Перестройка и новое освещение истории россии
еволюция Горбачева.
Менее семи лет прошло от избрания М. Горбачева на пост Генерального секретаря ЦК КПСС до сложения им с себя обязанностей президента СССР в связи с формально-правовым прекращением существования этого государства, произошедшим вопреки его воле. За короткий промежуток времени грандиозные идеологические, политические, экономические, социальные перемены потрясли самую большую страну мира, не только сверху до низу перетряхнув всю совокупность утвердившихся после октября 1917 г. государственных и экономических структур, но и коренным образом изменив европейский и даже всемирный порядок, поддерживавшийся с конца второй мировой войны и изуродованный непримиримым антагонизмом капиталистического Запада и социалистического Востока.
Говоря об ограниченности и провалах хрущевского проекта, об отторжении системой предпринимавшихся с середины 60-х гг. попыток провести экономическую реформу, иностранные обозреватели изначально были весьма скептически настроены в отношении реформаторских намерений Горбачева. Сомнения вызывала сама возможность проведения каких бы то ни было серьезных изменений в системе, которая почти единодушно воспринималась как окостеневшая, полностью исчерпавшая свой потенциал и обреченная в лучшем случае на длительную стагнацию.
Такая оценка была естественным следствием глубоко антиисторического подхода к феномену “советского государства”, характерного для сторонников “тоталитарной школы”. <…>
|
|
|
В результате и советологи, и ревнители идеологической чистоты были захвачены врасплох внезапным рождением реформы, инициатором которой стал Горбачев.
Эта реформа родилась не на пустом месте. Ее основные направления широко обсуждались сначала в частном и неофициальном порядке, потом в недрах руководящих партийных инстанций, что подтверждает, в частности, судьба “Новосибирского доклада”. Те, кто в марте 1985 г. взяли руководство государством и партией в свои руки, не могли не знать о глубоком кризисе советской экономики и о связанном с ним ослаблении международных позиций страны, когда международная напряженность достигла своего пика. Масштаб кризиса, сама его природа требовали настоящей “встряски” всей страны. Реформа уже не могла быть, как при Хрущеве в середине 60-х гг., делом маленькой группы “реформаторов”, пытавшихся путем частных изменений улучшить функционирование системы. Теперь задачи были значительно шире. Речь шла о том, чтобы коренным образом изменить условия производства и методы управления экономикой, отношение к СССР на международной арене, избавиться от наследия сталинизма и оков “административно-командной” системы, насажденной в 30-е гг. В известном смысле, указывал Б. Керблей, первоначально эти перемены можно было сравнивать с отменой крепостного права (1861 г.) вследствие шока, пережитого после поражения в Крымской войне.
|
|
|
Сравнивать ли период 1985—1990 гг. с 60-ми гг. или же, как некоторые, с периодом 1928—1933 гг.— во всех случаях реформы проводились сверху. Реформа Горбачева началась под тремя лозунгами: “гласность”, “ускорение”, “перестройка”. “Гласность” можно было бы определить следующим образом: сделать достоянием людей то, что до сих пор скрывалось (или же открыто сказать то, о чем многие думали, знали и говорили только в своем кругу); признать наконец, после десятилетий самодовольства и лжи, наличие не только “проблем”, но и общего кризиса системы: экономического кризиса, кризиса партии, ставшей полной копией министерской бюрократии, частью экономического аппарата, давно уже переставшей быть действенной силой, способной предложить и осуществить настоящую политическую реформу; наконец, кризиса идеологической системы, от которой не осталось ничего, кроме никого не убеждавшего “Суконного языка”.
|
|
|
Вслед за гласностью, с самого начала бывшей не только лозунгом, но и обещанием смягчить цензуру и облегчить доступ к информации, новое руководство выдвинуло лозунг “ускорения” (впрочем, быстро забытый), на первый взгляд выглядевший весьма традиционно — как призыв к ускорению темпов развития экономики. Венчала же все “перестройка”, определявшаяся как настоящая “реконструкция” всего здания советского общества в целом, но на деле приведшая к разрушению и распаду системы.
