают также, насколько неточны все сведения о жертвах голода: сотрудники сельсоветов, предоставлявшие соответствую­щие «статистические данные», в большинстве своем либо погибли (если жили в районах, которые подвергались настоящей «блокаде» в «наказа­ние» за невыполнение «обязательств перед государством»), либо бежали из родных мест, и потому делать записи в актах гражданского состояния было некому; кроме того, многих мертвецов либо не хоронили вовсе, либо погребали в братских могилах (док. № 94, 115, 128).

В ряде сводок речь идет о такой важной проблеме, как продовольст­венная помощь, оказывавшаяся в крайних случаях некоторым районам, страдавшим от голода. Как показали некоторые недавние исследования³⁷, с января по июнь 1933 г., то есть в течение того периода, когда голод ох­ватил особенно большую территорию, центральные власти приняли не менее 35 постановлений о помощи областям, испытывающим «продзатрудне-ния». Объемы хлеба, в реальности направленного голодающим, равнялись примерно 320 000 т: если учесть, что число голодающих достигало 30 млн человек, получится, что на человека приходилось всего 10 кг хлеба, то есть около 3% среднего годового потребления одного крестьянина. При этом в 1932 г. СССР экспортировал 1 730 000 т зерна, в 1933 — 1 800 000 т. Так называемые «неприкосновенные государственные запасы» достигли в начале 1934 г. 1 820 000 т³⁸. «В совокупности отказ от экспорта хлеба и реализация хлебных запасов могли бы улучшить положение в основных голодающих районах для 25—30 миллионов человек. Во всяком случае массовая смертность от голода могла быть исключена»³⁹. Что же касается той продовольственной помощи, которая все-таки была оказана, неизвест­но, какая именно ее часть в реальности достигла голодающих сел. Судя по документам ОГПУ, описывающим доставку этой помощи, часть эта была мизерной, поскольку мешки с зерном должны были перетаскивать на собственной спине сами крестьяне, вконец истощенные от голода и едва стоявшие на ногах: «За недостатком транспорта местные организа­ции практикуют мобилизацию трудоспособного, незанятого полевыми ра­ботами населения для переноски на себе с элеваторов в станицы. В ст[ани-цу] Михайловскую с Курганенского элеватора было перенесено 300 ц про­довольствия» (док. № 115). Из инструкций, отправленных 19 марта 1933 г. Всеволодом Балицким и касающихся «мероприятий в связи с продзатруд-нениями», следует, что срочная продовольственная помощь предназнача-

26

лась исключительно «действительно нуждающимся и в первую очередь колхозникам с большим количеством трудодней, бригадирам, тракторис­там, семьям красноармейцев, колхозников и единоличникам [...] и только тем из единоличников, которые пожелают вступить в колхозы или заклю­чившим контракционные договора с совхозами». В основном циркуляр Балицкого перечислял различные репрессивные меры, которые следовало принять против «нетрудового или паразитического элемента»: «спекулян­ты, кулаки, люди без определенных занятий, упорно не желающие рабо­тать, подлежат выселению на Север, через Особое совещание». В циркуля­ре перечислены главные враги, с которыми следует вести борьбу: «К/р, антисоветские, кулацкие и другие враждебные элементы [...] пытаются использовать продтрудности в своих к/р целях, для чего они умышленно распространяют слухи о голоде, вымышляют различные «ужасы», подо­лгу не хоронят умерших, ведут повстанческую и к/р агитацию за органи­зацию волынок, за разбор и расхищение посевных материалов, колхозно-совхозного имущества, за невыход на работу и т.д.» (док. № 101).

В сводках ОГПУ от весны и начала лета 1933 г. заметна и другая се­рьезная тревога властей: как добиться того, чтобы в голодающих областях продолжалась работа на полях ради будущего урожая? Этот вопрос был поднят еще в ноябре 1932 г. в письме М. Хатаевича, второго секретаря компартии Украины, к В. Молотову, отправленному на Украину в качест­ве «полномочного представителя» для ускорения темпа хлебозаготовок: «Борьба за хлеб должна иметь в виду не только получение того хлеба, ко­торый уже произведен, но и увеличение производства хлеба. А для того, чтобы производство хлеба увеличивалось соответственно нуждам и потреб­ностям пролетарского государства, мы должны заботиться о том, чтобы основные производственные и потребительские нужды колхозов и колхоз­ников были удовлетворены, иначе они сеять и расширять производство не будут»⁴⁰. Учитывая, что большая часть населения была истреблена голо­дом, этот вопрос в самом деле вставал очень остро. Власти ответили на него следующим образом: силой мобилизовали и отправили на сельхозра-боты часть городского населения, организовали массовое переселение крестьян из других областей Советского Союза (так, в 1933—1934 гг. около 220 000 крестьян были переселены на Украину; многие из них только что прошли военную службу в Красной армии — см. док. № 158, 160, 162, 166, 170, 199), с тем чтобы с их помощью пережившие голод крестьяне могли начать работать в поле; произвели раздачу продовольст­вия среди тех из них, кто наиболее «социально близок» и еще способен к производительному труду (этот принцип открыто декларируется во всех директивах и прочих текстах партийных начальников и сотрудников ОГПУ). Колхозники все без исключения (включая трактористов, с кото­рыми обычно обходились более мягко, поскольку их некем было заме­нить) были настолько истощены, что с большим трудом приступали к ра­боте, и составители сводок прямо и довольно цинично информируют об этом свое начальство: «Выход колхозников на работу составляет незначи­тельный процент [...] Работающие в поле не вырабатывают установленных норм, недополучают в связи с этим хлеба и начинают болеть и пухнуть [...] Невыработка установленных норм в основном падает на работающих на пахоте и севе. В некоторой доле это объясняется плохим состоянием тягла, простоями тракторов и т.д.» (док. № 112). Разумеется, эти труд­ности объяснялись, как правило, «саботажем со стороны контрререволю-ционных и антиколхозных элементов», и служили поводом к многочис-