Никогда еще и нигде декреты и лозунги не были способны радикально изменить положение вещей и ход событий. Новые ценности утверждались лишь при условии их поддержки достаточно мощными социальными силами. Однако в середине 80-х гг. социальный кризис был столь глубок, что призыв к реформе тотчас нашел отклик в чаяниях “низов”, выношенных в течение двух предшествующих десятилетий. Наряду с этим призыв к реформе вызвал и бурю недовольства и сопротивления, вынудившую сторонников перемен, и прежде всего Горбачева, постоянно приспосабливать свои программы к требованиям и специфическому ритму движения, определявшимся диалектикой реформирования, а также инициированным освобожденной прессой “разнобоем” в рецептах решения социальных и национальных проблем. Начатое движение становилось все более и более трудно удерживать в первоначально намеченных границах. По мере того как процессы обновления ускорялись и приобретали размах и глубину, “архитектор перестройки” превращался в подмастерье, не способного эффективно управлять ходом событий и постоянно вынужденного более или менее ловко лавировать между приверженцами реформ и сторонниками возврата к старому. Понемногу — но особенно заметно с
|
|
|
1990 г. — отказываясь от сколько-нибудь целостной, определенной и решительной программы реформ, Горбачев был вынужден, несмотря на международное признание его исторической роли вдохновителя перестройки, уступать власть тому, кто, на ходу вскочив на поезд истории, сегодня (в конце 1991 г.) в глазах очень многих предстает “добрым гением”, последним, способным предотвратить наступление экономического хаоса и государственного распада, — избранному президенту России Б. Ельцину.
Верт Н. История советского государства. М.:Инфра-М, 2002. С.487-493.
вверх
[1995 г.] — ИЗ КНИГИ В.А.МАУ “ЭКОНОМИКА И ВЛАСТЬ”.
Выступления М.С. Горбачева, предшествующие его избранию на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, свидетельствуют, что на протяжении всего 1984 г. он напряженно размышлял о проблемах и трудностях советской хозяйственно-политической системы. И вполне понятно, что ответы на вызов времени он искал в рамках самой системы, в ее идеологических догматах и хозяйственной практике предшествовавших десятилетий. Да, собственно, и сам термин “перестройка” впервые обозначился у него в марте 1984 г. в докладе на Всесоюзном экономическом совещании по проблемам агропромышленного комплекса — первом крупном выступлении Горбачева в качестве второго человека в партии. Об этом же позднее шла речь и в получившем широкую известность программном выступлении Горбачева с характерным названием “Живое творчество народа” (декабрь 1984 г.).
Исторические корни перестройки восходят не к популярному на рубеже 50—60-х годов лозунгу “догнать и перегнать”, а еще дальше — к ускоренной индустриализации СССР в 30-е годы. Налицо было отставание от развитых стран Запада по всем параметрам экономической и социальной жизни. И новое советское руководство, чья политическая молодость пришлась на хрущевскую “пору надежд”, считало себя готовым к решению амбициозных экономических и социальных задач. О политических реформах речь зашла позднее.
Трансформация (перестройка) советского общества с самого начала мыслилась как многогранная, комплексная задача. В соответствии с традициями коммунистической риторики целями реформ провозглашались “дальнейшее повышение благосостояния народа, улучшение условий его материальной и духовной жизни”. Это конкретизировалось в задаче обеспечения населения необходимыми продовольственными и промышленными товарами, бытовыми услугами, развития здравоохранения, культуры и образования. Решение “проблем благосостояния” обусловливалось, в свою очередь, двумя группами задач: с одной стороны, резкой динамизацией роста производительных сил, с другой стороны, совершенствованием хозяйственного механизма.
Что касается первого, то здесь акцент был сделан на проведение глубокой структурной перестройки промышленности в пользу ускоренного роста машиностроения. Идея, изначально принадлежавшая, была примерно такова. Для проведения сколько-нибудь осмысленной социальной политики в условиях снижения мировых цен на нефть и продолжающейся гонки вооружений необходимо обеспечить как минимум 4%-й рост национального дохода. За годы одиннадцатой пятилетки даже по официальным данным этот показатель до 4% явно не дотягивал. Возможности роста за счет вовлечения новых материальных и людских ресурсов были также практически исчерпаны: для подобного роста национального дохода экстенсивным путем требовалось за пятилетие увеличивать добычу топлива и сырья на 15%, инвестиции — на 30—40%, вовлекать в производство до 2 млн. человек ежегодно.
Оставался единственный путь, вполне естественный для технократического подхода — “существенный рост производительности труда посредством внедрения прогрессивного оборудования, автоматики”. Для этого была выдвинута задача в ближайшие годы увеличить темпы роста машиностроительных отраслей в 1,5—2 раза. Приоритет здесь связывали с ускорением развития станкостроения, приборостроения, электротехники и электроники. Иными словами, речь шла о перенесении центра тяжести в инвестиционной политике на отрасли машиностроительного комплекса. Собственно, это отвечало интересам наиболее влиятельной в то время социально-экономической группировки — военно-промышленного комплекса.
Вместе с тем принципиальной особенностью 80-х годов стало дополнение технократического подхода социально-экономическим. Пожалуй, впервые в официальной коммунистической риторике речь зашла об активизации человеческого фактора как условии трансформации всей системы производственных отношений. Экономистам и политикам предстояло более тщательно определиться с этими установками, наполнить их конкретным содержанием. И на практике именно эти проблемы, а вовсе не вопросы структурных преобразований народного хозяйства, встали и центр экономических дискуссий и политической борьбы.
Тем самым определились и основные лозунги перестройки, составившие ее опорные точки и своеобразные распознавательные знаки. Можно сказать, что для них были даже определены специальные термины, делающие экономическую политику последней фазы социализма наглядной и легкоузнаваемой. Этими лозунгами стали:
ускорение как необходимость придания динамизма развитию производительных сил путем сосредоточения инвестиционных ресурсов на машиностроительных отраслях;
перестройка как осуществление трансформации производственных отношений, изменение общественно-экономической организации позднесоветской системы;
человеческий фактор, как необходимость гуманизации системы общественных отношений, преодоления однобокого технократического подхода к решению производственных и экономических задач. Именно из этого тезиса несколько позднее выросли идеи гласности и демократизации;
“цельный социализм”, как попытка теоретического объяснения характера начинаемых преобразований, подразумевавшая, что сложившаяся система общественных отношений может и должна быть трансформирована достаточно глубоко, чтобы обеспечить переведение социализма на новую ступень его “развитости”, но без изменений самой сути социалистического уклада хозяйствования (который уже стал “зрелым”).
Мау В.А. “Экономика и власть” М.,1995. С.6-8.
вверх
[1997 г.] - ИЗ CТАТЬИ М.Я. ГЕЛЛЕРА “ГОРБАЧЕВ. ПОБЕДА ГЛАСНОСТИ И ПОРАЖЕНИЕ ПЕРЕСТРОЙКИ”.
Не имея ясного представления о том, как повысить эффективность советской модели, Горбачев имел богатейший арсенал испытанных средств, которыми пользовались его предшественники. Чтобы поднять энтузиазм трудящихся, генсек пытался возродить “стахановское движение”, изобретенное в сентябре 1935 г. В его основе лежала идея пробуждения энергии масс, поощряемая жесточайшим террором. Для борьбы с низким качеством советской продукции был испробован метод, применявшийся в военной промышленности, — ужесточен контроль за качеством производимых товаров. Однако оказалось, что строгая “государственная приемка” ведет к резкому сокращению производства. Так, в 1989 г. брак в машиностроении составил примерно седьмую часть продукции. От усиленного контроля пришлось отказаться.
Продолжая эксперименты с системой управления предприятиями, руководство СССР бросило все силы на улучшение работы станкостроительной промышленности, которая должна была потянуть за собой всю советскую индустрию.
Иными словами, продолжался поиск звена, ухватившись за которое, можно было бы вытянуть всю цепь. Стратегия “звена” и “цепи” была сформулирована еще Лениным и, на первый взгляд, была рациональной, материалистической, можно сказать, марксистской. Реально же и Ленин и все его преемники, включая Горбачева, искали волшебный ключ, который открыл бы дверь к решению всех проблем. В конечном счете история советского государства и общества предстала перед человечеством историей обещания и ожидания чуда. Когда чуда не происходило, начинали ожидать следующего. Захватив власть в 1917 г., Ленин обещал, что мировая революция непременно придет на помощь советской республике через три месяца. Но этого не случилось, мировая революция не состоялась. Тогда началась эпоха сталинских “чудес”: форсированная коллективизация, ускоренная индустриализация, обещание за десять лет обогнать индустриальный Запад.