27

ленным арестам (док. № 140, 141, 148) и раскрытию групп «вредителей», которые, как поясняют составители сводок, действовали «по четырем на­правлениям»: «вредительство по уборочным и молотильным машинам [...]; организация массовых хищений и разбазаривание колхозного имущества [...]; организация саботажа уборочной и хлебосдачи; к/р агитация и инди­видуальная обработка колхозников, направленная к политическому разло­жению колхозов, срыву с/х кампаний...» (док. № 140). Репрессии произ­водились несмотря на полное истощение крестьян (многие сводки сообща­ют о частых случаях смерти обессилевших колхозников прямо в поле — док. № 111, 121), поскольку, как уже говорилось выше, считалось, что они сами виноваты в сложившейся ситуации. Во многих сводках «о ходе сева», отправленных в мае—июне 1933 г. сотрудниками ОГПУ высшим руководителям партии (Сталину, Молотову, Кагановичу), трагическое по­ложение колхозников в районах, охваченных голодом, описывается без прикрас. Следует, впрочем, отметить, что бедственное состояние «тягло­вой силы» и тракторного парка волнует авторов сводок гораздо больше, чем трагедия людей. То одичание, до какого недород и голод довели людей, описывается в документах ОГПУ отстранение и с большим хладно­кровием. Одним из проявлений этого одичания стал рост сельского банди­тизма (док. № 129), который достиг немалого размаха уже в 1929—1930 гг.; еще сильнее это одичание проявлялось в ежедневном бытовом насилии, которое царило среди несчастных людей, измученных голодом: крестья­не производили самосуд и расправлялись на месте с ворами, пойманны­ми с поличным, не исключая и детей, стащивших пару картошек, крес­тьяне занимались вымогательством, родители бросали детей (док. № 133, 142). Крайняя жестокость, с которой центральная и местные власти об­ходились с сельским населением, судя по всему, вызвала ответную ре­акцию в деревне; сами жертвы с не меньшей жестокостью обращались друг с другом.

Тематика сводок ОГПУ напрямую зависит от проводимых в тот или иной период «кампаний», иначе говоря, от цикла сельскохозяйственных работ. Летом 1933 г. начинается новый сбор урожая, а значит, новая кам­пания по выполнению плана государственных хлебозаготовок, которая, хотя погодные условия в этом году были более благоприятны, чем в предыдущем, проходит в весьма напряженной обстановке. Чтобы возмес­тить недостаток рабочей силы в районах, где большая часть населения ис­треблена голодом, в опустевшие деревни направляются сотни тысяч «переселенцев». Целый ряд сводок (док. № 160, 162, 166, 170, 199, 243) содержит информацию об огромных трудностях, с которыми сталкивались новоприбывшие, «завербованные» властями в ходе грандиозной кампании по переселению: враждебное отношение местных жителей, которые, разу­меется, не были довольны тем, что чужаки поселяются на месте односель­чан, выселенных властями или умерших от голода; отсутствие жилья; не­достаток продовольствия. Не прошло и года, как почти четверть пересе­ленцев всякими правдами и неправдами вернулись на прежнее место жи­тельства (док. № 243).

В ходе новой кампании по выполнению плана государственных хлебо­заготовок сводки ОГПУ постоянно фиксируют одни и те же явления: кражу колосков на колхозных полях, несмотря на чрезвычайно жестокие репрессии (к 15 октября 1933 г. органы ОГПУ арестовали в соответствии с законом от 7 августа 1932 г. 211 340 человек — док. № 153), массовое бегство колхозников («колхозники ночью вместе с семьями уезжают, бро-

28

сая свое хозяйство», после получения обязательств по хлебосдаче 5—10 хо­зяйств в каждом сельсовете Инзенского района скрылись из села, оставив неубранными поля — док. № 152). Вне всякого сомнения, по сравнению с предыдущим годом способность крестьянства к сопротивлению резко уменьшилась: голод подточил силы тех, кто остался в живых. Спецсводки СПО ОГПУ за третью декаду сентября и первую декаду октября 1933 г. «об а/с проявлениях в деревне» (док. JV? 148, 150) ограничиваются, напри­мер, лишь несколькими примерами поджогов, покушений на убийство, распространения анонимных листовок. От того брожения, каким были ох­вачены сельские районы год назад, мало что осталось. Тем не менее вы­сказывать окончательные суждения о таком важном вопросе, как сопро­тивление крестьян Советской власти в этот период, можно лишь с боль­шими оговорками: ведь, в отличие от предшествующих годов, никакой подробной статистики для 1933 г. не существует.