Не повторяя статей первого тома, в которых объясняются суть и последствия “развернутого наступления социализма по всему фронту”, добавим следующее: Сталин своеобразно использовал формулу Ленина “Коммунизм — это советская власть плюс электрификация всей страны”. Он постоянно менял в ней вторую часть: планификация всего хозяйства, коллективизация всего сельского хозяйства и т. п. Тот же прием подхватил Хрущев: обещанные им чудеса — это освоение целинных земель, ставка на кукурузу (которую умудрялись сеять даже на дальнем севере), наконец, призыв к химизации. Аналогично поступал и Брежнев; сначала он ратовал за соединение научно-технической революции с преимуществами социализма; потом выдвинул лозунг “Экономика должна быть экономной”. При этом неизменно повторялось: “темпы решают все”; “кадры решают все”; “больше социализма”.
Горбачев проявил себя верным наследником Ленина и его преемников. Он добавлял: гласность решает все; перестройка решает все; ускорение решает все. Как и каждый генеральный секретарь до него, новый лидер искал поддержки у советского народа. На этот раз стране было обещано “настоящее чудо” — поддержка Запада. Выглядело такое заявление сенсационно: ведь после победы над гитлеровской Германией, создания социалистического лагеря и вооружения советской армии ракетно-ядерным оружием СССР воспринимался миром как супердержава, претендующая на первое место. Для Белого дома в Вашингтоне это была “империя зла”.
Тем не менее определенное чудо свершилось: после дряхлых кремлевских стариков появился молодой, энергичный, говорливый вождь, уверявший, что с ним “можно делать дела”. <…>
М.С. Горбачев проиграл. Предпринятая им попытка отсрочить гибель Советского Союза, советской системы, советской империи не удалась. Неудача Горбачева, седьмого и последнего генерального секретаря, во многом была определена его характером. Он был плодом советского воспитания, результатом особого отбора, который делала система, формируя своих руководителей. После смерти Сталина генеральные секретари, пробуя “улучшать” сталинскую модель, ослабляли ее. Горбачев пошел дальше своих предшественников, стремясь быть одновременно хранителем устоев и их реформатором, одновременно папой римским и Лютером.
Стремясь спасти коммунистическую систему, Горбачев, не желая этого, нанес сокрушительный удар по коммунизму: страны, страдавшие под советским игом, освободились, закончилась холодная война. Русские газеты, сообщая о триумфальной поездке бывшего советского лидера по США, констатировали: “горбимания” — в Нью-Йорке, “горбифобия” — в Москве. Эта формула точно определяет две стороны облика Горбачева — доброжелательное отношение к нему за рубежом, неприязненное — на родине. Это повторится через пять лет, когда в июне 1996 г. в первом туре президентских выборов за кандидатуру Горбачева голосовало 0,5 % избирателей. А ведь он был уверен, что Россия предпочтет его. Однако современники перестройки выразили полное недоверие отцу реформ, которые оказались неудачной попыткой спасти прошлое. Его осудили за неудачу. И за неискренность.
Многочисленные причины гибели могучей империи еще только становятся предметом изучения историков. Человечество не знает другого примера гибели супердержавы без внешнего вмешательства, только в результате внутренних конфликтов. “Утопии” пришел конец, ибо сама попытка создать идеальное государство, рай на земле, была обречена.
Геллер М.Я. Горбачев. Победа гласности и поражение перестройки// Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М.:РГГУ,1997. С.552-553, 572-573.
вверх
[2001 г.] - ИЗ КНИГИ Ю.Н.АФАНАСЬЕВА “ОПАСНАЯ РОССИЯ”
<…> Обвал советского государства и коммунистической государственности в России.
Он начался с развала КПСС при Горбачеве и завершился приватизацией власти при Ельцине.
Но и эти события, сами по себе грандиозные, были – надо подчеркнуть – вторичными. Они как знаки, за которыми таится нечто большее, нежели то, что они призваны символизировать.
И это "нечто" – окончание исторического социализма.
В первой половине 80-х годов "начало конца" предстало как кризис власти. Несмотря на его глубину и, как теперь принято в таких случаях говорить, структурный характер, на поверхности все оставалось еще тихо и спокойно.