Если 1933 г. был для крестьянства «черным годом», а в 1935 г. был выработан для колхозов новый «примерный устав», отменявший некото­рое количество послаблений, сделанных властями колхозам ранее (в част­ности, торжественно объявленное право на владение индивидуальным на­делом), то 1934 г. следует назвать переходным: масштаб репрессий немно­го уменьшился⁴¹, однако десятки миллионов крестьян продолжали стра­дать от последствий голода. Из обсуждений, проходивших на самом высо­ком уровне во время пленума ЦК ВКП(б), проходившего 29 и 30 июня 1934 г., а также во время последовавшего сразу за ним представительного «Совещания по коллективизации в ЦК ВКП(б), которое состоялось 2 ию­ля 1934 г., явствует, что главной проблемой для сталинского руководства был тот факт, что с начала 1933 г. процент обобществленных хозяйств практически не увеличился (а кое-где и уменьшился). Вопрос о крестья-нах-единоличников оставался нерешенным. Какими еще мерами можно принудить их вступить в колхозы? В речи 2 июля 1934 г. Сталин утверж­дал, что «колхозный строй победил окончательно и вопрос о том, выгодны колхозы или невыгодны, уже решен». Сталин сказал также, что «нам нужен постепенный, но систематический ход вперед по части коллективи­зации, не путем администрирования загнать людей в хлев, а в порядке хозяйственных и агитационных мероприятий». Объясняя суть этой стра­тегии, Сталин уточнил: «Надо создать такое положение, при котором бы индивидуалу жилось хуже, чтобы он имел меньше возможностей, чем колхозник»⁴². Давление — прежде всего налоговое, но во многих случаях также и карательное — против тех 30 с лишним процентов крестьян, ко­торые еще не вступили в колхозы, стало одним из основных направлений сталинской политики в отношении крестьянства в 1934 г. Другим стало еще более активное изъятие сельхозпродукции в ходе государственных хлебозаготовок.

С 1934 г. большую часть сводок о состоянии дел в деревне составляют представители нового управленческого аппарата, созданного (в начале 1933 г.) в самый разгар «битвы за хлеб» между государством и крестьян­ством — политотделов МТС, а точнее, помощников начальников политот­делов — сотрудников ОГПУ, которым был вверен постоянный надзор за колхозами. Перед политотделами МТС, состав которых пополнился в 1933 г. большим количеством сотрудников из числа сотрудников ОГПУ и воен­ных, стояли две главные задачи: следить за неукоснительным и безропот­ным выполнением колхозниками в должные сроки своих обязательств

29

перед государством; очистить колхозы и МТС от всех «саботажников и со­циально-чуждых элементов». Обе задачи были в основном выполнены. Не­смотря на глубинный разлад всего сельского хозяйства из-за голода, объем государственных хлебозаготовок достиг в 1934 г. размеров, прежде неслыханных: 25,8 млн тонн зерна, иначе говоря 38% от весьма среднего урожая, равняющегося 67,6 млн тонн⁴³. Что же касается чисток среди колхозного руководства и руководства МТС, они были весьма массовыми, особенно в некоторых стратегически важных районах, таких, как Украи­на или Северный Кавказ. На Украине, например, 53,3% из 11 420 предсе­дателей колхозов; подвергнутых «проверке», были «вычищены и сняты с должности». Из 203 068 «членов управленческого аппарата» колхозов «вычищены» были 51 896 человек (иначе говоря, 25,3% )⁴⁴. Постоянные чистки среди колхозного руководства под предлогом «засоренности аппа­рата соц.-чуждым и к/р элементом», судя по всему, довольно часто приво­дили к подлинному дефициту кадров. Многие члены колхозного руковод­ства, разрываясь между необходимостью выполнять приказы начальства и известной солидарностью с подчиненными, мечтали оставить занимаемые должности: «Не хочу, чтобы меня посадили в тюрьму — если не освободи­те, уеду самовольно», — эти слова, произнесенные в марте 1934 г. предсе­дателем колхоза из Московской области (док. № 195), проливают свет на то невыносимое положение, в котором находились многие сельские руко­водители. Смена управленческого аппарата, как бы часто она ни происхо­дила, была бессильна восстановить ту «дисциплину», о которой не пере­ставили твердить представители областной и центральной власти. Как свидетельствуют многочисленные сводки, составленные помощниками на­чальников политотделов МТС (док. № 228, 237, 245, 253), постоянные чистки, обрушивавшиеся на людей, именуемых колхозными «начальнич­ками» или «белыми воротничками», ни в малейшей степени не способст­вовали прекращению «произвола», «злоупотреблений» и «эксцессов». Одним из самых распространенных «эксцессов» было массовое исключе­ние крестьян из колхозов (сопровождавшееся, как правило, конфиска­цией индивидуального надела и всех мелких домашних животных) под самыми разными предлогами: «безделье», «нерадивость», «отъезд на рабо­ту в город без разрешения». Выгоняя крестьян из колхозов, местные ру­ководители сами подрывали «колхозный строй» и лишний раз доказыва­ли неэффективность попыток решить крестьянскую проблему методами, сугубо репрессивными. В речи 2 июля 1934 г., уже цитированной выше, Сталин в очередной раз в свойственной ему демагогической манере осудил подобную практику: «Я вот знаю по материалам и из расспросов товари­щей, что в некоторых районах прямо сотнями лупят и не считаются с тем, что значит человека выгнать из колхоза. А это значит — обречь его на голодное существование или толкнуть его на воровство, он должен стать бандитом. Это дело не легкое, исключить из колхоза, это не то, что исключить из партии, это гораздо хуже». Эти «искажения партийной линии», которые публикуемые документы описывают во всех подробнос­тях, перечисляя бесчисленные формы повседневного насилия над крестья­нами, осуществляемого колхозными «начальничками» (избиение крес­тьян, постоянные оскорбления и штрафы, принуждение крестьянок к со­жительству и проч.), совершенно естественно вписывались во всю систему отношений, основанную на принуждении и насилии.