Не было ни забастовок, ни манифестаций протеста, ни даже намеков на возможность чего-то вроде дворцового переворота. На смену одному умиравшему генсеку приходил другой, колбаса за два двадцать еще была, народ, как всегда, "безмолвствовал".
И все-таки дыхание надвигающегося тектонического сдвига уже ощущалось. Оно исходило из самых глубин социалистического устройства. Люди во все больших количествах стали высвобождаться из-под непосредственного влияния власти. Не демонстративно, нет, без заявления протеста, чаще всего даже без осмысленной мотивировки подобного высвобождения для себя. Так, самотеком, не прощаясь, передвигались с более освещенных участков социально-экономической активности в "затемненные", для "властной вертикали" трудно досягаемые – огороды, рынки, "шабашки", склады, лесозаготовки, пункты приема стеклотары, прогулы, незаконное использование государственных средств, "нетрудовые доходы", злоупотребления с целью личной наживы, приписки, усушки.
То же самое – нерассуждающая оппозиция общества по отношению к власти – нашло свое выражение в быту ("политические" анекдоты, беспробудное пьянство), в искусстве (расползавшийся абстракционизм, тупые песенки про "Черного кота" и про "Эх, Андрюшу"), в общественной жизни (скучные партсобрания, оплачиваемая отгулами массовость "от столба и до столба" на встречах приезжавших в СССР иностранных деятелей) и т. д. и т. п.
Власти не просто слышали негромогласный ропот народной массы, но, безусловно, догадывались о его истинных причинах. Однако поначалу, боясь признать даже перед самими собой эти причины, пытались заглушить его привычными мерами: "железной рукой", ужесточением дисциплины, репрессиями.
Но на полномасштабный, "по-сталински", террор сил у режима уже не осталось.
Надо было одновременно: вести войну в Афганистане; удерживать расползающийся "социалистический лагерь", особенно Польшу и Венгрию; поддерживать нарождающиеся "социализмы" в Африке; "дружить" с Кубой; да плюс ко всему этому обеспечивать военный паритет с США на уровне "звездных войн". Многовато получалось...
Поэтому Андропов, ограничиваясь в этом плане полумерами, дал указание на весь Советский Союз ловить прогульщиков по всем скверам, пивным и парикмахерским. Как уже говорилось выше, изобрел "психушки" для диссидентов.
Не помогло.
Потом прогремели громкие "дела": "хлопковое" в Узбекистане и "медуновское" в Краснодаре, призванные покончить с массовыми случаями хищений, приписок, злоупотреблений, извращений "ленинских норм подбора кадров", и т. д. и т. п… В Узбекистане за все эти безобразия Вахиб Усманов – министр хлопкообрабатывающей промышленности – был расстрелян, заменено 90,4 % номенклатуры ЦК КПСС и 76 % номенклатуры ЦК компартии Узбекистана. Провели еще несколько показательных "прополок сорняков" по всему Советскому Союзу.
Не помогло.
Начиная с 80-х годов, поочередно рассматривались и практиковались и другие, даже хирургические, радикальные, с позиций власти, меры. Чтобы избавиться от потребительского дефицита и тем самым поубавить народное недовольство, решили освободить от жесткой регламентации экономические отношения, но при этом сохранить за собой господствующие высоты в политике и идеологии. Это было характерно для "краткосрочного" Андропова и особенно для раннего Горбачева. Временные трудовые коллективы, аренда производственных участков и цехов на предприятиях, кооперативы, общества со смешанным капиталом...
Не помогло.
Тогда решились на крайнюю меру, чтобы сохранить за собой власть: пожертвовать доктринальной девственностью и поделиться политической монополией. Что-то вроде усеченного компромисса с обществом. В этом весь тогдашний Горбачев с его "плюрализмом", "новым мышлением", "гласностью" и "перестройкой". Но в то же время – и с кровавыми массовыми расправами в Баку, Тбилиси и Вильнюсе.
В конце концов не удалось и это.
Однако "процесс пошел", и воспроизвести самые его "судьбоносные" вехи поучительно. Тем более, что таких шагов, на которые власть пошла во имя самосохранения и которые стали роковыми для КПСС, а через нее и для государства, было всего два: "гласность" и превращение партии и партийных органов в субъекты хозяйственной деятельности.<…>
Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия: Традиции самовластья сегодня. М.:РГГУ, 2001. С. 302-305.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 255; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!