В сводках, предоставленных различными отделами ОГПУ в 1934 г., на первом месте стоят «продзатруднения», с которыми столкнулись в этом

30

году очень многие области. До сих пор мало что было известно о том, что голод 1932—1933 г., достигший апогея весной 1933 г., после этого пошел на спад и окончился далеко не везде. Из сводок 1934 г. можно сделать вывод, что если массовый голод, охватывавший целые края, в это время уже не наблюдался, отдельные районы и деревни голодали по-прежнему. География голода 1934 г. весьма широка. В январе «продзатруднения» от­мечены в Горьковском крае (док. № 171), в тридцати районах Украины (док. № 169) и в Казахстане (док. № 173); в феврале в Азово-Черномор-ском крае (док. № 180), в Московской области (док. № 182), в пятидесяти районах Украины (док. М 185), в Западно-Сибирском крае (док. № 189), в двух десятках районов ЦентральнойЧерноземной области (док. № 190); в марте в Нижне-Волжском крае, на Северном Кавказе, в Азово-Черно-морском крае (док. № 193), в Московской области (док. JV? 196); в апреле на Урале и в Горьковском крае (док. № 208, 213); в мае в Средне-Волж­ском крае, в Челябинской области, на Северном Кавказе, в Горьковском крае (док. № 216). В июле «продзатруднения» зафиксированы в двенадца­ти областях, расположенных в самых разных концах страны, от Белорус­сии до Западной Сибири, включая Воронежскую и Челябинскую области и Горьковский край (док. № 225). Более чем посредственный урожай, со­бранный в 1934 г., и огромный объем государственных хлебозаготовок практически не позволяют крестьянам оправиться от последствий голода: с осени начинают поступать сигналы о том, что голодают жители Одес­ской и Донецкой области, а также Азово-Черноморского края (док. № 257). В конце года сводки, поступающие от помощников начальников политотделов МТС, сообщают о «продзатруднениях» в тамошних колхо­зах: «В колхозе «Трудовой молот» 30% колхозников не имеют хлеба. В последний раз натураванс по 50 г муки выдавался 15 октября [...]. Уси­ливаются разговоры: «Раньше рабочие ходили за хлебом к царю, а теперь нужно идти в политотдел и требовать хлеба»» (док. № 259). В 1934 г. голод по-прежнему остается уделом миллионов крестьян.

Неудивительно, что в этих условиях проявляются все травматические синдромы, связанные обычно с «большим голодом» или с повторяющими­ся более или менее регулярно голодными годами. К числу этих травмати­ческих синдромов относятся прежде всего вспышки «апокалипсических» слухов, а также активизация своего рода «магически-религиозных» прак­тик, призванных предотвратить новую катастрофу, «призвать дождь» в период засухи, отдалить призрак голода. Сотрудники ОГПУ, подчеркнем это еще раз, смотрели на жизнь крестьян с весьма специфической, отстра­ненной точки зрения; крестьянский мир казался им во многих отношени­ях «мрачным» и «диким», и «ретроградные» слухи, распространяемые сельскими жителями, а равно и их не менее «ретроградное» поведение лишь укрепляли сотрудников «органов» в их мнении. Отметим, что «апо­калипсические» слухи, зафиксированные в некоторых сводках 1934 г. (док. № 204, 220), повторяют — хотя и в меньшем масштабе — слухи на­чала 1930 г.⁴⁵. «Большой голод», вести о котором распространились очень широко, несмотря на абсолютное молчание властей относительно- этой тра­гедии, порой истолковывался крестьянами как предвестие неминуемого крушения Советской власти, которая скоро будет вынуждена вступить в войну, и окончится эта война роспуском ненавистных колхозов (док. № 204, 220). В Винницкой области ходят слухи, что для того, чтобы убе­речься от следующего голода, нужно устраивать поминки для умерших от голода. Если такие поминки будут проводиться, то бог простит все грехи,

31

в противном случае весной будет большой голод, от которого умрут уже все (док. № 175). Для составителей этих сводок подобные слухи были не более чем плодом деятельности клерикальных и сектантских элементов, которые активно использовали «темноту крестьянских масс», особенно ее женской части: «Заметно возросли религиозные настроения. В колхозе «Искра» Селиванского сельсовета колхозницы ходят на прополочные ра­боты с Евангелием и, во время обеденного перерыва, читают о «конце све­та»» (док. № 220).

Сводки Политотделов МТС, которым было поручено предоставлять вер­хушке ОГПУ как можно более точные и регулярные сведения «с мест», дают довольно ясное представление о том, что историк Мойше Левин на­звал «производственным нигилизмом» большой части колхозников, осоз­навших, что в сражении против государства, начавшемся в 1930 г., побе­да осталась на стороне государства. Следует ли видеть в этом «производст­венном нигилизме», выражавшемся тысячью разных способов, которые подробно описаны в документах (отказ ухаживать за «общественным» колхозным скотом, отказ поддерживать в рабочем состоянии тракторы и машины, кража инструментов, уклонение от работы в поле, массовое бег­ство из деревни, индивидуальное и коллективное воровство, техника кото­рого отработана до совершенства, — см. об этом док. № 225), — следует ли видеть во всем этом крайнюю форму «сопротивления» или проявление своего рода «социального самоубийства»? Для составителей сводок ответ на этот вопрос ясен: речь идет о грандиозном саботаже, осуществляемом под руководством целой армии врагов, которые действуют тайно и тща­тельно скрывают свое истинное лицо. Так, в число «к/р проявлений», фиксируемых СПО УНКВД Саратовского края (док. JV? 240), входят сле­дующие факты: вывод из строя тракторов, укрытие от государства хлеба в черных амбарах колхозов, массовые потери хлеба в период косовицы и молотьбы, подстрекание к массовому невыходу на работу и уход на неор­ганизованное отходничество; проникновение кулаков в руководящий со­став колхозов; производственный саботаж в процессе молотьбы путем бро­сания в барабаны посторонних предметов. Между тем большая часть речей крестьян, запечатленных в сводках, опровергает мнение о существо­вании в деревне «заговоров» и «сопротивления»; крестьяне гораздо чаще говорят об отчаянии и бессилии, чем о мятеже: «Молодежь и лица сред­них лет и старики помрут, а остальных заберут. Поэтому некому будет убирать урожай, вся работа в поле сейчас без толку» (док. № 220).

Как и в предшествующие годы, тематика сводок зависит от крупных политико-экономических кампаний, среди которых на первом месте вы­полнение плана государственных хлебозаготовок и увеличение процента крестьян, вступивших в колхозы. 31 августа 1934 г. в совместной резолю­ции ЦК ВПК(б) и СНК «О хлебозаготовках» с тревогой отмечалась за­держка в выполнении плана, упоминалось о сопротивлении «враждебных и полувраждебных элементов» и требовалось оказать «воздействие на от­стающие колхозы и в особенности на единоличников, увиливающих от выполнения государственных обязанностей». «Самым опасным, — говори­лось в резолюции, — является то, что в восточных краях и волжских об­ластях, начиная с руководства края и области и кончая низовыми пар­тийными и советскими организациями, включая и политотделы, не приня­то большевистских мер в борьбе с преступной самоуспокоенностью». В после­дующие недели и месяцы эта тема получила большое развитие. Крестьяне-единоличники были подвергнуты чудовищному налоговому прессу (новый

32

чрезвычайный налог в 300 млн рублей⁴⁶). Циркуляр СПО от 15 октября 1934 г. призывал усилить борьбу против «попыток отдельных колхозников укреплять и восстанавливать свое индивидуальное хозяйство в ущерб кол­хозному». Работа органов подверглась суровой критике: «Отсутствие сколь­ко-нибудь серьезных дел о к/р кулацкой активности в деревне — все это свидетельствует о существующей на местах совершенно недопустимой ус­покоенности, абсолютно несвойственной нашим органам, чрезвычайно опасной в условиях продолжающейся классовой борьбы» (док. № 250).

Параллельно Г. Ягода подверг критике помощников начальников политотделов МТС: они ограничиваются «фотографированием событий», забывая, что их первоочередная обязанность — писать в сводках о своей ежедневной борьбе за охрану сельскохозяйственных машин и колхозного скота от актов саботажа, о неустанном противостоянии вредителям, кото­рые стремятся нарушить успешный ход посевной, жатвы или пахоты⁴⁷. В отличие от Феликса Дзержинского, который тревожился о возможном искажении информации в том случае, если составители сводок будут иск­лючительно обращать внимание на различные формы политических и со­циальных отклонений⁴⁸, Генриха Ягоду подобные проблемы не волнова­ли. Главным в повестке дня оставалась — более, чем когда-либо — борьба против тайного и вездесущего врага. На этом фронте к концу 1934 г. (дата, на которой останавливается вторая книга третьего тома сборника «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД») победа, по мнению властей, была в целом достигнута. Коснувшись на ноябрьском 1934 г. пленуме Центрального Комитета ВКП(б) главного тогдашнего политичес­кого события — отмены карточной системы на хлеб — Сталин признал, что «пайковая цена на хлеб не была собственно ценой, а представляла собой нашу классовую политику дара по отношению к рабочему классу за счет крестьянина. Брали дешево хлеб, продавали дешево, не продавали, а дарили»⁴⁹. В следующем году государство напрямую забрало у крестьян по смехотворной цене 45% сельхозпродукции (в три раза больше, чем в 1927 г., когда вдобавок государство покупало хлеб у крестьян по рыноч­ной цене). Как писал 4 сентября 1935 г. Лазарь Каганович Серго Орджо­никидзе: «То, что происходит, например, с хлебозаготовками этого года — это совершенно небывалая ошеломляющая наша победа — победа стали­низма. Мы уже заготовили миллиард пудов хлеба + 370 миллионов, ос­тавшиеся от прошлого года. Украина кончила, целый ряд других краев кончили»⁵⁰. Победа сталинизма, поражение крестьянства. Именно финалу сражения между ними, которое началось в 1930 г., посвящен настоящий том многотомного издания «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ— НКВД».

В. Данилов\ , Н. Верт,

А. Берелович, Л. Самуэльсон

От редколлегии тома:

Вторая книга 3-го тома была практически готова, когда Виктор Петро­вич Данилов скончался.

Окончательный вариант Введения был доработан с учетом черновых записей В.П. Данилова. Выражаем глубокую признательность Л.В. Дани­ловой за оказанную помощь при подготовке книги к изданию.

33

¹ Подробнее см.: Данилов В.П. Аграрные реформы и крестьянство в России
(1861—1994) // Формы сельскохозяйственного производства и регулирования. М.,
1995; Современные концепции аграрного развития // Отечественная история.
№ 6; Данилов В.П., Зеленин И.Е. Организованный голод. К 70-летию общекрес­
тьянской трагедии // Отечественная история. 2004. № 5.

² См.: Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание.
1927—1939: Документы и материалы. Т. 3. М., 2001. С. 678—697.

³ Зеленин И.Е. Колхозное строительство в СССР в 1931—1932 гг. (К итогам
сплошной коллективизации сельского хозяйства) // История СССР. 1960. № 6.
С. 19—39.

⁴ См.: Алексеев М. Хлеб — имя существительное, Ивушка неплакучая, Драчу­
ны; Стаднюк И. Люди не ангелы.

⁵ См.: Советская деревня глазами ВЧК—0Г1ГУ—НКВД. 1918—1939: Докумен­
ты и материалы. Т. 3. Кн. 1. 1930—1931. М., 2003. С. 71, 104—141, 180—198,
372—375, 484—493 и др.

⁶ См.: Там же. С. 31—41, 589—771.

⁷ См.: Там же. С. 772—773, 779—800.

⁸ См.: Там же. С. 301—306.

⁹ См.: Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Фе­
дерации (далее — ЦА ФСБ РФ). Ф. 2. Оп. 10. Д. 509. Л. 8, 33.

¹⁰ См.: Там же. Л. 121, 122.

¹¹ Там же. Л. 114.

¹² Данилов В.П. Коллективизация // Переписка на исторические темы: Сб. ста­
тей. М., 1989. С. 392—393.

¹³ См.: Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 440.

¹⁴ Собрание законов и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства СССР
(далее — Собрание законов...)- 1931. № 42. Ст. 286.

¹⁶ Данилов В.П, Указ. соч. С. 393.

¹⁶ Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 298.

¹⁷ Там же.

¹⁸ Голод 1932—1933 рок1в на Укра не: оч1ма icTopiKiB, мовою докуменив. Ки в,
1990. С. 186—187.

¹⁹ Из писем И.В. Сталина Л.М. Кагановичу в связи с разработкой и осущест­
влением закона от 7 августа 1932 г. // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 418.

²⁰ Сталин и Каганович. Переписка 1931—1936 гг. М., 2001. С. 273—274.

²¹ Командиры большого голода. Поездки В. Молотова и Л. Кагановича в Ук­
раину и на Северный Кавказ, 1932—1933 гг. / Под ред. В. Васильева и Ю. Ша-
повала. Ки в: Женеза, 2001. С. 101—103.

²² Там же. С. 104.

²³ Ср. данные, приведенные председателем ГПУ Украины В. Балицким в до­
кладе Политбюро ЦК КП(б)У 20 декабря 1932 г., прочитанном в присутствии
Л. Кагановича и П. Постышева: 11 000 человек арестованы по «хлебозаготови­
тельным делам» с 1 июля по 15 ноября; еще 16 000 — с 15 ноября по 15 декабря
1932 г. (см.: Командиры большого голода__ С. 125).

²⁴ РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214. Л. 27.

²⁵ Там же. Л. 38.

²⁶ О том, как на практике проходили эти репрессии и какую «теоретическую
базу» подводил под них Каганович, дает прекрасное представление дневник, ко­
торый он вел во время своих поездок по Северному Кавказу в ноябре—декабре
1932 г. (РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 214).

²⁷ Ср. письмо Кагановича Сталину от 23 декабря 1932 г. Каганович предлагает
отменить циркуляр украинского Центрального Комитета от 18 ноября 1932 г., из
которого следовало, что только областной исполком может в виде исключительной

34

меры наказания предписывать изъятие «семенного фонда» для выполнения плана государственных хлебозаготовок. Заручившись согласием Сталина, Каганович на­вязал свою точку зрения верхушке Украинской компартии (Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 604).

²⁸ РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 45. Л. 109.

29 Чтобы избежать подделки разрешений на выезд, областное начальство 25 ян­
варя 1933 г. запретило сельсоветам и председателям колхозов выдавать крестья­
нам обычные справки, с которыми колхозники раньше уезжали в город на сезон­
ную работу (см.: Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 636—637).

³⁰ Ср. телеграмму, отправленную 7 февраля 1933 г. Г. Ягодой Алексееву, на­
чальнику полномочного представительства ОГПУ в Западной Сибири (Спецпересе­
ленцы в Западной Сибири, 1933—1938 / Под ред. В.П. Данилова, С.А. Красиль-
никова. Новосибирск, 1994. Т. 3. С. 42—44).

³¹ См., например, телеграмму, отправленную 10 февраля 1933 г. Р. Эйхе, пер­
вым секретарем Западно-Сибирского крайкома партии, Сталину; в ней Эйхе дока­
зывает, что в Западно-Сибирском крае невозможно разместить больше 28 000 че­
ловек за зиму, и «от 250 до 270 000 максимум» в течение лета 1933 г. (Дани­
лов В.П., Красильников С.А. Указ. соч. Т. 3. С. 78).

³² В это число не были включены люди, находившиееся на принудительных
работах в исправительно-трудовых лагерях (около 500 000 человек).

³³ Текст секретного циркуляра от 8 мая 1933 г. см.: Трагедия советской дерев­
ни. Т. 3. С. 746—750; ср. также док. № 122 в наст. изд.

³⁴ Назовем лишь наиболее значительные из них: Голод 1932—1933 рок1в на
Укра не: оч1ма icTopiKiB, мовою докуменпв. Ки в, 1990; Голодомор 1932—1933 в
Укра н : прычыны i наотдга. Ки в, 1995; Командиры большого голода ... / Под ред.
В. Васильева и Ю. Шаповала. Кшв: Женеза, 2001; Осколов Е.Н. Голод в Северо-
Кавказском крае. Ростов-на-Дону, 1991; Заговорский П.В. Социально-экономичес­
кие последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х гг.
Воронеж, 1998; Зеленин И.Е., Ивницкий Н.А., Кондрашин В.В. О голоде 1932—
1933 годов и его оценке на Украине // Отечественная история. 1994. № 6; Гинз-
берг Л.И. Массовый голод в сочетании с экспортом хлеба в начале 30-х годов. По
материалам «особых папок» Политбюро ЦК ВКП(б) // Вопросы истории. 1999.
№ 10.

³⁵ Ср., например, сводки работников ЦИКа, командированных в районы, охва­
ченные голодом (ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 2. Д. 1521 и 1522). Многие из них просят
у своих непосредственных начальников помощи жертвам голода, которых изобра­
жают именно жертвами, а вовсе не ответственными за то трагическое положение,
в котором очутились.

³⁶ См. Протокол заседания Политбюро от 21 марта 1933 г., во время которого
было решено усилить полномочия ГПУ Украины в области «борьбы с восстаниями
и применению высшей меры социальной защиты» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162.
Д. 14. Л. 89—96).

³⁷ Davies R., Tauger M., Wheatcroft S. Stalin, Grain Stocks, and the Famine of
1932—1933, Slavic Review, 1995. P. 642—657; Командиры большого голода..;
Гинзберг Л.И. Массовый голод...

³⁸ Зеленин И.Е. Введение // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 33—34.

³⁹ Данилов В.П. Выступление на теоретическом семинаре «Современные кон­
цепции аграрного развития»// Отечественная история. 1998. № 6. С. 127.

⁴⁰ Письмо М.М. Хатаевича В.М. Молотову о методах проведения хлебозагото­
вок от 23 ноября 1932 г. // Трагедия советской деревни. Т. 3. С. 555—556. В тот
же день Молотов ответил Хатаевичу: «Ваша позиция в корне неправильная, не­
большевистская. Нельзя большевику отодвигать удовлетворение нужд — мини­
мальных нужд, по строго и неоднократно проверенному партией решению —
нужд государства на десятое и даже на второе место, на удовлетворение этих
нужд из колхозных и других «озадков»» (Там же. С. 556).

35

⁴¹   В этом году число лиц, осужденных ОГПУ, составило 79 000 человек — в
три раза меньше, чем в 1933 г. (больше 240 000). См.: Попов В. Государственный
террор в советской России, 1923—1953 // Отечественные архивы. 1992. № 2.
С. 28.

⁴²  Материалы совещания в ЦК ВКП(б) по вопросам коллективизации. 2 июля
1934. Речь Сталина см.: Трагедия советской деревни. Т. 4. 1934—1936. С. 186—
192.

⁴³  Graziosi A. The Great Soviet Peasant War. Cambridge: Ukrainian Research in­
stitute, 1996. P. 60.

⁴⁴  Командиры большого голода... С. 143.

⁴⁵  См. анализ этих слухов в: Viola L. The Peasant Nightmare: Visions of Apoca­
lypse in the Soviet Countryside // Journal of Modern History, 62, December 1990.
P. 747—770.

⁴⁶  См.: Трагедия советской деревни. Т. 4. 1934—1936. С. 24.

⁴⁷  Инструкция СПО ОГПУ от 19 марта 1933 г. цит. по: Виноградов В. Инфор­
мационные материалы ОГПУ—НКВД за 1930—1934 гг. // Советская деревня гла­
зами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Т. 3, кн. 1. 1930—1931. С. 58. Речь Г. Ягоды от 20 ян­
варя 1934 г. см.: Там же.

⁴⁸  «Наши сводки таковы, — писал Ф. Дзержинский В. Менжинскому 24 де­
кабря 1924 г., что они дают одностороннюю картину — сплошную чернь — без
правильной перспективы и без описания реальной нашей роли» (Советская дерев­
ня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД. Т. 2. 1923—1929. С. 7).

⁴⁹  Речь Сталина на Ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) 26 ноября 1934 г. // Тра­
гедия советской деревни. Т. 4. (1934—1936). С. 323.

⁵⁰  Сталинское Политбюро/ Сост. О. Хлевнюк, А. Квашонкин. М.: РОССПЭН,
1997. С. 146.

Археографическое предисловие

Во 2-й книге 3-го тома документальной серии «Советская деревня гла­зами ВЧК—ОГПУ—НКВД» публикуются информационные документы, раскрывающие различные аспекты жизни сельского населения СССР в 1932—1934 гг. В сборнике представлены документы центрального аппара­та ОГПУ СССР, его республиканских органов (ГПУ республик) и местных органов (полномочных представительств ГПУ в различных регионах стра­ны). В результате преобразований, произведенных в центральном аппара­те в предшествующие годы, главным подразделением, собиравшим инфор­мацию о внутренней жизни страны, являлся Секретно-политический отдел ОГПУ (СПО), документы которого занимают основное место в дан­ном сборнике. В центре и на местах в результате обработки полученной информации составлялись спецсводки и спецсообщения. Информирование ЦК ВКП(б) о ходе и результатах выполнения партийных решений, как правило, осуществлялось в форме докладных записок, адресованных И.В. Сталину.

По характеру информации публикуемые документы за 1932—1934 гг. можно условно разделить на несколько групп. Это, в первую очередь, до­кументы, содержащие оперативную информацию: спецсводки, оператив­но-информационные сводки, спецсправки и спецсообщения органов ОГПУ всех уровней. В поле зрения составителей впервые появилась и такая раз­новидность документа, типичная для делопроизводства военных учрежде­ний, как рапорт. Так, в сборнике публикуется несколько рапортов началь­ника СПО руководству ОГПУ.

Особое место в материалах 1933—1934 гг. занимают сводки донесений заместителей начальников политотделов МТС по работе ОГПУ о продо­вольственном положении в колхозах, вредительстве, о недостатках в ре­монте тракторного парка, в проведении уборки и др. (док. № 208, 216, 221, 226, 231, 241, 259 и др.).

В фондах ЦА ФСБ РФ выявлена сводка ОГПУ о настроениях делегатов Первого съезда колхозников-ударников, которая публикуется полностью (док. № 76), как и не менее важная и репрезентативная сводка писем из деревни в Красную армию (док. №81).

Вторую группу составили директивные документы центрального аппа­рата ОГПУ—НКВД. Циркуляры о «борьбе со спекулянтами» обращают на себя внимание ярко выраженным классовым характером содержащихся в них положений и, как следствие, отсутствием формулировок, обозначаю­щих термины «спекуляция», «спекулянт». Из текста следует, что опреде­ление «кулак» автоматически означало обвинение в спекуляции. Одновре­менно в одном из циркуляров указывалось: «избегать ареста рабочих и лиц из близких нам социальных прослоек» (док. № 36, 40 и др.).

Комплекс директивных и информационных материалов органов ОГПУ о пресечении массового выезда крестьян из районов, пораженных голо­дом, публикуется в целостном виде и динамике (док. № 63, 72, 75, 90 и др.).

37

Важной особенностью представленных документов является то, что они освещают положение в деревне с разных точек зрения: во-первых, с позиции высшего руководства, во-вторых, отражают мнение исполнителей партийных директив, руководителей на местах и, наконец, отношение самих крестьян к коллективизации, «спускаемым» планам хлебозагото­вок, к правительственным постановлениям по сельскому хозяйству (док. № 25, 27, 29, 31 и др.).

Документы показывают, что местные коммунисты испытывали расте­рянность, видя реальное положение с хлебом и невозможность выполнить полученные директивы. Часть из них находила выход из положения в ис­кажении отчетных данных, но были и такие коммунисты, которые, остро чувствуя трагизм ситуации и не встречая понимания у вышестоящих ру­ководителей, кончали жизнь самоубийством (док. № 186, 207 и др.).

Не менее трагична информация, содержащаяся в секретных сводках ОГПУ о продовольственных затруднениях в различных регионах России, Украины и Казахстана (док. № 85, 86, 93-97, 135, 169, 173, 176, 190, 193, 196, 203 и др.). Доступ к информации такого рода был жестко ограничен. Опубликованное в сборнике указание председателя ГПУ Украины В.А. Ба-лицкого в некоторой степени объясняет, почему сохранилось так мало письменных документальных источников о голоде 1933—1934 гг. Инфор­мация передавалась строго конфиденциально, секретность обусловлива­лась политическими и практическими соображениями (док. № 102).

Наряду со сводками, докладными записками и спецдонесениями пуб­ликуются справки и записки по прямому проводу с информацией опера­тивного характера о проведении разного рода кампаний на селе.

В сборнике представлены документы двух архивов: Центрального ар­хива ФСБ РФ (ЦА ФСБ РФ) и Российского государственного архива эко­номики (РГАЭ). Все они публикуются впервые.

Подготовка документов к публикации проведена в соответствии с «Правилами издания исторических документов» (М., 1990) и с учетом ар­хеографических особенностей, зафиксированных в уже изданных томах данной серии.

Сборник построен по хронологическому принципу. Каждый документ имеет заголовок, в котором содержится информация о разновидности до­кумента, его авторе, адресате, содержании и дате составления. В боль­шинстве случаев документы имеют редакционные заголовки. Но учиты­вая неоднозначность и крайнюю идеологизированность использовавшихся терминов, а также следуя принципу историзма, составители стремились сохранить те заголовки, которые были даны документам в момент их со­здания. В этих случаях текст заголовков или их отдельные элементы при­ведены в кавычках.

При публикации сняты грифы «секретно» и «совершенно секретно», имеющиеся у всех публикуемых документов. Так же не воспроизводятся пометы делопроизводственного характера. Опущены данные рассылки спецсообщений СПО ОГПУ. Первыми среди их получателей значились ру­ководители ОГПУ. Указание имен адресатов сохранено только в тех слу­чаях, если это фамилии секретарей ЦК ВКЩб): И.В. Сталина, В.М. Моло-това, Л.М. Кагановича.

Незначительная часть публикуемых документов дается в извлечении. В таких случаях в заголовке документа указывается «из», а опущенный текст обозначается отточием. Информация, не относящаяся к теме сбор-

38

ника, изъята без оговорок. При необходимости содержание такой инфор­мации излагается в примечаниях. По этическим соображениям составите­лями при публикации опущены тексты с описанием случаев детоубийст­ва, людоедства и трупоедства в районах, пораженных голодом.

Читателю следует учитывать и другие особенности формирования текс­та спецсводок и спецсообщений. Выступления на различных собраниях и высказывания в узком кругу рядовых коммунистов и беспартийных кол­хозников, многочисленные цитаты из которых включались в документы ОГПУ, зачастую звучат шероховато. Это совершенно естественно, таков был уровень грамотности как говоривших, так и сообщавших об этом. К тому же текст документов, пройдя промежуточные стадии обработки в местных органах и неоднократную перепечатку, нередко приобретал иска­жения. Готовя текст документов к публикации, составители ставили перед собой задачу максимального сохранения особенностей языка, харак­терных для этого исторического периода в целом и для сельской части на­селения в отдельности. Без оговорок исправлены только явные ошибки и опечатки.

Географические названия, в том числе названия деревень и сел, свере­ны по опубликованным справочникам и картам, хранящимся в РГВА. Проверены итоговые данные таблиц, выявленные расхождения в цифро­вых показателях приведены в текстуальных примечаниях.

К публикуемым документам составлен следующий научно-справочный аппарат: вводная статья, археографическое предисловие, примечания к тексту и содержанию документов, перечень публикуемых документов. Во второй книге помещены именной указатель, биографические комментарии и географический указатель, составленные к обеим книгам 3-го тома в целом.

Л.В. Борисова Н.М. Перемышленникова

Год 1932

№ 1

Спецсводка СПО ОГПУ № 4 о колхозном строительстве

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 238; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!